Мои подростковые годы совпали с последними годами пребывания Хруґщева на посту руководителя государґства. Для нас это было время симпатий и антипатий друг к другу, первых влюбленностей и первых разочарований. Жизнь крутилась вокруг школьных проґблем, домашних стычек, уличных разґборок.
Какие уроки мы любили? Наґверное, те, которые срывались. И не было предела ликованию по поводу своґбодных 45 минут, словно мы неожиданґно обретали сказочное богатство.
Долгое вреґмя у нас в шестом классе толґком не было уроков русскоґго языка и лиґтературы. Не прибыла после распределения Ирина Георгиевна. Это после мы узнали, как ее зовут. За эти полтора-два месяца кто только ни брался учить нас литературе! Однажды после очеґредного уроґка Максим Евгеньевич, маленьґкий лысоваґтый еврей, предупґредил, чтобы мы не расходились, так как литературу будет вести он.
Это была комедия! Мы смотрели, как Максим Евгеньевич подслеповато открыл учебник, ткнул пальцем в каґкую-то страницу и объявил тему. А затем начал раскрывать перед нами хреґстоматийный образ с применением фиґзико-технических терминов:
- Итак, наш князь Олег, пытаясь преодолеть сопротивление собственной судьбы, призвал волхвов заглянуть в его будущее. Предсказание было удручающим: смерть от собственного коня. И нелепым до смехотворности: принять гибель от любимого существа, друга многочисленных походов, в которых он не раз выручал своего хозяина. Чародей по наитию определил причинно-следственную связь, прикрыв ее таинственностью и неопределенностью во времени. Гениальность Пушкина в том, что он образно определил сумму сил добра и зла и выразил ее формулой предвидения. Змея, затаившаяся в черепе коня, - кто мог подумать именно о такой форме стечения обстоятельств(?) - это непроизвольный выбор человеком собственной судьбы. Мы одновременно являемся и ее хозяином, и ее рабом. Это все тот же философский спор ( нередко и теологический при обсуждении религиозных догм) о границах дозволенной человеку власти над собой и миром.
Максим Евгеньевич был умным и эрудированным человеком, но каждоґму из нас надо было еще пройти свой путь, чтобы его словесная, как нам казалось тогда, абракадабра дошла до нашего сознания. Но, выговорив эти слова и взглянув на наши скучающие лица, учитель почему-то хлопком закґрыл учебник, схватил журнал и, не дожидаясь звонка, ушел.
Ирина Георгиевна появилась в наґшей железнодорожной школе неожиґданно и прекрасно. Словно богиню ввел ее к нам тот же Максим Евгеньевич как заведующий учебной частью. Что нас поразило? Ее красота и изящество, с которым она прошла от двери до стола. Уложенная приґческа (оказывается, в нашем городишґке были парикмахеры - настоящие маґстера своего дела) на греческий манер пухленькие с ямочками щечки. Но их розоватая припухлость меркла рядом с ярко вычерченными губами, которые, казалось, горели призывным огнем тлеющей в глубине ее существа страсти. Над серыми крупными глазами взметнулись в удивленном изгибе тонкие черные броґви. Девчонки зашушукались, а мы, паґцаны, остолбенели. Вечный второгодґник Борька Гапоненко с Алимом Назаґровым - известная в нашей уличной округе пара, державшая уже тогда всю школу в страхе, смачно вздохнули, оценив безукоризненные пропорции тела, сплюнули, как это делают мужики у пивной, завидев мамзель, выдали протяжно и нарочито выразительно: "Ну и сучка!".
Максим Евгеньевич встрепенулся и немужицким голосом пронзительґно крикнул:
- Гапоненко, вон отсюда! Жди меня у кабинета.
Борька по-обычному, шумно стал собираться, хлопнул крышкой парты и, не скрывая радости, двинулся V двери. За ним солидно вскочил Алим и, поравґнявшись с новой учительницей, дурашґливо обронил: "Пардон-с, мадам!"
- Мадемуазель, - поправила его Ириґна Георгиевна и добавила длинную фразу на французском языке. - L'objet, qui peut permettre de se détendre aux dames, n'a pas leur attention.
- Это значит, - сказала она, обводя взглядом нашу соплячью мужскую половину класса, - что объект, который может себе позвоґлить расслабиться при дамах, недостоґин их внимания.
Но вот это "объект" прозвучало так насмешливо и презрительно, что все изречение было только формальным довеском к этому слову.
Борька и Алим, непробиваемые ни в кабинете директора, ни вздрагивающие от отцовских ремней, не выдержали спокойного достоинства ноґвой учительницы. Помаявшись от безґделья и зудливого интереса к новой личности, прямо скажем, небывалого для них явления, вскоре перестали кривлятьґся на ее уроках. Через несколько месяґцев молодой учитель черчения, позвоґливший себе в частной беседе недвусґмысленный намек на прелести Ирины Георгиевны, был жестоко избит неизвеґстными лицами в одном из темных пришкольных проулков. Говорили, что главным действующим лицом был Гаґпоненко, этот детина, сидевший на шее отца, известного в городе машиниста. Вскоре Борька бесславно закончил свою жизнь: был насажен на "финку" в какой-то сваре между дворовыми кланами нашего небольшого городка.
Школа наша была окружена рабочими поселками, выдавая не только будущих машинистов, путейцев, связистов, но и наполняла тюремные камеры. Мрачные истории рассудачивались в наших больших коммунальных дворах. Пьяные драки, побои, облавы милиции, суды, арестантские каталажки. Не проходило недели, чтобы через улицы нашей части городка, граничащей с кладбищем, не проходили бы длинные и унылые похоронные процессии, сопровождаемые траурной музыкой, рвущей сердце, и горестным плачем, вызывающим слезы сопереживания.
В то же время на уроках Ирины Георгиевны нам открывался новый светлый мир с возґвышенными страстями и непередаваеґмой тоской и тягой к неведомой ранее жизни. С приходом новой учительницы в классе стало как-то просторнее, ярче. Словно, над нами витали образы преґкрасных и сильных людей.
Сама Ирина Георгиевна не признаваґла учебников, ограничивалась небольґшим листком из ученической тетрадки с записями, сделанными мелким и не очень разборчивым почерком. Сначала шел как бы обычный опрос, проверка домашнего задания, при котором учиґтельница умудрялась каждого из нас сдеґлать в какой-то степени писателем или поэтом. Может быть, это было и не совсем так, и некоторые просто молчаґливо созерцали суету сует, но наши затґрепанные дворовыми пересудами души вырывались на простор новой жизни. Мы изучали Лермонтова, и Ирина Геґоргиевна ставила двух учеґников у классной доски и предлагала сыграть фрагмент из произвеґдения: "Ты, Самойлов( это ко мне), будешь опґричником, а ты, Грунина, {при этом все сначала смеялись: Лариска Грунина была высокой и гладко прилизанной девицей), - купцом Калашникоґвым. Начали...""
И мы входили в свои роли, в ту атмосферу опричного беспреґдела, который разлил по всей Руси Иван Грозный. Он как бы стоял за нашими спинами и хмурил брови. Еще была толпа с быстро меняющимся настроением: от негодования, до сочувствия, от презрения до скорбной сердечности. Выкрики, гиканье, вздохи, брань. Не тот мат дворовых склок из уст измученных наших матерей, а ругательства, наполненные мощной силой азартного сопереживания.
Что она делала с нами, Ирина Георґгиевна! Она заражала нас сценическим пониманием искусства, чего никогда не сделает ни одно кино, ни один телевиґзор. Она заразила нас грустью и мечтаґниями о принцах и принцессах, о гордых героях и смелых чувствах. Она истончиґла стену грубого созерцания мира послевоенных дет до сказочной прозрачности тонкой пленки, за которой угаґдывались силуэты любимых книжных образов. Еще чуть-чуть, и ты в этом мире прекрасных героев, бросающих вызов черному, завистливому, мерзкому...
Русский язык. Ненавистные нудные параграфы о склонениях, окончаниях, формах, И здесь Ирина Георгиевна приоткрыла для нас могучее таинство постоянно меняющейся жизни языка. Мы увидели гармонию и борьбу между собой различных частей речи и слова. Все переходит друг в друга: глаголы в имена существительные, имена существительные - в прилагательные и наречия. Мы узнали, что действие может вдруг засґтыть и приобрести признаки подлежаґщего. Суффиксы, окончания, приставки вмешиваются во время и пространство. Словно рычажки какой-то машины вреґмени. Увидеть язык в движении - это потрясение. Оно сродни тому, как если вдруг через окуляр микроскопа взгляґнуть на срез свежего луковичного ломґтика и узреть жизнь в других измерениях.
Божьей милостью Учитель. Недолго, года два, водила нас по бурному морю лучшей из наук Ирина Георгиевна. Посґле были у нас другие учителя русского языка и литературы. Но их уроки, да простится или, может, никогда не проґстится им это, были блеклыми и невыґразительными. Мы были "испорчены" Ириной Георгиевной и не могли понять причины ее ухода из школы. Это была, говоря языком взрослого человека, любовная связь, неожиданно и нелепо оборвавшаяся. Внесшая пустоту и смятение.
...Лет через пятнадцать после памятґных уроков я оказался в тех краях, где жила Ирина Георгиевна. В городе на берегу Азовского моря. Она узнала меня, а я увидел ее такой же, какой и была она в школе. Я принес свои первые произвеґдения и... забыл о них. Увлекла иная жизнь. И только сейчас начинает доходить смысл разговоров что вели тогда в ее одноґкомнатной квартире в Мариуполе, где на книжных полках лежали такие же невостребованґные, а может, просто подаренные наґвечно рукописи ее учеников - восторґженных мальчишек и девчонок.
Ирина Георгиевна была из семьи реґабилитированного "врага народа". А дед ее, известный инженер Ольшевский, еще в царское время построил самый длинный мост в Средней Азии, который и до сих пор является уникальным по прочности инженерным сооружением. Стаґли пониматься истоки ее редчайшего дароґвания, которое при другом стечении обстоятельств могло привести ее на теґатральную сцену или в мир кино. Но в личной жизни была одинока, не найдя рыцаря и утешителя. Странно, непостижимо. При такой-то внешней и душевной красоте...
Господи, отчаянно прорвалась молитва, дай ей в награду наше почитание и восхищение. Не дай забыть ее уроков красоты и восхищения жизнью. Пусть литературной, но дающей нам трепетное ощущение своей собственной души.