Аннотация: Маленькие истории из жизни супругов (продолжение).
Часть 2.
...меня травили в школе. Не знаю, почему, была ли этому какая-то объективная причина, или я просто попался им под руку, как идеальная, безнаказанная жертва - тощий, тихий, с торчащими ушами, просвечивающими на солнце розовым. Именно мой рюкзак исполнял роль мяча на переменах, если одноклассникам хотелось поразвлечься футболом; шрапнелью летели из пенала ручки и карандаши, шелестели белыми крыльями рвущиеся тетрадки, а я молчаливым маленьким истуканчиком стоял между парт, провожая взглядом свое имущество, и не пытался догнать несчастную потрепанную черного цвета сумку, с аккуратно зашитой на боку дыркой и тщательно заштопанной лямкой.
Я уяснил одну простую истину: если не бегать за летающим рюкзаком, как собачка, интерес одноклассников к этой забаве очень быстро пропадает, и они, для вида пнув подранный "мяч" еще пару раз, оставляют его в покое. Тогда можно незаметно собрать с пола свои ручки и тетради, вытащить из-под задней парты измочаленный портфель, и снова, в который раз, попытаться оттереть мокрой тряпочкой его бока от следов десятка грязных ботинок. Снова заштопать дома лохматящуюся лямку, прогладить утюгом затоптанные и помятые тетради - и снова быть готовым идти в школу. Опять. День за днем.
Так было почти каждый день.
На уроке физкультуры, когда нас делили на команды, я всегда оставался последний, невыбранный - самый тощий, неловкий, я не умел играть ни во что, и меня никто никогда не хотел брать в свою команду. Я стоял каждый раз там, посредине, и обреченно ждал, когда в мой адрес понесутся шутки про "забирайте его себе".
Меня пихали в спину, когда я бежал, и я под общий хохот летел вперед, выставив вперед руки, и приземлялся коленками на гладкие крашеные дощечки пола. Молча вставал. Отряхивал ладони. На подрагивающих от напряжения ногах бежал дальше.
Я не плакал. Не сопротивлялся. Я знал, что это будет выглядеть еще более глупо: драться я не умел, комплекция была комариная, да и смелости было маловато. Я молчал. Наверное, поэтому им было интересно раз за разом испытывать меня на прочность...
В столовой - а я питался, разумеется, в школьной столовой - мои булки и котлеты выхватывали у меня прямо из-под носа. Наверное, одноклассники даже начисляли себе за ловкость какие-то очки или баллы: не могли же они день за днем упражняться в ловкости исключительно ради любви к столовским котлетам?... особым шиком было забросить в чай мой бутерброд.
Я молча доедал свой обед, окруженный ржущими наблюдателями, аккуратно составлял на поднос тарелки и испорченный стакан, и, розовея ушами, уходил из столовой.
Вряд ли они были такими уж жестокими. Скорее, они просто изучали меня, как муху на булавке, и их раззадоривала моя, как бы это сейчас было сказано, повышенная "виктимность".
Что может быть удобнее, чем молчаливая жертва? Только молчаливая жертва, за которую некому заступиться.
Я не жаловался учителям. Моя мать вообще не знала, в каком классе я учусь. Я просто каждый день собирался - и шел на эту свою маленькую каторгу, где у меня было свое, определенное раз и навсегда, место. Я боялся - но шел, и это была вечная непрекращающаяся война, в которой я проигрывал раз за разом. Но выбора не было. Каждый вечер я доставал нитки, иголку - и штопал оторванную лямку, и зашивал порванные штаны, и старательно, высунув от усердия язык, склеивал учебники и тетради...
Но были и те, кому было намного хуже, чем мне. В параллельном классе со мной училась девочка, страдающая болезненной полнотой. Но, разумеется, никто тогда этого не понимал, и, что совершенно предсказуемо, девочка жила под клеймом толстухи. Жиробасины. Жиртрест-комбинат. Жирняк. Толстопуз.
Она плакала каждый день. Ее точно так же, как меня, пинали, ставили подножки, пачкали мелом куртку, рвали портфель. Она всегда плакала, и от этого у меня лично не вызывала сочувствия: фу, думал я, слабачка. Не умеет терпеть. Развела сопли.
И если я был жертвой у мальчиков, она - я помню только ее фамилию, Точилкина - была жертвой у девочек.
Наверное, ей доставалось по полной: я-то хотя бы не страдал от обидных словечек в адрес своей внешности, потому как мне на нее было плевать; слова типа "ушастый", "чебуратор" и "кроликозуб" пролетали мимо моих оттопыренных ушей, не достигая заветной оскорбительной цели. Думаю, ей приходилось хуже - девочки ведь намного тяжелее воспринимают издевательства над внешностью...
Как-то раз я проходил мимо двери в женский туалет, спеша на урок: из-за своих собираемых по всем углам класса ручек и тетрадок я вечно опаздывал.
В коридоре было уже гулко и пусто, как бывает обычно сразу после звонка, и я отчетливо услышал из клозета девочек тот самый, "особый", знакомый мне хохот: так смеются над кем-то. Не просто так, не над шуткой или картинкой: так упоительно смеются, когда долгожданная жертва страдает. В промежутке между взрывами злорадного смеха я услышал ликующее "Сажайте ее, сажайте, прямо жопой в центр! ДААААА!" -хохот, топот... Дверь распахнулась, и раскрасневшиеся от счастья истязатели стайкой рванули по коридору, явно скрываясь с места преступления. Не успел я сделать и пяти шагов, как меня обогнала учительница английского, которая влетела в дамскую комнату - и тут же вылетела обратно с пунцовыми щеками.
- Ты видел, кто сейчас вышел из туалета? - затрясла она меня за плечи, лихорадочно горя глазами, - Тебе навстречу? Сейчас? Кто?
Я смотрел на нее молча, и в голове проносились какие-то бесполезные обрывки мыслей: я их помню? Помню. Сказать? Но я же тогда получусь стукач. Я не хочу им быть. Никогда. Ни за что.
И я твердо и честно ответил, глядя прямо в гневное лицо:
- Я не обратил внимания, извините.
На следующий день школа гудела: несчастную Точилкину, оказывается, застигли врасплох в туалете, за справлением естественных потребностей. Вдоволь поиздевавшись словесно, Точилкину со снайперской точностью усадили попой прямехонько в ее естественные потребности. Девочка, из-за лишнего веса и объема, самостоятельно выбраться из унитаза не смогла, и ее позор должны были видеть все, кто входил в туалет - ровно до тех пор, пока какая-то добрая самаритянка не протянула бы ей руку помощи. Сами понимаете, если бы не учительница, добрых самаритянок в кругу Точилкиной не нашлось бы...
Расследование "преступления" ничем не закончилось: никто так и не узнал, кто именно сотворил такое изуверство.
А еще через месяц мы узнали, что Точилкина умерла. Полнота ее связана была с заболеванием сердца, и то ли стресс так повлиял, то ли просто так совпало, но...
До сих пор меня гложет мысль, что я тогда, пусть и неумышленно, но встал на одну доску с мучителями несчастной Точилкиной: я ничем ей не помог. Не помог хотя бы восстановить справедливость, хотя бы наказать тех, кто ее мучил. Я ведь был такой же, как она, я должен был бы этого хотеть, и я мог бы... но я промолчал. Я посчитал, что мне дороже моя репутация не-стукача, репутация перед самим собой. Я выбрал - не помочь. Иногда, вспоминая свои школьные годы, я возвращаюсь мыслями к тому дню, и тогда, не сомневаясь больше ни секунды, четко и внятно отвечаю учительнице: Половинина. Коткунова. Куликович. Тараскина. Пискун.
Я отвечаю так, как должен был когда-то ответить.
Но легче почему-то теперь так и не становится.
Инсульт.
С сосудами у меня проблема с детства - точнее, с ранней юности, когда после сотрясения мозга врачи меня долго пихали в магнитно-резонансный гробик и изучали мой мозг изнутри. Не знаю, что уж там они обнаружили, но выглядели несколько озабоченно и, прямо скажем, удрученно. Я тогда подумал, что мозга они во мне не нашли, а значит, ура, сотрясаться было нечему, и я могу прямо сейчас поплестись обратно домой.
Домой меня тогда не отпустили, а принялись проводить какие-то сложные манипуляции с проводками, подключенными прямо к моей несчастной сотрясенной голове. Я косился на хмурящихся врачей своим подбитым глазом и переживал: а вдруг какой-нибудь случайный разряд ударит меня прямо в мозжечок? Мозжечок-то у меня должен быть?
С тех пор я живу с очень важным знанием, что сосуды у меня исключительно хреновые, и кое-где в области моей длинной жирафьей шеи даже пережаты.
Поэтому головной боли я не удивляюсь. Просто заглатываю таблетку (или две, в зависимости от интенсивности молотков в башке) и изображаю из себя картину Миллеса "Офелия". Ну, помните, там такая бледная мертвая девушка, сложив руки на груди, по воде лицом вверх плавает? Вот, и я так же безжизненно и бледно лежу, уставившись в потолок.
И вот один досужий коллега по съемочной площадке, посмотрев на мое страдающее лицо, уронил в пространство фразу типа "А может, у тебя давление подскакивает? У тебя и папа гипертоник ведь".
Я озаботился, приняв стойку, как охотничья собака. Пошел в гугл. Нарыл там себе сто два подтверждения: и слабость-то я испытываю, и боль-то в висках сконцентрирована, и наследственность-то у меня плохая - и т.д., и т.д. Внимание, - гласил гугл, - если у вас часто и сильно болит голова - опасайтесь инсульта.
Я сразу начал опасаться. Прям на съемочной площадке. Осторожненько уселся на стульчик, сделал очень томное лицо и приготовился умирать. Прислушиваясь к симптомам, я отмечал и неровный ритм сердца, и напряжение в глазах, и давящую боль в затылке, и нечеловеческую усталость. То, что глаза могли болеть от ярких софитов, а усталость образовалась от раннего подъема, я решительно из виду упустил. Сказано - инсульт, значит, инсульт.
В перерыве я сцепил зубы и, как на эшафот, пошел в ближайшую аптеку. Всем своим видом я изображал прощание с миром. Я обводил глазами в последний раз прекрасные зеркальные небоскребы, чудесный выход из метро, до прозрачности намытую стеклянную витрину аптеки... Как говорится, свет мерк перед моими очами.
Садясь мерить давление за аптечный столик, я уже одной рукой держал на быстром наборе номер кареты скорой помощи... 122/82, пискнул приборчик.
Я нахмурился.
Смерть пришлось отложить, ибо приборчик фиксировал мою готовность для полета в космос. Но я не таков. Я ему не поверил. Переложил мобильный в другую руку и решительно попробовал снова.
178/108, доложил прибор.
Я похолодел, явственно ощущая на своей шее ледяные костлявые руки, и приготовился к инсульту.
Писклявым голосом прибор бибикнул мне про 151/91, и только тогда я заподозрил неладное. Вызванная аптечная девушка, нахмурившись, долго смотрела на табло, потом - на меня (я ожидал, что она сейчас перекрестится), потом - снова на табло, затем торжественно сняла - и снова надела на меня липкую манжету. Собственноручно нажала на кнопку, и прибор опять загудел, передавливая мне все жизненно важные артерии. Клянусь, я покраснел лицом и хрипел, как при последней стадии асфиксии, но приборчик был неумолим. Наконец, он сдулся и показал мне: 124/84. Девушка удовлетворенно кивнула и перепеленала мою вторую руку для контрольной проверки. Там я оказался чуть более гипертоничен - 126/84.
Инсульт отступил.
Девушка дала мне выпить таблетку от головы и приказала не беспокоиться. Однако, агрегат для самостоятельного измерения она мне все же продала.
Сижу вот теперь, играюсь. То на одной руке померяю, то на второй. Пристально блюду, так сказать, свое состояние здоровья.
А то мало ли.
Вдруг инсульт.
Про сортиры.
Туалеты - вещь, я вам скажу, исключительно в доме важная и нужная. Без этой вещи жизнь убога и скучна, и каждая физиологическая потребность выглядит невыполнимым квестом.
Особенно сложно приспособиться к полевым условиям нам - людям, которые выросли в больших городах, и с рождения думали, что клозет - это теплое и светлое помещение, где можно с комфортом уединиться и предаться философии. Ну, или освежитель воздуха почитать.
И мы, как выясняется, совершенно не приспособлены к более суровой реальности.
А она ведь есть, эта самая реальность...
Как-то раз зашел я с другом к его тете. Тетя со своей семьей существовала в бедном районе - не фавела, но где-то рядом.
И вот мы, значит, зашли по своей надобности, угостились мимоходом арбузом, и арбуз, разумеется, вскоре позвал меня с ним расстаться.
Я смело отправился на поиски клозета.
И нашел его, с дверью, приветливо открывающейся внутрь.
Лирическое отступление: во мне 187 см. росту. И я тощий. То есть, я - глиста, которая макарониной вверх тянется.
Но.
Когда я попытался закрыть за собой дверь в туалет, я не смог.
Я мешал двери.
То есть, пока кто-то стоял перед унитазом (даже такой тощий, как я) - дверь закрыться не могла. Ибо стоящий посетитель клозета ей мешал.
Я пробовал подпрыгивать. Дверь била меня по пяткам, но не закрывалась.
Я пробовал зависнуть над унитазом, элегантно изогнув корпус русской буквой Г: дверь лупила меня по торчащей пятой точке и саботировала процесс.
Больше в туалете деваться было некуда.
Уединиться так и не удалось.
В итоге, я вернулся, не избавившись от арбуза (при открытой двери не рискнул - там везде были женщины, дети и коты).
Позже я спросил у друга: а ты у тетки хоть раз в сортире был? Какое волшебное слово надо сказать, чтоб дверь тебя прикрыла от любопытных глаз? И сколько надо заплатить, чтоб потом вернуться обратно в мир?
"Оо, - ответил друг, - там надо ужом вворачиваться в щель между стеной и боком унитаза на одной ноге, поджимать другую, закрывать дверь, делать свои дела, а потом опять из этой же щели вырываться на свободу".
И - ничо, живут люди как-то, десятилетиями ноги поджимают. Гибкие все такие, тренированные, и старики, и дети.
А мы, поколение, пороху не нюхавшее, разленились.
Так себе и запишите.
А картиночка - для тех, кто в щель просачиваться не умеет и вообще не знает, как себя в клозетах вести принято.
Мартышка и очки.
"Мартышка к старости слаба глазами стала..." - процитировал я себе в тот момент, когда в очередной раз не увидел из одного угла комнаты часы на тумбочке в другом углу комнаты.
Я не стал себя утешать просторностью своей квартиры, а взглянул правде в лицо: мои глаза почему-то поломались. К тому же, по вечерам, когда я заваливался с ноутбуком смотреть сериал, мои органы зрения начинали исступленно чесаться и исторгать из себя потоки слез, хотя смотрел я вовсе не "Белый Бим - Черное Ухо".
И я решительно пошел чинить поломанные глаза.
Врач принял меня радушно: мой возраст и наличие у меня прав сулили ему не слишком большое количество работы.
Он усадил меня к адской машинке, вставил мою голову в держатель наподобие штатива, и плотно закрепил.
Я занервничал: не люблю, когда моя голова лишается свободы, а остальное тело безнадзорно болтается где-то извне. Это сразу навевает мысли о голове небезызвестного профессора, над которой, помнится, изгалялись все, кто только мог.
Итак, голову мне плотно зафиксировали, и включили приборчик, который стал светить мерзким светом мне прямо в мозжечок, минуя роговицу.
- Оооо, да у Вас тут небольшая дальнозоркость, - пропел мне доктор таким голосом, словно обнаружил у меня на радужной оболочке россыпь бриллиантов, - но это не страшно.
И пустил луч в мой второй глаз.
- Оооо, - уже более удивленно пропел он, - а тут у нас небольшая близорукость, - и посмотрел на меня поверх прибора так, словно прикидывал, когда будет удобнее сдать меня на опыты: прямо сейчас, пока я надежно обездвижен, или чуть попозже.
По счастью, он решил меня отпустить на волю, и дал мне напоследок две одноразовые пробные контактные линзы: минус один на глаз ботаника, и плюс один - на ястребиное зоркое око.
Я клятвенно обещал попробовать скорректировать свое разноглазье, выпросил у него капли для усталых глаз, и поехал домой: бороться с линзами.
Я подошел к процедуре серьезно.
Начал я с того, что вдумчиво посмотрел видео о том, как правильно вставлять в глаз линзу. Потом - прочитал еще письменную инструкцию, на всякий случай.
И приступил.
Вымыл руки с дезинфицирующим мылом. Дважды, для надежности - а ну как у меня на руках притаились все микробы Сан-Паулу?
Вытер обезмикробленные длани неворсистым полотенцем. На всякий случай промокнул салфеточкой.
Встал к зеркалу. Придирчиво изучил место проведения операции. И вскрыл первый контейнер.
Линза сразу повела себя, как последняя сволочь: она плавала по ванночке брассом, и не желала поддеваться пальцем. В видео у линзо-гуру были какие-то менее капризные линзы, однозначно. Моя же была изловлена только к концу первой минуты.
И тут же прилипла к пальцу.
Палец был - по инструкции - правильный, мокрый, и линза тоже, но она почему-то напоминала медузу, которая присосалась к беззащитному человеческому телу.
Я оттянул правильным пальцем правильное веко, закатил правильный глаз так, что увидел мозг, и принялся пихать палец с линзой в глаз. Линза приятно щекоталась, но расставаться с пальцем не желала.
К концу второй минуты, когда слезы напополам с жидкостью из контейнера полностью залили мою щеку, я ощутил, что эта сво... линза, таки, отцепилась от пальца и приникла к глазу.
Я возрадовался, но, как оказалось, преждевременно: стоило мне отпустить оттянутое правильной рукой веко и по инструкции моргнуть, как эта скоти... линза скукожилась и оползла мне на ресницы.
Бразильский мат не столь многогранен и цветист, как русский, поэтому в этот момент я перестал стесняться, и перешел на развесистные русские выражения.
"Окей, - сказал я, отлепляя поникшую медузу, - попробуем номер два. Учтем предыдущие ошибки".
И приступил.
Изловил.
Оттянул.
Возвел глаза к мозгу.
Тыкнул.
Когда я слышал раньше фразу про "впихнуть невпихуемое", я представлял себе, конечно, совсем не линзы и глаза. Но сегодня я понял, что моя ситуация как нельзя лучше описывается именно этим выражением: глаз казался намного, намного меньше линзы. И она в этот глаз катастрофически помещаться не хотела. Палец ей был более люб.
И - да, после двух минут словесного и тычкового подбадривания линзы, попытка ее внедрить тоже закончилась неудачей.
Миссия была полностью провалена.
И я вот что не понимаю, господа.
Я вроде бы все делал по инструкции. У меня полно друзей, которые носят линзы и вставляют их явно с меньшими энергозатратами.
Почему? Почему же меня тогда настиг нынче такой эпический провал? В чем проблема?
Может быть, есть какой-то секрет? Может, надо произносить какие-то волшебные слова в какой-то магической последовательности, подпрыгивать два раза перед инициацией линзами, включать создающую настроение музыку, и в процессе погружения линзы в глаз ей нежно нашептывать слова любви?
Я не понимаю. Расскажите мне, молю.
Ибо завтра я пойду и куплю коробку одноразовых линз. Тренироваться.
Хочу быть зорким орлом потому что.
Ну, и чтобы сериальчики смотреть из другого конца комнаты, да.
...и вновь я посетил...
"Я поведу тебя в музей", - сказала мне сестра" - да, она так и сказала, только не по-русски. Она глубокомысленно произнесла это по-португальски, и не совсем поняла, отчего я захрюкал, пытаясь сдержать смех.
Моей сестре - почти 17. Она заканчивает школу, полна амбициозных планов, и не очень лояльна к моему хихиканью.
А тут появился у моей сестры кавалер. Сначала он появился тайно: мы с родителями замечали некоторый загадочный блеск в глазах нашей девушки, но в личные ее дела нос не совали; а тут она, значит, сама решилась явить миру и семье своего возлюбленного.
В 17 лет все всегда очень серьезно и навсегда. В 17 лет каждое слово ведет к необратимым последствиям, а поцелуй равен обещанию прожить вместе всю оставшуюся жизнь.
Поэтому кавалер был нам представлен не больше и не меньше, как в день рождения папы. Зван был пацан, так сказать, сразу на торжественный ужин.
А встретиться мы с ним договорились заранее. И, почему-то, в музее.
- Я хочу, чтоб ты посмотрел на него в непривычных для него условиях, - строго заявила мне сестра, - мне нужно твое обьективное экспертное мнение.
Ну, ок, обьективное - так обьективное, я не против, я ж по парням самый что ни на есть экспертный эксперт.
Музей современного искусства в Сан-Паулу - это достопримечательность. Я был там уже пару раз, смотрел на впечатляющие мазки краски, на инсталляции из бумаги, и всякое прочее прекрасноэ. Музей - так музей, я ему не чужд, подумал я, празднично причесал вихор и отправился экспертно оценивать кандидата.
На пороге музея нас ожидал длинновязый такой парнишка, в бейсболке козырьком назад, и с розой в руке. Робкий, кареглазый и с очень трогательной тощей шеей.
- Здравствуйте! Вы же - брат?- спросил он меня и зачем-то протянул розу. Я решительно отказался от цветка, глазами указав, кому именно он должен быть подарен.
Так мы вошли в музей.
Первые несколько залов мы все втроем пытались изображать неподкупный интерес к экспозиции: иногда попадаются и известные, знаете ли, полотна, а они весьма неплохи.
Но затем пошли крики души абстракционистов, кубистов, модернистов и даже немножечко примитивистов. Вечер, как говорится, переставал быть томным, а в моей голове начал назойливо всплывать увиденный в первом зале план эвакуации.
Бедный мальчик потерянно бродил вслед за нами по залам, и под его бейсболкой явно зрел глобальный вопрос: "Какого х*я". Впрочем, у меня этот вопрос тоже, признаюсь, зрел. Параллельно эвакуации.
- Прекрасные цвета, - вежливо сказал я, указывая рукой на картину.
- Да, - осторожно согласился парень, косясь на нашу суровую предводительницу, - это... это набрызгано чем-то, да?
- Техника разбрызгивания, - ляпнул я первое, что пришло в голову, и парень благоговейно затих. Я мучительно придумывал, чем бы еще заполнить паузу, чтоб плавно перейти к завершению осмотра экспозиций и устремиться к мясу под сливочным соусом.
- Мне нравится сочетание, очень атмосферно, - снова высказался я, присматриваясь к небрежно наляпанным на холст мазкам, - щедро он... пачкал. Не жалел краски.
Парень опасливо кивнул, но помогать мне в светской беседе не решился. Тогда я взял инициативу в свои руки.
- Еще один зал, дорогая сестра, и тебе придется вызывать для меня труповозку, ибо я сдохну от голода, - категорично подытожил культурную беседу я, - папа ждет, ужин стынет, а я сейчас скончаюсь прямо в условиях современного искусства. Тебя устраивает такая полная драматизма перспектива?
...И мы поехали к мясу.
И знаете, что я вам скажу? Хороший у сестры мальчик. Скромный. Вежливый. Другой бы не сдержался, междометия матерные бы обронил, на обьекты живописи глядючи, а он - кремень! Уважаю. И мясо потом ел культурно, ножом и вилкой, хотя мог бы прям за косточку рукою ребрышко ухватить.
Во всех отношениях приличный кавалер. Я так сестре и сказал. А то, что он Мане от Моне не отличает и Баха с Оффенбахом перепутал - ну так какие его годы, еще изучит. Главное, розу принес.
Зачем я все это рассказывал-то? А. Картиночку же показать, современного искусства.
Красиво же, правда? Щедро наляпано.
Рабочее.
Моя работа - это сплошной парадокс и гротеск. Причем, в одном флаконе, ежедневно и без перерыва на обед.
Есть у меня традиция: раз в год, зимой, я обязательно заболеваю. Нормально так, прилично заболеваю, с температурой под 39, с соплями по колено и кашлем, по звуку напоминающим громоизвержение, причем, из глубин самого Тартара. Все по максимуму, в общем: на голове колтун свалявшегося войлока волос, красные слезящиеся глаза, голос Джигурды и чихание через слово.
Эта традиция настигла меня как раз в субботу, и сегодня с утра я, благополучно дойдя до неизбежной стадии Джигурды, поплелся на кастинг.
Поскольку в состоянии болезни мой мозг обычно размягчен и вытекает через нос, я в руках имел только адрес кастинга, не удосужившись посмотреть ни название в гугле, ни даже карту c отметкой компании.
Горькую иронию я осознал только, подойдя к месту проведения кастинга. На стеклянных дверях было написано: "Фармацевтическая компания".
Я не сдержался, заржал и тут же чихнул. Всласть, с чувством, с толком.
Но уж коль ирония - то до конца, подумал я и вошел внутрь.
На мой кашель обернулись все, даже ручной шпиц директрисы, проводящей кастинг.
Я представился и элегантно шмыгнул носом (сморкаться громко при всех - моветон, я считаю).
Директриса опасливо взяла у меня из рук папку с портфолио, ее шпиц поджал лапки, а я победоносно чихнул опять.
- Если Вам нужен актер на роль больного "до" приема препаратов, то я подойду, - уверил я, старательно сдерживая кашель.
- Да-да... а Вы долго обычно... болеете? - директриса явно не понимала, из какой больницы я сбежал и зачем вообще заявился рекламировать средство для здоровых людей.
"Проклятые рудники!", - чуть было вслух не ответил я, но вовремя прикусил язык и всем своим видом показал, что - нет, буквально один-два дня, не больше.
Показывал я все это в стиле пантомимы - плечами , глазами, бровями и руками - потому, что при каждом вдохе я начинал судорожно кашлять, и это делало конструктивный диалог невозможным. Глазами-то всяко убедительнее, решил я.
Директриса вняла.
Она попросила меня снять футболку, встать боком, сесть, пройти и улыбнуться. Я засиял всеми своими зубами и красными глазами, сидя, ходя и поворачиваясь. Четыре директрисиных приспешника (включая, разумеется, шпица) склонились к ней головами и засовещались.
Я поспешно оделся и сидел, зажимая все отверстия на голове усилием воли: не чихать. Не кашлять. Даже можно не моргать, ибо от этого чешется в носу.
- Отлично, - покивала, наконец, головой директриса, - съемки - через неделю. Я отправлю документы в агентство. Кстати, мы хотим снимать рекламу для средства от простуды...
Здесь в пьесах обычно пишут "Занавес". Но в жизни его не случилось, я просто от удивления чуть было не выдул из носа пузырь, но вовремя спохватился и втянул его обратно.
Шпиц заскулил.
Мы распрощались, и я выпрыгнул на улицу, на ходу доставая платок и леденец от кашля.
Но каков сюжет, а? Каков сюжет.
P.S. Кстати, образец своей продукции для быстрого выздоровления они мне так и не дали, жмоты.
На злобу дня.
От футбола я далек так же, как от, например, растениеводства. Ни один цветок, находящийся около меня больше трех дней, не выживал - и в этом ответ сразу за оба примера. Про футбол я знаю только то, что он - есть. Где-то. Бегают по полю двадцать два человека с одним мячиком, есть ворота, и при каждом голе положено радоваться и целоваться.
Еще я знаю, что Бекхэм был когда-то футболист, а Роналду - футболист до сих пор.
И вот меня, такого осведомленного, друзья сегодня позвали на просмотр матча. Ты что, говорили они. Чемпионат мира! В твоей России! Играет Бразилия! Как тебе не стыдно не хотеть смотреть?
Мне было совсем не стыдно, но разочаровывать друзей я не решился, и послушно прибыл в кафе, где происходил просмотр.
На меня надели желто-зеленую патриотическую майку и дали в руки стакан с колой. Вокруг, разумеется, пили пиво, но от пива я еще дальше, чем от футбола, поэтому рисковать никто не стал.
И вот игра началась.
Все сгруппировались, и стали кричать.
Я сгруппировался тоже, но что кричать и в какой именно момент - не понимал, поэтому просто подпрыгивал на месте одновременно с друзьями и беззвучно раскрывал рот. В конце концов, главное - участие, верно ведь?
Друзья болели от души и изобильно. Игра была напряженной. А я нашел себе развлечение: я читал рекламу на бортиках вокруг футбольного поля и присматривался к секьюрити: чуваки простояли весь матч спинами к полю, глядя на трибуны! Это ж какими надо быть хладнокровными, чтобы на вопли всего стадиона не оборачиваться посмотреть: чо-чо-чо там?
Первое очко пришло со стороны Бразилии, и вся моя страна, в эпицентре которой я находился, поднялась и заорала в едином порыве. Я ненадолго оглох, но прилежно делал вид, что орал тоже. Меня обнимали, ломая ребра, хлопали по спине и даже, кажется, пару раз поцеловали прямо в щетину. И тут швейцарцы, недолго думая, исправили ситуацию, забив гол.
Моя страна притихла, подобралась, и, если б в тот момент где-то поблизости оказались флаги Швейцарии - их бы принялись ожесточенно рвать зубами.
При каждой неудачной попытке забить гол бразильцы стонали и рыдали, хватая себя за головы. При каждой атаке противника болельщики молча вставали и стояли, замерев - если бы всю эту энергетику можно было собрать и отправить футболистам, те бы могли просто спокойно смотреть, как мячик отпружинивает от их ворот, и сам по себе влетает в ворота сборной Швейцарии. Раз пятьдесят как минимум.
Энергетика, в общем-то, помогла - мячей в наши ворота больше не пропускали, и матч закончился даже не слишком позорно: ничьей. Я блаженно улыбался, предвкушая дом, тишину, одиночество.
"Следующая игра двадцать второго, - строго сказал мне друг, - футболку далеко не прячь!"
Теперь вот сижу и думаю: как слиться? Придумать себе срочную и важную работу, чтобы не обижать друзей? Не поверят, ведь в этот день даже сьемочные площадки затихнут и перестанут производить рекламный продукт. Свалить к океану? Не спасет, там население тоже будет орать в едином порыве. Закрыться дома и малодушно не отвечать на телефонные звонки? Будет даже хуже, ведь мои взволнованные друзья высадят дверь, не услышав ответа и прибежав спасать умирающего.
Остается только на время стать беженцем, и попросить убежища в другой стране. Только вот какую выбрать?
Никто не знает, в какой стране футбол не смотрят, а?
К сожаленью, день рожденья...
Как вы знаете, вчера у меня случился день рождения.
И как вы знаете-2, я ненавижу говорить по телефону. Голосом.
В общем-то, я был морально готов к славному юбилею: заранее отправил родителей гостить к родственникам, заранее рассказал всем друзьям, что, скорее всего, уеду к океану; заранее сказал океану, что не приеду... в общем, подстраховался на славу.
Заперся в квартире, купил себе томатного соку и два печенья из МакДо (карамель и орех-пекан), и приготовился кутить. В сладостном одиночестве и тишине.
Кутить я начал часов с шести утра: мне позвонила сестра моего мужа. С поздравлениями, разумеется. Просто она в этот момент сидела в Испании, а там уже был полдень.
Я не очень хорошо помню, что я говорил в ответ, ибо я продолжал спать. Но поскольку в телефоне написано, что общались мы примерно три минуты, в район мужских гениталий я ее точно не послал.
Стоило мне только отложить телефон и снова упасть в объятия Морфея, как мне позвонил мой лондонский друг. Ну полдень же, ну в самом деле.
Тут телефон говорит, что я управился за двадцать секунд, и я смутно подозреваю, что ляпнул что-нибудь не слишком толерантное про его ирландскую зад.... физиономию.
После ирландской зад.... физиономии я поставил телефон на беззвучный режим и провалился в сладостный сон еще на три часа. Несчастный айфон горел всеми своими огнями, пытаясь привлечь мое внимание к желающим прорваться людям, но я был нем, слеп и глух: я спал.
Пробудившись ото сна, я ужаснулся пропущенным вызовам и понял, что троих из звонивших мой телефон даже не определил, еще троих определил, но они уже три раза перезванивали, а значит, перезвонят еще; а еще двоих я слышать не желаю категорически. Проблема, таким образом, была решена.
Я налил себе томатного соку, вставил в него сельдерей, и...
...И тут мне позвонил папа.
Папа поздравлял меня основательно.
Я, наверное, какой-то моральный урод. Но мне всегда неловко и некомфортно стоять, как дурак, слушать длинные поздравления и кивать "угу". Тооолько воздуху наберешь, чтобы сказать "спасибо!" и сбежать, как пожелания выходят на новый уровень.
Я все понимаю и не спорю: люди искренне хотят мне всего хорошего. И это классно. Просто я - это я - вот такой ненормальный, я же говорю...
В общем, папа говорил минут пятнадцать. Он пожелал мне всего. Подробно перечислил, какого именно, где и как. Расписал все мои достоинства, посоветовал исправлять недостатки (методично их перечислил). У меня голова устала кивать и говорить "угу". И вроде бы перспектива освобождения была уже близка, но чу! - папа передал трубку маме.
Все началось по-новой. Мама вспомнила все трогательные моменты: и как я приехал совсем-совсем маленький, и как совсем-совсем не знал язык (тут она немножко прослезилась), и как болел, и как стал взрослеть (тут прослезился и рядом стоящий папа).
Сок грустил в стакане, телефон накалился докрасна, родители все желали и желали мне процветания.
И я, казалось бы, пережил этот апофеоз праздника, но сразу же после родителей позвонила сестра. Потом тетя. Потом - дядя. Потом - кузины (у меня их три). Потом - дедушка (мачехин отец). Все они очень хотели, чтобы я реализовал себя, состоялся, как профессионал, заработал много денег, обрел гармонию в семье и был неприлично счастлив.
Я всем пообещал.
Теперь вот сижу и думаю: по всему выходит, что я несостоявшийся, нищий, нереализованный неудачник, который вообще не занимается своей семьей и выглядит несчастно.
Мне пожелали это срочно исправить.
Начинаю.
Прямо сейчас пошел становиться счастливым: пить чай с печеньями. Один пункт, следовательно, вычеркиваем. Сделано.
Поклонник.
Один друг мой уехал на какой-то очень важный экономический семинар, и завещал мне ключи от своей квартиры.
В квартире проживает вместе с ним кот, которого надлежит проведывать и кормить, обеспечивая, таким образом, нехитрую котячью жизнедеятельность.
Кормимый мною кот каждый день преподносит мне сюрпризы: видимо, я ему понравился, и он решил меня радовать маленькими знаками внимания.
В первый день, после нашего знакомства, пока я мыл руки после санации его, кхм, личного клозета, кот презентовал мне любовно спижженую у хозяина бабочку: не знаю, как и где уж он ее достал, но торжественно вынес из спальни в зубах и возложил к ногам.
Я от дара отказался, хотя мне аксессуар и понравился: негоже доверчивых друзей с помощью кота обносить.
Позавчера пушистый негодяй, поняв, что предметы туалета мне не по душе, решил одарить меня парфюмерией: едва я вошел, я уперся в два флакона друговой туалетной воды, ровненько ждавших меня у двери. По счастью, флаконы не разбились, пока кот валял их с трюмо и гнал до двери, иначе и кот, и квартира пахли бы котячьей искренней парфюмерной радостью. Парфюм я тоже не оценил и вернул на место.
Кот задумался.
Вчера я, опасливо входя в квартиру (а ну как мыло подарит, разлитое?) обнаружил, что полосатый поклонник спер с какой-то полки пять книг, и уложил их в шахматном порядке по дороге от гостиной к туалету. Как - не знаю, не спрашивайте. Просто - пять книг, ровненько лежащих одна за другой.
Кот - перфекционист. Он не любит делать что-то, спустя рукава, к тому же, у него много свободного времени в одиночестве. Он исключительно галантен и педантичен. У него суровое коричнево-полосатое лицо, светло-карие глаза и круглая физиономия. Кот - вислоухий шатен. Он неотразим, и знает это. И теперь откровенно не понимает, отчего же этот белобрысый двуногий пренебрегает его знаками внимания?
А я не пренебрегаю, нет. Я их любовно собираю и просто кладу на хранение обратно, что и пытаюсь объяснить коту. Каждый мой приход начинается с пятиминутного сидения на полу, в течение которого кот привольно валяется по моим коленкам, а я наглаживаю его лоснящиеся упитанные бока и лоб, которым он меня в приливе чувств бодает.
Потом я иду к его пищеблоку, и в моих руках неведомым для кота образом появляется вкусная кошачья колбаска. Как написано на упаковке, из кролика, с витаминами. Кот выплясывает вокруг ритуальные танцы и тарахтит небольшим комбайном, и, видимо, как он считает, если правильно поплясать и потарахтеть, в момент поедания колбаски в его миске материализуется еда. Разного вида. Иногда бывает утка (если тарахтеть потише). Иногда - курица (если плясать более вдумчиво). Особенно удачно пляшется перед тунцом, и, как венец благополучия, может упоительно запахнуть из миски говядина.
Кот ликует. Я не знаю, что он делает без меня и как проводит свои дни. Но когда я рассказал другу про презенты, тот удивился: надо же, говорит, неблагодарный какой. Каждый день его кормлю, а мне он даже вяленькой мочалки не подарил.