Его нашли на насыпи новой железнодорожной ветки, проходящей через Каракумы в столицу страны. Он лежал лицом к щебню. Охранники исправительного лагеря развернули беглеца. На них смотрело гордое лицо человека, на котором засохли два грязных потека от слез. Начальник караула, отвечавший за поселенцев Школы перевоспитания, с размаху ударил прикладом автомата по голове беглеца. Пленный скорчился, повернувшись на бок, и тотчас же получил сапогом в живот.
- Эй, Ахмед! Хватит! В тебя что, шайтан вселился?
Это крикнул один из подчиненных начкара. Он был не молод и служил в полиции по контракту.
- Если ты такой жалостливый, Байрам, то веди его сам все семь километров в село, - ответил Ахмед. Он сплюнул на землю и выругался по-русски - грязно, вероятно, даже не понимая смысла слов. Так же цинично, но по-туркменски, иногда ругались русские.
- Хорошо, - ответил Байрам, - поведу, а не то ты забьешь его до смерти.
Ахмед и двое охранников сели в старенький 'уазик', и машина, петляя по бездорожью, развернулась в сторону аула.
- Вставай, Курбанов, - сказал Байрам. - Ты можешь подняться?
Пленник, было, зашевелился, встав на карачки, но тотчас же рухнул на землю. Он все еще держался за голову руками, пальцы его были в крови.
- Дай-ка посмотрю, - подошел к нему охранник.
Он заставил пленника убрать руки, достал из сапога острый пычаг (нож) и отсек с головы часть волос. Затем вынул из маленькой аптечки йод и пролил немного капель на рану.
- Шишка есть, но кровь из-за содранной кожи. Не так все страшно... Не хочешь идти? Ладно, посиди.
Байрам сел на насыпь. Пленник присел рядом.
- Спасибо за то, что вступился, - сказал он глухим голосом.
- Тебе уже за шестьдесят. Раньше такой возраст уважали, - ответил Байрам. Он посмотрел на вытянутое лицо пленника, на его умные раскосые глаза. - Ты из иомудов?
- Нет, я из туркменкалинских.
- Там хороших скакунов выращивают...
- Я пра-пра-правнук Махтумкули.
- Вах-вах, какая новость для меня! Неужели самого Махтумкули?
Пленник кивнул головой.
Байрам отбросил автомат в сторону и встал перед пленником. Приложив одну руку ко лбу, а другую к сердцу, поклонился.
- Вах-вах, - снова сказал он, - это же надо! Такого человека сослали! Вы, уважаемый, хотели уехать на поезде или броситься под колеса?
- Нет. Я пришел посмотреть на эту дорогу. Я ее строил...
- Эй, неужели вы тот самый Керим Курбанов, который был правой рукой Туркменбаши?
- Туркменбаши? - криво усмехнулся Керим. - Безродного Ниязова, перебежчика, перевертыша! Жалкого недоучки! Вот кто такой твой Туркменбаши! Это так назвали его лживые газетчики. Я знаю его...
- Хорошо, что вокруг никого нет, - сказал Байрам и покосился на 'калашник', зависший на ремне на ветке саксаула. - Если бы кто слышал твои речи, добил бы и голову отрезал бы в мешок для президента... Будешь насвай?
- Давай.
Охранник достал из кармана вырезанную из дерева грушу, окрашенную в желтый цвет, вытащил пробку и насыпал сначала Кериму на ладонь, затем себе по щепотке наса. Каждый положил его себе под язык. Так издревле курили туркмены-кочевники. Благодаря небольшому количеству опиума в насвае, нервы людей успокаивались. Через минут десять курящие выплевывали зеленоватую кашицу.
- Да, ты был большим человеком! Заместителем Самого! Что вы там наверху не поделили?
- Я бы убил его!
- Вах-вах! О ком ты!
- О нем! О мелком, продажном сластолюбце! Выжившем из ума маразматике!
Слова 'сластолюбец' и 'маразматик' Байрам не понял, но подумал, что это какие-то заморские ругательства. И еще подумал, что они там наверху между собой грызутся, как пауки в пустом кувшине!
- Оговорили тебя?
- Да, там много прихлебал.
- Почему не постоял за себя?
- У меня внуки. Я согласился на измену Родине. Если бы не согласился, то родных бы пересажали в тюрьмы.
- Ты настоящий мужчина.
- Нет, ошибаешься, - я трус! Мне надо было поднять народ против Ниязова, свергнуть его! А не поддакивать его глупым бредням!
- Я не знаю, как до сих пор вас не убили, - вздохнул охранник, переходя на уважительное 'вы'. Ему было страшно иметь дело с таким вольнолюбивым и, видимо, большим в свое время человеком. Он чувствовал: с ним рядом соседствует беда.
Но здесь до их слуха дошел какой-то звук. Вдали из-за бархана появился поезд. Он шел с юга на север.
- Грузовой идет, - сказал Керим, - по звуку слышу - около полусотни вагонов. А тащит их 'ушка'.
Пленник посмотрел на охранника. Увидел, что тот не понимает его.
- Это тепловоз такой, у него в названии есть буква 'у', русская буква.
- Давайте отойдем.
Они отошли метров на пять к зарослям саксаула. Поезд приближался. Из трубы локомотива шел черный дым.
- Не отрегулировали подачу горючего, - выругался Керим. Он выпрямился, сдвинув брови, словно приготовился слушать доклад, а, может, и объяснения по поводу плохого ремонта тепловоза. Да, он и в самом деле был таким, строгим и непримиримым к недостаткам. Еще был вспыльчив, мог накричать, но это еще когда был начальником Чарджоуского отделения Среднеазиатской дороги. А после, когда стал начальником 'Туркмен демир ёлы', поумнел. Стал ровным в разговоре, но достаточно было ему лишь чуть-чуть повысить голос, как люди отступали.
Приближавшийся тепловоз тащил за собой состав на малой скорости, потому что дорога шла на подъем и по кривой. Из окна локомотива на этих двоих внизу смотрел машинист, который сам был не в форме. На голове лишь одна келлепе.
И вдруг машинист произвел экстренное торможение, всего-то метров пятьдесят оставалось до людей на песке. Он выскочил из кабины и побежал к людям в пустыне.
- Керим-ага, Керим-ага! - кричал он на ходу, размахивая келлепе.
Когда подбежал, то замер, с болью разглядывая своего бывшего начальника.
- Дурдыбай Огузов? Это ты!
Бывший начальник дороги шагнул к машинисту. Они обнялись и так долго стояли, покачиваясь, сглатывая слезы.
-Ах ты, шайтан! Ты что так дымишь! Ты думаешь, пустыня большая, вытерпит?
Это Керим отстранил от себя машиниста и стал его отчитывать.
Тот стоял, утирая слезы:
- Машина не достояла на ремонте, ее вытащили на маршрут...
- Как так?
- Не хватает локомотивов.
- А что не по форме одет, и почему в одно лицо едешь? Без помощника?
- Помощников нет, да и платят за одно лицо чуть больше... И какая там форма? Без нее денег нет. У меня же двенадцать детей, восемь внуков... Если бы не корова да теленок. Я же на Хитровке живу, там у меня дом, рядом с депо.
- Знаю, - ответил Керим, - забыл, что на свадьбу старшего сына приглашал?
- Да помню, помню и подарок от руководства дороги, машину 'Жигули'...
- Ты же был тогда Почетным железнодорожником, от тогдашнего МПС.
- Давно это было. А сейчас мне надо на пенсию, но не пускают - людей не хватает... - Машинист помолчал, после чего спросил. - Почему так произошло? Почему аллах допустил, чтобы страна разбежалась?
- Ну, хватит тебе? Ты же знаешь народную мудрость: беречь надо то, что есть. Не уберегли...
- А почему вы здесь? - спросил машинист. - Это правда, что вас в тюрьму посадили?
- Вот моя тюрьма, - показал Керим на пустыню. - Меня перевоспитывают. Помнишь китайских хунвейбинов? Про них еще партийные агитаторы говорили, да по радио передавали.
- Я все помню, яшули , каждый день счастья помню!
- Какой я тебе яшули, Дурдыбай? Я идиот, забывший о гордости!
- Нельзя так, Керим-ага, нельзя! Мы боялись вас, но и уважали. Еще ночь, еще петухи спят, а вы уже то на станции, то в депо, то в дистанции пути. Мы слышали ваш голос по селектору, все вы знали, не проведешь! И еще помню ваше любимое выражение: 'Ты думаешь, что Бога за бороду взял и ничего не страшно?' При вас никто не зарывался!
- Да что там говорить. Не надо было мне с дороги уходить. Да думал, что помогу отрасли, новые ветки проложим, локомотивов накупим... Даже думал, что надо переходить на электротягу. А что, вон Марыйская ГЭС только на полмощности загружена! Думал, что дойдем и до Индийского океана... Думал, да, оказывается, не тем местом!
- НЕ надо себя ругать. А что с семьей?
- Не знаю точно, - Керим оглянулся на охранника, тот отошел в сторону. - Сыновья стали бизнесменами, а дочка уехала с мужем и детьми в Москву. Там им лучше. Старшая внучка в Америке с мужем. Вот так. Жену жалко...
- Да, ваша Дурдыгуль-апа стала настоящей железнодорожницей, столько лет с вами вместе!
- Все, хватит разговоров, иди, диспетчер там разрывается? Как остановку-то оправдаешь?
- Найдем причину! Столько недоделок! Вон шлангов и ремней кучу запасных везу.
- Они тебя вычислят по месту остановки с нашим лагерем. Беды не оберешься!
- Скорее бы он сдох!
- Иди, и не греши! Аллах приберет, когда захочет.
- Я думаю, ему помогут подняться на небо... А давайте ко мне в кабину! Свяжем этого, - машинист кивнул на охранника, - и доставлю в Ташауз. Там есть ребята, перебросят к узбекам. Каримов вас в обиду не даст. Вы ж такая фигура!
- Меня-то может быть и защитит, он мужик четкий, а вот кто моих родных убережет? Уходи!
Керим аж топнул ногой, как это делал, когда заставлял слушать его приказания. Но послышался лишь слабый хруст песка.
Дурдыбай встал на одно колено перед бывшим начальником дороги, взялся за полу его халата и поцеловал грязную, запыленную, забитую песком ткань. Словно это было знамя страны, которой надо было присягнуть на верность. Но оба знали, что это была всего лишь дань погибшему миру, в котором жили без Вавилонской башни.
Когда старый машинист поднялся, они снова обнялись. Но слез уже не было. Они появились после, когда машинист в кабине тепловоза взялся за контроллер, а охранник снял свой автомат с куста пустынного дерева.
Он коротко приказал Кериму:
- Пошли... пошлите...домой!
Так и разошлись - люди и поезд, чертящий в небе хитросплетения из колец дыма, которые быстро рассеивались.
Вскоре на этом месте никого не было.
Был только мираж, так часто появляющийся в воображении людей, потерявшихся в пустыне.
На этот раз пустыней была их прежняя жизнь...