Падали звезды. Это было вдвойне уникальное событие. Первый раз оно было уникально тем, что звезды, нависающие большими виноградными гроздями надо мной и, созрев до нужной спелости скатывающиеся куда-то за пределы досягаемого, начали свое светопреставление довольно таки рано: три часа назад отгремел салют в честь дня победы. Второй раз оно было уникально само по себе: звездопад это очень частое, но крайне редкое событие. Все дело в том, что они, бедняги, падают там себе чуть ли не каждую секунду, но нам, - простым людям, - очень редко приходится поднимать глаза к небу. Вдвойне уникальное явление.
Легкий майский ветер, принесший откуда-то с окраин города запах тухлой рыбы с привкусом великого праздника, трепал мою шевелюру. Привкус этот каждый год в начале мая пробирается сквозь непреодолимую толщу лет, расписанных слезами, смехом, всхлипами - сквозь судьбы людей, сквозь оттепели, перестройки, недостройки и референдумы, только лишь для того, чтобы еще раз напомнить: мы победили! Мы смогли, нас не поставили на колени! МЫ! Победили - это не про меня...
Звезды бывают разные. Большие, маленькие, яркие, тусклые, вечные или уже не существующие. Звезды это странная штука: они плохие друзья - письма о их гибели доходят только лишь спустя миллионы лет - какой же это друг, которого уже нет, а тебе еще никто и ничего... Однако часто получается так, что с плохими друзьями всегда легче советоваться, почему-то легче им выливать душу, рассказывать все, что накипело на стенках твоей души. Вот и сегодня, сразу после салюта, я сказал "до завтра" всем своим друзьям (эти были настоящие и верные, именно поэтому с ними лучше не делиться) и залез на самое высокое здание в городе - 14 этажей (здесь специально для больных романтиков не запирают чердак). Мне всегда казалось, что здесь ближе к небесам, ближе к звездам и своим мечтам... Здесь воздушные замки таяли немного медленнее, чем на земле... Это было уникальное место.
Скатилась еще одна звезда... Звезды - это мечты, надежды, твои победы, и когда они не оправдываются, оборачиваются пустым орехом фигового дерева, становится ужасно тесно твоей душе в теле, она хочет вырваться и вдоволь нарыдаться... там - где-то выше 14 этажа. Где-то настолько высоко, что город становится лишь смутным напоминанием, скупой иллюминацией разбросанных фонариков; где волосы треплет сильный и могучий, - не под стать городскому хулигану, - ураганный ветер; где звезды уже почти близки, уже почти рядом, и ты все больше ощущаешь их серебряный и прекрасный холод. Туда, туда хочется душе... Только там она сможет сесть на выступ вековой стены, обросший старым мхом, подогнуть под себя ногу, обутую в простенький Адидас, опереть на локоть голову и долго, просто, без всяких слез, вздохов и жалости смотреть сухими стеклянными глазами на тонкую нитку горизонта.
Звезды - это любовь. Такие же холодные, далекие, маленькие, но удивительно красивые и загадочные. Они уже умерли, а тебе еще черт знает сколько нужно ждать, чтобы обнаружить в своем мобильном телефоне телеграмму с косым почерком паспортистки: "Звезда FDJ8567-lo скатилась с вашего небосклона"... На протяжении этих долгих "черт знает сколько" ты еще надеешься, веришь и вот какая-то совсем чужая тебе рука вдруг сообщает, что все твои веры и надежды были обращены к пустому месту, к объекту, которого и существовать никогда не существовало. Рука паспортистки...
Мы познакомились с ней в Сочи на буне. Глупее и придумать трудно: она сидела и переписывалась со своим другом, я подошел сзади и предложил познакомиться.
- А смысл? - удивленно парировала она.
- По-моему жизнь вообще лишена смысла, зачем же его искать в таких пустяках? - улыбнулся я.
- Ладно. Как вас зовут?..
Меня звали Сергеем, ее - Юлианой. Мне было девятнадцать - ей двадцать три; она заканчивала университет по профессии непереводимой на русский язык, я - только начинал грызть гранит банковского дела; у нее связи, своя квартира в Москве, ковровая дорожка к вершинам шоу-бизнесса, и небывалое притяжение мужского пола, у меня - комната за счет мамы и папы и шестерка, которая обещалась развалиться за третьим поворотом... Мы поговорили, и совершенно случайно - должно быть по инерции: ведь не зря же говорили, силы тратили, - обменялись телефонами. Потом я позвонил, предложил встретиться, но она нашла повод мягко сказать "нет".
Затем Сергей сел в старый плацкартный вагон, который увез его, прорвавшись сквозь неизмеримые степи, сквозь мелкую сеть посадок Черноземья, сквозь вековой штакетник северной тайги, за три тысячи километров от того самого буна. На этом стоило бы и поставить точку, но только не ему!
Завязалась переписка. Сергей не рассказывал о себе ничего - она выдумывала сама, по обрывкам фраз, по лаконичным молчаниям, по перепутанным запятым и не к месту поставленным восклицательным знакам... Он знал про Юлиану почти все - любопытство и догадливость играли свою положительную роль... или думал, что знал...
Он писал о погоде, своих мыслях, о картошке, которую спасали в сентябре из-под сугроба, о своих болезнях, о девушках, о том, что же такое "компромисс" и какой же, наконец, ориентации был Чайковский.
Она ему отвечала большими и маленькими заметками о море, своих поездках в Москву, о босоножках, о своем отношении к людям и краткой описью талантов, которыми можно бы было при сильном желании разрисовать весь рулон туалетной бумаги, произведенный на местном целюлознобумажном комбинате.
И вот они уже, кажется, знают друг друга целый век, вот уже они дороги друг-другу, кажется даже понимать стали, кто они и что хотят. И вот уже она его пригласила к себе в Москву - "погостить"...
Упала еще одна FDJ8567-lo... Она падала медленно, раскачиваясь и точно не торопясь окунутся в мерцающую синь горизонта. Остальные ее собратья хладнокровно и совсем одиноко старались не обращать на нее своего внимания. Они привыкли расставаться - такова судьба: звезды только лишь падают, никогда не взбираясь назад...
По небритому подбородку прошелся липким языком все тот же бродяга ветер... Он успел украсть у моей соседки по лестничной площадке запах розы, цветущей на её подоконнике, этажом выше разжиться жирным запахом жаренной речной рыбы. Ветер снова лизнул мой нос и куда-то исчез, оставив только лишь тот самый привкус великого праздника.
Душа еще раз провела стеклянным и сухим взглядом по змеящейся черной линии горизонта, попыталась вытащить из-под себя затекшую ногу, обутую в старенький и неброский Адидас, зачем-то подушечками пальцев еще раз нащупала мрачную, поросшую вековым мхом стену и нехотя спрыгнула в море брюзгливых иллюминаций.