Истинное покаяние

И судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими (Откр. 20; 11-15)

Всякий христиан знает, или, по крайней мере, слышал о том, что, по заповедям Святого Писания, он должен жить в добре, и творить добрые дела, дабы пребывать в мире с Богом, и надеяться на то, что по отходе в мир иной он обретёт в вечности небесное блаженство. Этому постоянно учат с кафедр священники практически всех христианских деноминаций. И даже евангельские христиане, глубоко укоренённые в учении оправдания верою без дел, всё равно понимают, что верующий человек должен всё же творить хоть какое-то добро в этом мире, и выполнять хоть какие-то предписания Священного Писания. Даже если под таковым добром он понимает финансовую поддержку своей общины, и участие в распространении её учения путём активной проповеди окружающим.

И уж тем более всякий, причисляющий себя к Новой Церкви знает, из Латинского Слова, что его спасение, напрямую зависит от того образа жизни, который он ведёт в мире. Но в отличие от христиан остальных деноминаций он не только знает из этого Откровения, что делать добро спасительно. Он знает также, или - может знать, если захочет, что при всей спасительности добротворения, оно, тем не менее, само по себе, не оправдывает жизни во зле, не избавляет от последствий такой жизни, и её вовсе не компенсирует. Но что совсем наоборот - согласно Латинскому Слову человеку уж лучше "быть во зле и в то же время во лжи, чем в добре и в то же время во зле" (DP 16), ибо смешение злого и доброго совершенно разрушает в нём духовные основы его существования, и обрекает его на самые страшные и суровые мучения в вечности.

Согласно этому Слову:

Божественное Провидение Господа имеет главной целью дабы человек был в добром и одновременно в истинном и оно действует из этой цели, ибо лишь в этом случае человек есть своим добром и своею любовью, а также своею истиною и своею мудростью; в самом деле, только через это человек есть человеком, ибо он тогда есть образом Бога. Но так как человек, живя в миру, может быть в добре и в то же время во лжи, также во зле и в то же время в истине, и даже быть во зле и в то же время в добре, следовательно двойственным, и так как такое разделение уничтожает этот образ и следовательно человека, то Божественное Провидение Господа стремится во всем и в каждом из своих действий к тому дабы это разделение не имело бы места. ...

Господь дозволяет чтобы он пребывал в таком состоянии, не желая этого, но по невозможности противиться тому, из-за цели, которая есть спасение. ... Невозможно отказать быть таким человеку, ибо он не может быть лишен двух способностей, по которым он, человек, и отличается от животных и посредством которых он единственно может быть возрожден и следовательно спасен, а именно Рациональности и Свободы; ибо ими человек может действовать по мудрости, и в то же время по любви, не принадлежащей мудрости; он может по мудрости видеть с вышины внизу любовь и видеть, иначе, намерения влечения, следовательно зло и ложь, а также добро и истины жизни своей и своей доктрины, без знания и без признания в себе которых он не может быть преобразован. (DP 16)

Отсюда видно, что пребывание одновременно в добром и злом сильнее всего разрушает в человеке восприятие от Господа всего человеческого. А поскольку человек не есть жизнью, а есть лишь восприемником жизни, то чем больше в нём нарушено это восприятие, тем в большей степени духовная жизнь Господня обращаема в нём, по восприятии её, в его личную духовную смерть, и тем страшнее его личные мучения в вечности.

Восприятие наития жизни от Господа во зло, обличённое в формы ложного также, разумеется, обращает существование человека в преисподнюю. Но эта преисподняя всё же не так мучительна и страшна, ибо при этом человек существует лишь злом и ложью, и в нём не происходит непосредственного опрелюбодействования священных Господних духовностей. Именно по этой причине, провидением Господним, большинство современных людей, особенно в постхристианских странах и содержится в различных видах неверия, и даже атеизма. Ибо человеку уж лучше вообще не приближаться к святыне доброго и истинного, нежели осквернить её в себе недостойным восприятием.

Откуда следует, что если человек всё же решился войти в священный храм истинной веры, и приобщиться к святыням Господнего Доброго, то он должен делать это не по своей соби, а исключительно по предписаниям и заповедям Священного Писания. Ибо иначе последствия такой попытки могут для него обернуться гораздо большим духовным ущербом, нежели предыдущее состояние безверия и жизни исключительно в похотях мирских и телесных.

Соответственно и приобщение к доброму через религию у человека должно происходить не по его соби, и не для целей мирских и природных. Ибо в таком случае у человека будет происходить вовсе не приобщение к добру, и не превращение его в агнца небесного, а нечто совсем, совсем противоположное. Он тогда будет приобщаться, посредством, и с помощью религии, уже не ко злу чисто мирскому, природному и сугубо внешнему, но ко злу глубоко внутреннему, или же ко злу, в котором тогда будет скрываться внутреннее поругание святыни духовной. И обращаться тогда человек будет в волка в овечьей шкуре, в котором зло лишь прикидывается агнцем, дабы пробраться в стадо подлинного духовного добра и устроить там кровавые резню и разорение.

Именно по этой причине Латинское Слово и наставляет нас, что:

Первым (делом) благолюбия есть взирание к Господу, и отвержение зол, потому, что они есть грехами (перед Господом), а вторым благолюбия есть творение доброго. Ибо злой, так же как и добрый вполне может творить доброе. Он может помогать другому, может оказывать тому множество полезностей, как из доброго расположения, так и по доброжелательности, или же по дружелюбию, или там сочувствию. Но все таковые дела, тем не менее отнюдь не есть Благолюбием у того, кто всё это совершает, но лишь у того, по отношению к которому они совершаемы. И всё это есть Благолюбием лишь по внешней видимости. Лишь после того, как кто-либо изрядно потрудится в отвержении зол, лишь после этого ему, в деяниях его, являемо бывает только одно доброе, творимое им, и тогда оные (или же предшествующее отвержение зол и последующее добротворение) обретаются у него совместно. Но, тем не менее, оное (доброе) должно быть предшествующим, и оно тогда действительно есть предшествующим, и внутреннейшим (Charity 40)

Отсюда видно, что внешнее доброе может творить любой человек. И атеист, и даже самый отпетый негодяй. Один человек может оказывать другому человеку добрую услугу по множеству причин сугубо внешних. Понятно, скажем, что атеист не может совершать доброго духовного, или же доброго, относящегося к приобретению ближним его состояний жизни духовной и небесной. Атеист может оказать ближнему чисто мирскую услугу, относящуюся к доброму чисто природном.

Скажем - вызволить другого человека из беды, накормить из милосердия голодного, исполнять правильно и честно служения своей социальной или общественной должности. Скажем - если он работник, то честно исполнять свои обязанности из профессиональной гордости. Если он чиновник, судья или военный, то правосудно и честно исполнять свои обязанности - из чувства чести, и стремления к укреплению своей репутации. Если он торговец или владелец какого-либо предприятия, то он может торговать честно, и быть добросовестным к своим клиентам из стремления приобрести хорошую деловую репутацию.

В таком добре природном нет ничего от доброго духовного. И когда атеист совершает таковое доброе, то он и имеет в нём свою награду - то есть он обретает самоудовлетворение природных сантиментов, он приобретает хорошую репутацию, он слывёт честным, принципиальным и справедливым человеком. И он ни на что большее и не претендует. Это доброе не приносит духовного добра тому, кому оно оказываемо, и оно не идёт у совершающего его человека в вечность, хотя и приносит ему некое подобие языческой совести. Которое, при благоприятных обстоятельствах, может быть даже использовано Господом в мире ином, как подложка для определённого его духовного преобразования. И, самое главное, такое внешнее доброе в нем не приносит ему никакого духовного проклятия. Ибо в нём нет совершенно ничего духовного. Оно совершается по резонам любви собственного, но оно и не претендует ни на что иное, кроме собственного.

Такого, совершенно чувственного и природного человека, Господь содержит сугубо в любви к мирскому, благодаря чему более страшная адская любовь соби в нём как бы капсулируется. Благодаря этому Господу удаётся не только удерживать его в самых внешним, и поэтому более лёгких видах зла, но и, посредством этой любви к мирскому, насаждать в нём определённые виды природного доброго. Как для облегчения мирских состояний его, и его ближних, так и, в некоторых случаях, для образования у него определённого подобия совести, которая, как мы уже упоминали выше, может быть использована по переходе в мир иной. Если такого рода атеисты не подкрепили своего атеизма рациональными рассуждениями, то нравственные принципы их жизни, которых они держатся в мире, вполне могут быть уподоблены некоей размытой разновидности языческого культа, где принципы эти служат им подобием некоего ментального языческого божества. О них же, в Латинском Слове говорено было, что:

Язычники, жившие нравственно, в повиновении и послушании, во взаимном благолюбии, согласно понятиям своей веры, и вследствие того стяжавшие некоторую степень совести, приемлются в той жизни и с особенным тщанием поучаются там ангелами во благах и истинах веры и что, покуда они поучаются, они ведут себя скромно, разумно и мудро, легко принимают истину и проникаются ею, ибо они не составили себе против истин веры ложных понятий, которые бы нужно было опровергать, а тем более каких-либо нечестивых понятий о Господе, подобно многим из христиан. (HH 321)

Гораздо опаснее бывает для человека тогда, когда он, посредством определённого приобщения к истинному религии, начинает претендовать на творение духовного доброго ближнему, не будучи при этом преобразован, и очищен от злого. Скажем, когда человек начинает верить в мир духовный, жизнь после смерти, Господни небеса, и жаждет войти туда своим собственным. Таким, каково оно у него есть на момент уверования. Такой человек может совершать даже служения доброго духовного по отношению ко ближнему своему, или же приводить другого человека к вере в Господа, иной мир и Небеса Господни. Он может даже наставлять ближнего в том, что способствует очищению жизни того от зол, и, в процессе этого, воздерживаться от творения внешнего злого, дабы не растерять доверия этого ближнего. И - принести этим ближнему большую духовную пользу, и даже привести его к преобразованию и возрождению.

Но если все эти духовные служения он совершал по внутренним побуждениям своей соби, то ему самому эти духовные служения не принесут не только никакой духовной пользы, но совсем наоборот - могут послужить к его духовному проклятию, соответствующему глубине того духовного доброго, которое заключено было в этих служениях самих по себе. Ибо духовно доброе в этих служениях всегда относится исключительно к Единому Господу, и принадлежит там лишь Ему Самому. Это Господь совершает в творящем человеке эти служения. А вот присваиваются они творящему их лишь исключительно в согласии, и соответственно с теми побуждениями, с которыми он допускал Господу творить в нём служения эти.

Латинское Слово наставляет нас относительно такого доброго, в том, что:

Всякое доброе, которое человек творит ближнему ради ближнего же, или же ради истинного и доброго, и таким образом, по той причине, что поступать так - это поступать в согласии со Словом, или же ради религии, и ради Бога, и, таким образом, из любви, или же побуждения духовного, всё таковое называемо добром благолюбия, или же добрым делом. Но насколько это творимо из собственного у человека, настолько же оное не есть добрым, а лишь настолько, насколько это от Господа через человека. Ибо Господь творит доброе всякому исключительно через других, но, при этом, всё же таким образом, что человек думает, что это происходит лишь от него самого. И поэтому Он часто подвигает даже злых к деланию доброго всем остальным, но у них это происходит из побуждений, относящихся к любви собственного и мирского. И хотя это доброе (у них) и в самом деле Господне, или же от Господа, но человек за него не вознаграждаем. Ибо человек вознаграждаем лишь в том случае, если он творит доброе не лишь по природным побуждениям, но из любви, или же из побуждений духовных. И тогда его вознаграждением становится небесное удовольствие этой любви, или же этого побуждения, которое тогда остаётся (у него) навечно, и лишь соответственно тому, насколько он творит оное не из своего собственного, или же лишь соответственно тому, насколько он верует при этом, что всё доброе происходит исключительно от Господа, и насколько он не полагает тогда в нём ни малейшей своей заслуги. (Charity 8)

Отсюда видно, что истинным вознаграждением за доброе, творимое в человеке Господом, может быть лишь небесное удовольствие духовных побуждений добротворения. Но если у человека побуждение к добротворению не духовное, то оно приносит ему в добротворении удовольствие отнюдь не небесное, а противоположное ему - или же удовольствие любви мирского и любви собственного. А это удовольствие есть удовольствием любви адской, и приносит оно человеку не небо и духовную жизни, а наоборот - ад, духовную смерть, и вечное проклятие. И чем выше Господне духовное служение, которое совершаемо человеком по этой адской любви, тем низменнее получаемая им любовь, тем глубже ад, и тем страшнее проклятие.

Нововступающему в любую религию, как правило, весьма свойственно неуёмное стремление к творению служений. Он буквально сжигаем желанием сотворить что-нибудь такое "великое". Когда он озирается вокруг, то ему начинает казаться, что все "старожилы" закостенели в бездействии, что их вера давно уже мертва, и что он лишь один сжигаем подлинной любовью к добротворению. Такие люди пытаются, и часто совершают великие дела в своей религии. Вот только здесь есть одно маленькое "но". Весь вопрос в том, какого рода любовью он побуждаем в этом своём творении?

Латинское Слово, в книге о Божественном Провидении, говорит нам, что: "нечестивые или злые могут так же творить дела, как и люди благочестивые и добрые, и даже с дивным рвением, ибо они взирают на себя в делах и смотрят на почет как на дело; поэтому чем сильнее растет любовь к себе, тем больше разгорается в ней желание творить дела для своей славы; такого рвения не существует у людей благочестивых или добрых" (DP 250)

Откуда следует, что любовь своего собственного может побуждать человека творить дивные и великие дела, как для ближнего, так и для народа, отечества и Церкви, особенно если она стремиться утвердить себя через познания о вещах высоких - вроде патриотизма, любви к человечеству, и - особенно духовных, вроде любви к Господу, любви к Его Царствию и Его Церкви. Такое смешение познаний о духовном, и соответствующего воспаления любви к обретению себя в этом высоком может дать весьма плодотворную, для внешнего творения служений, взрывчатую смесь.

"Господь, любовью к доброй славе, ведет нечестивых сердцем, которые в почестях, и возбуждает их творить дела для Общины или Отечества, для Общества или Города, где они, и также для сограждан или ближнего, с которыми они: таково управление Господа, называемое Божественным Провидением; в самом деле, Царство Господне есть Царством дел, и там, где малое число людей творят дела ради дел, Он так соделывает, что поклонники самого себя возводятся к внешним должностям, в которых каждый своею любовью побуждаем творить добро" (DP 250)

Но такое внешнее добротворение, весьма полезное для общего Господнего Царства Служений, может оказаться весьма губительным для совершающего эти служения. Ибо если он совершает их не от чистой любви Господней в себе, а от любви соби, то чем величественнее совершаемые им дела, тем к большему они ведут его личному проклятию.

И главная беда здесь в том, что после падения всякий человек в нашем мире рождается в любви к собственному, и в любви к мирскому. Ибо, как мы знаем из Латинского Слова, после падения природная степень в человечестве извращена, и поскольку человек изначально рождается именно в степени природной, то он рождается во всех стремлениях, противных духовному порядку. И поэтому, пока он не будет преобразован и возрожден, что совершается не вдруг, и не сразу, всякое его стремление, по любым познаниям памяти его, даже по самым высоким и религиозным, будет лишь стремлением его соби, неизбежно ведущим его к духовному проклятию. И - чем выше его амбиции и стремления, тем более глубоким может оказаться это проклятие.

Латинское Слово учит нас, что человек спасаем путём укоренения в нём духовной степени Господней Любви или же благолюбия. И что благолюбие укореняемо в человеке посредством добрых дел, или же служений благолюбия. Но чтобы добрые дела, или же служения благолюбия для человека становились спасительными, они должны быть совершаемы не по внешнему благолюбия, а по внутреннему.

Человек же, сознательно, совершенно не способен контролировать своё внутреннее. Как раз наоборот - внутреннее контролирует внешнее в человеке, и если в его внутреннем гнездится любовь к соби, то он не в состоянии её выдворить из себя никаким образом. Да, он может, руководствуясь внешними причинами изменить своё внешнее поведения. Да, он может вести себя внешне так, что не только все окружающие, но даже он сам будет принимать себя не только за честного и справедливого человека, но даже и за человека глубоко религиозного.

Но, вспомним о том, что так называемое "первое небо", до Второго Господнего Пришествия, составляли отнюдь не негодяи и преступники, после смерти сразу пополнявшие собою преисподни, а люди, ведшие в мире вполне благопристойную внешнюю жизнь. Как об этом говорит нам латинское Слово:

Со времени, когда Господь был в мире ... было позволено, чтобы состоящие в гражданском и нравственном добре, хотя не в духовном добре, отчего во внешних началах они казались Христианами, во внутренних же началах были дьяволами, дольше других могли оставаться в мире духов, который находится посредине между небом и адом. Тогда им было позволено создать там для себя постоянные жилища, а также злоупотреблением соответствиями и фантазиями составить для себя как бы небеса, которые они действительно образовали в большом изобилии. Но когда они умножились до такой степени, что стали препятствовать духовному свету и духовному теплу, сходящему с высших небес к людям на землю, тогда Господь произвел Последний Суд и рассеял эти мнимые небеса. Это совершилось таким способом, что внешние начала, которыми они подражали Христианам, были отняты, а внутренние начала, в которых они были дьяволами - открыты, и тогда проявилось, каковы они были в себе; проявившиеся как дьяволы были низвержены в ад, каждый по злу своей жизни (AR 865)

Отсюда видно, что человек может быть вполне благопристойным гражданином, и даже ревностным прихожанином, и, тем не менее - быть "во внутренних началах дьяволом", ибо он пребывает тогда в гражданском и нравственном добре, но отнюдь не духовном. И это - невзирая на то, что он не творил никакого внешнего зла, противного законам гражданским и нравственным, то есть, в общем и целом, того зла, которое противоречит второй части Десятисловия. И - тем не менее, этим всем он отнюдь не стяжал себе добра духовного.

Это на самом деле страшно - человек может жить во внешнем добре, которое есть производным Господнего Благолюбия, и, тем не менее, не стяжать себе никакого благолюбия! И - соответственно, не стяжать себе спасения и духовной жизни! В чём же дело?

Давайте посмотрим, что говорит нам о стяжании благолюбия Латинское Слово. А для этого заглянем в небольшую книжку "О Благолюбии". Итак, там говорится следующее:

1) Пока человек не отвергает зол, ибо они есть грехом, до тех пор он в них пребывает.

2) Пока он не приобретает постижения о грехах, и не начинает ведать, чем они есть в себе, до тех пор он не может видеть иначе, как лишь что он совершенно безгрешен.

3) И лишь поскольку он обретает разумение о грехах, и постигает, чем они есть в себе, лишь настолько он обретает способность видеть их в себе, исповедовать их перед Господом, и каяться в них.

4) Добро перед покаянием есть добром ложным, и то же самое с благолюбием, ибо доброе есть принадлежностью благолюбия.

5) И, поэтому - первым Благолюбия есть взирание к Господу, и отвращение от зол, ибо они есть грехами (перед Господом), что совршаемо посредством покаяния. (CHARITY 1.)

1) Нежелание творить злое ближнему есть от благолюбия.

2) Желание творить доброе ближнему есть от благолюбия.

3) Человек может творить доброе, о котором он думает, как о принадлежности благолюбия, и всё же не отвергать злого; а между тем всякое злое есть противоположностью благолюбия.

4) Лишь пропорционально тому, насколько человек не желает творить злого ближнему, он желает делать ему доброе, и никак иначе.

5) Злое должно быть устраняемо первым, ибо оно противоположно Благолюбию, что совершаемо взиранием к Господу, и через покаяние, прежде чем доброе, творимое человеком становится добрым благолюбия.

6) Качество доброго от благолюбия бывает лишь соответственно познанию и, через это, удалению злого через покаяние.

7) Откуда следует, что первым благолюбия есть взирание к Господу, и отвращение от зол, как грехов, и лишь вторым благолюбия есть добротворение. (CHARITY 13)

Тут прослеживается следующая цепочка. Пока человек пребывает во злах - он не может творить никакого настоящего, или спасительного для него духовного добра. Но от зол он может избавится лишь тогда, когда он опознает их не просто как зла жизни. Ибо это может сделать даже безверующий атеист. Спросите, к примеру, любого атеиста - есть ли кража злом? Есть ли убийство злом? Есть ли ненависть и мстительность злом? Есть ли ложь злом? Ответ его будет вполне однозначен. Ибо даже вор будет осуждать кражу, а убийца - убийство, совершаемые применительно к нему самому же, и близким ему людям, хоть он и найдёт множество оправданий для своих собственных злых поступков.

Даже прелюбодеяние многие сегодняшние атеисты назовут, в общем и целом, злом, пусть и не столь решительно. Но вот опознать зла как грех перед Господом - для этого человек уже должен как минимум признавать Господа Богом. Признавать жизнь после смерти. И - иметь чёткое представление о том, почему именно зло не есть просто мирским преступлением, но почему, и особенно - как оно разрушает его жизнь духовную. Чем больше у человека познаний в этом, тем квалифицированнее он может бороться с таковым именно как со внутренним, духовным грехом, а не как со злом чисто внешним.

В этом - весь смысл дарования людям книг Латинского Слова, или же Третьего Завета. Степень покаяния человека, и соответственно, степень отвержения им внешнего зла зависит от степени осознания человеком частностей этого зла, вредоносности оного для его внутренней жизни, и мотивированности причин, по которым он совершает его отвержение. А отсюда - и духовной глубины его в нём покаяния.

Смотрите - осознаёт ли атеист, скажем, что кража есть зло? В общем - да. Но если копнуть глубже - а в какой именно степени он её осознаёт злом, то что получится? Выйдет, что он осознаёт её как зло для своего собственного благополучия - могут украсть у меня или моих близких. То есть - как зло для своего личного материального процветания. Потому - как зло социальное. Разрушает общество. Тоже - зло для его личного благополучия. Кражу же им самим он видит лишь как зло примера - если я буду красть, то тем самым подам дурной пример для кражи у меня. Если я буду разрушать общество своей кражей, то оно не сможет защитить от кражи меня. Если меня поймают на краже - то посадят. Пострадает моё благополучие. Пострадает моя репутация - меня не будет уважать. Да и сам я буду уже считать себя не честным человеком, а последним негодяем. То есть пострадает самоуважение и самооценка.

То есть, получается, что у него нет никакого духовного противления краже, и резона покаяться в ней как в зле. Он боится её последствий, но - не чувствует к ней никакого отвращения, кроме сугубо морально-самооценочного. Соответственно, совершив кражу, он если и раскаивается в ней, то лишь на уровне падения уровня самооценки, или тех возможных мирских наказаний, к которым его поступок может его привести. Сответственно то духовное зло, которому соответствует кража в его внешней жизни, остаётся им непостигнутым, нераскаяным, и - соответственно - закрытым. Поэтому Господь не может войти в эти области его внутреннего, и очистить его от этого зла, укоренив вместо него Своё Благолюбие, или же соответствующую противоположную отрасль Своей Духовной Любви, из которой затем, во внутреннем его, могла бы быть сформированной для него новая воля. Которая и есть Спасением, и Царствием господним в человеке.

Возьмём христианина Старой Церкви, или же христианина Слова Ветхого и Нового Заветов. Тот уже знает, что кража - это не только зло материальное, но и грех перед Господом. Он уже знает, что нужно покаяться в этом зле, как преступлении перед Богом. Но - в его представлении это часто мало чем отличается от соответствующей вины перед Уголовным Кодексом. Ибо его вера базируется на плотском восприятии возможного ущерба - буду красть, меня не пустят в Рай. Который он воспринимает как некое место чувственного блаженства. Соответственно - он кается в краже, если он её совершил, лишь из чувства боязни наказания за гробом. А награду за отвержение творения этого зла рассматривает как некую чувственную награду. В своё время Марк Твен издевался в одном из своих произведений, что, дескать, в процессе наблюдения за современными ему за христианами у него создавалось впечатление, что они не крадут, не лгут, не блудят, и не убивают лишь для того, чтобы просочиться в Рай, и уже затем заниматься там всем этим соврешенно ничего не опасаясь. И разве часто это не так?

Такой вроде бы верующий может каяться внутренне во зле ещё меньше, чем простой атеист. У него те же резоны для покаяния, то есть резоны ложные, только ещё более духовно усугубленные в своей ложности. У такого, вроде бы отвергающего зло как грех перед Господом, Господь, как это ни странно, может очистить его внутреннее, и укоренить благолюбие в ещё меньшей степени, чем даже у добронравного атеиста. Ибо через ложные представления о зле и покаянии у такого человека его внутреннее зло восходит в гораздо большую духовную степень. Особенно через его представления о его собственных духовных заслугах - что бы за них там не считать, делание добрых дел, как у католиков и православных, или же чистоты и правильность своей веры - как у евангельских христиан. Таковой вовсе не ненавидит зло, как духовную болезнь души, разрушающую её. Ибо он также не видит внутренне в нём ничего плохого, если только оно не окажет вредоносного влияния на его внешнюю судьбу в вечности, как там он её себе представляет.

Именно из таких христиан и было составлено первое небо, развеивание которого было образно описано в Откровении Иоанна Богослова. И соответствующие им поднебеса в иных религиях. И не без того, что определённой причиной для этого послужило слишком общее объяснение именно духовной вредности греха для внутреннего благополучия в Писании старой христианской церкви. Для верного составления понимания вреда этого, из того Писания, христианину было необходимо непрестанное внутреннее просветление и наставление Господне в том своём Писании. А как только в Церкви утвердилась вера в трёх богов от вечности, и перестали обращаться к Господу как к Единому своему Богу, такое наитие было практически утрачено. Оно прорывалось лишь у немногих. Да и то - не в полноте. Поэтому они и должны были ждать своего освобождения и восстановления Господом после Его Второго Пришествия. А до этого содержались там, под первыми небесами, в духовных темницах.

Из сказанного следует, что человек может быть спасён только укоренением Господом во внутреннем его Господнего Благолюбия. И сам человек этого не может сделать. Никакими добрыми делами. Хотя без добрых дел Господь также не может этого в нём сотворить. Но - самым первым, и самым главным добрым делом благолюбия у человека является покаяние. Причём не покаяние вообще во зле. А покаяние квалифицированное. Каковая квалифицированность достигается двояким путём.

Во первых, исследованием того, что Латинское Слово говорит о различных разновидностях зол. И чем глубже и полнее это понимание - тем эффективнее возможно покаяние в этом зле, и очищением Господом соответствующих ему в человеке внутренних областей его духа.

Откуда, кстати, следует, что единственным душеполезным подходом для исследования книг Латинского Слова может быть лишь подход, когда человек ищет там чего-либо, описывающего и обличающего зла жизни. И - во вторых квалифицированным применением этого знания в процессе покаяния. Для чего надо как минимум прекратить делать это зло во внешних началах своей жизни. Пока человек там наслаждается "интереснятинкой" - а как там у ангелов, а как там жили древние церкви, а как там Господь строит внутренние духовные степени вселенной - во всём этом для него мало подлинно духовной пользы. И это мало способствует его спасению. Разве что как фундамент для последующих, уже более практических поисков.

Не то, что б человеку нельзя было там этим заниматься. Можно. Всё лучше, чем читать газеты, смотреть телевизор и посвящать время всякому иному вздору. Всё же познания из Писания имеют непосредственное касание к вещам небесным и духовным. И для духовного здоровья человека гораздо полезнее, когда его память и мышление сформированы этими понятиями, а не забиты мирской ерундой. Но - нужно помнить, что непосредственно к нашему спасению это не имеет прямого отношения. А отношение имеет лишь то, что мы можем употребить для разумения внутренних аспектов зля, и для проведения в нём квалифицированного покаяния.

И, во вторых - разумеется собственно самим покаянием. То есть - обращением приобретённых знаний в практику. Путём самоанализа, самоосмысления, и постоянного уничижения и внутреннего низвержения перед Господом в каждом новоопознанном в себе аспекте зла. Иначе самые квалифицированнейшие наши представления о сути зла окажутся совершенно для нашего покаяния бесполезными.

И первое начало покаяния - как минимум прекращение творения внешнего зла. Ибо пока этот минимум не исполнен, и внешнее делание зла не остановлено - о каком собственно покаянии может идти и речь? Это то самое минимальное условие, без которого ничего остального быть попросту и не может. Но - это не то, на чём надо остановиться и успокоится. Это то, с чего надо начать, но затем идти глубже и глубже. В осознании и покаянии.

Не успокаивая себя тем, что раз внешнее зло ушло, то оно, дескать - уже прощено и забыто, и мы стали "святыми божьими", дескать не сопричастными уже никакому злу. Как раз наоборот, такое самоуспокаивающее и самовозвышающее самомнение и есть теми внешними началами, которые маскируют нашего внутреннего дьявола. Теми самыми нашими личными "воображаемыми или же первыми небесами", которые рано или поздно будут отняты, и внутренние начала, в которых скрывается наш личный дьявол, или любовь соби - будут открыты, и тогда проявится, каковы мы есть в себе на самом деле, и тогда мы непременно будем "низвержены в ад, по злу своей жизни".

Ибо, как говорит об этом Слово Нового Завета:

Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого. (Матф. 12:43-45)

АМИНЬ

Текст проповеди, прочитанной в Общине Господней Новой Церкви, или же в Новом Иерусалиме,

г. Львова, Украина

Пастором общины Васильевым А.В.

23 января 2010 года