Валуа Вероника. Анаис Анаис

Amata nobis quantum amabitur nulla.

Возлюбленная нами, как ни одна другая любима не будет.

Катулл

I. НА ВИЛЛЕ "ОЛЕАНДРЫ"

Каждую весну, когда зацветала сирень, в саду виллы у озера устраивался праздник в честь дочерей Джорджо Чезаре Лорео деи Вескови. Погода всегда благоприятствовала событию, лишь однажды за всю историю этих садовых приемов шел грозовой ливень, но именно в тот раз праздник отменили из-за непредвиденных трагических обстоятельств. Обычно же солнце плескалось в прохладной озерной воде, густо покрывались цветами деревья, нежный воздух наполняли птичьи трели, даже ветер таился в лесах за холмами, не нарушая идиллии теплого майского дня.

В этом году все шло как обычно, если не считать того, как изменились виновницы торжества. После двух с половиной лет отсутствия из монастыря вернулась Эстелла, младшая дочь Джорджо. Ей дали время, но оно не пошло впрок. Юная Эстелла, робкая и розовощекая, некрасиво повзрослела, став осунувшейся, подавленной девушкой с глазами старухи. Совсем иначе преобразилась Джулия. Все помнили ее зажатым гадким утенком с бесцветными русыми волосенками, подозрительно глядящим исподлобья, но за прошедшее время она вытянулась, выпрямилась, расцвела. Похорошев внешне, она как будто перестала стесняться саму себя, и в ней проявились веселость и очарование. Она словно выздоровела после долгой изнурительной болезни.

И по-прежнему не было Анаис. Все чувствовали ее незримое присутствие, но ее не могло быть. Пожалуй, даже отсутствие Эстеллы и Джулии вместе взятых не образовало бы такую щемящую пустоту, как отсутствие Анаис. И каждый из гостей невольно ждал, когда же спустится она, милый ангел этого сада, но она не приходила. Ставни на окнах ее комнаты оставались наглухо закрытыми, тяжелые портьеры - плотно задернутыми, праздничные платья висели, укутанные в чехлы, в запертом на ключ душном буковом шкафу. Анаис на этом празднике не будет больше никогда.

С самого утра на вилле "Олеандры" кипела суета и бурлила деятельность. Разумеется, штат прислуги тщательно подготовился к особому случаю заранее. В доме навели музейный порядок, извлекли на свет и отполировали до блеска парадный сервиз, скосили газон и подрезали аккуратные кусты самшита. Однако многое еще предстояло сделать. Служанки накрывали расставленные под сенью магнолий столики пунцовыми скатертями, садовники выстраивали вдоль дорожек кадки с мандариновыми деревцами. Служанки раскладывали мягкие подушечки на стулья и скамейки, садовники развешивали гирлянды меж деревьями и увивали ими колонны беседки. Служанки скручивали белые накрахмаленные салфетки и вставляли их в серебристые кольца, садовники сидели на террасе, пили воду с лимоном и подшучивали над служанками. Ослепительно-белое и кроваво-красное убранство сада одновременно контрастировало и гармонировало с окружающей зеленью. Чуть в стороне о причал тихо бились полированными бортами приготовленные для забав гостей лодки.

К задней двери один за другим подъезжали фургоны с доставкой. Первыми прибыли цветы, которые требовалось расставить по вазам и разнести по дому и саду. Затем привезли ящики с вином и шампанским, даром что погребок виллы и без того был полон до отказа. За ними подоспели другие ящики, полные сочных овощей и фруктов. Следом подтянулась большая машина с логотипом мишленовского ресторана. Оттуда вынесли множество подносов с закусками, которые нужно было распределить по серебряным и фарфоровым блюдам: канапе сюда, фуа-гра туда, крабовые пирожные на это блюдо, ветчину с дыней - на то. Из пекарни приехали огромные буханки присыпанного мукой хлеба, с твердой золотистой коркой и мягкие внутри. Из кондитерской доставили панна-котта с земляникой, воздушные пирожные и пудинг из роз, надо всем этим служанки стройным хором заохали и закружились хороводом, спеша спасти нежные лакомства от лучей начинавшего пригревать солнца.

Кованые ворота подъездной аллеи с самого утра не закрывались: к парадному крыльцу сверкающей колонной ползли роскошные автомобили, из их сумрачных кондиционированных салонов появлялись важные господа и элегантные дамы. Шоферы в отутюженных униформах открывали перед ними двери, доставали из багажников их сокровища - чехлы с великолепными нарядами и шкатулки с бесценными безделицами. Дворецкий рукой в белой перчатке указывал приглашенным путь: в гостевые спальни тем, кто желал отдохнуть с дороги, на тенистую террасу - тем, кому не терпелось освежиться аперитивом и последними сплетнями. Дети носились по саду, не обращая внимания на утонченность убранства, зато охотно отдавая должное искусству кондитеров, таская со стола раньше времени миндальные пирожные. Праздник уже вступил в свои права, несмотря на то, что официально начаться он должен был только тогда, когда под музыку из прохладной глубины дома в сад выйдут дочери хозяина. Этого момента дожидался только главный сюрприз - нечто большое, возвышавшееся посреди эспланады сада, до поры до времени укрытое пурпурным покрывалом, расшитым флорентийскими лилиями.

С высоты второго этажа, из окна, на подоконнике которого сидела Эстелла, открывался прекрасный вид на изумрудные холмы в трепещущей сиреневой дымке, на безмятежное озеро, на эспланаду, где под покрывалом скрывался загадочный большой подарок. Никто не знал, что это было, все с любопытством перебирали догадки, но Эстелла смотрела на него с ледяным равнодушием. Что бы ни таилось там, под полотном с золотыми лилиями, оно ничего не изменит в ее жизни. Она подумала только, что Анаис уже давно узнала бы, что это за сюрприз, уж она-то нашла бы способ. Ей все было интересно, и с ней все было гораздо интереснее. Теперь же Эстелла не могла пробудить в себе любопытство, хотя и очень старалась, чтобы не отвечать неблагодарным безразличием на попытки отца порадовать свою отчаянно несчастную дочь. Она сидела на широком подоконнике, подобрав под себя ноги и обхватив их худыми руками, и с неприятным волнением ждала встреч с людьми, которые неизбежно напомнили бы ей о событиях трехлетней давности, даже если за весь день не произнесли бы ни слова. Доставало их лиц, чтобы воскресить сонм болезненных воспоминаний. Долгое время она смогла укрываться от них, но не смогла забыть. Ее мутило, Эстелла боялась, что ее вырвет на людях, или она потеряет сознание в неподходящий момент и самым глупым образом развалится у всех на глазах. Больше всего ей хотелось сбежать обратно в монастырь, отгородиться ото всех этих людей надежной толстой стеной, и не возвращаться никогда. Свобода оказалась для нее мучительнее добровольного заточения, долгих молитв и изнуряющих постов. Она с ужасом представляла себе, что вскоре ей предстоит спуститься в сад и давить из себя улыбку, изображать радость, одинаково отвечать на сотни одинаковых вопросов, заданных из вежливости. Эстелла вцепилась холодными пальцами в волосы и устало прикрыла тяжелые веки. Вдруг голоса внизу стали громче и оживленнее, захлопали двери, застучали каблуки, заскользил по коридорам сквозняк. "Где Эстелла? Джулия приехала!" - услышала она среди этого гомона отчетливый голос Ванессы.

Настал момент одной из тех встреч, которые Эстелла с благодарностью исключила бы из своей жизни. Ее сводная сестра вернулась откуда-то не то с Маврикия, не то с Мальдив, или где еще такие, как она, прожигают жизнь и родительские деньги. Теперь она стояла там, внизу, окруженная довольными гостями, обхаживаемая слугами, обнимаемая матерью и отчимом. Джулия только один раз навестила сестру в монастыре, в самом начале ее заточения, и с тех пор Эстелла ничего о ней не знала. Когда накануне она приехала на виллу "Олеандры", ей сообщили, что Джулию ожидают только на следующий день. В тот же вечер ей поведали, что сестра чувствует себя отлично, выглядит превосходно, с каждым днем все больше радуется жизни, благодаря чему растет число ее друзей и поклонников. Джорджо даже посмел сказать, что заразительная joie de vivre Джулии смягчает его горечь. Эстелла ударила бы отца за эти слова, сдержаться ей помогло только то, что тон Джорджо плохо скрывал: он сам себе не верил. Джулия никогда не восполнит утраты и не приглушит боль, напротив: чем счастливее она будет, тем боль эта станет мучительней.

Эмоции застревали в горле комками, но Эстелла, послушно глотая их, нехотя слезла с подоконника и стала медленно спускаться по лестнице. Она замерла на площадке, не преодолев последнего пролета. Там, внизу, в розоватом свете, стояла ее сводная сестра, а рядом с ней - молодой человек. Все, что творилось вокруг этих двоих, эта тошнотворная восторженная суета и создававшие ее люди, перестали занимать внимание наблюдательницы. Вместо одного удара она получила сразу два.

Джулия Молинари беззаботно щебетала, вертясь по сторонам, и ее звонкий голос рассыпался по всему дому, болью отдаваясь в голове Эстеллы. Она стала очень красивой, стройной, золотистой. От нее веяло морем и цветочными духами. Прежде пепельные, стянутые в грустный хвостик волосы превратились в пышные сливочные локоны, переливающиеся при каждом движении ее милой головки. Неуклюжесть куда-то исчезла, ее нескладное тело приобрело изящные формы, теперь она была грациозной и хрупкой, словно фарфоровая балерина из музыкальной шкатулки. Гладкая, как шелк, тронутая загаром кожа, холеные руки с безупречным маникюром, макияж, которого, казалось, не было, - все в ее облике говорило о почти маниакальной ухоженности. Сверкнул бриллиант в скромной платиновой оправе на безымянном пальце ее левой руки, когда она плавными жестами указывала слугам, куда девать бесчисленные чемоданы. И все продолжал звенеть ее голос, один только ее голос среди неразборчивого гула прочих звуков.

Ее спутника Эстелла тоже знала, хоть и не ждала увидеть. Он совсем не изменился. По-прежнему загорелый, напомаженный, пижонистый красавец. Рубашка на груди наполовину расстегнута, джинсы залихватски потрепаны, густые черные волосы зачесаны назад и непослушно торчат из-за ушей. Даже в помещении он не снял модных солнцезащитных очков, но по тому, как он морщил лоб и переминался с носка на пятку, не составляло труда догадаться, что он смущен и растерян. Эстелла хорошо представляла себе его глаза: черные, полные фальшивой невинности плутоватого щенка. Это всегда бесило Эстеллу и умиляло Анаис.

-- Эстелла! - Джулия вскинула голову и, наконец, заметила сестру. - Ты тоже вернулась, как здорово! Сто лет тебя не видела, мне столько всего хочется тебе рассказать! Но только не сейчас - праздник начнется уже совсем скоро, а мне еще надо переодеться и причесаться. Да я даже не знаю, какое платье надеть! Мам, ты мне поможешь? - обратилась она уже к Ванессе. - В Париже потрясающие магазины, я скупила все, до чего дотянулась. Сама не знаю, куда мне столько вещей? Но я просто не могла остановиться! Я и тебе кое-что привезла, и Эстелле, и Ана... - тут она осеклась. - Ладно, я потом вам все расскажу. Мама, пошли в мою комнату, мне нужны твои бесценные советы.

Она стала подниматься по лестнице, стуча тонкими каблучками своих изящных белых туфель и увлекая за собой шлейф французского аромата, а следом поднималась Ванесса, гордо улыбаясь и поправляя свою и без того безупречную прическу. За прошедшие два с половиной года мать и дочь стали безумно похожи, подумала Эстелла. Раньше многие недоумевали, откуда у такой эффектной женщины такой невзрачный ребенок, но время все расставило по своим местам. Теперь роль дурнушки в этой семье добровольно взяла на себя Эстелла.

Она скорее сползла, чем сошла по мраморным ступеням в холл, и с нескрываемой враждебностью уставилась на молодого человека. Он замялся, еще сильнее наморщил лоб и принялся теребить волосы на затылке. Его губы растянулись в улыбке, которая вышла у него не столь приветливой, сколь глупой. Впрочем, иного Эстелла от него и не ожидала.

-- Привет, - тихо сказал он, решившись снять солнечные очки. - Давно не виделись.

-- Давно, - кивнула она, стараясь не добавить, что с радостью не видела бы его до конца дней своих.

Она не стала дольше задерживаться, обогнула его и вышла на парадное крыльцо, где ее отец встречал прибывающих гостей. По гравию прошелестел и остановился громоздкий черный "Роллс-Ройс", откуда мгновенно выскочил прыткий молоденький шофер и бросился открывать заднюю дверь. Каким бы расторопным он ни был, свою обязанность он выполнить не успел. Из салона самостоятельно, не теряя при этом царского достоинства, вышла женщина. Неспешной, величественной походкой она поднялась по ступеням, тепло обняла Эстеллу и остановилась напротив Джорджо.

-- Здравствуй, Дельфина, - произнес он, избегая смотреть женщине в глаза.

-- Здравствуй, - ответила она, и после долгой паузы продолжила, в характерной манере растягивая слова. - Ты знаешь, я здесь только ради Эстеллы. Я бы ни за что не приехала, если бы не думала, что ей нужна поддержка. Судя по всему, этот праздник ее скорее расстраивает, нежели радует.

-- Я делаю, что могу, - сухо объяснил Джорджо. - Нет ничего легче чем, живя в другом городе, являться сюда раз в год и критиковать мои поступки. Если ты считаешь, что Эстеллу так просто растормошить, милости прошу, я первым обрадуюсь твоему успеху.

-- Не моя вина, что как отец ты никуда не годишься, - женщина медленно, как бы лениво пожала плечами и обратилась к племяннице. - Прости, душенька, что мы тебя тут так обсуждаем. Не бери в голову. Лучше проводи-ка меня в комнату, побеседуем. Как же давно я тебя не видела! Исхудала, ни дать ни взять - святые мощи! - она покровительственно положила руку девушке на плечо и увела ее в дом.

До того бодро державшийся Джорджо помрачнел. Он понимал, что отчасти Дельфина была права, хотя и чересчур резка. Жизнь продолжалась, и он изо всех сил старался помогать ей в этом, но все шло не так, как ему хотелось. Вот уже три года он не решался смотреть Дельфине в глаза, будто в чем-то перед ней провинился, и будто она не упускала случая ему об этой вине напомнить.

Дельфина, которую семья и друзья называли мадам Де, повлекла племянницу в ее спальню, где они и уединились, заперев дверь на ключ. Только тогда, почувствовав себя в безопасности, Эстелла, наконец, отпустила на волю свои чувства, кинулась в объятия тети и отчаянно разрыдалась. Мадам Де не говорила слов утешения, ничего не спрашивала и не обещала. Она просто прижимала к себе костлявое тельце девушки и гладила ее по волосам, позволяя слезам намочить роскошный лисий мех на ее плечах. В конце концов, всхлипывания Эстеллы стали реже и тише, мало-помалу дыхание ее выравнивалось. Слезы уже не текли по лицу, но стояли в глазах, отчего те казались стеклянными. Мадам Де распахнула окно, впуская волну свежего воздуха, а затем подошла к шкафу.

-- Что ты собираешься надеть? - спросила она, скользя взглядом по небогатому ассортименту - ее племянница всегда отличалась равнодушием к одежде.

-- Черное платье, то, с кружевом шантильи, - ответила та.

-- Нет, тебе нельзя надевать черное, - покачала головой женщина.

-- Но ведь ты сама в черном, - оглядев тетю, хмуро заметила Эстелла.

-- Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Ты же не хочешь бесконечных толков за спиной и глупых вопросов? Надень бежевое муслиновое платье, спокойное и неброское. Тебе оно очень идет, а главное, не вызовет лишних пересудов.

-- Хорошо, - покорно согласилась Эстелла, принимая из рук мадам Де предложенный наряд, воздушным облаком спадавший на светлый паркет. - Тетя, ты видела Джулию?

-- Я видела ее пару месяцев назад, до того, как она улетела.

-- А я видела ее сегодня. Она такая цветущая и счастливая, словно ничего не произошло. Ненавижу ее.

-- За что? За жизнерадостность? - мадам Де смотрела на нее с жалостью. - Не надо, Эстелла, быть несправедливой.

-- Эта ее веселость, эти ее улыбки! Пир во время чумы! - зло процедила Эстелла.

-- Никакой чумы больше нет, - спокойно возразила мадам Де. - Пойми, Анаис умерла три года назад, три года прошло! Нельзя же скорбеть вечно. Ты и сама еще жива, и у тебя вся жизнь впереди. А требовать вечного траура от Джулии тем более бессмысленно.

-- На чьей ты стороне? - с негодованием вопросила Эстелла.

-- Бог с тобой, какие здесь могут быть стороны? - воскликнула ее тетя. - Я люблю тебя, душенька, ты это прекрасно знаешь, и я любила твою сестру. Джулия же мне никто, и тем более я понимаю, что она не готова взойти на погребальный костер вслед за Анаис, как это делаешь ты.

-- А ты знала, что она встречается со Стефано Салерно? Сегодня они явились сюда вместе.

-- Знаю, - кивнула мадам Де. - По-моему, они помолвлены.

-- Стефано Салерно! - задохнулась Эстелла. - После всего, что у него было с Анаис?

-- Он всегда нравился Джулии, - отметила женщина.

-- Джулии всегда нравилось все то, что нравилось Анаис, - презрительно фыркнула девушка. - Она из кожи вон лезла, чтобы стать хоть немного на нее похожей.

-- Сейчас она совсем на нее не похожа, - мадам Де взяла с трюмо щетку для волос. - Иди сюда, я помогу тебе сделать красивую прическу.

Пока Эстелла сидела на мягком пуфе перед огромным зеркалом, а мадам Де колдовала над тем, что осталось от ее некогда шикарных волос, девушка разглядывала свою тетю в отражении. Ничего удивительного, думала она, что многие побаивались этой дамы, даже ее отец чувствовал себя в ее присутствии не в своей тарелке. Было в ее манере вести себя нечто повелительное, почти императорское. Ни злой, ни мстительной ее не считали, однако, должно быть, полагали, что в гневе она умела взглядом обращать людей в камень.

Мадам Де было что-то около пятидесяти лет, и она вполне выглядела на свой возраст. К стремлению молодиться она относилась с презрением, как и ко всему остальному, что заставляло женщин ущемлять себя и пытаться обмануть природу в угоду модным веяниям, эстетическим идеалам и мужским прихотям. Она никогда не отказывала себе в еде, однако при пышных бедрах и царственной груди у нее оставалась осиная талия, что делало ее фигуру в некотором смысле умопомрачительной. Кроме того, ее икры не изменились с тех пор, как ей стукнуло двадцать пять. Мадам Де обо всем этом знала, и нарочно подчеркивала свои самые эффектные изгибы. Гардероб ее отличался такой экстравагантностью, что, окажись она чуть меньше Юпитером, и чуть больше быком, она прославилась бы самым вульгарным дурновкусием. В тот день на ней было черное шелковое платье с декольте, достойным парижской кокотки, в глубокой ложбинке между впечатляющими грудями терялись бесконечные нити самого крупного жемчуга, что Эстелла когда-либо видела, а на плечах лежала шкурка лисицы, угрюмо свесив лапки с черными коготками и морду с глазами-бусинками. Мадам Де не пожалела ни пудры, ни туши, ни вишневой помады, однако яркий макияж не только не скрывал ее возраста, но и подчеркивал его. Судя по всему, женщина отдавала себе в этом отчет, но ее это отнюдь не смущало. "Мне так нравится, - говорила она низким от частого курения голосом. - Красные губы - это красиво! Скромность украшает только тех, кому больше нечем украситься. Не люблю бледноликих молей, не люблю".

В то самое время, пока мадам Де недовольно цокала языком, пытаясь придать пришедшим в плачевное состояние волосам племянницы мало-мальски приличный вид, Джулия и Ванесса сидели на голубом в белых цветах покрывале и разбирали разноцветные пакеты и коробки с логотипами известных марок. На пол с тихим шелестом соскальзывали атласные ленты, с шорохом падала тонкая оберточная бумага. В вазе на прикроватном столике стояли белые лилии, их душный аромат наполнял комнату, будто сладкий яд. Под сенью пышного букета выстроились разнообразные рамки с семейными фотографиями. Большинство из них пробуждали приятные воспоминания. Вот Джулия, совсем еще малышка, у матери на коленях, они на качелях в летнем саду, на ней нарядное платьице и цветы в волосах. Вот ей уже девять, она в объятиях матери и отчима, они стоят под лимонным деревом на острове Капри, а за ними сверкает морская даль. Вот ее первая поездка в Париж, она сидит на скамейке в Люксембургском саду, с полным мороженого вафельным рожком в руках. Вот она, шестнадцатилетняя, катается на яхте по Средиземному морю, соленый ветер так и норовит вскинуть вверх ее юбку, и она смеется. И только одна фотография, особенно притягивавшая взгляд, заставляла улыбку исчезать с лица Джулии, и она смотрела на нее долго-долго, хотя больше всего ей хотелось отвернуться и забыть. Там Джулия была запечатлена со сводными сестрами. Одетые в школьную форму, они втроем стояли на ступенях лицея, позади них возвышалось старинное здание. Анаис, конечно же, находилась посередине. Живая, юная, смеющаяся, Анаис в плиссированной юбке короче положенного, в высоких, все время сползающих черных гольфах. Анаис-школьница, играючи нарушавшая строгие правила лицея. Однажды на этом столике появятся фотографии Джулии - выпускницы университета, невесты, матери, бабушки. Она будет понемногу взрослеть, черты ее лица постепенно начнут грубеть, все сложнее будет придавать себе цветущий вид, и однажды она состарится. С Анаис этого не произойдет, здесь ей всегда будет семнадцать лет.

-- Знаешь, ты имеешь право убрать эту фотографию, если она тебя расстраивает, - проследив за взглядом дочери, заметила Ванесса.

-- Все и так считают, что я недостаточно убита горем, - хмыкнула Джулия. - Не хватало еще, чтобы решили, будто я рада ее смерти.

-- Кто так считает? Одна только Эстелла, - возразила ей мать.

-- Что ж, тогда не станем ее добивать. Как думаешь, которую мне надеть? - Джулия резко переменила тему, достав из очередной коробки лавандовую шляпку-таблетку и сравнивая ее с другой, кремовой, расшитой жемчугом и с тонкой, как паутинка, вуалью.

-- А какое ты выбрала платье? - поинтересовалась Ванесса.

Перебрав ворох шифона, шелка, муслина и атласа, она, наконец, извлекла платье цвета старого кружева, окутывавшее ее, подобно светлому утреннему облаку, и невесомыми складками спускавшееся до пола. Оставалось пристроить шляпку на золотистых кудрях, припудрить нос, тронуть губы розовой помадой с романтическим названием "балетные тапочки", и в завершение туалета окутать нежную шейку изысканным французским ароматом. Минут двадцать спустя Джулия была готова к выходу, время которого как раз подошло.

В сопровождении Ванессы она спустилась к ведущей в сад двери, возле которой уже ожидали мадам Де и Эстелла. Женщины вышли, оставив девушек наедине. Сестры молча посмотрели друг другу в глаза - им не требовалось говорить, чтобы все понять. Лицемерить друг перед другом было бы глупо и бессмысленно. Этот тет-а-тет, даром что длился всего несколько минут, становился слишком тягостным. Обе торопили момент, когда можно будет выйти на публику и снова вступить в игру.

Наконец, заиграла торжественная музыка, и во всю ширину распахнулись двери. Эстелла и Джулия, рука об руку, вышли под слепящие лучи солнца и оказались в центре всеобщего внимания. Здесь уже их личные счеты не имели значения. Праздник начался.

Джорджо взял ручной колокол, и теплый майский воздух задрожал, наполнившись медным звоном. Гости окружили большой предмет, накрытый сверкающим золотой вышивкой покрывалом: настал момент узнать, что же за сюрприз приготовил глава семейства Лорео деи Вескови. Последовала длинная речь, которую все слушали вполуха. И вот в одно мгновение покров пурпурным всполохом взвился в воздух и опустился на землю. Взорам гостей открылся фонтан. Над бассейном, на нефритовой глади которого покоились водяные лилии, возвышалась статуя нимфы из белого каррарского мрамора. Лицо нимфы вырезал талантливый скульптор, в ее умело переданных чертах легко узнавалась девушка, которую она изображала. Ее мечтательный взор устремлялся вдаль, к озеру и поднимавшимся за ним лесистым холмам. То была Анаис, и ее мраморное лицо озарилось мягким мерцающим светом, когда Джорджо включил фонтан.

Зажурчала и заискрилась вода, а вокруг зашелестел шепот гостей. Джорджо не двигался с места, одной рукой все еще удерживая край пурпурного покрывала. Он внимательно наблюдал за реакцией своих дочерей. На миг ему показалось, что, когда фонтан увидел свет, Джулия, стоявшая в тот момент лицом к лицу с каменной Анаис, вдруг резко отпрянула назад, и глаза ее расширились. Но это произошло так быстро, а спустя мгновение Джулия уже изображала восторг, обсуждая с гостями скульптуру и утверждая, что она не могла бы получиться лучше, возьмись за нее хоть сам Микеланджело.

На лице Эстеллы не дрогнул ни один мускул. Ни на секунду не изменилось его обычное выражение - равнодушное, намертво застывшее в печали, будто насекомое в янтаре. Она смотрела на фигуру из мрамора, и глаза ее оставались такими же безжизненными, как у высеченной из камня сестры. Джорджо отвернулся, не в силах продолжать смотреть на младшую дочь, которую он терял, словно высыпающийся сквозь пальцы песок. С того дня, как произошла трагедия с Анаис, Эстелла утратила интерес ко всему. Пожалуй, если бы за спиной у нее разрушались Содом и Гоморра, у нее не возникло бы ни малейшего желания обернуться, словно она уже была соляным столпом.

-- Ну и кретин же ты, Джорджо, - раздался у него за спиной низкий хриплый голос мадам Де.

-- Ах, это ты, - проговорил он с интонацией, дававшей понять, что ни от кого другого он подобных слов и не ожидал. - Как только тебя терпят в обществе, с твоей бестактностью?

-- Тебя же терпят, с твоей глупостью, - невозмутимо ответила мадам Де. - Что у тебя на уме, скажи? Ты этой пошлятиной, - она кивнула в сторону фонтана, - хотел Эстеллу обрадовать? Мне кажется, или она никогда еще не выглядела менее счастливой?

-- Она всегда такая, Дельфина, - Джорджо тяжело вздохнул. - Я думал, этот фонтан пробудит в ней какие-нибудь эмоции, но она все равно, что мертвая.

-- Она живая, а ты осел. Ей теперь придется каждый день любоваться на апофеоз твоего безумия.

-- Хочешь сказать, не стоило заказывать изображение Анаис? Но что тогда? Таким образом, она как будто снова среди нас. Закажи я фонтан с Нептуном или рыбами, это вообще ни на кого не произвело бы впечатления.

-- Э, мадонна! - всплеснула руками мадам Де. - А ведь сколько на свете вещей, помимо фонтанов!

-- Какая разница? Не все сводится к этому треклятому фонтану! - раздраженно воскликнул он. - Ты не видела Анаис мертвой, еще не остывшей, в этой ужасной комнате, залитой кровью! Не видела, как ее накрывали белой простыней и увозили в морг. И тебе не пришлось сутками слушать крики Эстеллы, бояться, что она сойдет с ума, смотреть, как она умирает вслед за Анаис, а потом встречать ее взгляд с ледяным упреком, словно это я во всем виноват!

-- Брось, нет в ее взгляде никакого упрека, просто ей плохо, вот и все. Ты сам себя накручиваешь. Иди, выпей чего-нибудь, успокойся и попробуй сделать вид, что наслаждаешься праздником. А то это становится похоже на затянувшиеся поминки.

За разговором ни Джорджо, ни мадам Де больше не смотрели на Эстеллу, которая продолжала стоять на том же месте. Гости проходили мимо, пожимая плечами и не решаясь завязать беседу с этой странной девушкой, не отрывавшей взгляда от изображения своей погибшей сестры. Они не придумали бы, что ей сказать. Внезапно чей-то голос раздался прямо у нее над ухом, так что она невольно вздрогнула и резко обернулась:

-- Сочувствую, а ведь был очень милый сад. И пришло же вашему папа' в голову водрузить на самом видном месте такой китч! Я думал, самый дурной вкус в мире - у мадам Де, а оказалось, что синьор Джорджо даст ей фору.

Асканио Алессандро Реджинелла. Разумеется, кто же еще это мог быть?! Сквозь все прошедшее время он оставался верен своей неподражаемо отталкивающей манере общения.

-- На мой взгляд, ты многовато себе позволяешь, - Эстелла вспыхнула.

-- Я имел дерзость позволять себе куда больше, и ничем за это не поплатился. Мне даже любопытно, насколько далеко я могу зайти, не промочив ноги.

-- Попробуй сказать еще что-нибудь плохое о моей семье, и я окачу тебя с ног до головы, - с наивной запальчивостью пообещала она.

-- Это действительно очень страшно, - мрачно проговорил он. - Но не страшнее, чем, явившись на праздник, увидеть очередные похороны, третий акт.

-- О чем это ты? - холодно спросила Эстелла.

-- О памятнике, - он кивнул в сторону фонтана. - По-моему, твой отец своеобразно смакует смерть своей любимицы. Тебе не кажется?

-- У тебя больное воображение, - ответила она.

-- У меня больное воображение?

Он приподнял брови и фыркнул, что вконец разозлило Эстеллу. Да он смеялся над ней! Все знали, что она так и не пришла в себя после смерти Анаис, все видели, как ей плохо, а он над ней смеялся! Впрочем, тут же урезонила себя Эстелла, ничего иного от него и ждать не следовало.

Первым делом при встрече с Асканио бросалась в глаза его поразительная внешность. Его необычной красоты не умаляло даже то, что в ней сквозила некая женственность, в каком-то смысле именно это и делало его особенно прекрасным. Его внешнему виду отдавали должное даже те, кто терпеть не мог самого Асканио, - то есть, абсолютное большинство. Никогда в жизни Эстелла ни у кого не видела таких ярко-синих глаз. Их цвет напоминал ей глубины Тирренского моря в солнечный день, и от такого невольно поэтического сравнения ее передергивало. Он был среднего роста, ловко сложен, с аккуратными, тонкими чертами лица и гладкой, как у девушки, кожей. Над истинно ангельским лицом вился нимб густых каштановых волос, то и дело непокорными волнами падавших на глаза. Тогда он запускал в них свои длинные пальцы, и убирал локоны со лба, и было в этом жесте нечто гипнотизирующее. Асканио отдавал себе отчет в собственной неотразимости, и играючи подчеркивал ее необычными нарядами, снискав славу модника.

Семья Реджинелла, подарившая миру это прелестное создание, была неприлично богата. Конечно, круг общения Джорджо Лорео деи Вескови состоял из очень обеспеченных людей, но Реджинелла выбивались из любого круга, находясь на недосягаемой высоте. Отец Асканио все еще тянул за собой из глубокой старины графский титул, который, казалось, внушал окружающим тем больше почтения, чем меньше приносил какой бы то ни было действительной пользы. В их собственности находился дворец XVI века в историческом центре Флоренции, отданный под музей, палаццо на венецианском Большом Канале, в котором расположился роскошный отель, особняк на бульваре Макиавелли, вилла в Монте-Карло, дом под Римом, апартаменты в центре Парижа, яхты, самолеты, лошади, машины, и бог знает, что еще. Крупная судоверфь в Ла Специи, принадлежавшая им, полюбилась журналистам, и благодаря связанным с ней делам Реджинелла то и дело попадали в прессу. Тяжелую ношу графского титула и ответственности за семейное благосостояние предстояло унаследовать старшим сыновьям, так что младший, Асканио, мог расслабиться, выдохнуть, и прожигать жизнь синим пламенем. Чем старше он становился, тем более выравнивался счет между ним и судоверфью в Ла Специи в качестве повода для очередной статейки в прессе.

Золотой, нет, бриллиантовый мальчик вырос с осознанием, и не совсем безосновательным, что он возвышается над миром, а оттуда, сверху, очень удобно плевать и повелевать. Богатый и красивый Асканио был злым и заносчивым. Всем приходилось перед ним лебезить и заискивать, но никто его не любил. За всю жизнь у него возникла дружба только с одним человеком, Массимилиано Ринальди, с которым они с детства были как братья. Все остальное человечество он видал в гробу, и никак не старался этого скрыть. Однако его, скрепя сердце, продолжали всюду приглашать, потому что общаться с семьей Реджинелла - престиж, доступный немногим. К счастью для приглашавших, Асканио мало где появлялся. Лорео деи Вескови повезло меньше: на прием в саду виллы "Олеандры" он явился.

Сжав губы так крепко, что они побелели, Эстелла обошла обидчика, грубо задев его плечом. Она не чувствовала себя обязанной ублажать этого наглеца: они учились в одной школе, и, хотя тот был на пару лет ее старше, она не воспринимала его как авторитет и не испытывала к нему особого уважения. Девушка поискала глазами кого-нибудь, к кому могла бы присоединиться, боясь остаться одна и снова подвергнуться пытке злым языком Асканио. Заметив мадам Де, она поспешно приблизилась к ней.

-- Душенька, на тебе лица нет. На, выпей, - она протянула племяннице стакан ледяной воды. - Что стряслось?

-- Асканио Реджинелла, - лаконично ответила Эстелла, и дальнейших объяснений не потребовалось.

-- Понимаю, - мадам Де драматично возвела очи горе. - Сама знаешь, никто не хочет его видеть, но нет никакого обходного пути. Кто желает оставаться в милости у господ Реджинелла, тому придется терпеть их младшего отпрыска.

-- Но ведь обычно он не является, ведь он всех ненавидит не меньше, чем все - его. Какие черти заставили его нагрянуть сюда?

-- Может, он дружил с Анаис? - предположила женщина.

-- Я тебя умоляю! Он был едва ли не единственным ее врагом. Анаис со всеми поддерживала дружеские отношения, за это ее и любили. В каждом стремилась увидеть что-то хорошее, к любому найти подход, ни о ком ничего плохого старалась не говорить. И только с этим придурком у нее с самого начала не заладилось. Он ее цеплял постоянно, а она даже не пыталась сдерживать неприязнь. Она его недолюбливала, как никого другого.

-- Что ж, она не одна такая была. По-моему, его собственный отец придушил бы подушкой, если б мог, - мадам Де криво усмехнулась, и не упустила случай поделиться сплетней. - Одна моя знакомая рассказывала, что на день рождения ему подарили хорошенькую спортивную машинку, но не прошло и двух недель, как он разбил ее вдребезги. Тогда он стал просить у отца его "Бугатти". Понятное дело, тот ему не дал. Но разве Асканио нужно разрешение? Он сам забрал отцовскую машину, и в тот же день разбил и ее. Что характерно, у самого ни царапинки не осталось. А еще я недавно читала в "Chi", что его вывели под белы рученьки из шикарного отеля в Неаполе, где он учинил погром. Там даже фотографии были. На вид - ну просто куколка несчастная!

-- И не жаль тебе времени на эту ерунду, лучше бы книгу почитала, - сказала Эстелла.

Она попыталась придать этим словам оттенок пренебрежения, но сама понимала: попадись ей сейчас в руки этот самый номер "Chi", она с жадностью прочитала бы заметку об Асканио столько раз, сколько потребовалось бы, чтобы запомнить ее наизусть. Впервые за долгое время она чувствовала нечто, похожее на интерес, впервые кто-то не оставил ее равнодушной. Только она еще не вполне это осмыслила, иначе предалась бы жесточайшему самоуничижению.

Солнце зашло, а праздник продолжался. Ночь стояла фиолетовая, свет от садовых фонарей лился желтый, тихо мерцали свечи на столах и звезды в вышине. Неподвижный теплый воздух, влажный от поднимавшихся над озером испарений, пропитался сладостным благоуханием сирени. Квинтет, весь вечер игравший в беседке, ненадолго смолк, и слышно было, как в зарослях магнолии ему на смену пришел оркестр цикад. Тихо журчали беседы в разных концах сада, тут и там слышался чей-то негромкий смех.

Тринадцатилетняя Эстелла сидела за столом, облизывала палец и собирала им крошки с пустого блюдца. Время от времени она искоса поглядывала в сторону портика, где, прислонившись к колонне, стояла Анаис, а вокруг нее сбилась стайка веселых друзей. Они пили шампанское, что Эстелле пока разрешали неохотно: один бокал, и довольно. Она видела сестру в медовом свете, струившемся из высоких окон гостиной той в спину, отчего завитые пышные волосы вспыхивали золотым нимбом. На Анаис было легкое белое платье, окутывавшее ее тонкую фигурку подобно туману. Она напоминала сильфиду - манящую, завораживающую, прекрасную. Она смеялась и трясла головой, кого-то в чем-то с энтузиазмом убеждая. Вдруг она поставила свой бокал на постамент для чаши с цветами, подхватила подол воздушного платья и бегом кинулась в сторону озера. Друзья весело окликали ее, а потом поспешили следом.

Анаис пролетела по саду, оставляя в густом ночном воздухе шлейф цветочного аромата. Локоны и волны белого шелка развевались у нее за спиной. По пути она задела головой низко нависшую ветвь отцветающей вишни, и бледно-розовые лепестки просыпались на ее темные волосы. На ходу сняв с себя туфли, она, не глядя, отбросила их в сторону. Потом пробежала по причалу для лодок, на мгновение взмыла вверх, и, широко расправив руки, будто крылья, прыгнула в воду, подняв вокруг себя целый фейерверк брызг.

Сад тут же наполнился громкими голосами и восклицаниями. Все поспешили к озеру, где в темно-синей воде, разбавленной бликами от фонарей на причале, плескалась Анаис. Она смеялась и не торопилась выйти на берег.

-- Сейчас же вылезай из воды! - Ванесса без особых церемоний отодвигала гостей с пути, подбираясь к озеру.

-- Анаис, милая, давай, я тебе помогу, - Джорджо опустился на край причала и протянул руку дочери.

-- Вода отличная! Пап, не хочешь нырнуть? - она продолжала смеяться, и не торопилась принимать его помощь.

-- Уверен, вода еще слишком холодная. Ты заработаешь себе воспаление легких, - он старался говорить с укором, но плохо скрывал неуместное умиление.

-- Анаис, Анаис! - включился в хор робкий голос Джулии, прибежавшей с большим мохнатым полотенцем в руках.

-- Давай же, выбирайся, - Джорджо наконец удалось выудить свою любимицу из озера, и он поспешил заботливо укутать ее полотенцем.

-- Где туфли? - взвилась Ванесса, увидев босые ноги падчерицы. - Она была в моих туфлях! Подумать только, не зря я не хотела их давать! И кто теперь полезет за ними в воду?

-- Туфли там, в розовом кусте, - сказала Эстелла. - Я видела, как они туда улетели.

Ванесса гневно поджала губу и направилась к кусту, покрытому крупными бутонами роз. Джулия последовала за матерью, чтобы помочь в поисках.

-- Они поспорили на три бутылки шампанского, что она прыгнет в воду, - сказала Джулия, осторожно раздвигая колючие ветки. - Я бы на их месте не стала спорить. Анаис такая, ей эти выходки ничего не стоят.

-- В этом нет ничего хорошего, Джулия, она просто плохо воспитана, - отчеканила Ванесса, уловив нотки восхищения в голосе дочери. - И спорит на шампанское, это в пятнадцать-то лет! Держу пари, она сопьется прежде, чем ей стукнет восемнадцать. Тогда Джорджо перестанет так умиляться грешкам своей баловницы.

-- Думаешь, такое может случиться? - переспросила Джулия, как будто с надеждой.

-- Ты не должна была бежать за полотенцем для нее, на то есть слуги, - упрекнула ее мать.

-- Слуги есть и на то, чтобы искать в колючих кустах твои туфли, - кисло ответила Джулия.

-- И то правда, - согласилась Ванесса, оправляя платье. - Все, хватит. Нельзя позволять этой штучке испортить нам праздник.

С того дня прошло семь бесконечных лет. Снова цвела сирень, снова играл праздник со множеством гостей, немножко по-иному оформленный, совсем иначе ощущавшийся. Эстелла попала с печального корабля на развеселый бал, окунулась в цветной водоворот чужой радости сразу после долгих дней добровольного заточения в толстых холодных стенах. Свет резал глаза после двух с половиной лет полутьмы, музыка сбивала с толку после долгого пребывания в тишине, нарушаемой только звоном церковного колокола и шепотом молитв. Среди этих людей, которых она ненавидела без всякой причины, она чувствовала себя потерянной и еще более несчастной. Они все стремились вырвать ее из убаюкивающего океана скорби, они не давали ей спокойно погружаться в бездну своего горя, они хотели видеть ее улыбающейся, не понимая, что для нее улыбка стала бы предательством. Как ей жить после того, что случилось, после того как это случилось?

Она остановилась у двухстворчатой двери в библиотеку. Три года она не была по ту сторону этой тяжелой, изрезанной узорами дубовой двери, но так отчетливо помнила каждую деталь обстановки, будто только что вышла. Стены, обитые дамастом цвета охры, расписные потолочные балки. Плотные портьеры, крупными складками спадающие на пол, подхваченные толстыми витыми шнурами с шелковыми кистями. Старинные картины, покрытые прозрачной сеткой трещинок, в потертых рамах, с помощью проволоки подвешенных к потолочному плинтусу. Персидский ковер на темном паркете. Кресла с каретной стяжкой, такие большие, что в них удобно было спать. Между ними - низкий длинный столик с массивной столешницей, вечно заваленный книгами, газетами и журналами. И, разумеется, высокие стеллажи, заставленные томами, от которых пахло старой бумагой, кожей переплетов и пылью. В библиотеке окутывало очарование старины, казалось, она ничуть не изменилась с того дня, когда в девятнадцатом веке в ней читал Стендаля какой-нибудь маркиз, или раскрывала томик Петрарки его дочь в платье с кринолином. Потому-то трагедия, три года назад разрушившая жизнь Эстеллы, произошла именно в библиотеке - комнате, безупречно воссоздававшей атмосферу старины среди всепоглощающей современности.

Эстелла толкнула дверь и проскользнула внутрь. Ее поглотила полутьма, после ярко освещенного коридора показавшаяся кромешным мраком. Она вдохнула спертый пыльный воздух и замерла, давая глазам привыкнуть к темноте. Дышать стало ощутимо тяжелее, удары сердца о грудную клетку вызывали едва ли не боль. Самая страшная картина, которую она когда-либо видела, всплыла в ее памяти с такой яркостью, что Эстелла зажмурилась.

Свет белым потоком льется в окно, озаряя немую сцену. Джулия застыла с сомкнутыми губами и широко раскрытыми глазами. Масси резко побледнел до цвета слоновой кости. Он потрясенно смотрит на представшее его взору зрелище, забывая дышать. Она, Эстелла, чувствует, как у нее темнеет в глазах. Ее всю начинает трясти, бросать то в жар, то в холод, и несуществующие вопли раздаются в ее голове. На великолепном персидском ковре с замысловатым орнаментом лежит Анаис, и лицо ее вдруг стало другим. Она белая, как алебастр, а глаза - огромные, черные, безжизненные, неподвижно уставились в потолок. Ее тонкие руки безвольно раскинуты по полу, как у сломанной куклы с вывернутыми шарнирами, ноги запутались в длинных многослойных юбках, складками струящихся по полу. Вьются по ковру длинные спирали темных волос, цепляясь за ножки кресла. А по жесткому корсажу, крепко обхватившему грудную клетку и талию, по плечам и ключицам, по бледным рукам и ногам, рисуя черные розы на ковре, ползут страшные алые реки крови. Анаис, Анаис лежит посреди комнаты мертвая, а Эстелла стоит над ней, вся в ее крови, как в кардинальской мантии.

Эстелла не вспоминала, как после этого кричала и билась в истерике. Как сбежались в библиотеку все, кто был в тот момент на вилле, и насилу оттащили ее от тела Анаис. Как ее срочно пришлось госпитализировать, и она не смогла присутствовать на похоронах сестры. Ее набили лекарствами, как рождественскую утку черносливом, и какое-то время она жила, дышала и двигалась, пребывая в бессознательном состоянии. Она перестала есть и говорить, если не считать того, что часто бредила во сне. Врачи боялись за ее жизнь, потому что Эстелла сама себя медленно убивала, не поддаваясь на попытки помочь ей. Ее хотели определить в психиатрическую клинику, но Джорджо, не в силах расстаться и с младшей дочерью тоже, забрал ее домой, где за ней постоянно приглядывала сиделка. Со временем она стала немного спокойнее, а когда снова смогла говорить, попросила отправить ее в монастырь. Джорджо противился, но мадам Де и Ванесса, впервые в жизни в чем-то согласившиеся, убедили его последовать желанию Эстеллы. Промучившись четыре месяца, он отпустил дочь, и более чем на два долгих года она перестала быть частью окружавшего его мира.

Все это было послесловием, о котором Эстелла не вспомнила, оказавшись вновь в этой комнате, где когда-то все произошло. Она думала только об Анаис, такой красивой, такой безжизненной, лежащей в озере собственной крови. Эстелла почувствовала под ногами мягкость ковра. Ей показалось странным, что его не убрали, ведь на нем наверняка остались страшные багровые пятна, которых она не видела в темноте. Осторожно, стараясь не споткнуться, она пересекла библиотеку, раздвинула портьеры, раскрыла одну створку ставен, и полоса света проникла помещение. Нет, не было на ковре никаких пятен - его заменили на другой, однотонный, толстый, гораздо больших размеров.

-- Немедленно верни готическую романтику жуткой темной комнаты, в которой произошло убийство, - услышала Эстелла, и только теперь заметила Асканио, сидящего в кресле с бокалом шампанского. - Я искренне надеялся найти здесь привидений.

-- Откуда ты знаешь про... - начала она, но осеклась, опустилась в другое кресло и закрыла лицо руками.

-- Здесь, кажется, только об этом все и говорят, - ухмыльнулся он. - Только все какими-то утайками, намеками, полусловами. Может, ты мне расскажешь, что произошло?

-- Здесь была убита Анаис, - тяжким шепотом сказала Эстелла.

-- Это я уже понял. Меня интересует, кто убийца, - сказал Асканио.

-- Этого никто не знает, - она шумно вздохнула и уставилась на оплывшие свечи, воск с которых запачкал столешницу и лежавшую на ней книгу. - В тот день в саду видели какого-то незнакомца, и из библиотеки пропало несколько ценных вещиц. Следствие пришло к выводу, что это было непрофессиональное ограбление, ненужным свидетелем которого стала Анаис. Виновника так и не нашли.

-- Непрофессионал, а ловко скрылся, - заметил Асканио и отхлебнул из бокала.

-- Твой друг, Масси... - она запнулась и нерешительно подняла глаза на Асканио. - Он был с нами, когда мы нашли тело. Это он тебе все рассказал?

-- Масси погиб через два месяца после этого происшествия, - до странности обыденным тоном ответил он. - А до того вел себя, как безумец. Никого не хотел видеть, сидел в своей комнате и все писал и писал. Идиоты шутили, что смерть Анаис стала для него вдохновением, а он как будто знал, что вскоре последует за ней, и что это его последний шанс что-то написать.

-- Масси... умер? - еле слышно произнесла Эстелла, ошеломленная этой новостью. - Как?

-- Видимо, его не устраивало собственное творчество, он растопил камин, чтобы сжечь написанное, но что-то пошло не так, и дом загорелся, - Асканио говорил это ровным, спокойным голосом, при этом сверля ее взглядом.

-- Никто больше не пострадал? - Эстелла не отвела увлажнившихся глаз.

-- В доме очень кстати больше никого не было, - ответил он.

-- И его последнее творение умерло вместе с ним...

-- Да нет, творение-то как раз выжило. Волей судьбы оно оказалось в моих руках за пару дней до пожара. Так что я не знаю, что он там решил предать огню. Разве что коллекцию любовных романов своей матушки.

-- То есть, ты хочешь сказать, это не было несчастным случаем? - голос Эстеллы задрожал.

-- Я просто рассказываю тебе, как все было, - все так же сухо и невозмутимо сказал Асканио. - За что купил, за то и продаю.

-- Это какой-то беспробудный кошмар, - она всхлипнула. - Все, что вокруг меня творится - кошмар.

-- А ты выпей шампанского, - он легонько стукнул носком мокасины по ведерку со льдом, стоявшему на полу у его ног. - Полного исцеления не обещаю, но немного полегчает.

-- Ты не понимаешь, - укоризненно выдохнула Эстелла, но полный горькой насмешки взгляд Асканио заставил ее прерваться.

-- Масси был моим другом. Мы выросли вместе. Почему ты смеешь говорить, что я не понимаю?

-- Хорошо. Я выпью немного, - стремясь пресечь неудобный момент, она протянула руку за бокалом, который он расторопно наполнил холодным золотистым вином. - Анаис очень любила шампанское.

-- Да, я помню, - кивнул он. - Анаис ведь знала толк в радостях жизни, верно? Когда шампанское искрится у тебя в голове, мир кажется не таким уж паршивым местом.

Эстелла осушила бокал и потянулась за добавкой. Напиток приятно освежал, и на вкус оказался куда лучше, чем она ожидала. Она продолжала пить, но не чувствовала ничего похожего на опьянение, в ее представлении. Стало легче дышать, и уже не так хотелось плакать, будто груз, сдавливавший грудь и горло, растворился в шампанском.

-- Пей, это хорошее, - подбадривал ее Асканио. - Пусть в декоративном искусстве твой отец полный профан, вино он, к счастью, выбирать умеет.

-- Теперь я могла бы, пожалуй, даже выйти к гостям без отвращения, - тихо засмеялась она.

-- Я же тебе говорил! - откуда ни возьмись, в его руках появилась еще одна бутылка, которую он ловко откупорил.

-- Почему ты заставляешь всех считать себя негодяем? - она с легким нетерпением ждала, пока осядет облачко белой пены. - По-моему, в глубине души ты вовсе не плохой.

-- Нет, я негодяй, и лучше бы тебе поверить мне на слово, - криво усмехнулся Асканио.

-- Тебе это нравится? - она откинулась на спинку кресла.

-- Конечно, мне это нравится. Зачем мне делать то, что мне не нравится? Ведь я могу все.

-- Даже вернуть Анаис? - Эстелла все еще не отпускала свою боль.

-- Даже найти ее убийцу, - странным, до костей пробирающим голосом ответил он.

Эстелла вздрогнула и поставила бокал на столик. Быстрая, как молния, пугающая мысль пронзила сознание: он все знает. Взгляд его синих глаз сковал ее льдом, от его хищной улыбки засосало под ложечкой. Шампанское вдруг резко, как выстрел, ударило в голову, и она поняла, что не вполне контролирует свои действия. Эстелла не придумала ничего лучше, чем спастись бегством. Она опрометью кинулась прочь из библиотеки. Дверь оказалась такой тяжелой, что Эстелле пришлось тянуть ее на себя несколько секунд, показавшихся нескончаемыми. Выбравшись оттуда, она ветром пронеслась по пустому коридору, взлетела наверх по лестнице и скрылась в своей спальне. Там, заперев дверь на ключ, она привалилась спиной к прохладной стене и попыталась отдышаться. Она была в безопасности, но мир продолжал вращаться и хохотать. Обнимая себя за плечи, Эстелла сползла по стене на пол, сжалась в комочек и закрыла глаза. Стало темно и тихо.

Настойчивый стук в дверь и громкий голос отца заставили ее пробудиться. Эстелла подняла тяжелую голову и огляделась. Она сидела на полу в своей спальне, забившись в угол. Сквозь распахнутое окно в комнату проникал вечерний ветер, свет луны и садовых фонарей ложился полосами и смутными очертаниями обрисовывал обстановку. Кровать тщательно заправлена покрывалом, пухлые подушки разложены на ней в три ровных ряда, на подоконнике и возле зеркала - вазы с цветами. Где-то внизу слышались приглушенные голоса и стук каблуков по плитам террасы, и жалобное прощальное позвякивание бокалов, которым предстояло вновь скрыться в шкафах и кладовых до востребования.

-- Эстелла! Ты там? - дверь еще раз содрогнулась под ударом мужской руки, которой беспокойство придало силы.

Эстелла поднялась на ноги и подошла к окну. На освещенном причале несколько человек курили и тихо переговаривались. Слуги бесшумно сновали по маршруту сад-дом-сад, относя блюда с остатками угощений обратно на кухню. Кое-кто из гостей стоял на террасе, допивая последние капли вина. В густой зелени сирени, магнолий и олеандров начали свой монотонный концерт цикады. Эстелла любила слушать цикад, их стрекот напоминал ей, как они с Анаис летними ночами лежали на траве в оливковой роще и вели беседы, которые могут вести только два очень близких человека. Позже, когда Анаис уже исполнилось семнадцать, ночами она уходила на романтические свидания, а Эстелла не могла спать: она сидела на подоконнике, подобрав под себя ноги, слушала шелест листвы и пение цикад, ожидая, когда к этим звукам присоединятся шаги возвращающейся сестры. Часто ей приходилось ждать очень долго, бывало, Анаис приходила с рассветом. Вот и теперь, теплым майским вечером, Анаис все не возвращалась, а Эстелла, вопреки здравому смыслу, все ждала.

-- Ответь мне, пожалуйста, я знаю, что ты там! - продолжал звать Джорджо из-за двери.

-- Да, папа, извини, - она отперла замок и выглянула наружу. - Я нечаянно заснула и не сразу услышала, что ты зовешь.

-- Что с тобой, ты не больна? - обеспокоенно поинтересовался он, увидев ее отекшее лицо. - Гости уже уезжают. Может, спустишься, чтобы попрощаться?

-- Если честно, кое-кого из них я очень не хочу видеть, - ответила она без обиняков.

-- Не беспокойся - тот, кого ты не хочешь видеть, уже уехал, - сказал Джорджо.

Эстелла нахмурилась: откуда ему было знать, кого именно она желала избежать? Неужели Асканио посмел рассказать ему о сцене в библиотеке?

-- Прости, что тебе пришлось пережить эту встречу. Я и сам не рад, что Джулия его сюда притащила, - говорил между тем Джорджо. - Как только у него хватило дерзости явиться? Если б мог, убил бы его собственными руками! К счастью, он уже уехал вместе с Реджинелла.

-- Ты о Стефано Салерно? - догадка блеснула в ее сознании, как луч света сквозь темные тучи.

-- Ну да. А ты о ком? - Джорджо выглядел озадаченно.

-- О нем же, - поспешила заверить отца Эстелла. - Но раз он уже уехал, хорошо.

Она собралась с духом и проследовала за отцом на крыльцо, где стояли разъезжающиеся гости. Раз Стефано уехал вместе с Реджинелла, ей больше нечего было бояться. Асканио больше ее не потревожит, он появился и исчез, как дурной сон. И все же, стоя на ступенях парадного входа и пожимая гостям руки на прощание, Эстелла чувствовала себя подавленной и загнанной в угол. Она вымученно улыбалась, а перед глазами у нее был не сад, и не заполненная автомобилями подъездная дорожка, а льдистые синие глаза, видевшие ее насквозь. И слышала она не любезные слова и пожелания скорых новых встреч, а бесстрастный голос, произносящий: "Я могу все. Даже найти убийцу Анаис".

II. ЛИЦЕЙ БЕАТО АНДЖЕЛИКО

Здание, в котором располагался лицей Беато Анджелико, когда-то давно служило загородной резиденцией одного из аристократических семейств Тосканы. Течение времени размывало и уносило это семейство в небытие, пока в живых не остался последний ее представитель, одинокий старик, тяготившийся наследием былого величия. Он оставил поместье ордену доминиканцев и удалился со сцены. Монахи открыли там школу для детей из бедных семей. Так как обучение в ней ничего не стоило, и само заведение держалось на благотворительности, о красоте и комфорте никто не помышлял. Дом довольно скоро пришел в удручающее состояние, в парке воцарилось запустение, вместо редких сортов роз и экзотических растений в саду шелестела высокая трава и бесчинствовали сорняки.

Поместье уже несло на себе печать забвения, когда из ниоткуда объявился родственник давно вымершего семейства. Он пожелал вернуть себе права собственности. Это стоило ему многих лет и больших денег, силы к сопротивлению, судя по всему, монахам были посланы свыше. В конце концов, он предложил доминиканцам сумму, от которой не отказываются, и они ушли, вместе с бедными детьми.

Впрочем, новый хозяин не стал оригинальничать, и тоже устроил в поместье школу. Только на этот раз речь шла не о бесплатном образовании в обмен на благодарность и благочестие. Ему захотелось создать особенную школу для особенных детей. Для тех, кто, получив diploma di maturita' из его рук, пойдут затем по финишной прямой к креслам министров, руководителей центрального банка, акционеров крупных концернов. Он лелеял тщеславную мечту однажды оказаться наставником будущего президента страны или, чем черт не шутит, самого Папы Римского.

Первым делом требовалось привести в божеский вид дом и парк. Это тоже влетело владельцу в копеечку, однако овчинка стоила выделки. Гравиевые дорожки снова увидели свет, когда их освободили от покрова многолетней пожухлой листвы. На смену дикой траве расстелился образцовый газон, расчерченный бордюрами из аккуратно подстриженных самшитовых кустов. Скамейки, очищенные от засохшей грязи и облупившейся краски, вновь засверкали белизной. Дом отреставрировали снаружи и внутри: заново оштукатурили и покрасили, восстановили роспись на стенах и потолках, перестелили провалившиеся полы. Затем на окнах появились шторы, комнаты наполнились мебелью, искусно имитирующей старину, коврами, картинами, книгами. Даже часовня подверглась реновации, и новенькие отполированные скамьи и настроенный орган заиграли свежими красками в лучах, расцвеченных возрожденными витражами. Досужая молва приписывала алтарный образ этой часовенки кисти самого Фра Беато Анджелико. Владелец в эту легенду не верил, что не помешало ему назвать свое детище классическим лицеем Беато Анджелико - в честь скромной картины в школьном святилище, и в память об ушедших доминиканцах заодно. Школа получила благочестивое название и была готова принимать золотых детей.

Джорджо Чезаре Лорео деи Вескови любил своих дочерей и желал для них самого лучшего, поэтому вопроса о выборе школы для них не стояло. Они должны были пойти в лицей Беато Анджелико, и никак иначе. Обеих девочек приняли с распростертыми объятиями. Таких учениц, как Анаис и Эстелла, можно было выставлять на витрину: хорошенькие, воспитанные, с отличными результатами из младшей школы, а главное - из семьи с нужным именем. Небольшая заминка произошла, когда давно вдовствовавший Джорджо познакомился летом в Милане с женщиной, на которой ему захотелось жениться. У нее уже имелась дочь от первого брака, на полгода старше Анаис, и ее отчим тоже пожелал пристроить в лицей. Кто такая эта Ванесса, задавалась вопросом дирекция школы, и что из себя представляет ее дочь? Джулию потребовали предъявить экзаменационной комиссии и устроили допрос с пристрастием. Нескладная, серенькая девочка сидела перед группой учителей, выпрямив спину и не отводя взгляд. Она была достаточно взрослой, чтобы почувствовать: ее здесь принимать не хотят. Тем не менее, ей хватило мужества выдержать испытание, не дрогнув, не дав слабину, ни на миг не растерявшись. И Джулию вынужденно приняли.

Анаис Лорео деи Вескови стала лучшей ученицей и гордостью лицея. Ее все любили, и это было взаимно, - во всяком случае, так принято было считать. Может, втихаря она кому-то и не нравилась, но это не мешало почти всем набиваться ей в друзья. Можно было спросить о ней любого, и любой пустился бы в долгий, пространный монолог. Она входила в комнату - вокруг возникала суета, время бежало быстрее, солнце сверкало ярче. Анаис всегда шутила, Анаис заражала своей беззаботностью, Анаис ни о ком не говорила плохо, Анаис всем старалась быть другом. Она находила время, чтобы выслушать любого, кому хотелось доверить ей свои проблемы, и никогда, ни единым движением ресниц, не давала понять, что ей это неинтересно. Рядом с ней каждый чувствовал себя важным, в ее присутствии одиночество отступало от самых одиноких. Анаис не скупилась на радость и внимание. Ученики любили ее за это, а учителя - за успехи, за живой ум, за интерес к учебе, за энергичность, и за то, что она старалась быть другом и им тоже.

Джулия сидела за партой в последнем ряду. Ей нравилось это место, там она привлекала меньше всего внимания. Впрочем, то была излишняя мера: выбери она место хоть в первом ряду, никто бы по-прежнему ее не замечал. Время от времени у нее возникало ощущение сюрреализма происходящего, как во сне, когда пытаешься кричать, но никто не слышит. Даже у маленькой назойливой Эстеллы были друзья, а Джулия оставалась невидимкой, пустым местом. Поначалу это заставляло ее плакать по ночам и упрашивать мать перевести ее в другую школу. Потом она свыклась и убедила себя, что она сама отвергает окружающих, а не они - ее. Джулии недоставало глупости, чтобы в полной мере проникнуться этим самообманом, но он помогал делать хорошую мину при плохой игре. Она старалась отлично учиться, много читать, самосовершенствоваться, чтобы оправдать в своих глазах заявленную позицию. Рано или поздно, она собиралась действительно превзойти сверстниц во всем, в чем только могла.

Правда, с ней общалась Анаис. Но Анаис общалась со всеми, так что Джулия не придавала этому значения. Она завидовала способности сводной сестры так легко находить подход к кому угодно. Однажды, когда подвернулся случай, она спросила Массимилиано: "Неужели никто не видит, что Анаис играет на публику? Они что, правда верят, будто она ими интересуется?" Он нахмурился и взглянул на Джулию с неприязнью. "С чего ты взяла, что она прикидывается? - сказал он. - Анаис - самый искренний человек, которого я когда-либо встречал. Не стоит измерять всех по себе". Джулия ударила себя кулаком по лбу. Нашла у кого спросить, у влюбленного дурака! Тогда она обратилась к самой Анаис, поинтересовавшись, как ей удается быть со всеми такой милой. "Ну, это прилично," - пожала плечами та.

Еще один шанс Джулии развеять одиночество воплотился в лице Розальбы Карра. В лицее их даже считали подругами. Если бы кто-нибудь спросил саму Джулию, что она думает о своей единственной подруге, у той не нашлось бы лестного слова. И не потому, что Джулия имела склонность к двуличию, в глаза нахваливала, а за спиной проклинала. Вовсе нет, Розальба не нравилась ей с самого начала, она считала ее подлой, злой и недалекой. Сложись обстоятельства иначе, она никогда не выбрала бы себе такую подругу. Однако двух одиночек то и дело прибивало друг к другу, ведь Джулия не единственная испытывала антипатию к Розальбе, которую не жаловал никто.

* * * * *

Стояло самое начало сентября, золотую осень и дожди на дивных просторах Тосканы ожидали еще нескоро. Солнце пригревало по-августовски, и кругом цвело медовое, душное, топкое бабье лето. Заниматься никому не хотелось, все ждали долгого обеденного перерыва и окончания уроков, когда можно будет, наконец, скинуть с себя опостылевшую школьную форму и выйти на свежий воздух. Вырвавшись на свободу, лицеисты рассеивались по всей территории сада и парка, и как будто растворялись в вязком золотистом воздухе, среди платанов и магнолий. Наступала поразительная тишина, нарушаемая лишь редкими приглушенными всплесками чьих-то отдаленных голосов и смеха.

В один из таких ранних вечеров, когда солнце стояло еще высоко, Джулия лежала на своей кровати с книгой, а Розальба сидела на подоконнике у распахнутого окна и глядела в парк. Все куда-то исчезли, здание погрузилось в безмолвие, лишь изредка звук чьих-то осторожных шагов доносился из коридора, да сонно жужжала муха, пытаясь выбраться наружу.

-- Как ты думаешь, что они там делают? - спросила Розальба, наматывая прядь волос на палец.

-- Кто - они, и где - там? - скучным голосом отозвалась Джулия, не отрываясь от книги.

-- Твоя сестра и ее подруги, они ушли в парк с корзинками для пикника, - объяснила Розальба.

-- В таком случае, логически рассуждая, я думаю, что они устроили пикник, - все так же безучастно произнесла Джулия.

-- Тебе хотелось бы оказаться с ними? - Розальба устремила мечтательный взгляд в зеленую даль.

-- Нет, Фаулз намного интереснее, чем их пустые разговоры. Кстати, к твоим расспросам это тоже относится.

-- Мои расспросы интереснее, чем компания Анаис? - удивилась Розальба.

Джулия, наконец, подняла на нее глаза, и даже Розальба разглядела в них полный презрения упрек.

-- Слушай, займись чем-нибудь, - посоветовала она.

-- Чем? Мне книжки читать не нравится, - понуро протянула Розальба.

-- Тогда наведи порядок в своих ящиках и вытри пыль с полок, а то из-за тебя у нас скоро змеи разведутся.

-- Почему я должна делать уборку, как служанка? Я тоже хочу гулять по парку в красивом платьице.

-- Так за чем дело стало? Надевай платьице, и марш отсюда, - Джулия начала проявлять раздражение.

-- Не могу же я гулять одна, - Розальба насупилась.

-- Почему? У тебя проблемы со здоровьем или мания преследования?

-- Пойдем со мной!

-- Ни за что.

-- Ну, пойдем! - жалобно упрашивала Розальба, схватив Джулию под локоть и пытаясь стащить ее с кровати.

-- Карра, уйди ты в тень! Что ты ко мне пристала? - Джулия резко выдернула руку и зашипела.

-- Не могу я гулять одна, не могу, не могу! - голос ее задрожал, она топнула ногой. - Анаис всегда с подружками, а я всегда одна! Что в ней такого хорошего? Она даже не очень красивая!

-- Зато ты хороша, хоть стой, хоть падай, - проворчала Джулия, отворачиваясь.

-- Когда-нибудь я стану такой, что все захотят со мной дружить! - запальчиво пообещала Розальба. - Даже сама Анаис! А если нет, то... если нет, то я попросту ее убью!

-- С ума ты сошла, что ли? - Джулия уставилась на нее в немом изумлении. - Ты за языком-то следи, ладно?

-- Ты не понимаешь! - истерично взвилась Розальба.

-- Не понимаю, и очень этому рада. В тот день, когда я начну тебя понимать, я сама лично попрошусь в дурдом.

Тогда Розальба расплакалась и убежала из комнаты, хлопнув дверью на прощание. Джулия облегченно вздохнула, устроилась поудобнее и продолжила читать. К счастью, книги всегда спасали ее от неудобных и неприятных мыслей. Истина же состояла в том, что Розальбу она понимала намного лучше, чем ей самой того бы хотелось.

Совсем иное настроение царило на лужайке в небольшом лесу, сливавшемся с лицейским парком. Там, в высокой траве, расцвеченной яркими брызгами диких цветов, нежились три девушки. Их легкие, как утренние облака, платья ласкали шелковистую кожу, их длинные волосы, в которые они вплетали цветы, золотились на солнце. Если бы за этими нимфами мог наблюдать сатир, он умер бы от сладострастия. Вчерашние девчонки, еще только начавшие взрослеть, лишь недавно забросившие кукол в дальний угол и вступившие в большую игру под названием жизнь, они еще не отдавали себе отчета в том, какими стали притягательными. Ни одна из них не сомневалась в своей красоте, но и не подозревала о ее истинной силе. О ее губительной силе.

Девушки лакомились печеньем и персиками, беззастенчиво слизывая липкий сладкий нектар розовым языком с тонких пальчиков. Одна из них достала из своей корзинки бутылку лимонада. Другая поспешила ее остановить.

-- Погоди, у меня есть кое-что получше! - заговорщицки сказала она, и извлекла на свет покрывшуюся влагой, еще холодную бутылку шампанского.

-- Анаис! - воскликнули девушки в один голос. - Где ты его взяла?

-- Из дома привезла, - ответила та. - Никто никогда не заметит, у нас этого добра полный погреб. Это мое любимое.

-- Нам же нельзя, - с сомнением проговорила Симона. - Если узнают, будет скандал.

-- Поэтому мы постараемся, чтобы не узнали, - с укором покосилась на нее Нина.

-- Да, конечно, - согласилась Симона. - Мне только чуть-чуть.

-- У нас и есть чуть-чуть, всего-то одна бутылка, - пожала плечами Анаис, осторожно вынимая пробку, пока та не выскочила. Над горлышком колыхнулась прозрачная дымка.

Они предавались запретному удовольствию, не беспокоясь о возможных последствиях. Так проходила их юность, в шалостях, радостях и беззаботности.

Симона, взглянув на часы, вдруг встрепенулась и вскочила на ноги.

-- Мне пора бежать, у меня скоро свидание, - с придыханием сообщила она.

-- Опоздай, - предложила Нина.

-- Зачем? - удивилась Симона.

-- Пусть постоит, подождет, подумает о тебе, - подсказала Анаис.

-- Нет, вдруг он рассердится и вообще уйдет. Да мне и самой не терпится! Целую-целую! - она тепло распрощалась с подругами и упорхнула в сторону лицея, ее светло-рыжая кудрявая головка мелькнула среди зелени и исчезла за деревьями.

Анаис лениво потянулась, перевернулась на живот и принялась болтать в воздухе босыми ногами. Одной рукой она не глядя залезла в корзину, пошарила там и извлекла пачку тонких сигарет. Щелкнула зажигалкой, закурила, медленно выдохнула облачко ментолового дыма. Нина срывала белые и желтые цветы и плела из них венок.

-- Об этом твои родители тоже не знают? - кивнула она на сигарету.

-- Никто не знает, кроме тебя и Стефано, - ответила Анаис. - Не говори Симоне. Не хочу, чтобы она знала.

-- Ты что-то против нее имеешь? В последнее время слишком много стало такого, о чем ей, по-твоему, не следует знать. Раньше у нас не было секретов.

-- И сейчас бы не было, если б Симона не болтала так много. Я ничего лично против нее не имею, но ты же сама знаешь, как она любит трепать языком, где ни попадя. Помнишь, когда мы оторвали голову кукле Розальбы Карра, Симона зачем-то в ходе разбора полетов призналась в этом директрисе, на нас свалили все нераскрытые школьные преступления, и чуть не выкинули из лицея. Если что-нибудь произойдет теперь, Симона опять нечаянно сболтнет лишнего, нам снова не поздоровится, только на этот раз куда хуже. Нас могут вышвырнуть из школы накануне экзаменов, возникнут проблемы с поступлением в университет, и все потому, что кое-кто плохо умеет держать язык за зубами.

-- Ничего настолько ужасного мы не сделали, - усомнилась Нина.

-- Хочешь поэкспериментировать? Имей в виду, слухи быстро путешествуют и богато обрастают несуществующими фактами. Стоит сегодня кому-то сказать, что ты не убираешь за собой в ванной, завтра ты узнаешь, что по твоей вине во время войны бомбили Флоренцию. Нас так любят, что обязательно обвинят во всех грехах.

-- Мне казалось, тебя любят вполне искренне. Ну, кроме Асканио Реджинелла, у которого не все дома.

-- Меня любят слишком многие и слишком сильно, чтобы я могла поверить в искренность всего этого. Боюсь даже думать, сколькие из них придушили бы меня, если бы это им что-то дало. Ну, или получили бы удовольствие, наблюдая, как это делает Асканио Реджинелла.

-- А ты сама? Иногда, когда на тебя никто не смотрит, мне кажется, что ты всех просто ненавидишь.

-- Да мне все равно, - равнодушно ответила Анаис. - За что мне их любить? Впрочем, как и ненавидеть. Люди как люди. Улыбаешься, выслушиваешь, гладишь по головке, целуешь в обе щечки, уходишь и забываешь. Знаешь, сколько человек мне по-настоящему близки? Ты и Эстелла. Все.

-- А как же твой отец? Ты себе не представляешь, как все завидуют вашим отношениям. У всех отцы вечно где-то пропадают, а если появляются, то только ругают и критикуют. Любая отдала бы руку, чтобы отец ее так обожал, как твой - тебя. В путешествия возит, по ресторанам водит, праздники потрясающие устраивает. Не говори, что ты этого не ценишь!

-- Ты не знаешь, о чем говоришь, - Анаис помрачнела. - Он мне шагу не дает ступить. Путешествия, рестораны и праздники - это все, конечно, прекрасно, особенно, когда тебе девять лет. Но когда учишься быть взрослой, а рядом папочка, который хочет, чтобы ты одевалась, как он скажет, вела себя, как он считает нужным, и проводила все свое свободное время рядом с ним, это уже вовсе не так весело. Иногда любовь душит.

-- Он против того, что ты встречаешься со Стефано?

-- О да! - Анаис закатила глаза. - Но он об этом пока еще не знает. Отец ненавидит папашу Стефано, тот ему вечно палки в колеса вставляет.

-- Если хочешь услышать мое честное мнение, мне Стефано тоже не нравится, - призналась Нина. - Я бы, на твоем месте, выбрала кого-нибудь поприличнее.

-- Например? - Анаис вовсе не рассердилась на замечание подруги.

-- Например, Массимилиано Ринальди, - сказала Нина. - Он по тебе сохнет, об этом все знают.

-- А по нему сохнет директриса, - захохотала Анаис. - Хотя куда ей еще сохнуть-то? И так похожа на курагу!

Нина присоединилась к ее смеху. В лицее любили пошутить о том, что директриса неравнодушна к златокудрому Масси. Неизвестно, откуда росли ноги у этого слуха, но разбежался он сразу, как только в школе появился новенький.

Жаркое лето пылало над холмистой долиной, трепещущее янтарное марево стелилось в ложбинах. Громоздкий черный автомобиль, похожий на раритетный комод, неповоротливо пробирался по узкой извилистой дороге, меж расстилавшихся до горизонта виноградников и подсолнечных полей. На поворотах раскаленное солнце слепящими вспышками отражалось от его полированных боков. Автомобиль свернул в ворота, выраставшие, казалось, из ниоткуда, и ведущие в никуда. За ними начиналась дорожка, которую грозно и безмолвно охраняли два ряда темных кипарисов. Эта дорожка вела к зданию лицея Беато Анджелико, перед которым автомобиль с глухим ворчанием остановился. Садовник, подстригавший фигурные деревца напротив входа, замер с огромными ножницами в воздухе, и с высоты стремянки с любопытством уставился на происходящее. Кому это понадобилось явиться в школу посреди каникул?

Из машины вышел шофер. Бедняга по жаре и духоте был одет в форменные пиджак и фуражку, брюки со стрелками и закрытые ботинки. Он открыл заднюю дверцу, и оттуда появилась нога, затянутая в плотный чулок и обутая в целомудренную туфлю. Вслед за ногой показалась и ее хозяйка - нарочито важного вида дама, прямая, будто аршин проглотила. Очевидно, именно по ее велению шоферу приходилось потеть в униформе, так как дама и сама куталась не по погоде. На ней было платье из тонкой шерсти до середины икры, жесткий жакет, осенняя шляпа с узкими полями и лайковые перчатки, все это - абсолютно черное. Как дама умудрялась не получить тепловой удар в таком облачении, оставалось загадкой. Следом за ней из автомобиля вылез молодой человек, явно имевший право голоса и смелость протестовать: по крайней мере, блейзер на нем был летний, брюки - светлые, оксфорды - легкие. Он сильно сощурился на солнце, которое тут же заиграло и заблестело в его кудрявых светлых волосах.

Дама взошла по ступеням на крыльцо и скрылась за парадной дверью, юноша следовал за нею. Внутри оказалось сумрачно и прохладно. Они пересекли холл и приблизились к лестнице, по которой к ним навстречу уже спускалась седая женщина с очень строгим, но благородным лицом, и стук ее каблуков эхом отдавался от стен пустых залов и коридоров.

-- Добрый день. Рада видеть вас, синьора Ринальди, - поздоровалась она, ее голос оказался одновременно твердым и бархатным. Она сдержанно поприветствовала даму в черном, и задержала взгляд на молодом человеке.

-- Как мы и договаривались, я приехала со своим сыном, Массимилиано, - сказала синьора Ринальди.

-- Очень приятно, - директриса тепло пожала ему руку. - Добро пожаловать в лицей Беато Анджелико. Давайте пройдем в мой кабинет, - она жестом пригласила их следовать за собой.

В кабинете с высокими потолками и видом на сад они заняли кресла для посетителей, а директриса плавно опустилась на свой трон и сложила холеные руки на столе. Синьора Ринальди сидела, прижав друг к другу колени, все такая же неестественно выпрямившаяся. Массимилиано терпеливо ждал, что будет дальше. В этой игре он служил мячом, и в его задачу входило катиться туда, куда подтолкнут.

-- Почему вы решили в последний год старшей школы перейти в наш лицей, Массимилиано? - мягко обратилась к нему директриса.

-- Видите ли, в той школе, где он учился ранее, произошел возмутительный скандал, - ответила синьора Ринальди, не дав сыну раскрыть рот. - Я больше не могу оставлять его там. Я совершенно не терплю никаких скандалов.

-- Что за скандал, позвольте поинтересоваться? - когда директриса перевела взгляд на даму, тон ее стал заметно суше.

-- О, это никак не связано лично с Массимилиано, - поспешила заверить ее синьора Ринальди. - Но я не намерена ждать, сложа руки, пока следующий скандал прогремит прямо над его головой. Мой сын должен находиться среди воспитанных людей. Репутация лицея Беато Анджелико безупречна.

-- Благодарю вас, - произнесла директриса.

-- К тому же, у вас учится его приятель, Асканио Реджинелла. Хотя я бы предпочла, чтобы Масси общался с кем-нибудь другим, вы меня понимаете. И все же, Реджинелла своих детей в плохую школу не отдадут. Это своего рода гарантия.

-- Я вас понимаю, - седая женщина медленно кивнула.

-- Что же, вы, кажется, хотели задать ему несколько вопросов? - напомнила синьора Ринальди.

-- В этом нет необходимости. Я и так вижу, что ваш сын достоин стать частью нашей семьи. Обычно мы не принимаем новых учеников в последний класс, но для Массимилиано мы готовы сделать исключение.

-- Очень рада это слышать, - удовлетворенно сказала дама. - Уверяю вас, он будет идеальным лицеистом, и еще окажется на вашей доске почета.

-- Верю вам на слово. Как насчет того, чтобы мы с вами обсудили все детали и сегодня же подписали бумаги, а Массимилиано пока может пройтись по зданию и саду, посмотреть, где ему предстоит провести следующий год. Здесь довольно красиво и приятно гулять.

Таким образом, Масси, за все время не произнесшего ни слова, деликатно выставили за дверь. С минуту он постоял, переминаясь с ноги на ногу, оглядывая просторный пустой коридор. Из открытого окна до него долетали щелчки огромных ножниц садовника, продолжавшего придавать форму деревцам. Он двинулся вперед, стараясь ступать неслышно, будто боялся нарушить покой людей со старинных портретов, украшавших стены. Оказавшись в холле, задрал голову, чтобы рассмотреть роспись на потолке. Там женщины в легких туниках и мужчины, едва прикрытые воздушными тканями, собирали виноград. Довольно необычный выбор сюжета для учебного заведения, подумал Масси, и еще более странный - для доминиканских монахов. Вероятно, фреска оставалась со времен процветания разгульных аристократов, построивших это поместье. Идиллическая картина, полная праздности и неги, заставила его испытать зависть: ему тоже захотелось скинуть с себя одежду, повязать на бедра отрез шелка и валяться на траве где-нибудь в тени увитой виноградом беседки, срывая с лозы сочные ягоды и лениво отправляя их в рот.

На другом конце зала на глаза ему попалась та самая доска почета, на которой синьора Ринальди рассчитывала однажды его увидеть. Он принялся с любопытством изучать лица будущих соучеников, заодно выискивая фотографию своего друга. Среди лучших учеников его не оказалось, и Масси усмехнулся: как только ему в голову пришло, что Асканио может туда угодить? Вот если бы вывешивали портреты самых непутевых учеников, тот возглавил бы список.

Дольше всего его взгляд задержался на лице одной из первых учениц. "Какая хорошенькая," - подумал Масси, залюбовавшись. У девушки были заостренные черты лица, пышные темные волосы, черные глаза, смеющиеся, с хитрецой, и очаровательная беззаботная улыбка. Звали ее Анаис Лорео деи Вескови.

Ранним вечером пятницы, как только закончились занятия, Анаис сбежала по ступеням и будто на крыльях устремилась к ожидавшему ее молодому мужчине. Тот стоял, прислонившись к нагретому боку голубого кабриолета, но, как только завидел девушку, выпрямился и раскрыл объятия ей навстречу. Он крепко прижал ее к себе, обхватив сильными загорелыми руками ее тонкий стан.

С крыльца за ними с любопытством наблюдали другие ученики, еще не успевшие сменить форму на обычную одежду. Девочки жадно разглядывали красавца, с которым обнималась Анаис. Он выглядел так, будто примчался в лицей сразу после съемки для обложки глянцевого журнала. Белую до рези в глазах рубашку он, похоже, специально расстегнул на груди, чтобы подчеркнуть бронзовый загар и рельефную грудную клетку. Сквозь тонкую ткань угадывались бицепсы, которыми он мог бы колоть орехи. Густая черная шевелюра была обильно набриллиантинена и зачесана назад, но из-за ушей торчали непослушные завитки, и это маленькое несовершенство лишь усугубляло его неотразимость. Он снял солнечные очки и смотрел в глаза Анаис, пока девочки на крыльце пихали друг друга локтями в бок. Одна, что посмелее, выступила вперед и насмешливо, хоть и беззлобно, спросила:

-- Эй, Анаис, кто это? - и хихикнула, что свидетельствовало не столь о дерзости, сколь о смущении.

-- А, это мой водитель, Стефано, - нарочито небрежно ответила та.

-- Ты всегда так тепло приветствуешь своего водителя? - подколола ее одноклассница.

-- О да, он давно у нас работает, мы практически одна семья, - заверила ее Анаис, вся сияющая от удовольствия.

-- А нет ли у него брата, чтобы вступить в мою семью? - с крыльца раздался дружный звонкий смех.

-- Ну все, довольно, нам пора. Целую-целую! - Анаис широко улыбнулась товаркам, запрыгнула на белое сиденье автомобиля и помахала рукой.

Взревел мотор, и голубой кабриолет покатился по кипарисовой аллее. Девочки глядели в спину удаляющейся Анаис, длинные волосы которой плескались на ветру. Машина уже скрылась из виду за стеной темно-зеленых хвойных колонн, когда ветерок донес до крыльца отзвуки любимой старой французской песенки Анаис, которую та включила на полную громкость и, наверняка, подпевала, как она всегда это делала. "Coucou, розы зацветают, coucou, ветки зеленеют, coucou, а вот и весна!" У раскрытого окна второго этажа, никем не замеченная, стояла Эстелла, и с грустным, обиженным видом провожала сестру взглядом.

Выходные пролетели в мгновение ока. Анаис вернулась в понедельник утром и сделала вид, будто ничего особенного не произошло. Она нарочито не замечала полных жадного любопытства взглядов, сопровождавших каждый ее шаг. Она умылась, оделась, позавтракала и отправилась на занятия, как ни в чем не бывало. Ее подруги изнемогали от желания узнать подробности прошедших выходных, но Анаис, похоже, получала удовольствие, оставляя их в полном неведении. Пытка молчанием длилась до самого обеда, а после него, как только девушки заперлись в комнате, Анаис, наконец, раскололась.

-- О чем шепчутся у меня за спиной? - первым делом спросила она.

-- О твоем вороном красавчике, о чем же еще? - ответила Нина. - В основном отпускают пикантные шуточки.

-- Расскажи, как все было? - попросила Симона.

-- Сначала мы поехали на уединенную виллу возле Сан Джиминьяно. Очень приятное место. Стефано устроил там романтический ужин, пригласил повара, нам накрыли столик на террасе, зажгли свечи кругом. Шампанского было, хоть залейся! Мы выпили немного, а потом купались голышом в бассейне. Там удивительный бассейн: плаваешь в нем, а вдали, за оливами, виднеется силуэт башен Сан Джиминьяно. На следующий день мы отправились во Флоренцию и занимались тем, что тратили деньги. Накупили всякой модной всячины и мне, и ему. Ужинали в "Лоджии", любовались закатом. А в воскресенье просто катались на машине, доехали до Питильяно и обратно. В целом, мы здорово провели время.

-- Ты самого главного не сказала, - нетерпеливо проговорила Симона. - Вы любовью занимались или нет?

-- Я думала, это очевидно, - ответила Анаис.

-- И как? Тебе с ним хорошо? Ты его любишь? - не отставала Симона.

-- Может, влюблена немного.

-- Как ты можешь спать с тем, кого не любишь по-настоящему? - Симона нахмурилась.

-- Я не люблю Стефано, я его даже не знаю, но с удовольствием составила бы ему компанию в постели, - со смешком вставила Нина.

-- Эй, полегче! - Анаис швырнула в нее подушку. - Мы пока еще вместе! То, что я не схожу по нему с ума, вовсе не означает, что я жажду им делиться. Даже с тобой, Нинетта.

-- Да ты Отелло в юбке! А как же "разделяй и властвуй"? - хохоча, Нина по воздуху вернула подруге подушку.

-- То, что вы тут болтаете, лишь доказывает, что вы никогда никого не любили, - Симона выглядела обиженной.

-- И слава богу, если любовь всех делает такими чувствительными недотрогами, склонными к мелодраме, - сказала Нина.

-- Тебе просто завидно, - насупилась Симона.

-- Да, я позеленела вся. Анаис, не одолжишь пудру?

-- Анаис, скажи ей, что она ведет себя, как стерва! С тех пор, как у меня появился парень, она только и делает, что язвит.

-- Да она всегда язвит, ты ее как будто первый день знаешь, - возразила Анаис. - Однако по данному вопросу я вынуждена с ней согласиться, Сима. По-моему, любить кого-то очень опасно. Не хочу, чтобы мое сердце перестало мне принадлежать. Я никогда не понимала, почему все считают это чувство таким привлекательным.

-- В общем, ты попросту боишься любви, - вынесла вердикт Симона.

-- Боюсь, и не скрываю этого, - согласилась Анаис.

-- И очень мудро поступает, - не преминула добавить Нина.

-- Не вижу в этом ничего умного. Это все равно, что бояться жизни из-за неизбежности смерти. Понятное дело, что все мы умрем, но это не мешает нам пытаться получать удовольствие от жизни. А любовь - это вершина удовольствия, это самый мощный источник эндорфинов на свете. Стоит однажды это испытать, и мир никогда уже не станет прежним.

-- Это-то меня и пугает, - мрачно отозвалась Анаис. - Нет уж, к чертям эту вашу любовь, от нее одни неприятности. Лучше пусть остается Стефано. Он и хорош собой, не стыдно показать, и почву из-под ног не выбивает.

Разговор трех подруг остался за закрытыми дверями. Остальным, как бы ни снедало их любопытство, приходилось довольствоваться сплетнями и домыслами. В подобных обстоятельствах последние росли и множились, как в парниковых условиях. Вскоре Анаис с удивлением обнаружила, что на прошедших выходных, оказывается, она тайно обвенчалась со своим возлюбленным в уединенной церквушке. Она с большим интересом выслушала подробности о собственной свадьбе.

-- Ваши семьи выступили против этого брака, поэтому вы никому ничего не сообщили, кроме ближайших друзей, - доложили ей. - А подружками невесты были Нина и Симона.

-- Эй, Нина, почему я этого не помню? - со смехом обратилась к подруге Анаис.

-- Потому что ты была пьяна, как сапожник, - отозвалась та.

-- Неужели все это неправда?

-- Конечно, нет. Кто это придумал? Позаботьтесь, чтобы его приняли в литературный кружок. Возможно, в стенах нашего лицея пропадает новая Барбара Картленд.

-- Для Барбары Картленд в сочинениях нашего неуловимого романиста слишком много эротики. Вы со Стефано пробудили к жизни самые потаенные фантазии благочестивых лицейских дев!

Эта увлекательная беседа прервалась с появлением в дверях директрисы. Девочки притихли и переглянулись. Женщина с серебристыми волосами попросила Анаис следовать за ней, и вид ее предвещал мало хорошего.

Войдя в приемную директрисы, Анаис увидела там своего отца. Он стоял у окна, глядя в сад. Когда он обернулся, то взглянул на дочь так, будто она кого-то убила у него на глазах.

-- Распорядиться, чтобы подали чаю или кофе? - поинтересовалась седая дама.

-- Я бы выпила чашечку кофе, - с готовностью согласилась Анаис.

-- Не нужно ничего. Будьте любезны, оставьте нас наедине, - попросил мужчина.

-- Как пожелаете, - директриса удалилась, тихо прикрыв за собой дверь.

Анаис села на диван, закинула ногу на ногу и сложила руки на груди. Джорджо бесцельно прохаживался по кабинету, выдавая этим свое напряжение, но ничего не говорил.

-- Я жду, когда ты мне объяснишь причины своего похоронного вида, - наконец, молчание прервала Анаис. - Что, Ванесса умерла?

-- Как у тебя язык поворачивается такие вещи говорить? - Джорджо аж остановился от такого нахальства.

-- Рада, что моя догадка оказалась неверной. Так что же?

-- Речь идет о тебе. О том, во что ты превратилась.

-- Звучит все более интригующе. И во что же? Не томи.

-- Директрисе сообщили, а она, в свою очередь, сочла нужным передать это мне, что на минувших выходных ты вовсе не отправилась к Симоне, как я думал, но уехала куда-то с любовником. Это правда?

-- Допустим, - с вызывающим спокойствием ответила она.

-- И что этот любовник - Стефано Салерно, - еще более мрачно добавил Джорджо.

-- Это как-то меняет суть дела? - она приподняла брови.

-- Это в корне меняет суть дела, Анаис, и ты прекрасно это знаешь! - взвился он.

-- То есть, отправься я в маленький вояж с кем-то другим - то было бы еще полбеды, а настоящая беда начинается там, где появляется кто-нибудь из Салерно?

-- Тебе прекрасно известно, что его отец уже много лет не знает большего удовольствия, чем пить мою кровь!

-- Да уж нет, он предпочитает бурбон, твоя кровь - только второй выбор. Однако, честное слово, меня не интересует ваша деловая грызня. Или ты думаешь, что мы со Стефано твой бизнес обсуждаем?

-- Как далеко зашли ваши отношения?

-- В каком смысле? - не поняла Анаис.

-- Я хотел бы надеяться, что все это досужие сплетни девиц, которым некуда больше применить голову, но я слышал, будто вы со Стефано...

-- Ты про тайное венчание? - Анаис не удержалась и звонко расхохоталась. - Да, пап. Это чушь. Как ты мог на такое купиться?

-- Зная тебя, и не в такое поверишь, - сказал Джорджо, однако вздохнул с облегчением. - Послушай, я хочу, чтобы ты порвала с ним.

-- С какой стати? - возмутилась она. - Потому, что ты не в ладах с Фабио Салерно?

-- И это, и то, что мне не нравится сам Стефано. Он тебя ничему хорошему не научит.

-- Он и не должен меня ничему учить, для этого есть лицей. А Стефано - для удовольствия.

-- У тебя что, мало удовольствий в жизни? Общайся с подругами, гуляй по магазинам, катайся на лошади, ходи в оперу, но только не путайся с этим типом!

-- Ты это серьезно?

-- Предельно серьезно. Я не хочу, чтобы он одним махом уничтожил все то, что я взращивал годами.

-- Ты, часом, не последовал ли примеру Фабио Салерно, и не ищешь ли истину в вине? - полюбопытствовала Анаис.

-- Пусть мои слова кажутся тебе бредом старого дурака, но я знаю, о чем говорю! Лицом к лицу лица не увидать, и ты сама не понимаешь, что то, чего я боюсь, уже происходит. Послушай себя! Откуда в тебе столько яда, столько грубости? Раньше ты такой не была!

-- Когда раньше, пап? В девять лет? Я была маленькой! А теперь мне пора взрослеть, а ты все считаешь, что твои подарки и лошадки могут заменить мне отношения с другими людьми. И я не роза в горшке, которую достаточно удобрять и поливать, чтобы она всегда стояла в одном и том же месте и цвела в положенное время.

-- Ты протестуешь против моей заботы? Но это глупо, Анаис!

-- Глупо закрывать глаза на то, что я не могу вечно оставаться маленькой девочкой, - возразила она. - Если уж у тебя так руки чешутся, позаботься об Эстелле, она тебя не разочарует.

-- Я забочусь о вас обеих, - сказал Джорджо. - И в данный момент моя главная забота - чтобы ты закончила всю эту вульгарную историю со Стефано Салерно.

Нина и Симона нашли Анаис сидящей на подоконнике. Ногами она упиралась в стену, а в руках нервно вертела карандаш. Волосы растрепались, синяя плиссированная юбка задралась, обнажив стройные ноги. Те, кто гулял во дворе, могли ее видеть, но она, казалось, их не замечала. Она позволяла смотреть на себя такую, взлохмаченную, сердитую, с откровенно выставленными напоказ ногами. Когда она взглянула на подруг исподлобья, тем стало не по себе: такой злой Анаис бывала очень редко.

-- К тебе страшно подойти! - вслух заметила Нина. - Что директрисе от тебя понабилось?

-- Кто-то доложил ей, что я провела выходные не с подружкой, а с любовником, - хрипло ответила Анаис.

-- Это не я, клянусь! - взволнованно воскликнула Симона. - Я знаю, ты считаешь, что я вечно все выбалтываю, но я никому не заикалась о Стефано!

-- Успокойся, я про тебя и не думала, - устало заверила ее Анаис.

-- И что теперь? Она собирается как-то тебя наказывать? - спросила Нина.

-- Она меня уже наказала. Вызвала сюда отца. Тот приставил меня к стенке и потребовал, чтобы я бросила Стефано. Иначе он перестанет давать мне карманные деньги и брать с собой в театр.

-- По-моему, Стефано не стоит даже билета в театр, - сказала Нина. - Поэтому я на твоем месте порвала бы с ним, не задумываясь.

-- Ни в коем случае!

-- Да ты ведь его даже не любишь! Какой тебе смысл упорствовать?

-- Смысл в том, чтобы доказать папочке, что я уже не маленькая Анаис, которая только и знала, что молиться, поститься и слушать родителей. Не все в жизни я собираюсь делать так, как хочется ему!

-- По-моему, игра не стоит свеч, - Нина осталась при своем мнении.

-- Меня больше беспокоит, у кого так чесался язык, что он пошел докладываться к директрисе?

Как выяснилось через несколько дней, тот, кто это сделал, не намеревался на этом останавливаться. Анонимный враг Анаис, почувствовав сладкий вкус безнаказанности, решил побаловать себя еще парой-тройкой злых шуток. Его второй выход состоялся утром одного обыденного четверга. Анаис вошла в классную комнату в сопровождении Нины и Симоны, и девочки тут же, как обычно, повскакивали с мест и слетелись вокруг троицы.

-- Анаис, Анаис, меня пригласили на скачки на выходных, мне нужен твой совет!

-- А мне твой! Подойди ко мне после уроков, попьем чаю, пощебечем.

-- Идет! Все вчетвером? Нина, где ты только взяла эти серьги?

-- Это "Моне" сороковых годов. Нравятся?

-- Насчет ретро даже я предпочитаю проконсультироваться с Ниной, прежде чем покупать.

-- Мне кажется, если не носить все в таком стиле, отдельные детали могут выглядеть странно. Как ты их сочетаешь, Анаис?

-- Да по-всякому. Так не объяснишь, я тебе как-нибудь покажу фотографии. Когда мы с семьей в последний раз ходили в Ла Скала, я надела совсем простое, даже скучное платье и потрясающие винтажные туфли от Роже Вивье. Комплект получился идеальный.

-- Погоди, Анаис, у тебя что-то на спине!

-- Да, я знаю. Там написано "шлюха", - ответ прозвучал так невозмутимо, словно она сама это написала.

-- Что? Ты не собираешься об этом доложить?

-- А чего докладывать? Как будто и так не видно.

Анаис слишком высоко держала нос, и невидимому обидчику это явно пришлось не по нраву. Следующим пунктом в его плане уничтожения школьной принцессы значился удар по ее успеваемости. У нее стали пропадать конспекты и сделанные задания.

-- Ну же, синьорина Лорео деи Вескови, я жду, - учитель истории протянул руку за рефератом по второй войне за независимость, который задавал неделю назад.

-- У меня нет моей работы, - ответила Анаис.

-- Вы ее не сделали?

-- Сделала. Но она не у меня.

-- У кого же тогда?

-- Я и сама хотела бы это знать. Ее украли сегодня утром.

-- Какое удобное объяснение, - послышался издевательский голос Асканио Реджинелла. - Спасибо, я его запомню, на всякий случай.

-- На здоровье, бездельнику вроде тебя оно пригодится больше, чем мне, если только некто перестанет пытаться меня подставить.

-- Хотя бы раз могла б набраться смелости и признаться, что и ты несовершенна, - хмыкнул Асканио. - И что иногда даже Анаис Лорео деи Вескови отлынивает от учебы.

-- Могла бы, конечно, будь оно правдой. Должна ли я признавать за собой несуществующую вину, чтобы доставить тебе удовольствие?

-- Хочешь доставить мне удовольствие?

-- Прекратите немедленно! - прервал их перепалку рассерженный учитель. - Анаис, ты говоришь о довольно серьезном проступке. Если это правда, нужно доложить о нем директрисе и устроить разбирательство.

-- Почему вы сомневаетесь в том, что это правда? Потому что Реджинелла так сказал?

-- Не вмешивайте меня в это, пожалуйста! - вставил Асканио.

-- Да ты же сам влез, когда не спрашивали! - Анаис бросила на него уничижительный взгляд.

-- Возрадуйся, я желаю ретироваться!

-- Немедленно замолчите, оба! - учитель повысил голос. - Асканио, еще одна подобная реплика, и я заставлю тебя писать работу по всему рисорджименто! Анаис, повторяю, если это правда...

Но Анаис переносила козни неизвестного злодея с завидным хладнокровием. У того же, похоже, пылала кровь, и он решил дать этому пламени выход. Как-то раз коридор молнией прорезал чей-то вопль: "Пожар!" Ввалившись в классную комнату, из которой кричали, гурьба испуганных учеников увидела, как двое учителей тряпками пытаются погасить горящие на столе Анаис книги и тетради. Это было уж слишком, и на этот раз обо всем поставили в известность директрису. Для Анаис начались черные дни. Она ненавидела разбирательства, конфликты, подозрения, удары в спину. Ей не хотелось никого обвинять, и в то же время приходилось подозревать всех. Она была настолько обескуражена происходящим, что даже ее лучшие подруги почувствовали, как между ними вырастает стена.

В один из тех дней, прогуливаясь в одиночестве по длинным коридорам школы, она услышала, как в музыкальном классе кто-то играет на фортепиано ноктюрн Шопена. Музыка лилась с нежной страстью, как будто исполнитель сам ее написал, извлекая волшебную мелодию из глубин своего сердца. Ноты, как плавно падающие звезды, завораживали и заставляли мечтать. Анаис тихонько отворила дверь и скользнула внутрь, посмотреть на талантливого пианиста. Очутившись в комнате, она замерла в полутемном углу, любуясь представшей ее глазам картиной. За инструментом сидел Массимилиано Ринальди, на него падала широкая полоса света, проникавшая сквозь неплотно задернутые гардины, его волосы пылали золотом в лучах заходящего солнца, а над головой у него плясали сияющие пылинки. Не заметив ее появления, он продолжал перебирать пальцами лакированные клавиши, пока мелодия не подошла к своему медленному, вкрадчивому, усыпляющему завершению. Тогда Анаис приблизилась и оперлась локтями на крышку рояля. Масси опустил ресницы и смущенно заулыбался.

-- Я понятия не имела, что ты умеешь так играть! - восхищенно сказала Анаис. - Я думала, ты писатель. А ты еще и виртуозный пианист!

-- Пианист я посредственный, писать я люблю куда больше, - признался он.

-- В детстве меня пытались усадить за фортепиано, но я оказалась безнадежна, - Анаис всплеснула руками.

-- А чем ты любишь заниматься? - поинтересовался он.

-- Я люблю спать до обеда, пить кофе и гулять по магазинам. Ну, а если говорить о таких занятиях, в любви к которым не стыдно признаваться, то я немного езжу верхом и играю в теннис.

Завязался медленный, неловкий разговор. Он нервничал, она немного скучала. Наконец, Масси решился затронуть животрепещущую тему.

-- Насчет твоего преследователя... Ты не боишься, что это может быть опасно? Я мог бы защитить тебя, если что.

-- Это очень мило с твоей стороны, но, думаю, в этом нет необходимости. Пусть себе портят мои вещи и жгут мои книги, я от этого только выигрываю.

-- Каким образом? - искренне недоумевал Масси.

-- Все мне сочувствуют, хотят помочь, поддерживают. Да я благодаря этим козням приобрела больше верных друзей, чем нажила за годы своей дипломатии!

-- Однако это рискованно. Кто знает, что еще взбредет в его больную голову?

-- Не убьет же он меня, в самом деле, - пожала плечами Анаис.

-- И тебе не хочется узнать, кто это?

-- Сказать правду, так я уже знаю.

-- И молчишь? - на лице Масси отразилась крайняя степень удивления. - Но почему?

-- Молчу, потому что, если эти происки в каком-то смысле играют в мою пользу, то ябедничание нанесет непоправимый ущерб моей репутации.

-- Это не ябедничание, - возразил он. - Справедливо требовать наказания для того, кто причиняет тебе вред.

-- В мире нет справедливости, Масси, - невесело произнесла Анаис.

-- Ты говоришь, как Асканио, - отметил он.

-- Пожалуйста, не сравнивай меня с ним! - запротестовала она. - Я вообще не понимаю, как два таких разных человека, как ты и Реджинелла, могут быть друзьями.

-- Мы разные, это правда, - кивнул Масси. - А вот вы с ним, кажется, немного похожи, как бы ты ни противилась этой мысли. Если бы ты только узнала его получше!

-- Вокруг меня полно людей, которые хотят сделать мою жизнь приятнее. С какой стати мне тратить время на того, кто хочет ее испортить?

-- Только не говори, что, по-твоему, это он крадет твои тетради и жжет твои вещи!

-- Нет, он, конечно, сукин сын, но слишком умен для такой подлости, трусости, а главное банальности. Уж если бы Реджинелла задумал устроить мне свистопляску, то выдумал бы что-нибудь этакое.

-- Тут ты права, - подтвердил Масси. - Никому не пожелаю такого врага.

-- Да у него же все человечество - враги.

-- И это тоже похоже на правду, - Масси рассмеялся. - Но я готов дать голову на отсечение, если ты мне не веришь, что тебе он ничего не сделал. Твой главный враг - не Асканио.

Не прошло и двух недель, как судьба снова свела Анаис с Массимилиано, на этот раз в библиотеке. В храме науки, каковым являлся лицей, это место почиталось более священным, чем часовня с алтарным образом названного Беато Анджелико. Там царило умиротворение, течение времени замедлялось, приостанавливаемое порогами книжных стеллажей. Окна выходили на самую тихую часть сада, тенистую, густо поросшую старыми деревьями. Лабиринт высоких полок окружал центр библиотеки, где стояли несколько громоздких старинных письменных столов с поцарапанными столешницами, а вокруг них - видавшие виды, потертые кожаные кресла. За этими столами собирался и устраивал чаепития лицеистский литературный кружок, одним из звезд которого был Массимилиано Ринальди.

В тот вечер как раз намечалось собрание литературного кружка, и Масси явился в библиотеку раньше всех. Вывернув из-за стеллажей, он увидел Анаис, задремавшую прямо на столе, распластав локти, под защитой целой крепости книг по физике. Он крадучись приблизился и опустился в кресло напротив.

-- Анаис-Анаис! - тихонько позвал он.

-- А? Что такое? - девушка встрепенулась и выпрямилась. - Привет, Масси. Я что, спала?

-- Похоже на то, - он кивнул и окинул взглядом окружавшие ее книги. - Много задали?

-- Не то чтобы много, просто в физике я сущая тупица, - обреченно вздохнула Анаис.

-- Если хочешь, я тебе помогу, - с готовностью предложил он.

-- Правда? Ты бы меня этим очень обязал! Я смотрю, ты, как рыцарь в сверкающих доспехах, всегда готов прийти на помощь. У тебя самого, случаем, нет трудностей, с которыми я могла бы помочь?

-- У меня все в порядке, проблемы только с французским, - потупился Масси.

-- Шутишь? Да мы рождены друг для друга! - воскликнула Анаис. - Это мой второй родной язык. Моя мать была француженкой, откуда ты думал у меня такое имя. Обещаю, через месяц у тебя будет высший балл по французскому.

Постепенно они сблизились. Анаис, привычная беззаботность которой споткнулась о чью-то ненависть, очень кстати пришелся новый друг. По причинам, которых она сама не могла бы объяснить, рядом с подругами она чувствовала себя скованно. С одной стороны, она хотела поделиться с ними своими переживаниями, но как только предоставлялся удобный случай, слова застревали поперек горла. Она продолжала обсуждать с ними кино, одежду и учителей, но они больше не знали, что происходит в глубине ее души. С Масси она тоже не делилась своими самыми глубинными переживаниями, однако это ее не тяготило, напротив. В его обществе к ней возвращалось ощущение внутренней гармонии, ей становилось легко и спокойно. Тихими вечерами, пока закатное солнце еще бросало косые огненно-желтые лучи в окно, они занимались физикой и французским, а потом отправлялись гулять, и возвращались только, насмотревшись на звезды и устав до такой степени, что засыпали на ходу. Просыпаясь на следующее утро, Масси с первой минуты занимающегося дня начинал думать и мечтать о следующей встрече. Он ждал ее, как ждет ребенок праздника в честь своего дня рождения, с трепетом и придыханием, испытывая чуть ли не боль от нетерпения. Анаис тоже получала от этих вечеров удовольствие, но хотя она часто не желала, чтобы они заканчивались, могла ненароком позабыть о предстоящей встрече.

Масси смотрел на нее с нежностью и горечью. Он умирал от желания прижать ее к себе, покрыть поцелуями ее милое лицо, вдохнуть аромат мягких волос за ушком, гладить ее, щекотать, ласкать, как кошку, и слушать, как она мурлычит. Мысли об этом жгли ему грудь, он дышал неровно, и уголки его губ едва заметно дрожали, когда он улыбался. И все же, он не позволял себе большего, чем робкое прикосновение кончиками пальцев к ее запястью. Он был влюблен, но не был дураком: Анаис не хотела его близости, это ясно читалось в ее поведении. Доверив ему свою душу, она вовсе не намеревалась доверять и тело. Какие бы сердечные беседы они ни вели при зыбком свете луны, поцелуи и ласки ее принадлежали Стефано Салерно.

Отношения этой пары вызывали у Масси негодование. Он не сомневался, что Стефано не любил Анаис, и она отвечала ему взаимностью. У него в голове не укладывалось, что прелестное создание, о котором он грезил во сне и наяву, могло отдаться кому-то на основе одного только плотского влечения, и сохранять верность этому в корне неверному союзу. И все же, боясь оскорбить ее, он ничего не говорил о Стефано. Он мужественно молчал и продолжал изнывать, не выказывая своих мук ничем, кроме несчастных глаз.

Возможно, не отчаиваться Масси помогала тайная надежда, которую он питал все это время. Уверенность в отсутствии настоящих чувств между его возлюбленной и ее знойным кавалером служила подпоркой для иллюзии, что после их неизбежного расставания у него появится шанс. Рано или поздно, полагал он, Анаис надоест встречаться с человеком, которого мало что интересует, кроме собственного внешнего вида, и которого она изначально выбрала для того, чтобы подруги ахнули. Тогда рядом окажется он, верный рыцарь, и спасет ее от одиночества. Надо только набраться терпения и ждать, говорил себе Масси. И он терпел и ждал, пока то, что он предсказывал, не сбылось. Тогда подпорка вылетела из-под карточного домика его радужных надежд, обломки которых с шумом и пылью посыпались на его голову. Настал день, когда Анаис и Стефано расстались, но день, когда Анаис бросилась бы в объятия Массимилиано и позволила ему любить себя, так никогда и не настал.

* * * * *

Такси остановилось на площади Оньиссанти. Расплатившись, Анаис вышла на тротуар. Несмотря на пасмурную погоду, лицо ее наполовину скрывали большие темные очки, что делало ее похожей на кинозвезду, стремящуюся избежать любопытных взглядов. Рядом плавно вращалась стеклянная дверь отеля "Вестин Эксельсиор", сверкающая золотистыми бликами даже в такой мрачный день. Вступив на эту незамысловатую карусель, Анаис спустя секунду оказалась в лобби гостиницы. Там переставали существовать погода и времена года, там всегда господствовало величественное спокойствие, и среди колонн из мрамора, похожих на гигантскую карамель, цвели отборные цветы. Она попросила проводить ее на террасу, и прошествовала вслед за служащим к лифту.

Стефано ждал ее наверху, один среди пустых столиков. Он выглядел не так, как обычно. Свой черный бушлат он застегнул на все пуговицы и поднял ворот, слабый ветер шевелил пышные волосы, не видевшие в тот день бриллиантина и тщательной укладки. Он сидел у края, отрешенно глядя на город внизу, на набережную Арно и купол церкви Сан Фредиано, плававший в сизой дымке. Перед ним стоял нетронутый бокал вина, в руке его вяло тлела сигарета, про которую он, казалось, забыл.

Анаис приблизилась к нему и наклонилась, подставляя холодную щеку для прохладного поцелуя. Ее волосы на мгновение коснулись его кожи, и он ощутил такой знакомый аромат ее духов: букет из флердоранжа, лаванды, гиацинтов, ирисов, жасмина и белых лилий. Аромат неоднозначный, кремово-белый, упругий, словно зефир, наводящий на мысли о пьянящей духоте лета, цветущих зарослях, наполненных благоуханием июльских ночах. По странной прихоти случая, эти духи носили имя Анаис и ее характер, поэтому она с ними не расставалась.

Она села напротив и заказала себе апельсиновый сок. Положив ногу на ногу, она покачивала в воздухе лиловой туфлей с трогательным бантиком. Глядя на ее тонкую, точеную щиколотку, Стефано вдруг занервничал. Ему показалось, что девушка такая хрупкая, и известие, которое он должен сообщить, расстроит ее. Он вспомнил про сигарету и сделал долгую затяжку, в бессмысленной попытке потянуть неумолимое время.

-- Зачем тебе солнечные очки? И так ведь темно, - не придумав, с чего еще начать, сказал Стефано.

Анаис ничего не ответила, только подняла руку и сняла очки. На ее хорошеньком личике с кукольными чертами, прямо под очаровательным карим глазом в обрамлении бархатных ресниц, темнел жутковатый синяк. Стефано невольно отпрянул.

-- Кто это тебя так? - выдохнул он.

-- Никто. Стукнулась об дверь в ванной, - обыденным тоном ответила она.

-- Как это? - он силился себе представить.

-- Да вот так. Послушай, это совершенно не важно. Он не болит, и через неделю от него не останется и следа. Ты сам-то как?

-- Мой отец разбился насмерть в Лигурии, - опустив голову и понизив голос, произнес Стефано. - Понятия не имею, какого черта ему там понадобилось, но это стоило ему жизни.

-- Да, я слышала, - с подобающим случаю прискорбием сказала Анаис. - Мне очень жаль.

-- Тебе незачем делать вид, будто эта новость тебя огорчает. Ни ты, ни твоя семья никогда не испытывали теплых чувств к моему отцу. Я вас за это не виню, меня и самого примерным сыном не назовешь. Такого человека, как он, любить было трудно даже мне, что и говорить об остальных.

-- Я не его жалею, а тебя, - она подалась вперед и положила маленькую ладонь на его руку, все еще сжимавшую в пальцах погасшую сигарету.

-- Меня жалеть тоже не нужно, - раковина, окружавшая его, закрылась еще плотнее, и Анаис, почувствовав это, отстранилась. - Я должен сказать тебе еще кое-что.

-- Я слушаю.

-- Меньше всего я хотел бы причинять тебе боль. Ты потрясающая, Анаис, и тому человеку, с которым тебя свяжут настоящие чувства, можно будет только позавидовать.

-- Ты считаешь наши чувства ненастоящими? - она приподняла бровь.

-- Я, может, и глуповат, но прекрасно понимаю, что со мной ты играла в любовь, как в куклы, - покачал головой он. - Мы слишком разные.

-- Что это значит? - бесцветно спросила она.

-- Мне, в общем-то, всегда нравились совсем другие девушки, - он пожал плечами. - Но кто бы смог отказаться от Анаис Лорео деи Вескови, стоит тебе поманить пальчиком? Ты была слишком красивая, слишком обаятельная, слишком всеми любимая. Чересчур соблазнительная, чтобы найти в себе силы отказать.

-- А теперь что со мной не так? - хмыкнула она.

-- Дело не в тебе, - поспешил заверить ее Стефано. - Ты с каждым днем все лучше, поэтому мне так трудно говорить тебе все это. Дело в том, что я встретил девушку, и с ней у меня есть шансы, которых нет с тобой.

-- У вас все серьезно? - поинтересовалась Анаис.

-- Ты, главное, не торопись с выводами. Я хранил тебе верность, у нас с ней ничего не было. Я честно пытался взять себя в руки и забыть о ней, но бесполезно, сердцу не прикажешь. Я чуть с ума не сошел, не зная, что делать, а тут произошел этот случай с отцом, и я понял, что не могу больше оставлять все, как есть. Анаис, это тяжелый для меня момент, и мне нужен рядом кто-то, готовый поддержать и утешить. Я верю, что ты постаралась бы сделать это, но зачем оно тебе? Ты хотела быть со мной, потому что со мной тебе было весело, но теперь все иначе. Думаю, продолжать наши отношения нет никакого смысла.

-- Мы расстаемся? - на всякий случай уточнила она.

-- Боюсь, что да, - потупившись, подтвердил Стефано. - Так будет лучше.

-- Ладно, - только и ответила Анаис, и он вскинул на нее взгляд, услышав в ее голосе самую неожиданную ноту: облегчение.

-- И ты не хочешь это обсудить? - удивленно спросил он.

-- А ты хочешь? Мне и так все понятно.

-- Прошу, не сердись на меня, если сможешь, - ее реакция озадачивала его, и даже пугала.

-- Я и не сержусь. Вдохни глубже, за меня не волнуйся.

Она снова скрылась за солнечными очками, встала и поправила платье. Достав из сумочки небольшую купюру, положила ее на стол и придавила краем пепельницы.

-- Это за сок, - обронила она. - Держись, Стефано. Не пропадай.

На прощание она легко, почти ласково провела рукой по его плечу, но из-за жесткой ткани бушлата он не ощутил этого прикосновения. Затем ровным, уверенным шагом, постукивая кокетливыми маленькими каблучками по плитам пола, Анаис удалилась.

Девушку, о которой говорил Стефано, Анаис увидела позже, на похоронах Фабио Салерно. Та действительно ничем не напоминала ее саму. Высокая, загорелая блондинка с женственной фигурой, с пышной грудью и покатыми плечами. Ее мягкие черты и пшеничные локоны наводили на мысль о поле, в котором золотятся и волнуются спелые колосья, о дикой землянике и свежем теплом молоке. В ее голубых глазах плескалась безбрежная, очаровательная наивность. Она стояла рядом со Стефано, держа его под руку, и, казалось, согревала его своим присутствием. Рядом с ней он выглядел взрослым и серьезным. Анаис наблюдала за ними со стороны, и ей понравилось то, что она увидела. Если Фабио Салерно нужно было умереть, чтобы его сын решился сделать правильный выбор, то, прожив отвратительную жизнь, он напоследок сделал хоть что-то хорошее. Анаис знала, что не пройдет и двух недель, как Стефано забудет горевать о пьянице и мерзавце отце, а заботливая блондинка останется рядом, и, возможно, сделает его счастливым.

* * * * *

Едва Анаис переступила порог лицея, как ей навстречу устремилась взбудораженная Эстелла.

-- Пойдем, скорее, в приемную директрисы! Все уже собрались, ждут только тебя, - скороговоркой протараторила она, таща старшую сестру за рукав.

-- Кто собрался, зачем я им нужна? - недоумевала та.

-- Директриса, завуч, Джулия, Розальба и ее родители! - нетерпеливо перечислила Эстелла, как будто не понимая, как можно не знать таких само собой разумеющихся вещей.

-- Какое странное сборище, - пробубнила себе под нос Анаис.

-- Ну что в нем странного? Розальбу разоблачили, теперь ее собираются вышвырнуть из лицея! - объяснила младшая сестра. - И поделом, я считаю!

-- Разоблачили в чем? И причем тут я? - как бы сама себя спрашивала Анаис, тем временем следуя за Эстеллой по коридорам школы.

-- Анаис, ты прикидываешься, что ли? Где ты витаешь? - Эстелла умудрилась, не сбавляя шага, топнуть ногой.

-- Если честно, я только что с похорон Фабио Салерно, и это стало достаточно сильным впечатлением, чтобы теперь я туго соображала. Мысленно я все еще там.

-- Сейчас тебе все объяснят, - сказала Эстелла, раскрывая перед сестрой дверь и пропуская ее вперед.

В приемной с постными лицами сидели все те, кого Эстелла перечислила. Директриса выглядела еще более строгой и пугающей, чем обычно. Она ставила свою подпись на каких-то бумагах, и казалась злой королевой, подписывающей приказы о казнях. Напротив нее, под конвоем обоих своих родителей, сидела Розальба Карра, устремив глаза в пол. Девочка производила жалкое впечатление, но почему-то это вызывало больше раздражения, нежели сочувствия. Отец Розальбы взглядом метал молнии во все без разбора. Ему явно не терпелось выместить злость и на провинившейся дочери, и на ни в чем не повинной жене, и даже на тех, кому проделки его чада навредили. На невыразительном лице матери Розальбы виднелись следы высыхающих слез, она все еще тихо всхлипывала. Джулия сидела чуть в стороне, прямая, как линейка, собранная, уверенная. Она не прятала взгляд, и явно без запинок повторила бы то, что вызвало гнев у синьора Карра и рыдания у его супруги. Она разрушала чью-то жизнь, но даже мизинец у нее при этом не дрогнул. Напряжение в комнате повисло такое, что от него звенел воздух, и Анаис сразу почувствовала себя неуютно. Разговор, в котором ей предстояло принять участие, еще не начался, а она уже ничего не желала так пламенно, как его окончания.

Розальба Карра оказалась тем анонимным преследователем, что в последние месяцы не оставлял в покое Анаис. Это она выкрадывала ее сделанные работы, жгла и портила ее вещи. Серьезность ее преступления исключала возможность реабилитации, директриса не желала обсуждать варианты, при которых Розальба могла бы продолжить обучение в стенах лицея Беато Анджелико, такие варианты попросту не существовали. Бурные протесты отца обвиняемой переходили от праведного гнева, через смутные угрозы, к завуалированным предложениям денег и обратно, но ничто не помогало. Мольбы ее матери тоже не были услышаны. Сама Розальба, сжавшись и как-то уменьшившись в размерах, продолжала сверлить взглядом пол и едва слышно, сбивчиво что-то повторяла. Никто не обращал на это внимания. Прислушавшись, Анаис различила слова: "Я ничего такого не делала. Я не хотела. Я ничего не сделала".

-- Послушайте же! - воскликнула Анаис, и все взгляды опасным оползнем устремились на нее. - Розальба говорит, что ни в чем не виновата! Почему вы ее даже не слушаете?

-- Потому что ей уже предоставлялась возможность высказаться, - сухо пояснила директриса.

-- И что она сказала? - спросила Анаис.

-- То же самое. Что она невиновна, - ответила женщина.

-- Тогда почему вы продолжаете подписывать бумаги о ее исключении? - возмутилась Анаис.

-- Потому что в защиту ее слов нет никаких свидетельств, - последовал ответ.

-- А в защиту обвинения?

-- Есть свидетель. Между прочим, это ваша сестра.

-- Эстелла? Ты что-то видела? - Анаис повернулась к младшей сестре, подпиравшей стену возле двери, как страж, ожидающий приказа увести арестованного.

-- Не она, - все тем же металлическим, безжалостным голосом сказала директриса. - Другая ваша сестра. Джулия Молинари.

Анаис резко повернула голову и пронзила взглядом сводную сестру. Даже Розальба удивленно подняла голову, но Джулия продолжала сидеть, неподвижная и стойкая, как оловянный солдатик. Взгляд Анаис, который, казалось, должен был прожечь в ней дыру, она встретила открыто и смело.

-- И что же ты видела, Джулия? - Анаис будто швырнула в нее этот пропитанный ядом вопрос.

-- Я давно подозревала, что у Розальбы рыльце в пушку. Она неважно лжет, и когда в ее голове назревает какая-нибудь гаденькая мысль, ей плохо удается это скрыть, - Джулия, в свою очередь, передала прожигающий взгляд своей, теперь уже бывшей, почти-подруге, которая опять опустила голову. - Но мне не хотелось кидаться голословными обвинениями, и я подождала, пока у меня не появятся доказательства. Я видела, как она выходила из твоей комнаты, пока ты была во Флоренции. Видела, как она уничтожила твое последнее эссе по французскому. И в ее ящике я нашла ту самую краску, которой она написала непотребное слово на твоей форме.

-- Ты рылась в ее ящике? - Анаис презрительно вздернула бровь.

-- Чего не сделаешь ради сестры, - невозмутимо ответила Джулия.

-- Я вас не понимаю, - вступила в разговор директриса. - Анаис, вы сердитесь на Джулию, потому что она обнаружила, кто стремился причинить вам вред? Отсутствие логики в вашем поведении заставляет меня полагать, что вы чего-то недоговариваете.

-- Вот видите, Анаис тоже не верит, что Розальба могла... - произнесла синьора Карра, готовая вот-вот снова расплакаться. - Нет, здесь какая-то ошибка! Прошу вас...

-- Вы подозреваете кого-то другого? - без обиняков спросила директриса у Анаис.

-- Нет, - так же прямо ответила та.

-- Какие у вас есть основания верить, что синьорина Карра к делу непричастна?

-- Никаких, - понимая, что словоблудие тут не к месту, коротко признала Анаис.

-- Вопрос решен, - директриса поставила последнюю размашистую подпись и, за неимением судейского молотка, громко захлопнула папку с документами. - Мне жаль, синьоры, что так вышло, но лицей не может нести ответственность за чей-то дурной характер. На карту поставлена репутация нашего заведения, которая, как вы и сами понимаете, дорогого стоит.

Семья Карра удалилась, директриса и завуч отправились проводить их до дверей. Последними из приемной выходили три сестры. Эстелла семенила чуть позади, и она единственная слышала фразу, которую обронила Анаис.

-- Не ожидала, что у тебя хватит подлости так подставить свою единственную подругу.

Джулия пожала плечами, но ничего не ответила.

Пусть эта история и завершилась положенным образом, зло понесло наказание, а справедливость восторжествовала, директрисе не дали вздохнуть с облегчением. Очевидно, этот случай предали огласке, так как не прошло и недели, а на пороге ее кабинета появилась незабываемая дама в черном, одетая не по погоде. На любого другого один вид ее, напоминавший зловещую тень, произвел бы сковывающее впечатление, но директриса была не робкого десятка.

-- Добрый день, синьора Ринальди, - с безупречной вежливостью поздоровалась она. - Что вам будет угодно?

-- Мне будет угодно, уважаемая синьора, потребовать объяснений, - не дожидаясь приглашения, пиковая дама уселась в кресло для посетителей.

-- Требуйте, я вам их с удовольствием предоставлю, - седая женщина выжидающе сложила руки на столе.

-- Вы же помните причину, по которой я перевела своего сына в вашу школу, - дама чуть смягчила тон, поддаваясь влиянию горделивой директрисы. - Что, должна заметить, стоило мне некоторых усилий.

-- Вы особо подчеркнули, что не выносите никаких скандальных историй, и ваша цель - оградить Массимилиано от них настолько, насколько это возможно, - кивнула та.

-- Именно. Именно так. И что же я слышу?

-- Что же вы слышите, синьора Ринальди?

-- Самый возмутительный скандал! В лицее Беато Анджелико! - дама всплеснула руками.

-- Вероятно, вам довелось узнать о прискорбном случае с Розальбой Карра, - понимающе сказала директриса.

-- Как вы это объясните? - с нажимом проговорила синьора Ринальди.

-- Люди бывают непредсказуемы, даже если они еще не достигли совершеннолетия. Я бы лучше поняла ваше негодование, если бы дело осталось нераскрытым. Но Розальбу поймали почти что за руку, и она понесла за свое поведение самое строгое наказание, какое мы только в силах применить.

-- Хорошо, но ведь это еще не все. Я была очень раздосадована, узнав, что мой сын общается с одной из виновниц этого неприятного инцидента. Этой, как бишь ее, Лорео деи Вескови.

-- Да, они дружны с Анаис, но я не вижу в этом проблемы. Девушка ни в чем не виновата, более того - она на очень хорошем счету в лицее, она одна из лучших наших учениц. Массимилиано не мог бы выбрать себе подругу удачнее.

-- Это не вам решать, - отрезала черная дама. - Не мое дело разбираться, кто виноват, а кто нет. Я не желаю, чтобы мой сын общался с той, чье имя замешано в некрасивой истории. Прошу вас проследить за этим.

Тем вечером Анаис и Масси встретились в библиотеке. Он сидел за старинным письменным столом при тусклом свете настольной лампы и что-то быстро писал на разлинованных листах. Стопка таких же листов, сплошь исписанных его неразборчивым почерком и испещренных беспорядочными помарками, уже высилась рядом. Анаис долго наблюдала за ним, укрывшись в тени книжной полки. Он вызывал в ней чувства сродни материнским: нежность, заботливость, умиление, но не внушал той любви, о которой сам грезил. Время от времени она с тоской спрашивала себя, что будет, когда он поймет, что его надежды беспочвенны? Закончится ли на том их дружба, которую она ценила, несмотря ни на что? Есть ли способ смягчить этот удар, чтобы не разбить ему сердце? Масси, сидящий за столом в облаке мягкого света, среди глухой тишины и вязкой черноты позднего вечера, казался ангелом с хрустальными крыльями. Прекрасным, но пугающе хрупким.

-- Много ли еще осталось до концовки твоего шедевра? - ее голос, неожиданно раздавшийся из темноты, заставил его вздрогнуть.

-- Порядочно, но десятую главу я должен закончить сегодня. Я обещал зачитать ее на завтрашнем собрании литературного кружка, - ответил он.

-- Может, мне лучше уйти и дать тебе спокойно поработать? - предложила она.

-- Нет. Ты меня вдохновляешь. Останься.

Она подошла ближе и села на одно из кресел рядом с ним.

-- Можно почитать? - она указала на пачку исписанных страниц.

-- Нельзя, - Масси улыбнулся и покачал головой. - Если хочешь, приходи завтра на собрание. Тогда и послушаешь, вместе со всеми, чем я тут бумагу мараю.

-- Ты же знаешь, я думаю, у тебя талант.

-- Знаю, но не воспринимаю это всерьез. Ты слишком добрая, ты хвалила бы меня, даже если б я писал хуже, чем Гарольд Роббинс.

-- Гарольд Роббинс плохо пишет?

-- А по-твоему, хорошо?

-- Понятия не имею. Кто это такой вообще? Советуешь?

-- Не советую. Послушай, Анаис, кое-что случилось сегодня, - его лицо словно тучами заволокло. - Моя мать приезжала в лицей и беседовала с директрисой. Она против того, чтобы мы с тобой общались.

-- Это еще почему? - удивилась Анаис.

-- У нее пунктик на скандалах, она их на дух не переносит. По ее мнению, если твое имя оказалось упомянуто в каких-то неприятных сплетнях, то ты - неподходящая компания для меня.

-- Что за чушь? Я ведь ничего не сделала. Понимаю, если б ты связался с Розальбой.

-- К сожалению, доводы рассудка для нее всегда звучат куда тише, чем сплетни, - вздохнул Масси. - Мне стыдно говорить тебе об этом, но она пригрозила, что если мы продолжим общаться, то она позаботится, чтобы тебя вышвырнули из лицея.

-- Как она собирается это сделать, интересно? - ухмыльнулась Анаис скептически.

-- На твоем месте я бы не рвался проверять, - угрюмо протянул Масси.

-- И что, теперь мы перестанем разговаривать, потому что твоя мама так сказала? Я иногда переживала, что нашей дружбе может прийти конец, но, признаться, не ожидала, что это произойдет по такой нелепой причине.

-- Ни в коем случае! Без тебя я зачахну. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, хотя и делаешь вид, что это не так. Никто не заставит меня от тебя отказаться. Я не хочу и не буду жить без тебя. Просто нам нужно быть осторожнее и стараться не мозолить никому глаза.

-- Вот так тайны мадридского двора! - покачала головой Анаис. - Хорошо еще, что в ходе разборок с Карра не всплыла вся правда.

-- О чем ты? Какая правда? - Масси нахмурился.

-- Такая, что преступление Розальбы не больше моего. Единственная ее вина заключается в том, что она угодила в колесо зависти и злобы человека, которому доверяла и которого считала своим другом.

-- Анаис, - он смотрел на нее расширившимися глазами. - Этого не может быть! Это ведь очень серьезно, ты должна понимать.

-- Я понимаю, - мрачно отозвалась она. - Но что прикажешь мне сделать, если истинный виновник торжества - моя сводная сестра? Сор из избы не выносят, Масси.

-- Джулия? - он не верил своим ушам. - Ты уверена?

-- К сожалению, да. Я как-то раз застукала ее с поличным. Зашла в класс, а там была она, и вытаскивала из ящика моей парты тетрадь с конспектами.

-- Она тебя увидела?

-- Увидела, - кивнула Анаис.

-- И что? Как она это объяснила?

-- Никак. Выпустила тетрадь из рук и ушла. Вот такая у меня сестра. Такая Джулия Молинари.

III. ФЛОРЕНТИЙСКИЕ НОЧИ

Сестры были не похожи друг на друга. Старшая - черноокая, темноволосая, уверенная в себе, живая, веселая. Младшая - с ореховыми глазами, пепельно-русыми волосами, тихая, робкая, покорная. Первая - ведущая, вторая - ведомая. Всеобщая любимица и ее верная фрейлина.

Анаис с детства любила наряжаться, у нее были самые хорошенькие платьица. Женщины умилялись при виде нее, принимались восклицать и сыпать ласковыми словами. Маленькая худенькая Эстелла, насупившись, предпочитала отсиживаться в сторонке, или хотя бы укрываться за чьей-нибудь спиной. Она не возражала, чтобы все внимание доставалось Анаис. Она сама служила ее первейшей поклонницей.

-- Ну а ты что же, Эстеллина, куксишься и прячешься? - спрашивали ее с заботливостью, неискренность которой она улавливала даже в своем малом возрасте.

-- А я не люблю, когда меня целуют чужие, - ворчливо отвечала малышка.

Часто случается, что родные братья или сестры не ладят между собой. Кровные узы не всегда в силах препятствовать ревности, зависти, соперничеству. Тем более гордился Джорджо Лорео деи Вескови тем, какая горячая привязанность объединяла его дочерей, и тем более окружающие ими очаровывались. Никто, кроме мадам Де, не замечал в отношениях сестер поводов для тревоги.

-- Ты слишком много внимания уделяешь Анаис, - обвинила она однажды Джорджо. - Тебе следовало бы заняться Эстеллой.

-- О чем ты? Я люблю обеих своих дочерей, - отмахнулся тот.

-- Тогда почему мир всегда вертится вокруг Анаис? Почему она лучше учится? Почему она занимается теннисом, танцами и верховой ездой, а Эстелла не занимается ничем? - не унималась женщина.

-- Потому что Анаис всем интересуется, а Эстелла нет. Она ленивая и болезненная, как ее мать, - пояснил Джорджо.

-- Ты поэтому ее меньше любишь? Она слишком напоминает тебе Клеманс? - с угрожающей ноткой спросила мадам Де.

-- Ах, Дельфина, не выдумывай, - нахмурился мужчина. - Ты постоянно придираешься ко мне, с самого начала. Я уже сказал тебе, что люблю обеих девочек.

-- Мало ли, что ты сказал, - сердито фыркнула она. - Мои глаза говорят мне обратное, а им я верю охотней, чем тебе. По-твоему, Эстелла ничем не интересуется? Она интересуется Анаис, и это мне не очень-то нравится!

-- Почему? - удивился он. - Это же прекрасно! Или ты считаешь, что лучше бы они постоянно собачились?

-- Не впадай в крайности, Джорджо. Причем тут ругань и драки? И все же, у Эстеллы должна быть собственная жизнь, свои интересы и приоритеты. Она не может всегда цепляться за руку Анаис. Рано или поздно той захочется свободы, она попытается сбросить с себя бремя в виде чрезмерно привязанной к ней младшей сестры, и тогда ты поймешь, какую ошибку совершил, вовремя не обратив внимания на нездоровую зависимость Эстеллы.

-- Ты драматизируешь, Дельфина.

-- А ты закрываешь глаза на очевидное, но неприятное, и это тебе еще аукнется, Джорджо, помяни мое слово.

Он прекрасно знал, что Дельфина невзлюбила его с первого дня. Они познакомились, когда ее младшая сестра, Клеманс, привела его в дом как своего жениха. Наивная молоденькая Клеманс влюбилась в него без памяти, тогда как циничная и бесцеремонная Дельфина сразу же раскусила его намерения. Лорео деи Вескови в то время испытывал кое-какие финансовые затруднения, а у отца девочек денег куры не клевали. Впрочем, Клеманс нельзя было отказать в привлекательности, что делало такой вариант лишь еще более заманчивым. Джорджо почти удалось убедить самого себя, что он ответил взаимностью на чувства Клеманс. Вопреки протестам Дельфины, брак состоялся, и в первые годы пара даже могла похвастаться подобием идиллии.

Проблемы начались после появления на свет Анаис. Клеманс впала в послеродовую депрессию, обезобразившую ее внешность и характер, Джорджо с каждым днем все больше раздражался, и уже не мог лгать ни себе, ни жене относительно своих чувств. Впав в отчаяние и окончательно подорвав свой хрупкий организм, Клеманс начала сильно болеть. Понимая, что отчасти виноват в ее страданиях, Джорджо несколько раз пытался наладить их отношения. В момент одного из таких благих порывов и была зачата Эстелла, рождение которой в итоге стоило Клеманс жизни. Она протянула еще год после появления второй малышки, но все это время знала, что уже обречена. Дельфина всегда считала Джорджо виноватым в смерти своей сестры. Она мечтала никогда больше не видеть этого человека, но не могла бросить на произвол судьбы своих племянниц.

На похоронах супруги Джорджо не плакал. Он молча смотрел, как опускали в яму белый лакированный гроб и закидывали его землей, осознавая, что никогда не любил эту женщину и не сожалел о ее потере. Зато у него остались две дочери, и он всем сердцем обожал старшую. Эстелла была еще слишком мала, это пухлое крикливое существо, без пола и черт лица, не вызывало в нем воодушевления, но в Анаис, которая уже умела ходить и говорить, он видел отражение самого себя. Эта красивая миниатюрная девочка, еще такая чистая и невинная, ничего не знавшая об огромном мире за стенами уютного дома, полностью принадлежала ему. И Джорджо задумал вылепить из Анаис самое совершенное, самое счастливое создание на свете. Этому он решил посвятить жизнь, и следовал своей цели, пока однажды Анаис не стало.

Он вспомнил о пророческих словах мадам Де, когда Эстелла вернулась из долгого добровольного заточения в монастыре. Тогда он собственными глазами увидел и убедился, что его младшая дочь так и не освободилась от нездоровой привязанности к старшей, и могла с таким же успехом умереть вместе с Анаис. Эстелла проводила дни напролет взаперти в своей комнате. Она не читала книг, не писала писем, не разговаривала ни с кем по телефону, даже не спала, - судя по всему, она просто сидела в кресле и смотрела в окно. Когда ее очень просили, она спускалась к обеду, но ела мало, а в основном сидела, подперев голову, и гоняла по тарелке кусочки остывшей пищи. Разговаривала она неохотно и односложно, и никогда не улыбалась. От одного ее внешнего вида всем становилось не по себе: бледность с землистым оттенком покрывала ее лицо, под глазами залегли пугающие темные тени, поредевшие волосы она носила собранными в неаккуратный хвост, и одевалась всегда только в черное. В конце концов, не только она пряталась за запертой дверью своей спальни, но и все домашние стали избегать встреч с ней.

Джорджо предпринял несколько попыток вывести Эстеллу в оперу или на прогулку по городу, но та отказалась, и он не стал настаивать. Он призвал на помощь Ванессу и Джулию, полагая, что женщинам друг друга понять проще. Те, во время одной из своих прогулок по магазинам, купили несколько приятных безделиц, и вечером Джулия постучалась в комнату сводной сестры с парой цветных пакетов в руках. Эстелла впустила ее, приняла подарки и кисло поблагодарила. Тех безделиц никто больше никогда не видел - скорее всего, она их выбросила. Прошел месяц, и Эстелла снова попросилась в монастырь. Тогда Джорджо не выдержал и подключил тяжелую артиллерию, огонь которой непременно задел бы и его самого, но выбора у него не оставалось: он позвонил мадам Де.

Та примчалась на следующий же день. Джорджо никогда бы не подумал, что неповоротливый черный "Роллс-Ройс" может двигаться с такой скоростью и так ловко преодолевать повороты, если бы сам не увидел, как это раритетное чудо пронеслось по гравиевой дорожке и слету затормозило перед парадным крыльцом. Подняв на вилле "Олеандры" страшный шум и суматоху, тетка едва ли не силком вытащила Эстеллу из ее темной, затхлой спальни, этой обители депрессии, и запихнула в автомобиль.

-- Позволь мне хотя бы взять свои вещи! - жалобно просила Эстелла, пока мадам Де располагалась на заднем сиденье: поправляла шляпу, съехавшую набекрень, и распутывала сцепившиеся между собой ручки от сумки и длиннющие нити жемчуга.

-- Ха, какие такие вещи? - воскликнула та. - Веревку пушистую и мыло душистое?

-- Тетя, это не смешно, - возмутилась девушка. - У меня с собой нет ни одежды, ни зубной щетки.

-- Твое унылое тряпье одеждой-то назвать язык не поворачивается. Успокойся, тебе ничего не понадобится. Мы едем в "Four Seasons", там есть все. А чего нет - то купим.

-- Зачем ты меня туда везешь? - по тону, которым Эстелла задала этот вопрос, можно было предположить, будто тетка везла ее в тюрьму. - Я не хочу!

-- Знаю я, чего ты хочешь, - одернула ее мадам Де. - Моя цель в том и состоит, чтобы заставить тебя перестать этого хотеть.

В отеле "Four Seasons" царило величественное спокойствие. Консьерж вел их по залам столь великолепным, что никакие проблемы, казалось, не осмелились бы туда войти. Гостиница располагалась в двух зданиях эпохи Ренессанса, одно из которых некогда было дворцом, а второе - женским монастырем. Палаццо ранее принадлежал Папе Римскому, затем - офису первой итальянской железнодорожной компании, и даже египетскому наместнику, который продал дворец, когда ему отказали в разрешении разместить там гарем. Словом, на протяжении веков эти здания принадлежали самым знатным флорентийцам, оставившим там богатейшее наследие. Мраморные полы и лестницы, фрески и барельефы, колонны и статуи - все воспевало блеск и величие славного прошлого. Отель походил бы на музей, прекрасный, но холодный и бездушный, если бы тысяча продуманных деталей не создавали в нем ощутимый уют. Бархатные диваны и глубокие кресла, разноцветные подушки, богатые гардины из тяжелых тканей, узорчатые восточные ковры, яркие экзотические цветы, - все призвано было радовать глаз и душу.

Их привели в просторный, по-королевски обставленный номер. Окна от полу до потолка, завешенные роскошной парчой, выходили в сад Герардеска, этот городской оазис, самый большой частный парк во Флоренции. Стены украшала лепнина, на потолке расцветала роспись в нежных тонах, пол покрывал мягкий ковер, в котором ноги утопили по щиколотку. Эстелла обвела все это равнодушным взглядом, подошла к огромной кровати и легла. Мадам Де посмотрела на это с неодобрением.

-- Не хочешь выйти в сад, выпить чего-нибудь холодного на террасе? - спросила она.

-- Не хочу. Если ты не против, я просто полежу, - тускло отозвалась Эстелла.

Женщина покачала головой. Она понимала: Эстелла собирается лежать и смотреть в никуда, как она привыкла делать это дома. Спать она не станет, а, быть может, как раз сон-то и мог бы принести ей облегчение. Она вышла и тихонько притворила за собой дверь. Вернувшись спустя минут двадцать с подносом, на котором стоял стакан фруктового сока, она нашла племянницу в том же положении, в каком оставила. Эстелла за это время не пошевелилась, казалось, она даже не дышала. Мадам Де подошла к ней с напитком и заставила выпить все досуха. Эстелле пришлось покориться, а вскоре после этого ее сморило. Она снова положила голову на хрустящую подушку, но на этот раз заснула, и проспала она целый день и целую ночь глубочайшим сном, черным, без сновидений.

Утром ее разбудили птицы. Она разлепила глаза и тяжело поднялась с кровати. Шаркая, добрела до ванной, включила свет и встала под душ. Упругие струи воды приятно тонизировали кожу и как будто наполняли все тело новыми силами, их монотонный шум действовал умиротворяюще. Она простояла под душем очень долго, пока ей, наконец, не надоело. Тогда Эстелла вытерлась пушистым полотенцем, завернулась в халат и вышла на балкон. Внизу перед ней расстилался чудесный сад, со столиками под зонтиками, цветущими кустами и клумбами, бассейном и беседкой. Ей вдруг захотелось спуститься туда, потрогать ногой прохладную голубую воду и мягкую траву. Что она и сделала, не смущаясь своего банного облачения и мокрых волос. Служащие гостиницы были слишком хорошо вымуштрованы, чтобы позволить себе косые взгляды. С безупречной услужливостью проводили они ее на террасу, усадили за столик и принесли легкий завтрак, от которого Эстелла даже не отказалась.

Час спустя из недр дворца выплыла мадам Де, в длинном шелковом платье и широкополой соломенной шляпе. Она всплеснула руками, завидев племянницу.

-- Вот ты где! Жива-здорова! А я уж думала полицию вызывать, - произнесла она своим гортанным голосом, усаживаясь на подушки.

-- Ты спала, я не стала тебя беспокоить, - объяснила Эстелла. - Мне захотелось прогуляться.

-- Очень хорошо, птичка моя, замечательно! - одобрила мадам Де. - Я смотрю, сон пошел тебе на пользу.

-- Ты, вероятно, на это и рассчитывала.

-- Что это ты имеешь в виду? - тетя плохо изобразила невинность.

-- Я прекрасно знаю, что не смогла бы заснуть так крепко и так надолго сама по себе, - ответила племянница. - Это все твой волшебный сок.

-- Надеюсь, душенька, ты на меня не сердишься, - тут же сдалась она. - Это все для твоего же блага!

-- Не сержусь, но больше так не делай, пожалуйста, - сказала Эстелла.

-- Ты доверься мне. Все у нас будет хорошо, уж я позабочусь. Не дам тебе пропасть!

У мадам Де имелся один важный талант, которым природа обделила Эстеллу: она умела быть счастливой. И, как все люди, наделенные этим даром, полагала, что другие ничуть не хуже. Если же кому-то что-то мешало ощутить счастье, по ее мнению, хватало доставить этому человеку немного радостей, чтобы исправить положение. Представления о радостях у нее оригинальностью не отличались: она любила оперу, вино, магазины и спа-процедуры. Этим всем она и постаралась занять свою ненаглядную племянницу.

-- Смотрите, какая она красавица, - говорила мадам Де стилисту в парикмахерской. - Но эти унылые волосы! Можно их как-нибудь оживить?

И Эстелла вышла из салона золотистой шатенкой, с гладкой, блестящей, модно подстриженной гривой вернувшихся к жизни волос.

-- Смотрите, какая она стройная, точеная, - говорила мадам Де консультантам в бутике. - Но эти мрачные тряпки! Можно как-нибудь особо выгодно оформить ее фигуру?

И дальше по улице Эстелла шла в элегантном платье, подчеркивавшем ее балетную хрупкость и изящность.

-- Смотрите, какая она хорошенькая! - говорила мадам Де визажисту. - Но эта мертвенная бледность! Можно как-нибудь сделать лицо повыразительнее?

И Эстелла уже с трудом узнавала себя в зеркале: оттуда на нее смотрела действительно интересная девушка, ухоженная, холеная, со вкусом и шиком одетая. Такая могла бы смело ходить рука об руку с Анаис, а не семенить всегда на шаг позади.

-- Смотрите, какая молоденькая, - говорила мадам Де специалисту в массажном салоне, - а уже окаменелая, как старуха! Можно ее привести в чувство?

И ее тело наслаждалось массажами с ароматными маслами и горячими ванными с душистой пеной и лепестками цветов. Вокруг мерцали свечи, под тихие переливы успокаивающей музыки мысли замедлялись и неспешно приходили в порядок. В какой-то момент Эстелла почти позабыла, что ее участь - страдание, и конца ему быть не может.

-- Смотрите, какая у меня племянница, - наконец, говорила гордая мадам Де девушке в билетной кассе театра. - Но такая печальная! Дайте-ка нам билет на лучшую оперу и лучше места, что у вас есть.

Внешне Эстелла преобразилась до неузнаваемости, а все, что таилось внутри, скрывалось от глаз. Вечером они отправились на "Ринальдо", оперу Генделя. Эстелла выглядела нарядно, но не вычурно, в платье цвета слоновой кости с глубоким вырезом сзади, открывавшим взору красивую ложбинку на гладкой спине. Ей нравилось общество тети, нравилось собственное отражение, нравилась опера, но счастья она так и не позволила себе ощутить. Когда Альмирена на сцене запела свою невыносимо печальную арию "Дай мне слезами выплакать горе", Эстелла порадовалась тому, что в зале темно, и никто не мог увидеть, как слезы неудержимо покатились по ее лицу. Музыка разрывала ей сердце, воскрешала всю ту боль, что мешала жить и дышать. Она тихо плакала в темноте, и не могла остановиться. Сквозь туманную пелену слез ей показалось, будто в одной из соседних лож она заметила знакомые глаза. Такую удивительную синеву трудно было забыть или с чем-либо спутать. Это не Асканио Реджинелла ли смотрит на нее, или сквозь нее, из напоенного музыкой мрака театрального зала? Эстелла смахнула соленые капли с ресниц и прищурилась. Дверь в той ложе плавно закрывалась, кто-то только что покинул ее. Шестое чувство подсказывало Эстелле: Асканио Реджинелла ушел из театра, но не из ее жизни.

В своих рейдах по магазинам мадам Де неутомимостью могла бы соперничать с золотоискателями Дикого Запада. Она обожала гулять по улицам Торнабуони и Кальцайоли, где с упоением разыскивала в ворохе добротных, но будничных вещей нечто в своем стиле: броское, дерзкое, игриво граничащее с безвкусицей. Она знала наперечет все студии и комнаты мод, скрывавшиеся на верхних этажах старых городских дворцов, куда вели двери без зазывающих табличек, зато с роскошной резьбой. Там ее визитам были рады, встречали комплиментами, кофе и холодным вином, иногда вызывали моделей для показа новых вещей. Мадам Де хлопала в ладоши, когда видела то, что казалось ей особо красивым: замысловатые шляпы, длинные перчатки, гротескные воротники, немыслимые туфли, пышные юбки, меховые боа до полу, крупные украшения. Она пропадала в парфюмерных отделах, как в магических пещерах, надолго, почти без надежды вернуться. Если бы не отголоски здравого смысла, она покупала бы по нескольку флаконов духов каждый день. Ароматы ей нравились того же типа, что и одежда: сладкие, тяжелые, агрессивные, однако именно они ей больше всего подходили и дополняли ее образ завершающим штрихом, эффектным шлейфом.

Эстелла следовала за тетей, будто карманная собачка. Первый из походов даже вызвал у нее некое подобие любопытства: ей еще не доводилось видеть такого количества столь необычных вещей, а у мадам Де за годы практики развился нюх отыскивать их повсюду. К счастью, она не пыталась нарядить племянницу в том же духе, что и себя самое. Она с удовольствием покупала Эстелле подарки, но выбирала все больше то, что подходило юной и хрупкой девушке, и делало ее краше, а не превращало в посмешище. Эстелла с удивлением обнаружила, что ее тетя обладает вкусом утонченным и рафинированным, однако для самой себя отчего-то избрала иную внешнюю политику. Второй поход по магазинам Эстелла выдержала молча и стойко, но на третий, наконец, сдалась.

-- Тетя, когда ты здесь закончишь, может, сходим в Уффици? - тихонько проговорила она, склоняясь к мадам Де, которая сидела в кресле, медленно курила и ждала демонстрации новых осенних пальто в студии какого-то местного дизайнера.

-- Ради любви господней, только не в Уффици, - со священным ужасом отозвалась та. - С детства терпеть не могу туда ходить. В школе нас все время туда водили, а мне никогда так не хотелось спать и есть, как во время блужданий по этим Уффици. И там вечно толпы оголтелых туристов.

-- Может, тогда, в палаццо Питти? - предложила Эстелла. - Там можно и в саду погулять.

-- Чего это тебя на музеи потянуло? - мадам Де приподняла длинную, четко очерченную карандашом бровь. - Нет, не люблю музеи. Если тебе надоело гулять по магазинам, пойдем лучше поедим.

Голода Эстелла не чувствовала, но, когда они пришли в ресторан, чтобы не расстраивать тетю, заказала томаты с моцареллой и базиликом, и выпила немного вина. Охлажденное шардоне из Венето приятно освежало и наполняло какой-то волшебной легкостью. Мадам Де развлекала ее беседой, но Эстелла витала далеко, и до нее было не докричаться.

-- Чем бы ты хотела заняться сегодня вечером? - спросила она племянницу, извлекая из сумочки зажигалку с гравировкой и тонкую сигарету.

-- Ничем, если можно, - ответила та. - Мне не хочется никуда выходить.

-- Раз так, то надо хорошенько устать к вечеру. Сейчас пообедаем, и пойдем в музей, если уж тебе так хочется. Любой, на твой выбор, я вынесу даже Уффици. Ведь вытерпела же ты мои экспедиции по магазинам, а это не всякому под силу, - женщина выпустила белесую струйку дыма.

-- Да у меня что-то уже и желание пропало идти в музей, - хмуро протянула Эстелла.

-- Чего же ты тогда хочешь? Ну, говори, выбирай, требуй, чего угодно проси, все сделаю, на луне прокачу, если пожелаешь!

-- Ничего мне не нужно, тетя, - вяло улыбнувшись широте ее души, отказалась она.

-- Это никуда не годится, - помотала головой мадам Де и загасила едва начатую сигарету. - Погоди, пойду, попудрю носик, и мы что-нибудь придумаем. Сидеть и плакать я тебе не позволю.

Ее величавая фигура проплыла по залу и исчезла за портьерой, отделявшей вход в дамскую комнату. Оставшись в одиночестве, Эстелла принялась разглядывать других посетителей. Взгляд ее споткнулся об одного из них, и она моментально вся подобралась, выпрямилась, прежде чем он успел заметить ее. За столиком у окна, наматывая на вилку пасту с трюфелями, сидел Асканио Реджинелла. Он кивнул ей приветственно, она ответила тем же. Она окинула его взглядом и в очередной раз поразилась редкой красоте. Он был, как всегда, безупречен, во всех мелких деталях, составлявших его образ. Девушки за соседним столиком, очевидно, придерживались того же мнения: они прожигали Асканио взглядом, сначала кокетливо, из-под ресниц, затем, не возымев успеха, - откровенно, прямо, и опять же тщетно. Он настолько умело делал вид, что не замечал их внимания, что Эстелла стала подозревать его в искренности. Ее-то он заметил, что не могло не польстить самолюбию, однако поздороваться не подошел. Вскоре вернулась мадам Де, и увела племянницу из ресторана.

* * * * *

Эстелла долго ходила по комнате с телефоном в руках. То, чего требовало сердце, противоречило всем ее принципам. Решиться сделать один звонок оказалось несказанно тяжело. С подобным вопросом ей было бы нелегко обратиться к кому угодно, но от одной мысли, что придется звонить сводной сестре и спрашивать, она испытывала неконтролируемое отторжение. Джулия не выказывала ей никакой враждебности, напротив - была сама любезность. Она не подняла бы Эстеллу на смех, и даже, пожалуй, не стала бы осуждать, и все же необходимость позвонить ей казалась жестоким наказанием. Однако ничего другого она придумать не смогла и, в конце концов, скрепя сердце, набрала номер.

-- Эстелла, вот так сюрприз! - воскликнула на том конце провода Джулия. - Как твои дела?

-- Нормально, - пробубнила Эстелла, раздосадованная необходимостью обмена стандартными фразами.

-- С мадам Де, наверное, жутко весело? - предположила она.

-- Да, ничего. Послушай, я хотела кое-что у тебя спросить, - Эстелла решила не терять больше времени на пустые разговоры; каждое слово, сказанное сестрой, ей претило.

-- Спрашивай, - охотно согласилась Джулия.

-- Ты, случайно, не знаешь, где я могу найти Асканио Реджинелла? - на одном дыхании выпалила Эстелла.

-- О господи, понятия не имею! - был ответ. - Откуда я могу знать? Пожалуй, тебе следует спросить у Стефано, он может быть в курсе. Сейчас я тебе его дам, он тут, рядом.

-- Не надо! - заикнулась Эстелла, но поздно: Джулия, не дожидаясь ее реакции, уже передала трубку.

-- Да, - услышала она голос Стефано.

-- Привет, - сухо поздоровалась Эстелла. - Ты можешь мне сказать, где найти Асканио Реджинелла?

-- Реджинелла, - задумчиво повторил он. - Вообще-то, мы не общаемся. Я его видел в последний раз тогда же, когда и ты.

-- Спасибо, - бросила она, и собралась было нажать на отбой.

-- Погоди, - остановил ее Стефано. - У Реджинелла есть особняк на бульваре Макиавелли. Номер не знаю, но там такие большие ворота с фонарями, трудно не заметить. Дом называется "Лилии Медичи", или как-то так, эти лилии еще на воротах выкованы тоже. Он там чаще всего живет, насколько мне известно. Во всяком случае, имеет смысл справиться там, если он тебе нужен.

-- Спасибо, - повторила Эстелла уже чуть мягче. - Пока.

И, наконец, закончила разговор, вызывающий у нее отвращение. По крайней мере, эта пытка прошла недаром: она узнала то, что хотела.

Эстелла оглядела себя в зеркале и тяжело вздохнула. Мадам Де сумела придать ей приличный вид, однако подернутые тоской глаза все равно выдавали глубоко несчастного человека. Может, одежда и макияж хоть немного скрасят это впечатление, подумала она. Из нежно-голубого пакета, лежавшего на покрывале, она извлекла струящееся летнее платье цвета морских раковин. Ткань приятно холодила кожу, а наряд делал ее очень похожей на балерину. Эстелла даже не поленилась вдеть в уши жемчужные сережки, а к губам прикоснулась полупрозрачной помадой. И вот ее отражение лишилось большой доли трагизма, вместо этого став похожим на распускающийся садовый цветок. Захватив маленькую сумочку с серебристым замочком и сунув ноги в балетки, она вышла из номера.

Консьерж с готовностью вызвал для нее такси. Она попросила водителя довезти ее до ворот Порта Романа. Расстояние, которое ей требовалось проехать, было ничтожным, но из-за движения на дорогах в центре города времени на него ушло довольно много. Эстелла пребывала в прострации, она ничего не видела и ничего не слышала, и даже вовсе ни о чем не думала. Когда таксист остановил машину, она не сразу поняла, что они достигли пункта назначения. Ему пришлось окликнуть ее два раза, прежде чем она вздрогнула и очнулась. Заплатив, Эстелла вышла на площадь и двинулась вверх по зеленому бульвару Макиавелли. Там было спокойнее, чем в самом историческом сердце города. Ни магазинов, ни кафе, ни достопримечательностей, ни офисов на той улице не находилось, а потому туристов и деловых людей в большом количестве туда ничто не влекло. Эстелла одиноко брела по тротуару, разглядывая увитые ползучей зеленью заборы и ворота роскошных старинных особняков. Ее очаровывало это место: с одной стороны, оно находилось почти в самом центре Флоренции, оттуда было рукой подать до палаццо Питти; с другой стороны, здесь царило умиротворение, характерное для тихого пригорода, а из окон домов виднелись зеленые склоны холма, кипарисы и оливковые рощи. Наслаждаясь неспешной прогулкой, она почти дошла до площади Галилео, когда в глаза ей бросились широкие и высокие кованые ворота, похожие на гигантское металлическое кружево, поставленное вертикально. Ворота украшали вычурные фонари и гербы с флорентийскими лилиями. Эстелла поняла, что достигла цели своего пути, и остановилась.

Попасть за эти сказочные ворота оказалось не так-то просто. На звонок вышел мажордом и внимательно осмотрел незваную гостью сквозь черные кованые завитки.

-- Добрый день, синьорина. Чем могу быть полезен? - поинтересовался он с холодной вежливостью.

-- Скажите, пожалуйста, здесь ли я могу найти Асканио Реджинелла? - спросила девушка.

-- Вы договаривались о встрече? - пожелал уточнить мажордом.

-- Нет, - смутившись, мотнула головой Эстелла. - Но если он дома, скажите ему, пожалуйста, что пришла Эстелла Лорео деи Вескови. Возможно, он не будет против меня видеть.

-- Я уточню, синьорина. Прошу прощения, одну минуту.

Мажордом исчез за деревьями, почти полностью скрывавшими дом. Эстелле казалось, что она прождала целый час, тогда как на деле прошло минут пять, прежде чем ворота стали плавно раскрываться перед ней. Мажордом на этот раз дожидался ее на крыльце, и пригласил войти. Ее провели в комнату с потолками высокими, будто в церкви, и узкими окнами во всю высоту стен, задрапированными темно-зеленым бархатом. Асканио Реджинелла сидел в глубоком кресле, закинув ногу на ногу, и читал газету, на низком столике у его ног стоял поднос с кофейником и миниатюрная чашка. Выглядел он очень непривычно: пышные волнистые волосы топорщились во все стороны, будто он только что встал с постели, о том же свидетельствовало и облачение - чернильно-синий шелковый халат и бархатные тапочки. Неторопливым жестом он указал Эстелле на второе кресло, и она осторожно присела на его краешек.

-- Ты что, только встал? - спросила она, не без удовольствия рассматривая его необычный облик.

-- Да, - коротко ответил Асканио.

-- Но ведь за полдень уже, - оторопела Эстелла.

-- И что? - он изогнул бровь. - Я люблю гулять до рассвета и спать до обеда. Хочешь кофе?

-- Нет, спасибо, я завтракала, - отказалась она.

-- Ладно, как знаешь. Я слушаю, - он сложил газету и откинул ее в сторону.

-- Что? - она озадаченно уставилась на него.

-- Ты же пришла зачем-то, - сказал он. - Выкладывай, я тебя слушаю.

И только тут Эстелла в ужасе осознала, что не имела ни малейшего понятия, зачем она искала его, и зачем пришла. Ей нечего было ответить. Ее сознание металось в панике, не предлагая ни одного мало-мальски годного объяснения столь странного поступка. Наконец, она почувствовала необходимость сдаться. Сказать правду, какой бы нелепой та ни оказалась, все же было менее глупо, чем сидеть, открывая и закрывая рот, будто рыба, и молчать.

-- Честно говоря, я не знаю, Асканио, - выдохнула она, отводя взгляд. - Не могу объяснить, что заставило меня прийти сюда, мне просто вдруг этого нестерпимо захотелось. После того, как мы несколько раз случайно пересеклись, мне как будто казалось, что это все неспроста.

-- Хм. Необычная причина для визита. Но чего ты от меня-то хочешь? - его вопросительный взгляд прожигал в ней дыру.

-- Сама не знаю, - потупилась Эстелла, чувствуя, что краснеет.

-- Ты хочешь со мной пообщаться? Сходить куда-нибудь? Завести дружбу? - она не могла разобрать, пытался ли он таким образом ее поддержать или унизить.

-- Нет, наверное, - она с силой впивалась пальцами в подлокотник и вся горела. - Не знаю.

-- Придется тебе определиться, что-нибудь выдумать, иначе я ничем не смогу тебе помочь, - холодно сказал Асканио.

-- Прости, что побеспокоила тебя, - она вскочила на ноги. - Не стоило этого делать. Такого больше не повторится. Доброго дня!

Не дав ему возможности себя остановить, Эстелла развернулась и вылетела из комнаты, а затем и из дома. Ей казалось, что она вот-вот сгорит, обратится в пепел. Она быстрыми шагами пошла вниз по улице, при этом лихорадочно копаясь в сумочке, сама не представляя, что пыталась там отыскать. Ее поедал стыд, ей хотелось провалиться сквозь землю. Какой дурой она выставила себя перед ним, какой позор! В самом деле, какого черта она к нему явилась? Ведь не могла же она унизиться до такой степени, чтобы просить об общении, если не о дружбе, человека, которого никто не любил, а особенно - которого не любила Анаис. На обратном пути Эстелла не взяла такси, ей хотелось подышать свежим воздухом, прийти в себя. Движение помогало успокоиться. Мало-помалу дыхание ее выровнялось, голова перестала вращаться. Когда она шла по улице Борго Пинти, на которой располагался отель, она уже могла скрывать внешние признаки пережитого позора и унижения. Скрывшись в номере, она отказалась от настойчивых предложений мадам Де куда-нибудь пойти, выпила двойную дозу успокоительного и улеглась спать. На сон она возлагала большие надежды, только в его объятиях она и могла хоть ненадолго забыться.

Наступил теплый летний вечер пятницы. Народ высыпал на узкие улицы и уютные площади старинного города, чтобы провести это время в праздности и удовольствиях. Заполнились до отказа открытые террасы ресторанов, где официанты сбивались с ног, разнося тарелки с пастой, подносы с пиццей и кувшины с вином. Нагретый воздух полнился соблазнительными и манящими ароматами тосканской кухни и крепкого кофе. Всюду журчали беседы и звенел смех. В такой вечер выходили все, кто только мог, никакая сила не удержала бы флорентийцев и гостей города по домам. Одна только Эстелла, призрак среди живых людей, оставалась верна своему добровольному заточению. В преддверии волшебных летних сумерек она сидела в номере гостиницы, безо всякого интереса листая журналы своей тетки. От этого занятия ее отвлек стук в дверь.

Пришел Асканио Реджинелла. Он вальяжной походкой пересек комнату и, не дожидаясь приглашения, уселся на диван, будто у себя дома. Однако Эстелле было не до возмущения подобной фамильярностью. Она вспомнила инцидент в его особняке, вспомнила, что стоит перед ним в трикотажных штанах, футболке и с непричесанными волосами, и ей захотелось кричать. Он же выглядел, как всегда, с иголочки: стильная укладка, светло-серые брюки, синий блейзер с морской символикой, белоснежное поло, ни дать ни взять - современный денди.

-- Почему ты сидишь в гостинице в такой вечер? - забыв поздороваться, однако с неожиданной приветливостью произнес он.

-- А ты что здесь делаешь? - поинтересовалась она в свою очередь.

-- Ты не ответила на мой вопрос. Мадам Де не взяла тебя с собой?

-- Я сама отказалась с ней идти.

-- А со мной не откажешься?

-- С тобой? - Эстелла вскинула на него удивленный взгляд. - Куда?

-- Да куда угодно! Там, снаружи, праздник на каждом углу. Все пьют, едят, разговаривают, гуляют, танцуют. Лично я хочу стать частью всего этого. Я собираюсь прогуляться, зайти туда, где мне больше всего понравится, съесть столько, сколько влезет, и выпить столько, сколько осилю. Ты как?

-- Приглашаешь меня на ужин, после того, что я учудила? - не поверила своим ушам Эстелла.

-- Забудь ты об этом, - махнул рукой Асканио. - Предположим, ты была пьяна.

-- Но я была абсолютно трезвая! - заверила его она.

-- Madonna mia, вот это зануда! - он закатил глаза. - Доказываешь лишний раз, что трезвая ты ни на что не годишься. Ты так и пойдешь, или накинешь что-нибудь менее нонконформистское?

-- Я еще не сказала, что согласна, - заметила Эстелла.

-- Ладно, мое дело предложить, - он встал. - Не хочешь - как знаешь. Я пошел.

-- Подожди! - поспешно остановила она его, понимая, что совершает глупость, но всем сердцем желая довести дело до конца. - Я быстро соберусь.

Отчетливей всего из того вечера Эстелле запомнилось, что она, впервые за долгое время, снова улыбалась. Они блуждали по кривым улочкам, не имея никакой цели, и в прозрачных сумерках в колыбели Ренессанса задремало ее горе. У нее будто раскрылись глаза, она прозрела и увидела, какая ее окружала красота. В глубине сердца затеплился пока еще робкий восторг. Асканио оказался совершенно прав: вся Флоренция наслаждалась жизнью на закате чудесного дня. На площади Альдобрандини зеваки тесным кольцом окружили танцоров танго, развлекавших толпу пламенным зрелищем под открытым небом. На площади Синьории, под хрупкими арками лоджии Ланци, играл оркестр девочек, таких маленьких и тоненьких, что инструменты некоторых едва ли не превосходили размерами юных оркестранток. Однако музыка, которой они наполняли пространство, обладала огромной, нечеловеческой силой. Слушая ее, хотелось выпрямиться, высоко поднять голову, поверить в лучшее и бесстрашно двинуться вперед, навстречу будущему, которое под такую музыку могло быть только светлым. Под тентами кафе "Rivoire" подавали густой горячий шоколад на серебряных подносах. Эстелле вдруг захотелось шоколада, и они посидели на террасе, слушая оркестр девочек и попивая тягучий сладкий напиток. Возле Дуомо им попалась запоздалая упряжка, и они прокатились по центру и вдоль набережной, любуясь разноцветным городским освещением в еще не окончательно сгустившейся темноте. Кучер остановил коляску возле Старого Моста. Ювелирные лавки уже позакрывались, их витрины и низенькие входы скрылись за деревянными ставнями с массивной узорчатой ковкой, и они стали похожи на огромные сундуки-кассоне XVI века, полные драгоценностей. Неподалеку от реки Асканио и Эстелла свернули в укромный переулок, в котором скрывался от толп туристов один уютный ресторан. Там не было метрдотелей и сомелье в белых пиджаках, зал не сиял хрусталем и позолотой, зато там все располагало к тому, чтобы расслабиться и получить удовольствие от чудес знаменитой итальянской кухни. Отменную домашнюю еду подавали щедрыми порциями. Эстелла с удовольствием ела и пила вино, которое Асканио заказывал, не скупясь.

-- Что ты со мной сделал? - слегка заплетающимся языком спросила Эстелла, когда они шли под руку обратно на улицу Борго Пинти. - Я давно уже не чувствовала себя так хорошо! Мадам Де старалась, но у нее и близко не получилось.

-- Мадам Де, по всей вероятности, заказывала маловато вина, - ответил он. - А вот я теперь не знаю, как перед ней оправдываться за то, что ты еле стоишь на ногах.

-- Вот уж неправда! - негодующе воскликнула она.

Однако то была абсолютная правда. Эстелла не вспомнила, как перебрала шампанского, когда оказалась в обществе Асканио в библиотеке виллы "Олеандры" во время приема в саду. И она не обратила внимания, что выпила больше, чем следовало, нынче вечером. Было ли то случайностью, или Асканио намеренно старался лишить ее ясности разума, - этим вопросом Эстелла не задалась.

Следующие несколько дней она сгорала от нетерпения, но ничего не происходило. Эстелла вздрагивала, если кто стучал в дверь их номера, но каждый раз ее ждало разочарование. Во время прогулок по городу, в кафе, ресторанах и магазинах, она всюду искала его глазами, но не находила. Позвонить или прийти к нему сама, после прошлого своего опыта, она не решалась. Наконец, терпеливое ожидание было вознаграждено: сначала явился посыльный с пышным букетом розовых пионов "от Асканио Р.", а следом - и сам Асканио, как всегда красивый, как всегда зовущий жить.

Эстелла влюбилась очень быстро. То ли тому способствовала отчаянная тяга ухватиться за что-нибудь, чтобы выбраться со дна, то ли она не могла существовать без эмоциональной зависимости и почти маниакальной привязанности к кому-либо. Как бы там ни было, не прошло и месяца, а мысли Эстеллы до краев наполнились одним только Асканио. Мадам Де знала об этом, но не могла определиться, хорошо это или плохо. С одной стороны, ее племянница как будто начала оживать, у нее заблестели глаза, она стала есть, спать и прихорашиваться без вспомогательных средств и принуждения. С другой стороны, ей не нравился Асканио Реджинелла, и даже не из-за его репутации; что-то неуловимое в нем сильно настораживало ее. Она воздерживалась от резких суждений и действий, но предприняла попытку увести мысли Эстеллы в ином направлении. Ведь если та вылезла из своей воображаемой могилы, ее должно было занимать собственное будущее.

-- Как ты себя чувствуешь, душенька? - разговор она начала издалека.

-- Хорошо, тетя, - ответила Эстелла. - Я даже не думала, что когда-нибудь смогу снова почувствовать себя так хорошо!

-- Выглядишь ты тоже славно, - одобрительно кивнула мадам Де. - По-моему, ты уже почти совсем поправилась. Хочешь вернуться домой?

-- На виллу "Олеандры"? - задумчиво проговорила Эстелла, помешивая соломкой клубничную маргариту. - Нет, не хочу, там Джулия.

-- Ты не можешь избегать ее вечно, нравится тебе это или нет, вы - одна семья.

-- Она мне не семья! - запротестовала девушка.

-- Ладно, пусть так, все равно с тобой бесполезно спорить на эту тему, - сдалась мадам Де. - Но что ты собираешься делать дальше?

-- В смысле? - не поняла вопроса Эстелла.

-- Ты не можешь всю жизнь проторчать в отеле, ничего не делая, только слоняясь по городу.

-- По-моему, ты только этим и занимаешься, почему же я не могу?

-- Потому что, во-первых, мне уже много лет, и я сделала много дел. Я училась, работала, или делала вид, что учусь и работаю, три раза выходила замуж... и делала вид, что была замужем. Во-вторых, я и сейчас не бездельничаю: я занята благотворительностью и поисками нового мужа, желательно молоденького. Поэтому скоро мне придется вернуться в Париж, там у меня дел невпроворот. А чем займешься ты?

-- Вернусь на виллу "Олеандры", раз уж так, - кисло пробормотала Эстелла.

-- Хорошо, вернешься домой. А дальше? Там ты тоже не можешь сидеть, сложа руки. Надо чем-то заниматься, птичка моя. От постоянного безделья в голову лезут все самые мрачные мысли, уж поверь мне на слово. Тебе следовало бы поучиться чему-нибудь интересному. Что тебе нравится?

-- Понятия не имею, - она пожала плечами. - Я не думала об этом.

-- Как, совсем? - не поверила мадам Де. - Должна же у тебя быть какая-нибудь мечта.

-- Мечта у меня есть, - Эстелла расплылась в глупой улыбке. - У нее волнистые каштановые волосы, точеные черты лица и синие-синие глаза.

Услышав такой ответ, мадам Де залпом осушила стакан коньяка. Новое увлечение племянницы ее не просто беспокоило, оно ее откровенно пугало. В тот же день она приняла решение как можно скорее вернуть Эстеллу домой. Пусть там она окажется под ненадежным присмотром Джорджо, зато вилла "Олеандры" все же куда дальше от бульвара Макиавелли, чем отель "Four Seasons".

Эстелла никогда не говорила ни тете, ни кому-либо еще, о том, что ее сердце точил червь сомнения. Она делала вид, что не замечала, какими холодными оставались глаза Асканио, когда тот смотрел на нее. Все те чудеса, что он для нее совершал, неуловимо отдавали фальшью, будто он действовал по заранее написанному сценарию, а не следовал зову души. Ей не хватало искренности в его словах и поступках, иногда она думала, что им движет вовсе не чувство, а одному ему известный план. Однако эти опасения имели под собой столь расплывчатые основания, что она предпочла закрыть на них глаза. Она убедила себя, что они были ничем иным, как выдумкой, накручиванием самой себя, созданием проблемы на пустом месте из-за слишком активного воображения. В самом деле, зачем Асканио за ней ухаживать, если он не заинтересован? Что мог дать ему роман с Эстеллой? Решительно ничего, кроме нее самой. Стало быть, она-то ему и нужна, а значит, причина его мнимой холодности - флегматичный характер, и незачем придумывать ей иные объяснения.

Когда она сообщила ему о своем скором отъезде домой, Асканио отреагировал очень спокойно. Эстеллу это расстроило, на что он лишь пожал плечами и сказал: "Для меня это не расстояние. Мне надо будет - я тебя найду, даже если ты уедешь на край света".

Вилла "Олеандры" показалась ей пустой и неприветливой. К счастью, Джулия целыми днями где-то пропадала, и Эстелле не часто приходилось слышать ее голос, от звука которого мерзко сводило живот. Своя спальня снова стала самым заманчивым, надежным убежищем, и Эстелла опять заперлась в ней, как в тюремной камере. Дни сменялись монотонной чередой, а Асканио все не объявлялся. Медленная пытка молчанием привела к тому, что однажды она не выдержала, и сама набрала его номер. На том конце долго раздавались протяжные гудки, но никто так и не взял трубку. Асканио не перезвонил и не приехал. Не много прошло времени, прежде чем Эстелла вновь забыла, как улыбаться, и вернулась в роль привидения. Будто в ответ на ее уныние, небо затянулось беспросветной блеклой пеленой туч, что целую неделю обещали дождь, но так и не выполнили своего обещания.

-- Я не знаю, что с ней делать, Дельфина, - жаловался Джорджо по телефону свояченице. - Она опять сидит у себя безвылазно и ничего не хочет. Как тебе удалось ее расшевелить?

-- Дьявольщина, Джорджо! - возмущалась мадам Де. - Я люблю Эстеллу, но не могу вечно с ней нянчиться, у меня есть и свои дела. А у нее есть отец, хотя такого бездарного папашу, как ты, еще поискать.

-- Ты где сейчас? Не можешь приехать? - с надеждой спросил мужчина.

-- Не могу, я в Париже. Послушай, неужели она ничего не рассказала тебе о том, что произошло во Флоренции?

-- О чем ты? - недоумевал Джорджо.

-- Она влюбилась по уши, - сообщила мадам Де. - Причем в самого неподходящего человека.

-- Стефано Салерно? - в голосе мужчины послышался гнев.

-- Причем тут Салерно? Она его ненавидит не меньше твоего! Хотела бы я знать, почему, ведь он обыкновенный дурак, каких миллион. Нет-нет, она втрескалась в Асканио Реджинелла, и это куда хуже. Он тот еще змей, не поймешь, что у него на уме. Неужто он еще не появлялся на вилле "Олеандры"?

-- Не появлялся, - мрачно ответил Джорджо. - Но если появится - целым отсюда не уйдет, я об этом лично позабочусь.

-- С какой такой стати? Сила есть - ума не надо? Если не хочешь довести Эстеллу до нервного срыва, действуй аккуратно. Она сейчас в подвешенном состоянии, одно неверное движение - и твоя деточка окончательно слетит с катушек.

-- Может, обратиться к психиатру? - предположил Джорджо.

-- Попробуй, - усмехнулась мадам Де. - Вряд ли Эстелла будет в восторге от такой затеи. Хотя это не помешало бы, вынуждена согласиться. Удачи тебе. Ситуация была бы нелегкая и для более сообразительного человека, тебе же остается только надеяться, что ты не доведешь свою дочь до психушки.

Небо почернело, потяжелело, низко нависло над холмами, и, наконец, с оглушительным треском разверзлось. На землю пролился обильный дождь. Эстелла, как обычно, сидела в полумраке в своей комнате, свернувшись калачиком на полу возле кровати, когда ее вниманием завладел непрерывный, все усиливавшийся стук капель по стеклу. Она тяжело понялась, подошла к окну и отдернула в стороны плотные шторы. Ее глазам открылось завораживающее зрелище. Несмотря на отсутствие солнца, природа вокруг приобрела новые, свежие краски. На фоне темно-серого неба зелень казалась особенно сочной, насыщенной. Дождь расписал орнаментом гладь спокойного нефритового озера, капли сверкали на глянцевой листве магнолий, в лиловых облачках гортензий, в густых зарослях жасмина и сирени, растворялись в бархате высоких кипарисов. Цветы, холмы, горизонт, даже воздух, - все приобрело приглушенные, прозрачные, волшебные оттенки. Садовая мебель стояла беззащитная под потоками воды, ее мокрая, блестящая поверхность отражала желтоватые блики - видимо, внезапно наступившая посреди дня темень заставила кого-то внизу включить свет. Эстелла залюбовалась прекрасной картиной, и не сразу заметила, что у входа в небольшой лабиринт из зеленых самшитовых стен кто-то стоит, запрокинув голову, и смотрит прямо в ее окно. Когда взгляд ее упал на знакомую фигуру, сердце Эстеллы замерло. Она вцепилась в край подоконника, жадно втягивая в себя воздух и пытаясь понять, не мерещится ли ей, что там, внизу, стоит он, по волосам и лицу его стекает дождевая вода, а глаза даже с такого расстояния сияют синевой, будто два садовых василька. Эстелла закрыла глаза, но, когда вновь распахнула их через несколько мгновений, видение не исчезло, более того - оно жестами манило ее к себе. Как была, босиком, она бросилась навстречу Асканио, стараясь по пути не попасться никому на глаза.

-- Я ждала тебя, чуть с ума не сошла! Почему так долго? - выпалила она, кинувшись ему на шею. Прохладные капли заскользили ей за шиворот и по спине, мокрая трава приятно гладила босые ноги.

-- Прости, я не нарочно. Постараюсь больше так не делать, - заверил ее Асканио, обнимая за талию и увлекая в центр зеленого лабиринта. - Но почему ты босиком?

-- Боялась, что ты исчезнешь за то время, что я буду надевать туфли, - призналась Эстелла.

Он рассмеялся, прижал ее к себе и подарил короткий поцелуй. Мокрый, смеющийся, он казался ей красивым, как никогда. Ей ничего так не хотелось, как бесконечно целовать его яркие глаза и слипшиеся от влаги ресницы, гладкий лоб и сладкие губы, зарыться пальцами и носом в восхитительные пышные волосы, от дождя ставшие совсем кудрявыми. Она обожала его до слез, и все же сила, которой она не решалась дать название, заставляла ее сдерживать свои порывы. То был страх. Даже любя, Эстелла его боялась, страшилась рассердить. Разочаровать его, оттолкнуть, казалось так просто. Внутренний голос подсказывал ей, что Асканио не понравилось бы чрезмерное проявление чувств.

-- Собираюсь в Портофино на выходные. Хочешь со мной? - они сидели на мраморной скамейке под громко шепчущей зеленой кроной, не обращая внимания на дождь.

-- Не думаю, что папа меня отпустит, - тихо проговорила Эстелла. - После того, как... Знаешь, раньше он мной не очень интересовался, а теперь беспокоится, следит за мной. Как будто заново проживаю детство.

-- Приятно, что папочка вдруг тебя полюбил, но это не должно мешать тебе жить. Ты совершеннолетняя, тебе ни к чему спрашивать у него разрешения. Хочешь? Собирайся, и поехали. Это же всего на пару дней. Папочка переживет.

Крупный белый цветок сорвался с дерева и с тихим звуком упал на его плечо. Эстелла взяла его в руки и заглянула в розоватую сердцевину, где поблескивали капли влаги. Она вспомнила, как однажды, во время приема в саду, Анаис бежала к озеру, а бело-розовые лепестки облетающей вишни падали в ее темные кудри, будто снег. Анаис ни минуты бы не сомневалась. И, подумав об этом, Эстелла тоже согласилась.

Она уже очень давно не бывала в Портофино. С детства городок остался в ее памяти, как красочная сказка о лете. Она вспомнила ослепительно яркие цвета и совершенно особый аромат воздуха, теплый, густой, сладковатый. Все это казалось ирреальным, отгороженным от мира невидимой стеной. За этой перегородкой осталось ее прошлое, ее боль и горе.

Они с Асканио остановились на небольшой вилле в стороне от центра. Поздним утром Эстелла проснулась под трели птиц за окном. Солнечный свет пробивался сквозь зеленые ставни, рисуя полосы на белых стенах и массивных потолочных балках. Поднявшись со смятых простыней, она накинула утренний халат, и тот приятной шелковистостью коснулся плеч. В гостиной было пусто, там тоже царил прозрачный золотистый полумрак из-за закрытых ставень, и только старинные напольные часы разбавляли тишину мерным тиканьем. Эстелла вышла на террасу. Ступнями она ощутила тепло нагретых солнцем каменных плит пола, потянулась и зажмурилась от удовольствия. Асканио сидел на широком плетеном диване, пил холодное просекко и что-то читал. В этот момент Эстелла поймала себя на чувстве, которого уже и не надеялась испытать: ее до краев наполнило легкое, сладкое, искристое счастье. Чего бы она только ни отдала, чтобы каждое утро выходить на террасу и видеть там Асканио, еще не причесанного, с растрепанной гривой восхитительных каштановых локонов, одетого в мягкие серые брюки, белую футболку и шлепанцы.

-- Хочешь вина? - предложил он, подливая себе пенящееся просекко.

-- С утра пораньше? - вскинула бровь Эстелла.

-- Какое утро, cara mia, скоро обед, - ответил Асканио.

Эстелла прошла в кухню и открыла холодильник. Разнообразие выбора заставило ее помедлить. Клубника, черешня и персики, забайоне с малиной и печеньем в вазочках на высокой ножке, прозрачные кусочки ветчины и дыня, несколько сортов сыра, свежий йогурт, холодное молоко и апельсиновый сок. Хлеб и круассаны лежали рядом, на деревянной доске. Она сварила две чашки кофе, выбрала кое-что из еды и составила все это на поднос. Завтракать она была согласна только на террасе, только рядом с Асканио.

Он очень обрадовался горячему кофе и с удовольствием съел круассан, но их завтрак все равно завершился игристым вином, причем Асканио принес из погреба и откупорил еще одну бутылку. Просекко с клубникой составляли идеальный дуэт, и солнечным днем возле моря дарили такое блаженство, что невозможно было остановиться. Свое dolce far niente они продолжили прогулкой вдоль набережной, среди таких же счастливых бездельников и баловней судьбы. Эстелла приобрела себе широкополую шляпу и комплект кружевного белья: ничто так не помогает ощутить себя принцессой, как непрактичные, но приятные глазу покупки. Асканио, за компанию, выбрал себе пару стильных солнцезащитных очков и парфюм от Acqua dell'Elba. Последний был абсолютно ему не нужен, он в шутку сказал, что собирается душить им письма, но очень уж заманчиво выглядел нежно-бирюзовый, похожий на волшебный грот парфюмерный бутик.

В порту стояла яхта, принадлежавшая семейству Реджинелла. На ее серебристо-сером корпусе плавно переливались блики света, отражавшиеся от искрящихся волн. Когда Асканио приготовился вывести судно в море, у Эстеллы перехватило дыхание.

-- Ты собираешься управлять яхтой сам? - с благоговением спросила она.

-- Конечно, - кивнул он. - Реджинелла - морская семья. Меня с детства окружают всевозможные лодки, парусники, яхты, пароходы, паромы. Стыдно было бы ничему не научиться.

С моря на городок Портофино открывался открыточный вид. Под навесом зеленых холмов вдоль берега приткнулись разноцветные домики, они пестрыми пятнами отражались в воде залива, испещренной жемчужинами белых лодок. Под бортом яхты плескалась прозрачная, как кристалл, аквамариновая вода, в ней плавали косяки рыб и купалось солнце. Они нашли место, идеальное для купания, и бросили там якорь. День тянулся долго, сладостно, затем над морем заалел закат, и вскоре уже береговая линия стала похожа на ожерелье из вечерних огней. Они расположились на корме, Асканио зажег свечи, достал морепродукты, фрукты и шампанское. Что пьянило Эстеллу сильнее - алкоголь или счастье, сказать было сложно, однако она почти совсем перестала бояться Асканио. Она забылась.

-- Асканио, почему ты не любил Анаис? - спросила она, окончательно осмелев.

-- Ничего не могу тебе на это ответить, - он полулежал на шезлонге с подушками и крутил свой бокал за тонкую ножку.

-- Потому, что о мертвых плохо не говорят? - продолжила Эстелла.

-- Я предпочел бы вообще не говорить о мертвых, - он передернул плечами.

-- Она была невероятная, - не отставала она.

-- Не стану спорить, - Асканио оставался верен себе.

-- Если бы ты постарался узнать ее получше! - Эстеллу уже ничто не могло остановить. - Она была умная, красивая, веселая. Рядом с ней хотелось жить!

-- А теперь тебе жить не хочется? - он покосился на нее из-под ресниц.

-- Хочется, но только, когда ты рядом, - она не постеснялась признаться. - Стоит тебе уйти, и я не выдержу, сломаюсь. Дважды лишиться самого дорогого - это уж слишком.

-- Как тебе не стыдно, у тебя есть семья, а ты называешь самым дорогим человека, которого едва знаешь, - укорил ее Асканио.

-- Но я знаю тебя! Я тебя чувствую, - с воодушевлением возразила она. - Недаром говорят, нужна всего минута, чтобы заметить особенного человека, день, чтобы его полюбить, и вся жизнь, чтобы забыть.

-- Ты наивна и самонадеянна, это опасное сочетание, - заметил он.

-- Ты неправ. Я уверена, что не ошибаюсь, как бы ты ни пытался ввести меня в заблуждение. Ты можешь убедить весь свет в том, что ты - высокомерный, избалованный, эгоистичный, злой. Но меня ты в это поверить не заставишь. Я смотрю на тебя, и вижу поразительного человека, просто потерянного в мире, не заметившем тонкость его души.

-- Ну и ну, - ухмыльнулся Асканио, и сделал несколько больших глотков. - Ты лучше займи свой рот шампанским.

-- Тебе нравится так думать, ты стремишься отгородиться от всех и вся, - Эстелла отпила, и продолжила. - Я знаю, как это бывает. Я часто делала то же самое. Отгораживалась от всей семьи, кроме Анаис. Папа меня едва замечал, он выбирал другие приоритеты, а теперь хочет стать мне близким человеком. Это невозможно, уже слишком поздно. Ванесса мне абсолютно чужая, Джулию я ненавижу. Мадам Де хорошая женщина, она мне друг, но мы такие разные! Ее попытки меня осчастливить ни к чему не приводят. А у тебя это получается, как по волшебству. Я бы, не задумываясь, оставила свою семью, чтобы уехать с тобой.

-- Откуда у тебя такие мысли? - от ее слов он помрачнел.

-- Анаис хотела уехать, - голос Эстеллы стал низким и хриплым. - Отец был против, она собиралась сбежать. У нее был роман со Стефано Салерно, которого папа на дух не переносит. Когда она сообщила ему, что собирается уехать со своим женихом, подальше от виллы "Олеандры", разразился такой скандал! Я слышала, как они кричали друг на друга. Это было так страшно, я плакала в своей комнате. Но Анаис сказала мне, что папа не сможет ее остановить, и если он ее не отпустит - она попросту сбежит. Скорее всего, папа зря волновался, в любом случае, она собиралась уехать не со Стефано, как он думал.

Ей показалось, что Асканио вздрогнул, но он ничего не сказал, продолжая задумчиво глядеть вдаль, на огни Портофино.

-- Ты знал, что Анаис и Массимилиано тайно встречались? По-моему, да и не только, у них был роман, но они хранили его в секрете. Мать Масси возражала, никому не хотелось проблем с ней. Думаю, именно с ним Анаис и хотела уехать. Но не успела.

Возвращение домой было подобно тяжкому пробуждению от прекрасного сна. Никого не желая видеть, Эстелла заперлась в своей комнате. Теперь она больше не сидела, бездумно уставившись в стену, у нее появилось занятие: как четки, она часами перебирала в памяти драгоценные моменты, проведенные в Портофино. Ей как будто открылась истина, скрытая от остальных, она чувствовала себя особенной. Раньше ей не пришло бы в голову искать утешения на дне винной бутылки, теперь же она по ночам пробиралась в погреб и уносила оттуда просекко, асти или шампанское - те напитки, что ассоциировались у нее с Асканио и с Анаис. Она наслаждалась ими в одиночестве, общаясь со своими призраками: с мертвой сестрой, с воображаемым возлюбленным, с образом идеальной себя. В ее хмельных мечтах Анаис была жива, а Асканио любил ее безумно, до умопомрачения, совсем как она - его. К тому моменту, как очередная бутылка оказывалась пуста, Эстелла уже твердо верила в реальность того, что сама себе напридумывала, и снова ощущала счастье. Эту вязкую, нездоровую эйфорию прервал однажды Джорджо, вызвав дочь в свой кабинет.

-- Все, хватит, - жестко сказал он, хлопнув ладонью по столу.

-- О чем ты говоришь? - Эстелла замялась на пороге, не ожидая ничего хорошего.

-- Мне надоели твои выходки. Надоело каждое утро нервничать, стучась в дверь твоей комнаты, бояться, что однажды не найду тебя живой. Сначала ты страдала, у меня сердце разрывалось, но я понимал тебя, как никто. Теперь я вижу, что это уже не страдание, а поза. Ты готова оправиться, но тебе нравится, когда все с тобой носятся, переживают за тебя, не так ли? Пора с этим кончать, пока ты не сделала что-нибудь с собой по глупости. Ты перестанешь встречаться с Асканио Реджинелла...

-- Ни за что! - перебивая его, взвизгнула Эстелла.

-- Ты перестанешь встречаться с Асканио Реджинелла, - повысив голос, с напором продолжал Джорджо, - пойдешь учиться туда, куда я тебя устрою, и начнешь работать с психиатром, которого я для тебя нанял.

-- Психиатра? - глаза Эстеллы вылезли на лоб. - Ты считаешь меня больной?

-- А ты сама себе кажешься здоровой? - он нахмурился, пристально вглядываясь в ее лицо. - Ты что, пьяна?

-- Нет, - ответила она быстро, но неубедительно.

-- Господи, только этого не хватало! Все это безобразие прекратится нынче же, слышишь ты меня? Хватит!

Эстелла слышала его очень хорошо. Она не любила спорить, к тому же помнила, каким скандалом обернулась для Анаис попытка отстоять свою позицию. Не пытаясь что-либо доказать отцу, она молча собрала сумку, и ночью, пока все спали, покинула виллу "Олеандры". Ее путь лежал во Флоренцию, ближе к Асканио.

Своих денег у нее имелось не так и много, разумеется, она не могла позволить себе остановиться в "Four Seasons", хотя эта гостиница теперь навсегда была связана с приятными воспоминаниями. Эстелла сняла комнату в небольшом отеле на четвертом этаже старого здания, затерянного в запутанном клубке пергаментно-желтых улиц города. Туда вела узкая крутая лестница и истертая деревянная дверь с позолоченной табличкой. Прямо за окном номера, в котором поселилась Эстелла, из шероховатой древней стены вырастал застекленный фонарь в кованой оправе, по ночам он заполнял ее комнату успокаивающим мягким светом. А с крошечного балкона, выходившего во двор, открывался вид на черепичные крыши и макушку купола Брунеллески вдали.

Она позвонила отцу и сообщила ему, что с ней все в порядке, но не стоит ее искать. Выпалив это на едином дыхании, положила трубку, не желая слышать, что скажет Джорджо. Подозревая, что ее просьба не заводить поиски останется не услышанной, она старалась лишний раз не выходить на улицы. Да и что она там забыла? Все, что ей хотелось - это видеть Асканио, проводить с ним как можно больше времени. Ведь ради него она все и затеяла.

-- Ты сошла с ума, - сказал он, когда она призналась ему в том, что натворила.

-- Нет, но сойду, если мы больше не сможем видеться, - призналась Эстелла. - Отец хотел, чтобы я забыла о тебе, и обратился к психиатру. По-твоему, я совершила ошибку, уйдя из дома?

-- Да, хотя ошибка не в том, что ты решила действовать по-своему, а в том, как именно ты это сделала. Ты ведь понимаешь, что твоему отцу ничего не стоит тебя разыскать. Так, пальцами щелкнуть - и готово.

-- Возможно, но не потащит же он меня домой силой, схватив за шкирку?

-- Он твой отец, тебе лучше знать, на какие меры он способен, - Асканио пожал плечами.

Он никогда не был с ней груб, не сказал ни одного обидного слова. Он оставался предупредительным, даже заботливым, и всегда делал так, что проведенное в его обществе время казалось Эстелле прекрасным. Но он играл с ней, то приближая к себе, то отдаляясь. В моменты, когда он позволял ей подойти совсем близко, она взлетала на седьмое небо, и начинала думать, что будущее не беспросветно. Однако через какое-то время он внезапно менялся, и она чувствовала, как между ними появляется стена, которую невозможно ни увидеть, ни разрушить. В эти мгновения он оказывался бесконечно далек, недосягаем, и пугающе холоден. Потом он исчезал, и несколько дней Эстелла ждала, изнывая от нетерпения и неизвестности. А потом снова появлялся, и снова поднимал ее в небеса, до которых без его помощи она ни за что не дотянулась бы. Порой она часами плакала в подушку, растерянная, совершенно разбитая страхом его потерять. Кроме того, она пристрастилась к вину, забыв всякую меру, только в нем находила утешение во время отсутствия возлюбленного. Ей нестерпимо хотелось большего. Хотелось, чтобы он обнимал ее теплее, целовал страстнее, признавался в любви, ревновал, женился. Она не могла жить без Асканио. А он без нее мог, и это убивало.

Ни разу за все то время, что эти двое встречались, он не приглашал ее в свой дом, в особняк "Лилии Медичи". Она не спрашивала, почему, да и не размышляла о том. Впервые она обратила на это внимание, когда одно из его исчезновений затянулось дольше обычного. Эстелла прохаживалась по гостиничному номеру, держа в руке бутылку кьянти и время от времени прикладываясь к горлышку, когда раздался стук в дверь. Она встрепенулась, сердце забилось учащенно, и девушка бросилась открывать, надеясь увидеть на пороге долгожданного Асканио. Жестокое разочарование постигло ее: опираясь плечом о косяк, за дверью стоял Джорджо Лорео деи Вескови, и вид его был суров.

-- Я приехал забрать тебя отсюда, - сказал он, входя в комнату и морщась при виде разбросанных вещей, неубранной кровати, батареи пустых винных бутылок у стены. - Возражения не принимаются. Так продолжаться не может.

-- Папа, пожалуйста, - залепетала Эстелла. - Я не готова вернуться домой!

-- Даже не пытайся, - он выставил вперед руку, прерывая ее. - Собирайся, мы уезжаем сию секунду. Я дал тебе время. Я дал тебе шанс доказать мне, что ты способна быть самостоятельной, и что тебе действительно не нужна моя помощь. Ты этот шанс упустила.

-- Я же не знала... Не знала, что ты вообще рассматривал такую возможность. Умоляю, дай мне еще один шанс, и уж им-то я воспользуюсь, как следует!

Но Джорджо уже не слушал ее. Он расстегнул дорожную сумку, которую нашел за креслом, распахнул шкаф, и принялся небрежно складывать ее вещи. Эстелла мяла пальцы, лихорадочно пытаясь сообразить, что делать.

-- Папа, - умоляюще простонала она.

-- Если понадобится, я закину тебя через плечо и унесу отсюда, силой, - пообещал мужчина.

Она поняла, что сопротивлением могла только навредить себе. Вместо этого, она сделала вид, что покорилась, надела жакет, туфли, и последовала за отцом вниз. Там ждала блестящая черная машина с шофером, который кинулся раскрывать багажник. Эстелла уже протянула руку, чтобы открыть дверцу и запрыгнуть в салон, как вдруг отняла ее и ударила себя по лбу.

-- Паспорт остался наверху, - воскликнула она. - Я его спрятала, и чуть не забыла забрать. Я мигом!

Не дожидаясь, пока Джорджо изъявит намерение сопровождать ее, Эстелла скользнула в подъезд. За деревянными воротами начиналась лестница наверх, отгороженная кованой решеткой, а с другой стороны подъезд заканчивался небольшим внутренним двориком, заставленным кадками с цветами. В этот дворик выходили двери соседних домов. Недолго думая, Эстелла зашла в одну из них. Там тоже находился отель, и узкий коридор вел к стойке портье, напротив которой парадная дверь выходила на параллельную улицу. И трех минут не прошло, как Эстелла шла по ней, быстрым шагом удаляясь от отца, скрываясь в толпе горожан и туристов.

Она отправилась прямиком на бульвар Макиавелли. Теперь она двигалась целенаправленно, зная, где искать нужный ей особняк. На этот раз мажордом впустил ее без вопросов, однако Асканио не оказалось дома. Эстелла согласилась подождать, ее отвели в гостиную с зелеными бархатными шторами, и подали кофе с печеньем. Какой-то бледный человечек с серыми волосами и в старомодном пенсне заглянул в дверь и уставился на гостью сквозь круглые стекла.

-- Добрый день. Вы, мадемуазель, к кому? - картаво поинтересовался он.

-- Я жду Асканио, - ответила та.

-- Несчастная девочка! - патетично воскликнул он, и тут же удалился.

Ждать ей пришлось довольно долго. Наконец, он соизволил явиться, однако встретил Эстеллу не то, что холодно, а откровенно враждебно. У той засосало под ложечкой, когда он устремил на нее свой ледяной, режущий взгляд. Она мгновенно поняла, что совершила ошибку, но точка невозврата осталась позади.

-- Зачем тебе понадобилось приходить сюда? - голос Асканио звучал так чуждо, что Эстеллу передернуло.

-- Отец отыскал меня, и чуть ли не волоком тащил домой, - оправдалась она. - Мне удалось ускользнуть от него.

-- Зачем? Чего ты хочешь этим добиться?

-- Но ведь он намерен увезти меня домой и запретить нам видеться! - воскликнула она не своим голосом. - Неужели ты этого желаешь?

-- Мне все равно, - он пожал плечами, и перед Эстеллой во всю ширь раскрылась ужасная истина этих слов: ему действительно было все равно.

-- Я не понимаю, - выдохнула она, без сил падая на кресло. - Но что произошло? Что я сделала не так? Или, может быть, у тебя появилась другая?

-- Ты права, дело действительно в другой девушке, - он кивнул и снова посмотрел на нее так, что мурашки покрыли ее спину.

-- Не хочу знать, кто она, - проговорила Эстелла, отворачиваясь. - Но ты должен понять, что никто не будет любить тебя так, как я люблю. А я не смогу без тебя жить. За что, за что ты со мной так?

-- Ты не представляешь, о чем говоришь. Но ответ на последний вопрос я тебе дам, этого ты заслуживаешь. Подожди, пожалуйста, я сейчас вернусь.

Он вышел из комнаты, а некоторое время спустя снова появился, держа в руках внушительного размера конверт. Его он протянул Эстелле, со словами:

-- Почитай как-нибудь, на досуге. Особенно обрати внимание на фрагмент, отмеченный закладкой. Уверяю, это произведение затронет твою душу так, как еще ни одна книга в твоей жизни не затрагивала. А теперь уходи, возвращайся домой, и не ищи меня больше. Я не хочу тебя видеть. Никогда.

Пучина кошмара разверзлась и поглотила Эстеллу. Она не помнила, как выходила из особняка на бульваре Макиавелли, не помнила, как вернулась домой, и что было дальше. Подобную боль она испытывала лишь однажды, когда умерла Анаис. Вынести такое во второй раз ей было не по силам. Джорджо с его наказаниями и планами на будущее, мадам Де с ее заботами, Ванесса и Джулия с их причитаниями - все перестало иметь значение. Мир с оглушительным грохотом рушился, его тяжелые осколки падали прямо на Эстеллу, раня ее, убивая. Она предприняла две попытки покончить с собой, но как это происходило - она припоминала тоже с трудом, сутками находясь в бреду. Она пришла в себя в больничной палате. Вокруг стояли цветы, все - от членов семьи, и ничего - от Асканио. Появилась мадам Де с чаем и фруктами на подносе, поставила угощение на ночной столик и опустилась на краешек кровати.

-- Что со мной? - слабым, надтреснутым голосом спросила Эстелла.

-- Птичка моя, мы и сами не можем понять, - ответила та, кладя теплую руку на ее лоб. - Мы надеялись, это ты нам скажешь, когда очухаешься. Как ты себя чувствуешь?

-- Ужасно, - созналась она. - Тетя, я хочу домой. Пожалуйста, отвези меня домой! - на ее желтовато-бледных щеках блестели слезы.

Врачи разрешили мадам Де забрать племянницу домой, но наказали ей еще несколько недель соблюдать постельный режим, и ни в коем случае не волноваться. Джорджо нанял специальную сиделку, в чьи обязанности входило выполнять все пожелания Эстеллы и следить, чтобы та ничего с собой не сделала. На вилле "Олеандры" все ходили на цыпочках и разговаривали шепотом, будто в доме находилась умирающая. Эстелла исправно соблюдала предписанный постельный режим, у нее и сил не хватило бы подняться с кровати. Целыми днями она спала, пила успокоительное, и снова спала. Все плоды усердных трудов мадам Де канули в лету, Эстелла опять стала серая, исхудавшая, страшная. Она ли легким шагом, словно балерина в розовом платье, поднималась по бульвару Макиавелли радостным солнечным днем? Теперь Асканио не узнал бы ее.

Как-то раз посреди ночи Эстелла открыла глаза. Окно ее спальни было распахнуто, полупрозрачная занавеска едва заметно колыхалась от тихого дыхания ветерка, в саду громко пели цикады. Она долго лежала неподвижно, а потом вдруг села на кровати, будто вспомнив о чем-то. Протянула руку, включила ночник, и выдвинула нижний ящик прикроватного столика. Объемистый конверт, к которому она до сих пор не прикасалась, лежал там. Эстелла достала его и вытащила оттуда пачку исписанных листов.

То оказалась копия последнего произведения Массимилиано Ринальди. Он писал его в состоянии полубреда, поэтому текст вышел странный, растрепанный, совсем не такой, как - Эстелла знала - обычно писал Масси. Однако значение имела не форма, но содержание. Произведение основывалось на реальных событиях, только имена были изменены, но участникам описанной драмы не составило бы труда узнать себя в персонажах.

Главной героиней романа выступала Шарлотта, юная талантливая актриса, само очарование, любимица труппы и публики. Повествование велось от лица безумно и безответно влюбленного в Шарлотту бедного автора пьес. Наконец, важное место в истории занимала Кристина, подруга Шарлотты, тихая бледная девушка. Кристине вечно доставались самые мелкие роли, но и с ними она справлялась плохо. Эстелла просмотрела роман с начала, но ей не терпелось прочесть место, отмеченное закладкой. Руки у нее дрожали.

Все, что в этой жизни имело для меня смысл, ушло в тот день вместе с ней. Как мне простить себя? Ведь все могло быть иначе. Начать с того, что я мог написать пьесу со счастливым концом, но вместо этого написал убийство. Я написал ее смерть. Потому что публика так желала, публика жаждала крови, публика любила страсти! А я, блаженный, жалкий неудачник, хотел писать о любви. О чувствах, которые ни в ком не вызывали отклика. И я писал о них, кричал о них, но никто не слушал. Голод заставил меня покориться. Я создал пьесу с чудовищно кровавым концом, чтобы все они получили желаемое, чтобы вся сцена под падающим занавесом была залита кровью. Я сделал это ради денег. Я, как Иуда, отдал свое божество в руки смерти за горстку монет.

Мне следовало заметить, что дело неладно, как только я пришел в театр в тот день. Что кинжал переложен, что Кристина сама не своя. Но я ничего не видел, я бродил, как в дурмане. На последние деньги я купил букет лилий для Шарлотты, и вот уже два дня ничего не ел. От голода у меня помутилось в голове, или от того, что Шарлотта нечаянно коснулась моего запястья, принимая цветы? Ее очарование лишало меня рассудка. Ее очарование... лишило ее жизни.

Как она была хороша, в кремовом платье из тяжелой парчи, обнажавшем изящные ключицы! Как мерцали на солнце ее волосы, мантией покрывавшие точеные плечи! Сколько бы лет ни прошло, этот образ не потускнеет, не лишится своей пленительной прелести. Для меня, и для всех, Шарлотта на вечность останется юной и прекрасной. Недосягаемый ангел, мечта о счастье. Я безумно любил ее живой. Мертвой я люблю ее еще отчаяннее.

Если б я мог знать, что то были последние часы ее жизни, я всеми правдами и неправдами остался бы с ней наедине. Впрочем, если бы я мог знать, они не стали бы последними, но... Едва я переступил порог, как появились Кристина и театральный режиссер. Шарлотта, мой ангел, всегда стремилась к добрым делам, и с большим трудом она уговорила режиссера дать Кристине важную роль: она должна была играть злодейку, убийцу в моей пьесе. У нее получалось как обычно - плохо, и приходилось репетировать снова и снова и снова, дьявол бы побрал ее бездарность. Шарлотта умирала по десятку раз на дню.

Пока один раз не стал последним. Кристина приблизилась к ней сзади и занесла руку с кинжалом. Она так крепко сжимала его, что ногти у нее побелели. Взгляд, осатанелый взгляд впервые дался ей настолько великолепно, что у меня мороз прошел по коже. Еще миг - оружие в руке Кристины мелькнуло в воздухе, ослепительно сверкнуло отражением солнечного луча, и по самую рукоять погрузилось в нежную шею Шарлотты. Ее лицо исказилось от боли и ужаса, ее дыхание с хрипом оборвалось, ноги подкосились. Кристина не опустила руку, и кинжал, оказавшийся вовсе не бутафорским, остался у нее в ладони, когда Шарлотта с глухим звуком повалилась на пол. Кристина молча и неподвижно возвышалась над лежащим на ковре бездыханным телом, пока все вокруг заливал страшный алый поток, еще теплая кровь уже мертвой Шарлотты.

Земля уходила у Эстеллы из-под ног, пока она читала это. Массимилиано записал все то, что увидел, изменив лишь незначительные детали. Например, все произошло не в театре, а в библиотеке виллы "Олеандры". Автором пьесы был не бедный писатель, а сам Масси, и лилии, которые он подарил Анаис, он вполне мог себе позволить, не голодая. Режиссером была Джулия Молинари, ради которой и устроили все это представление. Она поступила в театральное училище на режиссерский факультет, и ей требовалось поставить небольшой спектакль. В этом спектакле некто Кристина убивала некую Шарлотту, роль последней исполняла Анаис. Во время одной из репетиций бутафорский кинжал вдруг оказался настоящим, и то, что задумывалось, как игра, обернулось кошмарной реальностью.

Роль Кристины играла она сама, Эстелла. Джорджо знал об этом, но сделал так, чтобы убийство осталось нераскрытым. Масси знал об этом, но он погиб при пожаре. Джулия знала об этом, но у Эстеллы имелись основания полагать, что ей невыгодно было разглашать эту информацию.

Асканио, совершенно очевидно, узнал об этом из рукописей Масси, которые тот передал ему перед смертью. Эхом отозвались в голове Эстеллы слова из недалекого прошлого. "За что, за что?" - "Дело действительно в другой девушке. Ты не представляешь, о чем говоришь."

Пелена спала с ее глаз, но быть зрячей оказалось едва ли не страшнее, чем блуждать в кромешной тьме неведения.

"Асканио, почему ты не любил Анаис?"

IV. ДОРОГИ ВЕДУТ В РИМ

В палаццо Бранкаччо праздновали свадьбу. В залах из пурпура, зеркал и позолоты, с потолками высокими, как небо, собралась великолепная публика. Сиял в свете сотен свечей дождь хрусталя, бриллиантов и шампанского. Играла музыка, звенели бокалы, лился смех, шелестели шелка. На этом фоне, ослеплявшем своим блеском, выделялась одна юная девушка, похожая на нежный цветок среди всей этой дорогой мишуры. Ее бледно-желтое платье из тонкого атласа, перехваченное на талии узким поясом, отличалось от роскошных нарядов других гостей простотой и свежестью, и при этом идеально ей подходило. Пышная юбка апрельским колокольчиком колыхалась над легкими ножками со стройными икрами, когда она, миниатюрная и грациозная, порхала по роскошным залам от одной группки приятелей и поклонников к другой. За ней, как преданная фрейлина за своей принцессой, неотступно следовала девочка немного помладше. Девочка эта тоже была хорошенькой, но уж больно бледной и скучной. Она не сводила восторженных глаз с красавицы в желтом, жадно ловила каждое ее слово.

-- Анаис, ты сегодня просто нарасхват! - молодой человек в стильном костюме и с бабочкой поймал ее за руку в кружевной перчатке. - Потанцуй со мной!

-- Анаис, смотри, какие пирожные принесли! Я хочу. Пойдем, возьмем по штучке? - наступала с другой стороны Эстелла.

-- Пойдем! - она обхватила сестру за талию и повлекла к столу. - Прости, Марк, первым делом мы с Эстеллой должны съесть все самое вкусное, пока это не сделал за нас кто-нибудь другой. Не желаешь присоединиться, чтоб уж наверняка никому ничего не осталось?

-- Начинайте без меня, я пытаюсь кое-кого разыскать. Как только добьюсь успеха, сразу же к вам присоединюсь, - пообещал Марк, и их развела нарядная толпа.

Вдоволь насмеявшись и натанцевавшись до слабости в коленях, Анаис оказалась возле приоткрытой двери, за которой разглядела синеватый полумрак. Там, за этим порогом, заканчивался праздник и начинался ночной покой. Легким, естественным и быстрым, как вздох, движением, которого никто не заметил, она вытащила из ведерка со льдом открытую бутылку шампанского и скользнула за дверь. За нею начиналась анфилада комнат, погруженных во тьму, разбавленную только каплями перламутрового света луны. Звуки музыки и веселый гомон приглушенно долетали сюда из-за стен, но оттого атмосфера безмятежности и спокойствия этих пустых помещений лишь сгущалось. Бледные лица с портретов наблюдали за девушкой, с любопытством прогуливавшейся по анфиладе, спящей свидетельнице великолепия прошлого. Наконец, она дошла до входа в самую дальнюю комнату, и с удивлением увидела, что из-под двери на истертый пол падает полоска тусклого света. Она крадучись приблизилась и осторожно заглянула внутрь.

На обитой гобеленом софе сидел человек, лица которого она не могла видеть. Анаис отважилась зайти, но в ту же минуту пожалела об этом. Когда человек обернулся, она сразу узнала его, и у обоих на лице отразилась досада. В голове Анаис промелькнула мысль резко развернуться и уйти, но спасаться бегством не входило в ее привычку. Вместо этого она сделала еще два шага к середине комнаты.

-- Какого дьявола ты здесь делаешь? - враждебно спросил Асканио Реджинелла, как будто он являлся хозяином этого дворца, а она - незванной и нежеланной гостьей.

-- Мне все надоели, - вздохнула она, ему на зло опускаясь в кресло и приникая губами к бутылке шампанского.

-- Весь этот пчелиный рой, который жужжит и вьется вокруг тебя? Брось, ты от них в восторге. Так и сияешь, когда тебя осыпают слащавыми комплиментами.

-- А с тобой никто не хочет дружить, поэтому ты сидишь в своем темном углу один? - надув губки, поддразнила его Анаис.

-- Так и есть. Возвращайся-ка ты к своей свите, оставь меня в покое.

-- Сначала я так и подумала сделать, но теперь поняла, что тебя бесит, когда я тут сижу. И решила остаться. Хочешь шампанского?

-- Спасибо, - проворчал он. - Милости прошу спиваться в одиночку.

-- Ох, кто у нас тут чистый и невинный, не пьет, не курит и не говорит плохих слов! - Анаис рассмеялась. - Послушай, Реджинелла, почему с тобой невозможно разговаривать по-человечески? Ты хоть иногда бываешь нормальным?

-- Дай определение нормальности, - холодно предложил Асканио.

-- Что с тобой случится, если ты хоть на полчаса перестанешь огрызаться, язвить и всех оскорблять? - поинтересовалась она.

-- Боюсь, тогда кто-нибудь вроде тебя может решить, что я ничего не имею против его общества.

-- Что ты можешь иметь против моего общества? Ты в нем никогда не находился.

-- Меня это полностью устраивает. Только не говори, что сама ты спишь и видишь, как бы со мной подружиться.

-- Мне снится много ерунды, хотя и не такой пугающей, - сказала она, и вдруг перескочила на другую тему. - Ты в Риме с семьей? Только на свадьбу, или подольше?

-- Ты серьезно? - он устремил на нее льдистый взгляд исподлобья.

-- Вот, даже на такой банальный вопрос ты не можешь ответить как следует.

-- Да, с родителями и братьями. Нет, не только на свадьбу, мы пробудем здесь еще неделю. Ну, теперь ты довольна?

-- Вполне. А ты красивый, между прочим, - откинувшись на спинку, она беззастенчиво изучала его.

-- Я польщен, - рассеянно бросил Асканио. - Если тебе пришла в голову идея завербовать меня в армию своих поклонников, то рекомендую не тратить время попусту.

-- Да нет, зачем мне это? Они осточертели мне.

-- А так и не скажешь.

-- Я не думала, что ты наивный. По-твоему, если я им улыбаюсь, то испытываю теплые чувства?

-- Ты признаешься мне в лицемерии?

-- Когда меня воспитывали в детстве, называли это "вежливостью", - с укором сказала она. - Очень жаль, что тебя этому не научили.

-- Я умею быть вежливым, когда захочу.

-- Не верю. Докажи!

-- С какой стати? - пренебрежительно фыркнул он.

-- Кстати, ты знал, что в этом дворце снимали "Римские каникулы"? - она встала, прошлась по комнате, подошла к окну и посмотрела вниз, на темные заросли сада, в котором горели фонари, подобно светящимся цветам.

-- Ты всегда так последовательно ведешь беседу? - спросил он, не понимая, откуда вдруг всплыли "Римские каникулы".

-- Ты считаешь то, что у нас происходит, беседой? Больше похоже на детскую перепалку и обмен колкостями. И все-таки, по этим залам ходила Одри Хепберн. Возможно, она выглядывала в это самое окно.

-- Возможно, - лениво повторил он.

-- А завтра я пойду гулять по Риму, и обязательно посмотрю на "Уста истины"! - в глазах Анаис зажегся энтузиазм.

-- То есть? Ты их что, никогда не видела?

-- Никогда.

-- Ты первый раз в Риме, что ли? - от удивления Асканио даже повернул голову и посмотрел на нее.

-- Нет, но мы все время здесь как-то проездом, ничего толком посмотреть не успеваем, - пожала плечами Анаис. - Так, по мелочи. Колизей, памятник Виктору Эммануилу...

-- Ничего себе, мелочи, - усмехнулся он.

-- Но мне хотелось бы погулять по городу, вдохнуть его атмосферу, дать ему возможность проникнуть мне в кровь. Хотелось бы побывать во дворцах, про которые я столько слышала, и посидеть в кафе "Греко", и бросить монетку в фонтан Треви. А еще я мечтаю покататься на красной "Веспе" и увидеть Рим таким, каким его видят римляне.

-- У меня есть "Веспа". Правда, не красная.

-- Надо же! Все-то у тебя есть, - пробормотала себе под нос Анаис. - А водить ее ты умеешь?

-- Нет, я на нее одежду вешаю! - с сарказмом ответил Асканио. - Разумеется, я умею ее водить. Только не говори, что ты хочешь, чтобы я тебя покатал.

-- Пожалуйста, пожалуйста! - она умоляюще сложила руки и посмотрела на него щенячьими глазами.

-- Черти тебя сюда принесли! - он раздраженно цокнул языком. - Я не собираюсь тебя катать! Не хочу назавтра оказаться в таблоидах с тобой вместо рюкзака у меня за спиной!

-- Да тебя никто и не узнает в шлеме, - она махнула рукой. - Ну что мне сделать, чтобы ты согласился?

-- Пообещать, что если я это сделаю, то ты никому не расскажешь. Ни к чему всем знать, до чего я докатился.

-- И всего-то? С удовольствием! Я тоже не горю желанием быть замеченной в твоей компании! Торжественно клянусь, что ни словом никому не обмолвлюсь.

-- Тогда встречаемся завтра в полдень у Пантеона. Только не опаздывай! Еще не хватало тебя ждать.

-- А чего так поздно? - Анаис нахмурила бровь.

-- Люблю поспать, - ответил он. - Все, договорились. Теперь ты уйдешь отсюда, наконец?

* * * * *

Вокруг Пантеона, как всегда, крутилась вавилонская толпа: густая, беспокойная, многоязыкая. И все же Асканио сразу заметил ее издалека: она стояла у фонтана и кидала в серебристую воду монетки, одну за другой. Для прогулки она оделась в стиле ретро, и не стоило труда угадать, на кого она стремилась походить. На ней были укороченные брюки со стрелками и завышенной талией, блузка в крупный горох, туфли-лодочки на низком каблуке и расстегнутое легкое пальто. Волосы, убранные в прическу с начесом, покрывал шелковый платок, изящно завязанный под заостренным подбородком. Винтажные солнечные очки в белой оправе предназначались, видимо, для того, чтобы еще более затруднить узнавание, однако Асканио, отнюдь не сбитый с толку этим маскарадом, направился прямиком к ней.

-- Мисс Одри Хепберн, вы решили выкинуть в фонтан весь свой гонорар? - он встал рядом, и она чуть приспустила очки, поглядев на него поверх оправы. - Если так дело пойдет и дальше, то ты не просто вернешься в Рим, а останешься тут жить, Анаис.

-- Как ты меня узнал? - спросила она.

-- Ты меня совсем за дурака держишь, что ли? - хмыкнул он.

-- Как по-твоему, похоже получилось? - с трогательной надеждой в голосе поинтересовалась Анаис.

-- До нелепости похоже, - кивнул он, отметив про себя, что и накрашена она была тоже как великая актриса.

Его "Веспа" ждала их на парковке, больше похожей на беспорядочную свалку мотороллеров, в одной из прилегающих узких улочек. Анаис сняла с головы платок и повязала его на шею, затем аккуратно, чтобы не слишком сильно помять прическу, надела шлем. Асканио подождал, пока она устроится на сиденье у него за спиной, и невольно осознал, что ее близость не вызывает у него неприязни. Более того, когда она подалась вперед и обхватила его руками, он с раздражением понял, что ему это даже приятно. Злясь сам на себя, Асканио завел мотор, "Веспа" рванулась с места и полетела по улицам Вечного города.

Он оказался лихим водителем, и у Анаис не раз сердце проваливалось в пятки от страха, когда он на приличной скорости проскальзывал в самые немыслимые щели между стенами и другим транспортом. Он вытворял то, что, как она думала раньше, запрещалось правилами дорожного движения, но Асканио, казалось, знал, что делает. В какой-то момент все то, отчего в первые минуты она забывала дышать, начало ей даже нравиться: скорость, ловкость маневров, гудки со всех сторон, тряска на брусчатке, крутые повороты. Когда он, наконец, остановился посреди тротуара неподалеку от палаццо Колонна, она слезла с мотороллера и шумно выдохнула.

-- Признайся, - произнесла она, снимая шлем, - ты так водишь только для того, чтобы передо мной порисоваться?

-- Ах, не смущай, - Асканио комично прижал руки к груди. - Разуй глаза и посмотри вокруг, mia cara: это Рим, здесь так водят все.

-- Когда ты в Риме, делай как римляне? - понимающе кивнула Анаис. - Это было нечто! Я никогда не забуду эту поездку! Спасибо тебе, Реджинелла!

Он махнул рукой, небрежным жестом обесценивая свой вклад в прекрасные воспоминания Анаис, и отвернулся, чтобы она не заметила улыбки в его глазах. Ее благодарность задела что-то живое в его сердце, о существовании чего он позабыл. Уже очень давно никто не говорил ему "спасибо", уже много времени он не делал никого счастливым. И каким бы циником он ни старался выглядеть, про себя он понимал: делать кого-то счастливым - до невозможности приятно.

Палаццо Колонна открывали для посещений только в первую половину дня по субботам, они же постучались в двери дворца в неурочный день и час. Однако у принадлежности Асканио к одному из самых славных семейств Италии имелись свои преимущества: для Реджинелла не существовало закрытых дверей. Недолго мешкая, им устроили индивидуальную экскурсию по роскошной барочной галерее, где стены и потолок сплошь покрывали лепнина, позолота и шедевры искусства. Посетив музей, они отправились в сторону площади Испании, где Анаис посчитала необходимым съесть рожок мороженого, как это сделала принцесса Анна в "Римских каникулах". Она выбрала вкус манго и дыни, и с такой жадностью приникла к лакомству, будто пробовала его впервые.

-- Только не говори мне, что мороженого ты тоже никогда не ела, - усмехнулся Асканио, наблюдая, как она с энтузиазмом облизывает сладкую шапку над вафельным рожком.

-- Ты не представляешь себе, как давно я этого не делала! - призналась Анаис. - Мне все время приходится сидеть на диетах. Ничего нельзя есть, кроме рыбы и салатов. Даже на праздниках приходится терпеть. Вчера Эстелла у меня на глазах уплела три пирожных, а я только делала вид, что тоже ем. Откусила разок, и все.

-- К чему такое умерщвление плоти? - вопросил он.

-- Нужны усилия, чтобы выглядеть, как Анаис, даже если ты Анаис, - вздохнула она.

-- Звучит совсем не самовлюбленно, - сыронизировал он. - Однако я тебе сочувствую. Не есть - это очень грустно. Я обожаю вкусную еду.

-- Ну, я заменяю ее шампанским, от него тоже много радости. А ты, если такой обжора, почему не купил себе мороженое?

-- Потому что не хочу выглядеть глупо, у всех на виду поедая сладости, - Асканио как-то сжался.

Она пожала плечами, явно не разделяя его опасения. Пока она наслаждалась лакомством и озиралась по сторонам, из сгустившихся тяжелых низких туч посыпался дождь. Туристы и прочие прохожие пораскрывали зонты, мостовая превратилась в темное зеркало, отражающее великолепную архитектуру, поверхность бассейна фонтана Баркачча стала похожа на голубое водяное кружево.

-- Дождь усиливается, - заметила Анаис, запрокинув голову и глядя в небо. - Может, переждем в церкви?

Асканио согласился, и они начали подниматься по грандиозным испанским ступеням к вершине холма, на котором короной возвышалась церковь Тринита-деи-Монти. Белые ступени, отполированные падающей с неба влагой, стали опасно скользкими, и гладкая подошва ботинок Асканио отнюдь не служила ему надежной опорой. Он ступал медленно, силясь сохранять баланс, от души надеясь преодолеть подъем без происшествий. Это ему почти удалось. Они были уже недалеко от цели, когда дождь припустил сильнее. Анаис, обернувшись, хотела было предложить ему руку и поддержать, как вдруг все его старания полетели к чертям. Поскользнувшись, Асканио приземлился на лестницу, потешно расставив ноги и руки.

В первое мгновение Анаис затаила дыхание. Спустя секунду, когда стало ясно, что он цел и невредим - во всяком случае, физически, и она запрокинула голову и расхохоталась. Она все смеялась и смеялась, не в силах остановиться, пока они не добрались до входа в церковь. Асканио сердито отряхивался, беспрерывно чертыхался и избегал смотреть на свою спутницу, явно раздираемый стыдом за то, в каком идиотском виде ему довелось перед ней предстать.

Дождь перерос в ливень, ливень перерос в грозу, которая, впрочем, довольно скоро стихла. Анаис и Асканио обождали вспышку стихии под сводами церкви, слушая божественные песнопения. Звуки музыки лились под высокими сводами, реки дождя текли по разноцветным стеклам витражей снаружи. Как только гроза миновала, они продолжили прогулку.

Он отвез ее на Авентинский холм, где во вратах резиденции Мальтийского ордена скрывается один из секретов Рима: замочная скважина, заглянув в которую, можно увидеть купол собора Святого Петра в Ватикане, обрамленный зелеными арками парка. Площадь Мальтийских рыцарей оказалась пуста, и Анаис показалось, что этот невероятный город открывает свои маленькие тайны только им одним. Они пробыли там долго, по очереди приникая глазом к небольшому отверстию и наблюдая, как над куполом собора рассеиваются серые тучи, и из-под них обнажается бледно-голубое, словно умытое небо. Спустившись с холма, обогнув Большой Цирк, пролетев по набережной Тибра, сурового и бурного после дождя, Асканио сделал петлю до Народной площади, а затем свернул на улицу Бабуино. Анаис лелеяла мечту посетить кафе "Греко", однако он пообещал показать ей место гораздо менее банальное и намного более интересное. Увлекая ее за собой, он привел Анаис в кафе "Канова Тадолини" - самое необычное из всех, что она когда-либо видела. Оно располагалось прямо в студии скульптора - или скульптор устроил свою студию прямо в кафе: грань между ними терялась, если только она вообще где-либо проходила. На фоне карминных стен, на постаментах и без, стояло множество маленьких, средних, больших и просто огромных белых статуй и их фрагментов, и прямо посреди этого сада искусства приютились столики для посетителей. Их проводили на второй этаж и усадили за укромный круглый стол, накрытый золотистой скатертью. Асканио, едва взглянув в меню, сделал совершенно нескромный заказ, и почти что заставил Анаис отдать должное яствам, забыв о диетах. Сначала она резала угощение на мелкие кусочки и нерешительно клала их в рот, будто испытывая вину за каждую съеденную крошку. Но чем больше она пробовала, и главное - чем больше выпивала вина, тем проще ей становилось получать удовольствие от такой незамысловатой радости, как обильный обед. В конце концов, даже вазочку из-под мороженого она чуть ли не вылизала.

Ближе к вечеру они еще немного покатались по Трастевере и вдоль реки, а когда совсем стемнело, Асканио доставил ее к дверям отеля, где остановилось семейство Лорео деи Вескови. Анаис слезла с "Веспы", протянула ему шлем, и замялась, сцепив руки за спиной.

-- Что ж, - она поводила носком туфли по брусчатке, - пока.

-- Пока! - на его лице мелькнуло подобие улыбки, и он приготовился исчезнуть в сверкающей разноцветными огнями дали ночного города.

Анаис уже сделала несколько шагов ко входу в гостиницу, как вдруг резко развернулась и окрикнула его. В последний момент он успел поставить ногу на мостовую, поднял стекло шлема и вопросительно уставился на нее.

-- Асканио! - она взволнованно подлетела к нему.

-- Что случилось? - обеспокоенно спросил он.

-- Мы забыли посмотреть "Уста истины"! - с отчаянием воскликнула Анаис.

-- Черт!

-- Мы уезжаем только послезавтра, - сказала она, не отваживаясь смотреть ему в лицо.

-- Это намек?

-- Ну, - она шаркнула ногой. - Ну, да.

-- Ладно, - ворчливо, и все же с ноткой теплоты произнес он. - Завтра, в то же время, в том же месте. Имей в виду, весь день я с тобой возиться не буду!

-- Это и не нужно, - она заулыбалась. - Мы успеем узнать, кто из нас честный человек, а кто лжец.

"Уста истины" не откусили Асканио руку, хотя он и солгал, сам того не зная: весь следующий день они тоже провели вместе. Он сделал это не потому, что она упрашивала его, а потому, что и сам позабыл о времени. Вдвоем они провели два дня, как многие мечтают провести их в Риме, но у этой прелестной истории не предвиделось никакого продолжения. Говорят, что случилось в Вегасе - остается в Вегасе, для Асканио и Анаис это было справедливо в отношении Вечного города. Они обещали друг другу - и сами себе, что, возвратившись домой и в лицей, забудут эти "Римские каникулы", как дивный, неправдоподобный сон. На том они и расстались, прежде чем такси унесло Анаис с семьей сквозь бурную реку городской жизни в аэропорт Фьюмичино.

Они оставались верны своим намерениям и не искали встреч, пока встреча не нашла их сама. В ту ночь Анаис возвращалась с одной из поздних прогулок в обществе Масси. Ночь стояла прохладная, она потирала замерзшие руки, и ей нестерпимо захотелось выпить чего-нибудь горячего. Ученикам запрещалось по ночам ходить на кухню, но правила ведь на то и существуют, чтобы их нарушать. Бесшумно, будто привидение, преодолев цепь коридоров, Анаис приоткрыла дверь и прокралась в кухню. Там было темно, только голубой лунный свет рисовал полосы и прямоугольники на стенах и мебели. Где находились банки с чаем, она знала только предположительно, а потому рискнула включить одну из неярких ламп. Сделав это, она едва сдержала крик, зажав сама себе рот, так как из темноты внезапно материализовался силуэт. Кто-то сидел за столом в пустой кухне глухой ночью. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть в этом лунатике Асканио Реджинелла, который слушал музыку и хрустел орехами. Он, в свою очередь, тоже немало испугавшись неожиданно загоревшегося света, вздрогнул, сдвинул наушники на затылок и озадаченно обернулся.

-- Вот уж где не ожидал на тебя наткнуться! - с очевидно неприятным удивлением сказал он.

-- Взаимно, - не осталась в долгу Анаис. - Впрочем, я могла бы и помнить, что ты большой любитель поесть. Не думала, что это пристрастие не дает тебе спокойно спать.

-- Спокойно спать мне не дает Масси, который шастает туда-сюда по ночам, - возразил Асканио.

-- Масси гулял со мной, - объяснила Анаис. - Мы заболтались, и забыли о времени. На улице ужасный холод, я продрогла до костей. Хотелось заварить себе чаю.

-- Милости прошу, - он сделал широкий жест рукой.

-- На тебя заваривать? - полюбопытствовала она.

-- Благодарю, без надобности, - он отвернулся, а потом снова повернулся. - А впрочем, давай.

-- Масси рассказывал мне про роман, который сейчас пишет, - говорила Анаис, наливая воду в чайник. - Он тебе читал какие-нибудь отрывки? Со мной он разводит такую таинственность!

-- Со всеми, поверь, - покачал головой Асканио. - Он любит поговорить об этом, чувствуется, что ему хочется все-все рассказать, но тогда не останется никакой интриги, и он с трудом себя сдерживает.

-- Понимаю, - кивнула она, насыпая ароматную заварку в ситечко. - Я думаю, у него талант.

-- Вполне возможно, - согласился Асканио.

-- В будущем он хочет стать писателем.

-- Он им станет. И даже не столько потому, что у него талант. Просто он может себе это позволить. Может не бояться, что умрет с голоду, если его книги не будут продаваться. Может обеспечить своим произведениям хорошую рекламу.

-- То есть, ты считаешь, что таланта у него нет? - нахмурилась Анаис.

-- Откуда ты сделала такой вывод? Я вовсе так не считаю. Масси - одаренный парень. Но я не могу даже представить себе, сколько таких талантов просиживают штаны на низкооплачиваемых работах, потому что писать им некогда, а для заработка эта деятельность не годится. Тут нужен случай, удача, вдохновение. Все это вещи эфемерные. А кушать хочется каждый день, и подчас не только писателю, а еще его жене и детям.

-- Странно слышать эти вещи от тебя, - заметила Анаис, усаживаясь рядом с ним за стол.

-- Почему? Потому что для меня эти проблемы неактуальны? - он пожал плечами. - Некоторые трудности не обязательно проживать, чтобы понимать. Или ты из тех, кто выбирает закрыть глаза на мир за пределами своей реальности, считаешь, что светская львица - это профессия, и после лицея собираешься начать активную карьеру на вечеринках, фуршетах и в загородных клубах?

-- Нет, а что, тебе нужна компания в ничегонеделании?

-- Компании в этой сфере деятельности у меня более, чем достаточно. Но неужели ты собираешься дальше учиться? На кого? Дай-ка угадаю! Что-нибудь гламурное, вроде модельера, или псевдо-глубокое, вроде психолога, или даже пафосное и серьезное, вроде адвоката по международным делам?

-- Да ты меня насквозь видишь! - усмехнулась Анаис.

-- Правда? - он вскинул брови.

-- Вовсе нет, - ухмылка сошла с ее лица. - Я хочу стать врачом.

-- Диетологом?

-- Пластическим хирургом, - буднично ответила она и встала, чтобы залить заварку кипятком. - А ты что планируешь делать в будущем?

-- Сама понимаешь, выбор у меня не большой. За какой насос по выкачиванию денег отец поставит, за тем и буду трудиться.

-- Неужели у тебя нет своих собственных желаний? - усомнилась она.

-- Что в них толку, если их все равно не дадут осуществить? - с безразличием, которое дает привычка к мысли, произнес Асканио.

-- Казалось бы, для Реджинелла открыты все дороги, иди, куда хочешь, становись, кем пожелаешь!

-- Казалось бы, да. Однако вот, не совсем.

-- Но ведь у тебя есть старшие братья и целая армия кузенов. Есть кому управлять всей вашей многочисленной собственностью, хватит даже, чтобы подраться за доходное местечко.

-- Хочешь обсудить это с моим отцом? - краем рта кисло улыбнулся он, принимая дымящуюся чашку из ее рук.

-- Нет, спасибо. Но если бы ты мог выбрать что угодно, кем бы ты захотел стать? - не отступала она.

-- Декадентом.

-- Это не профессия.

-- Это самая изысканная форма ничегонеделания.

-- В таком случае, пожалуй, хорошо, что у тебя есть семья, которая не даст тебе пропасть, - Анаис осторожно глотнула горячий чай.

-- Что правда, то правда, моя семья проповедует насильственную заботу. На ноги поставит, работать заставит, женит, и деткам тоже пропасть не даст. Моего мнения обо всем этом никто и не спросит.

-- Не верю, что все так плохо!

-- Почему плохо? Разве это не удобно? Не придется принимать трудных решений, ломать себе голову, нести сумасшедшую ответственность, - он говорил с сарказмом, но в его шутке имелась и доля правды. - Если повезет с женой, то мое слово будет иметь вес в некоторых приятных вопросах, как то выбор времени и позы для занятий любовью.

-- Стоп, этого я уже знать не хочу, - она выставила руку ладонью вперед.

-- Почему? Это не вписывается в твою картину идиллического будущего? Держу пари, тебе жутко всего этого хочется.

-- Чего именно? Мужа - безответственного и ленивого деспота, склонного к сексуальному насилию?

-- Не утрируй, а то мой портрет у тебя получился на редкость непривлекательный, - хмыкнул Асканио.

-- Теперь ты хотя бы знаешь, какое о тебе складывается впечатление на основе твоих рассуждений о будущем. Так чего же мне, по-твоему, до жути хочется?

-- Идеальную семью, любящего мужа, красивых послушных деток, все в этом роде. Свадьбу, как в журнале, и будни, как в рекламе мыла. По выходным - поездки за город, морской отдых на каникулах, и все это вместе, веселой, дружной гурьбой, с приставшими к лицу фаянсовыми улыбками, - он описал эту картину с ноткой презрения.

-- Ты так говоришь, будто это ужасно, и достойно порицания, - проворчала она, утыкаясь в чашку.

-- Да нет, почему же, на пачке кукурузных хлопьев для завтраков это выглядит очень мило. Только вот, сдается мне, в жизни так не бывает.

-- Тебе грустно, и ты хочешь, чтобы грустно было всем, - обвинила его Анаис.

-- Так и есть, доктор Фрейд.

-- К сожалению, боюсь, ты прав куда больше, чем мне того хотелось бы. Иногда мечты сбываются, но всегда с преломлением. Да, мне хотелось бы и мужа, и детей, и церковь по воскресеньям, а после - обед с брусничным пирогом. Но будет у меня все это или нет, зависит от столь многих обстоятельств!

-- По крайней мере, церковь и брусничный пирог всегда легко устроить, - заметил Асканио.

-- Что само по себе уже неплохо. Вот зачем ты заговорил про пирог, мне сразу захотелось есть!

Она встала и принялась проверять содержимое шкафов. Кое-что приятное им удалось оттуда извлечь, и Анаис, изменяя своим правилам, с удовольствием закусывала полночный чай печеньем с шоколадной крошкой. Так тень Рима накрыла их в Тоскане. Но и на том история не завершилась.

Прошло немного времени, прежде чем Анаис вновь оказалась в обществе Асканио, сама того не планируя. Столкновение произошло в библиотеке, куда она зашла в поисках Массимилиано. Ее друга там не оказалось, зато в одном из потертых кресел удобно устроился ее - пока еще, и вроде бы - недруг. Он читал книгу и с осуждением посмотрел на нее поверх обложки, ожидая, что она сразу же уйдет и не станет отрывать его от интересного занятия. Она прислонилась плечом к книжному стеллажу и спросила:

-- Привет, ты не видел Масси?

-- Видел. Десять минут назад он был здесь, с Пьетро и Костантино, они обсуждали какие-то свои литературные дела, а потом удалились в комнату последнего.

-- Ох, - вздохнула Анаис. - Не могу же я пойти туда следом за ними. Придется ждать его здесь.

-- Ты можешь подождать его в каком-нибудь другом месте, если хочешь, - намекнул Асканио.

-- Что ты читаешь? - она, казалось, не услышала его последнюю фразу, подошла и опустилась на соседнее кресло. - О, "Наслаждение"? И как?

-- Это моя настольная книга. Я знаю ее наизусть, - ответил он лениво.

-- Только не говори, что отождествляешь себя с графом Сперелли.

-- У нас с ним одинаковое ощущение от жизни. "Другие более несчастны, но я не знаю, был ли на свете человек, менее счастливый, чем я", - процитировал Асканио.

-- Никогда не понимала, отчего им восхищаются. По-моему, он зажравшийся эгоист. Или ты тоже считаешь, что нет в мире большей боли, чем когда возлюбленная оказалась не так чиста, как тебе того хотелось, хотя сам ты при этом по колено в грязи? У Сперелли надуманные страдания, которым он предается от безделья. Помимо прочего, он жестокий и несправедливый.

-- К кому он, по-твоему, жесток и несправедлив? - не без любопытства поинтересовался Асканио.

-- К женщинам, которых якобы любил. Но он их даже не знал, и не желал знать. Он любил свою идею о них, и срывался с катушек, когда реальность не соответствовала его утонченному воображению. К простонародью, собравшемуся на аукцион в доме Марии, от вида и запаха которых его мутило. На каком основании он относился к ним с таким высокомерным отвращением? На том, что он появился на свет в удачном месте, а они - нет? Ведь это была не нечаянная неприязнь, он действительно считал себя лучше и выше всего этого сброда, недостойного его аристократического снисхождения только потому, что им меньше повезло при рождении, и их не воспитывали благородные родители.

-- Mia cara, давай как-нибудь съездим нашу судоверфь в Ла Специи? - предложил Асканио. - Хочу посмотреть, как ты себя почувствуешь, оказавшись в среде рабочих. Посмотреть, как сморщится твой маленький носик от запаха их одежды. Проверить, не появится ли выражение снобистского омерзения на твоем хорошеньком личике, когда ты полюбуешься на их манеры и послушаешь их речь. Своими глазами посмотришь на людей, живущих по колено в грязи, отнюдь не метафизической, в которую ты окунула меня.

-- Ты все это видел, и тебе не стыдно жаловаться и называть себя несчастливым человеком? - с упреком сказала она.

-- Во-первых, я не жалуюсь. Во-вторых, перед кем, по-твоему, я должен стыдиться того, что не чувствую счастья? Доступность этого чувства едва ли не обратно пропорциональна достатку. Люди, прозябающие в нищете, не имеют возможности развиваться духовно, у них другие дела. Их стремления загнаны в рамки физиологических потребностей, которые легко удовлетворить, следовательно, их легко сделать счастливыми. А что нужно сделать мне, чтобы почувствовать радость, окрыление, воодушевление? Человека, у которого столько средств и возможностей, как у меня, уже ничто не поражает.

-- Если тебе так тяжко быть богатым и знаменитым, брось все и наймись асфальтоукладчиком. Это будет поразительно.

-- Путь вниз - не выход, - он передернул плечами. - Да, других я могу осчастливить, себя - нет.

-- А выход вообще есть, хотя бы теоретически? Что могло бы помочь тебе почувствовать себя счастливым, как ты думаешь?

-- Ты будешь смеяться, а я не знаю, зачем с тобой откровенничаю, но, на самом деле, я хотел бы полюбить. По-настоящему, до одури, как в романе.

-- Как в "Наслаждении"? - ухмыльнулась Анаис.

-- Я же сказал, что ты будешь смеяться, хотя сам ничего смешного в своем желании не вижу.

-- Да уж, тут скорее впору плакать, потому что если это единственное твое желание - ты обречен.

-- Думаешь? Почему?

-- Потому что ты действительно похож на Сперелли, - ответила Анаис. - Ни одна живая женщина не оправдает твоих непомерно завышенных ожиданий. Даже если появится сиятельная особа, которую ты сочтешь достойной своей любви, она неизбежно тебя разочарует, и скорее рано, чем поздно.

-- У меня остается маленький шанс, если она умрет раньше, чем развеется очарование, - сказал Асканио.

-- Это мало похоже на путь к счастью, - мрачно заметила Анаис.

-- Что ж, тогда мне не придется изменять своему девизу, - лицо его преобразила горькая улыбка. - Едва ли найдется на свете человек, менее счастливый, чем я.

Никогда бы Анаис не подумала, что у нее найдутся темы для разговоров с Асканио Реджинелла. Только позже, вспоминая эти беседы и размышляя о них, она осознала, что они доставили ей удовольствие. Они мало в чем соглашались, но это будоражило ее куда больше, чем общение с вечно поддакивавшим Масси. В какой-то момент она поймала себя на мысли, что ей невыносимо захотелось поделиться какими-то своими соображениями с Асканио, и она целый день вела с ним мысленный диалог, пытаясь представить себе, что ответил бы он на то или на это. Сторонние наблюдатели не заметили никакой перемены: на публике они все так же либо препирались, либо игнорировали друг друга. Зато, когда никто не видел, им случалось взахлеб разговаривать, перебивая друг друга, стремясь насладиться редкими секундами дружбы, которую сами себе не позволяли. Они не решались официально зарыть топор войны, в открытую признать, что готовы протянуть друг другу руки, и все продолжали считать их врагами.

В разгаре этой неразберихи и случилось то самое важное и страшное событие, связавшее этих двоих навсегда. Все началось вполне невинно, с того, что как-то раз после выходных Асканио не вернулся в лицей, а Масси доложил своей дорогой Анаис, что его друг болен.

-- Он позвонил и объяснил, что заболел, - сказал Масси, - и что какое-то время побудет дома. Но у меня почему-то такое ощущение, что у него неприятности.

-- Почему ты так думаешь? - спросила Анаис.

-- Даже не знаю. У него часто бывают неприятности, - Масси замялся. - Да ну, не бери в голову. Тебе так только лучше: как минимум, целую неделю не придется терпеть его физиономию.

-- Неделю? - удивилась она. - Либо у него серьезные неприятности, либо он сильно заболел, что, опять же, возвращает нас к первому варианту.

-- Анаис, если бы я тебя хуже знал, я бы подумал, что ты переживаешь! - недоуменно воскликнул он.

-- Глупый! Я радуюсь, - она мгновенно пришла в себя и обнажила в улыбке белые зубы с чуть выступающими резцами.

Однако она отнюдь не радовалась. Всю неделю она то и дело ловила себя на беспокойстве об Асканио, а в пятницу вечером, наконец, не выдержала, и отправилась туда, где он, по его словам, жил. Проехав через всю Флоренцию, такси привезло ее на бульвар Макиавелли, где величавые особняки прятались за старыми деревьями аллеи и высокими воротами. Расплатившись, она вылезла из машины и остановилась напротив особо величественных ворот, за которыми виднелся сад, такой большой, что рассмотреть дом в глубине не представлялось возможным. Нервничая, и оттого переступая с одной ноги на другую, она нажала на кнопку звонка. Оделась она для этого визита лучшим образом. Платье она подобрала элегантное, но не чопорное, соблазнительное, но не вульгарное. Чтобы не скрывать его полностью, она оставила расстегнутым расклешенный плащ с поднятым жестким воротом, красиво подчеркивавший талию. Тонкие, точеные ножки оставались на виду, и высокий каблук ее кокетливых туфель подчеркивал их стройность. Она завила волосы крупными волнами и распустила их по плечам, очевидно, зная, что так она больше всего похожа на нимфу весеннего леса. К чему она столь тщательно собиралась на встречу с Асканио? Она не решилась бы произнести этого вслух, но про себя уже понимала: ей сильно хотелось ему понравиться.

Ворота открылись, и она ступила на подъездную дорожку. Преодолев часть пути, Анаис увидела перед собой во всей красе дом, довольно большой, но не вычурный и совсем не подавляющий помпезностью, как того можно было ожидать. Вероятно, подумала она, все великолепие особняка скрывается внутри. Она часто отмечала подобный диссонанс во дворцах Италии: снаружи они могли выглядеть просто, подчас даже аскетично, тогда как внутри скрывалась ослепительная, непостижимая уму роскошь.

Дверь особняка приоткрылась, и на крыльце появился человек. То был не мажордом, как поначалу предположила Анаис, не сам Асканио, и даже не кто-либо из его семьи. К немалому удивлению, подойдя ближе, она узнала мужчину, вышедшего ей навстречу: то был Фабио Салерно. Несмотря на неожиданность, Анаис не видела никаких причин для отступления. Поравнявшись с ним, она уставилась на него вопросительно.

-- Привет, Анаис, какой сюрприз! - воскликнул он, улыбаясь, но его улыбка ей не понравилась - как не нравилось все, что делал этот человек.

-- Добрый день, синьор Салерно, - холодно поздоровалась она. - Вот уж не ожидала увидеть вас здесь! Асканио дома?

-- Проходи, проходи, - он чуть отступил в сторону, жестом приглашая ее переступить порог, при этом не удостаивая ее вопрос ответом. - Хочешь чего-нибудь выпить?

Он проводил ее в гостиную. Все, что она успела увидеть по пути, оставило в ее сознании смутный отпечаток: вроде бы дом был прекрасен, вроде бы там на стенах висели огромные полотна в золоченых рамах, окна закрывали тяжелые драпировки, а наверх, к ряду колонн галереи, уводила широкая лестница. Но все это проплыло перед ее взглядом слишком быстро, красота показалась неуловимой. Войдя в гостиную, первым, что заметила Анаис, был низкий длинный столик, на котором, под бронзовым канделябром на шесть свечей, стояли бутылки из-под коньяка, виски и полупустой графин. В руках Фабио Салерно, откуда ни возьмись, появился стакан, к которому он прикладывался через каждое слово.

-- Сейчас в доме никого нет, - сказал он хрипловато. - Весь дворец мой! Каковы хоромы, а? Даже Строцци такое и не снилось!

-- Никого нет? - переспросила Анаис. - А как же Асканио? Его друг сказал мне, что он заболел и остался дома на неделю-другую.

-- Асканио, заболел? - Фабио расхохотался. - Да этот выродок в жизни своей ни разу даже не чихнул!

-- Синьор Салерно, вы сами-то как себя чувствуете? - с подозрением покосилась на него она.

-- Я себя чувствую превосходно, детка, лучше не бывало! - воскликнул мужчина. - Налить тебе коньяка? Лучший сорт! Реджинелла бурды не пьют, в этом я готов отдать им должное!

-- Нет, благодарю, - помотала головой она. - Скажите, пожалуйста, когда вернется кто-нибудь из хозяев, или где я могу найти Асканио?

-- Да что ты заладила? - он поставил стакан на столик. - Как будто я не знаю, зачем ты на самом деле пришла!

-- Извините? - она вскинула брови в изумлении.

-- Хватит уже играть в недотрогу! Тебе ведь кто-то сказал, что я здесь, и что я один?

-- О чем вы? - теперь Анаис стало страшно.

-- Брось, мне осточертела твоя фальшивая невинность! Если хочешь добиться своего, прекрати жеманничать, меня от этого воротит, - он приблизился к девушке, и она ощутила исходящий от него резкий, отвратительный запах спиртного. - Думаешь, я ничего не замечал, да? Думаешь, ничего не понял? Ты что, правда считаешь меня таким же дурачком, как влюбленных в тебя одноклассников? Да я тебя насквозь видел с первого же дня!

-- Синьор Салерно... - еле выдавила из себя Анаис, но он не дал бы ей и слова вставить.

-- Я раскусил тебя, как только ты появилась в моем доме! Коротенькие юбочки, улыбочки, взглядики из-под ресниц, - думаешь, я не понял, для кого они предназначались? Для моего придурка Стефано? Как бы не так! Он еще мог в это поверить, но я - опытный мужчина. А ведь тебе именно такие и нравятся, верно?

-- Синьор Салерно, вы пьяны! - в страхе выкрикнула Анаис, когда он оказался слишком уж близко.

-- Черт тебя дери! Пьян, да, и что с того? Пьяным ты меня не хочешь? - он схватил ее за талию и попытался притянуть к себе. - Ишь, какие мы нежные! Не все ли тебе равно, что меня заставляет говорить правду, бурбон или любовь? Любовь - для слюнтяев, тебе ведь такие не по вкусу, верно? Прекрати ломаться, как будто ты не этого хотела!

Он заломил ее руки за спину и стал валить ее на диван. У Анаис в сознании царил хаос. Она не находила в себе сил даже закричать. Беспомощно барахтаясь в его сильных ручищах, она задыхалась от отчаяния. Послышался какой-то треск, и несколько пуговиц с ее платья отлетели на пол и подпрыгнули, прежде чем исчезнуть под диваном. Этот звук, вконец переполнивший ее животным страхом, придал ей неконтролируемой силы. Она дернулась, и ей почти удалось скинуть с себя мужчину, но тот, озверев, выругался и ударил ее по лицу. Боль пронзила тело до самых пяток, в глазах потемнело. Анаис чудилось, что она вот-вот умрет. Ужас совершенно лишил ее рассудка.

-- Какого дьявола здесь происходит? - раздался вдруг голос из ниоткуда, и Фабио Салерно зарычал прямо над ухом Анаис.

-- Не лезь, щенок! - от его рыка она едва не оглохла.

Мужчина резко выпрямился, от мгновенного избавления от тяжести Анаис почувствовала боль в ребрах. Не прошло и секунды, как он замахнулся и поддал некстати явившемуся Асканио кулаком в живот. Тот отлетел в сторону столика, и Фабио тут же предпочел забыть о нем, вновь повернувшись к своей жертве. Анаис казалось, что она завопила во весь голос, а на самом деле из груди ее вырвался только хриплый стон. Все происходило с такой скоростью, что она не успевала ничего осознавать.

Асканио схватил тяжелый канделябр, поднял его в воздух и, недолго раздумывая, обрушил прямо на голову Фабио Салерно. Звук, с которым тело повалилось на пол, показался Анаис оглушительным грохотом. Она шумно втянула в себя воздух и поднялась, преодолевая дрожь в руках и ногах. Асканио стоял посреди комнаты с подсвечником в руке. Фабио Салерно лежал на полу, остекленевшими глазами глядя в потолок, и по виску, на котором все еще блестели капли пота, медленно прокладывала себе путь густая струйка крови.

Анаис не смогла бы приблизиться к нему, но Асканио, поставив канделябр на место, опустился на колени и дотронулся до распластавшегося на полу мужчины. Лицо его окаменело. Анаис скорее рухнула, нежели села, обратно на диван.

-- Он... что... - через силу прошептала она, ошеломленно глядя на Асканио. - Он... умер?

Тот поднял на нее свои ярко-синие, словно у написанного маслом ангела, глаза.

-- Только, прошу тебя, не кричи, - тихо выговорил он.

-- И в мыслях не было, - все так же шепотом отозвалась она. - Но что теперь будет?

-- Не знаю. Дай мне подумать, - ответил Асканио.

Он выпрямился и обхватил голову руками. Так, задрав локти, походил по комнате кругами, кусая губы. Анаис замерла, выжидая, пока вновь можно будет говорить. Наконец Асканио со стоном опустился рядом с ней на диван и повернул к ней лицо.

-- Скажи, что он хотел причинить тебе вред, - умоляюще произнес он. - Скажи, что я не ошибся, не сделал этого зря.

-- Он был мертвецки пьян, - кивнула Анаис, - он ударил меня по лицу, и собирался изнасиловать. Можешь не сомневаться, ты пытался защитить меня, это не преступление.

-- Как бы не так, - он горько усмехнулся, и опять вцепился пальцами в свои пышные волосы. - Я не хотел его убивать!

-- Я знаю. Это была самооборона. Он ведь и тебя ударил, и сделал бы это снова, если бы ты продолжил пытаться его остановить. Он не оставил нам выбора. В суде это поймут.

-- До суда дойти не должно, - решительно возразил Асканио. - Надо избавиться от трупа.

-- Как это возможно? Послушай, тебя все равно оправдают...

-- Я понимаю, - перебил он ее. - При данных обстоятельствах меня оправдают, да меня оправдали бы в любом случае! Реджинелла не может угодить за решетку из-за какого-то пропойцы. И все же, надо попытаться избежать следствия и суда. Если только ты не хочешь, чтобы следующие полгода-год вся желтая пресса громыхала твоим именем рядом с моим. Только представь себе заголовки: твоя фотография в газете, и подпись: "Анаис Лорео деи Вескови - невольная соучастница убийства". Как тебе это понравится? Как это понравится твоей семье?

-- Что ты задумал? - с глубочайшей серьезностью поинтересовалась Анаис.

-- Пока что сам не знаю, - покачал головой он. - Дай еще подумать.

Минут пять он смотрел, не отрываясь, на мертвое тело Фабио Салерно у своих ног. Вздыхал, кусал губы, чесал кончик носа.

-- Жаль, что ты не умеешь водить машину, - наконец, сказал он.

-- Вообще-то, умею, - ответила Анаис, никак не отреагировав на кажущуюся нецелесообразность его фразы. - Правда, у меня нет прав. Но как вести автомобиль, я прекрасно знаю.

-- Серьезно? - он обратил к ней полный надежды взгляд.

-- Сейчас ведь не до шуток. Выкладывай, что у тебя на уме?

-- Между Ла Специей и Риомаджоре есть одно очень опасное место. Дорога пробита прямо в скале, и идет над обрывом, ничем не огражденная. Я обратил на нее внимание, когда мы однажды проезжали мимо, и еще тогда подумал: "Стоит кому-нибудь зарулить сюда по пьяни - и он ухнет в море, не успев опомниться". План таков. Внизу стоит машина Салерно. Как только стемнеет, мы засунем его в багажник, а я сяду за руль. Машина неприметная, никто не обратит на нее особого внимания. Ты возьмешь одну из наших машин, и поедешь за мной следом. Постарайся ее не разбить. Мы отправимся на ту самую дорогу.

-- Но это же в четырех часах езды отсюда! - воскликнула Анаис.

-- В трех с половиной, если ехать быстро. Тем лучше. Никому в голову не придет связать автокатастрофу в Лигурии со мной и моим домом. Слушай дальше. Мы погоним туда, что есть сил. Там я посажу за руль труп Салерно, положу рядом бутылку виски, вылезу из автомобиля, и столкну его со скалы. Вся эта композиция разобьется в такие дребезги, что никто уже никогда не определит, от какого именно удара преставился этот подонок. Ты подъедешь следом, и мы вернемся во Флоренцию на нашей машине. Мы должны успеть провернуть все это до рассвета. И концы в воду.

-- А если нас остановят карабинеры?

-- У меня есть поддельные права. С тобой сложнее, но ты и ехать будешь в машине без трупа. Нам остается только помолиться и попытаться, Анаис.

-- Хорошо, - покорилась она, хотя сердце ее глодали сомнения: слишком рискованным выглядело это предприятие. Но, с другой стороны, этот риск себя оправдывал. В конце концов, они убили человека, их положение едва ли могло стать хуже.

Ненадолго выйдя из комнаты, Асканио вскоре вернулся с двумя белыми простыням в руках. Ткань была плотная, ароматная, накрахмаленная и хрустела под пальцами. Одной он обмотал голову Салерно, чтобы кровь не размазалась по полу, другую разостлал на полу и завернул покойника в саван. Затем, с горем пополам, они вдвоем дотащили его до гаража, где стоял серый "Альфа Ромео" синьора Салерно. Превозмогая отвращение, Анаис старательно подталкивала мертвое тело вперед, пока Асканио волок его за ноги.

-- В доме действительно никого нет? - спросила она, когда они благополучно упрятали последствие рокового случая в багажник.

-- Никого. Тебе еще повезло, что меня сюда нелегкая занесла.

-- Масси сказал, что ты дома. Он сказал, что ты болен.

-- Здоров, как лось, - Асканио запер дверь гаража, на всякий случай. - А ты прилетела меня проведать? Забеспокоилась?

-- Какого черта здесь делал Фабио Салерно? - проигнорировав насмешку, Анаис перевела разговор на другую тему.

-- Откуда я знаю? Он присосался к нашей семье, как пиявка. Все время возле отца ошивался. Тот использовал его на всю катушку. Мой папаша - тот еще сторонник рабовладельческого строя. Вероятно, он зачем-то дал ключи от пустого дома Салерно, который, зная, что у нас всегда найдется несколько бутылок чего-нибудь крепкого и добротного, пришел сюда порадовать душу и тело.

-- А ты? - спросила она.

-- А я здесь живу. Иногда.

-- Почему ты не в лицее, если не болеешь?

-- Не твое это дело, Анаис.

Закат, безразличный к темным мирским делам, пламенел над городом, орошая черепичные крыши дождем золотого света. Странно было любоваться этой красотой, только что став виновниками чьей-то смерти, и все же Анаис и Асканио смотрели на небо, словно заколдованные. Пожар, занявшийся в высоте над Флоренцией, достигнув своего слепящего апогея, стал плавно затухать. Облака, как гигантские тлеющие угли, потемнели и посерели в середине, все еще мерцая красноватыми отблесками по краям. Побледневший, утративший сочные краски свет стекал по небу за горизонт, будто водой заливая остатки дня и погружая город в полумрак. В конце концов, осталась только стремительно тающая сиреневая полоса вдалеке. Зажглись и постепенно набирали яркость фонари вдоль улицы. Отдаленные отзвуки жизни доносились сюда приглушенно, движение на бульваре Макиавелли стало редким и вялым.

Дождавшись темноты, они вернулись в гараж. Настало время воплощать в жизнь дерзкий план, на успех которого Анаис не особо рассчитывала. У нее дрожали колени, когда она садилась за руль, и все же следовало попытаться пересилить себя и действовать решительно и хладнокровно. Ради себя, ради отца и Эстеллы, ради Асканио.

Кто-то свыше был на их стороне. Все шло, как по маслу. Они мчались по пустым загородным дорогам, среди волнующегося океана холмов, в чернильной темноте, сквозь толщу которой пробивался свет из окон далеких домов. Анаис не отставала от серой "Альфа Ромео", на три с половиной часа ее красные задние фары стали ее путеводными звездами. Никто не остановил их по пути. Когда они въехали на дорогу, о которой говорил Асканио, дрожь возобновилась: место действительно выглядело угрожающе опасным. Анаис снизила скорость и на какое-то время оторвалась от Асканио. Когда она нагнала его, тот уже стоял позади автомобиля, за рулем которого вразвалку сидел мертвый Фабио Салерно. Мотор оставался заведен, труп был пристегнут, двери и багажник захлопнуты. Вдвоем они подтолкнули машину, и та, с ужасающим грохотом, скрежетом и звоном полетела в бушующую бездну, туда, где вечно беспокойное море билось о слоистые черные скалы. Потрясенная, Анаис застыла на месте.

-- Я понимаю, что у тебя сейчас внутри все переворачивается, у меня тоже, - Асканио положил руку ей на плечо, - но нам лучше убраться отсюда поскорее. Нельзя терять времени.

Она согласно кивнула, и они запрыгнули в машину, которую привела сюда Анаис. Теперь за руль Асканио сел сам, нажал на газ, и ночь непроницаемым пологом пролегла между ними и тем, что они совершили.

Обратно на бульвар Макиавелли они въехали в предрассветных сумерках. Улица куталась в белесый туман, сквозь вуаль которого мутными пятнами мерцали фонари. Деревья стояли вдоль дороги, неподвижные, мрачные, и вокруг царила тишина, такая глухая, что становилось не по себе. Ежась от холода и поплотнее запахивая плащи, они быстрым шагом пересекли двор и проскочили в дом. Там все оставалось по-прежнему, ведь прошла всего одна ночь, однако обоим казалось, что они покинули это место целую вечность назад. Обоих ломило и трясло от усталости и нервного напряжения, но им и в голову не приходило лечь спать. Устроиться поудобнее на подушке и забыться сладким сном казалось в сложившейся ситуации самым неподходящим, противоестественным действием. Сняв верхнюю одежду, они поднялись в гостиную. Асканио сменил обувь на бархатные тапочки, лег на диван и устало склонил голову. Анаис подошла к окну и просочилась за штору, чтобы выглянуть на улицу. Ее дыхание отражалось на стекле быстро исчезающими мутными пятнами. Снаружи город продолжал крепко спать, укрытый сумраком и туманом. Где-то под одной из черепичных крыш в долине за деревьями досыпал последние часы Стефано, не подозревавший, что этой ночью его девушка стала виновницей смерти его отца. Теперь он, и маленькая Эстелла, и Нина с Симоной, и Масси, - все оказались по ту сторону ее страшного секрета. По эту сторону вместе с ней был один только Асканио. Кровь связала их неразрывным узлом, и необходимость доверять друг другу сблизила, как ничто иное.

Анаис оторвалась от окна и прошлась по комнате, разглядывая ее. Только теперь она обратила внимание на высоту потолков и окон, присущую только старым господским домам и дворцам, и рассмотрела роспись, сплошь покрывавшую стены. Фрески изображали увитые ползучими розами мраморные балюстрады, за которыми виднелось весеннее небо, безмятежное море и лесистые горы вдали. На нарисованных небесах парили птицы, нарисованные красавицы в хитонах лакомились нарисованными персиками и виноградом, от одного взгляда на которые хотелось фруктов. По потолку вился тонкий лепной орнамент, а окна скрывались за полупрозрачным водопадом шелка, струящегося до самого пола и мелкими складками пенившегося на паркете. Несмотря на довольно большой размер гостиной, там стояло совсем немного превосходно сохранившейся старинной мебели. Диван и три кресла на гнутых ножках, обитые одинаковой парчой. Низкий длинный столик со злополучным канделябром посередине, и латунным колпачком для тушения свеч рядом. Резной шкаф, очевидно, предназначенный для хранения алкоголя, бокалов и конфет, и открытая полка с деревянным ящиком и какими-то большими разноцветными квадратными конвертами из картона. Подойдя поближе, она обнаружила, что в конвертах лежали виниловые пластинки, а ящик оказался закрытым патефоном. Анаис автоматически принялась перебирать пластинки, скользя взглядом по названиям.

-- Джанго Рейнхардт! - вдруг негромко воскликнула она.

-- Что? - Асканио медленно запрокинул голову и посмотрел на нее с вопросом.

-- Песня "Coucou" - одна из моих любимых. Я ее постоянно напевала, так у нас в лицее и пошла мода здороваться "куку" вместо "привет".

-- Не представляю, о чем ты.

-- Да ну? Неужели не знаешь? "Coucou, розы зацветают, coucou, ветки зеленеют, coucou, а вот и весна!"

-- Ах, эта! А я все пытался вспомнить, кто ее поет. Голос женский, а ты говоришь - Джанго Рейнхардт.

-- Так он гитарист, а поет Жозетт Дайде. Можно я поставлю?

Он молча пожал плечами, выражая таким образом свое согласие. Анаис откинула крышку патефона, ловко присоединила головку и ручку для завода, поставила пластинку на крутящийся диск и завела инструмент. Послышалось характерное потрескивание, а затем вязкую тишину раннего утра разбавило задорное вступление. "Coucou, сияет прекрасное солнце, coucou, и девичьи глаза, coucou, делают то же самое," - не в силах сдерживаться, Анаис подпевала своей любимой песне, при этом продолжая перебирать пластинки.

-- Я уже сто лет не смотрел, что там есть, - подал голос с дивана Асканио.

-- Азнавур! - отозвалась она, смачно и звонко потянув французское "р".

-- Нет, только не Азнавур! - запротестовал он.

-- И не Луи Армстронг!

-- Почему не Луи Армстронг?

-- Не люблю, когда поют на английском.

-- Половина лучших песен на земле написаны на английском, и никто не виноват, что ты его плохо знаешь.

-- С чего ты взял, что я его плохо знаю? - насупилась Анаис.

-- Потому что не могу вообразить других причин его недолюбливать. Я, например, именно поэтому против французского - я его попросту не понимаю. Поставь "Summertime".

После долгого, тягучего вступления оркестра с саксофоном, зазвучал хорошо узнаваемый булькающий и клокочущий голос легендарного джазмена. "Летняя пора! Жизнь легка и проста. Резвятся рыбы, всходит хлопок. Твой папа так богат, а мама - так хороша! Тише, детка, не надо плакать".

-- Прям про тебя песня, - заметил Асканио, медленно покачивая головой в такт.

-- Нет, про меня другая.

-- Какая же?

-- Эрта Китт, "I want to be evil". Хоть она и на английском, а я ее наизусть помню. "Я стала "Мисс Рейнгольд", хотя никогда не прикасалась к пиву. Я та, кому говорят "Ты милашка, моя дорогая!" Воспитанная и приличная, девушка, не замеченная ни в каких темных делах. А мне надоело быть чистой и невинной! Я хочу провалиться к дьяволу, и я хочу стать злодейкой!"

-- Знаю, знаю! - подхватил Асканио. - "А в театре я хочу пересесть на другое место, просто, чтоб отдавить всем ноги по пути!" Это уже немного похоже на меня.

-- "Хочу быть противной, хочу пить пойло, и, чтобы ни имела, все хочу проиграть!" - Анаис с чувством растянула последнюю фразу, как это делала певица, и под конец они с Асканио уже громко хохотали.

-- Боюсь, пластинки Эрты Китт здесь нет. Надо будет купить, это отличная песня.

-- Зато есть Орнелла Ванони, - Анаис помахала пластинкой в воздухе.

-- Идет, - кивнул Асканио.

Мелодичное начало песни "L'appuntamento" как бы покачивало на волнах музыки, перебирая струны из света и воды. Асканио подошел ближе к Анаис и протянул ей руку. Она не сразу ответила на это приглашение, удивленно вскинув брови, но он только улыбнулся и кивнул, не опуская руки. Тогда она вложила свои пальцы в его ладонь, позволила ему приобнять себя за талию, и они неспешно закружились по комнате в нежном свете восходящего солнца. С неисчерпаемой тоской лился из патефона голос Орнеллы Ванони. "Я уже столько раз ошибалась, что знаю почти наверняка: сегодня я ошибаюсь и на твой счет. Но что изменит в моей жизни еще один раз? Любовь моя, поторопись, я больше не могу! Если ты не придешь - меня нет. Меня нет". Плавно переступая с ноги на ногу, дозволяя ему вести себя, Анаис погружалась в приятное оцепенение. Ей захотелось положить голову ему на плечо и заснуть, не отдаляясь. Но песня стихла, и она почувствовала прикосновение холода в том месте, где ее отпустила рука Асканио. Заклятие, на несколько минут превратившее ее в его рабыню, спало.

-- А теперь обратимся к самому святому, - сказал Асканио, направляясь к патефону.

-- А именно?

-- Фабрицио де Андре, - ответил он.

-- Не знаю, - понуро протянула Анаис, опускаясь на кресло и поворачивая голову к окну.

-- Что ты сказала? - шутливо проворчал он.

-- Я слышала имя, конечно, но не знаю его песен. Я в этих ваших лигурийских штучках не разбираюсь.

-- Тогда слушай и внимай. Если эта музыка не затронет твое сердце, то его у тебя нет.

Заиграла гитара. Асканио подошел к окну и резким движением отдернул шторы. Шелк с тихим шорохом скользнул в стороны, открывая вид на деревья, крыши и акварельное небо, расцвеченное аметистовыми, коралловыми, медными и лазурными разводами. Анаис прикрыла глаза, невольно позволяя проникновенному голосу знаменитого генуэзского поэта пробраться в самую душу. Асканио оказался прав, у нее защемило сердце.

"Это правдивая история о Маринелле, что утонула в реке по весне. А ветер, увидев, как она прекрасна, перенес ее из реки на звезду". За окном гасли фонари, будто догорающие после бала свечи.

"Одна, не зная боли, жила ты, не мечтая о любви. Пока однажды король, без короны и свиты, не постучался в твою дверь". Анаис следила взглядом за птицей, парившей в восхитительно разноцветном небе.

"Светило солнце, глаза твои были прекрасны, он целовал твои губы и волосы. Взошла луна, глаза твои стали усталыми, он положил свои руки на твою талию". Налетел порыв слабого утреннего ветерка, затрепетали на деревьях сонные листья.

"Говорят, когда ты возвращалась, кто знает как, упала в реку. А он не мог поверить в твою смерть, и стучался в твою дверь еще целую сотню лет". С прощальными аккордами гитары Асканио взглянул на Анаис. Она смотрела вверх, на перламутровые облака, и на ее щеках блестели, отражая свет, розовые слезы.

* * * * *

-- У тебя с собой солнечные очки? - спросил Асканио, когда, полтора часа спустя, они собирались выходить.

-- Нет, конечно, зачем? - удивилась Анаис.

-- Посмотри на себя в зеркало. Фабио Салерно оставил на твоем лице сувенир.

Анаис бросилась искать зеркало. Обнаружив его в ванной, она с ужасом уставилась на свое отражение. Под левым глазом темнел и переливался сочный свежий синяк.

-- Не паникуй, он скоро пройдет, - ободряюще пообещал Асканио, появляясь в дверях с небольшим коричневым футляром в руках. - На пока, возьми эти очки. Наверное, мама или одна из кузин оставили. Потом вернешь.

-- А если кто-нибудь догадается о том, что произошло?

-- Ты себе не представляешь, сколько существует на свете способов заполучить фингал под глазом, - усмехнулся он. - Придумай что-нибудь. Или, по-твоему, увидев твое новое украшение, люди первым делом предположат: "Наверное, она убила Фабио Салерно"?

-- Ну ты и циник! - фыркнула Анаис, прячась за элегантными солнцезащитными очками.

Они позавтракали вместе в небольшом кафе возле ворот Порта Романа. Анаис кусок не лез в горло, зато она выпила три чашки капучино. Асканио же, как ни в чем не бывало, съел порцию мюсли с йогуртом и ягодами, запил ее чашкой кофе и свежевыжатым апельсиновым соком.

-- Теперь мне придется срочно расстаться со Стефано, - задумчиво произнесла Анаис, с некоторым недоумением наблюдая за завтраком Асканио. - Не знаю, как смотреть ему в глаза после всего случившегося.

-- Тебе жаль? - спросил он.

-- Надеюсь, вопрос относится к расставанию, а не к случившемуся.

-- Разумеется, за кого ты меня принимаешь? - с иронией ответил он.

-- Мне жаль, что все происходит именно так. Со Стефано мы расстались бы в любом случае, однако, я надеялась, обойдется без драмы.

-- Вышло без драмы, зато с криминалом, - Асканио сказал это совсем буднично и отпил кофе.

-- Тише! Ты бы еще пошел рассказать карабинерам, чем ты занимался прошлой ночью! - зашипела на него Анаис.

-- Не дергайся ты так! - он взглянул на нее осуждающе. - Чем больше ты напрягаешься и вздрагиваешь по любому поводу, тем более подозрительно это выглядит. Разговаривай, ешь, шути, - так, будто прошлой ночью ты спала, как дитя, и видела сладкие сны.

-- Какой же ты циник! - снова воскликнула она.

-- Повторяешься, - заметил Асканио.

Несчастливое происшествие изменило их отношения. Нет, они не объявили о своей дружбе во всеуслышание, однако перестали лгать самим себе, признав, наконец, что они не враги и даже не чужие. В лицее они обменивались многозначительными взглядами, и снова при любой возможности пускались в разговоры. Говорили быстро, перебивая друг друга, стремясь за считаные минуты высказать все то, что копилось внутри целыми днями. У них ни разу не возникло порыва снять покров тайны с их отношений, обоим казалось, что так лучше, спокойнее, безопаснее. Эта двойная жизнь продолжалось достаточно долго, пока однажды Масси не сообщил, что Асканио с семьей собираются надолго уехать.

-- Когда? - с упавшим сердцем, стараясь скрыть дрожь в голосе, спросила Анаис.

-- Вроде бы сразу после экзаменов, через полторы недели, - ответил Масси, не подозревая, что нанес ей удар под дых.

-- И когда ты собирался поставить меня в известность? - набросилась она на Асканио при первом же удобном случае.

-- Не знаю, я не думал об этом, - хмуро ответил он. - Раз уж на то пошло, я вообще не вижу причин перед тобой отчитываться.

-- Ты говоришь так специально, чтобы меня обидеть? - ее голос все-таки предательски дрогнул.

-- Не было у меня такой цели, - он отвернулся, избегая ее взгляда. - Анаис, кто мы друг другу? Раньше я тебя ненавидел, а теперь мы ни враги, ни друзья.

-- За что ты меня ненавидел? - тихо спросила она.

-- Думал, что ты такая же, как все они, - он кивнул головой в сторону здания лицея. - Избалованная папенькина дочка, с презрением относящаяся ко всем, кто не в "Шанели", потому что они "жалкие нищие". Даже не так: я думал, что ты хуже всех них, что ты - образец такого рода мировоззрения.

-- И это мне говорит Реджинелла! - хмыкнула она.

-- Если у человека на носу бородавка - значит ли это, что ему должны нравиться бородавки на носах других людей? - философски ответил он.

-- Когда вы вернетесь? - уже без злости, но с каким-то горьким смирением спросила она.

-- Месяца через два. Может, три. Я и сам точно не знаю.

-- А когда это произойдет, все... все будет иначе? - она занервничала, и ей больше не удавалось этого замаскировать.

-- Что будет иначе?

-- Лицей останется позади, мы перестанем видеться. Значит, сейчас - последние дни.

-- Мы всю жизнь будем видеться, даже если ты не захочешь, - она услышала в его словах улыбку. - На том приеме, на этом званом ужине, на пятом банкете, на десятом фуршете.

-- Я совсем не о том, - прошептала она.

-- Если захочешь, мы всегда можем договориться и позавтракать в маленьком кафе возле Порта Романа. Будем встречаться там из года в год, пить кофе и говорить друг другу, кто как постарел и подурнел. Хочешь?

-- Хочу, - скорее вздохнула, чем сказала Анаис.

Они сидели в парке на каменных ступенях, отгороженные от любопытных глаз густой весенней зеленью. Анаис устроилась на ступеньку выше, притянув к себе колени и обхватив их руками. Асканио расположился ниже, чуть откинувшись назад и облокотившись на лестницу. Форменные блейзеры с вышитым гербом лицея лежали на слегка замшелой балюстраде. Они наслаждались солнцем: он - расстегнув рубашку до середины, она - спустив длинные гольфы.

Асканио вдруг выпрямился и повернулся. В результате этого движения его лицо оказалось так близко к Анаис, что сердце у нее заколотилось отчаянно, и дыхание предательски сорвалось. Прядь его волнистых волос щекотно скользнула по ее скуле, а кончик его носа едва ощутимо коснулся ее щеки, отчего у нее по спине пробежали мурашки. Она впервые видела его поразительные глаза так близко, и их глубокая синева заворожила ее. Их губы разделяли всего несколько миллиметров, но отчего-то этот невозможный поцелуй казался шагом в пропасть, и они не отваживались на этот шаг. Шли сюрреалистически долгие секунды. Наконец, Анаис глубоко вдохнула и приготовилась нырнуть в бездну, будь что будет, однако ей не удалось этого сделать.

-- Анаис! Анаис! - пронзил ее голос Симоны, донесшийся из-за деревьев.

Асканио резко отстранился. Его глаза потемнели от горького сожаления. Зов Симоны повторился, она была где-то совсем близко, и, судя по всему, с ней шли Нина и кто-то еще. Не говоря ни слова, Асканио поднялся на ноги, взял с балюстрады свой блейзер и исчез за кустами жасмина, будто призрак. Анаис приложила руки к вискам и какое-то время судорожно втягивала в себя воздух, стараясь выровнять дыхание и прийти в себя, прежде чем появиться перед подругами.

Впадая в некоторый максимализм, Анаис считала, что это - конец их истории. Несколько месяцев и тысячи километров, отделившие ее от Асканио, казались непреодолимой вечностью, словно он жил в другие времена. Она по-прежнему улыбалась и оставалась душой компании, никому в голову не приходило, что внутри нее растет и ширится саднящая брешь. Как ни старалась она отвлечься, мысли об Асканио преследовали ее день и ночь, пока однажды она не взяла телефонную трубку и не набрала слабыми от волнения пальцами номер, вооружившись какой-то нелепой причиной. Не дождавшись гудков, нажала на отбой и принялась больно кусать губы.

-- Какая же ты дура! - сказала она своему отражению в зеркале. - Он там, наверное, занят чем-нибудь интересным с какой-нибудь красоткой, а тут ты со своими глупостями. Представь, как он разозлится, и поднимет тебя на смех!

-- И пусть, - ответило отражение. - Лучше так, лучше пусть он пошел тебя к чертям, чем ты сама будешь два месяца грызть свою голову и гадать, не думает ли и он о тебе там, на другом краю света.

Анаис снова набрала номер, и на этот раз не проявила малодушия, но ответа так и не дождалась. Со злостью она забросила телефон так далеко, что, когда поздно вечером он зазвонил, ей понадобилось несколько минут на поиски. Звонил Асканио. Ей даже не понадобилось прибегать к заготовленным оправданиям, чтобы объяснить, зачем она его искала. Разговор складывался так естественно и доставлял такое несказанное удовольствие, что попрощались они только под утро. Не выспавшаяся, но счастливая, Анаис вышла на балкон и увидела вдалеке бледную полоску занимающегося рассвета. Закрыв глаза, она слушала, как поют, перебивая друг друга, ранние птицы. Она готова была во всеоружии встретить новый день, полная энергии, вдохновения и очарования, как никогда.

С тех пор телефонные разговоры стали неотъемлемой частью ее вечеров. Она не могла заснуть, не обменявшись хотя бы парой фраз с Асканио. Разделенные материками и океанами, они стали ближе, чем прежде.

-- Мне пора идти. Обещал приятелям составить компанию, - говорил он.

-- По стриптиз-барам? - спрашивала она. - Куда еще идти посреди ночи?

-- В гольф, - смеялся он. - Здесь другое время.

-- У тебя там есть приятели? Тут ты ни с кем не хотел общаться.

-- Здешние приятели останутся очень далеко, когда я вернусь домой, и не будут донимать меня своей общительностью. На самом деле, это сынки каких-то важных папиных знакомых, мне приходится терпеть их ради него. Все ради патриарха. А дома я общаюсь с Масси. Кстати, как он?

-- Нормально. Давно его не видела, кстати, надо будет позвонить.

-- Когда, если ты все время висишь на телефоне со мной? - он опять засмеялся.

-- Завтра поболтать не получится, мы уезжаем кататься на яхте, - говорил он в другой раз.

-- Обожаю море! Жаль, что не могу поехать с вами, - сокрушалась Анаис.

-- Не о чем жалеть, компания собралась на редкость унылая, я уже предвкушаю смертную скуку.

-- Реджинелла, на тебя не угодишь! - упрекнула его она.

-- И прекрати постоянно называть меня по фамилии. Меня зовут Асканио.

-- Ладно, - она запнулась, - ладно, Асканио.

-- Это так трудно?

-- Вовсе нет. Это даже приятно. У тебя очень красивое имя, Асканио.

Он не представлял себе, сколько раз она произносила это имя про себя. Раз за разом, беззвучно касаясь языком неба, наслаждалась им, будто карамелью. Повторяла его, как заклинание, вводившее в волшебное оцепенение. Мир отдалялся, а Анаис погружалась в омут фантазий. Ни о чем она не мечтала с таким трепетом, как однажды прошептать это имя ему на ухо и закрепить поцелуем в висок.

-- Он дает только один концерт, попасть туда - нереально, - рассказывал Асканио об одном известном артисте, на единственное выступление которого его пригласили.

-- Обязательно иди, - подтолкнула его Анаис.

-- Он мне не так уж и нравится. Я бы лучше с тобой поболтал.

-- Вдруг потом пожалеешь? Сожаление - одно из самых противных чувств.

-- Это правда.

-- Согласен? Ты о чем-нибудь сожалеешь?

-- Да, и очень сильно. Можно подумать, что больше всего я сожалею о том, что произошло в особняке на бульваре Макиавелли, но нет. Я жалею, что не поцеловал тебя тогда, в лицейском парке. А Салерно, надеюсь, хорошо гниется.

-- Ты последний циник! - без укора сказала она.

-- Выгравируй это на чем-нибудь и подари мне, чтобы я не забыл, а тебе не приходилось постоянно повторять, - подсказал он. - Я пойду на концерт. И обязательно сделаю то, чего не осмелился сделать в парке, когда вернусь.

-- Когда ты вернешься?

-- Пока не знаю.

-- Я жду.

-- Тебе больше ничего не остается!

Асканио до самого последнего момента не знал, когда вернется, и это событие застало Анаис врасплох. Вероятно, он хотел сделать ей сюрприз, и это ему удалось.

Стоял чудесный августовский день, полный сияющего света и ароматных паров. Пахло цветами из таинственных садов, стариной от древних стен, водой от реки, крепким кофе из открытых кафе и баров. Накануне Анаис не смогла дозвониться до Асканио и очень сердилась, готовясь устроить ему взбучку, как только он перезвонит. Вместе с Ниной они прогуливались по городу, захаживая в магазины, не столько ради заманчиво выставленных вещей, сколько ради вожделенной прохлады. Примеряя то или иное очаровательное платье, Анаис невольно представляла себе, как явилась бы в нем на встречу с Асканио. Она непрестанно корила себя за эти мысли, но не могла от них удержаться. Они зашли за мороженым, но и тут мысли Анаис вращались по привычному кругу: она вспомнила Рим, и выбрала тот же вкус, что и тогда. Нина замешкалась у прилавка, ввязавшись в беседу с симпатичным продавцом, и Анаис вышла на улицу одна. Она стояла под навесом, ложечкой поедая холодное лакомство, и глядела по сторонам. По тротуарам шла толпа туристов, изнуренных жарой, многие из них тоже ели мороженое. По плавящемуся асфальту, над которым трепетал вязкий раскаленный воздух, плавно двигались машины. Одна из них, ехавшая по противоположной от Анаис стороне дороги, вдруг резко затормозила. Из нее выскочил молодой человек, и чуть не бросился опрометью в самую гущу дорожного движения, но вовремя опомнился и остановился на переходе в ожидании зеленого света.

Анаис не сразу узнала его, слишком уж невероятным казалось его появление. За прошедшее время он как-то вытянулся, его аристократично светлая кожа прибрела бронзовый оттенок, каштановую шевелюру пронизали лучики выгоревших прядей, и одет он был иначе, чем обычно. И все же это был он, Асканио, и разделял их теперь не океан, а всего один только пешеходный переход и мучительно медливший светофор. Их взгляды встретились, и в одно мгновение без слов было сказано больше, чем за часы бесед по телефону.

-- Глазам своим не верю! - воскликнул он, преодолев, наконец, последнее препятствие на пути к ней. - Вот так неожиданная встреча!

-- Это должна была сказать я, - в притворной обиде надув губки, сказала она.

-- Я ехал к тебе, - объяснил он. - А ты здесь.

Он взял лицо Анаис в свои руки, наклонился, и поцеловал ее так, как только безумно влюбленные целуют тех, кто кружит им голову.

-- А если нас увидят? - прошептала она, как только снова смогла говорить. - И если, того хуже, сфотографируют?

-- Плевать, - ответил он, и снова ее поцеловал.

Если лучший способ что-либо обнародовать состоит в том, чтобы попытаться сохранить это в секрете, лучший способ что-либо скрыть - выставить это на самое видное место. Они самозабвенно целовались посреди улицы, но никто, кроме Нины, их так и не увидел. Та же, выйдя из кафе с большим рожком мороженого в руках, остолбенела от представшей ее глазам картины. К счастью, в отличие от Симоны, она умела хранить секреты.

Их распирало от желания провозгласить о своей любви всему миру, говорить о ней без умолку, но они сошлись во мнении, что этот порыв стоит сдержать. Анаис вовсе не хотелось отчитываться перед отцом, который до сих пор думал, что его дочь встречается со Стефано Салерно. Она предполагала, что новый выбор дочери понравится ему не намного больше. Еще сильнее беспокоило их то, что ни Асканио, ни Анаис не представляли, как подобную новость сообщить Массимилиано. Он не знал, как сообщить другу детства, и вообще единственному другу, что он влюбился в девушку, которой тот давно уже бредил. У нее сжималось сердце при мысли о том, как Масси перенес бы подобный удар. Поэтому они пришли к выводу, что не станут с одного удара убивать охватившую их эйфорию проблемами и впускать в свой идеальный мирок на двоих других людей. Всему свое время, решили они, спешить им некуда, впереди - целая жизнь.

Никто так и не узнал их тайны. Они не успели выйти на свет, держась за руки. После нескольких месяцев безоблачного, пьянящего счастья вместе, Анаис была убита в библиотеке собственного дома. А Асканио, как король из песни о Маринелле, не мог поверить в ее смерть, и стучался в ее дверь еще целую сотню лет.

V. ЛЮБОВЬ, КОТОРАЯ УБИВАЕТ

Удивительная картина предстала глазам Эстеллы, когда она выглянула из окна в сад. Завораживающая и странная. На фоне магнолий и кипарисов, потемневших под хмурым небом, четко вырисовывалась белоснежная фигура Анаис из каррарского мрамора, возвышавшаяся над высохшим фонтаном. Прямо в бассейне, в котором вместо воды лежали лишь вялые лепестки цветов, стоял Асканио. Ветер бросал ему в лицо волнистые пряди волос и края шелкового шейного платка, но он не обращал на это внимания. Он прикрыл глаза, и его кожа, по контрасту с бархатистыми ресницами, смотрелась бледной, будто воск. Подавшись вперед, он касался слегка приоткрытыми губами безжизненных каменных уст Анаис. В этом странном поцелуе она, мертвая, мраморная, казалась менее холодной, чем он. И Эстелла, глядя на них из окна второго этажа, чувствовала, как в ее душе наступает вечная, трескучая зима, конец которой мог прийти только с концом ее жизни.

* * * * *

Асканио просил его не искать, но она нашла. Еще кое-что она хотела сказать ему, прежде чем исчезнуть из его жизни навсегда. И пусть это ничего не изменит, ни для нее, ни для него, ни для Анаис, - он должен был знать.

Они сидели друг напротив друга в пустом баре. Асканио курил одну за одной какие-то изысканные сигареты, дым от которых источал почти приятный аромат. Эстелла пила коньяк, без помощи которого не смогла бы заставить себя произнести вслух все то, что намеревалась рассказать.

-- С тех пор, как я начала с тобой общаться, я не перестаю пить, - пожаловалась Эстелла, глядя, как солнечный луч пронизывает янтарную жидкость в ее стакане.

-- Замысел в том и состоял, - кивнул Асканио. - Я обратил внимание, как легко ты впадаешь в зависимость, и как трудно тебе потом взять себя в руки и что-то изменить.

-- Я должна была впасть в зависимость от алкоголя или от тебя? - спросила она.

-- И то, и другое. Когда цель - испортить жизнь, две зависимости надежнее, чем одна.

-- Когда у тебя возникла эта идея? Как только ты прочитал рукопись Массимилиано и понял, от чьих рук погибла Анаис?

-- Нет. Позже, во время приема в саду, когда твой отец продемонстрировал этот жуткий фонтан. В тот день мы с тобой впервые разговаривали. До этого я понятия не имел, какая ты. Я знал, что ненавижу тебя, и хочу дать своей ненависти выход, но не знал, как именно это сделать. А потом понял, что это будет куда проще, чем я предполагал.

-- И что, ты удовлетворен? Теперь ты чувствуешь, что успокоился? Внутри тебя больше ничего не саднит? Ты получил удовольствие, заставив меня мучиться? - вопросов у Эстеллы было множество.

-- Никакого удовольствия. Это было ужасно, мучительно. Не потому, что во мне заговорил голос совести, или мне вдруг стало тебя жаль, нет. Временами я испытывал такое отвращение, что мне казалось, готов был сам тебя убить. В такие моменты я не мог смотреть на тебя, да и на себя тоже. Не раз я решал забросить все это дело, придумать что-нибудь другое, но проходило время - я успокаивался, и останавливаться на полпути казалось досадным.

-- Так вот почему ты пропадал, - догадалась она. - Ты веришь, что я убила Анаис?

-- Я знаю, что ты это сделала. Все, что Масси написал, - правда. Однако твой отец сделал все, чтобы зарыть правду как можно глубже, а для этого ему требовалась гарантия, что Масси будет молчать. Я почти уверен, что тот пожар - не несчастный случай, хотя доказательств у меня нет.

-- Но у тебя есть его последние рукописи, ты мог бы отдать их следствию, - заметила Эстелла. - Тогда меня постигло бы то, что ты считаешь справедливым наказанием.

-- Отправиться в полицию с пачкой записок полу-обезумевшего графомана в качестве доказательства, что одна дочь Джорджо Лорео деи Вескови перерезала горло другой? Можешь себе представить, как бы это выглядело?

-- Как, по-твоему, почему я это сделала? - спросила она, и залпом проглотила коньяк.

-- Вот единственная причина, по которой я согласился снова с тобой встретиться. Я не знаю, почему, но хотел бы узнать. Зависть? - предположил Асканио.

-- Я никогда не завидовала Анаис, хотя многие это делали, а людям часто свойственно проецировать свои чувства на других. К тому же, я так невыгодно смотрелась на ее фоне, что легко было предположить, будто я завидую. Но нет, я обожала ее.

-- Ты боялась, что она бросит тебя, уедет и заживет своей жизнью? Ты ощущала это как предательство?

-- И снова нет. Ничего подобного я не думала. Конечно, я плакала, когда узнала, что Анаис хочет уехать, и действительно чувствовала себя преданной, но убивать ее из-за этого? Я неспособна на убийство, Асканио. Я не могу даже ударить человека, которого ненавижу, а ты думаешь, будто я убила сестру, которую любила больше себя самой? Да я едва не умерла вместе с ней! Ты себе вообразить не можешь, через какой ад я прошла!

-- Тогда почему? - он потушил истлевшую сигарету, и зажег новую. - Как все произошло? Тебе нечего терять, говори правду.

-- Мы ставили спектакль для Джулии, - начала Эстелла, заказав себе еще коньяка. - Масси написал сценарий. Там было все о богеме, о любви, такая возвышенная история. Джулии не хватило драмы, не хватило крови, и она попросила вписать в сюжет убийство. Желательно, сказала она, чтобы убили такого персонажа, над смертью которого рыдали бы все зрители. Масси предложил убить бедного поклонника Шарлотты, но Джулия возразила, что подобранный актер не справиться с такой сложной сценой. У Анаис очень хорошо получалось играть на сцене, и убить решили Шарлотту. Джулия заказала красивый бутафорский кинжал, копию с того, что висел у отца на стене кабинета, с гравировкой и костяной ручкой. Мы репетировали, было очень весело, с каждым разом получалось все лучше. Но сцена убийства оказалась сложной. Джулия в красках описывала, что хочет видеть, несколько раз сама брала в руки фальшивое оружие и показывала, как надо. Я старалась повторить, но ей все что-то казалось неестественным, неправдоподобным. Пока во время одной из репетиций все не стало слишком реальным, потому что бутафорский кинжал в моей руке оказался настоящим.

-- То есть, - Асканио затянулся, затем медленно выдохнул сизый дым, - ты понятия не имела, что кинжал подменили?

-- А ты как думаешь? - она устремила на него убийственно тяжелый взгляд. - Если бы я об этом подозревала, я бы к нему не прикоснулась.

Он продолжал курить и молчал. Она смотрела на него выжидающе, но он старательно избегал встречаться с ее глазами, и ничего невозможно было прочесть на его лице.

-- Ты ничего не скажешь? - наконец, спросила она.

-- Я не знаю, что сказать, Эстелла, - сознался он. - Я чувствую себя палачом, приведшим в исполнение ошибочный приговор. Что бы я ни сказал, прозвучит нелепо.

-- Ты простишь меня? - с робкой надеждой прошептала она.

-- Мне тебя простить? - его синие глаза широко раскрылись, теперь он смотрел на нее в упор. - Но за что?

-- За кровь Анаис на моих руках, которыми я касалась тебя, - проговорила она.

-- Мне кажется, что я сплю, и вижу самый бредовый, самый чудовищный сон, - он забрал у нее стакан с остатками коньяка, и двумя глотками осушил его. - Все это не умещается в голове. Мне нужно подумать.

-- В моей голове это тоже не умещается, а ведь прошло уже больше трех лет, - ответила Эстелла.

-- Кто-то убил Анаис твоими руками, - произнес он так, будто осознание этого все еще ускользало от него. - Жестоко и гениально. Кому могло в голову прийти подобное?

-- Наконец-то ты задал этот вопрос! - воскликнула она.

-- У тебя есть на него ответ?

-- Думаю, да, - кивнула она. - У меня нет доказательств, но есть все основания предполагать, что это сделала Джулия. Она настояла, чтобы по сценарию убили именно Шарлотту. Она озаботилась сделать копию кинжала для постановки. Не я, а она всегда завидовала Анаис, которой все доставалось так легко. А Джулию никто не любил, как она ни старалась. Помнишь, в последний год в лицее кто-то постоянно подставлял Анаис, портил ее вещи? Тогда из-за этого исключили Розальбу Карра, но на самом деле все это делала...

-- Джулия, - закончил за нее Асканио. - Помню, она мне говорила. Ты права, все сходится.

-- Я ненавижу ее всем сердцем, - со сдавленной яростью произнесла Эстелла. - Но ничего не могу сделать. Я не умею так продумывать и воплощать в жизнь планы мести, как это сделал ты. Если хочешь как-то сгладить свой промах, заставь Джулию ответить за содеянное. Пусть она мучается так же, как я.

-- Прежде, чем мы это сделаем, нам следует нанести ей визит и серьезно поговорить, - сказал Асканио.

-- Я не желаю с ней говорить! - запротестовала Эстелла. - Не хочу слышать, какие она выдумает себе оправдания! Хочу видеть, как она страдает!

-- А вот я не хочу падать второй раз в ту же яму, - покачал головой он. - Опыт - хороший учитель, берет очень дорого, но объясняет доходчиво.

В окрестностях Сиены находилась вилла, принадлежавшая семье Салерно. Джулия проводила там время со Стефано, там и нашли ее Эстелла и Асканио. Одноэтажный дом стоял на вершине холма, окруженный стройными рядами кипарисов и серебристыми группками олив. Почти половину всей площади виллы занимала просторная гостиная, французские окна которой выходили на мощеную площадку, посреди которой сиял голубизной небольшой бассейн. С этой площадки открывался живописный вид на волнистую тосканскую долину, расчерченную полосами виноградников и ярко-желтыми прямоугольниками подсолнечных полей, среди которых тут и там виднелись известняковые стены и карминово-красные крыши таких же уединенных домиков.

Незваных гостей встретил и провел в гостиную Стефано. Как всегда, испытывая неловкость, он морщил лоб и почесывал затылок, в то время как Эстелла и Асканио вошли в его дом решительно и сурово. Пусть Стефано был хозяином виллы, но двое, переступившие его порог, были хозяевами положения. Он предложил им чего-нибудь выпить, они сухо отказались. Сквозь распахнутые створки французских окон они заметили Джулию. Та сидела у бассейна на шезлонге, укрытом полосатым матрасом, потягивала фруктовый сок и, смеясь, болтала по телефону. Заметив сестру, она приветственно махнула ей рукой и поспешила закончить разговор.

-- Ты не перестаешь меня удивлять! - воскликнула она, устремляясь навстречу Эстелле с широкой улыбкой. - Всегда объявляешься в самый непредсказуемый момент... в самой неожиданной компании, - взгляд, которым она одарила Асканио, не отличался приветливостью.

Джулия хорошела с каждым днем. Даже в расслабленном виде, с белокурыми локонами, небрежно скрепленными на затылке китайской палочкой для волос, в полупрозрачной белой тунике, свободно струившейся до самого пола и подхваченной на тонкой талии шелковым кушаком, она смотрелась несказанно очаровательно. От нее веяло негой, блаженством, солнцем, чистой водой. Голубые глаза лучились, тронутая золотистым загаром кожа так и манила прикоснуться, точеная фигура завораживала своим совершенством. Она шла босиком по теплому каменному полу, и из-под подола туники мелькали узкие холеные ступни с мягкими, как у младенца, пяточками и похожими на ракушки розовыми ноготками. Асканио рассматривал ее с нескрываемой пристальностью, не узнавая в этой нереиде ту неприметную пепельно-серую мышь, что училась с ним в одном лицее. Теперь она составила бы достойную конкуренцию самой Анаис, если бы та была жива, даром что совсем на нее не походила, скорее даже являла собой полную ей противоположность.

-- У нас к тебе серьезный разговор, - Эстелла с трудом удержалась, чтобы не отпрянуть, когда сестра наклонилась и поцеловала ее в щеку. - Можем мы поговорить без этого паяца? - она кивнула головой в сторону Стефано.

-- Этот паяц - хозяин дома, в котором вы находитесь, если что, - обиженно пробурчал тот.

-- В самом деле, за что ты с ним так? - с укоризной проговорила Джулия. - Если то, что вы хотите мне сказать - не для ушей Стефано, мы можем выйти и побеседовать во дворе.

-- Скорее, не для его ушей то, что тебе придется сказать нам, - процедила Эстелла.

Они вышли на улицу и устроились на плетеных садовых стульях у бассейна. Джулия почувствовала настроение, исходившее от Эстеллы и Асканио, и невольно напряглась. Она осознала, что вот-вот должно произойти нечто очень важное.

Заговорил Асканио. Он не доверил Эстелле объяснить суть дела, справедливо опасаясь, что та потеряет контроль над собой. Взвешенно и последовательно, он изложил все то, что они знали. Рассказал, как им стало известно, что анонимным преследователем Анаис в школе была вовсе не Розальба, а Джулия. Поведал, что произошло с Массимилиано после гибели Анаис, как он описал все, что знал, в своем последнем произведении, которое чудом уцелело. Не скрыл, как возненавидел Эстеллу и хотел воздать ей по заслугам, и как ему это удалось, хотя, на самом деле, она этого и не заслужила. Наконец, подошел к выводу, который сделали они с Эстеллой, и поставил Джулию перед лицом фактов, которые указывали на ее виновность. Он загнал Джулию в угол, из которого был только один выход: сказать правду. Куда этот выход вел, на свободу - или в пропасть, зависело от того, что она имела сказать. Какое-то время Джулия молчала, переводя спокойный, прямой взгляд светлых глаз с Асканио на Эстеллу и обратно. Наконец она вздохнула и, к их вящему изумлению, улыбнулась.

-- Спасибо, что решили хотя бы спросить меня, прежде чем городить очередной огород, - произнесла она. - Детективы из вас никудышные. Согласна, все как будто сходится на мне. Вас это не смутило? Неужели, по-вашему, если бы мне пришло в голову убить Анаис, я не постаралась бы сделать это более изящным путем, или хотя бы менее очевидным? Нелестного же вы мнения о моих умственных способностях!

-- Ты отрицаешь свою причастность? - Асканио сверлил ее глазами, а она только мягко улыбалась в ответ.

-- Господи, разумеется, отрицаю! - сказала она.

-- Ты всегда завидовала Анаис, - заметила Эстелла, не спеша верить в невиновность сводной сестры. - Тебе хотелось быть красивой, как она, и чтобы тебя все любили, как ее.

-- Думаю, даже ее любили не все, - пожала плечами Джулия.

-- Признайся, иногда ты хотела, чтобы ее не было, тогда твоя собственная жизнь не казалась бы тебе такой жалкой, - не отступала Эстелла.

-- Признаюсь, в школьные времена у меня случались такие мысли, и что с того? - спокойно произнесла Джулия. - Сogitations poenam nemo patitur.

-- По-твоему, сейчас подходящий момент умничать? - возмутилась Эстелла, явно не поняв последних слов сестры.

-- Никто не несет наказания за мысли, - перевел за нее Асканио, раздражаясь: помимо воли, его сердила поспешность Эстеллы, прыть, с которой она стремилась обвинить Джулию, толком не разобравшись, что к чему. Осознание, что сам недавно вел себя точно таким же образом, только усиливало его злость.

-- Вот именно. Спасибо, Асканио, - кивнула Джулия. - Кстати, раз уж мы занялись раскопками прошлого, вы мне только что сообщили нечто интересное. Говорите, Анаис считала, будто это я ей вредила, портила вещи, воровала сделанные работы, и все такое? А потом свалила всю вину на свою якобы единственную подругу, даже не покраснев?

-- Она застала тебя на месте преступления, - заявила Эстелла. - Она видела, как ты хотела утащить из ее парты тетрадь с конспектами.

-- Жаль, что она сделала такие выводы, - вздохнула Джулия. - Впрочем, в том есть и моя вина, ведь я не сказала ей правды. В те дни мне почему-то трудно было признаваться в подобных вещах. Отчасти потому, что я стыдилась своей правильности и совестливости, мне хотелось слыть вредной, злой. Вы себе не представляете, как обидно, когда прилагаешь усилия, чтобы понравиться, а тебя отторгают, и совершенно непонятно, почему. Гораздо легче, если убедить других и себя, что для неприятия имеются причины: что ты сама их всех в гробу видела, ты плохая и враг им, да. Однако еще важнее для меня было скрыть, что, мучительно завидуя Анаис и почти ненавидя ее за это, я все же стремилась ей угодить, ублажить, пусть и оставаясь при этом в тени. Интересно, если бы она узнала, сколько хорошего я сделала для нее исподтишка, стыдясь своего тайного подхалимства, смогла бы она меня принять? Мне тогда казалось, что ей стало бы противно, что она отпихнула бы меня, как блохастую уличную собаку, которая лезет служить и лизаться. Мне самой было мерзко и гадко, но я продолжала. Когда Анаис застала меня возле своей парты, я не крала тетрадь, я возвращала ее на место. Стянула ее действительно Розальба, и все остальное сделала тоже она. Ее не зря исключили из лицея, она вполне это заслужила. И, да, кстати: мы с ней никогда особо не дружили. Она увивалась за мной, потому что я была таким же изгоем, но мне она никогда не нравилась, и я этого от нее не скрывала. Так что едва ли можно назвать предательством, когда мне надоели ее выходки, и я сдала ее директрисе. Такие вот дела давно минувших дней. Еще вопросы есть?

На лице Эстеллы застыло выражение полнейшей растерянности. Услышанное потрясло ее, и она не могла решить, как на это реагировать. Слишком многое в последнее время оказалось обманной видимостью, она поражалась собственной слепоте и боялась сделать следующий шаг, подозревая, что все еще продолжает блуждать во тьме. Правда, иллюзия и обман сплелись в слишком тесный клубок. Простить Джулию? Простить Асканио? Верить им, не верить? Остаться или убежать? Слушать или затыкать уши? Что делать? Она сидела неподвижно, едва дыша и не моргая. Едва ли возможно совершить ошибку, не делая ничего вовсе. Или ничего не делать - тоже ошибка?

-- Да, Джулия, у меня есть вопрос, - Асканио лучше владел собой, хотя и его тон заметно изменился. - Ведь ты тоже, наверняка, много думала о том, кто мог убить Анаис.

-- Думала, но так ничего и не придумала, - прервала его Джулия, догадавшись, о чем он хочет спросить. - Все догадки одинаково дикие. Эстелла, все эти годы тихо желавшая смерти сестре, унаследовавшей все лучшее, а ей оставившей бесславную вторую роль, серость и ничтожность? Масси, узнавший, что его ненаглядная собирается уехать с его лучшим другом? Или ты сам, Асканио, по неведомым мне причинам, ну да мало ли что могло произойти между двумя страстно влюбленными? Признаюсь, я даже рассматривала кандидатуру собственной матери, которую довела до белого каления падчерица, вокруг которой вертится весь мир!

-- Постой, ты знала обо мне и Анаис? - спросил Асканио.

-- Знала, и даже как-то раз прикрыла вас перед Джорджо, которому вы чуть не попались на глаза, - кивнула Джулия.

И тут две девушки увидели то, что до них доводилось видеть одной только Анаис. Асканио Реджинелла улыбнулся, и совсем не так, как он делал это обычно. Теплая, полная искренности улыбка сделала его лицо похожим на детское, такое невинное и трогательное. Эстелла ощутила тупую боль в руках, так ей захотелось прижать его к себе, провести пальцами по волосам, целовать прояснившиеся, засиявшие глаза. Он подался вперед и по-дружески сжал ладонь Джулии в своей.

-- Спасибо, - сказал он, и Эстелла впервые услышала, как звучит его голос, не омраченный темными чувствами. - Никто, кроме Анаис, не удивлял меня так, как это сделала ты сегодня.

-- Это высшая похвала, - с иронией произнесла Джулия, криво улыбаясь уголком губ.

-- Я вел себя по-свински по отношению к тебе, - продолжил Асканио. - Прости меня, пожалуйста.

-- Ты вел себя по-свински со всеми, в этом твоя суть и... твое очарование. Прошу, не меняйся. Я сейчас вижу тебя хорошим - и мне уже скучно! К тому же, мне лично ты ничего не сделал. За пару гадких фраз, брошенных мне еще в школе, я с радостью тебя прощаю. Однако большую часть времени ты меня попросту не замечал. Как все.

-- За это я и извиняюсь, - он засмеялся.

-- Извинения приняты. К тому же, вы с Эстеллой можете кое-что для меня сделать, - сказала она.

Возникла небольшая пауза. Эстелла и Асканио выжидающе смотрели на красивую блондинку, которая водила пальчиком по пухлым губам, явно наслаждаясь своим неожиданным влиянием, как будто размышляя, сказать им, или еще поиграть на их любопытстве.

-- Мы со Стефано собираемся пожениться, - наконец, сообщила она, и тут же подняла руку, не давая им вставить слово. - Не нужно поздравлений. Это будет очень скромное бракосочетание, приглашены только самые близкие нам люди. Вам нетрудно будет догадаться, почему ни Джорджо, ни ты, Эстелла, не говоря уж о тебе, Асканио, приглашений не получили. Я выросла в вашем мрачном мире, полном всяческих интриг и темных страстей, и сыта всем этим по горло. Теперь я хочу жить и радоваться, а не грызть себя каждый день, думая, достаточно ли я хороша для того, чтобы меня любили, не виновата ли я в чем-то перед кем-то. Я ни в чем не виновата, я в жизни своей ничего плохого не сделала. И, уверена, вполне достойна любви. Не вашей, - она выразительно взглянула на Эстеллу, - но тем лучше. Самое замечательное, что вы могли бы для меня сделать, это забыть обо мне. Оставьте меня в покое, у меня светлое будущее, без ваших призраков. За это я была бы вам искренне благодарна. Ну как, договорились?

С того самого дня, как Джорджо привел в дом Ванессу с ее дочерью, Эстелла не переставала мечтать, чтобы обе исчезли из ее жизни. Они привносили диссонанс и портили настроение, как неверная нота, как ложка соли в сладком десерте. И вот теперь Джулия сама просила оставить ее в покое, забыть о ней, будто ее никогда и не было. Эстелла почувствовала удовлетворение, хотя в нем не присутствовало и десятой доли той радости, на которую она рассчитывала. Вожделенное освобождение пришло слишком поздно.

Солнечный луч, коснувшись ее век, заставил Анаис открыть глаза. Свет проникал сквозь щель между задернутыми гардинами, разрезая сиреневый полумрак, и белой сияющей полосой ложился на паркет, на мягкий ковер, на смятую шелковую простынь. В этой тонкой стене света плавно кружились, будто только что разбуженные, сверкающие пылинки. На столе оставалось наследие вчерашнего вечера, полного блаженства: полбутылки шампанского, прикрытого съемной пробкой, в серебряном ведерке, полном растаявшего льда. Анаис лежала на огромной кровати под пологом, повернувшись к Асканио спиной, и чувствовала на талии тяжесть его руки. Она зажмурилась и замурчала от удовольствия, предвкушая, как сейчас повернется, и увидит его спящим. Ей хотелось полюбоваться его совершенными чертами, пока он погружен в сон, и лицо его безмятежно.

Как можно осторожнее, она постаралась перевернуться с одного боку на другой, и все же ее план провалился. Он распахнул глаза ей навстречу, и ей показалось, будто она встретилась взглядом с самим небом, пробудившимся одновременно с ней. Синева его глаз была такой яркой, что затмевала собой все. И это небо, заключенное в радужной оболочке, принадлежало ей безраздельно. Она сладостно потянулась и потерлась кончиком носа о его щеку.

-- Доброе утро, - прошептал он, скользя пальцами по ее бархатистой коже.

-- М-м-м, - промычала Анаис, все еще пребывая в сонной неге.

-- Хочу каждый день просыпаться рядом с тобой, - тихо произнес он, крепко прижимая ее к себе.

-- М-м-м, - снова протянула она, блаженно улыбаясь.

-- А ты говорила, я не смогу полюбить, - он нежно коснулся губами ее виска.

-- А ты меня любишь? - спросила она, и от одного вопроса все внутри превратилось в сгущенное молоко.

-- Да, совсем так, как мечтал, - ответил Асканио.

Потом она встала с кровати и босиком прошлась по комнате. Достала из ведерка бутылку шампанского, в которой оставалась еще половина содержимого.

-- Будешь? - обратилась она к нему.

-- Шампанское по утрам? Какое изысканное упадничество, - усмехнулся он.

-- Мы - аристократы, - с нарочитой гордостью произнесла она, неспешно разливая шампанское по бокалам, ожидая, пока уляжется пена.

-- Представители разлагающиейся аристократии, - поправил ее Асканио.

-- Мы декаденты, - тихо засмеявшись, сказала Анаис. - Все, как ты мечтал!

-- Поехали со мной в Монте-Карло? - сказал он, принимая из ее рук искрящийся золотой напиток.

-- Папа будет против, - Анаис подоткнула подушку и села рядом.

-- Ты не сможешь его уговорить? Он ведь так тебя любит и потакает всем твоим желаниям.

-- Не всем. Только тем, что никоим образом не отдаляют меня от него. Но я попробую. В крайнем случае, поеду без его благословения. Не очень-то оно мне и нужно.

-- Это ведь всего на две-три недели!

-- Ну да. Не волнуйся, я что-нибудь придумаю, - она улыбнулась и запечатлела на его губах поцелуй со вкусом шампанского.

На следующий же день она пришла к отцу и сообщила, что собирается отправиться во Францию. На вопрос "с кем", ответила - с мужчиной, не называя имени. Как она и предвидела, Джорджо, не задумываясь и не задавая дальнейших вопросов, выступил против. Даром что Анаис к такой реакции и готовилась, в реальности сохранить самообладание оказалось довольно сложно. Ее выводила из себя привычка отца вмешиваться в ее личную жизнь.

-- Замуж ты меня тоже отдашь, только когда посчитаешь нужным, и за того, кого сам выберешь? - рассерженно вопросила она.

-- Если потребуется - да, я так и сделаю, - подтвердил Джорджо.

-- Что за Средневековье? - возмутилась Анаис.

-- Возмущайся, сколько пожелаешь, я от своего слова не отступлюсь. Однажды ты поймешь, что все это делается для твоего же блага, - отчеканил мужчина.

-- Черта с два! Знаешь, куда выложена дорога благими намерениями?

-- Ты моя дочь! - он чуть повысил голос. - И ты хочешь, чтобы я спокойно смотрел, как ты спускаешь свою жизнь под откос с этим бездельником и тупицей Стефано Салерно?

-- Стефано? - Анаис на секунду оторопела, не взяв в толк, с чего вдруг отец помянул это имя, а потом вдруг вспомнила, что так и не сообщила ему, что они давным-давно расстались. Однако она решила не развевать пока это заблуждение, в противном случае сразу же посыпались бы вопросы: если не Стефано, то кто? От кандидатуры Асканио Реджинелла он тоже не пришел бы в восторг.

-- Или ты думаешь, со смертью его отца я изменил о нем свое мнение? - хмурился Джорджо. - Ничего подобного. Салерно-младший недалеко ушел. Я скорее увижу тебя мертвой, чем дам связать жизнь с этим выродком.

-- Да ты с ума сошел! - вскричала она, чувствуя, что гнев в ней кипит все неистовее.

-- Я как раз в своем уме, а вот ты! - он вскочил на ноги. - Ты пренебрегаешь всем, что я тебе дал, и всем, чему я тебя научил! Тебе уже давно плевать на мое мнение, я знаю об этом. Я слишком тебя избаловал, позволил думать, что тебе все дозволено. Это только моя вина. Когда дело касается мелочей, я, осознавая свои промахи, закрываю глаза на твои капризы и шалости. Тебе многое сходит с рук, но не это! Ты никуда не поедешь!

-- После всего тобой сказанного, я уверена больше прежнего, что поеду, чего бы мне это ни стоило! Не разрешаешь? Что ж, у меня для тебя плохая новость: я совершеннолетняя. Захотела - собрала сумку, и отправилась хоть на край света!

-- У меня для тебя тоже есть плохая новость: если ты так поступишь, я лишу тебя денег! - теперь Джорджо тоже перешел на крик. - Насколько мне известно, сама ты пока ни цента не заработала!

-- Вот так настращал! - засмеялась Анаис. - У меня все на месте, руки, ноги, голова. Надо будет - заработаю. Не всю ведь жизнь сидеть на шее у папочки, верно?

-- Ты еще даже не закончила учиться! Как ты планируешь зарабатывать: делать уборку или нянчить чужих детей?

-- А вот это уже тебя заботить не должно. Главное - деньгами ты меня не удержишь.

-- Боже мой, меньше всего мне хотелось бы это делать, - он схватился за голову. - Как ты не понимаешь, я хочу тебя остановить, потому что люблю тебя!

-- Эта твоя любовь меня душит, - процедила Анаис. - Она меня убивает!

-- До такой степени, что ты готова бросить меня? - его глаза смотрели на дочь с мольбой, и он вдруг показался ей таким жалким и беспомощным, что ей стало противно.

-- Все, решено, - сказала она твердо. - Я уезжаю. Катись к черту со своей любовью, папочка, если она зависит от того, живу ли я по твоему сценарию.

Она развернулась на каблуках и решительным шагом вышла. Хлопок дверью прозвучал как удар молотка в завершении судебного процесса: приговор вынесен, точка.

Джорджо стоял, глубоко дыша, вцепившись дрожащими от гнева пальцами в край стола. Он был оглушен и ослеплен произошедшим. Глухой и слепой, не мог он увидеть и понять, что уезжать его маленькая Анаис собиралась вовсе не с ненавистным Салерно, да и вовсе не навсегда, а всего только на несколько недель. В пылу ссоры она не упомянула эту деталь, то ли запамятовав, то ли тоже нарочно.

Стоя у высокого окна, устремив взгляд на подъездную дорожку, Эстелла вот уже час ждала отца. Бледная кожа землистого оттенка, черное платье, пустые глаза, заплетенные в косу волосы - случись кому-нибудь увидеть ее снаружи, он принял бы ее за привидение. Ванесса несколько раз проходила мимо, бросая через плечо:

-- Не стояла бы ты здесь. Подожди в кабинете. Или, давай, я тебе сообщу, когда он приедет.

Эстелла не обращала на слова мачехи внимания, можно было подумать, она их и вовсе не слышала, продолжая неподвижно стоять у окна, как солдат на страже. С тех пор, как обнаружилась непричастность Джулии к смерти Анаис, и Эстелле стало некого ненавидеть, ее дни тянулись бесконечной чередой, серой и бессмысленной. Она потеряла им счет, и не могла бы сказать, среда нынче или суббота, какое число на календаре. Она словно бы погрузилась в летаргический сон, как Белоснежка в хрустальном гробу, еще не мертвая, но уже и не живая. В конце концов, она чудовищно устала от бессмысленности своего существования. Как обычно, она часто думала об Анаис, гадала, что та сказала бы ей, что сделала бы на ее месте. Размышляя об этом каждый день, Эстелла погрузилась в полубред. Ей казалось, что она слышит голос Анаис. Та сжимала ее костлявое запястье холодной рукой и шептала в ухо, отчего волосы на виске Эстеллы шевелились и становились дыбом: "Не сдавайся! Вставай! Иди дальше! Так сделала бы я!" И Эстелла покорилась этим воззваниям из могилы. Она встала с постели, на которой пролежала неделю безо всякой причины. Распахнула окно, впуская в застоявшийся, затхлый воздух комнаты свежие струи. Умыла лицо холодной водой, заплела косу, надела черное платье и решила сделать то, чего не успела ее родная сестра, но что принесло счастье сестре сводной: уехать, подальше от виллы "Олеандры", орошенной кровью и окутанной смертью. Уехать за новой жизнью где-нибудь в новом свете.

В ворота завернул автомобиль, солнце сверкнуло на его блестящих боках и озарило сиянием серебристую трехконечную звезду на капоте. Машина остановилась перед парадным входом, из нее неуклюже вылез хозяин и тяжелой походкой прошел в дом. Джорджо вернулся в дурном расположении духа. Бросив плащ слуге, вынужденному на лету ловить этот предмет одежды, он, ни с кем не здороваясь, ни на кого не глядя, удалился прямиком в свой кабинет. Он не заметил, что Эстелла шла за ним следом, и когда сильным толчком захлопнул дверь, чуть не попал ею дочери по носу. Та отшатнулась, не без труда удержавшись на ногах. Затем подняла руку и постучала.

-- Проваливайте! - раздалось приглушенное рычание Джорджо.

Эстелле следовало бы отступить в тот же момент, но она не готова была испытывать свой порыв временем. Ей требовалось объясниться с отцом сию же минуту, иначе она рисковала снова завязнуть в болоте пожирающей ее печальной пустоты. Еще раз постучав, на этот раз не дожидаясь ответа, она вошла. Джорджо стоял у бара и наливал в стакан виски, явно не первую порцию. Медленно, будто ему тяжело было двигаться, он повернулся.

-- А, это ты, - сказал он чуть мягче, увидев Эстеллу. - Что тебе нужно?

-- У тебя какие-то неприятности? - спросила она, прикрывая за собой дверь.

-- Деловые заморочки. Не бери в голову, - он одним глотком опорожнил стакан, зажмурился и выдохнул. - Однако я сейчас не лучший собеседник. Зайди попозже.

-- Нет, пап, не могу, - помотала головой Эстелла. - Боюсь, что попозже моя решимость сойдет на нет. Я должна сказать все сейчас, пока не передумала.

-- Ну что ж, говори, раз так, - он снова наполнил стакан. - Я слушаю.

-- Я много думала о том, что со мной происходит, - запинаясь на каждом слове, начала она. - После гибели Анаис все, что я делаю - загоняю себя в гроб вслед за ней. Мне очень тяжело, и, боюсь, не станет легче, пока я здесь, где прошло наше детство. В этих коридорах и комнатах я слышу ее голос, ее смех. В саду мне все время кажется, что она вот-вот выйдет из-за куста сирени, а эта белая статуя с ее лицом пугает меня. В этом доме я никогда не освобожусь от горя, папа, а я хочу попробовать жить дальше. Я знаю, именно так посоветовала бы мне поступить Анаис.

-- Что ты хочешь этим сказать? - Джорджо свел брови на переносице и устремил на дочь полный недоброго предчувствия взгляд.

-- Мне нужно уехать, - ответила Эстелла. - Чем дальше, тем лучше. Мадам Де может помочь мне устроиться в Париже. Я могла бы поступить там учиться.

-- Кто надоумил тебя? - угрожающе мрачным голосом спросил он. - Это все проклятый Асканио Реджинелла? Это он подал тебе такую идею?

-- Причем тут Асканио? - искренне недоумевала она. - Ему, по правде говоря, до меня дела нет, и это лишь еще одна причина, по которой мне хотелось бы оказаться подальше отсюда.

-- Я так и знал, что без него тут не обошлось! - хрипло воскликнул мужчина. - Ты никуда не поедешь, слышишь меня?

-- Но, папа, почему? - жалобно вопросила Эстелла. - Мне стало бы легче на новом месте!

-- Это все выдумки, иллюзии, понимаешь? - он не отступал. - От проблем невозможно убежать, они всегда следуют по пятам. Тебе не обязательно бросать семью, чтобы снова стать счастливой. Я здесь, рядом с тобой, именно для этого.

-- Дело вовсе не в том, что я хочу тебя бросить. Но это место...

-- Нет ничего такого в этом месте! - вскричал он. - Глупые фантазии! Отговорки! Тебе надоела моя опека, как она надоела ей? Хочешь меня отшвырнуть, забыть, как она хотела?

-- Да что ты говоришь такое, папа? - запричитала Эстелла, в ужасе взирая на метаморфозу, произошедшую с ее отцом: он был буквально вне себя, и не мог остановиться.

-- Я вырастил двух неблагодарных дочерей! Сначала Анаис, моя маленькая принцесса, моя любимая крошка, связалась с этим проходимцем, превратилась в распущенную грубиянку, на которую мне смотреть было тошно! Я еще смел надеяться, что смогу ее выправить, вернуть себе свою дорогую малышку, пока она не объявила, что собирается уйти! Уехать, кинуть меня, как нечто использованное и не нужное! А теперь и ты? Ты, тихая, покорная девочка, последнее, что у меня осталось? От тебя я не ожидал подобного! Думал, ты не способна на предательство!

Эстелла от шока едва дышала, ошеломленная этой вспышкой дикой ярости отца. Он не контролировал себя, а она не могла пошевелиться, будто завороженная взглядом нападающего василиска. Продолжая рычать и извергать обвинения, Джорджо подскочил к ней и сомкнул руки на ее тонкой шее. Железные тиски сжали горло Эстеллы, глаза вылезли из орбит, и она, обезумев от происходящего, силилась хватать ртом воздух, но не могла. В отчаянном порыве она неистово колотила сжатыми в кулаки ладошками широкую, твердую грудь мужчины, но для него эти удары были лишь легкими прикосновениями.

-- Ты никуда не поедешь! - рычал он, встряхивая ее тщедушное тельце, которое держал за шею. - Ты останешься здесь! Я остановил ее, тебя остановлю и подавно!

В ушах у нее нарастал протяжный звон, становился все оглушительнее. Куда-то вдаль уплывали звуки, сгущалась чернота в глазах. В этот момент кошмара ей открылась истина, более ужасающая, чем любая из ее фантазий. В секунды, которые Эстелла посчитала последними в своей жизни, она снова вспомнила Анаис. Вспомнила ее улыбку с чуть выступающими резцами, и нежную белую шею, в которую собственноручно вонзила кинжал. Теперь она поняла, кто вложил этот кинжал ей в руки. Но только теперь это уже не имело значения, кошмар близился к концу.

Внезапно воздух свободным потоком хлынул ей в грудь. Изнутри ее пронзила острая боль, она закашлялась, не удержалась на ногах и рухнула на колени. Тьма, нараставшая в глазах, теперь мельтешила мелкими, рассыпающимися точками. Джорджо возвышался над ней, вцепившись себе в волосы и сотрясаясь всем телом. Сквозь мутную пелену, дрожащую перед глазами, Эстелла увидела в его красных глазах слезы. Он плакал, но ею владела не жалость, а животный ужас.

-- Что... что же я делаю? Эстелла, дочка моя! Эстелла! Прости, прости, - его речь прерывали глубокие, отвратительные всхлипывания.

-- Так это был ты! - сквозь боль в горле, прохпипела она. - Но как... ты смог? Ведь я...

-- Это не должна была быть ты! - воскликнул он, глядя на нее безумными глазами. - Если бы ты знала, какие нечеловеческие мучения я испытал, когда узнал, что в роковой момент кинжал оказался в твоих руках!

-- Какие мучения... испытал... ты? - она не могла поверить тому, что слышит.

-- Я наблюдал за вами, как вы репетировали. Видел, как Джулия изображала сцену убийства. Это ведь была ее роль, верно? Роль убийцы? Как же я мог допустить такую ошибку?

-- Роль убийцы... - прошептала она, пятясь к двери.

Согнувшись пополам, Эстелла выползла из кабинета и бросилась бежать, так быстро, как только позволяли ватные ноги. Она слышала доносившиеся ей вслед рыдания отца, слышала, как он кричал, звал ее по имени. Но ничто на свете не заставило бы ее остановиться, вернуться к тому аду, страшнее которого для нее не нашлось бы ни на земле, ни под землей.

Не разбирая дороги, она пересекла сад прямо по газону и выскочила на проезжую часть, оставив за собой открытыми ворота. Взвизгнули шины, автомобили оглушили ее гудками, от резкого звука Эстелла закричала и прижала руки к голове, закрыв ими уши. Она чудом уцелела, но едва ли отдавала себе отчет. Оказавшись на другой стороне улицы, она продолжала бежать и бежать, задыхаясь. Голова ее взрывалась от мысли, которая сводила Эстеллу с ума. Ничего вокруг себя не видя и не понимая, она повторяла под нос, будто заставляя себя поверить: "Это он убил Анаис! Это он убил ее! Это он убил Анаис!"

* * * * *

Когда она позвонила Асканио, ее била крупная дрожь, и голос срывался от частых глубоких всхлипываний. Трясущимися руками она прижимала к мокрому от слез лицу телефонную трубку и молилась, как умела, пока на том конце мучительно тянулись долгие гудки. Наконец, она услышала голос мажордома и, огромным усилием буквально на секунду взяв себя в руки, на одном дыхании выпалила просьбу позвать к телефону Асканио. Последовавшая за тем тишина длилась не больше двух минут, но для Эстеллы они длились вечность. Она уже начала представлять себе, что его не оказалось дома, или он не захотел с ней говорить, и лихорадочно соображать, что же делать в таком случае, как в эти мятущиеся размышления вклинился его голос:

-- Ты меня застала в последний момент, говори скорее, мне уже пора идти.

Эта простая просьба повергла ее в отчаяние. На секунду она замерла, в ее голове мелькнуло подобие соображения, сможет ли она вкратце изложить, что произошло. Подсознательно придя к выводу, что это невозможно, Эстелла громко разрыдалась. Она плакала, как ребенок, подвывая, судорожно всхлипывая, задыхаясь, пытаясь что-то при этом говорить, но только выкашливая непонятные обрывки слов.

-- Эстелла, в чем дело? - Асканио казался обеспокоенным. - Что-то серьезное?

-- Д... да... да-а-а, - проревела та, от рыданий у нее потемнело в глазах.

-- Черт... Ладно, давай так: я никуда не ухожу. Я тебя слушаю. Постарайся успокоиться, я подожду, сколько надо. Успокойся, дыши, и скажи мне, что случилось?

-- Забери меня, пожалуйста, - попросила Эстелла через какое-то время, когда спазмы стали реже, и она успевала между ними выговаривать слова по отдельности.

-- Где ты? - сразу же спросил он.

-- Я... дома... Нет, погоди, не совсем дома! Я... рядом, у соседей. По той же дороге, первый поворот налево. Называется... вилла "Кора". На виллу "Олеандры" ни в коем случае не приезжай, слышишь? А... Асканио?

-- Слышу, - ответил он. - Я выезжаю сейчас же. Жди, и постарайся успокоиться.

Он забрал ее из дома соседей, которым дали какое-то вполне нелепое объяснение, и очень попросили не распространяться об увиденном. Асканио увез Эстеллу во Флоренцию, в квартиру на улице Проконсула, принадлежавшую семье Реджинелла, которую обычно сдавали богатым туристам, но в тот момент она весьма кстати пустовала. Вручив ей щедрую порцию успокоительного и немного бренди, он выслушал ее сбивчивый рассказ о том, что произошло на вилле "Олеандры".

-- Он сумасшедший! - завершила свое пугающее повествование Эстелла. - Ты хоть представляешь себе, через что мне пришлось пройти? Только я осталась жива, а Анаис... О, Анаис!

Призывно, с надрывом протянув это имя, будто взывая к сестре, она опять расплакалась и протянула руку к бутылке бренди. Асканио перехватил бутылку, предупредительно взглянув на Эстеллу.

-- Ты... ты не даешь мне пить? - простонала она.

-- Из-за меня ты к этому делу пристрастилась, я считаю не только своим правом, но долгом теперь тебя остановить.

-- Что мне... что мне теперь делать? - она смотрела на него полными слез и страха глазами. - Куда идти? Я не могу вернуться домой!

-- Не можешь, - он согласно кивнул. - Оставайся здесь столько, сколько понадобится. Позвони мадам Де. Расскажи ей все - желательно, не по телефону. Попроси ее приехать. Пусть она тебя заберет.

-- Хорошо, - покорно кивнула Эстелла.

-- Ты собираешься заявить на него в полицию? - спросил Асканио.

-- Я не смогу, - в ужасе прошептала она. - Он мой отец!

-- И я еще считал своего отца тираном, - находясь под глубоким впечатлением, задумчиво протянул он.

Несколько дней спустя явилась мадам Де. Она полностью согласилась с тем, что Эстелле следовало переехать к ней в Париж, но для начала определила племянницу в маленькую приватную клинику в Швейцарии. Как она объяснила, Эстелле требовались не молитвы и аскетизм, а помощь специалистов, чтобы иметь шанс снова стать полноценным человеком. Забирая вещи племянницы с виллы "Олеандры", она сухо поведала Джорджо, что с его дочерью все в порядке, но домой она не вернется, и ни к чему ее искать.

Первое время Эстелла жила в постоянном страхе, имея все основания ожидать, что отец ее так просто не отпустит. Как загнанный зверек, она часто дрожала, боялась выходить на улицу, и испытывала приступы паники, когда раздавался стук в дверь. Она жаловалась Асканио и мадам Де, переживала, что никогда больше не сможет жить спокойно, не озираться, не трястись, не просыпаться по ночам от кошмаров. Ей часто снилось, будто она открывает дверь, а на пороге стоит Джорджо и говорит, что пришел вернуть свою дочь домой.

Сны эти так и не прекратились, но возможность выходить из дома, не испытывая страха, вернулась к Эстелле через несколько месяцев. К этому времени она уже находилась в клинике в Швейцарии. К ней подошла медсестра, взяла ее за руку, и сообщила новость. Прискорбную новость, но именно она сняла с Эстеллы оковы, не дававшие ей дышать полной грудью.

Джорджо Чезаре Лорео деи Вескови попал в автокатастрофу. Его машина упала с виадука, он скончался на месте происшествия. Причины аварии оказались туманны. На боку автомобиля остались царапины, наводившие на предположение, будто кто-то пытался его подрезать. С другой стороны, в последнее время, с тех самых пор, как уехала Эстелла, Джорджо был сам не свой, это все заметили. Он забросил дела, много пил и вел себя, как безумец. Если бы он, сев за руль в таком состоянии, не попал в аварию, это было бы удивительно. Везение не улыбнулось ему, чуда не произошло, и Джорджо нашел конец, к которому мчался, превышая скорость. На том дело и закрыли.

* * * * *

В Париж пришла весна и наполнила город очарованием. Зацвели деревья вдоль Сены, миниатюрные круглые столики кафе выстроились под тентами вдоль тротуаров, за ними появились дамы в элегантных нарядах. Они пили кофе со сливками, курили, читали журналы. Господа в щегольских костюмах, появившихся из-под зимних пальто, у газетных киосков покупали свежий выпуск "Le Monde". Детям, наконец, было позволено есть мороженое прямо на улице, и они шли, довольные, облизывая белые и розовые шарики в вафельных рожках. В воздухе трепетал запах круассанов и мая.

Эстелла прогуливалась по бульвару Сен-Мишель, ловя свое отражение в стеклах витрин. Она только что вышла из парикмахерской, где ее волосы выкрасили в темный цвет и уложили плавными локонами. На ней было желтое платье в стиле ретро и кокетливые туфли с бантиком. Издалека, не вглядываясь в черты лица, она видела в мутном отражении то, чего добивалась: не себя, а тень той, другой, безвременно ушедшей. Однако это видение больше не причиняло боли, теперь оно наполняло ее тихой, сладко-горькой радостью и удовлетворением.

Заметив на прозрачных полках за витриной ряды замысловатых, изысканных, похожих на цветы флаконов, Эстелла толкнула стеклянную дверь парфюмерного магазина и очутилась в царстве ароматов. Там блестели лампы, зеркала и мраморный пол, выложенный шахматной плиткой. Казалось, будто за этой дверью начинался идеальный мир, где все вечно красивы и счастливы, благоухают букетами, носят шелка и никогда не сходят с ума, разве что по новой шляпке. Она шла вдоль зеркальных полок и изящных столиков на гнутых ножках, любуясь ассортиментом, похожим на лавку волшебника, предлагающего бутилированное счастье.

-- Добрый день, мадемуазель, могу ли я вам помочь? - к ней подошла миниатюрная девушка в строгом, но элегантном форменном платье.

-- Мне хотелось бы найти аромат... не похожий на другие, не популярный, не банальный, но такой, чтобы, когда он возникал в воздухе, все сразу же вспоминали обо мне. Аромат юности и летних ночей, с цветочными и цитрусовыми мотивами. Обязательно должна присутствовать лилия.

-- Может, попробуете этот? - девушка взяла в руки золотистый и прозрачный, похожий на каплю флакон и протянула его Эстелле.

-- Нет, не этот, - замотала головой та.

-- Но вы ведь даже не попробовали!

-- Все равно, я знаю, не этот, - Эстелла продолжала скользить взглядом по экспозиции, и вскоре, сделав несколько твердых шагов, остановилась и указала на белый с розовым флакон, простой и неприметный, с серебристой надписью "Anais Anais". - Этот, пожалуйста, - сказала она.

Из парфюмерного магазина она вышла, держа в руках перевязанный лентой бирюзовый бумажный пакет с логотипом. Наслаждаясь ласковым весенним теплом, она прошлась до Люксембургского сада, где опустилась на один из зеленых стульев в тени, подле фонтана Медичи. В мраморных вазонах, расставленных по мраморным балюстрадам, уже буйно цвели яркие облака герани, на темно-зеленой стоячей воде фонтана покоились зарождающиеся бутоны кувшинок.

Эстелла извлекла из пакета коробку с духами и сорвала с нее прозрачную обертку. Аромат лилии, цитрусов и иланг-иланг незримым и невесомым шарфом окутал ее шею. Закрыв глаза и мечтательно улыбаясь, Эстелла слушала шепот воды и распускающихся каштанов, щебетание птиц и звонкие детские голоса в отдалении. Она дышала глубоко и ровно, и ее легкие наполнял воздух, смешанный с магическим благоуханием французского парфюма. Анаис не ушла - она всегда будет там, где аромат этих духов коснется обоняния. Она всегда будет рядом.

КОНЕЦ

Комментарии: 3, последний от 16/09/2015. © Copyright Валуа Вероника (airpacific@ymail.com) Размещен: 25/10/2014, изменен: 25/10/2014. 347k. Статистика. Повесть: Проза, Детектив, Любовный роман Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Живая, юная, смеющаяся, Анаис в плиссированной юбке короче положенного, в высоких, все время сползающих черных гольфах. Анаис-школьница, играючи нарушавшая строгие правила лицея. Умница, красавица, всеобщая любимица и баловница судьбы. Ее жизнь обещала быть безоблачной, но она не успела ее прожить. Анаис была убита в библиотеке собственного дома. Виновника так и не нашли.

Валуа Вероника : другие произведения.

Анаис Анаис