Человека, который что-то ищет в жизни, всегда сопровождают заблуждения. Они так мощны и велики, что даже трудно догадаться. И заблуждения кажутся достоинствами. Окружающая среда тоже способствует этим заблуждениям.
Прежде, чем уволиться из районного потребительского союза, где я работал грузчиком, а грузчик из меня был неважный, я просто не тянул, мне надо было найти другую работу. Мешки с цементов в 50 килограмм по триста штук из цементного фургона, я не в силах был выгрузить и отнести на склад в течение двух часов: ноги подкашивались. Начальник базы Пронин видел, как я стараюсь, жалел меня, иногда сам пытался помочь, но мы даже вдвоем не справлялись. Он злился на себя, но больше на меня, худосочного. Ему нужен был грузчик и этим все сказано. Тогда он прибегал к тому, последнему, и говорил:
‒ Выйди на проспект, увидишь алкашей, они обычно идут в обнимку, поют песни. Так вот останови их, пообещай бутылку и тащи сюда.
Обычно это было накануне выходных. Алкаши попадались, охотно соглашались и таскали эти мешки, как хозяйка корзину с килограммом помидор. Я смотрел на своего начальника благодарными глазами и уходил домой отсыпаться домой.
Как‒то мне встретился такой же, никому ненужный и безработный работяга, как я, Иван Яковенко, который предложил пойти в милицию, где обычно нет тяжелой физической работы. Я обрадовался.
Мы ринулись в милицию, зная: там возьмут. Милиция ‒ это дыра, это задворки общества. У тебя может быть золотая шевелюра, но, если девушка, которую ты встретил и начал по ней сохнуть, узнает, что ты - легавый - пиши пропало.
‒ А, все дороги ведут в ад, ‒ сказал я, и мы направились в отдел кадров городского управления милиции.
- Ну-с, так, пришли, - сказал майор, начальник управления кадров. - Значит, у вас серьезные намерения служить в органах. Что ж, это похвально. У вас среднее образование. Вы завтрашний студент Харьковского юридического института и наш будущий офицер. Характеристики на вас мы должны получить с предыдущих мест работы. На это уйдет неделя, не больше. Я думаю: они будут положительны, не так ли? Тогда можете увольняться и приходите оформляться.
- Я могу рассчитывать у вас на ночные смены?
- А почему вас интересуют ночные дежурства, на подвиги тянет? - удивился майор.
- Я попробую определиться вольнослушателем в университет на литературный факультет, а у них лекции днем. Мне нужен свободный день. Когда не будет лекций в университете, пойду в городскую публичную библиотеку, она отсюда недалеко, практически напротив вашего управления. На третьем этаже великолепный читальный зал. И еще. Форму надо носить круглые сутки, как в армии, или только на службе?
- Только на службе. А что касается ночных смен, то этот вопрос решается на месте, в подразделении. Попросите командира, и он вас с удовольствием определит на ночное дежурство. Охотников ночных смен мало, насколько я знаю. А теперь насчет вольнослушателя. Я думаю, что вам лучше определиться и пристать к одному берегу, а не стремиться к двум одновременно: у вас получится: ни здесь, ни там. Отдайте максимум энергии органам, а органы ответят вам тем же. Пусть, потом, позже, литература станет вашим хобби. Это не запрещается. Я вот люблю музыку: играю на скрипке. Все жду, когда напишут гимн милиции. Вот тогда я выступлю публично: буду на сцене исполнять этот гимн.
- Вы так убедительно говорите...
- Вы разговариваете не только с начальником отдела кадров управления, но и со студентом Харьковского юридического института.
- На каком вы курсе, если не секрет?
- На третьем, уже четвертый год, к сожалению. Работа, так много работы. А потом это Римское право, будь оно неладно. Со второго курса хвост за мной тянется. А зачем мне это право нужно, скажите? Мне советское право нужно. Это я знаю, на нем я сижу, его внедряю в жизнь. Но преподаватели, эти старые клячи, что пыхтят, как паровозы и только портят воздух, знают, что мы, работники милиции, сидим на советском праве и знаем его лучше, чем они, подсовывают нам Римское право, да еще и латынь учить заставляют. Я решил в знак протеста сидеть три года на третьем курсе. Третий курс - это уже что-то. Это незаконченное высшее образование. А потом у каждого заочника много льгот. Я Харьков знаю не хуже Днепропетровска, у меня там даже зазноба имеется. Вот какие прелести дает милиция, хоть ее все и ругают на каждом шагу.
- Мне все понятно. Я буду увольняться. В общем, заявление я уже подал, только меня заставляют отрабатывать две недели.
- Кто заставляет? Ну-кась, дайте мне телефон вашего бывшего начальника!
- Спасибо, я попытаюсь сам решить эту проблему.
- Ну, смотрите, мы можем помочь.
Мы с Иваном вышли на улицу в приподнятом настроении. Теперь можно попытается осуществить свою мечту. Я, как некоторые герои, прочитанных книг, смогу определится вольнослушателем в университет на литературный факультет, и будет слушать лекции. В конце концов, человеку нужны знания, а не корочки диплома об окончании университета. Знания расширят кругозор, позволят сочинять стихи с последующей публикацией на страницах газет и журналов, а то и роман написать. Образ Мартина Идена все еще не покидал меня. А что касается милиции - что ж! Когда я стану великим человеком, постараюсь забыть этот печальный факт в своей биографии.
А биографы...они только вскользь будут упоминать об этом. О, тогда эта красивая пигалица Лида с голубыми глазами и обворожительной улыбкой узнает обо мне, и сама прибежит просить прощения, а я еще посмотрю, простить ее или нет. Тогда толпы прекрасных девушек начнут преследовать. А может и генеральская дочь отыщется? Она будет сожалеть, что уехала тогда, так и не повидавшись со мной.
Эти романтические мысли, которым никогда не суждено было осуществиться, будоражили мозг молодого человека, который сейчас направлялся через площадь к зданию университета. Он был так поглощен своими мыслями, что не слышал ни городского транспорта, не видел прохожих, не ощущал южной роскошной теплоты, не чувствовал тяги к жареным пончикам, таким дешевым, таким вкусным и таким же вредным для желудка.
Перейдя трамвайную линию, я очутился у входа в главный корпус университета.
Вот и приемная ректора университета профессора Бориса Мельникова. Здесь сразу улетучились романтические мечты, и даже появилась дрожь в коленях.
В массивном кресле, за полукруглым столом, уставленным многочисленными телефонными аппаратами, сидела симпатичная, вежливая секретарша, женщина лет тридцати и наблюдала за тем, как бьются мухи о стекла окон, закрытых ввиду сильного грохота, проходивших прямо под окнами трамваев. Она, к счастью, не стала долго выяснять, кто, зачем, по какому вопросу, видимо ректор в этот день сидел в кресле и скучал, а посетители были его маленьким развлечением.
Она вошла в кабинет к профессору, чтобы передать просьбу принять неизвестного человека, желающего посещать лекции на филологическом факультете, тут же вернулась и сказала:
- Сейчас, как только профессор освободится, загорится красная лампочка, и я проведу вас.
В приемной ректора больше никого не было, видимо все вопросы решались непосредственно деканами на факультетах, но было очень много звонков. Секретарша снимала трубку, выслушивала и кратко говорила: одну минутку, соединяю, или: перезвоните попозже.
- Как вы думаете, разрешит ли мне профессор посещать отдельные лекции на филфаке, или не разрешит? - спрашивал Я, все более волнуясь. Секретарь пожимала плечами, а потом отвечала весьма неопределенно:
- Возможно, разрешит. Это в его власти, хотя...он такой принципиальный.
- Это значит буквоед?
- Ну, не совсем так. Просто он любит поступать согласно инструкции. Если в инструкции сказано, что любой желающий может посещать лекции наряду со студентами, значит, он вам разрешит, если не сказано, не разрешит. Вот и все.
- Я боюсь, что в инструкции этого нет, - сказал я.
- Если вы в этом уверены, то тогда вы напрасно теряете время.
- Но я очень хочу. Я люблю литературу, я даже стихи сочиняю.
- А, все сочиняют по молодости, а потом это проходи с возрастом. Так было всегда. Даже очень богатые люди в Средние века, от нечего делать, кропали стихи и никогда не публиковали их, и только после их смерти, возможно, столетия спустя, потомки, копаясь в бумагах, приходили от некоторых стихов в восторг и публиковали их. А в наше просвещенное время молодежь просто испытывает некий повальный интерес к сочинению стихов, это, своего рода болезнь. Но оттого, что модно хвалить наш общественный строй и запрещено касаться других тем, стихи разных авторов похожи одно на другое, как две капли воды. Ну что нового можно найти в бородке Ильича после того, как уже каждый волосок описан в десятках тысяч стихотворений разных маститых авторов, хоть Ильич и гениальный человек?
Я уже поднялся с кресла, хотел уйти, но вдруг зажегся спасительный огонек.
- Проходите, - сказала секретарь, - чего уж теперь уходить?
В просторном кабинете, во главе длинного стола в виде буквы "т", накрытого зеленым сукном, сидел мрачный, умный старик высокого роста с седой шевелюрой. Он на мгновение поднял глубоко посаженые глаза неопределенного цвета, и показал рукой на кресло для посетителей.
Я присел на самый краешек кресла, ожидая традиционного вопроса: что вам нужно или слушаю вас. Но ректор вместо слов поднял голову, что означало: можете говорить.
Я стал излагать, довольно путано, с дрожью в голосе, свою просьбу и причины, которые его сюда привели. Но ректор понял его с полуслова. Он был опытным аппаратчиком, много лет проработавшим, зав идеологическим отделом обкома партии, где и сочинил диссертацию на тему: "Экскурсия Ленина по горам Швейцарии в обществе Надежды Константиновны", но не упомянул Инессу Арманд. Это и позволило ему пересесть в кресло ректора университета, не такое мягкое и престижное, как в обкоме, но все же почетное, когда стало ясно, что на его место давно метит один из секретарей горкома.
- Достаточно, - лениво произнес профессор, - я все понял. Но в инструкции по этому вопросу ничего не говорится, значит, министерство высшего образования СССР не сочло нужным допускать посторонних граждан на лекции и это правильно. Представьте себе: сейчас в эпоху, всеобщего среднего, а при коммунизме и высшего образования, все 267 миллионов граждан сядут за парты институтов и университетов. Как прикажете быть? А потом, на данном этапе, у нас категорически не хватает помещений, мы вынуждены заниматься в две смены. Аудитории маленькие, воздуха не хватает.
- Я не буду портить воздух, сидя на лекции, честное слово, - неожиданно для себя выпалил я. - Я, собственно, кушаю всего один раз в день, газы, таким образом, в моем животе никогда не скапливаются...
- Студенты, я думаю, тоже не портят воздух в аудиториях, не с чего. Стипендия маленькая, столовая работает из рук вон плохо.
- Я буду сидеть тихо, как мышка. Могу сидеть даже на ступеньках.
- Только Ленин мог сидеть на ступеньках, а вы, надеюсь, далеко не Ленин.
- О, да, я на это не претендую.
- Было бы смешно претендовать, молодой человек. Вы где работаете?
- В милиции. Буду там работать, уже оформляюсь.
- В милиции? как же? кто вас подослал? Насколько я знаю, работники милиции...у них так много работы...им некогда на лекции ходить. К тому же работник милиции в форме является на лекции, да все подумают, что их пришли арестовать, - вы что, шутите?
- Я буду ходить на лекции в гражданском костюме, честное слово.
Профессор нажал на кнопку звонка, вмонтированную под крышкой стола. Вошла секретарша.
- Если еще, какой чудак придет проситься на лекции, не пускайте ко мне. Это запрещено законом.
- Пойдемте, молодой человек, я же говорила вам, что едва ли такое возможно, - сказала секретарь.
- Товарищ ректор! Хоть несколько лекций в порядке исключения, разрешите посетить, ведь не все студенты ходят на занятия: кто-то болеет, кто-то сачкует, не все такие буквоеды, как ...
- Вы свободны, сказано вам...
- Я не буду портить воздух на лекциях, я тоже скромно живу, я питаюсь всего один раз в день, честное комсомольское.
- Вы это уже говорили. Освободите кабинет!
- Может, вы подумаете, я могу прийти и в следующий раз, - не унимался Я.
2
Я был страшно расстроен. Неудача, постигшая меня только что, так быстро и неожиданно, имела, как мне казалось, далеко идущие последствия. Этот прием, этот отказ сломал мои будущие планы, как хворостинку и...я просто не знал, что делать. Других планов и в помине не было, хоть ты тресни. Так и тянуло на садовую скамейку посидеть, поплакать...в голом одиночестве. Во всяком случае, не стоило менять шило на мыло, одну работу на другую, да еще надевать милицейскую форму. И все это ради посещения лекций.
Но, стоя на остановке трамвая, а трамвая долго не было, мое внимание привлекло объявление на столбе: "Университет марксизма-ленинизма производит набор граждан без ограничения возраста. После окончания университета выдается диплом". А, вот оно, спасение, током ударила мысль в молодую дурную голову.
- Пойду, посмотрю, может, примут, хотя бы условно, а когда я получу аттестат зрелости, - прогремел внутренний наивный голос, который тут же затуманил мозги и приглушил неудачный визит к ректору университета. Я тут же направился в горку, в сторону здания медицинского института, где на общественных начал размещался Университет марксизма‒ленинизма.
С дрожью в коленях, и остановкой дыхания, я поднялся, на второй этаж, набрал воздуха полные легкие и постучал в дверь.
- Я пришел...я ... хочу, стремлюсь поступить к вам...если есть еще хоть одно вакантное место. А если набор закончен, то вольнослушателем. Я люблю Ленина, я себя под Лениным чищу, как Маяковский, который чистился под Лениным до тех пор, пока не умер, не отдал Богу, простите, Ленину душу. Я ‒ коцомолец, всю жизнь ношу коцомольский билет, да еще секретарем был. Не отказывайте мне, прошу вас. Да здравствует мраксизм‒ ленинизм!
- Да не волнуйтесь так, молодой человек. Успокойтесь. Садитесь на эту табуретку, она коммунихтическая, успокаевающая. Со всех четырех углов мраксизмом прет. Хорошо, что вы пришли, мы вам рады, мы поможем. Знаете, ‒приглушил он голос, - если не хватает одного, а то и двух зачетов о том, как Ленин заходил за угол и расстегивал ширинку, то я вам тут же поставлю этот зачет, и мы продлим вашу учебу в нашем славном ленинском учебном заведении под заглавием Университет мраксизма. Вы, какой институт закончили до поступления к нам?
Я тут же вздрогнул и весь покрылся потом.
- Что касается института, то я предпочитаю Юнирситет. Я поднатужусь и окончу его...через пять лет. Но через мраксизм. Сначала мраксизм, а потом юнирситет. Давайте так.
- Дык у вас нет высшего образования? Вот это да! Как же вы можете..., как же вы будете постигать философию Ленина, этого великого человека, который заходил за угол и не расстегивал ширинку, прибор сам выскакивал между пуговицами и избавлял его от жидкости, если..., если у вас нет высшего образования? Вся программа юнирситета переполнена мраксизмом. Там студенты изучают каждый шаг великого Ленина, даже то, как он заходил за угол и избавлялся от жидкости. Изучив все досконально Ленина, его семью, его верность Надежде Константиновне, бывшие студенты поступают к нам для более глубокого изучения не только как и почему Ленин иногда пускал в штаны, но философию этого процесса. Кто вас сюда направил, молодой человек, не встречались ли вы с Троцким или Свердловым, а может и с Землячкой? Если не, то милости просим, как говорится. Как у вас с памятью?
- Гм, у меня башка работает за двоих, - произнес я, гордо задрав голову, так чтоб зреть потолок. - А к вам я попал очень просто: прочитал ваше объявление и пришел, - ответил я, зажмурив глаза для пущей убедительности. ‒ А потом, роман дорогого Ильича "Что делать?" я могу пересказать. Хотите?
- Вот это да, я вижу: из вас, настоящий марксист-ленинец получится. Гм, добровольно пришел человек, сам по своей инициативе. Ни направления, ни решения партийного бюро ему не надо, сам, почти на коленях приполз, чтоб приобщиться к великому Ильичу... через все препоны, через все преграды, - да вы уже будущий революционер марксист. О вас я доложу ректору. Недаром ленинизм завоевывает все более высокий авторитет в массах. Давайте паспорт, молодой человек, что вы его мнете в руках? Я вас определю в самую лучшую группу, где молодежь, а молодежь к нам - по путевке горкома комсомола. Вы парень симпатичный, выберете себе юную комсомолку и будете вдвоем с ней строить коммунизм, а потом и жить в коммунистическом обществе. Есть такое мнение, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме, оно, это мнение, прорабатывается. Партия еще не заявила об этом во всеуслышание, но, я надеюсь, скоро заявит... под бурные аплодисменты русского, то бишь советского народа, поскольку русский народ по собственному желанию вошел в советский народ и теперь нет русского Ивана, а есть советский Иван и баста. Все по Ленину, все по Ильичу.
- А экзамены, вступительные, я имею в виду, надо сдавать?
- Вам нет, никаких экзаменов. Вы его уже сдали, на пятерку. Пересказать роман вождя "Что делать?", да это же уму непостижимо. Флюс, то бишь плюс ко всему Университет марксизма-ленинизма открыт для всех желающих. Поступай, наслаждайся, изучай и строй коммунизм, а не фашизм, как утверждают западные политики. Это самый престижный и самый демократический университет в мире. В странах капитализма нет, и не может быть таких университетов. Там вообще образование на нуле. Да и марксизма там нет, учить нечего, вот почему там нет университетов. Даже средняя школа и то неполная.
‒ Альо, альо, слушаю вас, Иван Иванович, дорогой. Чем я занимаюсь? Да беседую с абитуриентом, а он работу Ленина наизусть читает, представляете? И притом желает к нам поступить в наш Юнирситет мраксизма. Я просто в восторге. Я намерен показать его вашей супруге, а она предаст вам свои впечатления, о выдающемся студенте. Как, как? Он член или без члена? Кажется, с членом, но без члена. Сделайте ему члена, Иван Иванович. Или ваша жена это сделает? Ну, как решите, так и будет. А, марксист он, на пятерку.
- А диплом я получу после окончания юнирситета? - полюбопытствовал я, нарочно искажая названия высшего учебного заведения.
- А как же, молодой человек? А как же? С корочками...,твердыми, социалистическими, а потом и членом станете, членом нашей коммунихтической партии. Сразу полковника получите и начнете следить за мозгами наших недобросовестных граждан.
- Я получу направление на работу?
- Вам надо заработать члена. Вот Иван Иванович уже обдумывает этот вопрос. Как только вступите в партию, так..., а я вам уже говорил, зачем повторяться? Главное, после приобретение члена, вас автоматически повысят в ложности. А как же, молодой человек. Мы своих не обижаем. Вы где работаете, кстати?
- В милиции, - храбро ответил я.
- Знаете, я вас потом рекомендую в КГБ...после успешного окончания нашего университета. А КГБ это − во! Там служат лучшие люди страны, это лучшие умы. У их, у етого КГБ все покрыто тайной, даже собственные имена не настоящие. А если есть жена, то она тоже под другим, не настоящим именем у вас будет.
- О, Боже! Это комитет госбезопасности? - с какой-то таинственностью спросил я.
- Конечно, конечно. Только Бога вспоминать нельзя. Все функции Бога перешли к Ленину, вернее, Ленин отнял все функции управления страной и мозгами у Бога. В нашем юнирситете мы будем все это изучать.
- Ого! Боюсь, что я не достоин...
- Это конечно элита, это ить ленинская гвардия. Без этой гвардии мировая революция просто невозможна. Но, мы будем присматриваться к вам. Как только получите партийный диплом, мы тут же данные о вас передадим в КГБ для изучения. Процедура непростая, но зато жизнь обеспеченна. А пока в коридоре перепишите расписание занятий: у нас по две пары, два раза в неделю - вторник и пятница. Поздравляю вас с поступлением в университет!
Расписание в коридоре висело под стеклом с небольшим портретом Ленина в верхнем левом углу, напечатанное на машинке. Я не стал переписывать в свою записную книжечку, так как в расписании были практически одни и те же предметы - история КПСС, Ленин и КПСС. Создатель КПСС, Основатель КПСС.
- Ну, теперь я изучу историю партии досконально, - сказал я себе, и гордый тем, что меня в престижное учебное заведение, где изучают не только как Ленин заворачивал за угол и не успев расстегнуть ширинку, писал в штаны, но и как подняться, при помощи партии на ступеньку вверх по служебной лестнице. А ты, профессор Мельников не очень, я еще переплюну твой университет.
Я тут же сел на трамвай, стал извлекать три копейки за проезд, но передумал, так как скоро нагрянет коммунизм и проезд будет бесплатный, проехал несколько остановок и сошел на улице Короленко. Здесь, на здании городской публичной библиотеки новое объявление о приеме в кружок художественного слова. Здесь занятия тоже дважды в неделю. Как в университете марксизма. "О, все подражают этому университету. Пойду запишусь в кружок, - решил я, - это не помешает".
Я поднялся наверх, где находился читальный зал городской библиотеки, потому что как раз в этот день кружок работал по расписанию. В небольшом помещении сидели молодые девушки - красивые, элегантные, одетые, колени сверкают, голова начинает пухнуть, глаза сверкать, ить это студентки театрального училища, одна другой лучше и каждая, по очереди, читали стихи.
Руководитель кружка - волосатый еврей, лет сорока с одним золотым зубом уставился на меня, как на куклу нового образца, но пока ничего не сказал. Он, старый волк, догадался, что первым скажу я. И так оно и вышло. После того как внутренняя энергия стала меня распирать, я изрек:
- У меня Лермонтов "Умирающий гладиатор".
- Что ж, приступайте. Бульбулькуц, вы закончили?
- Да нет еще. На очереди Мурдюковский, поэма "В.И Ленин", но я готова уступить новичку, вдобавок у меня в горле пересохло.
Я вышел на трибуну, поднял обе руки к потолку и начал "Ликует буйный Рим, торжественно гремит"...
Руководитель поднял палец кверху что означало стоп. Я топнул ногой, одетой в кирзовый сапог, и остановился.
- Вы произносите гласные буквы слишком мягко, скажите слово ложка.
- Лежка! - произнес я и все стали широко улыбаться.
- Вы никак из Прибалтики, а может вы поляк, но не беда. Мы вас будем выдавать за беженца, любящего русскую поэзию. Все, на сегодня занятие кружка окончено.
Мне показалось, что сидевшая девушка справа, незаметно начала отодвигаться от мня и подумал, что от меня несет потом. Красивый носик с горбинкой стал шевелиться, она пухлой ручкой помассировала переносицу, но все же быстро достала платок из дамской сумочки, накрыла носик и глухо чихнула.
Никто на это не обратил ни малейшего внимания, и это тоже поразило меня. "Вот что значит горожане и советские аристократы! Надо учиться у них культуре поведения. Но от меня точно несет потом, да и рубашка уже с месяц не стирана. Мыло надо купить, да деньги на исходе. Ужинать не пойду: духовная пища не менее важна, чем та, что в столовой".
- Вы где учитесь, молодой человек? - спросил руководитель кружка во время перерыва.
- В университете...
- Хорошо, хорошо. Небось, вы филолог?
- Да нет, я учусь в университете марксизма-ленинизма.
- Да? Ну, это очень солидно. Значит, вы университет уже закончили. Что ж, давайте, будем работать.
***
Я потерпел поражение на кружке художественного чтения, как и при попытке определиться вольнослушателем в университет, и незаметно ускользнул. Но в этот раз не пал духом.
Впереди еще был союз молодых писателей и поэтов. Это как раз для меня, поскольку я тоже кропал стихи в основном о любви, как любой начинающий поэт. Если там примут, то уже будут выполнены два пункта, намеченной программы. И это все за счет сна. Всю ночь охраняешь мотоциклы, а днем ищешь приключений по зову души.
Что касается сна ‒ отсыпаться будем на том свете.
***
Вечером, довольно поздно я вернулся на улицу Веселая, 66, где жил. Дома ждали несколько писем от родителей и от друзей. Письма были и от недавних подруг из Кобелецкой Поляны, откуда я приехал в этот город. Одно письмо, исписано мелким почерком на десяти страницах. Это крик души. Такая любовь могла быть только в книгах. Но эта любовь не имела силы для меня, практически никакой, и я не думал даже о возвращении, хотя в каждой строчке умоляли вернуться.
- Ты, почему не спишь? - спросил я маленькую дочку хозяйки.
- Тебя ждала. Посему так поздно приходишь?
- Ложись спать.
- И ты со мной лозись.
3
Свою работу в милиции я считал временной, недостойной меня, рвался в университет на филологию, полагая, что это даст мне возможность стать писателем или политическим деятелем, но судьба, которая пряталась за ногтем мизинца, решила все по‒другому.
Мой товарищ Яковенко Иван окончил только семилетку, отставал от меня на три года, но жизнь распорядилась так, что в будущем, он стал полковником, получал хорошую зарплату, получил трехкомнатную квартиру в центре города, имел хорошую семью, а я, практически, не добился решительно ничего в жизни, разве что пустые мечты не оставляли меня до глубокой старости. Опираясь на палку, ползая как паук по каменным плитам и задыхаясь от свежего воздуха, я все мечтал, видел себя то поэтом, то знаменитым писателем. А что мне оставалось делать? Я расплачивался за свою наивность в молодости, за свои мечты, которые тянулись за мной как привидения.
***
Получив хорошие характеристики на меня и на Ваню Яковенко, майор Фомичев, отобрал у нас паспорта и сказал:
- У нас хорошее общежитие в центре города, в трех шагах отсюда, поселяйтесь и живите.
Общежитие оперативного дивизиона, находилось на улице Короленко, в центре города на первом этаже. Чаще общежитие именовалось казармой, как в армии. Разница с армейской казармой была только в том, что здесь царил классический беспорядок, а точнее бардак; его обитатели жили по законам: что хочу, то ворочу. Уборщицы не было предусмотрено по штату, а сами блюстители порядка за собой не убирали. Гадили, мочились и не убирали. Они жили в говне и моче, как простые деревенские парни с трехклассным образованием.
Казарма не закрывалась на замок ни днем, ни ночью: в ней всегда кто‒нибудь находился. Железные кровати в один ярус стояли, по две вмести, а между ними, в очень узком проходе, тумбочка на двоих. На стенах, выкрашенных в серый цвет, но уже основательно покарябанных и выцветших, запачканных мухами, висели портреты выдающихся сынов отечества во главе с Никитой Хрущевым.
Здесь проживало около сорока человек. При входе в казарму сразу ощущался дефицит свежего воздуха: было такое впечатление, что жильцы справляли свою малую нужду, не сходя с кровати. Выяснить причину этого было нетрудно: в небольшом умывальнике вместе с туалетом на пять толчков, никто после себя не спускал воду. Далеко не все блюстители порядка умели пользоваться туалетом.
В казарме, на полу валялись крошки хлеба, и остатки всякой другой пищи. Кровати заправлялись так, что половина простыни вместе с одеялом доставали пола, а кирзовые сапоги, намазанные гуталином, натирались полотенцем до блеска. Ребята практически не умылись по утрам. Редко, кто обладал зубной щеткой. Даже если такое богатство и было, то это свидетельство культуре и личной гигиене, находилось в тумбочке рядом с сапожной щеткой и батоном хлеба. Ко всей этой прелести, надо прибавить неимоверное количество клопов, прозванных партизанами с подкожной коммунистической идеологией.
Но самым щедрым и обильным был сочный русский мат - и днем, и ночью. Ко всему этому трудно привыкнуть нормальному человеку. Должно быть, это зависело от семьи, в которой родился будущий милиционер. Мои родители жили дружно, без мата, без выяснения отношений при помощи кулаков, поэтому мат мне казался чем‒то необычным, в котором живут люди дна. А если посмотреть глубже, то можно было увидеть ленинский, пролетарский след, ведь благородных, работящих крестьян, Ленин вырезал и изгнал из страны, объявив их кулаками, врагами советской власти.
Оказалось, что блюстители порядка - это люди дна. Это в основном те, кто неважно учился в школе, кто сам имел приводы в милицию, кто окончил шесть, семь классов, а потом не пожелал продолжить учебу, кто нигде не мог устроиться в городе, а черновую работу не желал выполнять, тот, собственно, и шел в милицию. Здесь брали всех и каждого, и не от хорошей жизни.
Штат работников милиции никогда не был полностью укомплектован, и милицейское начальство всегда подвергалось критике со стороны могущественного партийного аппарата за подбор и расстановку кадров. Поэтому брали всех, кто приходил.
Тот, кто имел возможность получить хоть какую-то профессию, работать в милицию не шел. Ни за что. По одной простой причине: в милицейском мундире на улице, всякий чувствовал на себе презрительные взгляды граждан. Всех, даже детей. Милиционер был как бы вне общества. Его старались обойти, как злую собаку на улице. Милиционером пугали детей. Никто не говорил: вон милиционер, говорили: легавый.
Я так и не понял, что значит слово "легавый", я боялся одного: чтоб меня не заставили надеть форму и выйти на улицу - дежурить где-нибудь у кинотеатра, поэтому сразу попросился в ночную смену, с двенадцати ночи и до восьми утра.
В каком-то гараже, огороженным каменным забором я охранял мотоциклы под открытым небом, сидел в будке, дремал всю ночь и если бы кто-то решил меня зарезать, не испытал бы ни малейшей трудности.
В восемь утра я возвращался в казарму, падал на кровать, но заснуть было невозможно: дверью все время громыхали, входили, выходили и ругались матом.
- Робята, угощайтесь на х., я, бля...национализировал у одной старухи эти два арбуза на рынке. Денег в кармане нет, бля..., а жрать, е. твою мать, хоцца. А она, сука, стоит, лыбится и говорит: тридцать копеек килограмм, граждане, покупайте, сладкие дюже и свежие, они на трудодни получены в родном колхозе. Тут я, цап-царап, два самых крупных, а ей и говорю: цыц торговка-воровка, а то посажу; ты украла, а тут продаешь, знаю я вас, сам воровал, када жил в деревне. Смотрю: старуха рыбьими глазками заморгала, да еще рупь из авоськи вытащила и сует мне. "Не надоть меня рестовать, сынок, мы у колхозе без хлеба сидим. Наш преседатель знает, что мы арбузы тащим и ён молчит!" - говорит старуха. Но я и рупь этот у ее забрал вместе с арбузами.
- Ну и сволочь же ты! - сказал Иван Яковенко, который собирался на дежурство к кинотеатру "Родина". - Из-за таких, как ты, и отношение к милиции не из лучших.
- Иди ты на х., интеллигент вонючий. Тебе-то я ничего и не дам. Х. тебе в рот! Ребята, вы лопайте, сколько хотите.
- Га-га-га-га! - раскатисто засмеялись остальные.
- А у мене был такой случай, - сказал сержант Потылицын. - После дежурства нас трое легавых маршируем вдоль прошпекта имени этого бородатого, как его, Макса-Маркса, значит, и думаем, кому бы морду набить, но нигде пьяного не видно, никто на дороге не валяется, прошпект опустел, вся молодежь по домам разбежалась к подушкам дурные головы прикладывать. И вдруг видим: на лавочке, в одиночестве, сидит симпатичная краля, молоденькая ишшо, но губки уже накрашены и плачет, слезами обливается. Я подхожу, ладонь к фуражке приложил и говорю: гражданка, кто посмел обидеть вас, говорите, мы его тут же пымаем и кастрируем, отрежем ему его хозяйство. А опосля в каталажку посадим. Она высморкалась в платочек, вытерла сопли, подняла голову и горовит: поссорились, убежал он, бросил меня одну, но я отсюда не уйду до утра. Принсипиально не уйду. Тут я и говорю ей: "Нет, гражданочка, одной ночью негоже на лавочке сидеть, фулиганы могут напасть, уведут, насиловать зачнут. Мы вас проводим до самого вашего подъезда". Она, значит, подымается и следует по прошпекту в нашем обществе. Напротив парка Чекалова я хватаю ее на руки, заворачиваю в кусты, она пищит, а мой кореш платок ей в ротик сует. Мы ее разложили на цветочной клумбе, обнажили ее запретное место и давай наяривать. Цела была; подо мной ишшо брыкалась, а под моими корешами лежала, как мертвая. Мы ее так и оставили с раздвинутыми ножками. Я думаю: она немного ишшо полежала, пришла в себя от радости, а потом домой убежала, а куда ей еще деваться?
- Га-га-га-га, гы-гы-гы! Вот так история, брыкалась, значит, это для приличия, а на деле рада была до потери сознания, - сказал рядовой Цыбуля. - Жаль, что меня там не было. Я давно с бабой не обчался. Одна мне сказала: козлом от тебя пахнет, не хочу, чтоб ты меня массажировал. Стервоза такая.
Тут широко распахнулась дверь и на пороге два мильтона в обнимку, один с трудом держался на ногах, ввалились в казарму с шумом и криком:
- Эй, пиз...-ки, встать, когда гвардия заходит! Встать, смирно-о! По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах...
- Вы, ослы, потише, не мешайте разговаривать, - сказал Потылицын.
- Да х. я на тебя положил, - заявил тот, что еще держался на собственных ногах более уверенно, чем его товарищ.
- Да тише вы! Я с ночной смены, ребята, - пробовал усовестить их я.
- А это еще что за член? - спросил Цыбуля.
- Новенький, - сказал Потылицын, - ржавая интеллигенция.
- Значит, Ленин, еще не всех вырезал, а жаль.
Я спустил ноги на грязный заплеванный коврик и стал надевать брюки.
- Ты не серчай на нас, у нас такой порядок: никакого порядка. Так жить веселее. Мы люди простые, примыкай к нам, - сказал Потылицын.
Я молча полез в тумбочку за мылом и зубной щеткой, но в тумбочке все было вверх дном. Моя зубная щетка валялась на открытой банке с гуталином, усеянным крошками хлеба, а мыла в мыльнице не было вообще. Полотенце валялось под кроватью в черных разводах: кто-то чистил им сапоги.
- Это вы всегда так живете? - спросил я.
- А тебе что не ндравится? Пойди, сними себе фатиру и там живи, а мы живем, как умеем, - засмеялся Цыбуля.
- Ладно, я пойду.
- Куда?
- В парикмахерскую.
- Ну и хер с тобой.
- Боже, куда я попал, - сказал я, когда вышел на улицу. - Что это за люди? И это блюстители порядка. Да это настоящий уголовный элемент. Что мне делать, куда податься? Есть ли выход? Нет выхода. Но день у меня свободный. Могу идти, куда угодно и делать все, что угодно. Завтра первый день занятий в университете марксизма, пойду. Буду марксистом-знатоком. Может, пригодиться.
4
К великому сожалению и разочарованию, первая лекция в университете марксизма-ленинизма, оказалась невероятно скучной и нудной, она способствовала засыпанию и даже храпу слушателей старшего поколения, а молодежь ждала одного: лишь бы она скорее закончилась.
Как только это желанное событие завершилось чиханием, сморканием бородатого старичка ‒ лектора, слушатели, на радостях, разбрелись кто куда, кто в курилку, кто оккупировал место общего пользования, кто просто болтался по коридорам медицинского института.
Дамы собрались у окна и живо обсуждали своих кавалеров, включая и довольно щекотливые, но очень интересные проблемы, не предназначеные для мужских ушей.
Молодых комсомольцев почему-то не было. Одна молодуха появилась на первой лекции, но тут же сбежала после первого перерыва. Таким образом, я оказался среди этой братии самым молодым студентом.
- Какой институт вы заканчивали? - спросила у него одна солидная дама.
- Я студент этого института, - ответил я гордо.
- Но здесь все слушатели с высшим образованием, и мы тут не по желанию, а, как говорят, добровольно - принудительно. Любой инженер раз в пять лет должен прослушать курс этих скучных лекций. Мне, например, совершенно не интересно, как там вождь мировой революции ссорился с Мартовым или с кем-то еще или как он со своей Надей прогуливался по горам Швейцарии, хоть он, как утверждают, и гениальный человек. Муть, короче. А как вы думаете?
- А я думаю, что такие разговоры с незнакомыми людьми заводить не следует, это очень опасно.
- Смотря, кто заводит. У меня, например, муж- начальник КГБ области, - сказала дама, доставая сигарету из пачки.
- Ого!
- Вот вам и ого! А вы где трудитесь?
- Я тоже в органах.
- На маленькой зарплате.
- Откуда вы знаете?
- Я по вас вижу.
- По одежде?
- Приблизительно. Вы, кажется, торопитесь. Я вас не держу. Идите, а то опоздаете. Тут на этом этаже, к сожалению, одна общественная комната. И для мужчин, и для женщин. Это просто безобразие. Ну как, скажите, справлять свой интим на глазах у мужика, который торопится и не может расстегнуть молнию, у него заклинило, потому что. Мне ему помочь, что ли?
- Как только коммунизм наступит - с туалетами вопрос будет решен полностью и окончательно...хотя, тогда особых различий между мужчиной и женщиной не будет, - сказал я, чтобы обнаружить свою эрудицию перед знатной дамой.
- Ишь, какой! Хочет, чтоб я с ним в туалет за компанию ходила, нет, голубчик, не получится, - сказала дама, выпуская дым в лицо собеседнику. - И, потом, такой коммунизм, какого вы ждете, никогда не наступит. Все люди одинаковыми быть не могут. Даже заключенные в лагерях и те не одинаковы.
- Но нам же сегодня, только что рассказывали...
- Это все пропаганда и муть страшная, неужели вы верите?
- Ой, с вами опасно: вы говорите одно, а думаете другое. Стоит мне кивнуть головой всего один раз, или сказать, что я с вами согласен, как вы вечером же, в кровати, сообщите мужу об этом, и завтра меня заграбастают. А потом мне придется знакомиться с лагерной жизнью, привыкать к ней, пока я не буду считать, что эта лагерная жизнь лучшая в мире, не так ли?
- А вы...не так уж и глуп, оказывается. Если хотите, я скажу мужу, что у вас сообразительная башка и, возможно, вас повысят по службе.
- Спасибо. Я предпочитаю сам добиваться чего-то в жизни, и пока не дослужусь до генерала - не успокоюсь.
- Вы мне все больше и больше начинаете нравиться. Жаль, что вы так молоды, а то бы я вам голову заморочила.
- Я с женским полом не общаюсь, - сказал я.
- Почему это?
- Не тянет.
- Ха, значит больной.
- Конечно.
- Чем болеешь?
- Душа болит.
- По ком-то сохнешь.
- По загубленной молодости.
- У тебя еще все впереди, не переживай.
В это время из туалетной комнаты вышел преподаватель. Он там очень долго сидел..., к невероятному терпению своих слушателей. Стучать, чтоб он быстрее освободил, никто не решился.
- А, Клавдия Семеновна, - сказал он, подходя к жене начальника КГБ, с которой беседовал я. - Поздравляю вас с началом учебного года. Я так рад, что вы пришли на лекцию. Следующая пара у нас политэкономия капитализма. Здесь прямо по "Капиталу" Маркса.
- Мне Маркс вот здесь, в печенках: мой муж, как что, за "Капитал" хватается. Мне кажется, я его уже наизусть знаю.
- Вот и хорошо, вот и хорошо, я в зачетке начну вам пятерки ставить. А вы дома с мужем будете дискуссии устраивать.
- У меня с собой зачетка, если хотите, поставьте заранее.
- О, это не интересно, - сказал преподаватель, - следующий раз устроим семинар, вы выступите на нем так, чтоб все ахнули, и пятерка вам обеспечена.
- Какой вы, однако, жук.
- Труд, только труд приведет нас к вершинам коммунизма, - сказал преподаватель.
Я слушал, а потом понял, что он здесь как бы третий лишний, ушел бродить по коридору.
Я не заметил, как очутился на последнем этаже, где общественное место было совершенно свободно, да еще дверь была настежь открыта, заходи, пользуйся благами общественной собственности, потому что туалеты при социализме действительно принадлежали всем и каждому. К тому же здесь не жалели хлорки и правильно делали.
В фойе третьего этажа, возле большого окна хохотала группа студентов. Медики. Страшные люди: поймают, задушат, а труп захватят в качестве экспоната. Надо же на чем-то изучать анатомию человека.
- Надо же, - говорила одна чернявая девушка, довольно громко, - когда мы изучали половые органы, Толик, что сидел рядом, говорит мне: хочешь, я покажу тебе живой экспонат? Что это он все на плакате, да на плакате показывает? "Покажи" я сказала ему. Он, представляете, я думала, что он шутит, а он, поганец, расстегивает штаны и достает эту штуку. Я как увидела, дрожь по всему телу пробежала. Гляжу, а он начинает увеличиваться...в длину и в толщину.
- Ха-ха-ха! А что дальше?
- Как что? Я сказала: убери экспонат, иначе отрежу и - в портфель. Буду с собой носить. Когда мне захочется, извлеку из портфеля, поглажу, а возможно и поцелую. Это же прелесть, не правда ли, девочки? А, вот еще один экспонат идет. Живой. Эй, не проходите мимо.
Я, смущаясь, подошел. Оказалось, что это была группа девушек лечебного факультета третьего курса.
- Ну, иди к нам, мы сейчас тебя разденем, - сказала черноглазая Элла.
- Да я сам могу раздеться, - не остался в долгу я, - только не здесь: вас слишком много, не справлюсь.
- А ты думаешь, мы трахаться с тобой будем?
- А для чего тогда раздеваться?
- Нам экспонат нужен и больше ничего. Нам трупы уже надоели.
- Просто осточертели.
- Все это хорошо, но мне надо идти, - сказал я.
- Куда тебе? Зачем так торопиться?
- У меня портфель на втором этаже: закроют аудиторию, а я останусь с носом.
- Ты что, на вечернем?
- Хуже.
- Что хуже? Почему хуже, говори, мы придем на помощь. Мы- боевой отряд, цвет коцомола мединститута.
- Да не коцомола, а комсомола, сколько раз можно тебе замечание делать?- возмутилась ее подруга, очевидно комсомольский секретарь.
- Иди ты в баню. Мне так больше нравится. Так, где же ты учишься, на каком курсе? Мордашка у тебя ничего, будь моим живым экспонатом. Я на тебе буду опыты делать. Говори, где учишься! - требовала Элла.
- Я в УМЛ.
- А что такое УМЛ?
- Университет марксизма-ленинизма.
- Ха! А я думала: ты медик, наш человек, а ты - марксист, трепло, значит, - разочарованно сказала Элла.
- Пусть он нам растолкует исторический материализм, - предложила одна из девушек в очках.