В центре я спонтанно, выдернутая из июльского пекла Любкиным сообщением в чат, "а не опрокинуть ли нам по рюмашке в честь приезда Элки! Сегодня встречаю ее во Внуково!".
"Да, да!", "Ура!" - сыпется от меня и Маруси, третьего участника чата. Элка не в чате. Никогда в нем и не была. Ее приведет Любаша.
В семь вечера с визгом мы бросаемся с Марусей друг к другу, обнимаемся и ныряем в тень деревьев на Большой Никитской. Маруся многозначительно ухмыляется, глядя на название летней веранды, которой оказана честь приютить нас сегодня. Отчасти разделяю Марусину иронию. "Простые вещи" - название лукавое. Потому что ничего простого в модном гастробаре нет.
Разогретый город к вечеру совсем не остыл, и мы сходу остужаемся ледяным просекко. Дети на дачах - нам некуда спешить, завтра отоспимся. Мы соскучились и без остановки болтаем.
- Ты давно Элку видела? Ничего от нее не слышала после отъезда.
- Да, болтали недели три назад. Не то чтобы все гуд...
- Да, ладно! Почему? Такая крутая должность! Из-за того, что в Екатеринбурге? Подумаешь, пару часов лета из Москвы. Она столько сделала ради карьеры. МБА закончила, денег сколько в образование ухнула. Хандра из-за развода?
- Не поверишь, но нет. Не похоже, что из-за развода.
- Она может и не показывать. Не исключено, что не отболело еще. А что произошло? Он ушел к другой?
- Понятия не имею, если честно. Никто не знает, включая Любу. Макс, кстати, после развода почти сразу в Швецию уехал работать, так что дочка полностью на Элке.
Мы вяло реагируем на Любино сообщение, о том, что возникли сложности и они опаздывают. Ну еще бы, из аэропорта добираться! Заказываем бутылку. Тем временем полностью темнеет. Вокруг нашей веранды зажигаются уютные фонари.
- Что ж за погода дурацкая, жара невыносимая! - возмущаюсь я.
- Сообщали, сегодня будет сухая гроза, без дождя.
- Это что еще за диво-дивное?!
- Самой интересно! - улыбается Маруся.
Проверяю время: девчонки ощутимо задерживаются, уже часа на полтора. Мы все вчетвером вместе начинали карьеру в одной компании. Люба с Эллой - одноклассницы, не разлей вода всю жизнь. На первую работу тоже кто-то из них кого-то привел.
Заболтавшись, не сразу замечаем второе сообщение от Любы. "Проблема больше, чем я думала. На связи". Перечитываем его несколько раз, не понимая, как трактовать. Еще ничего не подозревая, отправляем веселенькое - "Мы все на том же месте, ждем. Просекко стынет! Вы в пробке?"
Я вижу, как ручка в чате показывает, что Люба что-то пишет, потом замирает и выходит из сети, так и не отослав ответ.
- Да уж, у Эллыча не все так гладко, как кажется, - задумчиво говорит Маруся, провожая взглядом официанта, снующего между столиками. Белая рубаха на спине взмокла, но он не сбавляет оборотов - бар заполнен. Я отгоняю мимолетное сочувствие решением оставить ему хорошие чаевые.
- Я ее близко не знаю. Но она мне всегда нравилась - роскошная, стильная, - продолжаю я про Эллу.
- У нее своеобразные отношения с матерью.
- Ну послушай, Марусь, Эле за тридцать! Какая мать?
Маруся реагирует для себя необычно: не кидается спорить, а отводит взгляд и произносит:
- Когда Элка звонила мне три недели назад, она просила контакт хорошего адвоката.
- Зачем?
-Она подумывала передать опеку над ребенком бывшему мужу. Хотела проконсультироваться.
- Как это?
Нас прерывает телефонная трель, и Любин дрожащий голос оглушает новостями.
- Девы мои, трэш, Эля в больнице. Я пытаюсь выяснить в какой. Скорая забрала ее прямо с самолета.
На заднем фоне у Любы шум, крик, приближающиеся и удаляющиеся голоса. Люба не дослушивает наши вопросы. Бросает короткое "На связи, отпишусь" и отключается.
Потрясенные новостью, мы несколько минут молчим. Я чувствую горечь выпитого вина и удушающую жару. Слова не идут, хочется сбежать из эпицентра пятничной Москвы. Мы одновременно просим счет и собираемся на выход. Я оставляю хорошие чаевые, радуюсь, что не забыла.
Небо озаряется чередой вспышек. Вначале молнии в полной тишине, а затем уличный шум накрывает громом - звук трескучий, совсем над ухом. Дождя все так же нет. Ну, когда, когда же уже ливанет и остудит город?
Возвращаюсь домой молчаливая и растерянная. Утро сулило веселый вечер с подругами, вечер принес нежданную беду.
Люба звонит в чат в семь утра. С первых же фраз Маруся жалуется, что у нее сильно заболела младшая и она срочно едет на дачу. Я сочувственно вздыхаю, желаю скорого выздоровления, замолкаю, уступая сцену Любе. Та тянет пару секунд, а потом выдает:
- Ксю, значит, все ложится на тебя. Больше некому. Я уезжаю в командировку, отложить не могу.
- В смысле? Что ложится?
- Девы мои, я нашла вчера Элку. Она в психиатрической. Попытка суицида в летящем самолете. Хотела повеситься в туалете. Стюард выбил дверь и вынул ее из петли.
В ответ мы закидываем ее вопросами. Люба выслушивает наш возбужденный гвалт и после паузы телеграфным текстом сообщает:
- Эля жива, физически не пострадала. Ну а все остальное...
А что со всем остальным? Мы чего-то не знаем или не понимаем? Она же такая успешная, все по списку, галочки уже ставить негде.
- Ксюшик, нужно заехать к ней домой взять вещи и отвезти в больницу. Я скину номер лечащего, поговори с ним.
- А ее детеныш?
- С няней. Ее дочь, пока Элла в Екатеринбурге работала, жила с няней в Москве. Там куда тебе и надо заехать. Я деталями не делилась. Сообщила, что Элла в больнице и это ненадолго. И ты няне не говори.
- А ее родители в курсе? Ты им звонила?
- У нее только мать. А мать... ладно. Да, я звонила ей. Но она нам не помощник. Скорее наоборот...
Я ошарашена, внутри шевелится дурацкое "ну почему я-то?". Мы и не подруги с Элей даже, если честно. Приятельницы. Просто друзья у нас общие... Но Люба не дает мне уплыть в эту сторону:
- Ксюш, некому больше. Тебя я прошу. Сделай для меня.
- Да, Люб, конечно, о чем разговор, - мне становится стыдно своего мимолетного желания отстраниться. Мысль сделать вид, что я тоже занята, мелькнула, чего уж там. Но сочувствие заполняет меня так быстро и неумолимо, что я говорю "да".
Элла живет в новом комплексе на Ходынке. Тут нет вопиющей роскоши, скорее тихая буржуазность. Консьерж приторно приветлив, скоростные бесшумные лифты, всего две квартиры на лестничной площадке. Благопристойная стерильность. Дверь открывает няня, просит подождать на кухне и выпить кофе или чай, пока она соберет сумку. Что я и делаю. Никаких вопросов няня не задает, проявляет деликатность. Я делаю второй глоток горького кофе, когда на кухню заходит ангел.
- Привет, - говорит до невозможности хорошенькая девочка лет пяти. Я залипаю на этого херувимчика. - Меня зовут Лиза, а тебя? - У Лизы внешность барочного ангела: ямочки на пухлых щечках, вся в золотистых кудряшках, круглые голубые глазки и ...а нет, крылышек не видно.
- А я Ксения. Мы виделись с тобой, но давно. Ты меня, наверняка, забыла.
Откровенно говоря, я видела Лизу лишь раз на крестинах, ей было около года и тогда она запомнилась мне необыкновенным спокойствием. Улыбалась всем подряд, включая батюшку, который окунал ее не в самую теплую купель. В это время мой собственный сын разносил квартиру свекрови, о чем меня информировали фото разбитых чашек, горшка с фиалками и пролитого супа, которые свекровь присылала каждые двадцать минут.
- Забыла, - подтверждает херувимчик, возвращая мое внимание. Ковыряя пол домашней туфелькой, спрашивает: - А мама скоро приедет?
Не раздумывая, я выпаливаю:
- Ну, конечно же. Все будет хорошо.
Но потом осекаюсь. Я не знаю, как все будет, но разве детям такое говорят?
- Ты можешь маме что-то нарисовать, а я передам. Она будет рада.
- Я напишу. Я умею писать, - гордо сообщает ангел и уносится вглубь квартиры.
С собранной сумкой в руках я топчусь в прихожей, ожидая письма от Лизы. Оно вручается мне минут через пять. В носу начинает покалывать, я с трудом сдерживаю слезы. На листе неровными печатными буквами выведено: "Мама люблю тебя очен".
Лечащий врач на удивление рад моему визиту и даже, оказывается, ждал меня. От него я узнаю, что у Эллы срыв на фоне депрессивного эпизода. К счастью, это не рецидив, поэтому прогноз оптимистичный. С ней работает клинический психолог. Нужно докупить препараты, они дорогие, больница ими не располагает. Мать Эллы была первым человеком, которому позвонил врач, но конструктивного диалога не получилось. Он произносит это с особой интонацией, рассчитывая, что я все пойму. Элла ему сказала, что приедет подруга, с которой можно все решить. Я киваю. Очевидно, имелась в виду Люба, но сейчас это не важно, Любы здесь нет, зато есть я. Еще помимо препаратов Элле требуется любовь и забота близких. Ау, есть кто-то кому она не требуется?
- Скажите, а диагноз ...это же не ...ну, не шизофрения или...
- Нет, не переживайте, я же сказал, психиатрический диагноз мы ей не ставим.
Выдыхаю. По началу пускать к Элле отказываются. Чудом мне удается уговорить врача. У Элки отдельная палата, это все, что успела сделать Люба, когда нашла ее вчера - оплатить ВИП-палату. Вполне сносное помещение, свежий ремонт, новая мебель. Впечатление смазывается отсутствием занавесок и толстой решеткой на окнах. Отвожу взгляд и натыкаюсь на шокирующее зрелище: Элка похудела, осунулась, темные круги под глазами. На ней мятый, в некоторых местах порванный костюм. Все тот же из самолета. Глаза потухшие. Я не узнаю ее.
Передаю ей сумку, которую она рассеяно кладет на стул. Пытаюсь о чем-то говорить, как будто ничего не произошло. Элка наблюдает за моей суетой безучастно.
- Ксюш, меня с работы выгнали.
- С новой?
- Да.
- Ну и что? Подумаешь! Всякое бывает. Что ж теперь... - у меня чуть не вылетает "повеситься", но я вовремя торможу. - Другую найдешь. Смотри, что я тебе принесла, - я протягиваю "письмо" от Лизы. - Не хочешь ей тоже написать? Я передам.
Я ожидаю, что она обрадуется. Но Элла, не читая, кладет письмо на тумбочку.
- Нет. Лучше не надо.
Она прямо в костюме ложится на кровать и отворачивается. И больше ничего не говорит. Лежит неподвижно, уставившись в стену. Со мной не прощается.
Выйдя из больницы, набираю Любу. Я не могу избавиться от духоты и горечи со вчерашнего дня. Что-то внутри царапает и тревожит, но не могу ухватить что.
- Привет, ничего не хочешь мне рассказать? - с порога нападаю я, когда Люба отвечает на звонок.
- Привет, как Эля? Ты была у нее?
- Я-то была. Что, черт возьми, с ней произошло? Ты знала, что ее уволили? Она из-за этого пыталась руки на себя наложить?
- Знала, поэтому и хотела ее с самолета притащить к нам. Отвлечь. - Слышу в трубку Любин вздох, небольшая пауза, как будто она колеблется рассказывать или нет. Но все-таки решается.
- Ксюш, это не мои тайны, пойми. Но теперь... Ладно. Слушай, все что мы видели снаружи, - это не та Элла, которой она хотела быть. У нее успешная и властная мать. Считает жизнь дочери своим проектом. А у проектов права голоса нет. Все на алтарь успеха. Хорошее образование, вначале одно, потом второе. Потом МБА. Брак, ребенок, карьера. Все на отлично, все по графику. И ничего, что Лизу надо в другом городе оставить, потерпит.
Я слушаю спокойно, но, когда Люба упоминает Лизу, слезы наворачиваются сами собой.
- Вот она так ее всю жизнь и долбила в темечко, как дятел заводной. А год назад Элка перестала вывозить это все. Ее брак распался без видимых причин. Мамаша лютовала, требовала от нее помириться с Максом. Меня, конечно, привлекали к разборкам. Но не получилось Элю тогда прогнуть. И понеслась другая тема: ты недостойна. Плохая дочь, плохая жена, плохой работник, плохая мать. А тут ее еще и увольняют...
- Люб, подожди. Но как же Лиза?
- Элка вбила себе в голову, что не сможет ей быть хорошей матерью.
- Она не любит свою дочь?
- Ты с ума сошла? Она обожает Лизу... Ксюш, я уже завтра приезжаю. Спасибо тебе за все.
- Люб, я буду заезжать к Лизе. К Эле - не знаю.
- Да, конечно. Целую, дорогая, на связи.
Я еду к Лизе на следующий день. Она так трогательно радуется мне, бросается обниматься. Милая чудесная девочка! Я боюсь допустить мысль, что Элка... нет, стоп. Обрываю попытку моего мозга нарисовать возможные сценарии, кроме одного единственного: Элла выздоравливает, возвращается к Лизе, и никто больше об этом эпизоде не вспоминает. А сейчас, сейчас нужно вселить веру во всех. Никто не должен сомневаться, что Элка вырулит.
- Смотри, что у меня есть!
- Ой! А что это? Мука? - Лиза роется в большом пакете с продуктами.
- Да и не только! Давай печь печенье?
Девочку распирает от восторга. Не веря в свое счастье, затаив дыхание, она спрашивает:
- По-настоящему? - и когда я, улыбаясь, киваю, кричит на всю квартиру: - Урааа, давай!
Мы месим тесто, смеемся, потом выкладываем на противне ровные кусочки, ждем, когда испечется. С наслаждением едим его с чаем.
Да, я наивно хочу отвлечь херувимчика. Но не удается.
- Ты передала маме мое письмо? - спрашивает она, когда я уже начинаю собираться. Я вдруг понимаю, что мы совсем не говорили об Элле, а Лиза ждет. Ждет хоть какую-то весточку. А Элка не передала ничего в ответ, даже на словах.
- Да, она была очень рада твоему письму, - я делаю паузу. Черт, придется врать! - Она очень по тебе скучает, потому что ты - ее любимый херувимчик. И просила передать, что любит тебя.
- Я тоже ее люблю, очень-очень, - говорит Лиза и, помолчав, добавляет: - А когда ты к ней поедешь?
- А давай я ей отвезу твое печенье, а ты ей опять что-нибудь напишешь? - вырывается у меня само собой.
Следующие дни я работаю почтальоном: вожу Лизины письма Эле. Не знаю, чего добиваюсь, но остановиться не могу. Письма, как правило, состоят из одной строчки, а то из одного-двух слов, но так еще ценнее.
Элла удивлена только моему незапланированному приходу с печеньем. Аккуратно берет бумажный пакет в руки, кивнув на слова о том, что мы пекли его с Лизой. Уставившись в стену, съедает его все. Одно за другим. Медленно вынимает каждое из пакета, слегка ощупывает, не опуская глаз, и потом с леденящей душу механичностью медленно жует. Я предлагаю ей воды, но она не отводит глаз от стены. Когда последнее съедено, она вытряхивает крошки на руку и облизывает ее.
В следующие визиты создается ощущение, что Элла меня ждет. На четвертый мой приход она украдкой плачет, стараясь незаметно смахнуть слезинки. Уже лучше, чем тупой безразличный взгляд. Она все также ничего не передает дочери. Почти ничего не обсуждает. Меня это страшно злит, но, помня о ее состоянии, я не хочу давить.
Да, что там давить, я слово лишнее боюсь сказать. Состояние Эли меня пугает до паралича, так что слова застревают в горле. В моей голове как будто включен перепуганный цензор с единственной настройкой: "Опасно". Страдать от психологических проблем в наше время естественно и даже модно - показатель тонкой душевной организации. Но психические расстройства - это уже за гранью, табуированная зона, территория без правил. Мои переживания не имеют ничего общего с состоянием Эли. Ее лечащий, поймав меня разок в холле, сообщил, что выписка не за горами, динамика положительная. Я не потеряла критичность, убеждаю себя, что мои страхи иррациональны, однако безрезультатно - они ни на грамм не ослабевают. А боюсь я по неосторожности произнести слово, которое, как камень в горах, потянет за собой камнепад.
Как-то у Эли меня застает Люба. Обычно она заезжает по утрам до работы, а тут вдруг решила заглянуть еще и вечером. Я с завистью замечаю, что Люба говорить не боится и Эля отзывается как-то охотнее. Может, потому что Люба не церемонится? Обсуждает назначения врача, сколько еще Эле принимать антидепрессанты, оплату коммуналки, няню. Ну и конечно, сумасшедшую жару. Пока она говорит и Эля что-то невнятно отвечает, Люба начинает разбирать чудовищный бардак в Элкином шкафу. Эля лишь тихо произносит:
- Да, ладно, Люб, брось, я потом сама.
- Конечно, сама, я только немного сложу.
Люба вываливает на стул груду мятой одежды вперемежку с тюбиками крема и шампуня. На одной из полок шкафа она обнаруживает тонкую стопку бумаги:
- Что это? Можно выкинуть?
Эля с неожиданной прытью подскакивает, выхватывает листы:
- Не трогай! Это нужное! - Она прижимает Лизины письма к груди, отходит к окну и начинает их рассматривать.
Удивленной Любе я беззвучно шепчу:
- Потом.
Мы выходим из больницы в разном настроении: Люба шагает решительно, я бреду в грустной растерянности. Практичность подруги - вещь крайне конструктивная. Любин подход не дает удариться в меланхолию, якорит земным. Вот они проблемы, давайте их решать, и не надо вот этого всего о бесконечности Вселенной...
- Что это за бумажки были? - спрашивает она.
- Я письма ей от Лизы вожу. Каждый день. Ты за рулем? - Люба отрицательно качает головой. - Давай подвезу?
Мы не успеваем далеко отъехать, как звонит мобильный. Люба вся как-то собирается, выпрямляет спину, потом прикладывает палец к губам, показывая, чтобы я молчала, и ставит телефон на громкую связь.
- Да, Макс, привет! Сто лет тебя не слышала. Как ты?
- Люб, привет! Рад тебя слышать. Слушай, не мог Эле дозвониться. Няня сказала, она в больнице. Что случилось? - пока Макс говорит, Люба беззвучно произносит специально для меня "бывший Эли", хотя это и так понятно.
- Все норм, вообще не переживай. Элю уже скоро выписывают, вот прямо чуть ли не завтра. У нее... ты знаешь, мигрень была сильная. Ну и вот... положили прокапать разное. Для поддержки организма, - Люба просто жуть как неумело врет.
- Да? Никогда раньше у Эли не было мигреней. А почему у нее телефон отключен? - Голос Макса звучит тревожно, он явно беспокоится.
- Ты не поверишь, - Люба делает вздох перед тем, как выдать новую порцию лжи, - все забываю ей привезти зарядку. Капец, я дырявая голова. Каждый раз езжу, и каждый раз забываю. Но завтра отвезу точно.
- А как же она Лизку звонит тогда? - Люба замирает, подбирает слова. Секунда и она вновь во всеоружии: - А ты знаешь, она с моего звонит. Когда я приезжаю. - Это звучит еще более тухло, но Элин бывший похоже на время нейтрализован.
- Люб, спасибо тебе. Я говорил сегодня с Лизой. Рассказывала, что какая-то Ксюша к ней приезжает... А почему вы к ней ездите-то? Нет, не в том смысле, конечно, спасибо... С Элей точно все в порядке?
- Да, Ксюша тоже приезжает. Ты ее не помнишь разве? Она же в нашей компании. Все, хорошо, Макс, вообще не переживай. - Люба тараторит, не давая Максу сконцентрироваться ни на чем.
- Да, что-то такое помню. Ксюша. Да... - Макс, получив подтверждение о существовании Ксюши, теряет к этой теме интерес. - Люб, я через два дня в регату ухожу. На десять дней. Перед отплытием позвоню. Сможешь с Элей связь наладить? Я о Лизе волнуюсь. Если надо, я приеду в Москву. Слушай, мне тут бывшая теща звонила. Не успел трубу взять. Что она может хотеть?
Любино лицо мгновенно застывает, бесшабашность улетучилась. Она опять серьезна и собрана.
- Елена Марковна? Не представляю, Макс. Честно.
- Ладно, неважно. Если все под контролем... - Он мнется, как будто ждет от Любы еще аргументов, что контроль не утерян.
- Я еду с девушкой, если что, - вдруг выпаливает Макс.
Интересно, зачем он нам это сообщает? Но Люба в раздумья не погружается, в отличие от меня. Она стремительно хватает быка за рога и смело спрашивает:
- Это та, из-за которой ты с Элей развелся?
- Что? Нет, Люб, ты что? Я не хотел разводиться. Это она на развод подала. Вычеркнула меня без объяснений, и все. Я думал, хотя бы ты знаешь, почему она так...
- Нет, Макс, не знаю.
- Да, понял уже. И это... ты с тещей моей нас не обсуждай. Ладно? Она Элку закопает, если узнает, что это Элла с разводом все затеяла.
Отбив звонок, Люба оторопело смотрит на меня.
- Ты что-нибудь понимаешь? Я нет.
Люба озвучивает и мои мысли тоже. Мы в очередной раз изумлены. Я веду машину, изредка поглядываю на Любу, которая на несколько минут зависает, а потом уверенно изрекает.
- Макс, он парень-то неплохой, но Эля очень просила ему не говорить, что с ней. Пусть сами разбираются. - Постучав пальцами по панели машины, она продолжает: - Не нравится мне, что Елена Марковна его искала. Но, в конце концов, Эля скоро придет в себя и все это будет неважно. Должна прийти.
Через пару дней, заехав к Лизку, я замечаю детские энциклопедии на кухонном столе. Массивные книги, не то, что херувимчику, взрослому поднять непросто. Няня поясняет, что приходила бабушка, мать Эллы, принесла подарки. Лиза какая-то вся невеселая, на энциклопедии поглядывает косо, хотя знаю, что книжки любит. Когда предлагаю ей написать письмо, вдруг выдает:
- А бабушка сказала, что заберет меня к себе жить. Мама болеет, и ей не до меня.
Я немею. Вот же черт!
- Нет, нет, нет, ну что ты. Конечно, до тебя. Ты для нее самое главное. Она же тебя любит.
- Мама мне не пишет и не звонит, - вдруг валит меня с ног Лиза неотбиваемым аргументом.
Я медлю с ответом лишь мгновение, но его достаточно, чтобы Лиза понуро развернулась и побрела из кухни прочь.
Я не очень-то бойкий человек: не тот, кому есть до всего дело. Часто отмалчиваюсь. Незаметно возникла и постепенно въелась привычка отворачиваться от чужих проблем в поиске веселой благополучной картинки. Это ведь и психологи советуют - берегите нервную систему, дистанцируйтесь от всего токсичного.
Но в этот раз не получается отвернуться. Сердце непрерывно ноет. Страх за Элю и ее дочь просачивается против воли, однако это приводит к неожиданному результату: возникает решимость бороться. Шаткость ситуации заполняет меня топливом. Мне требуется два часа раздумий, чтобы принять, что в этот раз мне дело есть.
Маму Элки я никогда не видела, но представляется она мне почему-то старой. И вот я делаю то, что еще полторы недели назад не могла себе вообразить - звоню маме Эллы.
После короткого приветствия перехожу сразу к делу:
- Я подруга Эллы. Хотела с вами о ней поговорить.
- Подруга? У нее есть подруги? - Голос моложавый и высокомерный. Это сразу сбивает.
- Да, есть. Вы знаете, Элле сейчас нелегко. И ей нужно понимать, что самое важное в ее жизни на месте... - В трубке тишина. Я замолкаю в поиске правильных слов, а потом решаю, что хватит расшаркиваться: - Я хотела вас попросить не забирать Лизу. Извините, что вторгаюсь в эту тему... - Я не успеваю закончить, потому что меня резко прерывают:
- Послушайте, Ксения, так, кажется, вас зовут, Елизавете будет со мной намного лучше, чем с матерью с такими проблемами или с отцом, который давно живет в другой стране. Я знаю, как воспитывать успешных и благополучных людей...
Дальше я не слушаю. Рассеяно прощаюсь. Да уж, она-то знает...
Выпиваю не меньше трех чашек кофе в кафе перед больницей, прежде чем решиться нанести незапланированный визит. У меня нет выбора, Эль, извини, но тебе придется выслушать меня.
Эля кивает мне, привычно ждет, когда я достану из сумки послание. Но его сегодня нет. Она с тревогой вскидывает на меня глаза.
- Привет, дорогая. Хочу с тобой поговорить, - произношу я громко, без жалостливого приглушения, ставшего нормой при общении с ней в последнее время.
- У тебя одна жизнь, и, наверное, с ней ты можешь делать все, что хочешь. Но и у дочери твоей одна жизнь, - я делаю паузу и, после того как ловлю внимательный Элкин взгляд, продолжаю:
- Ты вольна жить так, как хочешь ты, а не твоя мать. Если ты себе позволишь. Ты вообще можешь ее послать в любую секунду. Небеса не разверзнутся. Не буду петь про то, какая ты крутая. Потому что ты крутая. Но есть еще Лиза, которая тебя ждет. И она заслуживает твоей любви, какой бы мусор твоя мать не вбила тебе в голову. Если тебя не будет с ней рядом, ты сделаешь несчастными вас обеих. Это же простые вещи!
По щекам Эли катятся слезы. Черт. С ней что, никто не пытался поговорить начистоту?
- Ты уничтожишь Лизу. Так ладно. Короче. Я говорила с твоей матерью, она хочет забрать твою дочь и воспитывать сама.
В глазах Элки мелькает ужас, настоящее потрясение, она закрывает рот рукой и начинает реветь в голос. Я просто сажусь рядом и обнимаю ее. С трудом могу разобрать слово, которое она повторяет сквозь рыдания: "Лиза, Лиза"...
Эля вздрагивает, всхлипывает, мнет в руках платок, плачет. Потом резко встает и начинает говорить. Это все про боль, про себя. Говорит и ходит из угла в угол. Вдруг осекается и просит:
- Ксюш, не уходи. Я сейчас. Мне надо умыться.
Проходит всего-то минуты три, но для меня время тянется так медленно. Вернувшаяся Элла смотрит на меня прямо и твердо, садится рядом.
- Я напишу Лизе. Позвоню попозже, они сейчас гуляют. Надо выбираться отсюда... Ты же поможешь?
Я решительно киваю. Ценность этой просьбы бесконечна. Титаническое усилие для Эли - попросить о помощи. Вот так, смиренно, признавая свою слабость. Ради самого главного, ради дочери. И ради себя.
- Господи, Эля, да у тебя лицо опухло. Есть патчи?
- Ага, патчи! Очень смешно! - И мы смеемся.
Врач Эллу сегодня выписывать отказывается. Не реагирует на мои намеки на вознаграждение и на рассказ про срочные семейные обстоятельства.
- Еще неделя, и мы закончим курс. В выписке будет заключение психиатра. Нет, нет, нет, даже не уговаривайте. Исключено. Вы же хотите нормальную выписку без диагноза? Тогда не дергайтесь.
Когда я выхожу из больницы, меня настигает дождь - вначале несмело накрапывает крупными каплями, оставляя пятна на моей одежде и россыпь клякс на тротуаре. Я подставляю лицо, руки, хочу поймать эти прикосновения - а вдруг он сейчас остановится! Расстояние между каплями на асфальте стремительно редеет, из пыльно-серого он превращается в маренго. Я не открываю глаз от своих рук - они полностью мокрые, по ним ручейками стекает вода. Едва успеваю добежать до машины, как дождь переходит в ливень, мгновенно остужая город. Наконец-то.
Следующее утро стартует с телефонной атаки. Одновременно звонят Люба, Элла и Маруся. К счастью, кто-то из них догадывается сделать конференцию.
- Няня только что звонила, приходили сотрудники опеки, все под протокол. Зафиксировали "отсутствие родителей", - говорит Элла.
Она нервничает, голос дрожит.
- Господи, что за бред. Как это вообще?
- Мать моя заявление написала.
Ошеломляющая дичь. С трудом удерживаюсь от нецензурщины и самое главное не могу понять зачем. Вот так подло, когда Элка в больнице. На что Елена Марковна рассчитывает? Нормальная бабушка бы просто переехала бы к ребенку, пока мать ребенка в больнице.
Наш юридических дел мастер Маруся поясняет, что жалоба в опеку - первый шаг по дороге к опекунским правам.
- Так, девочки. Без паники давайте, - вступает в разговор Маруся. - Пока Эллыча не выписали нам нужен второй родитель.
- Эл, надо Максу звонить, если мы его в каком-нибудь порту поймаем, конечно.
Я чувствую, как ей не хочется его просить, как вскипает внутренняя борьба. Она мнется, и я уже готова броситься ее убеждать, но она быстро берет себя в руки:
- Да, я ему позвоню.
- И еще. У Эллыча должна быть работа. Любая. Хоть кем. Кто что может подогнать к моменту ее выписки?
После десятиминутных дебатов получается, что железобетонно за несколько дней ее может устроить к себе в компанию только Маруся. Секретарем на ресепшен. Элка опять молчит и как будто дышать перестает.
Мне жаль ее, я все это представляю воочию: как Элка сжимает челюсти, сцепляет пальцы. Как внутри нее жернова необходимости перемалывают ее установки.
- Эллыч, это временно, пока не найдешь подходящее. Просто надо.
- Да, я понимаю, - опять совершенно убитый голос, глухой, тихий.
Я очень боюсь, что сейчас она сорвется. И очень надеюсь, что справится с собой. Балансирует на грани. Она, на секундочку, в психиатрии все еще лежит, а полоса эта черная тянется и тянется. Вдруг меня озаряет. А почему, собственно, черная-то? Мы слепнем от предрассудков и условностей, не различаем важное.
- Эль, все ж нормально-то. Ты жива и здорова, Лизу у тебя никто не забрал. Мы тебя прикроем. Макса подтянем. Ну чего ты? Наладится все, я уверена.
- Конечно, наладится, - вторят Люба с Марусей.
Макс добирается до Москвы за два дня, ставя рекорд по скоростному прерыванию регаты и еще более скоростному избавлению от спутницы. И успевает как раз к следующему визиту тещи с опекой.
Он словно ждал звонка, откровенно обрадовался, рассказывала потом Люба. Обрадовался тому, что вдруг стал нужен Элке, пусть и в таких обстоятельствах. Мы его недооценили, что закономерно, потому что никто из нас не знал ничего об их отношениях. Однако странно и неожиданно, что его совершенно недооценила Элла. Потерявшись в своей искривленной вселенной, не рассмотрела суть отношений с самыми близкими. Наезды опеки были Максом отбиты, а самой теще было задано несколько неприятных вопросов. Элькина мамаша оказалась явно не готова ни к отпору, ни к развернувшейся не в ее пользу ситуации.
Я поняла, что мы ступили на безопасный берег, когда две недели спустя случайно стала свидетелем очередного нашествия Елены Марковны. Я заехала к ребятам завести Лизе приглашение на день рождения сына. Опека разбирательство еще не закрыла, но все двигалось к тому. Марк жил у Эллы, а сама выписавшаяся Элла уже пять дней трудилась секретарем. Мы встретились как родные. Естественно и легко. Обнимались, смеялись, сочувствовали организаторам праздника моего хулигана. Нас связали слишком сильные переживания, мы стали близкими. Людьми, оправдавшими доверие друг друга.
В дверь позвонили, Элла пошла открывать, тихий разговор быстро перерос в крик. Элла стояла напротив матери и спокойно наблюдала истерику, смысл которой сводился к "ничтожество, отдай мне внучку".
Видя, как выбежавшая Лиза в страхе жмется к стене, я готова была наброситься на незваную гостью, но Элка со спокойствием удава остановила меня рукой. Макс не сводил с нее глаз, но не вмешивался.
Элла сказала матери всего несколько слов:
- Нет. Не отдам. Уходи, - но это прозвучало как декларация независимости, провозглашение новых убеждений, новой дороги.
Мать Эллы, то ли еще не осознавшая перемены, то ли вообще не способная принимать проявления воли дочери, продолжала раскручивать скандал:
- Да ты не сможешь одна, пойми! Он завтра уедет, а на что ты способна сама-то?
- Я возвращаюсь в Россию и буду теперь много времени проводить с Лизой.
Елена Марковна ошеломленно затихла, а Макс добил:
- И с Эллой. И кстати, Элла способна на все. Вообще на все!
Дальше Макс подхватил Лизу на руки, прижал к груди и неспешно развернувшись, зашел в ее комнату. Детские всхлипы вскоре утихли, а умиротворяющий баритон Макса продолжал увещевать. Очень скоро послышалось Лизино хихиканье и расслабленный смех Макса.
Любительница оставлять последнее слово за собой, Елена Марковна в этот раз не нашла что сказать и покинула квартиру, громко хлопнув дверью.
- Давай еще кофе? С пирожными? - Элла как ни в чем не бывало прошествовала на кухню. Обернувшись, она улыбнулась:
- Да, я согласилась попробовать с Максом с чистого листа. Знаешь, все так изменилось, как дымовая завеса рассеялась. Оказалось, он просто любит меня, ему начхать на мои успехи. Всегда верил в меня и всегда доверял. А я...
- А ты?
- А я теперь тоже себе доверяю. В этом же все дело было.