Подниматься к Сэму на шестой этаж - малоприятное дело. Во-первых, года три как Морякин стал замечать, что высоко. Во-вторых, дом старый, лестница узкая и крутая. И в третьих, было подозрение, что лестницу никто и никогда не убирает. Противогаз на входе не дают. Да и не кому. Там, в парадной только пара лишайных котов с помешательными глазами.
Морякин, усмиряя дыхание, старался проскочить лестницу побыстрей. Насколько позволяла резвость ног. Двадцать лет назад он перемахивал через три ступеньки... Двадцать лет назад он проделывал это каждый день. Теперь - раз-два за год.
Элегантный Морякин смотрелся на лестнице нелепо, как бомж на рауте в иностранном посольстве. Удлиненный плащ мышиного цвета, в тон ему дипломат с крупными застежками и складной зонт. Строгая деловая стрижка. Он старался не приближаться к болезнотворной чешуе стены, словно зараженной проказой и одновременно не касался перил, подкошенных и зависающих над четырехугольником, обозначающем границы опасного пространства.
Морякин шел к другу детства - Юрке Степанову. При этом он ничуть не заблуждался в том, что дружба кончилась давно, осталась в том времени, когда до поднаторевшей на просчетах юности дошло наконец, что пора переходить границу во взрослую жизнь. Вот тогда, рыская по малоприметным приграничным тропкам - притуманенным и скользким, они и разбежались. Во время перехода границы.
Морякин, оказавшись на той стороне, стал журналистом. Из Юрки Степанова, заимевшего кликуху - Сэм, вышел коренной наркоман. Залетные глотатели "колес", случайные любители "марафета", наивные искатели "дури" и просто пижоны, обращающиеся со шприцом также неуклюже, как новобранец со штыковым карабином, все они относились к Сэму с той почтительностью, которая всегда вызывается у любителя перед профессионалом. Независимо от рода деятельности.
У Сэма была идеология. А это уже не отросток от ствола. Это уже сам ствол. И Сашка Морякин сей факт осозновал, и осознание этого факта выбивало из его рук всякое оружие. Кому-нибудь другому, несмышленному можно было бы сказать: "Да что ты делаешь? На что жизнь тратишь? Зачем себя в гроб загоняешь таким непутевым образом?" Кому-нибудь другому... Но только не Сэму!
Юрка Степанов был всего-то на год старше. От всех остальных отличался начитанностью. Однако, и его начитанность была не такой, как у всех. Он как будто плыл не в общем книжном потоке вместе с Чеховым, Тургеневым, Толстым, направляемом и регулируемом школой, а словно унырнул в сторону одинокой и безлюдной воды, уводящей загадочным путем от основного течения.
Морякин и теперь через двадцать лет не мог отделаться от какого-то продолжающегося влияния Сэма, которое при детальном исследовании можно было бы классифицировать как интеллектуальное превосходство. Но эта тема закрытая, а лаборатория засекречена. Для всех!
Морякин работал в приличной газете. Его статьи замечали, сдержанно похваливали, а самого приглашали на торжественные мероприятия, встречи, банкеты. С редактором, Анной Петровной, он научился ладить. Не сразу. Сначала, по молодости лет появлялось желание обострить газетный материал, создать "ситуацию", завлечь читателя интригой. Анна Петровна не сердилась, выслушивала страстные монологи и спокойно говорила: "Не кипятись! Тебя так и тянет на "жареное". А мы - газета солидная. Сплетни и скандалы нам - ни к чему. Потому поезжай-ка лучше на машиностроительный завод и сделай ударную статью о передовике производства Потапове."
Все рухнуло. Страна расползлась оползнем. Доисторический ледник растолкал народы, раскидал людей, обвалил толстенные стены и крыши фабрик, пробудил землетрясения, наводнения, катастрофы.
Передовики вышли из моды и на какое-то время это обстоятельство сумело привести Анну Петровну в растерянность. Она постоянно бегала "посоветоваться" куда-то "наверх", к каким-то осведомленным людям, беспрестанно звонила по телефону и по ее неуверенному голосу Морякин догадывался, что звонки следуют по тому же адресу. Потом в один миг все успокоилось. В редакции появились деньги, а Анна Петровна вернулась к стабильному мироощущению.
На газетные полосы начали допускать неуровновешенных авторов, неизвестных скандалистов, гомосексуалистов, проституток, мошенников. По коридорам редакции пробегали рекламные агенты. Морякин возрадовался было и попробовал написать что-нибудь "этакое", к чему так склонялась некогда его животрепещущая натура. Но слова, как он не бился, выстраивались снова и снова в организованную колонну, словно вымуштрованную роту на параде.
"Не суетись, Саша! У тебя есть свое поле. Вот ты его и вспахивай, поливай, лелей и взращивай. У тебя это хорошо получается", - заметила, между прочим, Анна Петровна. "Ну и сволочь! - подумал Морякин, - Затолкала меня в самый глухой колхоз, всучила вилы, заставила навоз убирать, а теперь насмехается".
• А я и не дергаюсь, Анна Петровна! С чего бы это? Слава Богу, свое место знаю.
• Ну, может мне показалось. Почитала твой материал об интим-клубах... Вот и померещилось. Ты-то сам бывал в интим-клубе?
Анна Петровна не скрывала издевательского тона и улыбка ее при этом служила превосходным дополнением к словам. Это надо уметь! Вот так, по-дружески, почти ласково, вот с такой омерзительной улыбочкой, взять и запихнуть мордой в унитаз.
• Положим, самому мне бывать там не приходилось. Я, как вам известно, человек женатый... Поговорил с теми, кто побывал...
• То-то и оно, что не бывал. А интим-клубы как-раз и существуют для женатых...
• Вы что? Предлагаете мне сходить туда? - попытался съязвить Морякин.
• Я предлагаю тебе делать то, что ты умеешь. На, забери, и никому не показывай, - она протянула ему отпечатанный на машинке текст статьи.
Морякин был уязвлен и подавлен. И зол. Анна Петровна статей не писала. Ни очерков, ни репортажей. Ничего. Иногда, помещала интервью со всем набором стандартных вопросов. Естественно, получала такие же стандартные ответы. Словно каждый раз, имея на выбор десяток маршрутов, не хватало воображения свернуть в сторону и каждый раз выбиралась одна и та же, набившая оскомину, но такая привычная аллея.
• Да ты не расстраивайся! Я, между прочим, и сама чувствую, с моим-то опытом, что теперь было бы непросто вклиниться сходу в компанию молодых авторов. А искушение, признаться, есть. Я ведь когда-то и стихи пописывала, и рассказы. Очень даже недурственно выходило. Эх, тряхнуть бы стариной! Да где время свободного подобрать?
Сэм - единственный человек, который никогда не сказал ни одного доброго слова в адрес журналистских способностей Морякина.
• Опять штампанул статейку, - говорил он обычно, - И опять - ни одного живого слова. Тебе бы на кладбище гранитные плиты укладывать. У тебя бы здорово получалось - ровненько и приятно для глаз.
Морякин терпел. Есть такие люди, которым все прощаешь. Он посмеивался в ответ и отшучивался. Мол, для кладбища не созрел или что-нибудь в этом же духе. А месяца четыре тому назад, как раз, когда Анна Петровна отвергла его материал об интим-клубе, и он испытывал позорный комплекс неполноценности произошло событие, которое пристукнуло его и окончательно вывело из равновесия.
Он, помнится, заявился тогда к Сэму в несносном состоянии и даже попросил "косячок", хоть и знал, что от анаши ловят кайф лишь те, кто употребляет ее постоянно. А так - никакого эффекта. Легкое головокружение и только.
• Читал твой новый опус, - сказал Сэм, - И где ты слова такие находишь - молодая кровь, синее небо, пьяный восторг?
• Да пошел ты! - раздраженно бросил Морякин, - Тоже мне критик нашелся. Сядь один раз и напиши хоть одно предложение. Но только связно...
Сэм рассмеялся. И как не хотелось Морякину уловить в этом смехе нотки задетого самолюбия, ну как сбой в оркестре, он ничего такого не уловил.
Зубов у Сэма почти не было. Никто их ему не выбивал. Сами повыпадали. Он вообще не имел ни одного здорового органа. Ходячее пособие для студентов медицинского института. Все болезни в одном экспонате.
Сэм жил на инвалидную пенсию. Какие-то прибавки, видимо, имел от наркоты. Во всяком случае, народец - сомнительный, блефующий крутился у него вечно. Морякин ни с кем не знакомился и в беседы не вступал. Садился где-нибудь и пережидал, когда ненадежные гости разойдутся. Однажды, еще в институтские годы из-за одного такого гостя он чуть было не пострадал.
Пришла повестка в милицию. Явился, конечно. Следователь, не иначе как штангист в самой тяжелой весовой категории, так и навалился на него всей массой. Придавил основательно.
• Мне все известно! - орал он, - И как ты этот притон посещаешь регулярно и как "колеса" употребляешь и о чем говоришь! Все! Пиши объяснительную и подробно, со всеми деталями.
• Ничего я не употребляю. Заходить - захожу. Так мы друзья с детства! Что я к другу детства и заглянуть не могу? Нечего мне писать...
• Так и пиши. У Степанова бываю часто, вижу как он и его компания систематически употребляют наркотики. Знаю по именам тех-то и тех-то. Можешь на первый раз не указывать, что сам принимаешь наркотики. Так и быть. А то придется мне в институт бумагу писать и вылетишь оттуда на другой же день.
Морякин испугался. Больно угроза была реальной и легко осуществимой. Как если бы следователь пообещал прислать вторую повестку. Но вломить друга? Это было первое серьезное испытание. Морякин удержался. Собрался как-то и выдержал. Не заложил. На улицу вышел побледневшим, всклокоченным и гордым, как после победоносной драки, в которой удалось показать мужской характер.
С тех пор остерегался всех этих типов и с Сэма клятву взял, чтобы он про него никому ни звука. Кто он, откуда и зачем тут.
Анна Петровна, бездарная стерва, цапанула его больно, как страус по темечку. Морякин считал себя профессионалом. Просто нет необходимости выкладываться на каждую проходную статью. И так сойдет! Он не сомневался, что при великом желании мог бы выдать потрясный материал. Желания не было... Всего-то...
А тут еще Сэм со своим нездоровым высокомерием. Не зря же его по дуркам таскают? Сколько раз Морякин навещал его в желтом доме... А все не успокоится, все придирается. Да к чему? К пустякам. Газета есть газета! И все правильно! Один раз надо было ему на место указать.
Сэм рассмеялся, и смех этот не понравился Морякину. "И чего я хожу сюда?" - подумал он, - "Между нами не осталось ничего общего. Он же на глазах деградирует. Вон уже, похоже, и мозгами тронулся до основания. Да, подавал какие-то надежды. Не глуп. Это правда. Но так все в прошлом. А что теперь? Разрушенный Карфаген. Жалкие обломки. Все! С этим надо кончать".
Морякин раздавил с отвращением папиросу с анашой о край раздолбоненного стола, заваленного окурками, пеплом, кусками зачерствелого черного хлеба, стаканами с толстым слоем коричневого налета. Дерьма только не доставало. Оставалось встать и уйти. И он уже приготовился встать, даже схватился за мягкую ручку дипломата.
• Подожди, - сказал Сэм, оборвав смех и словно догадываясь обо всех мыслях Морякина и о том, что тот решил уйти навсегда. Непостижимая интуиция шизофреника. Этим он тоже всегда отличался.
Сэм порылся среди книг, сваленных прямо на полу, как в приемном пункте макулатуры и извлек толстую тетрадь.
• На, почитай.
Почерк у Сэма четкий и каждая буковка как бы существует отдельно (бесспорный признак ненормальности). Читать - одно удовольствие. Текст как в книжке. Морякин ухмыльнулся и пробежал глазами первый абзац.
• Сам писал или переписал откуда? - сорвалось у него. И не ожидая ответа двинулся дальше. Слова сидели крепко, словно от них прорастали и уходили вглубь невидимые, но прочные и гибкие корни. А фраза выходила чистой, как звук органа под сводами собора. Это были рассказы. Необычные, совершенно фантастичные и изумительные вещи. Морякин все понял. Он понял в сущности то, о чем всегда догадывался и что составляло тему его "закрытой лаборатории". Юрка Степанов - безнадежный наркоман, ходячий труп, несуществующий в обществе элемент, ненужное звено, этот Юрка в десятки раз талантливей его и шевельни он мизинцем, то о нем говорили бы на всех углах.
Морякину пришлось приложить усилия, чтобы перебороть и никак не выказать свой восторг.
• А ты, знаешь, не так уж и плохо. Местами...
• Да уж по сравнению с твоей лабудой и правда неплохо.
• Брось, Сэм! Мои тексты сделаны профессионально, а у тебя здесь все сыро. Попадаются отдельные фразы, отдельные кусочки. Если хочешь могу показать редактору. Кое-что подправить, то-се. Может и напечатать что-нибудь удастся. Мы ведь теперь литературный ежемесячник выпускаем.
• Я хотел, чтобы ты эту тетрадку взял. Боюсь, долго не протяну. А тетрадка пропадет...
• Договорились. Тетрадку беру и редактору обязательно покажу. А насчет того, что "долго не протяну", считай, что это пролетело мимо моих ушей.
Показывать рассказы Анне Петровне, однако, Морякин не спешил. Припрятал тетрадочку дома в дальний уголочек и если бы кто-то припер его и начал допытываться о причинах его поведения, подсознательных мотивах, то он искренне не сумел бы ничего прояснить. Он толком и сам не знал, как поступит в дальнейшем. Сейчас говорить о рассказах Сэма он не хотел. Ни с кем. Вот пройдет немного времени и тогда... Тогда обязательно!
На пятом этаже дверь резко отлетела к стене, выбив из руки дипломат. Двухметровый мужик в синем рабочем халате испуганно посмотрел на него.
• Не зашиб? Извиняй, если что...
• Если бы зашиб, то мне уже было бы все равно, - пошутил Морякин и нагнулся за дипломатом.
• Ты это брось! Два трупа за день - это уже перебор!
• Что - успел кого-то пришибить?
• Зачем? Народ сам дохнет. Без всякой посторонней помощи. А ты, случаем, не к покойничку топаешь?
• Я в семнадцатую, - заволновался Морякин.
• Значит, к покойничку.
• Что?
• Степанов помер. Я сегодня помогал труп вытаскивать.
Морякин шел по улице. Он не испытывал тех чувств, которые охватывают человека в такие минуты. Смерть Сэма - ожидаемый и предсказуемый исход, как запланированная заранее встреча. Морякин только не подал виду в тот раз, в тот последний, когда они виделись, и когда Сэм заговорил о смерти, передавая тетрадь. Предчувствие никогда не обманывало Сэма. А на этот раз оно не обмануло и его, Морякина. И вчера утром, когда Сэм позвонил и попросил зайти, он моментально подумал о том же. О том, что Сэму - кранты. Сначала подумал, что надо все побросать и тут же пойти к нему. Но навалились дела... И потом... Надо же что-то было сказать Сэму о его рассказах... Теперь никому ничего объяснять не надо.
"Так потому ты не спешил с тетрадкой"? - прорвался сквозь заслон неуютный вопрос. "Нет. Не потому. Я бы отнес его рассказы, но попозже... Это несомненно. Я просто не успел этого сделать. Да, признаюсь, мне было неприятно удостоверять факт того, что он оказался талантливее меня. Но это не имеет никакого значения. Я бы отнес его рассказы. Обязательно отнес. Успокоился бы и отнес".
От ужина он отказался.
• Срочная работа, Валя, - сказал он жене, - Вы это, садитесь без меня!
• Что-нибудь случилось? У тебя больной вид.
• Нет, ничего особенного. Устал.
• Папа! Ты сможешь завтра прийти на родительское собрание? Или опять мама пойдет? - подскочил Ромка.
• Мама пойдет. У меня много дел.
• Ну вот! Всегда мама!
• Отстань, - рявкнул Морякин, - Марш на кухню! Я сказал - занят! И чтобы больше ни одного вопроса.
Он сел за письменный стол и вытащил чудесную тетрадочку. "А может ты, подлец, хочешь присвоить эти рассказики? - напирал все тот же бесцеремонный вопросик, - Смотри момент какой подходящий. И никто ведь об этом не узнает. Заманчиво, не так ли? Вот это уж - никогда! Возьму в ближайшие дни и отнесу их в редакцию, увековечу имя друга. Да, какой он тебе друг? Все детством живешь? Ему, между прочим, теперь без разницы. Хоть Нобелевскую премию присуждай. А вот для тебя - это шанс! Ты же хотел настоящей славы? Вот она, прямо перед тобой, бери! А потом всю жизнь осозновать себя подлецом? Никогда. Лучше эту тетрадку уничтожить... Чтобы никому... Да чем же лучше? Чем? Глупая голова. Конечно, ты бы отнес его рассказы. Конечно, ты бы нашел силы преодолеть зависть. Что вздрагиваешь? Именно, что зависть. Да, да, это называется завистью и не прикидывайся, что не знал. Но все равно ты бы отнес... Если бы он был жив... А какой в этом смысл теперь? Никакого. Уничтожить тетрадку? Так это еще хуже. Это, значит, дать зависти одержать легкую победу. Нет у тебя другого пути. Нету. Садись за машинку, перепечатай все и ставь свою подпись. И не разводи канитель".
Морякин не сел за машинку не в тот вечер, не в последующие. Он писал рекламные статьи. За них хорошо платили и Анна Петровна уделяла им больше внимания, чем когда-то репортажам о передовиках. А у него получалось. Заказчики оставались довольны, приглашали в рестораны, хлопали по плечу. Редактор тоже была им довольна. Но для самого Морякина жизнь изменилась. Он стал раздраженным и мнительным. Перессорился со всеми. И понимал, что ссориться из-за пустяков, что он - единственный виновник всех этих скандалов, а главное понимал, что причиной всему была тетрадь в его письменном столе. Заглянул к зам. редактора Крупину, к тому, кто был ответственным за выпуск литературного приложения и взял все прошлые номера. По вечерам вчитывался в рассказы неизвестных авторов и сравнивал их с рассказами Сэма. Да что там сравнивать? Разве можно сравнить натуральный живой цветок с бумажным, искусственным?
Отвращение к жизни разрасталось, как разрастается трава вместе с сорняком в диком поле.
Морякин доходил. И с какого-то момента, неуловимого, почти бессознательного почувствовал, что решение принято. Принято не им, принято вопреки его натуры, но в соответствии с каким-то высшим смыслом, который устраняет такие понятия как "совесть", "честь" и тому подобное, заменяя их все на одно - целесообразность. И сразу ощутил облегчение. Он зашел в обеденный перерыв в ресторан и заказал праздничный обед. Аппетит был отменный. Потом забежал к Бочкову и попросил прощения за нанесенное тому намедни оскорбление. Бочков растерянно извинения принял.
• Да, ладно! Я уже и забыл об этом, - только и сказал он.
Морякин подумал было обойти всех, кого он успел обидеть. Но на это ушел бы весь день... "Успеется".
Вечером он сел за машинку. Отпечатанные фразы наполнялись таинственным веществом и становились еще весомей. Набранные типографским способом они превратятся в шедевры. В конце каждого рассказа он ставил свою подпись. Без колебаний.
На перепечатку ушло три вечера. Морякин повеселел, приветливо встречал коллег и не забывал приносить извинения.
• Ты не влюбился случайно? - спросила Анна Петровна.
• Что вы! Чур, меня! У меня же - семья!
• А что тогда?
• А что?
• Ну, ты явно не такой, как всегда? Особенно, если вспомнить последний месяц.
• Верно. Это сюрприз, скоро все встанет на свои места.
• Ну, ну...
Оставалось перепечатать один последний рассказ. Завтра он может идти к Крупину. Только представить его физиономию... Это будет потеха! Крупин в каждом номере печатает свои рассказики. Полную дребедень! А вышагивает походкой классика. Разговаривает небрежно, снисходительно. Ну, ничего, посмотрим, что завтра от твоей спеси останется.
Морякин так накрутил себя размышлениями о завтрашнем дне, о реакции Крупина, что не мог усидеть на месте. Ему захотелось немедленно пообщаться с зам. редактора, посмотреть, как тот будет важничать, корчить из себя писателя и поиздеваться над ним. Поиздеваться как нибудь заваулировано, намеками, так, чтобы смысл дошел до него позже, завтра, когда он почитает ЕГО рассказы. И Морякин пошел. Пошел раскованно, как обладатель волшебной палочки.
Крупин сидел за столом, вычитывал какую-то рукопись и пил кофе с подкуриванием.
• Что? - оторвался он от бумаг.
• Да, так, ничего. Зашел узнать новости.
• Тогда присаживайся, бери свежий номер литературного приложения, только из типографии и почитай. Там, кстати, мой новый рассказ...
• Очередной шедевр? - Морякин даже напрягся, чтобы не выдать откровенной издевки.
• Шедевр - не шедевр, но, как всегда, на уровне. Анна Петровна удивила... Очень неплохой цикл рассказов, взгляни.
• Анна Петровна? Быть того не может! - не совладал Морякин.
• Почему не может? Ты почитай, почитай.
От журнала попахивало свеженькой типографской краской, как от щенка пахнет родительским запахом.
Морякин пролистывал страницы и вдруг замер. Замер и обомлел. Словно ему только что сообщили, что он - это не он! Что он, вовсе не Морякин, а неизвестно кто и что Валя не его жена, а Ромка не его сын. Что все это - мираж! Он смотрел в раскрытый журнал и не верил собственным глазам. ТАМ БЫЛИ НАПЕЧАТАНЫ ЕГО РАССКАЗЫ.
Вверху, слева была фотография Анны Петровны. Она скромно улыбалась.
На следующий день Морякин не вышел на работу. Он лежал на диване и смотрел в потолок.
• Что с тобой? - спросила Валя.
• Ничего. Все нормально. Отгул.
• Правда?
• Правда.
• Ну, тогда я пойду?
• Иди.
Он пролежал весь день, пытаясь разгадать тайну происшедшего. И ничего не понимал. Не мог нащупать никакой связи. Ни одна схема не работала. Равнодушно поднялся, откликаясь на телефонный звонок.
• Это Морякин?
• Да. А кто говорит?
• Саша, это - Пузырь. Кличка моя такая. Мы с вами немного знакомы, встречались у Сэма.
• Да, вспомнил. Что случилось?
• Одна нехорошая история. В вашем литературном приложении вышли рассказы Анны Петровны Соловьевой. Так это не ее рассказы. Эти рассказы написал Сэм. Я сам их читал и не раз.
• Как это могло случиться? - встрепенулся Морякин.
• Очень просто. Сэм посылал рассказы в редакцию почтой. Все надеялся, что напечатают. А их не печатали и не печатали. И вдруг, после его смерти, все разом и под другой фамилией. Воровство это натуральное.
• Ты ничего не путаешь?
• Не путаю. А вы что, об этом ничего не знали?
• Нет.
• Разве он не передал вам свою тетрадь? Он же говорил...
• Нет. Видать, не успел.
• Выходит теперь никому ничего не докажешь?
• Выходит, так.
Пузырь замолчал. Морякин тоже.
• Я вам не верю! - сказал Пузырь.
• Ну и дурак! - разозлился Морякин и хотел бросить трубку.
• Это я, между прочим, заложил тебя двадцать лет тому назад ментам. Я, конечно, был порядочной сволочью, но точно знал, тогда уже, что ты сволочь еще большая. И не ошибся!