Велесов Олег : другие произведения.

Солдаты Рима

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Историческая эпопея о войне Цезаря с галлами. Слабовата по исполнению, зато старался. В самом конце пояснительный словарь, а так же именной и географический указатели.


   0x08 graphic
  
   Вторжение
  
   1
  
    []
  
   Облако пыли на дороге могло означать только одно - к деревне приближались всадники. Их было много, не меньше тридцати, и мальчик из осторожности отступил ближе к дому и спрятался за ствол старой смоковницы. Мать строго-настрого наказала, чтобы он не выходил на улицу, когда в деревне появлялись чужаки. Время было неспокойное, из Рима доходили тревожные слухи. Поговаривали, что популяры вновь поднимают головы, в городе волнения, а над священными камнями Капитолия замаячил призрак нового Мария.
   Всадники остановились у колодца и спешились. Двое дюжих воинов в кольчугах принялись споро вертеть колодезный ворот, быстро наполняя длинное корыто, из которого поили деревенский скот, остальные подвели к корыту лошадей. Разгорячённые дорогой и солнцем кони жадно прильнули к воде, удовлетворённо пофыркивая и жмурясь. Чужаки не проявляли враждебности. Ожидая пока напьются лошади, они отошли к мильному камню, установленному прямо против таверны, и принялись что-то обсуждать. Хозяин таверны, старый скряга Эмий Пилат, вышел во двор, чтобы приветствовать гостей, но, видя, что те даже не смотрят в его сторону, досадливо поморщился и вернулся в дом.
   Осмелев, мальчик выглянул из-за дерева и с любопытством принялся разглядывать путников. Широкий ствол смоковницы, согретый весенним солнцем, казался ему достаточно надёжным укрытием, и запрет матери он, можно сказать, не нарушил.
   Почти все чужаки были при оружии и в доспехах. Тот, что стоял в центре, носил железную эгиду без узоров, но с широкой пурпурной лентой, обёрнутой вокруг пояса и уложенной спереди изящным бантом. Точно такая лента была на статуе Суллы возле храма Фортуны в Плаценции. Он сам видел это, когда прошлой осенью ездил с отцом на рынок. Человек что-то говорил своим спутникам и одновременно чертил в воздухе непонятные знаки. Слушали его внимательно, и мальчик решил, что он военачальник.
   Раньше он думал, что все военачальники непременно должны быть маленького роста, широкоплечие и с большим носом. Этакие крепыши, которых не легко сбить с ног. По крайней мере, так говорил отец, рассказывая про своего командира Помпея Великого. Отец служил под его началом в Азии и привёз оттуда много красивых вещей. У этого же под описание не подходило ничего. Даже нос был не очень большой, а так, совсем обычный, как у простых людей. Мальчик засомневался. К тому же мужчине было около сорока лет, а в представлении тринадцатилетнего подростка это была глубокая старость.
   Старший вдруг замолчал и посмотрел в его сторону. Глаза были чёрные и жгучие. Они обжигали и заставляли трепетать. Даже на расстоянии в несколько десятков шагов мальчик ощутил их повелевающую силу. Нет, всё же такие глаза могут быть только у полководца, привыкшего командовать легионами.
   -- Малыш! - голос был мягкий и спокойный; не грубый окрик центуриона, а плавный слог оратора, но в нём была сила, не меньшая, чем во взгляде. - Подойди ко мне, малыш.
   Мальчик задрожал. Он хотел броситься в дом, жалея, что не послушался матери, но что-то удержало его. Против своего желания он вдруг вышел из-за дерева и, медленно перебирая негнущимися ногами, двинулся к мильному камню.
   -- Ты боишься меня? - военный улыбнулся и, словно в удивлении вскинул брови вверх. Улыбка у него была приятная, внушающая доверие.
   И страх исчез. Мальчик сначала кивнул, а потом отрицательно замотал головой. Увидав его сомнения, мужчины громко рассмеялись, и этот смех окончательно его успокоил. Люди, которые так заразительно смеются, не способны причинить зла.
   Старший поднял руку, призывая товарищей к тишине, и вновь спросил:
   -- Как тебя зовут, малыш? У тебя есть имя?
   Мальчик кивнул.
   -- Тит, - и быстро добавил. - Тит Салиен. А моего отца зовут Квинт. Он староста нашей деревни, а раньше был солдатом, как и вы. Он герой!
   Военные опять рассмеялись.
   -- Как и мы? - переспросил старший. - Ну конечно! А сам ты хочешь быть солдатом?
   -- Хочу. Но отец говорит, что сначала надо подрасти. Он сделал мне деревянный меч и поставил во дворе тренировочный столб. Я занимаюсь каждый день!
   -- Молодец, ты поступаешь правильно. И отец твой - мудрый человек.
   Старший улыбнулся и погладил мальчика по голове.
   -- Понимаешь в чём дело, Тит Салиен. Кажется, мы сбились с пути. Не подскажешь, как выйти на Эмилиеву дорогу?
   -- Подскажу, - оживился мальчик. - Я даже могу проводить вас. Я хорошо знаю эти места, от деревни до неё всего две мили.
   -- Спасибо, провожать нас не надо. Ты просто укажи куда ехать, а мы уж сами найдём.
   Мальчик обиженно поджал губы, но спорить не стал.
   -- Хорошо, езжайте всё время вперёд, а на второй развилке свернёте налево. Оттуда до дороги ровно восемь стадий.
   Старший обернулся к своим спутникам.
   -- По коням, время не ждёт, - и, посмотрев на мальчика, добавил. - А ты, малыш, продолжай тренироваться. Мне нужны хорошие солдаты.
   Когда всадники проехали мимо, мальчик окликнул последнего в веренице широкоплечего пожилого
   центуриона. Он определил это по красному гребню на шлеме.
   -- Дяденька, а с кем я разговаривал?
   Центурион удивлённо взглянул на него, потом понимающе кивнул и ответил:
   -- Это Гай Юлий Цезарь. - Он хлестнул коня плетью. - Запомни это имя, сынок. Ты ещё не раз услышишь его!
   Проводив отряд задумчивым взглядом, Тит Салиен присел на скамью перед домом и вздохнул. В прошлом месяце он уже пытался записаться в легион, но вербовщик, бывший солдат, лишь посмеялся и, как и отец, велел сначала подрасти. А это ещё целых три года. Нет, даже три с половиной! Как долго ждать! За это время все войны кончаться...
   Он поднялся и направился во двор. Подаренный отцом деревянный меч лежал возле толстого букового столба и призывно блестел отполированной ручкой, поджидая маленького хозяина.
  
   Дорога стелилась под конскими копытами широкой серой лентой. Было приятно смотреть на её равномерный бег, вдыхать полной грудью терпкий аромат свежевспаханной земли и подставлять лицо под тугие струи весёлого ветра, освежающего и бодрящего. Сиреневые вершины далёких гор, чуть прикрытые волнистым маревом, упирались прямо в небо, словно двужильный Атлант, поддерживая его и не позволяя упасть. Редкие путешественники, заслышав дробный стук копыт за спиной, поспешно отходили в сторону, глядя на вооружённый отряд с недоверием и опаской. Бесконечная череда гражданских войн, сотрясавших страну последние десятилетия, приучила людей к страху. Всё перевернулось, спуталось, привычный уклад рухнул, жизнь свободного римского гражданина подешевела и ценилась теперь не дороже жизни раба.
   Государству как воздух требовались перемены, все понимали это, и тот, кто принесёт их, тот и будет править Римом. Кровавые усобицы, развязанные Суллой и Марием, не закончились, а лишь утихли на время. Былые герои покинули сцену, на их место рвались другие. Новые имена и новые деяния звёздным блеском сияли над Семью холмами. Маленькая звёздочка Цезаря терялась на их фоне, постепенно отступая на дальний план и всё больше растворяясь в неизвестности. Чтобы засиять сильнее, нужны были новые потрясения. Но времена ораторов прошли, слово потеряло свою силу, в поддержку ему требовался меч - безжалостный и победоносный. Только полководец, одерживающий победы и имеющий за плечами сильную армию был всесилен, только к нему прислушивались сенат и вечно голодный народ.
   Сколько судеб оказались поломанными, сколько воистину талантливых людей ушло в небытие, так и не реализовав своих возможностей. Имена их можно перечислять целый день: Гай Варрон, Сергий Катилина, Луций Лициний Лукулл. Кому-то помешали обстоятельства, кому-то собственные ошибки и политическая слепота. Но шанс был у каждого.
   Первые свои выборы Цезарь выиграл, когда ему не исполнилось и восемнадцати. При поддержке друзей и родственников он получил почётную должность фламина Юпитера Всеблагого Величайшего, и хотя Сулла, вернувшись из Азии, лишил его сана, всё же это была большая победа. Он ликовал. Однако Сулла не ограничился сделанным. Воспользовавшись тяжёлой обстановкой в стране, вызванной войной с популярами, он начал преследование своих политических противников и в проскрипционные списки внёс также имя Цезаря. Опять вступились многочисленные друзья. Сулла долго отказывал в помиловании, но, в конце концов, уступил. Тогда же прозвучали слова, повергшие в шок всё высшее римское общество: "Забирайте его! Но помните: когда-нибудь этот мальчишка поставит на колени весь Рим!"
   Получив помилование, Цезарь в звании войскового трибуна отправился воевать против Митридата, подальше от пахнувших нечистой игрой капитолийских разборок. Пройдя хорошую военную школу и заслужив дубовый венок, он вернулся в Рим, уже свободный от влияния почившего в бозе Суллы, и с головой окунулся в политические дрязги Вечного города. Судебные процессы по делам видных оптиматов принесли ему славу лучшего оратора, щедрые раздачи и устройство игр и гладиаторских боёв завоевали любовь городского плебса. Став эдилом, он на собственные средства отремонтировал Аппиеву дорогу, украсил форум, вернул на прежнее место триумфальные статуи Гая Мария и построил великолепные портики на Марсовом поле. Расходы ввергли его в огромные долги. Заимодавцы ходили по пятам, требуя возврата денег, но он лишь отмахивался и брал новые кредиты. В должности пропретора Испании он разгромил поднявших восстание лузитанцев, подчинил власти Рима каллаиков, омыл ноги в водах Внешнего моря и решил все материальные проблемы, обогатив заодно своих воинов. Восторженные легионеры провозгласили его императором.
   Но этого был мало. Понимая, что в одиночку невозможно одолеть сплочённую массу оптиматов, крепко державших основные посты в своих руках, Цезарь заключил союз с Гнеем Помпеем и Марком Крассом и выставил свою кандидатуру на должность консула. Слава Помпея и деньги Красса теперь работали на него. С их помощью он одержал на выборах очередную победу и ещё на шаг приблизился к заветной цели...
   По окончании срока консульства Цезарь получил в управление от сената Старую Провинцию и Иллирик с четырьмя легионами. Перед ним лежали бескрайние просторы варварской Галлии, неизученные и непокорённые. Захват этих земель дал бы Цезарю то, чего так ему не хватало: славу и деньги. Но чтобы начать войну требовался повод, и галлы вскоре сами дали его.
   Племя гельветов, обитавшее между Рейном и Леманнским озером, неожиданно решило переселиться на новые земли в центр Галлии. Они разрушили свои города, предали огню всё, что не могли взять с собой и двинулись к Родану. Вместе с ними поднялись раурики, тулинги, латовики и боий. Среди галлов гельветы считались одним из самых воинственных и сильных племён. Они вели нескончаемые войны с германцами и не раз вторгались в пределы римских владений. Они принимали участие в нашествии кимвров и тевтонов на Рим пятьдесят лет назад, разгромили и провели под ярмом армию консула Кассия. Сами германцы говорили, что лучше воевать против всей Галлии, чем против одних гельветов.
   Однако в действиях гельветов Цезарь разглядел тот единственный шанс, который давал ему возможность развязать войну против Галлии, и он не преминул им воспользоваться. В качестве оправдания он доложил в сенат, что продвижение гельветов непременно поднимет с обжитых мест племена Центральной Галлии и обрушит их на северные рубежи Римского государства. Сенат подумал и дал добро.
   Из страны гельветов в центральную Галлию вели два пути: через область секванов по узкой труднопроходимой дороге между Роданом и Юрой, но это был опасный путь, ибо даже небольшой отряд мог перегородить его и остановить переселенцев. Второй путь проходил через Провинцию по землям аллоброгов. Родан в этих местах был легко проходим, и гельветы надеялись договориться с аллоброгами, до сих пор не смирившихся с римским владычеством. В крайнем случае, они намеревались пробиться через них силой.
   Узнав о путях движения гельветов, Цезарь покинул Рим и ускоренным маршем двинулся в Дальнюю Галлию. Прибыв в Генаву, где был расквартирован один легион, он первым делом приказал разрушить мост через Родан и объявил дополнительный набор рекрутов по всей Северной Италии. Встревоженные появлением нового наместника, гельветы направили к Цезарю посольство с просьбой разрешить им проход через Провинцию, обещая не причинять ей никакого вреда. Пропускать их Цезарь не собирался, но, стремясь протянуть время до подхода подкреплений, попросил несколько дней на раздумье, а сам в срочном порядке принялся возводить укрепления вдоль Родана. В местах возможных переправ он установил сильные редуты, а по берегу провёл высокий вал и частокол.
   По истечении оговоренного срока Цезарь сообщил послам, что в целях безопасности он не может разрешить гельветам проход через Провинцию и отказался от ведения дальнейших переговоров. Обозлённые отказом, гельветы предприняли несколько попыток форсировать реку и атаковать римские позиции, но, потерпев неудачу, вынуждены были отступить.
   Оставался последний путь: через область секванов и эдуев к Арару и далее к Гарумне.
   Стремясь предупредить продвижение гельветов в глубь Галлии, Цезарь поручил командование легионом в Генаве Титу Лабиену, а сам вернулся в Италию. Здесь без разрешения сената он набрал два новых легиона и вместе с ними скорым маршем двинулся к Пенинским Альпам. Три легиона, зимовавшие в окрестностях Аквилеи, получили приказ идти к нему на соединение. С этими войсками он намеревался остановить гельветов и вернуть их на прежнее место, а заодно подчинить власти Рима племена Центральной Галлии.
   Дела заставили Цезаря задержаться в Аримине и теперь он догонял легионы, по всем расчётам уже подходившие к Паду.
   Подъезжая ко второму перекрёстку, всадники придержали лошадей и в поворот вошли шагом. Слева от Цезаря ехал Гай Оппий, один из преданейших его друзей. Справа покачивался в седле легат Луций Росций. Оба были старше Цезаря. Но если Росций своим телосложением и выправкой походил на солдата, то Гай Оппий - на перезревшую тыкву.
   -- Сенат будет недоволен набором новых легионов, - пробурчал Оппий. - Катон опять будет тявкать и пускать слюни, требуя привлечь тебя к ответу.
   Цезарь брезгливо отмахнулся.
   -- Они проглотили выборы Клодия, проглотят и это. А Катон будет молчать, боясь участи Цицерона.
   -- Катон не будет молчать. Он никогда не замолчит.
   Несколько минут они ехали молча. По мере приближения к горам земля становилась более каменистая, поля уступали место пастбищам. То и дело попадались огромные валуны, поросшие мхом и обвитые снизу прошлогодней травой.
   -- Они уже недовольны, - вновь заговорил Оппий. - Шесть легионов - это слишком... Им не нужен второй Помпей. Они с одним-то справиться не могут, куда уж с двумя... Они потребуют распустить легионы.
   -- Не потребуют, - покачал головой Цезарь. - Когда я брошу к их ногам покорённую Галлию, они будут петь мне хвалебные песни и закатывать в мою честь многодневные молебствия. Вот увидишь, именно так всё и будет.
   -- Покорённую Галлию? - недоверчиво переспросил Росций. - Каким образом? Шестью легионами?
   -- Не реально, - поддержал его Оппий. - Я как-то пробовал сосчитать все племена галлов, но на седьмом десятке сбился. И каждое из этих племён способно выставить от пяти до ста тысяч бойцов... Да у меня в голове такая цифра не укладывается!
   Цезарь повернулся к Росцию.
   -- Ты тоже так думаешь?
   -- Нам бы с гельветами справиться. Кельты очень сильные воины. Сколько мы с ними бьёмся? Двести лет? Триста? А чего добились? Отхватили кусок лигурийского побережья да долину Пада. Всё! И то пришлось поголовно истреблять местные племена. А Ганнибал? Две трети его армии состояли из кельтов, и это не мешало ему гонять наших предков по всей Италии...
   Цезарь и Оппий рассмеялись. Росций удивительно точно обрисовал начало второй Пунической войны. Римляне до сих пор с содроганием вспоминали события полутора вековой давности. Даже родилась поговорка: "Готовьтесь к смерти, римляне! Ганнибал стоит у ворот!" Дабы хоть как-то прикрыть свой позор историки старались всячески принизить гений карфагенянина, объясняя его победы стечением обстоятельств и невероятной удачей. Росций не побоялся сказать правду.
   -- А что вы смеётесь? Разве не так всё было?
   -- Ну насмешил, - вытирая слёзы сказал Цезарь. - Конечно так, друг. Только не принято говорить об этом вслух.
   Росций пожал плечами. Между друзьями принято говорить так, как есть. Правда, она всегда остаётся правдой, даже если идёт в разрез с мнением большинства.
   -- Что думаю, то и говорю.
   Цезарь кивнул.
   -- За это и ценю.
   Под копытами коней застучала брусчатка Эмилиевой дороги. Широкие известковые плиты, подогнанные так, что почти не было видно щелей, тянулись до самого Пада.
   -- Гельветы пойдут через земли эдуев, - задумчиво произнёс Росций. - Дивитиак обязательно попросит тебя о помощи...
   -- Надеюсь.
   -- Но, вступившись за эдуев, нам придется столкнуться с Ариовистом. Это их главная проблема. А он сейчас очень силён!
   -- Нет такой армии, которую я не смогу победить!
   Росций закусил губу. Самонадеянность Цезаря ему не нравилась. Нельзя недооценивать противника. Как бы не вышло нам это боком, - подумал он. Но вслух сказал другое.
   -- Боги всегда на стороне смелых.
   Впереди показались колонны легионов. Когорты уже переправлялись через Пад и выходили на дорогу к Таврину. Вдоль колонн сновали конные разъезды и вестовые, беспощадно вытаптывая буйную поросль молодой пшеницы. В стороне стояли землепашцы из соседних деревень и с болью в глазах смотрели, как рушатся плоды их долгих трудов.
   Первым Цезаря встретил Луций Аурункулей Котта. Завидев проконсула, он широко улыбнулся и вскинул вверх правую руку.
   -- Приветствую тебя, Цезарь! Как видишь, в твоё отсутствие мы времени зря не теряем.
   -- Молодцы. Кто на переправе?
   -- Гай Требоний и Сабин. Планк с лёгкой кавалерией в авангарде. Наверное, уже подходят к Таврину.
   Переправа шла без задержек. Когорты одна за другой переходили реку и сворачивали влево на Домициеву дорогу. За ними двигался обоз. Мулы, словно проникнувшись ответственностью момента, осторожно, но уверенно шли за погонщиками, и не пугались ни плеска воды, ни течения.
  
   2
  
   Кратчайшим путём добравшись до области воконтиев, Цезарь прошёл через их земли и двинулся к Родану. Переправившись через реку, он приказал разбить лагерь - первый в Непокорённой Галлии.
   К этому времени гельветы уже вторглись во владения эдуев и, опустошая всё на своём пути, продвигались к Арару. От эдуев и амбарров к Цезарю слетались гонцы с мольбами о помощи. Ни те, ни другие не могли противостоять нашествию, обескровленные недавней войной с германцами, и надеялись на заступничество римлян. Цезарь не спешил. Отсиживаясь в лагере, он готовил легионы к предстоящим боям, и ждал, когда гельветы выйдут к реке. Солдат удивляла эта задержка. Сначала они торопились, преодолевая за день по тридцать миль, и вдруг, когда до противника оставалось совсем немного, остановились, застыв в неизвестности. Легионеры, особенно ветераны, требовали через центурионов и трибунов вести их в бой, но Цезарь приказал оставаться на месте.
   Используя вторжение гельветов в свою пользу, Цезарь требовал от местных племён войск и хлеба. Он не отказывал галлам в помощи, но, ссылаясь на отсутствие достаточного числа кавалерии и продовольствия, говорил, что пока не в силах противостоять их общему врагу. Князья эдуев, амбарров и аллоброгов согласились предоставить ему свою конницу и легковооружённых воинов, а эдуи обещали в течение месяца подвести запасы пшеницы и ячменя.
   Тем временем гелтветы начали переправу через Арар. Узнав, что большая их часть уже перешла на противоположный берег, Цезарь приказал Титу Лабиену выступить из лагеря и атаковать оставшихся в спину.
   Взяв три легиона, Лабиен вышел из лагеря рано утром и лесами прошёл к месту переправы. Гельветы не ждали нападения и не выставили ни часовых, ни дозоров. Лабиен построил легионы сплошной линией и ударил одновременно с трёх сторон. Гельветы не могли противостоять неожиданной атаке тяжёлой пехоты, и после недолгого сопротивления почти полностью были уничтожены. Лишь небольшому отряду удалось прорваться сквозь ряды римлян и укрыться в лесах. Лабиен не стал их преследовать, и, собрав добычу, вернулся в лагерь.
   Получив в своё распоряжение галльскую кавалерию, Цезарь двинулся вслед за оставшейся частью гельветов, стараясь не отходить далеко от Арара. Эта важнейшая речная артерия связывала его с Провинцией, позволяя вовремя получать продовольствие и подкрепления. Эдуи не спешили с обещанными поставками зерна, и снабжение армии шло из Италии. Гельветы, словно понимая это, вдруг резко свернули в сторону и устремились вглубь территории эдуев к городу Бибракте.
   Оставить гельветов одних и позволить им беспрепятственно добывать продовольствие и фураж Цезарь не мог, поэтому он так же был вынужден отвернуть от реки, держась от противника не далее, чем в пяти-шести милях. Отряды лёгкой пехоты то и дело нападали на передовые дозоры римского авангарда, устраивая засады в лесах и оврагах, а потом растворялись в непроходимых галльских чащобах. Потери были не велики, но они подрывали дух армии, и Цезарь распорядился поставить в авангарде всю конницу, назначив её начальником Публия Консидия Лонга.
   Почти вся кавалерия состояла из галльских наёмников, набранных в Провинции и у союзников по эту сторону Родана. Римскую конницу Цезарь не жаловал, считая её наименее надёжной, и предпочитал ей галлов и испанцев. Тяжеловооружённых всадников под командованием князя эдуев Думнорига Консидий Лонг поставил в центре, а лёгкую кавалерию аллоброгов и кельтиберов выставил на флангах, разбросав их подобно вееру. Правый фланг он возглавил сам, левый поручил декуриону Луцию Эмилию.
   Консидий сразу предупредил декуриона, чтобы тот не ввязывался в бой, если вдруг столкнётся с неприятельским отрядом. Предупреждение было излишним, Эмилий и сам не особо стремился к этому. Отданные под его начало две сотни аллоброгов, вооружённые короткими луками и мечами, выглядели так, словно всю жизнь только и мечтали о том, как бы напакостить римлянам. Воспоминания о недавнем восстании, жестоко подавленном претором Помптином, ещё не выветрились из их голов. Многие из них знали латинский язык, но упорно отказывались понимать его, и общаться с ними приходилось исключительно жестами. Этот отряд в лагерь Цезаря привели сыновья князя аллоброгов Роукилл и Эг. Несмотря на свою молодость оба уже успели принять участие в нескольких войнах, а младший из братьев Эг как-то похвастался, что три года назад принёс в отчий дом голову римского центуриона. Эмилий тогда ничего не ответил, но про себя решил, что с братьями надо держаться настороже.
   Всадники двигались широким фронтом, стараясь охватить как можно большую площадь, чтобы вовремя обнаружить устроенную гельветами засаду. Шли труднопроходимыми местами, холмы перемежались с глубокими оврагами. В некоторых местах приходилось буквально продираться сквозь густые переплетения ветвей и колючего кустарника, а то и вовсе сходить с сёдел и вести лошадей в поводу. Однажды наткнулись на лесной родник, бивший прямо из земли. Эмилий склонился над ним и долго с жадностью пил холодную воду, от которой ломило зубы и сводило челюсть.
   Среди аллоброгов декурион чувствовал себя мышью в клетке. Десятки глаз следили за каждым его шагом, словно мерцающие в лесной тьме зрачки злых духов, сковывающие тело невидимыми оковами и, казалось, ничего другого не замечают. Но они замечали. Они замечали лёгкое колыхание ветки на верхушке исполинского дерева, слышали шорох травы под конскими копытами, и среди сотен звуков безошибочно распознавали журчание родничка, пробившего русло меж корней вековых дубов и стекавшего в соседний овраг...
   К Эмилию подъехал Роукилл. Лицо аллоброга было покрыто белой известью и походило на оскал смерти - не дай бог присниться. Он был старше Эга, выше его и шире в плечах. В больших серых глазах сквозило презрение.
   -- Небо темнеет, скоро пойдёт дождь, - тихо сказал он с едва заметным акцентом.
   Эмилий покачал головой, изображая удивление.
   -- Надо же, заговорил. А я думал, ты вообще человеческий язык не понимаешь.
   -- Это смотря какой язык считать человеческим, - в тон ему ответил Роукилл и, немного помолчав, добавил. - Вы, римляне, пришли в Галлию на час, как до вас кимвры и тевтоны. Они ушли, уйдёте и вы.
   Роукилл легонько стукнул ладонью по щеке, прихлопнув назойливого комара, растёр его в пальцах и щелчком отбросил чёрный комочек в сторону.
   -- Вот так.
   -- Может быть, - проследив за его движением, согласился Эмилий. - Но пока мы в Галлии, человеческим язык будет латинский.
   Один из аллоброгов быстро заговорил, кивая в сторону гряды холмов, тянувшихся с юга на север. Они шли чуть наискосок, перекрывая путь, и оставляли только один узкий проход, через который могли пройти в ряд не более десяти всадников. Кавалерия эдуев уже втягивалась в теснину, сбившись перед входом беспорядочной толпой и мешая друг другу.
   -- Что он говорит? - спросил Эмилий, придерживая коня.
   Роукилл медлил с ответом, вглядываясь в вершины холмов и поджав губы. Наконец ответил:
   -- Там кто-то есть... Между деревьями, у прохода...
   -- Кто? Гельветы?
   -- Не знаю...
   Роукилл покачал головой и что-то сказал соплеменнику. Тот час десяток всадников во главе с Эгом исчезли в лесу.
   -- Я приказал им проверить холм, - пояснил он. - Оттуда нас не видно, и мои люди пройдут незамеченными. Если там кто-то есть - они их возьмут, - и усмехнулся. - Если ты не против, конечно.
   Эмилий потянулся к ветке, чтобы отвести её, но Роукилл быстро схватил его руку.
   -- Нас не видно, потому что мы не двигаемся.
   -- До холма триста футов, кругом лес! Разве можно увидеть колыхание одной ветки в этом месиве?
   -- Можно, - не пускаясь в объяснения, коротко ответил Роукилл.
   Ответ не устроил Эмилия, но галлам, привыкшим воевать в лесу, было лучше знать, что делать. А вот когда они выйдут на равнину и встанут боевым строем, тогда он покажет им, что такое римский воин! Аллоброги, несомненно, прекрасные следопыты, но в открытом сражении нужны совсем другие навыки.
   -- Думаешь, там засада?
   -- Скоро узнаем. В любом случае, прежде чем идти через проход, Думноригу следовало проверить холмы и выслать вперёд разведку, или дождаться, когда это сделаем мы, а не лезть с закрытыми глазами в пасть зверю.
   -- Эдуи на своей земле. Они хорошо знают эти места...
   -- Гельветы постоянно воюют с германцами, а те мастера по части засад. Если Думнориг это забыл, то я помню.
   -- А ещё у него жена - гельветка.
   -- Тоже верно, - кивнул Роукилл.
   Тучи между тем сгустились. Полыхнула молния, озарив верхушки деревьев золотистой вспышкой, и где-то далеко прогремел гром. Упали первые капли, редкие и тяжёлые, словно предупреждая, что скоро начнётся гроза. Стало необычайно тихо; подул холодный ветерок, капли застучали чаще и настойчивей, и дождь пошёл сплошной стеной.
   Даже находясь под защитой леса, Эмилий вымок мгновенно. Туника под доспехами потяжелела и прилипла к телу. Чувство было неприятное, хотелось раздеться и отжать её. Он покосился на Роукилла, но тот сидел в седле спокойно и неподвижно. Они были ровесниками, однако сын вождя выглядел и старше, и серьёзнее. И опытнее. Эмилий не покривил бы душой, если признался, что главный в отряде - Роукилл, а вовсе не он.
   Дождь кончился также быстро, как и начался. Последние капли ударили по листве, тучи разошлись, и вновь засияло солнце. Скоротечная весенняя гроза напоила землю и умчалась дальше, по одному ей ведомому пути.
   -- Сейчас я похож на мокрую курицу, - улыбнулся Эмилий. Но Роукилл промолчал и он уже тише добавил. - Впрочем, как и все мы.
   Низкорослые лошадки аллоброгов стояли спокойно и лишь изредка помахивали куцыми хвостами, отгоняя надоедливых мух. Чистокровный лигурийский жеребец Эмилия, наоборот, беспокойно топтался на месте, и всё порывался двинуться вперёд. Декуриону то и дело приходилось сдерживать его пыл, натягивая поводья. Аллоброги недовольно поглядывали на него и презрительно кривили губы. Эмилий делал вид, что не замечает этих взглядов.
   Кавалерия эдуев вдруг заметалась и начала поворачивать. С холмов, окружавших проход, полетели стрелы; они безошибочно находили цель в плотной массе всадников, с одинаковым хладнокровием поражая и людей, и коней. Эмилию уже доводилось видеть панику, но то был враг. Сейчас бежали свои. В страхе эдуи сталкивались, топтали друг друга и ослеплённые ужасом мчались назад. Гибли не столько от стрел, сколько от собственной глупости.
   Роукилл пронзительно свистнул, и аллоброги сорвались с места. Эмилий дёрнул поводья, посылая жеребца вперёд, и едва успел пригнуть голову, чтобы не удариться о толстый буковый сук. Продираться сквозь лес ему было труднее. Он единственный из всех был вооружён копьём и большим круглым щитом. Щит пришлось подвесить к седлу на круп коня, а копьё опустить вниз и выставить перед собой, чтобы оно не цеплялось за деревья и ветви. Лигуриец тоже не был рождён для скачек по лесу, где между двумя деревьями не всегда мог пройти даже человек, поэтому на холм Эмилий поднялся последним.
   Возле самого обрыва лежали два трупа.
   -- Это бойи, - кивая на них, сказал Роукилл. - Остальные ушли.
   Над трупами склонился Эг. Он вытащил из-за пояса короткий нож с широким лезвием и принялся хладнокровно отрезать головы.
   -- Что он делает?! - нервно дёрнулся Эмилий.
   -- Он убил, его добыча, - равнодушно ответил Роукилл.
   Эмилий отвернулся, варвары - они и есть варвары.
   Сразу за холмами местность понижалась, а лес расступался в стороны, дробясь на небольшие рощицы. Не далее, чем в пяти стадиях, он увидел отряд всадников, около двухсот человек, быстро удаляющихся по дороге на северо-запад.
   -- Враг отступил, но мы должны остаться здесь, - глядя им в след, сказал Эмилий. - Скоро подойдут легионы и выставят заставу. Потом мы сможем двинуться дальше.
   Роукилл лишь пожал плечами.
  
   3
  
   Юлий Цезарь, проконсул Рима и наместник Галлии - Ариовисту, царю свебов и другу римского народа:
   Приветствую тебя, Ариовист, славный сын своего народа. Всего неделю тому назад ставил я тебя в пример своим помощникам, как правителя справедливого и сострадательного в отношении покорённых народов. Но дошли до меня слухи, что не всё так гладко в контролируемых тобой землях. Некоторые галлы жалуются на произвол, творимый твоими наместниками, и не знаю: ведомо ли тебе то или нет? Волнения в одной части Галлии могут перекинуться и на другую, то есть туда, где власть принадлежит Риму, а это не выгодно ни мне, ни тебе. И дабы не случилось непредвиденного, предлагаю тебе, Ариовист, встретиться со мной для решения важных для нас обоих вопросов в любом выбранном тобой месте, равноудалённом от тебя и меня.
   Гай Юлий Цезарь, проконсул Рима.
  
   Ариовист, царь свебов и галлов - Юлию Цезарю, наместнику римскому:
   Удивлён я твоим посланием и поражён, и если б не старая наша с тобой дружба посчитал бы его оскорблением. Когда бы мне что-то нужно было от тебя, то я бы к тебе и пришёл. И не стал бы расточать любезности, подчас лживые, а говорил бы прямо и открыто. Дружба тем и славиться, что не терпит обмана. Но раз тебе нужно что-то от меня, то ты ко мне и приходи, и говори так же честно и открыто. Пишешь ты, что галлы жалуются на моё правление. Но в своих землях властен только я, и только мне решать, что делать и как править своим народом. А если есть у кого жалобы, то пусть ко мне обратится, а я подумаю как ему помочь. И вообще, какое тебе, римскому наместнику, дело до МОЕЙ Галлии? Я же не вмешиваюсь в дела твоей Провинции. Не вмешивайся и ты в дела моего государства. А с жалобщиками я разберусь, чтобы дальше не докучали они тебе своими разговорами.
   Ариовист, царь.
  
   Письмо больше походило на вызов, чем на дружеское послание. Цезарь ещё раз перечитал его, внимательно обдумывая каждое слово, особенно то, что было написано между строк, и положил на столик. Раньше Ариовист не позволял себе ничего подобного. Стоило только намекнуть, что дела его не совсем вяжутся с политикой Рима и вроде бы как необходимо попридержать свои амбиции, как он тут же начинал мило улыбаться и петь хвалебные песни сенату и каждому сенатору в отдельности. Теперь, видимо, почувствовал силу, либо в самом деле появилось что-то, о чём Цезарь не знал. Разведка сообщала, что на соединение к нему идут очень крупные силы свебских вождей, но вряд ли дело только в этом. Скорее всего, за его спиной стоит кто-то из Рима, кто-то, кто очень не заинтересован в успехах Цезаря в Галлии. Этот "кто-то", несомненно, человек властный и любящий власть, умный, дальновидный и оперирует достаточно большим капиталом, чтобы держать в руках сенат, покупая нужное себе решение. Бесплатно сейчас даже мышь в мышеловке не пискнет. Цезарь перебрал в уме несколько имён. Богатых людей в Риме всегда хватало, один Красс чего стоил. Но Красс против него не пойдёт, по крайней мере, сейчас. Цезарь нужен ему. К тому же Красс, не смотря на все его недостатки, никогда не отказывался от данного слова. Он мог подсунуть покупателю гнилой товар, мог обсчитать на пару сестерциев при выдаче миллионного займа или оттяпать кусок земли у зазевавшегося соседа, но он никогда не предавал своих союзников. Заключив договор с Помпеем и Цезарем, Красс скорее позволит ограбить себя, нежели нарушит обещание.
   Нет, Красс против него не пойдёт. Этот противник, а скорее противники без сомнения крепко связаны с оптиматами и даже сами входят в эту партию. В противовес триумвирату - Цезарь, Красс, Помпей - они создали свой триумвират или что там ещё. И это они сейчас ссылаются с Ариовистом и кроме обещаний наверняка снабжают его оружием и деньгами. Без их поддержки и подсказок вождь германцев никогда бы не решился пойти на конфликт с Римом.
   Цезарь вспомнил свою первую и единственную встречу с Ариовистом. Тогда оба они были молоды, оба мечтали о славе и оба верили, что станут вождями своих народов. Цезарь только начинал политическую карьеру, а германец скитался по миру, пережидая, когда улягутся распри в его родной стране. Познакомились они на играх в Большом цирке, куда Ариовиста привёл Корнелий Долабелла, желавший показать дремучему варвару настоящую цивилизацию. Цезарь как раз готовил судебный процесс против Долабеллы и чтобы получше узнать будущего противника завёл разговор с его гостем. О Долабелле германец ничего рассказать не мог, просто не знал, и процесс Цезарь благополучно проиграл, зато он много узнал о самих германцах, об их жизни, нравах и обычаях. Уже тогда Ариовист показался ему человеком незаурядным, способным на серьёзный поступок. Он был немного старше римлянина и очень сильным. Однажды в термах Ариовист показал ему несколько приёмов владения мечом. Меч жил в его руках, извивался змеёй, порхал быстрокрылой птицей и рубил тренировочный столб яростно и беспощадно. Кто-то из бывших трибунов, присутствовавших в палестре, сказал, что столб не человек, ни увернуться, ни сдачи дать не может. Ариовист предложил говоруну взять второй меч и повторить свои слова. Трибун отказался. Цезарь считал себя неплохим рубакой, о чём о чём, а о войне он знал не понаслышке, но после этого урока понял насколько беспомощен в сравнении с германцем. Они провели вместе несколько дней, а перед расставанием поклялись помнить друг друга и оказывать помощь, когда кто-то из них будет нуждаться в этом. Уже став консулом, Цезарь присвоил германцу высокое звание "друга римского народа", что для варварских народов было большой честью.
   Ариовист без сомнения был прирождённым лидером. Умным и цепким, из той категории вождей, которым если что попало в руки назад уже не возьмёшь. Вторгнувшись в Галлию, он не мог не понимать, что рано или поздно ему придётся столкнуться лбами с Римом, только вряд ли он предполагал, что сталкиваться он будет со своим старым другом. Этого ему явно не хотелось, потому и прислал не прямой вызов, а предупреждение: не лезь!
   Ломать голову и вычислять, кто же его скрытый враг, Цезарь не стал. Когда-нибудь тот всё равно себя проявит и тогда всё станет ясно. Боятся его тоже не стоило. Этот враг силён лишь в Риме, здесь, в Галлии, он ничего сделать не сможет, будь у него хоть десять Ариовистов. Политика вещь тонкая, одной грубой силой в ней ничего не добьёшься, нужно и головой немного думать...
   Цезарь посмотрел на Оппия, безмятежно развалившегося на его кровати - вот уж кому наплевать на всю политику - и кивнул изготовившимся писцам. Продиктовав быстро несколько писем, он запечатал их личной печатью и передал гонцу. Все письма адресованы были в Рим; гонец спрятал их в непромокаемую дорожную сумку и вышел.
   Кроме Цезаря и писцов в палатке находились князья союзных галльских племён. Ожидая, когда Цезарь освободится, они вполголоса переговаривались между собой, пытаясь догадаться, зачем проконсул вызвал их. Среди эдуев не было только Думнорига. Цезарь ли его не пригласил или тот сам не смог прийти, никто не знал. Оставалось только гадать да разглядывать голые стены палатки.
   Убранство палатки не отличалось той роскошью, какой любили окружать себя Помпей и Лукулл. Из мебели в ней были лишь стол, два стула и узкая походная кровать, покрытая грубым холстом. Ни пиршественных лож, ни дорогих украшений, ни шкафов с одеждой. Всё по военному просто и без излишеств. В центре стоял небольшой мраморный алтарь для возжигания благовоний и бескровных жертв. Цезарь, никогда не обнаруживавший в себе тяги к роскоши, в лагере окружал себя ещё меньшими удобствами, чем дома. Освещали палатку масляные светильники, крепившиеся прямо к деревянным колонам, что поддерживали крышу. Эти светильники, выполненные в виде обычных чаш, когда-то принадлежали Марию, и Цезарь очень дорожил ими.
   Покончив с делами, Цезарь отпустил писцов и встал. На нём была тесная тога без складок с широкой пурпурной каймой, подчёркивающая его высокое положение. Тога считалась официальной одеждой. Цезарь надевал её только в особых случаях, когда того требовал этикет и для переговоров с варварами, желая таким образом обозначить разницу между ними и собой. В повседневной жизни он предпочитал военный доспех или солдатский плащ, накинутый прямо на тунику.
   Диктуя письма, Цезарь украдкой поглядывал на галлов. Князья эдуев стояли отдельно от прочих, и вид у них был будто у не выучивших урок школьников. Те тоже обычно стоят склонив головы, хмуро глядя на учителя из-под насупленных бровей, и всё ждут, когда он достанет розги и велит задрать платье. Значит, знали свою вину. Дивитиак даже отвернулся, уткнувшись глазами в кожаный полог палатки. Ещё бы, он старший, с него и спрос особый.
   Сложив руки на груди, Цезарь повернулся к эдуям и спросил тихим голосом:
   -- Где хлеб? - В голосе прозвучали металлические нотки, от чего всем стало неуютно.
   Эдуи молчали, неловко переминаясь с ноги на ногу.
   Цезарь не повторил вопрос, он просто стоял и ждал. Наконец, не выдержав напряжения, вперёд шагнул Дивитиак. Он был облачён в длинную до паха кольчугу с широким посеребрённым оплечьем, опускавшимся до середины груди мелким кружевом, и воротом, защищавшим верхнюю часть спины. Галльские кузнецы славились своим мастерством. Каждое колечко, размером меньше ногтя на мизинце, сплеталось с соседними так, что почти не было видно щелей, создавая впечатление сплошного чешуйчатого доспеха, но при этом не стеснявшего движений. Римские легионеры тоже носили кольчуги, но не такие роскошные. Из-под кольчуги выглядывал подол каракалы, ложившейся на широкие кожаные штаны двумя красными лепестками. На плечи был накинут плащ из тонкой красной материи, сколотый под подбородком золотой булавкой.
   -- Хлеб собран, Цезарь, - ответил Дивитиак, нервно теребя длинный ус. - Он собран и готов к отправке...
   -- Я уже слышал это! - перебил его Цезарь. - Вчера, позавчера, две недели назад! Одно и то же: "собран", "готов". Я не спрашиваю, готов ли хлеб, я спрашиваю, где он?! Продовольствие на исходе, через несколько дней раздача зерна. Чем, по-вашему, я буду кормить солдат? Вашими обещаниями?
   Дивитиак не ответил, лишь ниже склонил голову.
   -- Между тем, - продолжал Цезарь, - эту войну я начал по вашей просьбе. Гельветы не угрожают границам Рима, и я мог бы остаться в Провинции. Но я внял вашим мольбам, вступил в бой с вашими врагами, рискую жизнями римских граждан, а вы, вместо того, чтобы оказать содействие, мешаете мне и отказываетесь выполнять условия договора! Что это: невольная ошибка или злой умысел? Что я должен думать? Что меня предали?
   Эдуи заволновались. Но глухой ропот в их рядах не нашёл поддержки среди князей других племён.
   -- Это не так, - повышая голос, заговорил Дивитиак. - И ты сам знаешь это, Цезарь! Эдуи всегда были и останутся самыми верными союзникам Рима! Хлеб действительно собран, и уже давно. Только... - Он оглянулся на соплеменников и уже тише продолжил. - Цезарь, есть люди, которые препятствуют его доставке в твой лагерь. Они пугают народ и говорят, что, разгромив гельветов, римляне обратятся против эдуев. Их голоса раздаются тем громче, чем успешнее ты ведёшь войну, и люди верят им. Мы не в силах справиться с ними. Никто из нас не может идти против своего народа...
   Цезарь знал, что среди эдуев есть вожди недовольные его приходом в Галлию, и даже знал их имена. И знал, кто их поддерживает. Слухи о предательстве давно витали по лагерю. Они просочились даже в Рим, и сенат настоятельно требовал от него скорейшего завершения войны и возврата в Провинцию. Цезарь понимал беспокойство сената. Успешные действия в Галлии лишь увеличивали его силу, а отцам-сенаторам не нужен был сильный Цезарь. Им хватало одного Помпея. Что же касается галлов, то реальной опасности с их стороны они не видели никакой.
   -- Ладно, - кивнул Цезарь. - Ты, Дивитиак, останься. Остальные могут идти.
   Дождавшись, когда князья и легаты ушли, Цезарь вновь обратился к эдую.
   -- Думнориг?
   -- Что? - вздрогнув, переспросил Дивитиак.
   -- Тот, кто мешает доставке хлеба и мутит народ - Думнориг? - Цезарь сдвинул брови. - Можешь не отвечать. Я подозревал, что кто-то сообщает гельветам о моих планах. Чувствовал... Будто они вместе со мной составляли план кампании... Сначала я думал, что это кто-то из аллоброгов. Не остыли ещё, свежие раны, свежие обиды... А потом понял: единственный человек, кто мог провести гельветов через земли секванов - Думнориг! Твой брат, Дивитиак. - Цезарь резко отпрянул от стола и крикнул. - Часовой!
   На зов явился центурион преторианской когорты, дежуривший у входа. Из-за его спины выглядывали двое легионеров.
   -- Разыщите князя Думнорига и приведите ко мне. Немедленно!
   Дивитиак рухнул на колени.
   -- Цезарь... прошу тебя...
   -- Встань, Дивитиак, не позорь себя. Я знаю, насколько ты предан Риму. Но брат твой - изменник и вор, и наказание будет по заслугам его!
   Дивитиак осел. На глаза навернулись слёзы, крупные, как горошины. Поседевшие в боях мужчины плачут не часто, но если плачут - значит на то есть веские причины.
   -- Когда отец умирал, он сказал так: "Ты старший в роду, Дивитиак. Люби мать, береги брата. Теперь ты в ответе за них перед богами!". Помилуй, Цезарь! Я не усмотрел, моя вина! Меня и наказывай! А брата отпусти...
   -- Встань, Дивитиак, - повторил Цезарь, - не тебе передо мной на коленях стоять. Встань!
   Дивитиак поднялся и провёл ладонью по лицу, вытирая слёзы.
   Полог палатки распахнулся, и легионеры ввели Думнорига. Сзади стоял центурион, приставив к шее эдуя меч.
   Думнориг не сопротивлялся. Он затравленно озирался и часто моргал. Видимо подняли с постели. Увидев Дивитиака, он дёрнулся к нему, но солдаты поставили его на место.
   -- Брат!..
   Цезарь в упор посмотрел на него и сказал:
   -- Ты доставлен сюда по моему приказу на мой суд!
   -- На колени! - тут же прошипел центурион.
   Солдаты завели руки князя за спину и резко подняли вверх. Вскрикнув от боли, Думнориг опустился на пол.
   Они были похожи - Дивитиак и Думнориг. Тот же овал лица, те же глаза, та же осанка. Вот только один из них служил Риму верой и правдой, а другой нёс в себе зло. Зло надо наказывать. Цезарь посмотрел на Дивитиака, но тот отвернулся, глядя в тёмный угол палатки.
   -- Думнориг, ты обвиняешься в измене Риму и мне, его наместнику! - произнёс Цезарь громко и торжественно. - Признаёшь ты свою вину?
   -- В чём меня обвиняют? - прохрипел Думнориг, приподнимая голову.
   -- Ты обвиняешься в том, что провёл гельветов через земли секванов! Ты выдавал им наши планы, задерживал доставку продовольствия! Каждого из этих обвинений достаточно, чтобы казнить тебя согласно законам военного времени! Можешь ты сказать что-то в своё оправдание?
   Думнориг глубоко вздохнул и попытался подняться, но солдаты сильнее выкрутили руки и он, охнув, вновь опустился на колени.
   -- Я не присягал Риму, - наконец прошептал он.
   Центурион развернулся и ударил его ладонью по лицу.
   -- Цезарь! - воскликнул Дивитиак и обернулся к Думноригу. - Заклинаю тебя, брат, именем нашего отца! Смирись!
   -- Не упоминай имя отца, он был галлом, - сплёвывая кровь на пол, твёрдо произнёс Думнориг.
   -- Молчи, безумец!..
   Спектакль затягивался. Цезарь с самого начала не собирался казнить Думнорига. Это могло повлечь за собой волнения среди эдуев. Он лишь хотел припугнуть его. Но проклятый эдуй видимо мечтал о лаврах народного героя.
   -- Цезарь! - вновь воскликнул Дивитиак. - Он смириться! Он уже смирился! Он понял свою ошибку и не повторит её больше! Брат, ответь!
   Думнориг молчал.
   -- Хорошо, - кивнул Цезарь. - Из уважения к тебе, Дивитиак, я прощаю твоего брата. Но только на этот раз!
   Солдаты рывком подняли Думнорига на ноги и вывели из палатки. Дивитиак вышел следом.
   Цезарь сел на стул и устало вздохнул. Тога под мышками промокла от пота. Сколько же надо иметь нервов, разговаривая с этими варварами.
   -- И это только начало, - словно угадав его мысли, съехидничал Гай Оппий. Он всё так же лежал на кровати и смотрел в потолок.
   -- Шёл бы ты к себе, - отмахнулся Цезарь. - Время за полночь, на рассвете выступаем.
  
   Прежде чем войти в палатку, Эмилий подозвал раба и сказал, кивая на коня:
   -- Этого в табун. Приведи ко мне того рыжего мерина, что я купил на прошлой неделе. Потом сходишь к оружейникам и принесёшь лук и два колчана стрел с широкими наконечниками. Понял? Только обязательно с широкими.
   Раб коротко кивнул и побежал исполнять приказ хозяина.
   -- Эй, Луций, а ты стрелять-то умеешь? - услышал он насмешливый голос.
   Эмилий делил палатку вместе с тремя другими декурионами. Один из них сейчас стоял в проходе и улыбался.
   -- Уж в тебя-то как-нибудь попаду, Марк.
   -- Тогда заходи.
   В палатке стояли четыре койки и стульчик, служивший одновременно столом. Когда было необходимо, сверху на него клали щит и накрывали плащом вместо скатерти. Просто и удобно.
   Эмилий вошёл внутрь и лёг на свою койку не снимая доспехов. Усталость тяжёлым грузом давила к земле, он вытянулся и закрыл глаза.
   -- Ты хоть меч отстегни, - участливо предложили ему.
   -- Сейчас, полежу немного и встану.
   -- Есть будешь?
   -- Ага... Позже...
   Говорить не было сил. Аллоброги окончательно доконали его. Тело ныло, отдаваясь болью в каждой мышце. Целый день они носились по холмам, высматривая гельветов, и один раз едва не угодили в засаду. Хорошо Эг заметил сломанную ветку и насторожился. Иначе лежать ему не на кровати, а на травке возле того овражка. Повезло. Теперь там лежат гельветы.
   Перед глазами поплыли зелёные круги, большие и блестящие, как яблоки из домашнего сада. Сочные, крепкобокие. Раньше они с братом и сестрой сами их собирали. Рабов близко не подпускали. Когда корзинки наполнялись доверху, мать выходила на крыльцо и давала каждому по сладкой булочке... У сестры теперь свой сад, сам он в Галлии, а брат ещё три года назад уплыл в Египет и с тех пор о нём ни слуху, ни духу. Мать тревожится. Выпадет свободный денёк, надо будет черкнуть ей пару строк... А как хорошо спалось под яблоньками! Утром мать подойдёт, положит ладонь на лоб и осторожно так говорит: "Луций, вставай...".
   -- Луций, вставай! Слышишь? Да поднимайся же ты!..
   Кто-то беспощадно тряс его за плечо. Эмилий резко вскочил и недоумённо замер. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, где он находится.
   -- Марк, ты? Что случилось? Галлы? - разом выпалил он.
   -- Галлы, только не те. Выйди, к тебе там пришли.
   Преодолевая искушение послать Марка, а вместе с ним и всех галлов куда подальше, Эмилий вышел из палатки и посмотрел вверх. Огромное полотнище неба, усеянное мелкими искорками звёзд, казалось глубоким и бескрайним, как Наше море. И таким же таинственным. А звёзды, что сладкоголосые сирены, призывно блестели и манили к себе. Нырять в такое море - смерти подобно, и Эмилий отвернулся.
   В двух шагах от палатки стоял Роукилл. В ночной темноте Эмилий не видел его лица, но догадался, узнав аллоброга по высоченному росту и широкому золотому ожерелью - торквату - отражавшему свет далёких звёзд.
   -- Чего тебе? - недовольно пробурчал он.
   -- Собирайся, отправляемся за новыми головами.
   Эмилий зевнул.
   -- Твоя идея или Консидия?
   -- Цезаря. Через час три легиона выходят из лагеря. Наша задача разведать путь и в случае чего прикрыть их. У тебя пять минут.
   Декурион покачал головой. С этой войной ни днём покоя, ни ночью, уж и забыл, когда последний раз спал по нормальному. Он пинками поднял раба, есть хоть на кого досаду выплеснуть, и отправил за конём. Глупый раб спросонок долго не мог понять, чего от него хочет хозяин и всё таращил круглые глаза на мерцавший у входа в палатку факел. Эмилию пришлось взять его за плечи и хорошенько встряхнуть. Наконец после третьего или четвёртого раза он понял, что от него требуется, и побежал в загон.
   Мохнорылый мерин, на которого Эмилий поменял своего лигурийца, оказался лошадкой с характером. Пока надевали седло, он стоял спокойно, но стоило декуриону сесть на него, как он тут же начал брыкаться и трясти задом. Эмилий несколько раз ударил его плетью по морде, и мерин успокоился, уныло опустив голову.
   -- Я тебе покажу, собачий корм, кто из нас хозяин!
   Из лагеря выехали, когда до рассвета оставалось ещё добрых два часа. Декурион с трудом различал силуэты всадников, таких же чёрных, как и сама ночь. Что творилось дальше, он даже не брался гадать. К счастью, аллоброгов эта темнота нисколько не смущала, они и ночью видели не на много хуже, чем днём.
   Перед воротами стояли походные коробки когорт, готовые отправиться вслед за конницей. Солдаты шли налегке, взяв с собой только небольшой запас продовольствия. Впереди у самых ворот Тит Лабиен и Цезарь обговаривали последние детали операции. В свете факелов их лица казались высеченными из мрамора. Проезжая мимо, Эмилий поднял правую руку, приветствуя полководца, и Цезарь ответил ему кивком головы. На душе посветлело.
   Сразу за воротами ночь становилась ещё чернее, если такое вообще было возможно. Единственное, что Эмилий смог рассмотреть, это круглые шапки холмов, чётким контуром обозначенные на фоне звёздного неба. Целиком положившись на чувства аллоброгов, он опустил голову на грудь и задремал.
   До рассвета проехали около пяти миль. Когда слегка развиднелось, Роукилл указал на высокий холм с плоской вершиной и сказал:
   -- Осмотрим его. Только осторожно, гельветы где-то рядом.
   -- Ты их что, чуешь?
   -- Дымом пахнет.
   Эмилий потянул воздух носом, но ничего не почувствовал.
   Холм имел форму дуги, внутренней частью обратившись на юго-запад, к римскому лагерю. Подъём был достаточно прост; лишь с той стороны, где он смотрел на восток, склон у подошвы слегка обрывался, обнажая рыжие пласты глины. На вершине, поросшей мелким редколесьем и кустами, смогли разместиться все три легиона, и ещё осталось достаточно места, чтобы разместить другие три.
   Роукилл и Эмилий осторожно прошли к северному склону и встали, укрывшись за молодыми ёлочками. Отсюда открывался великолепный вид на равнину, простиравшуюся до самого горизонта. В трёх милях от холма находился лагерь гельветов - беспорядочное нагромождение шалашей и палаток за стеной выстроенных по кругу телег. Табуны лошадей и стада домашнего скота беспечно бродили по равнине за линией этого круга, мирно пощипывая травку. Между холмом и лагерем синей лентой извивалась безымянная речушка, приток Арара. Левее виднелись обугленные останки небольшой деревни.
   Лагерь тонул в дыму тысяч костров: гельветы варили пищу, готовились в дорогу. Люди с муравьиным беспокойством сновали по становищу, разбирали палатки, паковали вещи, впрягали волов в телеги.
   -- Если Цезарь задумал напасть на гельветов, - тихо заговорил Роукилл, - то сейчас самое время.
   Легионы Лабиена выстроились несколькими колоннами, готовые по первому сигналу ринуться в бой. Солнце поднималось всё выше и выше, но сигнала не было. Сам Лабиен стоял чуть в стороне от когорт и, скрестив руки на груди, смотрел под ноги. Рядом бил копытом боевой конь и нервно всхрапывал.
   -- Мы так целый день простоим, - раздражённо прошипел Роукилл. - Ещё четверть часа, и наш приход сюда потеряет всякий смысл.
   -- Начальству видней, - пожал плечами Эмилий.
   Гельветы загрузили телеги и широким потоком двинулись на запад. Впереди и в арьергарде шли вооружённые отряды, в середине старики, женщины, дети и обоз. После себя переселенцы оставляли лишь голую вытоптанную землю.
   Сигнал так и не поступил. К полудню, когда гельветы уже исчезли из виду, прибыл гонец от Цезаря с приказом идти на север к Бибракте.
   Легионы Цезаря и Лабиена соединились на равнине и направились к столице эдуев. Лёгкую кавалерию испанцев и аллоброгов на этот раз оставили в арьергарде прикрывать тылы. Насколько можно было судить, Цезарь либо отказался на время от преследования противника, чтобы пополнить запасы продовольствия, либо решил применить какую-то новую тактику.
  
   4
  
   Войска шли тремя колоннами, пустив впереди себя обоз. Пыль и кусочки истерзанной травы ветер сносил назад и в сторону, к длинной череде холмов, тянувшихся по левому флангу. Эмилий благодарил богов, что весь этот мусор летел не на них; нет ничего хуже, чем идти в арьергарде и глотать после других всякую дрянь. Высоко в небе он заметил силуэт одинокой птицы. Орёл, а может коршун. Распластав крылья, птица плавно парила над землёй, завершая широкий круг.
   -- У тебя новый конь? - спросил вдруг Роукилл, оглядывая мерина.
   -- Что, только заметил? - усмехнулся Эмилий.
   -- Нет, ещё ночью. Твой длинноногий жеребец для равнины подошёл бы больше... Но всё равно хороший конь.
   Мерин, словно поняв, что говорят о нём, навострил уши.
   -- У меня и оружие новое, - похвастался Эмилий. Он достал лук и продемонстрировал его аллоброгу.
   -- Лук - оружие мужчин, им надо уметь пользоваться.
   Эмилий резко развернулся, выхватил стрелу и выстрелил почти не целясь. Шагах в двадцати от них жалобно пискнул сурок. Аллоброги зацокали языками, выражая одобрение, и, кажется, впервые за всё время посмотрели на него с уважением.
   Пришпорив коня, Эмилий подъехал к торчащей из земли стреле, выдернул её и высоко поднял над головой, демонстрируя нанизанное на древко тельце зверька.
   -- Удачный выстрел. Повезло, - сдержанно похвалил Роукилл.
   -- Кому повезло? - спросил Эмилий. - Мне или сурку?
   -- Ну-у, на счёт сурка я не уверен, - протянул Роукилл и улыбнулся. - Где так научился?
   -- В школе.
   -- Хорошая школа. Когда мой сын подрастёт, я тоже пошлю его учиться... Может быть, даже в Рим.
   Эмилий недоверчиво посмотрел на галла. Зачем варвару учиться? Внешне Роукилл походил на самого что ни на есть закостенелого дикаря. Он носил кожаную безрукавку, отороченную по краям волчьим мехом, и широкие холщовые штаны. Руки от запястий до плеч украшала странная татуировка из каких-то кривых линий, непонятных знаков и фигурок животных очень искусно переплетённых между собой. Красиво, но бессмысленно. На бицепсах красовались широкие кольца-браслеты, начищенные до солнечного блеска. Если его сын появиться в школе в таком виде, то его просто поднимут на смех и тут же укажут на дверь...
   Слева из-за холмов вдруг вынырнул отряд кавалерии, никак не меньше тысячи человек. Кони мчались галопом, вытягиваясь в длинную цепь и образуя клинья по флангам и в центре. Друзья так не ходят. Да и не могло быть друзей в той стороне. Кавалерия эдуев пылила где-то впереди, прикрывая обоз, а испанцы шли рядом.
   Роукилл приложил ладонь ко лбу, защищая глаза от солнца, и некоторое время молча вглядывался в потревоженную всадниками равнину.
   -- Гельветы, - наконец уверенно произнёс он.
   -- Гельветы? - переспросил Эмилий. - Откуда они взялись?
   -- Прошли вдоль холмов, с той стороны. - Голос галла звучал спокойно, даже буднично, как у стороннего зрителя. - Ничего серьёзного, обычный налёт.
   -- Чего же мы ждём?
   -- Приказа. Ты здесь старший?
   Последние слова Роукилла легли на душу неприятным осадком. Старшим он считался лишь официально, постольку-поскольку. А настоящим командиром всегда был Роукилл... Эмилий в уме прикинул соотношение сил: двести аллоброгов и пять сотен испанцев. Разница не в их пользу, но не существенная, он знал случаи, когда и меньшим числом разбивали многочисленного противника. Бывало, конечно, и наоборот, но тут уж не угадаешь... Он кивнул сопровождавшему его на походе трубачу и потянулся за луком.
   Глухо протрубил боевой рог аллоброгов, предупреждая растянувшиеся вдоль дороги турмы о появлении чужаков. Конница принялась разворачиваться; фланги поменялись местами, и те, кто теперь оказался справа, придержали лошадей, чтобы центр и левый фланг догнали их и выровняли линию. После этого прозвучал второй сигнал, и конная лава, медленно набирая скорость, пошла вперёд.
   До гельветов было около полумили, места для разгона хватало. Подгоняя мохнорылого, Эмилий изготовил лук к стрельбе и проверил, легко ли выходят стрелы из колчана. Аллоброги тоже достали луки и ехали, опустив поводья, управляя лошадьми одними коленями. Испанцы изготовились метать дротики. Кроме этого они были вооружены небольшим круглым щитом и коротким тяжёлым мечом - фалькатой. Удар такого меча рубил человека надвое вместе с доспехом. Однажды на тренировке Эмилий видел, как они им работают. На невысокий постамент ставили дубовую чурку, и всадник на полном скаку рубил её пополам. Иногда вместе с постаментом. Он сам пробовал, но к такому оружию нужна долгая привычка. Фальката была короче римского меча, используемого в пехоте, и имела не прямое лезвие, а плавно изгибалась внутрь и заканчивалась тонким острым кончиком. У основания меч был достаточно узок, но к середине сильно расширялся, словно топор. Страшное оружие.
   Расстояние между противниками сокращалось. Пропел боевой рог кельтов, и аллоброги дали первый залп. До гельветов было ещё далековато, но всё же несколько лошадей споткнулись. Аллоброги всегда били залпом, дружно. В этом и заключается тактика конных лучников. Когда в тебя летит одна стрела - это не так страшно. Но если воздух звенит от сотни стрел, становится не просто страшно - жутко. Особенно когда в упор, и знаешь, что увернуться невозможно. Потом всадники обычно рассыпались, отходили назад и вновь мчались на врага, посылая стрелу за стрелой. И так до тех пор, пока строй противника не разваливался, после чего в ход шли мечи...
   Гельветы ответили тем же. Но били они по испанцам, видимо тоже были наслышаны про фалькаты.
   Аллоброги успели дать ещё три залпа. Гельветы выдержали, хотя почти весь центр их провалился. Выхватив меч, Эмилий гнал коня именно туда, в центр, ударить по расстроенным рядам, пока не пришли в себя, не собрались! Разорвать пополам линию, опрокинуть, обратить в бегство и добивать уже в спину!
   Конные лавы неудержимо неслись навстречу друг другу. Земля гудела под ударами лошадиных копыт. Из глотки на волю рвался дикий крик, и даже не крик, а вопль, потому что страшно было вот так молча сближаться с врагом, не видя перед собой ничего, кроме плотной стены железа. И трудно было удержаться, чтобы не дёрнуть поводья, не отвернуть и не броситься назад.
   Последний шаг - и конные лавы сшиблись: раздался треск, долгим эхом прокатившийся по равнине, в панике забились опрокинутые наземь кони. Где-то совсем рядом Эмилий услышал шелестящий свист опускающегося меча, но мохнорылый пронёс его дальше и лезвие лишь слегка задело кольчугу. В следующее мгновение он уже столкнулся с огромным галлом. Тот кричал и крутил мечом, стараясь дотянуться до его головы. Раз за разом Эмилий отражал удары. Мохнорылый сцепился с чужой лошадью, впившись зубами в её шею, и всё норовил встать на дыбы. Декурион с трудом держался в седле, ухватившись одной рукой за луку, а галл всё бил и бил, целя в лицо. Потом он вдруг исчез и на его месте возник другой. Эмилий едва успел уклониться от разящего удара и тут же ударил сам, снизу в живот. Меч податливо пошёл вперёд, галл согнулся пополам и боком вывалился из седла. Есть! Победа! Но радоваться не было времени, мохнорылый уже мчал его дальше, к следующему противнику.
   Сколько продолжалась рубка, Эмилий не знал. Может миг, может вечность. Но в какой-то момент он почувствовал - гельветы дрогнули. И побежали. Окрылённый успехом, он дёрнул поводья и погнал коня вслед за бегущими. Рубить! Бить в спины, если бояться встать лицом к противнику!..
   Гельветы вдруг расступились и конные сотни испанцев и аллоброгов ударились о сплошную линию щитов. И сломались, как штормовая волна о каменный мол. Пехота галлов наступала молча, выставив перед собой длинные копья и опрокидывая всё на своём пути. Победа тут же обернулась поражением. Всадники разворачивались и что было духу мчались назад, под защиту собственной пехоты. Вдогонку им полетели стрелы.
   Вот когда Эмилий пожалел, что отправил лигурийца в обоз. Тот не скакал - стелился над землёй подобно птице. Мохнорылый же двигался тяжело, в раскачку, и не просто медленно, а очень медленно. По крайней мере, так ему казалось. Он всё ждал: вот, сейчас ударит - и сжался, уткнувшись лицом в гриву коня. Если выживу, обязательно напишу письмо матери... Нет, даже два. И сестре...
   Только отступив под защиту легионов, Эмилий вздохнул с облегчением. Он оглянулся. Роукилл был здесь, Эг тоже. От двух сотен аллоброгов осталось не более половины. Значит здорово их потрепали.
   Он спрыгнул на землю и осмотрел коня. Серьёзных ран не было, несколько укусов да длинный порез на крупе.
   -- Эх, ты, скакун мой, - сказал Эмилий, ласково похлопывая мерина по шее.
   Мохнорылый кивнул и осторожно ткнулся влажными губами в щёку человека.
  
   Эмилий не мог видеть того, что было видно со стороны. Из-за холмов медленно вышла тяжёлая пехота гельветов и двинулась следом за кавалерией. На обычный набег это уже не походило. Пеших было не менее пятнадцати тысяч, а со стороны равнины подходили новые отряды. Цезарь тот час велел легионам занять ближайший холм и построиться в боевой порядок. Два легиона он отправил на вершину холма и приказал разбить лагерь. Туда же ушёл обоз. Вспомогательные когорты встали позади, чтобы прикрыть строителей лагеря от атаки с тыла. Оставшиеся четыре легиона выстроились на середине склона в три линии.
   Кавалерию эдуев Цезарь поставил за спинами солдат ближе к левому флангу, а свой штаб перевёл в центр, откуда место предстоящей битвы просматривалось лучше всего. Первой мыслью было разбить лагерь и увести легионы за частокол, не ввязываясь в серьёзное сражение. Пусть гельветы, если так хочется, лезут на укрепления. Потом, когда порыв их иссякнет, можно будет выйти в поле, собрать легионы в кулак и мощным ударом добить ослабленного противника. Спокойно и без риска. Но, глядя на разворачивающийся строй противника, Цезарь понял: не успеть! Не успеют легионеры возвести должным образом укрепления, и придётся вводить резервные когорты одну за одной в бой на помощь легионам прикрытия. Слишком уж большой перевес имел враг.
   Гельветы надвигались на холм широким фронтом, и было в этом движении что-то неотвратимо ужасное, как в огненном вихре, когда тот накатывается на город, и нет возможности ни убежать, ни свернуть в сторону, ни остановить этот неукротимый порыв. Остаётся только ждать и надеяться на чудо. Численностью гельветы превосходили римлян почти втрое. От разнообразия знамён и штандартов рябило в глазах. Испанцы и аллоброги ударились об эту стену и в панике повернули вспять, а гельветы, казалось, даже не заметили этого соприкосновения.
   Цезарь сцепил руки. Сердце кольнуло недобрым предчувствием. А сможет ли он победить ЭТУ силу? Или хотя бы остановить? Но тут же погнал прочь все сомнения. Сомневаешься - не дерись, а вышел драться - не сомневайся. Он верил в себя и в свои легионы. А если богам будет угодно лишить его победы... Что ж, придется начинать всё сначала. Главное - не терять надежду и всегда идти вперёд. Даже если обстоятельства отбрасывают тебя назад.
   Контубернал подвёл к Цезарю коня. Серый в яблоко жеребец прял ушами и нетерпеливо бил копытом.
   -- Это зачем? Уведите! - отмахнулся он. - Победа ещё не одержана, а вы уже в погоню собрались.
   -- Конь нужен не только для погони, - осторожно заметил Гай Оппий. - Всё может случиться...
   -- Уведите! - повторил Цезарь.
   Гай Оппий вздохнул и махнул контуберналу, приказывая увести коня. Сразу стало неуютно и захотелось домой, в Рим. Уж лучше воевать с сенатом, чем с ордами диких варваров. Те хотя бы безоружны. Он ещё раз вздохнул и посмотрел вниз.
   Гельветы подошли к холму и двинулись вверх по склону. Глубина строя состояла из десяти-двенадцати рядов, и за первой линией надвигалась вторая. Впереди шли копейщики, укрывшись за высокими щитами. Длинные волосы варваров были вымазаны извёсткой и издалека походили на львиные гривы.
   За копейщиками шли знаменосцы и трубачи. Высокие в человеческий рост карниксы увенчанные головами мифических животных издавали глухой рокочущий звук. Им подпевали визгливым воем боевые рога. Смесь получалась жуткая. От такой музыки волосы на голове сами собой вставали дыбом, а по телу прокатывались волны холодного озноба. Даже у ветеранов, прошедших через десятки боёв, стучали зубы.
   Гай Оппий оглянулся. В ставке царило смятение, люди нервничали. Некоторые даже заткнули уши пальцами, и только Цезарь, казалось, ничего не слышал. Он стоял неподвижно, чуть выставив левую ногу вперёд, и, скрестив руки на груди. На его лице не дрогнул ни один мускул, он словно окаменел и лишь губы слегка кривились в презрительной ухмылке.
   По мере приближения гельветов вой карниксов усиливался и становился всё нестерпимее. Было видно, как закалённые в боях ветераны заволновались и под натиском этих звуков подались назад. Они проигрывали сражение ещё до его начала.
   Цезарь подозвал вестового и сказал:
   -- Первой линии занять позицию. С места ни шагу, ждать сигнала. Без него в атаку не идти. И передай солдатам: Цезаря раздражает музыка галлов. Пусть попросят их заткнуться.
   Вестовой вскочил на коня и стрелой бросился вниз.
   Первыми двумя линиями командовал Луций Аурункулей Котта. Проезжая вдоль строя на своей низенькой лошадке, он пытался подбодрить солдат.
   -- Ребята, видали, как драпанула наша доблестная кавалерия? Чуть подковы не растеряли! Зато на каждой сходке громче всех вопят, какие они смелые. Покажем же сегодня, что такое настоящая смелость!
   Завидев вестового, Котта повернул коня и двинулся ему на встречу. Выслушав приказ Цезаря, он кивнул и махнул трубачам.
   -- Приготовиться к бою! Сомкнуть строй!
   Сигнал корнов повторил команду. Закричали центурионы, подгоняя солдат.
   -- Правое плечо вперёд марш!..
   -- Стоп! Налево... прямо марш!..
   Чёткие прямоугольники когорт дрогнули, задние центурии разошлись влево и вправо, потом повернули и шагнули вперёд, заполняя промежутки. Образовалась сплошная сомкнутая линия в четыре ряда. Легионеры едва не касались плечами друг друга, выставив перед собой щиты и приготовив пилумы для броска.
   До гельветов оставалось шагов семьдесят. Они уверенно поднимались на холм, раздражая взгляд стальной дугой копий. За их спинами выстроились лучники и метатели дротиков. В красную стену щитов ударили первые стрелы, выбивая лёгкую барабанную дробь. Потом стрелы полетели чаще, дробь усилилась. Несколько человек упали, но их место тут же заняли другие. Чтобы защититься от потока стрел, первый ряд легионеров опустился на колено и поставил щиты на землю. Второй ряд поставил свои щиты на щиты первого ряда, слегка наклонив их внутрь и удерживая так обеими руками.
   Котта вновь махнул рукой, и корны приказали двум последним рядам приготовиться к броску.
   Солнце стояло почти над головой и чуть справа. Если битва затянется, то оно уйдёт дальше к западу за спины римлян и будет светить в глаза гельветам. Это хорошо. Цезарь посмотрел на огненный шар и вновь перевёл взгляд на первую линию.
   Центурии стойко держались под дождём стрел и ждали, когда противник приблизится на расстояние броска дротика. Гельветы подошли уже достаточно близко, но Котта почему-то медлил. Испытывает стойкость солдат или хочет что б наверняка, одним ударом?
   Цезарь нахмурил брови и уже хотел отдать приказ трубачам, но в это время внизу взревели корны, и град дротиков обрушился на гельветов.
   Легионеры метили в щиты. Пилум имел тонкое жало длинной около двух футов, которое крепилось к древку двумя заклёпками. Пробив щит, жало сгибалось у основания под тяжестью древка, и вытащить его назад было невозможно. Щит становился обузой, и его приходилось сбрасывать.
   Оставшись без щитов, гельветы бегом бросились наверх, чтобы сразиться с римлянами в рукопашную, но второй залп пилумов, а за ним третий и четвёртый, начисто смели первые ряды наступающих.
   Гельветы остановились.
   -- Сигнал первой линии: отступить. Второй занять её позиции. Кавалерии эдуев развернуться для атаки во фланг, - приказал Цезарь.
   Повинуясь корнам, первая линия вновь построилась в коробки и быстро отошла в промежутки между когортами второй линии. Вторая вышла вперёд и заняла её место. Легионеры проделали маневр чётко, как на учениях, и гельветы приуныли. Мимо командного пункта обозные рабы пронесли новые связки дротиков.
   -- К атаке! - Цезарь поднял руку.
   Красная стена сошла с места и плавно потекла вниз. Гельветы сгруппировались, пустили вперёд щитоносцев и пошли ей навстречу.
   Дождь из стрел не прекращался. Гальские лучники не переставая били и били по центру, пытаясь пробить в нём брешь. Туда же направлялся клин копейщиков.
   Цезарь скрипел зубами, словно это он шёл в первых рядах своей армии, и в него, а не в кого-то другого летели стрелы. Он даже слышал их свист, глухие удары о щит и вскрики раненых товарищей. Он представил насколько это тяжело идти вот так вот навстречу потоку стрел, втянув голову в плечи, и думать, что следующая - твоя.
   Внутренне он весь сжался. Сейчас не выдержат, побегут - и всё! Гельветы пробьют центр, ударят изнутри по флангам и сомнут всю линию. Вторую сметут свои же бегущие...
   Только продержитесь!.. Ещё чуть-чуть, несколько футов! - мысленно закричал он.
   Приблизившись почти вплотную, легионеры метнули пилумы - не целясь, в упор, вложив в бросок весь страх, который только что пришлось испытать. От такого удара нет спасения, от него не спрячешься ни за щит, ни за кольчугу. Но гельветы выдержали, впитав в себя железо, как тряпка воду, и с воплями бросились врукопашную.
   -- Время кавалерии ударить во фланг! - в самое ухо закричал Оппий. - Смотри, у них там всё открыто!
   -- Рано, - ответил Цезарь.
   -- Но...
   -- Кто здесь командует?
   Справа из-за холмов показались новые отряды варваров. Они на ходу перестраивались в боевой порядок и плотной стеной надвигались на правый фланг римлян. Их было около десяти тысяч. То ли гельветы приберегли резерв, то ли подходили отставшие при переходе, но, в любом случае, появились они не кстати.
   -- Третью линию развернуть и направить на правый фланг! - тот час приказал Цезарь. Потом оглянулся и кивком головы подозвал Росция. - Возьми один легион из резерва и вспомогательные когорты и отгони галлов назад за холмы.
   Несколько верховых одновременно бросились к лагерю поднимать резервный легион, а Росций сразу направился к третьей линии, и, не дожидаясь подхода подкреплений, двинул её против галлов. Когорты сделали крутой поворот и встали сплошным строем. Потом под звуки труб шагнули навстречу противнику.
   Теперь римлянам приходилось сражаться на два фронта. Две первых линии, попеременно сменяя друг друга, постепенно оттесняли гельветов вглубь равнины. Те бились отчаянно, но под натиском легионов вынуждены были отходить. Справа и слева их беспрерывно тревожили отряды лёгкой пехоты - лучники и пращники. Гельветы отвечали на это наскоками своей кавалерии, но стрелки поспешно отбегали за спины легионеров и всадники не решались идти дальше.
   На правом фланге когорты Росция усиленные резервным легионом и вспомогательными частями союзников остановили галлов и погнали прочь. Варвары огрызались, переходили в контратаки, но легионеры давили на них всей своей тяжестью и, в конце концов, загнали обратно за холмы.
   Бой длился уже несколько часов. Солнце постепенно скатывалось к горизонту, окутывая равнину сумеречной тенью. Ещё немного и совсем стемнеет. Вершины холмов покрылись лёгким розовым налётом, словно присыпанные мраморной пудрой. В воздухе отчётливо чувствовалась вечерняя прохлада.
   К Цезарю подъехал курьер от Росция.
   -- Мы наткнулись на лагерь варваров! - доложил он, не сходя с коня. - Они поставили свои телеги в круг и из-за них бьют нас стрелами! Росций просит подмоги!
   -- Он что, никогда не брал лагерь штурмом?
   -- Темно, Цезарь, очень плохо видно. Легионеры теряются. Прикажешь остановить штурм до утра?
   -- Продолжать атаки! Сейчас я пришлю вам факельщиков... Темноты они боятся...
   Цезарь подозвал Консидия и Дивитиака.
   -- Берите кавалерию и идите на помощь Росцию. Через час я должен услышать, что лагерь гельветов наш. Быстро!
   Сражение у повозок продолжалось до глубокой ночи. Римляне дважды ходили на приступ, пытаясь пробиться сквозь оборонительную линию, но каждый раз гельветы отбрасывали их назад. Не хватало сил. Лишь с приходом кавалерии положение изменилось. Росций стянул когорты в одно место и бросил их на лагерь, в то время как кавалерия зашла с тыла. Варвары не выдержали двойного удара и сложили оружие. Озлобленные сопротивлением и потерями легионеры принялись бессмысленно избивать всех подряд: детей, женщин, стариков. Росцию с трудом удалось остановить разбушевавшихся солдат. Всех пленных согнали в одно место и окружили плотным кольцом. Дальнейшую их судьбу должен был решить Цезарь.
  
   5
  
   Юлий Цезарь, проконсул Рима и наместник Галлии, Дальней и Ближней - Ариовисту, вождю германцев:
   Не единожды Рим стоял на краю гибели, когда враждебные ему силы грозили стереть его с лица земли. Таковыми были и Бренн, и Пирр, и Ганнибал, но все они канули в лету, а Рим стоит и стоять будет, ибо имя ему - Вечный Город! Означает сие лишь одно - быть Риму Властителем мира! А всем, кто попробует оспорить могущество его, уготована жалкая участь раба и данника. Тебе, Ариовист, римским народом была дарована великая милость называться царём зарейнских германцев и римским союзником. Но ты, видимо, принял эту милость за нашу слабость, либо возгордился и ослеплённый возомнил себя выше Рима! Ты ответил грубым отказом на дружеское приглашение встретиться со мной, не захотел даже ознакомиться с вопросами, важными как для тебя, так и для меня. Потому я предъявляю тебе следующие требования: во-первых, я запрещаю тебе проводить переселение германцев через Рейн в Галлию; во-вторых, ты обязан возвратить всех заложников гальским племенам, и особенно эдуям, нашим союзникам. Ни тайным умыслом, ни явными приготовлениями ты не должен грозить ни нашим друзьям, ни тем, кто хочет ими стать. Такова моя воля! Если ты, Ариовист, выполнишь эти требования, то я по-прежнему буду считать тебя другом народа римского и своим другом. Мир между нами - это благо для всей Галлии. Но если ты не исполнишь моих требований, то я приму это за оскорбление и буду считать тебя врагом всех римлян!
   Гай Юлий Цезарь, проконсул Рима.
  
   Ариовист, царь свебов, германцев и галлов - Гаю Юлию, прозванному Цезарем:
   Право победителя заключается в том, что он может поступать с побеждённым так, как найдёт лучшим для себя. Право побеждённого - умереть или стать рабом. Таков закон войны, установленный предками. И ни Цезарь, ни кто-либо другой не в праве нарушить его! А если Цезарь хочет испытать на себе остроту германских мечей, то я не смею и не хочу отказать ему в этом. Пусть Цезарь придёт, а уж боги решат, кому быть хозяином, а кому - рабом!
   Ариовист, царь.
  
   После трёхдневного отдыха Цезарь двинул армию к Весонтиону, главному городу секванов, расположенному к западу от Юрского хребта. Отразив угрозу со стороны гельветов, он стремился закрепить приобретённые позиции в Галлии. Покорение племён в долине Арара было лишь первым шагом в его планах по захвату всей страны, и эти планы предстояло защитить. Главным препятствием на пути осуществления своих замыслов Цезарь считал Ариовиста, царя свебов.
   Зарейнские германцы давно обратили жадные взоры на богатые земли Восточной Галлии. Они неоднократно вторгались в её пределы, но каждый раз эти попытки оканчивались провалом. Даже кимвры и тевтоны не смогли закрепиться здесь. Случай представился, когда между секванами и эдуями вспыхнула война. Не надеясь на собственные силы, секваны призвали на помощь вождя свебов Ариовиста. Тот незамедлительно откликнулся и со всей своей армией перешёл Рейн. В нескольких сражениях он разбил эдуев, наложил на них дань и заставил выдать заложников. Но после победы он отказался возвращаться в Германию и остался в Галлии, постепенно вытесняя секванов с их земель. Секваны не могли противостоять ему, и вынуждены были идти на уступки.
   Однако массовое переселение германцев в междуречье Арара и Родана создавало угрозу не только галлам, но и Риму. Захватив Галлию, Ариовист мог беспрепятственно вторгнуться в Провинцию, а уже оттуда ему открывалась прямая дорога в Италию. Путь был протоптан, и Цезарь намеревался раз и навсегда закрыть его. Известие о том, что на соединение с Ариовистом идут крупные силы свебов под командованием Насуя и Кимберия, заставило Цезаря поторопиться. Дав легионам короткий отдых, он двинулся к Весонтиону.
   Весонтион находился в излучине реки Дубис, опоясывающей город с трёх сторон, что являлось почти непреодолимой преградой для любого, кто пожелает напасть на него. С четвёртой стороны город защищал высокий холм, по гребню которого проходила стена. Глядя на эти укрепления, воздвигнутые самой природой и лишь слегка откорректированные человеком, всякая мысль о штурме казалась безумной. Узкая дорога вела к единственным воротам, защищённым мощными бастионами; небольшой отряд лучников, засевший на башнях, мог легко отразить атаки огромного войска. А чтобы начать осаду, необходимо было перекрыть реку, иначе защитники города могли получать припасы и подкрепления с другого берега.
   Стратегическое положение Весонтиона позволяло осуществлять контроль над единственной речной дорогой, соединяющей Арар со средним течением Рейна. Тот, кто владел городом, владел всей Восточной Галлией.
   Оценив все выгоды, Цезарь вошёл в город и поставил в нём свой гарнизон. Готовясь к походу против германцев, он разослал по округе команды фуражиров и направил в Провинцию вербовщиков, чтобы пополнить поредевшие легионы. Разведка не спускала с германцев глаз, внимательно отслеживая каждое их движение и тут же докладывая об этом в ставку. Ариовист не спеша двигался вдоль Рейна, ожидая подхода союзников. Допустить соединения германских армий Цезарь не мог и, собрав продовольствие, вышел навстречу Ариовисту.
  
   На седьмой день разведка доложила, что германцы находятся в двадцати четырёх милях к северо-востоку от римлян. Цезарь приказал остановиться и разбить лагерь. Несколько конных дозоров ушли вперёд следить за передвижениями противника, остальные готовились к новым сражениям.
   В походах и битвах незаметно пролетело лето. Хлебосольная осень позолотила листву на деревьях, уложила травы в аккуратные стожки и доверху засыпала амбары драгоценным зерном. На озёрах и в речных заливах утки и гуси сбивались в стаи; ещё немного и они покинут эти места, такие гостеприимные летом и такие холодные зимой. А пока оперившиеся птенцы готовились к долгому перелёту в тёплые края: вставали на крыло, учились собираться в косяк и отъедались.
   Утром с северо-востока подул холодный ветер, небо заволокло тучами и закапал мелкий осенний дождь. Дороги в лагере мгновенно превратились в жидкое месиво, каждый шаг грозил обернуться падением. Однако, несмотря на дождь, холод и грязь, офицеры гоняли солдат до седьмого пота, заставляя повторять одни и те же движения, доводя их до автоматизма. Тяжело в учении, легко в бою! Размазывая по лицам грязь и воду, солдаты вставали сплошной стеной, потом разбивались на квадраты, перестраивались в клин, в тиски, становились косым строем и вновь выстраивались сплошной линией.
   Те, кто ходил в строю, завидовали стоявшим у ворот часовым. Часовые, клацая зубами, завидовали тем, кто маршировал по плацу. И каждый думал, что хорошо только там, где его нет.
   Роукилл тренировал своих следопытов в поле за валом, где и грязи было меньше и простора больше. Вытянувшись цепью, аллоброги на полном скаку били из луков в мишени, потом делали разворот и разлетались в разные стороны, спасаясь от невидимого врага. Эмилий тренировался вместе со всеми. Мохнорылый хорошо держался на мокрой траве, не скользил, не спотыкался на кочках. Из лука декурион стрелял не хуже остальных, хотя под дождём это было делать труднее. Тетива намокла, и стрела то и дело срывалась. Роукилл поглядывал на него, но ничего не говорил, значит, всё делал правильно.
   Отношения между римлянином и галлами стали улучшаться. Эмилий чувствовал это. Исчезло презрение в глазах Роукилла, аллоброги уже не косились с подозрением и во время дозорных рейдов не опекали его как младенца. Даже Эг соизволил заговорить с ним. Бросил, правда, пару коротких ничего не значащих фраз, но и это было достижение. После сражения с гельветами они не досчитались половины своих людей, Эмилий тогда рисковал жизнью наравне со всеми, и может быть это заставило аллоброгов забыть старые обиды и посмотреть на него по-другому.
   Из леса на дорогу выехал отряд всадников. На расстоянии трудно было определить кто это - галлы или германцы. Они двигались плотной колонной и больше походили на траурную процессию, чем на воинское подразделение. Но именно это и настораживало.
   Роукилл поднял руку и аллоброги встали как вкопанные. Один сразу помчался в лагерь, предупредить, а Эг и ещё тридцать человек отъехали влево и перекрыли дорогу.
   -- Интересно, кто бы это мог быть? - покусывая губы, тихо произнёс Эмилий. - Идут как на похоронах.
   Роукилл обернулся, посмотрел, далеко ли ускакал вестовой и сказал:
   -- Сейчас подъедем и спросим.
   Тучи над головой сгустились, и дождь пошёл сильнее. Тугие струи нещадно били по лицу, по шее, застилали глаза мутной пеленой. Они пробрались даже под одежду, но это и не удивительно, когда единственное укрытие - собственная голова.
   -- Насморк мне обеспечен, как минимум, - удручённо вздохнул Эмилий. - Видела бы меня моя мама.
   -- Ничего страшного. Вернёмся в лагерь, выпьешь горячего вина, завернёшься в толстое одеяло, отогреешься.
   -- Думаешь, вернёмся? Что-то мне не по себе.
   -- А не вернёмся, так и о соплях беспокоиться нечего.
   Когда до чужаков оставалось около ста футов, Эмилий узнал их - свебы царя Ариовиста. Рука сама собой потянулась к мечу, и лишь усилием воли он заставил вернуться её на место. На лице Роукилла не дёрнулся ни один мускул, хотя под ложечкой явно засосало.
   Не доезжая друг до друга десяти шагов, они остановились. Никто не произнёс ни слова, только лошади фырчали да трясли гривами, стряхивая воду. Германцы держались спокойно; на широкоскулых лицах застыло равнодушие, но глаза сочились враждебностью. Все были одеты в одинаковые кожаные плащи, полностью закрывавшие тело. Непокрытой оставалась лишь голова. Волосы были зачёсаны назад и уложены на затылке в конский хвост, отличительный знак свебов. Лицо каждого украшала странная татуировка - от кончика носа ко лбу поднималась прямая линия, от которой расходились в стороны прерывистые солнечные лучи. То ли рунический знак, то ли отпечаток лапы дракона.
   Первым заговорил Роукилл. Он поднял руку, приветствуя германцев, и спросил:
   -- Кто вы?
   Ответил узколицый старик похожий на смерть.
   -- Меня зовут Тагей! - Он помолчал, ожидая, что это имя произведёт впечатление на встречающих, но если Роукилл и слышал его раньше, виду не показал. - Царь Ариовист, - продолжил старик после паузы, - направил меня на переговоры к наместнику римскому Юлию Цезарю. Я желаю видеть его и говорить с ним.
   Под плащами германцев угадывались контуры тяжёлых мечей. Не таких длинных, как у галлов, но более широких. К седлу каждого была приторочена большая боевая секира с обоюдоострым лезвием и крюком. Её удерживала тонкая кожаная петелька; достаточно посильнее дёрнуть за рукоять и оружие тут же окажется в руке. Скользнув взглядом по секире, Эмилий нервно сглотнул и отвёл взгляд в сторону.
   -- Посол, значит, - медленно проговорил Роукилл. - Мы проводим вас к лагерю. А там уже Цезарь решит встречаться с вами или нет.
   Германцы дёрнули поводья, но Роукилл предостерегающе вскинул руку.
   -- Нет, только посол и ещё двое. Остальные пусть ждут здесь.
   Старик обернулся к своим и сказал несколько слов на свебском.
   Роукилл развернул лошадь и направился к лагерю. Тридцать аллоброгов вытянулись цепью поперёк дороги, отрезая германцев от римских укреплений, но Эмилий подумал, что если те вдруг захотят прорваться, то этот кордон никак не помешает им. У него было такое ощущение, что сотня свебов прибывшая с Тагеем - безумцы, у которых хватит наглости броситься в одиночку против целого войска. Он спиной чувствовал на себе их настороженные взгляды, обжигающие тело даже сквозь кольчугу, и от этого ему становилось неуютно.
   Поднявшись в гору, они подъехали к воротам и остановились. Их уже ждали. Из ворот навстречу посольству выехал почётный эскорт во главе с Росцием и Титурием Сабином. Вдоль дороги стояли знаменосцы, держа в вытянутых руках легионных орлов и вексилумы, с башни оркестр ударил торжественный марш.
   Всадники окружили германцев плотным кольцом и какой-то трибун, вежливо улыбнувшись, попросил Роукилла и Эмилия не путаться под ногами.
   -- Вот так всегда: рискуешь жизнью, рискуешь, а потом "не путайся под ногами", - обиженно протянул Эмилий.
   Роукилл проводил эскорт взглядом и повернулся к декуриону.
   -- Заметил татуировки у них на лицах?
   -- Ну?
   -- Если бы эти германцы захотели убить нас - они бы нас убили. А мы бы пальцем не успели пошевелить...
   Эмилий удивлённо вскинул брови.
   -- Это Псы Войны, наёмники, лучшие из лучших. У них нет ни роду, ни племени, между собой они называют друг друга "братьями". Чтобы попасть в их круг, надо пройти несколько испытаний. Тем, кто остаётся в живых, делают татуировку. - Роукилл замолчал и задумался. - Однажды мы наткнулись на них. Нас было полсотни, их семеро. После боя нас осталось двенадцать.
   -- А их?
   Роукилл вздохнул и отвернулся, глядя на лагерь сквозь пелену дождя.
   -- Семеро.
  
   Тагей вошёл в палатку и осмотрелся. Ничего особенного: голые стены, дощатый пол, медная жаровня в углу и несколько светильников, царь Ариовист живёт куда как роскошней. Напротив входа у задней стены на низеньком стульчике сидел худощавый человек в галльском кафтане и что-то писал. Рядом стоял рыхлый старичок в тоге и внимательно изучал ногти. Ни тот, ни другой при появлении посла не оторвались от своих дел, словно и не заметили его появления.
   Тагей насторожился. После столь торжественного приёма перед воротами лагеря он ожидал нечто подобного и здесь, но римляне, видимо, затеяли какую-то игру. Что ж, пускай, он и не думал, что путь его будет выстлан коврами.
   Раньше он никогда не встречался с римским полководцем и теперь пытался угадать, кто же из этих двоих Цезарь. Тот, что пишет, или этот толстяк с оплывшим лицом? Первый больше походил на торговца, второй - на изнеженного бездельника. Но внешность обманчива, за бездушной маской может скрываться всё что угодно.
   Подумав ещё немного, Тагей уверенно шагнул к тому, кого сначала принял за торговца.
   -- Цезарь, я прибыл к тебе по поручению царя Ариовиста! Желаешь ты выслушать его предложения?
   Римлянин медленно повернул голову и Тагей увидел то, что хотел увидеть. Глаза - холодные и решительные. Значит, он не ошибся. Такого человека лучше иметь другом. Или убить сразу. Перед входом стража забрала у него оружие, но он мог сделать это голыми руками. К сожалению, царь Ариовист не дал ему такого приказа, а надо было. По этим глазам Тагей понял, что римляне пришли сюда воевать, а не мириться. И ещё не известно, кто победит в этой войне.
   Цезарь хлопнул в ладоши и в палатку вошёл переводчик. По-галльски посол говорил хорошо, он прекрасно его понял, но предпочёл говорить через переводчика.
   -- Я слушаю тебя, - кивнул Цезарь, откладывая перо и поворачиваясь к послу всем телом. Руки он скрестил на груди, не встал и не предложил ему сесть.
   -- Царь Ариовист хочет встретиться с тобой для переговоров. Ты можешь выбрать любое место равноудалённое от него и от тебя. Раньше он не мог согласиться на подобное твоё предложение, так как расстояние между вами было слишком велико, а он опасается галлов, которые ненавидят его за победы над ними. Теперь же, когда ты подошёл ближе, он готов увидится с тобой.
   Цезарь пристально смотрел на посла: высокий крепкий старик с жилистыми руками, с серьёзным умным лицом изуродованном шрамами. Если бы не эти шрамы и не конский хвост на затылке, его можно было принять за друида.
   -- Это несколько запоздало, но здесь есть над чем подумать. Ещё что-то?
   -- Да. Царь Ариовист настаивает, чтобы к месту переговоров ты взял только кавалерию. Если ты приведёшь пехоту, он уйдёт.
   -- Детали мы обсудим позже. А пока передай Ариовисту, что я принимаю его предложение. Завтра я сообщу ему место и время встречи.
   Цезарь вернулся к своим письмам, показывая, что разговор окончен. Тагей поклонился и вышел.
   -- Что-то я не понял, - протянул Оппий. - Ты собираешься воевать с германцами или нет?
   -- Собираюсь, - коротко ответил Цезарь.
   -- Тогда к чему все эти переговоры?
   -- А чтобы демагоги в Риме не пускали слюни и не кричали на каждом углу, что я не дал варварам шанса образумиться.
   Оппий поскрёб подбородок.
   -- Они всё равно будут кричать.
   Цезарь улыбнулся и кивнул, соглашаясь. Потом взял чистый лист папируса, обмакнул перо в чернильницу и написал крупными буквами: "Записки о Галльской войне. Правдиво составлены Гаем Юлием Цезарем".
  
   6
  
   Местом для переговоров выбрали высокий холм, расположенный на равном расстоянии от обоих лагерей, германцев и римлян. Цезарь приказал спешить галльскую кавалерию, а на коней посадить солдат десятого легиона, в чью преданность верил больше всего. Сотня аллоброгов вошла в состав телохранителей.
   В двухстах шагах от холма всадники остановились. Погода налаживалась; после долгой череды дождей на небе вновь засияло солнце. От прогретой земли шёл пьянящий дух прелой травы и полыни. Лошади втягивали воздух ноздрями и благодушно всхрапывали, позвякивая фалерами.
   К месту встречи Цезарь взял десять человек, таково было условие Ариовиста. Остальные должны были ждать внизу у подножья холма. Роукилл и Эмилий встали за спиной проконсула, Эг отъехал на левый фланг, откуда лучше всего просматривались позиции свебов.
   С Ариовистом также прибыли десять человек. Как Роукилл и предполагал, это были наёмники с отпечатками волчьих лап на лицах. Рядом с царём свебов ехал Тагей; из-под распахнутого плаща выглядывал чешуйчатый доспех похожий на змеиную кожу. На левом боку висел широкий меч с костяной рукояткой и крупным жёлтым камнем в навершии.
   -- Если нападут, хватай поводья Цезаря и скачи к легиону. Мы прикроем, - шепнул Роукилл декуриону.
   Эмилий вспомнил, что рассказывал ему аллоброг о "братьях" и внутренне содрогнулся. Если свебы действительно нападут, то все они смертники. Мысленно призывая богов в помощники, он тронул мерина пятками и встал ближе к Цезарю, чтобы не тянутся, а сразу схватить жеребца под уздцы.
   Цезарь всё своё внимание обратил на царя свебов, кто такие "братья" он не знал, да и не зачем. Со времени его встречи с Ариовистом минуло двадцать лет, но вождь свебов почти не изменился. Разве что волосы слегка поседели да морщинки на лбу стали более глубокими. Глаза остались прежними, такими же нежно голубыми, почти небесными, только вот взгляд их стал тяжёлым и давящим, словно у сторожевого пса, просидевшего все эти двадцать лет на цепи. К такому без палки лучше не подходи, в миг разорвёт.
   Ариовист первым приветствовал Цезаря, высоко подняв правую руку.
   -- Рад видеть тебя в полном здравии, Цезарь! Надеюсь, эта встреча принесёт пользу нам обоим!
   В ответ Цезарь сдержанно кивнул и сказал:
   -- На всё воля богов!
   -- Воля богов присутствует во всём, - быстро согласился Ариовист. - Даже эта наша встреча не обошлась без их молчаливого согласия. - Он посмотрел на небо, словно пытаясь рассмотреть там кого-то. - Между нами много разногласий, Цезарь. Думаю, настала пора решить их.
   -- Для этого я и пришёл сюда. Мои требования ты знаешь. Выполни их и между нами воцарится мир.
   На небо набежала небольшая тучка и по земле прокатилась тень. Такая же тень прошла и по лицу Ариовиста.
   -- Твои требования не справедливы. Ты хочешь, чтобы я отказался от всего, что завоевал за четырнадцать лет беспрерывных боёв и сражений. В Галлию я пришёл по просьбе самих галлов, и земли, на которых живу, уступлены ими мне без всякого принуждения, а как награда за службу. Заложников и дань с галльских племён я беру по праву победителя и только с тех, кто осмелился идти на меня войной. Так поступают все, в том числе и римляне. И ты, Цезарь, знаешь это не хуже меня! - Он помолчал, сверля Цезаря глазами. - Что касается эдуев, то они выступили против меня с оружием в руках, были разбиты и как побеждённые будут платить дань! А все ваши слова, что они "друзья и союзники" - пустая болтовня. Насколько мне известно, во время войны с аллоброгами, - Ариовист покосился на Роукилла, - они вам не помогали. Если тебе нужен предлог для войны, Цезарь, то не ищи его в словах, а бери оружие и воюй! Я буду рад новому даннику!
   Цезарь задумчиво кусал губы.
   -- Вот, значит, как... Интересное предложение. Только если ты так жаждешь войны, зачем настоял на встрече?
   -- Война мне не нужна, - покачал головой Ариовист. - Я просто предупреждаю тебя, что раз ты...
   -- Хорошо, ты меня предупредил. Обещаю подумать над твоим предупреждением.
   -- И сделай правильный вывод!
   Вернувшись в лагерь, Цезарь собрал легатов. Пришли Тит Лабиен, Котта, Сабин, Мунаций Планк и Публий Красс, сын Марка Лициния Красса. Из галлов пригласили Дивитиака и вождя секванов Кастика. На столе лежала карта, составленная разведкой, и Кастик сразу указал несколько неточностей.
   -- Вот этот холм тянется дальше на запад, это уже предгорья Восега. А вот тут овраг. Он не глубокий, но длинный. За деревьями ваша разведка могла не заметить его.
   Цезарь внёс изменения и указал место на карте, где находился лагерь германцев.
   -- Война началась. Численное превосходство, как обычно, на стороне противника. У Ариовиста сейчас около семидесяти тысяч солдат, половина легковооружённые. И тысяч шесть-семь конницы. К нему примкнули гаруды, трибоки, вангионы, седусии, неметы и маркоманы. На правом берегу Рейна готовится к переправе армия Насуя и Кимберия. Я не сомневаюсь в храбрости своих легионов, но одного этого мало. Мы должны навязать бой противнику там, где его численное превосходство не будет иметь значения. - Цезарь начертил круг на карте. - Вот здесь, в двух милях от нашего лагеря, в этой долине. Мы встанем между холмами и перекроем её. На холмах разместим лучников и пращников. А наша кавалерия обходными тропами может зайти германцам в тыл и ударить сзади, но это уже запасной вариант.
   -- Всё, конечно, хорошо, - поглаживая подбородок, произнёс Росций. - Но как мы заманим германцев сюда?
   -- Сами придут, - уверенно заявил Цезарь. - Ариовист не дурак. Он попытается отрезать нас от Весонтиона и наших путей снабжения. А на Весонтион здесь только одна дорога, та, по которой мы пришли. Он обойдёт нас и перекроет её. Не будем ему мешать.
   Цезарь посмотрел на Публия Красса.
   -- Тебя, Публий, я назначаю начальником конницы. Каждый из легатов примет под командование легион. Дивитиак, тебе отдаю вспомогательные когорты. Стрелков поручаю Кастику. Ты лучше знаком с этими местами и знаешь, где разместить их для большей пользы дела.
  
   Как Цезарь и предполагал, Ариовист снялся с лагеря, совершил стремительный марш-бросок и встал в шести милях к северо-западу от римлян. На следующий день он вошёл в долину и закрыл дорогу на Весонтион. Цезарь пытался навязать ему бой и в течение нескольких дней выводил легионы в поле, но Ариовист от сражения отказывался. Конные стычки, которые завязывали между собой германцы и эдуи, ни одной из сторон успеха не приносили. Германские всадники действовали в соединении с лёгкой пехотой. Если эдуи начинали брать верх, то германцы быстро отходили под прикрытие пехоты. Если побеждали германцы, то с флангов на них обрушивались аллоброги и испанцы.
   Тогда Цезарь пошёл на хитрость. Он выстроил легионы в три линии, обошёл германцев стороной и в шестистах шагах от их лагеря принялся возводить новые укрепления. Чтобы помешать ему, Ариовист направил против римлян шестнадцать тысяч лёгкой пехоты и всю кавалерию. Цезарь приказал первым двум линиям отражать натиск противника, а третьей продолжать работы. Закончив строительство, он оставил в новом лагере два легиона, а остальные отвёл в главный лагерь.
   Теперь Ариовист оказался как бы зажатым в тиски, а Цезарь восстановил пути снабжения. Закрыв долину с двух сторон, он лишил германцев возможности маневрировать и взял их в осаду.
   Ариовист предпринял попытку вырваться из окружения, атаковав малый лагерь римлян. Бой продолжался с полудня до позднего вечера и носил ожесточённый характер. Лишь после захода солнца, так ничего и не добившись, Ариовист отвёл войска назад, понеся значительные потери.
   Утром следующего дня Цезарь вновь двинул легионы на германцев. Вспомогательные когорты он поставил на возвышенности перед малым лагерем с расчётом, что противник примет их за регулярные части, а тяжёлую пехоту повёл вперёд, словно намереваясь штурмовать лагерь. Ариовисту ничего не оставалось, как принять бой.
   Германцы построились в одну линию по племенам, разместив кавалерию на флангах. Позади них стояли женщины и дети, чтобы своим присутствием вдохновить мужчин на подвиг.
   Римляне начали сражение на правом фланге. Солдаты десятого и девятого легионов стремительно атаковали противника и в скоротечном бою разбили его. Пехота маркоманов и гарудов быстро выстроила фалангу, но легионеры образовали несколько клиньев и пробили её, обратив противника в бегство.
   На левом фланге, где Ариовист поставил свои главные силы, дела римлян обстояли хуже. Пользуясь численным превосходством, германцы удлинили линию фронта, зашли легионерам с боку и ударили одновременно с двух сторон. Сквозь строй тяжёлой пехоты проходили легковооружённые воины и забрасывали римлян дротиками. Кавалерия свебов пыталась просочиться в тыл, но на её пути насмерть встали испанцы и аллоброги.
   Легионы не выдержали натиска и начали пятиться. Положение складывалось угрожающее. Разбив левый фланг, германцы могли ударить по тылам всей армии и тогда уже ни что не спасло бы римлян от поражения. Цезарь, находившийся на правом фланге и увлечённый преследованием противника, не видел, что твориться слева от него.
   Тогда Публий Красс взял инициативу в свои руки. Он в срочном порядке развернул третью резервную линию и направил её на помощь левому флангу. Одновременно он бросил в бой конницу эдуев, которая в яростном порыве смела германскую кавалерию и ударила по врагу с тыла. Подоспевшие к месту сражения когорты третьей линии довершили разгром.
   Германцы бежали. Лишь небольшой части удалось добраться до Рейна, который протекал в пяти милях от поля боя, и переправиться на другой берег. Остальные были уничтожены, либо взяты в плен. Ариовист с сотней телохранителей ушёл от погони и спрятался в дремучих зарейнских лесах. Войска Насуя и Кимберия, прослышав о поражении свебов, повернули назад. По пути на них неожиданно напали убии и почти полностью истребили. Сам Ариовист вскоре был убит заговорщиками, и опасность нового вторжения германцев в Галлию отступила.
  
   Покончив со свебами, Цезарь отвёл войска в Весонтион на зимние квартиры. В город, ставший на время средоточием римской власти, потянулись торговые караваны и послы от дальних и ближних племён с заверениями мира и дружбы. Успехи Цезаря в двух войнах, где были разбиты две ранее непобедимые армии, внушали галлам уважение и трепет. Казалось, что Галлия смирилась с присутствием римлян, и окончательное её подчинение власти Вечного города оставалось лишь вопросом времени. Но ещё в начале зимы поползли слухи, что наиболее могущественные племена Северной Галлии, готовятся к войне. Шпионы Цезаря сообщали, что белловаки, суессионы и нервии обмениваются между собой заложниками и договариваются о месте сбора единой армии. К ним примкнули племена, населяющие Белгику и часть племён, живущих вдоль Рейна.
   Слухи подтверждались тем, что ни одно из племён Белгики не прислало в Весонтион своих послов. Это внушало опасения. Объединённая Галлия становилась угрозой не только присутствию римлян на её землях, но и самому Риму. Чтобы не допустить этого, Цезарь спешно набрал два новых легиона и в конце весны двинулся к границам Белгики.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Слёзы богов
  
  
  
   1
  
   Как только отзвенела весенняя капель, земля просохла, а реки вновь вошли в берега, к Братуспантию, главному городу белловаков, потянулись длинные вереницы обозов и колонны вооружённых людей. Шли не спеша, с частыми привалами, не утомляя ни себя, ни лошадей. Грозно стучали копыта боевых коней, звенело оружие, лились песни, смех. Драконоголовые карниксы неустанно оглашали окрестности громовой музыкой. Вся Белгика от Секваны до Рейна и от Матроны до солёных берегов Океана поднялась на войну с римлянами. В едином потоке шли племена менапиев, виромандуев, суессионов, нервиев. По пути к ним присоединялись конные отряды адуатуков, эбуронов, кондрусов, говоривших на страшной смеси галльского и германского языков. С севера продвигались дикие полчища моринов, калетов, велиокассов. В Итии высаживалась армия бриттов.
   Сбор был назначен на начало лета, когда взойдут посевы и поднимется трава на лугах, но уже к середине мая вокруг Братуспантия выросли десятки палаточных городков, заполонив всю равнину и ближайшие холмы. Свободных мест не оставалось, а люди всё шли и шли. Каждый день у городских ворот появлялись новые штандарты и названия новых племён, пожелавших участвовать в этой войне, не сходили с уст: кеутроны, грудии, леваки, плеумоксии, гейдумны... Наконец, ближе к оговоренному сроку, поток начал иссякать. Последними прибыли кересы и пеманы, жившие дальше всех, у самого Рейна.
   Никогда раньше белги не собирали столь огромной армии: ни в годы грозного нашествия кимвров и тевтонов, ни потом, во времена войн с Ариовистом. От осознания собственной силы и могущества они вели себя как победители: ещё до начала сражений подсчитывали добычу, презрительно называли римлян жалкими коротышками и день и ночь веселились.
   Совсем иное настроение царило в городском доме старейшин, где вожди и предводители племён разрабатывали план предстоящей кампании. В просторном полусумрачном зале с наглухо задраенными окнами и дверями, что б не мешали злые духи, галлы решали свою судьбу. Громкие крики, отражаясь от сводчатого потолка, скатывались вниз плотными волнами и заставляли дрожать пламя костра, что горел в родовом очаге белловаков. Очаг по кругу был обложен священным полевым камнем, принесённым из страны карнутов. На каждом камне, приглядевшись, можно было различить один из таинственных символов стихий и времени, призывающих в помощь людям силы добра и оберегающие собрание от посягательств всё тех же злых духов.
   Крики и споры не стихали с самого утра. Вожди никак не могли договориться, кто же из них лучший и кому будет доверено командование той армией, что собралась под стенами Братуспантия. Каждый считал себя или своего кандидата единственно достойным чести главнокомандующего, и никто не хотел отступать.
   Основных кандидатов было четверо: Коррей от белловаков, Гальба от суессионов, Бодуогнат от нервиев и Амбиориг от союза восточных племён. Кандидатуру Амбиорига отклонили сразу. Если восточные племена и считали себя галлами, то вся остальная Галлия единодушно относила их к германцам. Ни для кого не секрет, говорили они, что те племена, что живут вдоль Рейна или недалеко от него, потомки переселившихся когда-то на эти земли германцев. Амбиориг скрипнул зубами и заявил, что в таком случае в роли верховного командующего видит лишь Гальбу. Если выберут другого, то эбуроны, кондрусы и пеманы сочтут себя униженными и вернуться домой. Вслед за ними уйдут и остальные восточные племена.
   Это заявление вызвало новую бурю споров. Теперь уже нервии грозили уходом, а велиокассы и калеты потребовали назначить не одного главнокомандующего, а сразу трёх.
   -- Гальба слишком стар, чтобы главенствовать над таким войском! - размахивая руками, кричал Вертикон. - Лишь Бодуогнат сможет удержать полки в своих руках!
   -- Зато у Гальбы большой опыт в военных делах и дар полководца, - наскакивал на него Катуволк. - Когда два года назад нервии напали на торговые караваны суессионов, пришёл Гальба и разбил их. Только Гальба достоин встать над войском!
   -- У Коррея ничуть не меньше побед!
   -- Поставить на голосование! Пусть каждый выскажет свою волю!
   И вдруг всё стихло. Вожди разом замолчали и почтительно склонили головы.
   К пылающему очагу медленно вышел человек в длинных белых одеждах и в белом колпаке, надвинутом на глаза. Друид! Он протянул руки к огню и сделал несколько магических пассов. И пламя ожило! Оно взметнулось вверх, на короткий миг осветив прокопчённый потолок, и так же быстро успокоилось. Друид повернулся к вождям и сложил руки на груди, спрятав ладони в широких рукавах.
   -- Человек отличается от бессловесной твари тем, что умеет думать, - тихо заговорил он. - Боги наделили людей этим качеством, чтобы выделить их из общей массы прочих существ и поставили над ними как лучшее своё творение. Чтобы подняться на самый верх, нашим душам приходиться пройти долгий путь перевоплощений, но только самые достойные становятся тем, кто они есть сейчас - человеком! - друид замолчал, и это молчание походило на затишье перед бурей. - В отношении вас боги явно поторопились! Кого я вижу перед собой? Малые дети, которые никак не могут решить, кому достанется новая игрушка! Вы готовы убивать друг друга, разрывать на части ради личной выгоды, в то время как всей Галлии угрожает великая опасность! Племена разбились на два лагеря! Эдуи со всеми силами выступили в поход против братьев своих белловаков! Треверы и секваны присоединились к ним! Амбарры, битуриги и нантуаты собирают войско! Легионы Цезаря спешат к границам Белгики! Так не пора ли опомниться и наконец-то вспомнить для чего мы тут собрались? Не пора ли выступить навстречу врагу и отогнать его прочь от наших городов? Будьте мудрее! Или ответственность за все беды, что могут случиться, ляжет на ваши плечи!
   Ни один галл в здравом уме не станет спорить с друидом, даже если он вождь.
   -- Назови имя, и мы все последуем твоему решению, - склонился перед жрецом Амбиориг.
   Друид обвёл глазами лица вождей и остановился на князе суессионов.
   -- Главным над армией вижу Гальбу!
  
   2
  
   Передовые дозоры галлов вышли к Аксоне и замерли в нерешительности. Цезарь опередил их. Легионы уже перешли реку и возвели хорошо укреплённый лагерь, заняв господствующий над равниной холм. Слева перед мостом солдаты заканчивали строительство полевого редута, закрывающего подступы к переправе. Римляне обустраивались основательно, надолго, и становилось понятно, что идти дальше они не намерены и будут ждать армию белгов здесь.
   Позиции римлян выглядели неприступными. Холм, на котором стоял лагерь, по бокам обрывался почти отвесными склонами, с тыла прикрытием служила река; подняться на него можно было лишь со стороны равнины, но и этот проход защищал широкий ручей с топкими, поросшими камышом берегами. Дозорные сунулись было к нему, но тут же увязли по колено в иле. Форсировать ручей пришлось бы под непрерывным обстрелом лучников. Потери при этом ничем не оправдывались, так как ограниченное обрывами пространство холма не позволяло галлам развернуться и использовать численное превосходство. Цезарь же мог перекрыть поле своими легионами и отбить атаку. А каковы легионеры в ближнем бою, галлы знали не понаслышке.
   Разведка белгов пробовала подойти и к мосту, но её отогнали тяжёлыми стрелами из скорпионов, и она, не солоно хлебавши, убралась прочь.
   На следующий день галлы подошли со всеми силами. Они двинулись к римскому лагерю и остановились в двух милях от него. Судя по дыму костров и производимому шуму, с армией, подобной этой, римляне ещё не встречались.
   Цезарь собрал легатов и префектов вспомогательных отрядов перед преторскими воротами и пригласил всех подняться на башню. Становище галлов отсюда просматривалось лучше всего. По заведённому обычаю варвары окружили его повозками, оставив лишь несколько узких проходов. Укрепления казались слабоватыми, особенно издалека, но римляне уже знали каково это - штурмовать галльский лагерь. Пройти через эту "стену" было ничуть не легче, чем взобраться на вал. За повозками, как грибы после дождя, вырастали остроконечные палатки и шалаши и терялись где-то за горизонтом, в невообразимой дали. Они сливались с разноцветным буйством равнины, и сосчитать их было невозможно. Да и не нужно. И так было ясно, что на войну поднялась вся Белгика.
   Зрелище было потрясающее. За три часа на пустом месте вырос огромный город, размерами своими не уступающий великим городам Греции и Италии.
   Слухи о том, что белги собирают войско для войны с римлянами шли в ставку Цезаря всю зиму. И все они были противоречивые. Кто-то говорил, что поднимаются только белловаки и суессионы, кто-то прибавлял к ним ещё и нервиев, но сходились в одном - войне быть. Цезарь вновь разослал вербовщиков и к весне набрал два новых легиона к шести уже имеющимся в его распоряжении. Теперь армия насчитывала около сорока тысяч человек, не считая кавалерии союзников. С этими силами Цезарь и двинулся к границам Белгики, намереваясь подавить назревающий бунт в зародыше. Но то, что он увидел, превосходило все его предположения.
   -- Вот с кем нам придется сразиться, - сказал Цезарь, кивая на лагерь галлов. - По донесениям разведки их не менее двухсот семидесяти тысяч. На каждого римского солдата приходиться шесть-семь врагов... Наша сила в наших позициях. Смотрите, - он указал вниз на подножье холма, - легионы встанут вдоль ручья, чуть повыше. Тогда обрывы прикроют фланги. А вперёд пустим стрелков. Задача галлов разбить нас как можно быстрее, или им придётся отступить. Такую армию надо чем-то кормить, местных запасов продовольствия им не хватит. Уверен, через неделю галлы начнут расходиться и у нас появиться возможность бить их по частям.
   -- Звучит обнадёживающе, - произнёс Гай Оппий. - Вот только как продержаться эту неделю.
   -- А это уже вопрос стойкости наших солдат, - ответил Цезарь.
  
   Предмостные укрепления тянулись в длину на шесть стадий. Через каждые пятьдесят шагов стояли двухъярусные башни с открытыми площадками, прикрытые сверху лёгкими навесами. Единственные ворота в центре укреплений защищал невысокий насыпной холм, на котором сапёры возвели мощный бастион, соединённый с редутом перекидным мостиком. Перед валом пролегал широкий ров, а сразу за насыпью выстроилась в ряд батарея онагров, способных метнуть каменное ядро весом до сорока фунтов.
   Строительством редута руководил префект сапёров Гай Мамурра. Работы были почти завершены, оставалось поднять на башни дальнобойные скорпионы и обозначить для каждого орудия сектор обстрела. В подчинении префекта находились тридцать инженеров, полсотни ремесленников и две сотни стрелков. Он смотрел, как солдаты вручную втаскивают на башни тяжеленные метательные машины, поглядывал на солнце, неудержимо скатывающееся к горизонту, и кривил рот. Времени, чтобы закончить установку орудий до темноты, не хватало. А будет ли это время утром - никто не знал.
   -- Эй, Бальвенций! - окликнул он сухощавого центуриона, не спеша идущего вдоль вала. - Говорили, тебя в ранге повысили? Поздравляю. Когортой теперь командуешь?
   Центурион недоверчиво покосился на префекта и провёл ладонью по седеющим волосам.
   -- Я давно ей командую... Ты что, Мамурра?..
   -- Правда?! А я и не знал. Это событие! Это надо обязательно отметить. Я тут по случаю достал скляночку цекубского. Если торговец не врёт, то ему лет двадцать уже.
   Центурион покачал головой.
   -- Врёт, наверное...
   -- Да какая разница, был бы повод.
   Центурион подозрительно прищурился
   -- Какой повод-то? Тебе люди что ли понадобились?
   Мамурра развёл руками. На лице появилась виноватая улыбочка.
   -- Ничего от тебя не скроешь. Ты, прям, провидец...
   -- Не дам! - отрезал Бальвенций. - Имей совесть Мамурра. Ребята весь день работали, вымотались, как проклятые. Вон какую стену отгрохали! А случись что, ты на вал встанешь? Не дам!
   Центурион развернулся, собираясь уйти, но Мамурра цепко ухватил его за руку.
   -- Погоди, Бальвенций, не торопись. Мои тоже не в теньке на травке валялись. А завтра рядом с твоими у орудий встанут, и рисковать наравне со всеми будут. Только вот когда добычу делят, то они почему-то на треть меньше получают. Где же справедливость?
   Он присел на корточки и провёл на земле черту.
   -- Смотри: это наша линия укреплений. Тридцать семь башен, на каждой башне по два орудия. Чтобы поднять одно, надо десять человек и полчаса времени. А теперь посмотри на солнце. Успею я до темноты? - Мамурра выпрямился. - Вот и думай, на каком участке их сначала устанавливать.
   Бальвенций нахмурился. Отдавать сапёрам людей не хотелось, но Мамурра мог обидеться и уйти на другой участок. И жди тогда своей очереди.
   -- Ладно, дам десять человек... Но только на два часа! И больше не проси.
   -- И на том спасибо. Ты - десять, другой - десять, так, глядишь, сотня и наберется.
   Бальвенций вздохнул и взглядом поискал оптиона.
   -- Помпоний! - окликнул он помощника. - Дай сапёрам десять человек, из тех, кто не идёт в ночной караул. И проследи, что б через два часа вернулись.
   Он отмахнулся от рассыпавшегося в благодарностях Мамурры и поднялся на вал. Участок обороны, где стояла вторая когорта, находился на левом фланге ближе к центру. Ещё дальше влево расположилась третья когорта Квинта Лукания. Вал сработали добротно, как в зимнем лагере, словно собирались просидеть здесь несколько месяцев. С наружной стороны его обложили дёрном, а с внутренней ещё и досками, так, что получилась небольшая крепость. Частокол укрепили поперечным брусом, а внизу вбили вертикальный ряд кольев, чтобы затруднить подъём нападающих. Для каждой центурии Бальвенций отвёл своё место обороны: четыре он поставил на вал, оставшиеся две придержал в резерве, отведя их к мосту и, запретив уходить куда-либо без его приказа. То, что когорте приходилось охранять ещё и мост, делало оборону вала менее плотной, чем на других участках. Бальвенций пытался выбить под это дополнительные резервы, но кроме обещаний ничего не получил.
   Покончив с делами, Бальвенций направился на правый фланг редута, где стояла первая когорта легиона. Солнце закатилось за холм, окутав лагерь густой тенью, и сразу стало прохладней. Возле палаток вспыхнули костры: легионеры подвешивали над огнём котелки, готовили нехитрый солдатский ужин. К запахам реки примешался постный дух чечевичной похлёбки. За целый день Бальвенцию не удалось ни присесть, ни перекусить. В животе заурчало, а рот наполнился тягучей слюной.
   Примипил двенадцатого легиона Секстий Бакул сидел у костра и деревянной ложкой черпал похлёбку из котелка. Рядом расположились центурионы первой когорты и вездесущий Мамурра с большой глиняной бутылью. Он зажал бутыль между колен и кинжалом соскабливал восковую пробку. Заметив Бальвенция, примипил кивнул и указал на котелок.
   -- Присаживайся, отведай нашей пищи.
   Дважды приглашать не пришлось. Бальвенций сел рядом с Мамуррой, принял из рук слуги ложку и запустил её в дымящееся варево. Грубый вкус чечевичной похлёбки приправленной лавровым листом и овощами показался ему превосходным. Проглотив первую ложку, он удовлетворённо крякнул, отломил кусок пшеничной лепёшки и макнул его в миску с маслом.
   -- Мамурра, это то самое цекубское? - спросил он, кивая на бутыль.
   Префект ухмыльнулся.
   -- Не, цекубское в палатке осталось, дожидается. Это сетинское, по случаю новоселья...
   -- У того же торговца брал?
   -- А других пока нету...
   Он раскупорил бутыль и разлил содержимое по чашам. Аромат молодого чистого вина приятно защекотал ноздри. Бальвенций сделал маленький глоток, впитывая вкус нёбом и дёснами, и прищёлкнул языком. Хорошее, Мамурра разбирался в напитках. В чём в чём, а в этом ему не откажешь.
   -- Как устроились? - спросил Бакул, отодвигаясь от котелка.
   -- Нормально, отсидимся.
   Язычки затухающего пламени отражались в чешуйках доспехов малиновыми звёздами. Со стороны реки донёсся громкий всплеск, кто-то решил искупаться.
   -- Две центурии я у моста поставил... Мне бы туда человек двадцать лучников.
   Бакул отёр губы ладонью и сыто рыгнул.
   -- Не получиться. Всех лучников Сабин приказал поставить у ворот и на бастионе. Он считает, что это самое слабое место в обороне.
   -- Я бы так не сказал.
   -- Я тоже. Но с ним не поспоришь. Нальёт глазки кровью, ножками затопает... - Бакул махнул рукой. - И ничего не докажешь.
   Бальвенций отложил ложку и поблагодарил за ужин.
   -- Пойду, посмотрю, что караульные делают. Как бы не уснули без меня.
   -- А за мостом ты всё же присматривай, - напутствовал его Бакул. - Я прикажу соседям, что б поддержали. Луканий, ты там слева? Держи одну центурию на подхвате.
   Бальвенций попрощался и шагнул в темноту. Лагерь готовился ко сну, костры постепенно гасли, и только факел у ворот горел в ночи одиноким маячком.
  
   3
  
   В реке отражалось небо. Бальвенций зачерпнул полную пригоршню воды, задержал дыхание и плеснул в лицо. По коже пробежал освежающий холодок, прогоняя остатки сна, в голове прояснилось. Он снял шейный платок, вытерся насухо и глубоко вздохнул. Пахло водорослями и мёдом. Ранняя трудяга-пчёлка деловито осматривала луговой цветок, проникая длинным хоботком в самую глубину бутона. С противоположного берега, подёрнутого мутной дымкой тумана и потому едва видимого, долетала звонкая перебранка лягушек. Где-то в заводи плеснула хвостом большая рыбина, словно передав центуриону привет от речного бога.
   Вслушиваясь в звуки нарождающегося дня, Бальвенций думал, что, наверное, уже никогда не сможет привыкнуть к мирной жизни. Двадцать лет он ложился и просыпался под звуки корнов, ходил, ел, дышал по приказу командиров и не умел делать ничего, кроме как стоять в строю и махать мечом. Он шёл по миру твёрдой поступью легионера и иного для себя не представлял. Он видел, как уходили отслужившие свой срок ветераны, и это было горькое зрелище. Многие потом возвращались, подписав новый контракт, или оседали в городках рядом с лагерем, не в силах порвать с привычной жизнью. Когда легионы под знамёнами Цезаря уходили завоёвывать Галлию, эти ветераны стояли вдоль дороги, вытянувшись по стойке смирно, и плакали...
   Бальвенций заметил Титурия Сабина издалека. Сопровождаемый трибунами, он шёл вдоль укреплений, придирчиво осматривая их, и что-то выговаривал Мамурре. Префект кивал, соглашаясь, и недоумённо разводил руками. Когда они подошли к позициям второй когорты, Мамурра был похож на варёного рака.
   -- А здесь у нас что? - сдвинул брови Сабин. - Кто командует?
   Бальвенций шагнул вперёд.
   -- Старший центурион второй когорты двенадцатого легиона Тит Бальвенций! - представился он.
   Сабин раздражённо фыркнул. Он всегда был чем-то недоволен. Из этого состояния он выходил лишь при встречах с Цезарем. В такие минуты он резко преображался: его взгляд теплел, губы расплывались в улыбке, а голос звучал мягче и тише.
   -- Почему солдаты до сих пор не на валу? Я за вас воевать буду?
   -- Сигнала не было, - спокойно ответил Бальвенций. - Да и противника не видно. С кем воевать-то?
   Кто-то из трибунов громко раскашлялся, а Мамурра закусил губу и отвернулся, чтобы не видеть, как маленькие злые глазки легата наливаются кровью. Даже равные по званию не рисковали разговаривать так с Титурием Сабином.
   -- Да как ты!.. - Сабин задохнулся. - Немедленно!.. На вал!..
   Бальвенций не стал спорить. Он повернулся к трубачам, стоявшим позади него, и приказал:
   -- Боевая тревога! Противник в пределах видимости! Центуриям занять свои места, приготовиться к отражению атаки!
   Под звуки проснувшихся корнов, без суеты и спешки легионеры поднялись на вал и укрылись за частоколом. Резервные центурии встали перед палатками двумя стройными рядами, опустили щиты на землю и наклонили пилумы, ожидая дальнейших распоряжений. Бальвенций кивнул трубачам и обернулся к Сабину.
   -- Когорта готова к отражению атаки! - доложил он. - Какие дальнейшие указания?
   Сабин не ответил, лишь окинул центуриона нервным взглядом и зашагал дальше. Трибуны последовали за ним, и только Мамурра задержался.
   -- Ты что, перепил вчера? Не видел, с кем говоришь?
   -- Сигнала действительно не было. Что я должен был сказать?
   Мамурра покрутил пальцем у виска.
   -- Ты как первый год в армии. Так бы и сказал: по вашему приказу когорта готова вступить в бой. Мне тебя учить? Это же Титурий Сабин! Надо знать, как разговаривать с такими людьми.
   Префект вздохнул и побежал догонять Сабина.
   Бальвенций ещё немного постоял, глядя в спину убегающему Мамурре, потом прошёл к валу и поднялся на башню. Два тяжёлых скорпиона установленные на верхней площадке настороженно смотрели на равнину, пока ещё тихую и пустынную. Тёплый ветерок нежно поглаживал пёстрый травяной ковёр, раскинувшийся внизу, и гнал мелкие волны к далёкому лесу.
   Слева, там, где проходила связывающая римские лагеря дорога, клубились облака пыли, поднятые гонцами. Известия поступали каждые четверть часа, но ничего нового не сообщалось. С рассветом Цезарь вывел легионы в поле и поставил их вдоль ручья. Белги стояли напротив густой массой, но вперёд не шли, ожидая, когда это сделает противник. Цезарь и не думал уходить с выгодной позиции, где численное превосходство неприятеля не имело значения. А галлы отказывались наступать, понимая, что пробить мощную стену римских легионов на узком участке фронта они не смогут. В итоге и те, и другие топтались на месте.
   Цезарь слал гонцов к Сабину, предупреждая, что галлы могут появиться и у него, хотя сомневался, что не владеющим техникой осадного боя варварам удастся прорваться сквозь укрепления. Но на всякий случай приказал одному легиону быть готовым двинуться на помощь защитникам переправы.
   Галлы появились спустя час, когда солнце на пол ладони поднялось над верхушками вековых елей. Они шли двумя колоннами: одна, более многочисленная, вышла со стороны леса, вторая - из-за холма, держась ближе к обрыву. В полумиле от лагеря колонны соединились и выстроились в линию.
   -- Ну вот, началось...
   Бальвенций спустился с башни и быстрым шагом направился в центр обороны когорты. К редуту приближалась тяжёлая пехота белловаков и калетские лучники, лучшие среди галлов. Центурион поискал взглядом кавалерию, но та не показалась. Видимо варвары посчитали, что одной пехоты будет достаточно.
   На башнях рявкнули скорпионы. Тяжёлые шестифутовые стрелы взрезали воздух и упали в самую гущу галльских рядов. Треск расколовшихся щитов докатился до вала, и легионеры встретили эту маленькую победу одобрительными криками.
   Галлов это не остановило. Они продолжали идти вперёд, и вскоре их лучники смогли ответить на стрельбу скорпионов. Небо разом потемнело от роя стрел - и словно ледяной град обрушился на частокол и стены башен, выколачивая из дерева острые щепы. Кто-то из сапёров, взмахнув руками, перевалился через низкий бортик верхней площадки и с криком упал вниз. Солдат был ещё жив; сквозь узкие щели между кольями Бальвенций видел, как он пополз к частоколу, но новая волна стрел прочно пригвоздила его к валу.
   Скорпионы умолкли.
   -- Они всех нас так перестреляют! - раздался жалобный голос.
   -- А ты не высовывайся. Засунь голову меж колен и жди, когда тебе прикажут вытащить её оттуда, - грубо ответили ему.
   Под прикрытием лучников галлы продвинулись ещё шагов на пятьдесят и остановились. Поток стрел не иссякал. Они дробили частокол, отзывались в ушах жутким воем и нагоняли страх на новобранцев. Ветераны поглядывали на молодёжь и усмехались в усы.
   Вдоль частокола, пригнувшись, пробирался Бакул.
   -- Как вы тут? - спросил он, присаживаясь на корточки. Под правым глазом примипила кровоточила глубокая царапина; кровь тонким ручейком стекала на подбородок и густыми каплями падала на ворот туники. - Пока до вас доберешься, всех богов вспомнишь.
   -- Серьёзно взялись, головы поднять не дают, - процедил Бальвенций. - Скорпионы пару раз выстрелили, их тут же прижали. Мне Мамурра вчера жаловался, что у него людей не хватает. Теперь у него их вообще не останется. А у вас как?
   Бакул приложил к ране платок и болезненно сморщился.
   -- Ещё бы немного - и в глаз... Лучников с бастиона сразу выбили. Пробовал послать ещё - только людей зря положил. Онагры вроде как придержали их сначала, так они, сволочи, навесом стрелять стали, всю прислугу порезали. Говорил я этому горе-воителю, что дальше от вала ставить надо...
   -- Мамурре?
   -- Сабину... Ладно, дальше я не пойду. Пошли человечка к Луканию, узнай как у него, потом ко мне. - Бакул поднял щит. - Держитесь, на вас они сильнее всего давить будут. Им мост нужен.
   -- Не беспокойся, пусть только подойдут, а уж мы их встретим.
   Галлы подошли ко рву и перебросили через него лёгкие жердевые мостки. Бальвенций приказал приготовить дротики и ждать сигнала. Как только галлы подступят к валу, железный град пилумов отбросит их назад. Чтобы с ходу взять полевые укрепления римлян одного желания мало...
   Но через ров галлы не пошли. Укрывшись за щитами, они не делали ни малейшей попытки к штурму, и только лучники продолжали непрерывно обстреливать частокол.
   Это начинало действовать на нервы. В глазах легионеров появилась растерянность. Они всё чаще оглядывались на центурионов, словно от тех зависели дальнейшие действия врага, и раздражённо ворчали. Атмосфера накалялась. По этим взглядам и по разговорам Бальвенций чувствовал, что даже ветераны приуныли. Чего доброго ещё и запаникуют. Многолетний опыт подсказывал, что подобное ожидание неизвестно чего вызывает либо страх, либо рассеянность. И то, и другое одинаково опасно.
   Чтобы снять напряжение и как-то разрядить обстановку, Бальвенций весело крикнул:
   -- Ну что, ребята, кажется, галлы понятия не имеют, что делать дальше. Может сами им подскажем?
   -- Ага, только подождём, когда у них стрелы кончатся...
   Понимая, что надо срочно что-то предпринимать, Бальвенций жестом подозвал младшего центуриона.
   -- Сигнифера в центр. Поднять сигнум над валом, пусть солдаты видят его.
   Знамя когорты в первой линии обороны всегда действовало на легионеров лучше любого крика. Проверенное средство. Потеря знамени ложилось на когорту несмываемым пятном позора, и в лучшем случае её после этого расформировывали. За знамя солдаты будут драться до последнего.
   К Бальвенцию подбежал вестовой, молодой солдатик первого года службы. Когда-то и он был таким, неоперившимся, совсем ещё юным, и тоже бегал по поручениям центуриона. Но это было далеко, в Азии...
   -- Там!.. - крикнул солдат, вытягивая руку в сторону реки.
   -- Что "там"?
   Вестовой замер, вытаращившись на офицера, и быстро-быстро закивал головой. Бальвенций схватил его за плечи и легонько встряхнул.
   -- Говори!
   Вестовой молчал, по-прежнему кивая головой и тыча пальцем за спину. Обычный шок, такое бывает с новобранцами, особенно в первом бою, когда каждая стрела, кажется, летит в тебя. Пришлось встряхнуть его ещё раз. Подействовало.
   -- Галлы! - выдавил он. - Много! Тыщи!.. На том берегу!..
   Мир завертелся с удвоенной быстротой.
   -- Помпоний! - сверкнул глазами Бальвенций. - Гонцов к Луканию и Бакулу! Галлы на мосту! Я туда!
   Выяснять, каким образом галлы оказались в тылу, времени не было. Он спрыгнул с вала и побежал к палаткам. Резервные центурии уже разворачивались лицом к реке, на ходу перестраиваясь в четыре ряда. Горнист затрубил тревогу, призывая помощь, но волна галлов вдруг разом кинулась на вал, и его голос растворился в общем шуме завязавшейся битвы.
   -- Вперёд бегом! - скомандовал Бальвенций, подбегая к строю и становясь на место правофлангового.
   На помощь теперь надеяться нечего! - мелькнула предательская мысль, и почему-то стало холодно. Звуки начавшегося штурма долетели до него глухим эхом, и сердце сжалось. - Этого они и ждали!
   Противоположный берег чернел от высыпавшей на него кавалерии. Сотен шесть, и ещё лёгкая пехота. Пехотинцы бежали, придерживаясь руками за гривы лошадей, и даже не бежали, а парили над землёй. Они уже влетели на мост и можно было без труда различить знаки на штандартах в руках знаменосцев: свирепые морды огнедышащих драконов в обрамлении солнечных лучей. На штурм шли эбуроны.
   Только бы успеть! Успеть, пока они не перешли мост! - стучала в висках кровь. Там в низинке, ограниченной узким проходом, галлам не развернуться, а значит есть шанс удержать их до подхода подкреплений.
   Ширина моста была не более тридцати футов. Галлы мчались по пять всадников в ряд. Дробь копыт по брусчатому настилу походила на барабанный бой, разгоняя по чистой поверхности воды мелкую рябь.
   Шагах в сорока от моста Бальвенций приказал остановиться и выровнять линию. Эбуроны были рядом. К ударам копыт по дереву примешалось хриплое дыхание лошадей.
   -- Сомкнуть щиты! Пилумы к броску!.. Бросай!
   Галлы метнули дротики одновременно с римлянами. Железо расчертило воздух блестящими дугами, столкнулось, выбивая искры, и рухнуло вниз. Земля содрогнулась. Мгновенье - и весь центр римских центурий растворился в разнообразном буйстве красок галльских плащей. Чёткая линия красных щитов рассыпалась, свои и чужие перемешались, и каждый теперь бился сам за себя. Свистели тяжеленные галльские мечи, со всего маху опускаясь на римские каски, кровь багровыми брызгами летела в разные стороны, воздух спрессовался, и чтобы сделать вдох приходилось напрягать все силы.
   Бальвенций вдруг обнаружил, что стоит на мосту, прижавшись спиной к хрупким перилам, и отбивается от наседавшего на него галла. Ещё один с безумными от ярости глазами замахивался на него дротиком. Бальвенций резко присел, и дротик с противным свистом пролетел мимо. Выпрямляясь, он ударил мечём в живот первого галла, потом, делая шаг вперёд, рубанул второго по шее. В лицо ударила горячая струя крови, и он невольно отшатнулся. Это спасло его. По груди скользнул меч и Бальвенций увидел над собой огромного всадника в высоком медном шлеме с птичьими крыльями над ушами. Он уже опять возносил меч над головой, и Бальвенций без замаха рубанул коня по ногам и отпрыгнул в сторону. Конь пошатнулся, подогнул ноги в коленях и рухнул на мост, придавив собой всадника.
   Бальвенций тоже упал, припечатавшись спиной к настилу и раскинув руки. Внутренности вздрогнули и метнулись к горлу. В суматохе боя кто-то наступил на щит, и он увидел острое жало копья, нацеленное в грудь.
   Всё! - и тело мгновенно покрылось холодным потом.
   Красный щит накрыл его как божественная ладонь, и чьи-то сильные руки вздёрнули центуриона вверх. Галл с раскроенным черепом летел в реку, ломая перила, а рядом стояли легионеры. Лица были знакомые, но имена напрочь выбило из памяти.
   Потом, я найду их потом...
   Бальвенций вновь увидел галла в шлеме с птичьими крыльями. Тот стоял шагах в десяти от него, опираясь на плечо молодого воина, и кривил губы. На миг их взгляды скрестились, и галл качнул головой. Бальвенций поднял руку и кивнул в ответ.
   Напор галлов ослабел, и они начали медленно пятиться. Лишь в нескольких местах кипел ожесточённый рукопашный бой, но и эти очаги вскоре затухли. Со всех сторон к мосту стекались римские центурии, и галльские карниксы призывали своих к отступлению. Слева вынырнула лёгкая нумидийская кавалерия и бросилась вдогонку за отступающими.
   -- Цезарь прислал подкрепления! - раздался радостный возглас.
   Бальвенций облегчённо вздохнул и огляделся. От двух центурий, встретивших галлов на мосту, осталось не больше половины, да и те были почти все изранены. Повсюду взгляд натыкался на тела легионеров, и было больно узнавать в них тех, с кем бок о бок прошёл через десятки боёв, сидел рядом у костра и строил планы на будущее...
   Рядом остановился всадник. Бальвенций поднял голову и узнал Тита Лабиена.
   -- Где Сабин?
   Бальвенций покачал головой и развёл руками. Лабиен окинул взглядом место сражения и вновь повернулся к центуриону.
   -- Молодец. Передай солдатам мою благодарность. Как твоё имя?
   -- Бальвенций...
   -- Я доложу о тебе Цезарю. Думаю, к моим словам благодарности он добавит ещё что-нибудь.
   -- Да... это будет неплохо. Ребята заслужили награду...
   Лабиен кивнул и поскакал за нумидийцами. Бальвенций присел на корточки, краем туники стёр кровь с меча. Потрудились...
   К горлу подступил горячий комок, и он зашёлся в порыве удушающего кашля. Потом отдышался, поднял щит и встал - надо воевать дальше!
  
   Ещё дважды белги ходили на штурм редута, и оба раза получали жестокий отпор. Атаковать главные силы они так и не решились. Легионы на холме стояли неприступной стеной и выглядели устрашающе. Запасы продовольствия истощались и вожди белгов постановили сняться с лагеря и разойтись по домам, договорившись вновь собраться вместе, если возникнет необходимость.
   Цезарь пополнил поредевшие когорты за счёт вспомогательных частей и двинул армию вслед за противником. Для белгов это стало полной неожиданностью. Легионы ударили в спину отступающих и обратили в бегство. Кавалерия союзников нагоняла разрозненные отряды белгов, громила их и шла дальше, прочёсывая местность частым гребнем. Заполыхали усадьбы, вдоль дорог валялись трупы убитых, длинные вереницы пленных потянулись на юг, в Массилию, где их по дешёвке скупали работорговцы. Цены на рабов упали, но в счёт шло не качество, а количество, и золото в казну Цезаря текло бурным потоком.
   На следующий день легионы вышли к Новиодуну. Высокие городские стены встали на пути римлян неодолимым препятствием, штурм успеха не принёс, и Цезарь приказал начинать осаду. К городу подвели винеи, установили катапульты и баллисты и принялись выравнивать землю, сметая холмы и засыпая овраги. Поначалу галлы смеялись, глядя на римлян с высоты своих стен. Но когда вперёд двинулись осадные башни, они выбросили белый флаг.
   Цезарь принял капитуляцию суессионов и направился на север, в земли белловаков. Молва о силе римлян бежала впереди них, обрастая по пути невероятными подробностями, и ни кто уже не смел оказать им сопротивления. Один за другим пали Братуспантий, Неметокена, Ротомаг, Самаробрива. Публий Красс во главе двух легионов огнём прошёлся по селениям приморских общин и поставил их под власть Рима. Непокорёнными оставались лишь земли, лежавшие к востоку от Сабиса.
   Разведка докладывала, что нервии собирают войско и вот-вот выступят навстречу римлянам. К ним присоединились атребаты и виромандуи. Ждут подхода адуатуков, но те пока задерживаются. Цезарь тот час повернул легионы и стремительным маршем двинулся к реке.
  
   4
  
   -- Запомни, друг мой: атаковать римлян в центр - всё равно, что биться лбом о стену...
   Конь споткнулся на кочке и встряхнул седока. Амбиориг замолчал на полуслове и скрипнул зубами. Рана, полученная в последнем бою, начинала заживать, но неловкое движение коня разбередило её. Красивый юноша с едва заметным пушком над верхней губой с сочувствием посмотрел на вождя, но тут же отвернулся, чтобы Амбиориг не принял это сочувствие за слабость.
   -- Так вот, - продолжил Амбиориг, справившись, наконец, с болью, - победить римлян можно лишь хитростью. Нельзя искать с ними прямого боя. Если есть возможность - уклонись, спрячься в леса, в болота, устраивай засады, уничтожай небольшие отряды, выжигай поля, лишай их пищи, но ни в коем случае не лезь на пролом. В открытом бою они разобьют тебя, даже если их будет вдвое-втрое меньше.
   -- Партизанщина, - фыркнул юноша. - Галльские воины лучше римских легионеров! Я никогда не буду прятаться. Славная смерть в честном поединке - лучше позорного блуждания!..
   -- Скажи это тем женщинам, чьи мужья и сыновья кормят сейчас рыб в Аксоне! - резко оборвал его Амбиориг. Он нахмурился, рассерженный юношеской запальчивостью, но почти сразу складки на его лбу разгладились и он грустно улыбнулся. Всё же ему нравился этот юный арверн, успевший принять участие лишь в одном бою, проигравший, но не сломленный духом. Со временем он станет настоящим вождём.
   Амбиориг отмахнулся от роя слепней, слетевшихся на запах пота, и кивнул, указывая на придорожный валун:
   -- Видишь этот камень? Ни один, даже очень сильный человек не сможет сдвинуть его с места. Но несколько человек, собравшись, легко отбросят его в сторону. Нам не хватает единства. Мы разобщены, мы погрязли в мелких склоках и спорах. Чтобы победить мы должны собраться вместе, вся Галлия, до последнего человека! А римляне - они сильны не людьми, а своей дисциплиной, своей организацией, своими стремлениями. Они собраны в кулак, и этот кулак нацелен сейчас на Галлию. Они хотят раздавить нас, поставить на колени. И они добьются своего, если мы не противопоставим их кулаку - свой!
   -- Но на эту войну поднялась вся Белгика! Нас было в несколько раз больше!
   -- И мы проиграли. Ты слышал, как мы до хрипоты спорили о главенстве над армией. И потом, когда выбрали Гальбу, мы принялись обсуждать его приказы, вместо того, чтобы выполнять их. Нам нужен лидер, чей авторитет не обсуждается и чей приказ станет для нас законом.
   -- Но ведь и римляне бывали биты. Ганнибал громил их легионы в самом сердце Италии, и кельты помогали ему в этом.
   -- Среди нас нет Ганнибала. А Цезарь - полководец ничем ему не уступающий.
   Юноша гордо вскинул голову.
   -- Теперь есть! Я разобью Цезаря и верну Галлию галлам!
   Амбиориг улыбнулся. Разубеждать юношу в его заблуждениях не было смысла. Юность слушает лишь голос своего сердца, но не голос разума. Горький опыт собственных ошибок со временем научит его отличать реальное от невозможного. Главное быть рядом, чтобы поддержать в нужный момент и не дать упасть. А если и появиться в их земле полководец, способный победить римлян, то случиться это ещё не скоро. Единение - вот чего не хватает галлам. Только тот, кто сумеет объединить их, сможет победить Рим. Но сколько сил и времени понадобиться, чтобы галлы осознали, что они одна нация и только все вместе они способны отвоевать утраченную свободу?!
   -- Если это так, то я первым встану под твои знамёна, Верцингеториг.
   Дорога петляла между деревьями тонкой ниткой, не дорога, а так, охотничья тропа, которой уже давно никто не пользовался. Иногда она обрывалась, исчезая в густых зарослях ежевики, но проводник уверенно разводил в стороны колючие ветви и вёл отряд дальше, распознавая путь по каким-то лишь ему ведомым приметам. К концу дня наткнулись на лесной хуторок, укрытый от шального глаза плотной стеной деревьев. Люди давно ушли отсюда. Небольшое поле заросло березняком, срубы домов замшевели, крыши провалились и зияли пугающими чёрными дырами, но вода в стареньком колодце оказалась чистой. Амбиориг объявил привал, однако проводник отрицательно замотал головой и коротко пояснил:
   -- Гиблое место.
   И только сейчас Амбиориг заметил в траве у колодца блестящий человеческий череп и груду костей. Конь шагнул было к воде, но тут же отпрянул, словно почувствовал смерть.
   -- Уходим.
   Сумерки окрасили лес зловещим зеленовато-серым цветом. Где-то далеко всхлипнула выпь, треснула ветка, сверху упала длинная серебристая дорожка лунного света. В сгустившейся темноте замерцали огненные глаза потревоженных духов.
   Через час вышли на опушку леса. Впереди расстилалось широкое поле, ровное, без единого холмика. Темнота скрадывала расстояние, но где-то рядом за этим полем несла свои волны полноводная Моса, а за ней уже начинались земли эбуронов.
   После отступления от Аксоны кавалерия аллоброгов и треверов устроила на белгов настоящую охоту. Амбиоригу с небольшим отрядом удалось оторваться от преследователей, но не на много. Позади, словно ищейки по следу, шла сотня аллоброгов. Эбуроны по опыту знали, что уйти от них невозможно. Аллоброги находили след даже там, где его никогда не было и всегда доводили дело до конца. Оставался один выход - бегство. За Мосу они уже не сунуться.
   Прежде, чем выйти из леса, эбуроны долго вслушивались в звуки ночи и лишь потом осторожно двинулись через поле, посылая коней в лёгкий галоп. Проводник махнул на прощанье и растворился в гуще деревьев. Амбиориг кивнул в ответ и с досадой поглядел на полнотелую луну, не ко времени выглянувшую из-за туч. Её предательский свет обливал всадников мягким серебром, делая их видимыми на фоне безукоризненно чёрного поля. Гигантские тени бежали по земле, то сливаясь воедино, то вновь разбиваясь на несколько частей, словно живые.
   Впереди блеснула мелкая водная рябь. Луна выдавала их, но она же указывала путь. Всадники пришпорили коней и галопом помчались к реке. Ещё немного и - вот оно спасение.
   Несколько бесформенных теней метнулись от берега навстречу эбуронам. Амбиориг, как зверь, сначала почувствовал их и лишь потом увидел. Аллоброги! Они двигались косой цепью одновременно спереди и слева, охватывая маленький отряд цепкими клещами и отрезая его от леса. Роукилл всё же обхитрил их: точно просчитал, где они выйдут и устроил засаду. А он-то думал, что аллоброги позади.
   Эбуроны начали рассыпаться по полю, кто-то поворачивал обратно, надеясь добраться до леса, но назад пути уже не было.
   -- Не расходиться! Идём на прорыв! - закричал Амбиориг и повернулся к Верцингеторигу. - Держись рядом, не отставай!
   Он выхватил меч и пригнулся к конской гриве. Рядом с головой просвистела стрела, ещё одна вонзилась в раненую ногу. От боли потемнело в глазах, Амбиориг на миг потерял сознание, но крепкая рука поддержала его, не дав выпасть из седла. Верцингеториг! Благодарить не было времени, впереди прорезались чёткие контуры аллоброгов, надвигаясь с неумолимостью самой смерти. Амбиориг направил коня в узкий промежуток между двумя всадниками и наотмашь ударил мечом того, что был справа. Аллоброг увернулся и ударил в ответ, но конь уже пронёс Амбиорига дальше, за спины врагов, и с удвоенной силой помчался к реке.
   Эбуроны прорывали тонкую цепь и устремлялись к спасительным водам Мосы. Вдогонку им летели стрелы, опережая стремительный бег коней, и разили бегущих в спины. Амбиориг на полном скаку влетел в тёплые объятья реки, соскользнул с седла и поплыл, держась рукой за высокую луку. Конь напрягся, всхрапнул и потянул человека за собой.
   Луна поспешно скрылась за тучи, окутав и реку, и землю мглистой чернотой. Аллоброги в нерешительности остановились на берегу. Всплески воды долетали до них тихим шорохом, но стрелять наугад никто не стал, только зря стрелы расходовать.
   -- Что встали? Вперёд, в реку! - закричал Эг.
   -- Остынь, - остановил его Роукилл. Он натянул поводья и вложил меч в ножны. - Там их земля, и нам там делать нечего... Поворачивайте коней, возвращаемся.
  
   С высоты деревянных стен городка на них смотрели дети и женщины. Они молча вглядывались в лица мужчин и, не увидев тех, кого так ждали, обращали взгляды к вождю. Амбиориг чувствовал боль этих взглядов, и сердце его сжималось. Он уходил на войну под воинственные крики десяти тысяч воинов полный радужных надежд и стремлений, возвращался побитым псом в сопровождении всего восьми человек без знамён и добычи.
   Скрип дубовых ворот ударил по натянутым нервам острым ножом. Он с трудом заставил себя поднять голову и облегчённо вздохнул. Всё же встречали его как вождя, а не как изгоя. Из ворот медленно выходили старейшины и друиды. Боевые трубы пропели тревожно и печально, словно по покойнику, но его ждали, и пока ещё верили.
   Среди встречающих Амбиориг увидел Катуволка, и это вселило надежду. Уходили они вместе, и если тот вернулся, значит ещё не всё потеряно.
   -- Здравствуй, князь! - при всеобщем молчании громко приветствовал его старший друид.
   Амбиориг натянул поводья и осторожно, оберегая раненую ногу, сошёл с коня. Не тот случай, чтобы говорить с народом сидя в седле. Победа князя - это победа всего племени, поражение - только его вина.
   -- Здравствуй, жрец! И вы, старейшины эбуронов, здравствуйте!
   Рядом встали Верцингеториг и остальные воины, окружая Амбиорига полукольцом, словно оберегая его от возможных обвинений и беря под свою защиту. Но друид лишь сделал широкий жест и указал на ворота.
   -- Войди в свой город, князь! Половина воинов, что ушли с тобой, никогда уже не вернуться. Но народ эбуронов рад, что всемилостивые боги сохранили жизнь их вождя. В горе и радости - мы с тобой!
   Амбиориг поклонился, взял коня под уздцы и, прихрамывая, вошёл в ворота. Люди молча расступались перед ним, провожали долгими тяжёлыми взглядами и вновь смыкались за спиной. Ощущение было такое, будто попал в чужой город. Отдельно от всех, на краю торговой площади, он увидел жену и детей. Вилена обнимала сыновей за плечи и растерянно переводила глаза с мужа на брата. Потом наклонилась к младшенькому, что-то сказала, улыбнулась и подняла его на руки.
   Верцингеториг замахал рукой, но Амбиориг резко одёрнул его.
   -- Сначала дело, семья после, - тихо сказал он. - Право мужчины - уходить и возвращаться. Удел женщины - надеяться и ждать.
   Войдя в дом старейшин, Амбиориг облегчённо вздохнул. Освежающая прохлада полутёмного зала бодрила и успокаивала. Не было больше этих настороженно-обвиняющих взглядов, жары, уличной пыли. Остались только он, очаг и старейшины.
   -- Что скажешь, князь? - голос друида звучал, как и прежде, громко и властно и требовал ответа.
   Амбиориг присел на скамью, вытянул раненую ногу и закрыл глаза. Легко задавать вопросы, тяжело отвечать на них. Он и сам не знал, что случилось там, на берегу Аксоны. В голове не укладывалось происшедшее. Может быть, боги отвернулись от них? А может, собственная надменность сыграла с ними злую шутку и заставила разбежаться по полям и лесам, как зайцев? Хотел бы он услышать ответ, да отвечать было некому.
   -- Какие новости? - тихо спросил он.
   Рядом сел Катуволк, уперся локтями в колени, глубоко вздохнул. По серому от напряжения лицу стекали капли пота.
   -- Вчера под вечер приехали римские послы. Мир предлагают.
   -- Что хотят?
   -- Требуют заложников... Заложников и хлеба. - Катуволк криво усмехнулся. - Чтобы, значит, кормить свою армию за наш счёт, нам же на погибель... Иначе, грозят, придёт Цезарь и всё пожжёт.
   -- Дадим.
   -- Что? - опешил Катуволк.
   -- Дадим, говорю. - Амбиориг открыл глаза и выпрямился. - И не смотри на меня так. Нам мир нужен. Мир. Раны залечить, людей успокоить, самим успокоиться... А там видно будет.
   -- Князь прав, - кивнул друид. - Одна проигранная битва ещё ничего не решает, война только началась.
   Катуволк вскочил на ноги и замахал руками.
   -- Да вы что?! Если дадим, что просят... Какая война? Под пятой Рима окажемся!..
   -- Сядь, князь! - осадил его друид. - Не тебе решать, что делать. На то есть люди постарше и поопытней. Твоё время ещё придёт.
   Старейшины согласились с вождём. Катуволк замотал головой, но спорить не стал.
   -- Зовите римлян, - приказал Амбиориг. - Будем говорить.
   -- Не говорить с ними надо, а бить, - прошептал Катуволк и снова вздохнул.
   Римляне вошли в родовой зал эбуронов гордо, с достоинством победителей, без должного почтения к богам и сединам старцев. Их было трое: молодые, уверенные в себе, в доспехах и при оружии. На друидов и старейшин не обратили внимания, смотрели только на Амбиорига. Тот, что стоял впереди, накрыл ладонью рукоять меча и презрительно сощурился.
   -- Моё имя Квинт Юний. Я принёс тебе, князь Амбиориг, волю Великого Цезаря, - заговорил он. - Готов ли ты выслушать её?
   Амбиориг кивнул. Посол говорил с ним, как хозяин со слугой, заранее зная, что эбуроны примут любые условия, какие он выдвинет, лишь бы заключить мир и избежать участи не подчинившихся.
   -- Тогда встань! Волю Цезаря следует слушать стоя!
   Выбора не было, и Амбиориг подчинился.
   -- Цезарь требует, - продолжил Юний, - чтобы ты выдал пятьдесят заложников. В их число должны входить дети всех старейшин племени и твой старший сын Оргеториг. Обращаться с ними будут достойно, согласно их положению, и если с твоей стороны не будет причинён вред народу римскому, через несколько лет отпустят. Ещё ты должен ежегодно поставлять римской армии шесть тысяч модиев пшеницы и девять тысяч модиев ячменя. Кроме того, во время постоя римских легионов на твоей земле ты будешь обеспечивать их всем необходимым провиантом. Так же по первому слову Цезаря ты обязуешься поставлять нужные ему войска: пехоту и кавалерию. В этом случае обеспечение их пропитанием берёт на себя Цезарь. Согласен ты с этими требованиями?
   Условия были не самые кабальные. Цезарь даже не потребовал выдать оружие, как потребовал того от белловаков и суессионов, и Амбиориг согласился.
   -- Теперь мы связаны по рукам и ногам, - сказал Катуволк, когда послы ушли.
   -- Теперь у нас есть время, чтобы собраться с силами! - резко ответил друид. - Мы выполним условия договора с римлянами. А ты, князь, - повернулся он к Амбиоригу, - отправляйся к германцам и заключи с ними союз. Придёт время, и мы призовём их на помощь.
  
   5
  
   Всадники поднялись на холм, обласканный тёплыми лучами восходящего солнца, и осмотрелись. Слева и справа, насколько хватало взгляда, лежала чистая открытая земля, словно специально созданная богами, чтобы растить на ней хлеб. Но ни полей, ни усадеб острый взгляд разведчиков не заметил. Только дальше к западу, за расплывчатой полоской леса, поднимался в небо густой столб чёрного дыма, красноречиво говоря о том, что и до этих мест добралась война.
   Внизу под холмом плавно изгибалась голубая ниточка Сабиса, отражая в своих водах бесконечное множество игристых солнечных лучей. Полупрозрачные волны мелкой рябью набегали на песчаные отмели, перекатывались через широкий плёс и с тихим шелестом устремлялись на северо-восток.
   За рекой местность преображалась. Покатые холмы, кое-где изуродованные кривыми шрамами оползней, сплошь поросли лесом, оставляя открытой лишь небольшую полоску у самого берега. Ниже по течению деревья вплотную подступали к реке, как белье, развесив над ней кучерявые кроны. Где-то здесь, за этими деревьями, укрывались нервии, до сих пор не сложившие оружие.
   Группа всадников разделилась на две части. Меньшая осталась на вершине, вторая спустилась к золотистому пляжу и осторожно вошла в реку. До противоположного берега было футов сорок, вода доходила лошадям до брюха и клокотала вокруг них белёсыми буранчиками, будто обидевшись за нарушенный вдруг покой. Из прибрежных кустов выглянула водяная крыса, посмотрела на людей, принюхалась и тут же исчезла.
   Выбравшись на берег, всадники долго стояли на месте, напряжённо вслушиваясь в звенящую тишину, потом медленно двинулись вперёд, не спуская с леса настороженных взглядов. Закуковала кукушка, и стайка боязливых сорок, громко хлопая крыльями, резво поднялась в воздух и полетела к реке, прочь от сумрачного леса.
   Руки, сжимавшие поводья, предательски задрожали. Нервии были рядом, запах скрытой опасности настойчиво лез в ноздри, вызывая лихорадочное беспокойство. Стая сорок пролетела над самыми головами и скрылась за холмом.
   -- Стой, - тихо приказал Роукилл, и отряд аллоброгов встал как вкопанный.
   Роукилл сошёл с седла и опустился на колени. Следы были явные, их даже не пытались скрыть. Примятая трава и сломанная ветка кустарника, повисшая на тонкой коричневой кожице, указывали на то, что недавно здесь прошли люди. И не позже, как часа за два до них. Трава ещё не успела подняться, обозначив чёткую тропинку. Рукой он нащупал неглубокую круглую лунку шириной в два пальца. Такие остаются от древка копья, если при ходьбе опираться на него как на костыль. Значит люди были при оружии. Разведчики или дозорные. Следов от копыт не было, шли пешие. Скорее всего, нервии. Они редко пользовались лошадьми и больше предпочитали передвигаться пешком.
   Роукилл поднялся и лёгким движением вскочил в седло. Между рекой и лесом лежало поле шагов двести в ширину. Деревья стояли спокойно и недвижимо. Узкая полоска следов на траве вела к ним, но разглядеть что-либо за густым плетением еловых лап было нельзя. Уйти далеко люди не могли, и сейчас, возможно, наблюдали за ними из-за этой колючей изгороди.
   -- Эг, - позвал он младшего брата. - Сколько, по-твоему, человек прошло?
   Тот скользнул взглядом по траве, проследив всю цепочку до самого леса, и прищурился.
   -- Двое-трое. Но в лесу их может быть больше. Проверим?
   -- А если там сотня?
   -- Тогда мы умрём. - Эг криво усмехнулся и подмигнул. - Ну что, братишка, положимся на удачу?
   -- Лучше на разум, - отказался Роукилл. - Я обещал отцу вернуть тебя живым и здоровым. Уходим отсюда.
   -- А что скажешь Цезарю?
   -- Попрошу подмоги. Пусть треверы прочешут эти леса. Они лучше с ними знакомы...
   Тонкий едва слышный свист прорезал воздух, и в землю в нескольких шагах от всадников ткнулась стрела. Кони всхрапнули и засучили копытами. Вторая стрела ударила в плечо Эга, и тот едва не вывалился из седла. Зашелестели ветви и из леса, минуту назад спокойного, стали выбегать люди.
   -- Что застыли!? - закричал Роукилл. - Уходим!
   Суетливо дёргая поводья, аллоброги поворачивали коней и галопом мчались к реке. Стрелы били вдогонку, опережая всадников, и валили людей вместе с лошадьми. Роукилл подхватил поводья серого жеребца, в седле которого кулём мотался Эг, и на полном ходу влетел в воду. Туча мелких брызг окатила его холодным душем. Сквозь водяную завесу противоположный берег показался таким далёким, что он вдруг решил, что никогда не сможет добраться до него. Но конь, чуждый человеческим мыслям, вынес его на песок и понёсся вверх по холму.
   На вершине их ждал Эмилий. Он помог Роукиллу снять Эга с коня и положить его на землю. Холщовая рубаха на груди и подмышкой пропиталась кровью. Эг выплёвывал сквозь зубы ругательства, поминая всех злых духов, и порывался встать.
   -- Держи его... Крепче! - зашипел Роукилл.
   Стрела вошла в плечо сверху вниз и на два дюйма вышла из-под лопатки. Роукилл ножом срезал наконечник, сжал древко пальцами и резко дёрнул. Потом взрезал рубаху и туго перемотал рану поданым Эмилием бинтом.
   -- Я тебе говорил, чтобы кольчугу носил? В следующий раз оставлю в обозе, - пообещал он брату.
   Эг молчал и лишь скрипел зубами, терпеливо снося боль.
   -- Легионы на подходе, - предупредил Эмилий. - Надо сообщить Цезарю...
   -- Сейчас, - кивнул Роукилл. - Тарс, сколько мы потеряли?
   Сотник зло сплюнул.
   -- Восемь человек.
   -- Раненых в обоз, остальные пусть ждут здесь. Поехали, поговорим с Цезарем.
   Легионы наступали тремя колоннами. В авангарде двигалась лёгкая кавалерия нумидийцев и треверов, рассыпавшись по равнине беспорядочной толпой. Слева и справа шли конные турмы испанских всадников, прикрывая легионы с флангов. Армия подходила к холму не спеша, под звуки труб и корнов, построившись в боевой порядок как на виду у противника, чтобы незамедлительно вступить в бой. Когорты безжалостно вытаптывали цветущие луга, оставляя после себя голую землю.
   Спустившись вниз, Роукилл и Эмилий направились ко второй колонне, где под красным штандартом наместника ехал Цезарь. Тот ещё издалека заметил разведчиков и махнул рукой, подзывая их к себе.
   -- Мне нужны только хорошие новости, - сразу предупредил он. - Нашли нервиев?
   -- Нашли, - кивнул Эмилий. - Они на том берегу, в лесах.
   -- И много, - добавил Роукилл. - Я потерял несколько человек.
   Цезарь смерил его задумчивым взглядом и недовольно покачал головой.
   -- Это потому у тебя вид такой потрёпанный? - он повернулся к легатам. - Займите холм. Котта, возьми девятый и десятый легионы и встань на северном склоне. Остальным возводить лагерь. Каждый пусть остаётся со своим легионом. Испанскую конницу поставьте вдоль дороги, пока не пройдёт обоз, - и вновь посмотрел на разведчиков. - Много - это сколько?
   Роукилл пожал плечами. Времени считать, сколько нервиев напало на отряд аллоброгов у него не было. Ноги бы успеть унести...
   -- Точно не знаю... может три-четыре сотни стрелков. Напали неожиданно, из засады...
   -- Не знаешь? Только не говори мне, что я остановил армию ради четырёх сотен лучников. Роукилл, мне нужны сведения, а не предположения. Именно в этом и состоит твоя роль - сбор точных сведений. А когда мой лучший следопыт говорит "точно не знаю", это означает, что я тоже ничего точно не знаю. Понимаешь меня?
   -- Понимаю...
   -- Молодец. Возьми нумидийцев и треверов и разведай всё хорошенько. Через час мне нужна полная информация. Ты, Эмилий, останешься со мной, для связи.
   Он жестом отпустил вождя аллоброгов и окликнул Лабиена.
   -- Тит, надо поторопить обоз, плетутся как сонные мухи. Потом прими легионы новобранцев. С ними сейчас Сабин, так придержи его подле себя...
   Армия начала разворачиваться. Два легиона повернули влево, обогнули холм и встали сплошной линией между рекой и вершиной. Перед когортами Котта поставил две сотни стрелков, на тот случай, если нервии вздумают подойти ближе и обстрелять солдат. Те, однако, остались на месте и вели себя так, словно римлян не было.
   Оставшиеся четыре легиона поднялись на холм и занялись устройством лагеря. Пока инженеры размечали площадку и обозначали линии, где должны проходить улицы, легионеры принялись срезать дёрн для вала и копать ров.
   За две недели боёв легионы понесли значительные потери. В каждом теперь насчитывалось не более трёх тысяч человек, и Цезарь сильно рисковал, когда повёл армию в земли нервиев. Обещанная подмога от галльских вождей задерживалась. Кроме аллоброгов и треверов только альбики откликнулись на последний призыв римлян и прислали двести лучников. Ремы и сеноны отказали в помощи, испугавшись оживления германцев на границе, а амбарры, битуриги и нантуаты так и не выступили в поход. Эдуи, вместо того, чтобы выдвинуться на восток и ударить нервиям в тыл, были вынуждены держать двадцатитысячную армию на берегах Лигера, сбивая наступательный порыв аквитанцев.
   План Цезаря состоял в том, чтобы выманить нервиев на равнину и в одном сражении разбить их. В успехе он не сомневался. Закалённые в боях, прошедшие хорошую школу легионеры легко громили полчища варваров. Главное сдержать первый удар, а дальше галлы выдыхались, ломались о римский строй и бежали. Это уже вошло в привычку. Сам по себе галльский воин был сильнее римлянина. Он превосходил его и ростом, и силой, и сноровкой, но больше привыкшие к единоличным поединкам и почти ничего не знавшие о дисциплине галлы не могли справиться с объединённым в одно целое римским легионом. И это губило их.
   Впервые Рим столкнулся с галлами более трёхсот лет назад, и эта встреча едва не стала для него роковой. Галлы разгромили римские легионы в битве при Аллии и взяли святая святых - Рим. Марку Фурию Камиллу удалось в тот раз отвести угрозу от Республики и спасти город. В последующей затем бесконечной череде войн, римляне вытеснили галлов сначала из Северной Этрурии, а после второй войны с Карфагеном отбросили их назад за Альпы, прибрав к рукам плодородную долину Пада. Теперь настала очередь самой Галлии.
   С вершины холма Цезарь увидел нервиев. Они больше походили на обычный заградительный отряд, чем на передовые армейские части. Но значит сама армия где-то рядом. Легионы Котты выстроились напротив них, прикрывая строителей лагеря от нападения. Слева, там, где Сабис делал небольшой поворот, переправлялась кавалерия Роукилла. Авангард уже поднимался вверх по холму, охватывая противника с фланга. Вождь аллоброгов знал своё дело, и если армия нервиев действительно рядом, он скоро это выяснит.
   Увидев то, что хотел, Цезарь направился вдоль вала осмотреть строительные работы. Эмилий неотступно следовал за ним, хотя и не понимал, для чего он ему нужен. Цезаря постоянно сопровождали дежурные трибуны, префекты, командиры отдельных частей и многочисленный эскорт контуберналов и телохранителей, готовых выполнить любое его поручение.
   А может он хочет приблизить меня к себе, больше мне доверяет? - мелькнула вдруг честолюбивая мысль. Конечно, должность префекта в какой-нибудь вспомогательной когорте или даже вексилле стала бы неплохим началом для карьеры. После этого можно было подумать и о должности квестора, тем более что по возрасту он почти подходит. - А почему бы и нет?! Ведь были же случаи, когда из никому неизвестных семей, из самых глубоких провинций выходили знаменитые полководцы и консулы. Гай Марий, например... А кто я сейчас? То ли наблюдатель при аллоброгах, то ли мальчик на побегушках... Вот бы мама обрадовалась!..
   Додумать эту мысль Эмилий не успел. Цезарь указал на приближающийся обоз и приказал:
   -- Передай обозникам, чтобы вставали у задних ворот, а не разбредались по всему лагерю. А Мамурре скажи, чтобы все орудия подвозил к передней линии.
   Эмилий коротко кивнул и хлестнул Мохнорылого плетью. Приказ Цезаря никак не сочетался с возникшей мечтой; в душе вспыхнула какая-то детская обида, словно ему отказали в сладком, и он тут же выплеснул её на мерина. Мохнорылый испуганно всхрапнул, взвился на дыбы и сорвался с места галопом.
   Гай Оппий улыбнулся ему вслед и ехидно произнёс:
   -- Может быть, я плохой солдат, но в людях-то разбираюсь. Готов поспорить, что мальчик возмечтал о чём-то таком, о чём ему ещё рано мечтать.
   -- Почему же рано, - пожал плечами Цезарь, - не такой уж он и мальчик. Смотри как вымахал... Да и солдат хороший. В отличие от тебя. - Ты знаешь...
   Снизу, где стояли легионы, долетел предупреждающий звук трубы. И сразу же ему принялись вторить боевые корны, тревожа лагерь призывами к бою. Потом они притихли, и стало слышно, как центурионы отзывают солдат от работ и выстраивают в коробки; за валом замелькали серебряные значки когорт и звериные шкуры на шлемах сигниферов. Перед задними воротами, куда уже подтянулись первые вереницы обозных мулов, поднялась суматоха. Мулы пятились, напуганные рёвом труб, а возницы и погонщики растерялись, не зная, что делать - поворачивать назад или продолжать движение.
   Цезарь какое-то время вслушивался в голоса корнов, потом поискал глазами дежурных трибунов и раздражённо спросил:
   -- Кто-нибудь скажет мне что происходит?
   Трибуны пожимали плечами и непонимающе оглядывались друг на друга.
   -- Ну так узнайте!
   Несколько человек одновременно сорвались с места и поскакали к северному склону. Пока не были установлены палатки, лагерь казался большой просторной площадкой ограниченной по краям серыми контурами вала. Передвигаясь по нему, никто не придерживался намеченных инженерами улиц, все бежали напрямик, кому куда надо. Пешие и конные в беспорядке сновали по этому огромному полю, но никто толком не знал, куда именно бежать и что делать. Наконец, сквозь всеобщую неразбериху к Цезарю прорвался вестовой от Котты.
   -- Цезарь, нервии пошли в атаку!
   -- Что они сделали? - прищурился Цезарь.
   -- Пошли в атаку... - Вестовой сбился и растерянно замолчал.
   Цезарь глубоко вздохнул и посмотрел на него, словно он один был во всём виноват.
   -- Вы что, с ума там внизу посходили? Какие нервии? Какая атака? А даже если и так, стоило из-за этого панику поднимать? Кто дал сигнал к бою? Кто разрешил легионам бросить работу и выходить в поле? Кто, я спрашиваю?!
   После каждого вопроса вестовой отрицательно мотал головой и дёргал поводья, заставляя коня отступать. По его лицу градом катился пот, но он отчаянно отказывался признавать свою вину.
   -- Юлий! - Гай Оппий осторожно взял Цезаря под локоть. - Юлий, оставь юношу в покое. Он-то здесь причём? Будет лучше, если мы проедем немного вперёд и сами посмотрим, что творится у Котты.
   Цезарь встряхнулся как от дурного сна, помолчал, переводя взгляд с Оппия на вестового, и коротко бросил:
   -- Поехали.
   Трубы били тревогу не напрасно. Подъехав к северному склону, Цезарь почувствовал, как в душу медленно заползает страх: левый берег Сабиса был усыпан вооружёнными людьми - одно сплошное чёрное пятно, постепенно стекающееся к воде. Кое-где этот поток уже перехлестнул через реку и быстро приближался к холму. Кавалерия в панике металась по полю в поисках спасения и, не находя его, гибла на месте. Правое крыло нервиев вплотную сблизилось с легионами Котты; уже слышно было, как легионеры стучат пилумами по щитам, настраивая себя на бой. Те легионы, что были заняты на строительстве лагеря, спешно становились в боевой порядок, но по всему было видно, что принять правильный строй они не успеют. Враг наступал слишком быстро. Отряды легковооружённых пехотинцев глубоко вклинились на равнину и, обходя холм с правого фланга, грозили зайти легионам с тыла.
   Цезарю хватило одного взгляда, чтобы понять, насколько трудно придётся легионам, стоявшим на флангах. Особенно на левом, у Котты. Там наступало тысяч десять тяжёлой пехоты и ещё столько же готовилось к переправе. Замысел противника был прост: опрокинуть девятый и десятый легионы, ворваться в недостроенный лагерь и ударить по армии сверху. Котта, видимо, тоже понял это. Он развернул третью линию и удлинил фронт, а вторую линию подвёл вплотную к первой, вдвое увеличив её ширину. Но даже в этом случае нервиям было под силу пробить её. Чтобы удержаться требовались резервы, а их-то как раз и не было. Легионы Лабиена шли где-то позади обоза, раньше чем через час или два они не подойдут, а на кавалерию, те жалкие остатки, что сумеют пробиться к лагерю, рассчитывать не приходилось.
   -- Гонца к Мамурре: орудия на северный склон! - приказал Цезарь. - В лазарете поднимите всех раненых - всех, кто может держать оружие, и в строй! Гонцов к Лабиену: пусть поторопиться! Немедленно!
   Быстрота, с которой наступали нервии, не давала возможности для маневра. Легионы вступали в бой там, где их вынуждал противник. Наименее опасное положение складывалось в центре. Здесь нервии ограничились сравнительно небольшими силами и старались просто сковать легионы, не позволяя им развернуться и подать помощь соседям. Основные удары были направлены на фланги.
   -- Оппий, уходи к Лабиену. Будь с ним, пока всё не кончиться. Понял?
   -- Я с тобой, Юлий!
   -- Ты ослеп, друг мой? Не видишь, что твориться? Через четверть часа здесь будет жарче, чем в преисподней!
   -- Только рядом с тобой я чувствую себя в безопасности! - уверенно заявил Оппий.
   -- Ну смотри. - Цезарь хлестнул коня и крикнул. - К Котте!
   Левый фланг уже сошёлся с противником в рукопашную. Нервии напирали, рвались к вершине, со всей силой обрушившись на девятый легион. Солдаты били их дротиками, кололи мечами, но они, словно заворожённые, давили на красную линию щитов, не обращая внимания на потери, и постепенно заставили её прогнуться. Котта как безумный носился вдоль строя и слал проклятья на головы варваров. Красный солдатский плащ подобно знамени вился за его плечами, притягивая внимание вражеских лучников.
   Завидев Цезаря, он поспешил с докладом, но тот лишь махнул рукой, дескать, сам всё вижу.
   -- Сейчас бы кавалерию, сотни три-четыре, - сокрушённо вздохнул Котта. - Ударить во фланг...
   -- Кавалерии нет. Скоро подойдёт Мамурра, попробуем сбить их вниз. А пока сообщи легионерам, что Цезарь - с ними. Это поднимет их дух. И будь осторожней, весь плащ в дырах.
   -- Если каждой стреле кланяться, можно спину сломать, - улыбнулся Котта. - Стрелу для меня ещё не выковали.
  
   Новый приказ Цезаря застал сапёров, когда те уже входили в задние ворота. Вестовой толком ничего не объяснил, только велел срочно двигаться к северному склону и умчался назад. Судя по его лицу, положение римлян складывалось хуже некуда, и Мамурра поспешил к своим.
   -- Разворачивай телеги! Давай вдоль вала на левый фланг! Живей!
   Известия о том, что нервии пошли в атаку и уже теснят легионы пришли одновременно и облетели обоз со скоростью ветра. Погонщики растерялись, одни торопливо погнали мулов в лагерь, другие столпились на дороге, мешая сапёрам развернуться. Повозки с орудиями встали, перекрыв проход, и у ворот образовался затор.
   -- Назад, назад! Куда прёшь? Поворачивай! Поворачивай, говорю!.. Убирай свою скотину!..
   -- Сам поворачивай! Куда я пойду? Там сзади напирают! Растележился на всю дорогу...
   Погонщики были готовы сцепиться друг с другом. Между ними сновали сапёры и в отчаянье пытались пробить путь телегам с орудиями.
   Мамурра скрипел зубами. Вместе со словами утекало драгоценное время, со стороны реки долетали отголоски разгоравшейся битвы, и даже последнему обозному слуге становилось понятно, что эта битва будет нешуточной.
   -- Отставить! - закричал он, силясь перекрыть ругань погонщиков. - Телеги, что прошли в лагерь, пусть двигаются к левым воротам и выходят через них! Остальные поворачивайте к валу!
   -- Там невозможно пройти!..
   -- К валу, я сказал!
   Выбравшись кое-как из затора, сапёры ухватились за борта телег и, понукая мулов, погнали их к северному склону. С каждым пройденным шагом звуки боя становились всё отчётливей, казалось, что надвигается гроза, но на небе, как не вглядывались, не было ни облачка. От жары и быстрого бега задыхались и люди, и животные, хотелось остановиться и отдышаться, но Мамурра торопил, гнал вперёд, стремясь наверстать упущенное у ворот время.
   Цезарь ждал их. Он сидел в седле, выпрямив спину и опустив руки на бёдра, и смотрел на приближающиеся повозки. Он был как обычно спокоен, только глаза светились каким-то неестественным жёлтым блеском.
   -- Долго.
   -- Мы там, у ворот,.. - начал было оправдаться Мамурра, но Цезарь не слушал его.
   -- Ставь орудия, - и отвернулся.
   До места сражения было около полустадии. Римляне держались стойко, но по красным щитам и медным каскам, разбросанным по всему склону, было ясно, что они медленно, но неуклонно отступают. Нервии напирали, особенно сильно пострадал девятый легион. Линия строя прогнулась, ещё немного - и она прорвётся...
   Сапёры установили орудия и взвели воротки. Тяжёлые двухфутовые стрелы с тонкими зазубренными жалами легли на ложа и зловеще уставились на врага.
   -- Цельтесь аккуратно, - предупреждал Мамурра, - в своих не попадите. Времени на пристрелку нет, лишних стрел тоже. На каждый расчёт всего по двенадцать штук.
   Возле каждого орудия стояло по два человека: один у прицельной планки, второй у воротка и по ложу выверял направление. Наводили неторопливо, что б наверняка. Цель видели ясно, но галлы слишком близко сошлись с римским строем, и наводчики боялись попасть в своих. Надо было учесть и расстояние, и силу ветра, и угол наклона холма. Наконец, сапёры один за другим стали поднимать руки, докладывая, что готовы к выстрелу.
   Мамурра мысленно попросил помощи у богов и махнул рукой.
   -- Залп!
   Скорпионы дружно рявкнули и чуть подались вперёд. Стрелы прошли над головами сражающихся и упали за их спинами. Ни одна не попала в цель. Только горячий воздух, словно вихрь, всколыхнул волосы на непокрытых головах варваров и прокатился по земле пылевыми дорожками. Мамурра выругался: тридцать стрел пошли впустую. Он покосился на Цезаря, но тот молчал, даже не смотрел в его сторону.
   Сапёры принялись быстро крутить воротки и по-новому нацеливать скорпионы. Натянутые до предела толстые тетивы из воловьих жил звенели с натуги, наводчики, мокрые от пота и напряжения, искали глазами цель и подставляли лица ветру, рассчитывая снос стрелы. Каждый промах - мёртвый римский солдат, каждая потерянная минута - несколько шагов назад. Легионы отступали, и наводчики нацеливали орудия с учётом этого отступления.
   -- Залп! - вновь скомандовал Мамурра.
   На этот раз стрелы легли точно в середину строя галлов. Несколько человек отбросило назад силой удара тяжёлых двухфутовых копий, другие испуганно отшатнулись, не понимая, откуда пришла смерть. Легионеры, воспользовавшись замешательством противника, пошли вперёд и выравнили строй. Под ударами следующих залпов белги начали пятиться. Они прикрывались щитами, но на таком расстоянии стрелы насквозь пробивали и щит, и человека. Спасения от них не было. Левофланговые когорты перегруппировались, встали косым строем и сбросили правый фланг нервиев в реку. Продолжая развивать наступление, десятый легион надавил на центр и отодвинул его к самому берегу. Галлы сражались отчаянно, с кровью отдавая каждую пядь земли, но римляне уже перехватили инициативу и уверенно шли вперёд.
   -- Котта, через реку не ходить, стой на своём берегу. Теперь справитесь.
   -- Справимся, Цезарь.
   Удостоверившись, что левому флангу больше ничего не угрожает, Цезарь повернул коня к лагерю. Внизу, почти у самой реки стояли восьмой и одиннадцатый легионы под командованием Луция Росция и Мунация Планка. Солдаты выстроили стену из щитов, и все атаки противника разбивались о неё, как морская волна о каменный мол. Получив по зубам, нервии отошли и словно забыли о римлянах, лишь изредка швыряя в их сторону дротики. Цезарь отправил к легатам гонца с приказом стоять на месте и последовал дальше.
   В лагере царила суматоха. Обоз медленно втягивался внутрь через задние ворота и беспорядочно расползался по всей площади. Снизу продолжали подниматься повозки и длинные вереницы мулов, и конца им не было видно. Цезарь смотрел на дорогу, надеясь разглядеть за ними легионы Тита Лабиэна, но тучи пыли закрывали и дорогу, и равнину за холмом, и сам горизонт. Гонцы, возвращаясь, говорили, что Лабиэн уже на подходе, что легионы идут через лес и вот-вот выйдут на равнину, осталось совсем немного...
   -- Ждать нет времени. Семпроний, скачи к Титу: как выйдет на равнину пусть строится в боевой порядок и наступает на правый фланг. Я буду там.
   На правом фланге стояли седьмой и двенадцатый легионы. В начале сражения нервиям удалось потеснить их и прижать к холму. Командовавший ими Публий Красс развернул когорты, поставив их в одну линию, и отвёл свои фланги назад. Получилась перевёрнутая буква "V", острым концом направленная к равнине. Нервии продолжали атаковать, но часть сил, в основном легковооружённых солдат, вывели из боя и сосредоточили напротив этого острия. Туда же с другого берега подходили резервные отряды.
   Противник чувствовал себя свободно, вся равнина от реки и до самой дороги находилась под его контролем. Небольшие группы лёгкой пехоты подобрались даже к лагерю, и если бы не испанская конница, собравшаяся у подножья холма, они давно бы набросились на обоз.
   Легионы истекали кровью. Красс занял удобную для обороны позицию, но глубина построения была слишком узкая, и лучники простреливали её насквозь. Задним рядам пришлось развернуться и прикрыться щитами, чтобы не получить стрелу в спину. Нервии регулярно вводили в сражение свежие силы и давили на римлян по всему фронту, сковывая их и не позволяя перейти в контратаку. Долго так продолжаться не могло. Лишённые поддержки легионы топтались на месте, теряя людей и веру в победу.
   Солдаты начали пятиться. Шаг за шагом они отступали к холму, ломая строй и не слушая команд офицеров. Почувствовав, что римляне дрогнули, нервии усилили нажим и прорвали фронт двенадцатого легиона. Отряды лёгкой пехоты, собравшиеся напротив острия, вдруг разом сошли с места и двинулись к дороге.
   Цезарь пришпорил коня и помчался к месту прорыва. Двенадцатый легион разваливался на части. Когорты расступались, открывая в строю широкие бреши, и сбивались в бесформенные толпы. Они ещё огрызались, но уже готовы были обратиться в бегство.
   -- Далеко ли собрались, двенадцатый легион? Не прогадайте, позади тоже нервии! - закричал Цезарь. Он спрыгнул на землю, подобрал брошенный кем-то щит и стал пробиваться в первый ряд. Начищенная до блеска эгида, словно зеркало, отражала солнечные лучи, и казалось, что это сам Марс спустился на землю. - Эй, центурионы, Бакул! Тот ли это легион, что разгромил белгов при Аксоне? Или все настоящие воины полегли в прошлых боях, а здесь собралась лишь кучка никчёмных трусов?!
   Тяжёлый дротик ударил в щит и едва не опрокинул его на спину. Легионеры шагнули вперёд и прикрыли полководца своими телами.
   -- Вы бы не меня, а честь легиона защищали! Где аквилифер? Выровнять ряды, орла вперёд! Покажите, наконец, белгам как умеют сражаться римские солдаты!
   Но остановить наступающих нервиев было уже трудно. Легионерам удалось закрыть бреши, но выпрямить линию они не сумели. Нервии сжали легионы, обхватив их цепкими тисками, и выпускать явно не собирались. Численное преимущество было на стороне противника, и только боги ведали, чем всё это могло закончиться...
  
   Легионы Лабиена вышли на равнину, развернулись в боевой порядок и двинулись к холму. Сходу опрокинув отряды лёгкой пехоты, блокировавших дорогу, они быстрым шагом направились к правому флангу и ударили по тылам нервиев. Испанская кавалерия и присоединившиеся к ней остатки галльской конницы обошли противника и закрыли дорогу к переправе. В то же время десятый легион прошёл вдоль берега и атаковал врага в центре. Нервии цеплялись за каждый клочок земли, на левом фланге они попробовали повторить атаку, но девятый легион сбил их назад в реку. Несколько когорт одиннадцатого легиона при поддержке кавалерии начали переправляться на другой берег и тогда нервии не выдержали и отступили.
   Цезарь запретил преследовать отступающего врага. Слишком велики были потери, слишком велика опасность угодить в засаду. Он приказал легионерам вернуться в лагерь и закончить начатое строительство, а из обозников велел сформировать похоронные команды. Погибших было много. Тела складывали на повозки и отвозили к подножью холма, где рабы рыли общую для всех могилу. Флейтисты выводили печальную мелодию, а женщины, сопровождавшие обоз, плели погребальные венки из травы и цветов.
   Грянул гром, и небо, минуту назад чистое, вдруг обрушилось на землю проливным дождём. По склонам холма побежали ручейки, от реки подул прохладный ветерок, напоив воздух запахами молодой травы, вода в реке помутнела и покрылась частой мелкой рябью. Облака, матово-серые от переполнявшей их влаги, нависали над равниной кучерявыми островами и медленно плыли на восток.
   Цезарь подставил лицо тугим струям воды и долго с наслаждением впитывал в себя их прохладную чистоту. Дышать стало легче; вода смыла грязь с кожи и напряжение с души. Осталась лишь горечь потерь, но её, как рану Хирона, нельзя было не смыть, не вылечить.
   -- Так бывает всегда после большой битвы. Небо стремиться очистить землю от крови, - прошептал он.
   -- У нас говорят по-другому, - тихо произнёс Роукилл. - У нас говорят, что это боги плачут по погибшим. А капли дождя - это их слёзы.
  
   6
  
   Покорив Белгику, Цезарь отвёл армию за Секвану в земли карнутов и туронов, а двенадцатый легион под командованием Сервия Гальбы направил к альпийским племенам, чтобы раз и навсегда обезопасить дорогу между Галлией и Италией. Нантуаты, варагры и седуны давно мешали свободному проезду через Альпы, взимая с купцов дань, теперь настал их черёд платить. С Гальбой уезжал Луций Эмилий, спрятав в дорожной сумке личные письма Цезаря к друзьям в Рим.
   Во время боя с нервиями Эмилий почти всё время находился в лагере, и лишь потом, когда вернулся Роукилл с остатками своей кавалерии, они вместе присоединились к испанцам. После боя Цезарь лично поблагодарил его, а на следующий день вручил несколько свитков, аккуратно свёрнутых в тонкие трубочки и запечатанных восковыми печатями, и велел отправляться в Рим. Честь не малая, и кто-то из трибунов с усмешкой сказал, что вместе с письмами Эмилий получил и должность префекта, однако в подорожной по-прежнему значилось его старое звание.
   Эмилий никогда не был в Риме. Перед отъездом Гай Оппий подробно разъяснил, где найти нужных людей и как не заблудиться в большом городе. Но едва тот отошёл, как все разъяснения начисто испарились из памяти. В голове просто не могли удержаться названия всех этих улиц, районов, храмов: чтобы запомнить их потребовалось бы несколько дней. Переспрашивать Оппия он не решился, старикашка и так поглядывал на него с раздражением. Ну ничего, в крайнем случае, можно будет спросить дорогу в самом Риме. Уж кто-нибудь да подскажет гонцу Цезаря, куда ехать.
   Легион двигался не торопясь, и Эмилий едва сдерживал бушевавшее в нём нетерпение. Хотелось скорее увидеть Город, выполнить поручение Цезаря и до наступления осени вернуться в Галлию. Лишь спустя две недели они добрались до Генавы, а ещё через пять дней вошли в Октодур. Городок варагров располагался в долине, со всех сторон окружённой горами. По середине его разделяла река, и Гальба приказал варварам освободить одну его часть и переселиться за реку. Сила была на стороне римлян, так что тем пришлось подчиниться. Эмилий распрощался с легатом и отправился дальше.
   Перевалив через Альпы, он выехал к Плаценции, а уже оттуда, минуя Бононию и Арреций, по Кассиевой дороге направился в Рим.
   Эмилий вырос в маленьком городке в Апулии вдали от главных дорог и большой политики. От одного конца города до другого можно было пройти за полчаса неспешным шагом и ещё успеть посидеть в таверне и выпить чашу вина. Единственной достопримечательностью был рынок, одновременно служивший форумом. Днём здесь шла вялая торговля, но по вечерам граждане города собирались напротив табулярия и вели долгие дискуссии, порой весьма ожесточённые, обсуждая накопившиеся за день проблемы. Тут же раз в год проводили выборы в муниципалитет, а так как жителей насчитывалось не более трёх тысяч, то и выбирали почти одних и тех же людей. Высшим постом, о каком только можно было мечтать, была должность главы муниципального совета. Думать о чём-то большем не приходилось. Насколько Эмилий знал, никто ещё из их городка выше этой планки не поднимался.
   Чем ближе Эмилий подъезжал к столице, тем многолюдней становилось на дороге. Повозки, верховые, просто пешие - все куда-то спешили, торопились, сливаясь в плотные не иссякающие даже ночью потоки. На постоялых дворах и в гостиных домах невозможно было найти свободного места, и если бы не подорожная Цезаря, пришлось бы ночевать на улице. Трактирщики, увидав проконсульскую печать, кланялись чуть не до земли, выставляли на стол лучшее угощение, а для Мохнорылого всегда находилась полная торба ячменя. За столом вокруг него собиралась толпа любопытных, послушать последние известия из Галлии. Их интересовало всё: в каких битвах он участвовал, собирается ли Цезарь идти за Рейн, сколько земель он подчинил и будут ли туда выводить колонии. Люди посолиднее расспрашивали о дорогах, безопасны ли проезды по стране, как долго продлиться война и какие племена готовы торговать с Римом. Вообще, имя Цезаря и всё, что с ним было связано, вызывали живейший интерес. Эмилий раньше и не подозревал, что война за Альпами находит такой яркий отклик здесь, в Италии.
   За несколько миль до Рима вдоль дороги стали вырастать гробницы и фамильные склепы знатных римских граждан, отделанные мрамором и крупнозернистым гранитом. Они как бы образовывали преддверие города, напоминая всем проходившим мимо о делах и заслугах покоящихся под их сводами людей. Читая имена и эпитафии на надгробных плитах, можно было прочесть всю историю Республики, начиная от изгнания царей и заканчивая диктатурой Суллы. Путешественники, особенно провинциалы, часто останавливались подле древних памятников и с благоговением прикасались к холодным камням, словно пытаясь ощутить в себе часть этой истории.
   Возле одного из склепов Эмилий заметил роскошную лектику, покрытую пурпурной тканью и увитую гирляндами цветов. Издалека её можно было принять за царственный шатёр, устремившийся вверх остроконечной вершиной. Какой-нибудь богач решил посетить могилу родственников. Рядом сидели на корточках дюжие носильщики-сирийцы и презрительно посматривали на проходивших мимо людей. Один из них, с перебитым носом, окинул Мохнорылого насмешливым взглядом и что-то сказал своим товарищам. Носильщики рассмеялись и закивали коротко стрижеными головами.
   В лицо бросилась краска. Эмилий натянул поводья и повернул коня в их сторону. Роукилл учил его не поддаваться чувствам и всегда сохранять спокойствие, но когда над тобой смеются рабы, сохранить спокойствие бывает очень трудно. Он остановился в двух шагах от носильщиков и пристально посмотрел в глаза кривоносому.
   -- Не хочешь повторить, что сказал?
   Раб даже не подумал подняться. Он только слегка пожал плечами и ответил с сильным восточным акцентом:
   -- Езжай, куда ехал, господин. Я не в твоей власти.
   Никогда ещё Эмилий не слышал, чтобы раб говорил так со свободным римским гражданином. Не иначе порядки в столице отличались от провинциальных, или он был любимчиком своего хозяина. Но в любом случае нужно наказать дерзость. Эмилий потянулся к мечу, но рабы вдруг разом вскочили, один схватил Мохнорылого под уздцы, остальные сжали декуриону руки.
   -- Езжай, куда ехал, господин, - повторил носильщик.
   Теперь в голосе слышалась угроза. У каждого из рабов на поясе висел длинный нож, видимо, кроме обязанностей носильщиков они исполняли роль телохранителей. Эмилий не сомневался, что они пустят их в ход, но и отступать перед рабом было недостойно свободного человека. Он ударил Мохнорылого шпорами, и мерин взвился на дыбы, разбрасывая носильщиков в стороны.
   -- Тебя никто не предупреждал, раб, что нельзя безнаказанно оскорбить римлянина!? - закричал он. - Тем более солдата Цезаря!..
   Крик перешёл в воинский клич. Люди на дороге испуганно отпрянули, и даже рабы, только что такие смелые, растеряли всю самоуверенность и невольно подались назад.
   -- Стой!
   Мелодичный, но сильный голос заставил Эмилия отступить, меч, так и не успев до конца выйти из ножен, скользнул обратно. Даже Мохнорылый перестал рваться из седла и опустился на все четыре копыта.
   Перед склепом стояла девушка, вытянув вперёд руку, словно ограждая раба от неминуемой расплаты. Рука была тонкая, изящная, хрупкая, но она оказалась сильнее ярости декуриона. Эмилий сразу понял, что не сможет противостоять ей. Девушка была одета в тунику с одной пурпурной полосой и длинную столу перевязанную под грудью шёлковым пояском. Густые чёрные волосы, уложенные в узел, покрывала белоснежная вуаль, спускавшаяся на плечи золотой бахромой. Большие, чёрные как маслины глаза, смотрели на него со спокойствием Юноны, и лишь припухлые почти детские губки слегка вздрагивали от волнения.
   -- Стой, солдат! В своём рабе вольна только я! И только я имею право наказывать его или миловать!
   Эмилий сжал рукоять меча так, что побелели костяшки пальцев, и глубоко вздохнул.
   -- Этот раб осмелился посмеяться надо мной, - услышал он собственный хриплый голос.
   Почему-то пересохло горло и забилось сердце, но не в груди, как положено, а много ниже, в животе.
   -- И в тебе сразу взыграла гордость? - усмехнулась девушка. - Что произошло, Ямхад? - повернулась она к рабу.
   Кривоносый пожал плечами, будто не понимая своей вины.
   -- Я всего лишь сказал, что конь этого господина больше похож на недоделанного телёнка, чем на коня. Да ты и сама это видишь, госпожа...
   Кровь в венах мгновенно вскипела, и уже не было той силы, которая могла спасти раба от заслуженного возмездия. Но девушка опять взяла над ним верх. Она быстро шагнула вперёд, прикрыв собой носильщика, и теперь, чтобы дотянуться до раба, Эмилию пришлось бы сначала растоптать её. Мохнорылый на это ни за что бы не согласился. Да и сам он не хотел этого.
   -- Как тебя зовут? - вдруг спросила она.
   Не так просто унять гнев, растёкшийся по телу огненной лавой. На то нужно время.
   -- Я солдат Цезаря!..
   -- Это я уже слышала. - Улыбка, коснувшаяся её губ, напоминала алый бутон ещё не распустившейся розы, омытой прохладной утренней росой. Глядя на нее, тоже хотелось улыбаться. - Прости, но ты говорил так громко, что мне даже пришлось прервать молитву. А имя? Имя-то у тебя есть? - она провела рукой по шее Мохнорылого, и мерин радостно оскалился. Никому другому он подобного не позволял.
   То ли мир свихнулся, то ли я, - подумал Эмилий.
   -- Луций Эмилий, - буркнул он.
   -- А коня?
   -- Его? Ну... Его зовут... Мохнорылый.
   Она звонко рассмеялась, и Эмилий вдруг понял, что уже никогда не сможет забыть этот смех.
   -- За что ж тебя так обидели, рыженький? Ну ничего, не расстраивайся. Знаешь, а мне даже нравиться. Нечасто встретишь коня с таким... редким именем...
   Она повернулась к Эмилию.
   -- Мне пора ехать... А раба я накажу, как он того заслуживает. Ямхад, напомни мне вечером о своём проступке.
   Девушка отогнула край занавески и села в носилки. Сирийцы легко подняли их на плечи и быстрым шагом двинулись к дороге. Эмилий долго следил за пурпурным шатром, плавно плывущим поверх людского потока, пока тот не растворился среди толпы.
   -- Какая же она красивая, - вздохнул он и хлопнул мерина по крупу. - А ты не очень-то зазнавайся. Если ты ей понравился, это не значит, что теперь я тебя буду возить.
  
   У входа на Мульвиев мост его остановили стражники городской когорты. Старший патруля, судя по красному гребню на шлеме - центурион, махнул рукой и указал на обочину.
   -- Подорожная?
   Эмилий протянул офицеру мятый лист сложенный вдвое и осмотрелся. Отсюда уже открывался вид на Марсово поле и на городские стены, тёмной полосой протянувшиеся вдоль подножья Капитолия и Квиринала. Дорога шла мимо торговых лавок и доходных домов и исчезала за воротами. За ними билось сердце Италии и всего мира - Рим.
   -- Значит, из самой Галлии пожаловал? Как там?
   -- Нормально. Воюем потихоньку.
   Центурион вернул подорожную и кивнул.
   -- Всё в порядке, можно ехать. Коня оставишь в общественных конюшнях, слева от ворот. Въезд в город верхом разрешён только после десяти часов вечера. Если у тебя, конечно, нет на то особого дозволения сената. У тебя его нет?
   Эмилий подобрал поводья и выпрямился.
   -- Видел тут лектику в форме шатра?
   -- Видел, - усмехнулся центурион. - Не по себе дорогу мостишь, декурион. Маловат званием.
   -- Не твоё дело, - и прищёлкнул языком. - Но, пошёл...
   Перед воротами стоял ещё один патруль и придирчиво всматривался в протекавший мимо людской поток. Если бы центурион на мосту не предупредил его, что коня нужно оставить в конюшне, то это непременно сделали здесь. Стражники заворачивали назад все пытавшиеся проникнуть в город повозки, и только один важный господин на белом жеребце проехал не останавливаясь. Но видимо у него имелось то самое дозволение сената.
   Краснощёкий стражник в новеньком плаще вновь проверил у него подорожную и разрешил идти дальше. Службу в Риме несли исправно. Останавливали всех, кто вызывал подозрения, особенно военных в помятых пропылённых доспехах.
   -- Эй, служивый, как мне на Палатин пройти?
   Стражник прищурился и во второй раз окинул Эмилия внимательным взглядом.
   -- А зачем тебе на Палатин? Я не знаю, что привело тебя в Рим, декурион, но мой совет: зайди сначала в канцелярию претора, а потом постарайся найти ночлег.
   -- С ночлегом я как-нибудь разберусь. А куда идти, мне решать. Подорожную видел?
   Краснощёкий помялся, вспоминая отпечаток проконсульской печати, и пожал плечами.
   -- Ладно, решай сам, но потом не говори, что я не предупреждал... Сейчас иди прямо, к форуму, потом свернёшь направо в Этрусский квартал и, не доходя до Большого цирка, налево к Мугионским воротам. Там храм Юпитера Статора, издалека видно, так что не промахнёшься. Только будь поосторожней, Этрусский квартал не самое спокойное место...
   Сразу за воротами Эмилия окружила стайка мальчишек, предлагая за пару мелких монет провести его в любую часть города. Он едва отбился от них, придерживая одной рукой меч, а другой подвешенный к поясу кошелёк. Лица у мальчишек были такие, что ещё не известно, куда бы они его завели. Сам когда-то вот так встречал приезжих у городских ворот и при случае был не против срезать кошель у зазевавшегося чужака.
   Широкая мостовая провела его вдоль длинного ряда домов и торговых лавок к форуму. Просторная площадь, с которой связывалось столько легенд и преданий, и на которой были сосредоточены вся власть государства и все его богатства, больше напоминала рынок. Со всех сторон её обступали храмы, базилики, увитые плющом беломраморные колоннады портиков, застывшие в неподвижных каменных позах статуи богов и консулов. Над ними, пристроившись на крутых склонах холмов, возвышались другие храмы, другие портики и другие статуи. И вокруг всего этого архитектурного величия крутился бесконечный, не замирающий ни на мгновенье сплошной людской водоворот.
   Эмилий никогда не видел такого множества людей, собравшихся в одном месте. Они одновременно двигались в разные стороны, торопились, сталкивались, ругались, опять куда-то торопились, словно в этом заключался весь смысл их жизни. Между ними сновали лоточники, предлагая всякую снедь и дешёвое вино. Торговля шла бойко, и лоточники с полыхавшими от жары и бесконечного бега лицами спешили за новым товаром. Эмилий тоже купил пирожок, но торговец, узнав, что он только что из Галлии, деньги брать отказался. И сразу вокруг стала скапливаться толпа, требуя последних новостей. Были забыты все дела, получалось так, что с самого утра люди ждали только его и только ради этих новостей они пришли на форум. Но едва он открыл рот, как рядом какой-то поэт принялся декламировать свои последние сочинения, и всё внимание переключилось на него.
   Этрусский квартал был не менее многолюден, но сюда шли не за новостями, а за покупками. В нижних этажах домов располагались торговые лавки, поражающие взор разнообразием товара. Голосистые продавцы с хитроватыми чуть прищуренными глазами предлагали на выбор персидские ковры, египетские благовония, китайский щёлк, греческую посуду. На высоких деревянных помостах вразброс лежали стеклянные финикийские чаши и драгоценные камни из африканских копий. Изысканным матронам предлагали украшения, дорогие ткани, масла. И не редко выяснялось, что те же ковры и украшения изготовили в соседней мастерской, а блестящий изумруд с ноготь величиной сотворил стеклодув из дома напротив. Улица кишела мошенниками. Эмилий чувствовал на себе осторожные взгляды людей в серых домотканых тогах и на всякий случай передвинул кошелёк с правого бока на живот.
   Свернув на Новую улицу, он наконец-то вздохнул свободно, и быстрым шагом направился вверх по дороге.
   Нужный ему дом он увидел сразу. Объясняя дорогу, Оппий обратил его внимание на две статуи по углам фасада, подобно греческому Атланту поддерживающие каменный свод. Они изображали великих полководцев древности: Камилла и Квинкция Цинцината - и это было единственное, что Эмилий запомнил. Перед дверью стояла толпа клиентов, ожидающих выхода хозяина, а значит тот был дома. Немного помявшись, Эмилий толкнул дверь и вошёл внутрь.
   Огромный вестибюль был до отказа заполнен народом. Люди стояли вдоль мозаичных стен и оживлённо переговаривались, от чего в помещении стоял однородный пчелиный гул. В основном это были такие же клиенты, что и на улице. Время утреннего приёма давно закончилось, и все ждали, когда же выйдет хозяин дома, чтобы сопровождать его на прогулке. В дальнем конце вестибюля двое чиновников терпеливо внушали рабу-привратнику, что им необходимо встретиться с его господином по важным государственным делам. Широкоплечий привратник с надменным видом поглядывал на них сверху вниз, и, поигрывая тяжёлой тростью, отрицательно мотал головой.
   Эмилий подошёл ближе и остановился рядом с просителями.
   -- Ты немедленно должен сообщить Марку Лицинию Крассу о нашем визите, - в сотый раз повторял молодой прыщавый чиновник, едва сдерживая рвущееся наружу негодование. Глупый раб никак не мог взять в толк, что это действительно необходимо. - Мы пришли из канцелярии эдила Вария Руфа с важным поручением...
   -- Хозяин не велел беспокоить его, - неизменно отвечал раб. - Ждите, когда он сам выйдет. Или приходите завтра утром в часы приёма.
   -- Ты не понимаешь...
   -- Пускать не велено. Всё!
   Доказывать что-то дальше было бесполезно, чиновник махнул рукой и отошёл в сторону.
   -- Эй, раб, - окликнул Эмилий привратника. - Мне надо встретиться с Марком Крассом.
   -- Ещё один! - усмехнулся прыщавый.
   Привратник вскинул брови. До чего же настырны эти римляне, одно и то же приходиться объяснять несколько раз, и всё равно они требуют своего. Офицер в тусклых, покрытых дорожной пылью доспехах не казался ему большим начальником. Скорее всего, один из тех курьеров, что шлют к хозяину провинциальные префекты. И просьбы у всех одинаковые: деньги, деньги, деньги... А отдавать потом никто не хочет. Хозяин уже устал от них. В конце концов, он имеет полное право вышвырнуть за дверь через чур назойливого просителя.
   -- Хозяин никого не желает видеть! Уходите, или я буду вынужден выгнать вас! - отрезал раб и для большей убедительности постучал тростью по раскрытой ладони.
   Что за день, - мысленно вздохнул Эмилий. - Сначала один раб обзывает моего коня недоделанным телёнком, потом другой обещает вышвырнуть меня на улицу. Определённо, я здесь никому не нравлюсь. Отдам письма - и сразу домой. А потом назад, в Галлию. Там всё же поспокойнее.
   -- Слушай внимательно, раб. - Эмилий шагнул к привратнику. - Сейчас ты пойдёшь к своему хозяину и скажешь, что прибыл гонец от Цезаря. Я три недели провёл в седле, я очень устал и очень зол. И если ты этого не сделаешь, я сломаю твою палку о твою же голову. Всё понял?
   При этих словах гул в вестибюле стих. Люди подались вперёд, чтобы собственными глазами взглянуть на посланца Цезаря, а выражение лица привратника поменялось с надменного на покорно-льстивое. Не говоря ни слова, он развернулся на месте и юркнул за дверь. Через минуту в дверях появился номенклатор и жестом пригласил Эмилия следовать за собой.
   Декурион скользнул надменным взглядом по вытянувшемуся лицу прыщавого чиновника - не смог отказать себе в удовольствии насладиться собственной значимостью - и вошёл в атриум.
   Передняя часть дома походила на небольшой храм, ничуть не уступая ему в размерах. Вокруг обложенного зелёным мрамором имплювия стояли изящные колонны, упираясь витыми капителями в потолочную балку. Падавший сверху свет, отражаясь от вод бассейна, морскими волнами разливался по стенам и окрашивал комнату в загадочный бирюзовый цвет. Из середины бассейна бил высокий каскадный фонтан, освежая воздух и услаждая слух приятным журчанием. Стены украшали фрески, сиявшие глазурным блеском, а между колоннами стояли статуи богов в человеческий рост. Роскошь буквально слепила глаза. Недаром Цицерон прозвал этот дом "храмом Палатинской Венеры". Эмилий мысленно позавидовал хозяину - живут же люди! - и прошёл вслед за номенклатором в таблиний.
   Марк Красс ждал его сидя в кресле, облокотившись на широкий мраморный столик, заваленный свитками и листами дорогого пергамента. На вид ему было лет шестьдесят. Лицо уже приняло выражение одухотворённого утомления, присущее пожилым людям, но глаза ещё не утратили былого блеска. На высокий изрезанный глубокими бороздами лоб падали седые пряди волос, придавая ему вид задумавшегося философа. В отличие от Цезаря Красс не казался грозным воителем, и если бы Эмилий не знал, кем действительно является сидевший перед ним человек, он принял бы его за школьного учителя или доброго наставника хозяйских детей.
   Впечатление поменялось, стоило Крассу заговорить.
   -- Письма, офицер! - В голосе звучал холодный металл привыкшего повелевать человека. Эмилий передал рабу тяжеловесный свиток, запечатанный и перетянутый красной лентой, и почтительно отступил назад.
   Пока Красс читал, Эмилий украдкой осмотрел таблиний. Особой роскоши он не заметил. Здесь не было никаких излишеств - обычный деловой кабинет. Из-за стола выглядывал краешек денежного сундука, обитого для большей прочности железными полосами, да у противоположной стены примостилась бронзовая лавка с "тигриными" ножками. Из всех украшений была только мозаичная картина над рабочим столом хозяина, изображавшая человека с красивым волевым лицом и жгуче-чёрными глазами, которые, казалось, прожигали тебя насквозь. Сначала Эмилий подумал, что это сам Красс, но, приглядевшись внимательней, понял, что это не так. Изображённый на картине человек не был римлянином, скорее македонец или фракиец. Возможно, это был портрет Александра Великого, иначе зачем держать его в кабинете столь высокого государственного деятеля.
   -- Значит, ты и есть тот самый Луций Эмилий? - вдруг спросил Красс.
   Эмилий не понял, какой это "тот самый", но на всякий случай кивнул.
   -- Цезарь хорошо отзывается о тебе. Эй, кто-нибудь, принесите вина гостю! Присаживайся, Луций, в ногах правды нет. Устал с дороги?
   Эмилий осторожно присел на краешек лавки и принял из рук раба прозрачный бокал до краёв наполненный красным вином. Приказы хозяина выполнялись быстро. Сжимая бокал обоими руками, он сделал маленький глоток и почувствовал благоухающий аромат божественного нектара, живительной силой разлившийся по разбитому телу. Ничего подобного он ещё не пробовал. Точно такой бокал раб поднёс и Крассу, но тот отмахнулся, и раб поспешил уйти.
   -- Ну, как там, в Галлии?
   -- Воюем... Последний бой был очень жаркий, но мы победили. Разбили их наголову! Можно сказать, что Галлии больше нет, есть новая римская провинция. Сенат будет доволен, прочитав последнее донесение.
   -- Да, сенат будет доволен, - задумчиво повторил Красс. Он встал и подошёл к занавесу, отделяющем кабинет от перистиля. Из-за него долетел звонкий переливчатый смех, чуть приглушённый толстым полотном, и Красс вздрогнул, словно испугавшись чего-то. - Цезарь пишет, что доверяет тебе... Он хочет, чтобы ты остался в Риме и послужил ему и государству здесь.
   -- Я... - Эмилий начал медленно подниматься. - Я... мне он не говорил... Я хотел бы назад... и домой...
   -- Я тоже так считаю, - не слушая его, сказал Красс. - Мой сын, Публий, - там, ты - здесь. Хороший баланс. Думаю, должность квестора на следующих выборах мы тебе обеспечим. А пока осмотришься, оботрёшься. Надо дать народу привыкнуть к тебе, проявиться как-то... Но это детали. Всё, решено, ты остаёшься!
   От неожиданного поворота событий Эмилий растерялся. Нет, не то чтобы он не хотел становиться квестором, наоборот, очень хотел, но всё произошло так быстро, внезапно, что даже трудно было поверить в такое везение.
   -- Жить будешь в моём доме, - продолжал Красс. - На верхнем этаже найдётся пара свободных комнат. Деньги...
   -- У меня есть двести денариев!
   -- Этого не хватит и на приличную обувь. Любой столичный житель даже под этими доспехами сразу признает в тебе провинциала. А нам нужен настоящий римлянин. Ну ничего, мы приведём тебя в порядок.
   -- А домой... бы?..
   Красс улыбнулся.
   -- Где твой дом?
   -- В Апулии.
   -- Съездишь. Двух недель достаточно?
   Эмилий радостно закивал.
   -- Хорошо. Подожди пока в атриуме, мне надо кое-что обдумать. И отдай остальные письма, я сам разошлю их.
  
   Сердце неуёмно билось в груди, не в силах справиться с обрушившимся вдруг на него везением. Эмилий прижался к ребристому мрамору колонны и несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Перед глазами уже маячили радужные картинки будущих успехов: сначала квестор, потом эдил, претор. Кто знает, может он станет консулом и великим полководцем! Стал же им Марий, а ведь тоже с низов начинал... И всё это благодаря Цезарю. Да он теперь ради него горы свернёт! Цезарь ещё увидит чего стоит его благодарность!
   Напротив стояла статуя Юпитера, опиравшегося на тяжёлый посох. Царь всех богов, грозно нахмурившись, сверлил его пустыми глазницами, словно желая понять, о чём же думает этот молодой воин. Столкнувшись с ним взглядом, Эмилий почувствовал внутри себя священный трепет и невольно опустил голову.
   -- Это снова ты, солдат Цезаря?! - услышал он знакомый девичий голос. - А я всё думала, какой это важный гость, что отец послал к нему меня, а не служанку?
   Эмилий вздрогнул. Что за день сегодня, сплошные сюрпризы!
   -- Я. - Он попытался улыбнуться. - А ты, значит, Лициния? Марк Красс твой отец?
   -- Догадливый солдатик, - рассмеялась девушка. - Отец просил показать тебе твои комнаты. Надолго к нам?
   На всю жизнь, - захотелось сказать ему, но ответил иначе.
   -- Как получиться... Пока не надоем.
   -- Значит, даже не поужинаешь с нами? - она опять засмеялась. - Шучу. Не обижайся на меня. Я иногда говорю такие ужасные вещи, самой противно становиться. - И сразу перевела разговор на другую тему. - Видел, какие тучи собираются? Наверно, скоро дождь будет. Боги за что-то на нас разгневались.
   Вглядываясь в лучезарные глаза Лицинии, Эмилий готов был слушать её годами.
   -- Дождь?.. - он занервничал, лихорадочно думая, что бы ответить. - Один мой друг, галл, сказал однажды после трудного боя, что дождь - это слёзы богов, пришедших оплакать своих погибших детей...
   -- Галл? Много понимают эти варвары! Боги никогда не плачут.
   --... И Цезарь согласился с ним.
   Лициния замолчала.
   -- Ладно, не будем спорить, - улыбнулась она. - Пойдём, посмотришь своё новое жильё. Оно тебе понравиться.
   -- Пойдём, - кивнул Эмилий и ещё раз взглянул на суровое лицо Юпитера.
   Да, - подумал он, - в Риме боги не плачут.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   От Германии до Британии
  
   1
  
   Привратник распахнул двери храма Конкордия и почтительно отступил в сторону. Седовласые отцы сенаторы, облачённые в свободные тоги, степенно поднимались по широкой мраморной лестнице, проходили через глубокий притвор и, сотворив благодарственную молитву, вступали в святилище. Огромный зал, разделённый двойным рядом колонн на три нефа, сиял болезненной чистотой. Косые солнечные лучи, проникая внутрь сквозь узкие окна под сводом, освещали длинные ряды лавок, установленных полукольцом вдоль колонн, и величественную статую богини Согласия. Сенаторы рассаживались по местам и тихо переговаривались, ожидая начала заседания.
   Последними в зал вошли консулы. Красс приветственно взмахнул рукой, демонстрируя свою обычную вежливость; Помпей, не останавливаясь, прошёл к креслу и сел, глядя прямо перед собой. Красс чуть задержался, чтобы перекинуться несколькими фразами с Требонием и Клодием.
   -- Помпей как обычно непочтительно высокомерен, а Красс до неприличия любезен, - наклонившись к Катону, прошептал Цицерон. - До сих пор удивляюсь, как они уживаются друг с другом. Совершенно противоположные люди!
   -- Однако это не мешает им добиваться поставленных целей. Что-то они предложат сегодня...
   -- Думаю, ничего хорошего. Не зря половина нашего сената побывала в Луке. Наверняка о чём-то договорились... Так и сияют! А Клодий, как вернулся, раздал все долги и прикупил себе новый дом. Цезарь умеет тратить деньги.
   Катон покачал головой. Срок полномочий Цезаря в Галлии подходил к концу. Вместе с проконсульской должностью он терял и армию, и тот нескончаемый поток золота, что давала ему война. Что бы удержать провинцию за собой и сохранить набранные легионы, он должен был вернуться в Рим и добиваться нового срока. В противном случае сенат мог назначить ему преемника и лишить власти, которой он обладал. Вновь став консулом, Цезарь сохранял и армию, и власть ещё на несколько лет, необходимых, что бы закрепить за собой завоёванные позиции. Но возвращение в Рим предусматривалось опять же при наличии преемника, а это никак не устраивало Цезаря.
   Сенат побаивался возрастающего могущества Цезаря. Катон неоднократно предлагал отозвать его или, хотя бы, ограничить в действиях и распустить набранные без разрешения легионы. Он даже грозил выйти с этим предложением в народное собрание, но дальше угроз дело пока не шло. Та часть сената, что защищала древние устои государства, сплотилась вокруг Катона, но деньги Цезаря и Красса и слава Помпея обеспечивали им поддержку народа, главенствующего в Комициях и на форуме.
   Красс скользнул взглядом по лавкам, где сидели оптиматы, и кивнул Клодию. Тот быстро встал и поднял руку, призывая собрание к тишине.
   -- Уважаемые отцы сенаторы! - громко воскликнул он, когда разговоры стихли. - Все вы знаете, насколько труден и опасен путь, ведущий человека к победе. Боги всегда сопутствуют нам в наших начинаниях. Мы во всём следуем их советам, и это помогает нам. Но порой мы встречаем такие препятствия, что без помощи своих друзей мы не можем перешагнуть через них. И нам приходиться обращаться к ним, к тем, кто может помочь не только советом, но и делом...
   -- Кажется, я понимаю, куда он клонит, - шепнул Цицерон. - Эй, Клодий, нельзя ли покороче!
   Тот брезгливо передёрнул плечами.
   -- К сожалению, иногда находятся люди, которые вопреки воле богов пытаются помешать нам!
   -- Ты не меня имеешь в виду?
   -- Ты удивительно догадлив, уважаемый Цицерон. И порой мне кажется, что слово "дружба" для тебя ничего не значит!
   -- А для тебя значит?
   -- Значит!
   -- Ну ещё бы... Только в отличие от тебя, я не соблазняю жён своих друзей, - и развёл руками. - А чего ещё можно ожидать от того, кто ради денег и сомнительной славы отрёкся от своего рода!?
   В рядах популяров неодобрительно зашумели. Клодий покраснел, но сдержался. Он сделал глубокий вдох и ответил:
   -- Оскорбление сенатора не делает тебе чести, Марк Туллий. Но лишний раз подтверждает только что сказанное мной. Будем надеяться, что когда-нибудь ты поймёшь свою ошибку.
   -- Но поймёшь ли ты свою? И вообще, тебе ли, Клодий, говорить о дружбе, столько раз предававшему своих друзей!?
   В зале поднялся лёгкий гул, быстро переросший в беспорядочный гвалт. Сенаторы вдруг разом вспомнили былые проступки своих противников, и принялись перечислять их, пытаясь перекричать друг друга. Некоторые в знак протеста накрыли головы покрывалами или просто затыкали уши и закрывали глаза.
   -- Остановимся на этом! Хватит! - крикнул Красс, поднимаясь с места. - Легче повернуть воды Тибра вспять, чем переспорить Цицерона! Мы собрались здесь не для того, что бы выслушивать взаимные обвинения, но для решения важных государственных задач! Так давайте этим и займёмся! - он выждал паузу, предоставляя сенаторам время успокоиться, и повернулся к Клодию. - Продолжай.
   Клодий с наигранной обидой взглянул на Цицерона и продолжил.
   -- Не буду вдаваться в подробности, чтобы не беспокоить ими отдельных граждан. Хочу сделать предложение, которое вам, уважаемые сенаторы, необходимо рассмотреть и проголосовать за него согласно своим убеждениям, - на последнем слове он сделал ударение и скользнул взглядом по рядам оптиматов. - Все вы знаете, как обстоят дела в государстве. Война в Галлии затягивается, и несмотря на победы наших легионов, обстановка там по-прежнему напряжённая. Срок полномочий Цезаря истекает, настала пора выбрать ему преемника. Но лично я считаю, что в данной ситуации это преждевременно и нецелесообразно. К тому же я не вижу того, кто мог бы заменить его, не причинив делу вред. Галлы боятся Цезаря, и готовы подчиняться только ему, и только он может сдерживать их нападки. Потому я предлагаю продлить полномочия Цезаря ещё на пять лет и предоставить ему право набора ещё четырёх легионов. - Клодий сделал паузу. - Цезарю необходима большая армия. За четыре года непрерывных боёв он покорил Галлию, Аквитанию, Белгику. По его отчётам нам известно в каких войнах он участвовал и каких результатов добился. Только в прошлом году ему пришлось вести войну одновременно с приморскими общинами Арморики, в Кельтийской Галлии и в Аквитании. Для поддержания порядка в новых землях необходимо больше солдат, больше легионов. К тому же стало известно, что германцы вновь устремили свои жадные взоры на Галлию. В сложившейся обстановке удержать наши завоевания теми силами, что располагает Цезарь, будет невероятно трудно, и наш долг, долг римских сенаторов, помочь ему! Решайте, решайте, сенаторы! Всё в ваших руках!
   Оптиматы молчали. Все смотрели на Катона, ждали, что скажет он. Популяры из партии Цезаря тоже повернулись к нему. Именно со стороны Катона можно было ожидать жесточайшей отповеди, и боялись его больше, чем Цицерона, первого оратора государства. Честность Катона давно вошла в поговорку. Даже городской плебс, купленный и перекупленный несколько раз, прислушивался к его словам и порой соглашался с ним.
   Катон встал и сложил руки на груди.
   -- Неужели Рим настолько оскудел воинскими талантами, что мы не можем найти замену Цезарю? Или вновь вернулись те времена, когда римский легионер испытывал страх перед галльским воином? Я спрашиваю вас, отцы сенаторы: было ли когда такое, чтобы сенат не мог дать войску одного военачальника вместо другого? Ответь ты, Консидий, ты - кто заседает в сенате со времён Югуртинской войны!
   Старик, похожий на высохший стебель чечевицы, отрицательно замотал головой, рискуя лишиться её, и просипел:
   -- Такого не было! Всегда на место одного приходил другой! Вместо Метелла пришёл Марий, вместо Мария - Сулла, вместо Суллы - Лукулл и Помпей.
   Катон указал на старика пальцем и воскликнул:
   -- Вот! Вот он - живой свидетель славы римских легионов! А теперь ответь, Консидий, видишь ли ты полководца, способного навести в Галлии мир и порядок, какие до сих пор не мог навести Цезарь?!
   -- Вижу! То может быть и Луций Домиций Агенобарб, и Тит Лабиен, и Квинт Цицерон, брат уважаемого Марка Цицерона! Любой из них достоин чести весть войска в бой!
   Катон посмотрел на Клодия.
   -- Это сказал человек, проживший долгую жизнь и повидавший на своём веку немало славных деяний народа римского. Считаешь ли ты, Клодий, его слова достойными веры? Или по-прежнему думаешь, что замены Цезарю нет?
   -- Никто не сомневается в воинских умениях названных людей, - пожал плечами Клодий. - Но вряд ли кто из них может занять место Цезаря. Агенобарб, насколько мне известно, собирается выдвинуть свою кандидатуру на предстоящих консульских выборах. Тит Лабиен и Квинт Цицерон вполне достойны звания полководцев, но примут ли их войска? Легионеры преданы Цезарю, они провозгласили его императором! Захотят ли они иметь над собой другого? Вот в чём вопрос!
   -- И всё же я хочу поставить на голосование четыре имени, а не одно. Того требуют устои демократии. Пусть каждый из сенаторов назовёт одно имя. Тот, кто получит большинство, тот и станет наместником Галлии на следующие пять лет.
   Предложение Катона вызвало оживление в собрании. Сенаторы кивали, соглашаясь, и Клодию пришлось отступить.
   -- Хорошо, пусть будет так.
   По рядам пошли служители, раздавая сенаторам таблички, на которых те должны были написать имя претендента. Посреди зала поставили широкую доску, преторские писари готовились вывести на ней результаты голосования.
   -- Они выберут Цезаря, - сказал Цицерон.
   -- Выберут, - кивнул Катон.
   -- Тогда к чему был нужен весь этот спор? Мы едва не подрались с Клодием!
   -- Ты же умный человек, Марк. Большинство на их стороне. В обмен на продление полномочий Цезаря, они недвусмысленно предложили нам консульство Агенобарба. Это вполне приемлемо. Потом они попросят Сирию для Красса и Испанию для Помпея. Мы немного поспорим и опять согласимся. Сейчас важно разделить их силы. Пусть Красс отправляется в Сирию и воюет с Парфией, он спит и видит себя великим полководцем. Помпей в Испанию не поедет, останется где-нибудь рядом, возле Рима. Мы должны переманить его на свою сторону. Один, без Цезаря и Красса, он станет более податлив, и тогда сила будет на нашей стороне.
   -- А если Цезарь и Помпей разойдутся?.. Опять война?
   Катон призадумался. Чёрные тучи новой гражданской войны собирались над Городом, закрывая его от взгляда светлых богов и всё больше погружая в бездну мрачного царства Орка. Боги отвернулись от них, но в силах людей было остановить это нашествие. Хватило бы времени...
   -- Этого не случиться, Красс всегда будет сдерживать их, - ответил он. - Пока есть Красс - они никогда не пойдут на крайние меры.
  
   2
  
   Германцы шли вперемешку: вооружённые мужчины, женщины, дети, старики. Шли безбоязненно, твёрдо веря в обещанное римлянами перемирие. Тяжёлые повозки, запряжённые волами, везли немудрёный домашний скарб, тянули за собой привязанных верёвками коров. Шли медленно, опустив головы, как люди, насильно сдвинутые с насиженных мест, прошедшие немалый путь. Усталость разливалась по лицам серыми пятнами и отражалась в глазах нездоровой краснотой. Скрытые стеной деревьев легионы ждали, когда колонна втянется в узкую горловину между холмами и полностью выйдет на дорогу.
   Впереди, в пяти стадиях от головы колонны, стояли отряды испанской и римской кавалерии. Кони нетерпеливо били копытами и рвались в бой. Всадникам приходилось сдерживать их, что есть силы натягивая поводья. За их спинами выстраивался в боевой порядок десятый легион. Чуть позади и левее остановилась центурия армейских трубачей, туда же несколькими длинными вереницами подтягивались штабные фургоны. Ещё дальше колыхалась толпа сопровождавших армию маркитантов, ремесленников, работорговцев и прочего сброда, что живёт и кормиться за счёт войны.
   Когда до германцев оставалось около двух стадий, из рядов римской кавалерии выехал Луций Росций, высоко над головой подняв белый платок. Он покрутился на месте, привлекая внимание варваров, потом пришпорил коня и, не опуская руку, поехал вперёд. Германцы замедлили движение и остановились. Вожди коротко посовещались между собой, отделились от общей группы и двинулись навстречу Росцию.
   Цезарь сощурил глаза и прикрыл их от яркого солнца, пытаясь разглядеть лица варваров, но расстояние было слишком велико. Зимой пришли слухи, что германские племена усипетов и тенктеров, вытесненные со своей земли мощным союзом свебских племён, вышли к Рейну и, разгромив менапиев, переправились на левый берег реки. Казалось, они решили обосноваться здесь надолго. Но едва просохли дороги, германцы вновь двинулись на юг во владения эбуронов и кондрусов. Местные племена, устрашённые судьбой менапиев, поспешили отправить к ним послов, и в обмен на безопасность разрешили пройти через свои земли. Одновременно они слали письма Цезарю, умоляя о помощи и защите.
   И тогда во все уголки страны полетели гонцы, созывая союзников на войну. Первыми отозвались треверы и эбуроны, прислав тысячу всадников под началом князя Амбиорига. Потом подоспели кондрусы, амбивариты, эдуи и аллоброги. Из Аквитании и Нарбонской Галлии шли вспомогательные войска, от приморских общин - лучники и метатели дротиков. Получив подкрепления, Цезарь вывел армию к Рейну и вдоль реки двинулся на встречу германцам. По данным разведки враг располагал значительными силами, а общее число вынужденных переселенцев доходило до четырёхсот тысяч человек.
   Узнав о приближении римлян, вожди германцев направили к Цезарю послов с предложением о встрече, что бы миром решить все спорные вопросы и не доводить дело до войны. Цезарь согласился, и обещал, что до конца переговоров никаких военных действий против них предпринимать не будет.
   Проехав полпути, Росций натянул поводья и развернул коня поперёк дороги. Германцы остановились в десяти шагах от него, буравя легата жёсткими взглядами.
   -- Ты Цезарь? - спросил один.
   Вождей было двенадцать. Росций ещё никогда не встречался с германцами вот так близко, вплотную, если не считать сражения с Ариовистом. Но тогда времени разглядывать их не было. Ростом и сложением они не уступали галлам. Густые рыжеватые волосы волнами опускались на плечи, плавно обтекая суровые скуластые лица. Одеты они были в кожаные штаны и широкие плащи с прорезями для рук, сколотые на груди деревянными крючками и украшенные полосками шкур животных, - обычная одежда варваров. Вооружение состояло из короткого копья с листовым наконечником и меча, крепившегося к поясу железной цепочкой. Широкогрудые низкорослые лошадки, на взгляд римлянина не имевшие никакой ценности, были обмазаны разноцветной глиной и, видимо, никогда не знали, что такое седло.
   -- Цезарь ждёт вас в своей ставке, - ответил Росций. - Следуйте за мной.
   Он повернул коня и хлопнул его ладонью по шее, посылая вперёд лёгкой рысью. Проезжая мимо выстроившихся в боевом порядке когорт, он обернулся. Вид развёрнутого и готового к бою легиона не произвёл на германцев никакого впечатления, по крайней мере, видимого. Вожди даже не смотрели на солдат, словно тех и не было. Напротив, легионеры с нескрываемым любопытством разглядывали варваров и бросали в их сторону презрительные ухмылки.
   Перед ставкой всадников задержали стоявшие в оцеплении солдаты преторианской когорты и потребовали сдать оружие. Германцы подчинились. Два центуриона в красных плащах собрали копья и мечи и небрежно швырнули их прямо на землю.
   -- Проезжайте.
   Цезарь стоял на высоком наскоро сколоченном постаменте, покрытом пурпурной тканью, положив правую руку на спинку резного трона из чёрного дерева. Этот трон в прошлом году привезли греческие купцы из Массилии и преподнесли ему в знак благодарности за оказанные городу услуги. Цезарь не особо благоволил к предметам роскоши, но отказать купцам означало обидеть их, и он принял подарок. Теперь трон пригодился. Перед постаментом собрались почти все легаты, вожди галлов и командиры отдельных частей, не было лишь тех, кто находился с войсками. Впереди, образуя длинный коридор, стояли знаменосцы, сжимая в вытянутых руках вексилумы и сверкающих позолотой легионных орлов. Когда германцы приблизились, они подняли штандарты над головами и резко опустили, вонзив древки в землю. Трубачи грянули торжественный марш, и сотня преторианцев одновременно вырвала мечи из ножен и взяла на караул. Росций сошёл с коня и присоединился к легатам; вожди германцев встали напротив. Подбежавшие рабы увели лошадей в загон.
   Приветствуя германцев, Цезарь поднял руку, те сдержанно поклонились. Вновь появились рабы и поставили перед каждым вождём небольшой деревянный ларчик до краёв наполненный серебряными монетами. Рядом положили по отрезу белой ткани и нож в украшенных серебром ножнах. Германцы мельком взглянули на подарки, но опять же никак не проявили своих чувств.
   -- Рад видеть вас, вожди тенктеров и усипетов! - заговорил Цезарь, когда трубы умолкли. - И хотя пришли вы в Галлию не по моему приглашению, а по собственной воле, с оружием в руках, - готов выслушать вас и помочь, если в том имеется необходимость!
   Некоторое время германцы молчали, потом вперёд шагнул широкоплечий варвар с посеребрёнными сединой висками и слегка склонил голову, не отводя взгляда от помоста.
   -- Наше оружие направлено не в сторону римлян, - заговорил он, ощупывая Цезаря цепким взглядом. - Если Цезарь решил, что мы пришли воевать - он ошибается. Нам не нужна война, мы лишь ищем свободную землю для поселения и просим Цезаря помочь нам, или хотя бы не мешать в этом. Мы покинули землю предков, потому что не в силах были из-за своей малочисленности противостоять мощному союзу свебов. Но кроме них мы никому силой не уступаем! Мы не привыкли обходить препятствия, мы уничтожаем их! И потому Цезарю лучше иметь нас союзниками, чем врагами!
   Германцы вели себя как победители. Ещё не одержав победу, они уже угрожали. Гай Фабий, никогда не отличавшийся терпением, накрыл ладонью рукоять меча и шагнул к вождю, но Цезарь жестом заставил его вернуться на место.
   -- Вторгнувшись в пределы Галлии, вы объявили мне войну. Если желаете, чтобы между нами был мир, вы должны немедленно вернуться назад и возместить ущерб, нанесённый менапиям и другим племенам. Лишь после этого я смогу обсудить ваши проблемы. Что касается союза с вами, то вряд ли меня это интересует. Что толку от союза с народом, который не смог отстоять собственные дома.
   Вождь покачал головой. В стальных чуть прищуренных глазах мелькнули молнии.
   -- Не те слова слышу я, Цезарь. Боль своего народа нёс к тебе на суд, веря в твою справедливость. Но, видимо, другие у римлян понятия о справедливости... Что ж, если слово не нашло отклика в твоём сердце, пусть дело решит меч!
   -- Угроза - не лучший способ справиться с бедой. Или вы считаете себя сильнее Рима? Наша армия непобедима, и в этом на собственном опыте убедились не только галлы, но и германцы. Те самые свебы, что прогнали вас, в ужасе прячутся при нашем приближении!
   -- О какой армии ты говоришь? О той жалкой кучке, что стоит поперёк дороги? Одна моя дружина сметёт её и не заметит! И не потому ли ты преподнёс это подношение, чтобы задобрить нас?! - вождь пнул ларчик и монеты со звоном рассыпались по траве.
   Кто-то из рабов бросился подбирать серебро, но Публий Красс схватил его за тунику и отшвырнул в сторону.
   -- Эти подарки, - Цезарь пальцем указал на расколовшийся ларец, - я преподнёс вам в знак дружбы и своего благоволения. Но, как я понял, вы отказываетесь от них? - он задумчиво потёр подбородок. - Хочешь увидеть мою армию, вождь? Что ж, я покажу тебе её!
   Он сел на трон и положил руки на подлокотники.
   -- Германцы опасны сами по себе. И сто раз правы люди, что советовали мне уничтожить вас, едва вы перешли Рейн. Но я хотел уладить дело миром... Росций, сигнал!
   Росций взмахнул платком и трубачи, только что встречавшие германцев торжественным маршем, выдули долгий хрипловатый вой. Им тут же ответили резким криком легионные корнисты, и воздух разорвали сотни протяжных воплей, вырвавшихся из глубины леса. Кавалерия, до того безучастно стоявшая поперёк дороги, зашевелилась и резво отхлынула на фланги боевых порядков десятого легиона. Закричали центурионы и солдаты дружно шагнули вперёд. Откуда-то слева вынырнула кавалерия галлов и со свистом и гиканьем понеслась навстречу смешавшейся колонне германцев. Следом за ними помчались испанские и римские турмы.
   Цезарь встал, чтобы лучше видеть картину разыгравшейся трагедии. Место для засады было выбрано идеально. Дорога, на которой сгрудились германцы, выйдя из-за холмов, спускалась в неглубокую котловину с покатыми краями и тянулась прямо до возвышенности, где находилась ставка. С обеих сторон её окружал лес, отступавший от обочины шагов на пятьдесят. При первых звуках корнов германцы засуетились. Запричитали женщины, жалобно заржали лошади. Стоявший в авангарде отряд рванул наперерез галлам, но этот порыв начисто смёл залп лучников. Тех, кого не достала стрела, добили тяжёлыми мечами испанцы и подоспевшие римляне. Колыхнулись ветви деревьев и из леса вышли первые цепи готовых к бою легионеров.
   Волна тяжкого стона прокатилась по всей колонне. Германцы переворачивали телеги, пытались организовать оборону, но железный град пилумов гвоздил их к земле. Метнув дротики, легионеры рвали мечи из ножен и бегом устремлялись к дороге. За первой цепью шла вторая, за второй -- третья, за третьей - четвёртая. Сопротивления почти не было. Мечущаяся в панике толпа женщин, детей, стариков всюду натыкалась на железо. В поисках спасения они прятались под телеги, зарывались между телами убитых, но и оттуда их доставал меч. Лишь немногим удалось прорваться сквозь строй легионов и скрыться в лесу. Находившаяся в арьергарде конница германцев развернула свои порядки и вступила в жаркий бой с наступающими когортами. Под её прикрытием хвост колонны начал потихоньку отступать к холмам. Женщины хватали плачущих детей на руки и бежали прочь от этого проклятого богами места. Стоявшие на холмах лучники расстреливали их на выбор, почти не целясь, пока не кончились стрелы. Увидев, что спасти никого не удастся, всадники повернули и в обход холмов отступили к Рейну.
   Избиение продолжалось около часа. Крики и плач волнами докатывались до ставки и заставляли содрогаться даже видавших виды ветеранов. Но война есть война. Устав убивать, легионеры согнали оставшихся в живых в общую кучу и окружили плотным кольцом. Часть войск отошла к холмам и встала между ними заградительным щитом, туда же подтянулась кавалерия. Остальные принялись разбирать завалы из тел и собирать добычу.
   За всё время вожди германцев не проронили ни слова. Ни один мускул не дёрнулся на их лицах. Они смотрели на гибель соплеменников с истинным олимпийским спокойствием, ни жестом, ни взглядом не выражая своих чувств. Оставалось только позавидовать их выдержке. Когда крики стихли, седовласый вождь повернулся к Цезарю.
   -- Что ты сделаешь с нами?
   -- Ничего. Вы свободны.
   -- Свободны?
   -- Вы можете идти. Статус посла неприкосновенен, потому не смею вас задерживать.
   Несколько долгих мгновений вождь смотрел в глаза Цезарю, словно пытаясь разглядеть за их тёмной завесой что-то неведомое ему, потом сказал:
   -- Мы ещё встретимся, Цезарь.
   Дары так и остались лежать на земле. Германцы вскочили на лошадей и шагом направились к лесу. Преторианцы расступились, пропуская их, и вновь сомкнулись.
   Со стороны дороги долетели новые крики - последние - легионеры добивали раненых. Нестройная толпа пленных, конвоируемая солдатами вспомогательных когорт, потянулась мимо ставки к лагерю. Работорговцы подступили ближе к дороге оглядывая и прицениваясь к товару.
   -- Роукилл, - окликнул Цезарь вождя аллоброгов, - подойди.
   Галл быстро подбежал к помосту и склонил голову. Его сапоги и одежда были забрызганы кровью, уже начинавшей запекаться.
   -- Роукилл, как только германцы выйдут за пределы ставки, они перестанут быть послами.
   -- Я понял, Цезарь, - вождь приложил руку к груди, - не беспокойся.
  
   Сбор добычи продолжался до позднего вечера. Всех пленных выставили вдоль лагерных стен. Мужчин почти не было, в основном женщины и дети. Оружие, посуду, одежду и прочую мелочь разложили на форуме, где каждый торговец мог выбрать что ему по вкусу. Скупщики живого товара осматривали рабов, ощупывали и называли цену находившемуся тут же трибуну. Если цена была подходящей, трибун принимал деньги и выставлял новую партию. Продавали оптом, особо не торгуясь. Все деньги относили в квесторий и сдавали Публию Крассу. Свободные от службы легионеры собирались возле палаток и с молчаливого согласия центурионов устраивали шумные пирушки по поводу одержанной победы.
   В претории Цезарь выслушивал отчёты легатов, склонившись над разложенной на столе картой Восточной Галлии. Широкая лента Рейна разделяла её надвое. Слева чёрной краской были аккуратно выведены названия галльских городов, рек, озёр, красным цветом отмечены границы владений племён. Справа - сплошное зелёное пятно бескрайних лесов - всё, что было известно о Германии. О самих германцах знали чуть больше. Рассказы галлов и немногих путешественников мало походила друг на друга и сообщали вещи порой не имевшие под собой никакой почвы, но все неизменно сходились в одном: германцы дикий, варварский народ абсолютно не знакомый с цивилизацией, очень воинственный и гордый. Вся их жизнь протекает в бесконечных войнах. В этом, как они считают, состоит их главное предназначение перед богами, и потому главный их бог - Вотан, бог войны, которому они приносят человеческие жертвы. Смерть для них лишь способ попасть в сказочную страну, где лучшие из лучших проводят время в пирах и праздности, недоступных обычным смертным на земле. Воевать с таким народом тяжело и опасно, и если ограничиться одной защитой, то рано или поздно они вновь заявят о себе.
   Опасность заключалась не военной силе германцев, легионеры уже знали, как надо воевать с ними, а в постоянной угрозе нового вторжения, от чего возникала необходимость держать на границе мощную армию. Возможно, придёт время, и германцы склонят головы перед Римом, как сделали это другие народы. Но пока этого не произошло, нужно было показать им, что отныне в Галлии появилась новая сила, которая способна не просто дать отпор, но и нанести ответный удар.
   Цезарь оторвался от карты и посмотрел на Росция.
   -- Сколько, говоришь, пленных?
   -- Около двухсот тысяч. Небольшой части удалось уйти, но таких немного - тысяч тридцать. Остальные уничтожены. Наши потери составили двенадцать убитых и три сотни раненных. Мы захватили большое количество продовольствия и несколько тысяч лошадей. Приблизительная сумма от продажи добычи составит двадцать-двадцать пять миллионов сестерций.
   -- Хорошо, - Цезарь обвёл взглядом присутствующих. - То, что сегодня произошло, послужит германцам хорошим уроком. Но этого не достаточно!
   Легаты разом замолчали и придвинулись ближе к столу.
   -- Мы должны перейти Рейн и показать германцам, что Рим - не пустой звук и что отныне им придётся считаться с нами! - Он ткнул в карту. - Вот здесь у впадения Мозеллы в Рейн мы сможем переправиться. Переправу организуем по мосту. Мамурра, займёшься этим. Достаточно будет незначительного вторжения вглубь Германии, чтобы заставить германцев отказаться от дальнейших планов нападения на Галлию. Хотя бы на какое-то время...
   -- Вообще-то на эту кампанию у нас были иные намерения, - осторожно заметил Котта. - Мы намечали поход в Британию...
   -- Я помню! - резко ответил Цезарь, но тут же смягчился. - Я помню. Переход в Германию - это не война, это лишь ознакомительная прогулка, которая займёт у нас не больше месяца.
   Он отвернулся от карты и подошёл к походному столику, где стоял глиняный кратер с лёгким вином. Пожилой вольноотпущенник протянул ему чашу, в которой плавал крупный лавровый лист.
   -- Теперь о Британии: Сколько судов удалось собрать?
   -- Пятнадцать трирем и около восьмидесяти грузовых, - доложил Росций. - Это те корабли, что мы использовали в прошлом году против венетов. Ещё восемнадцать грузовых судов должны прибыть с испанских верфей. Этого хватит, чтобы за раз перевезти через пролив два легиона и три сотни всадников.
   Цезарь сделал глоток, поморщился и поставил чашу на столик.
   -- Слишком крепкое, добавь воды, - сказал он виночерпию. - Двух легионов вполне достаточно. Экспедиция в Британию имеет цель осмотра побережья и ознакомления с местными племенами. Для захвата этой страны у нас нет ни сил, ни средств. Это дело будущего.
   Виночерпий тихонечко кашлянул и вновь протянул чашу Цезарю.
   -- Хорошо, - попробовав, кивнул Цезарь. - Ну что, господа легаты, пора отпраздновать нашу победу!
  
   Утром вся армия выстроилась вдоль по виа принципалис, завернув фланги на квесторий и на лагерный форум. В центре и на правом фланге стояли легионы, слева - кавалерия и вспомогательные части галлов. Перед преторием вновь установили постамент, на этот раз без трона, и на него под торжественный гром оркестра взошёл Цезарь. Вместе с ним поднялись Тит Лабиен, Луций Росций, Гай Оппий и Дивитиак, вожди галлов встали каждый возле своей части, легаты построились шеренгой впереди легионов. Увидев Цезаря, легионеры вскинули вверх пилумы и, перекрывая грохот оркестра, дружно выкрикнули:
   -- Аве, Цезарь!
   Цезарь благодушно улыбнулся и поднял руку, призывая армию к тишине.
   -- Солдаты! Война, которую мы ведём вместе со всем римским народом вот уже четыре года, наконец-то подходит к концу! Наши враги и враги наших союзников повержены! Бескрайние просторы Кельтийской Галлии, Белгики, Аквитании, Арморики лежат у наших ног как награда победителю! Наши друзья и союзники из галльских племён, что бок о бок прошли с нами через все невзгоды войны, по праву могут воспользоваться плодами этих побед, и отныне и навсегда будут считаться не галлами, но римскими гражданами! Все эти годы мы на равных проливали кровь во имя Рима, доказательством чему служит и вчерашняя битва с германцами, в которой все вы проявили себя с лучшей стороны! За вашу преданность, за вашу веру в наше общее дело всю добычу, захваченную у германцев, я отдаю вам!..
   Радостные крики прервали его и в течение нескольких минут не давал говорить. Гай Оппий легонечко дёрнул Цезаря за плащ и ехидно прошептал:
   -- Неплохая награда за ту резню, что ты назвал битвой. Смотри как радуются, теперь они за тебя и в огонь и в воду... Только вот галлы какие-то поникшие. А, конечно, сначала ты отнял у них землю, теперь само имя. Что будет дальше?
   -- Дальше я научу их носить тоги и есть конину, - усмехнулся Цезарь.
   -- Солдаты! - продолжил он. - Мы - победили! Но есть ещё враг, который копит силы и ждёт часа, когда можно ударить нам в спину! Он как раненый зверь притаился в своей берлоге и следит за нами, и норовит ужалить побольнее! И он никогда не даст нам покоя, если мы не уничтожим его! Я говорю о германцах, что сидят за Рейном, и о бриттах, живущих за Проливом! И вот, настало для них время держать ответ перед римским народом! Солдаты, я поведу вас в Германию и в Британию! Я уверен - вы докажете варварам, что с Римом лучше жить в мире, чем воевать!
   Легионеры ударили пилумами в щиты, словно перед боем, и издали резкий боевой клич. Тёплый утренний ветер подхватил его, подбросил играючи и вихрем понёс по округе, оглушая лес диким эхом.
  
   3
  
   Двенадцать всадников вынырнули из-за рощи и перекрыли дорогу. Вторая группа встала чуть дальше и правее на склоне поросшего бледной полынью холма; там же собралось не меньше двух десятков лучников. Опытный взгляд разведчика разглядел среди деревьев ещё дюжину стрелков. Вдалеке, за спинами дозорных, проступали размытые силуэты квадратных башен и длинный ряд частокола между ними. Дорога плавной дугой огибала холм и исчезала в траве, направляясь к невидимым отсюда воротам.
   Всадники на холме, убедившись, что вышедший из леса отряд уступает им численностью, осмелели и придвинулись ближе. Те, что стояли на дороге, сбились плотнее и угрожающе опустили копья. Роукилл усмехнулся в усы. Приём не самый любезный, но он поступал так же, когда ходил в дозор. Ничего не поделаешь - война. Никогда не знаешь, кто идёт: друг или враг.
   Ещё в лесу, осматривая подходы к лагерю, он определил, что в дозоре стоят эбуроны. Только они носили небольшие ромбовидные щиты с красными драконами по середине. При желании он мог легко обойти их и проскользнуть в лагерь другим путём, так, ради смеха. Но к чему лишний раз обижать давних знакомых, тем более, что в этой войне они были союзниками.
   Эбуроны смотрели на приближающихся аллоброгов враждебно, но копья всё же подняли. Старые обиды давали себя знать. Среди дозорных Роукилл увидел Амбиорига. Тот был без шлема, и чёрные с проседью волосы свободно хлестались по плечам. Рядом с ним на высоком кауром жеребце сидел худощавый юноша. Слишком молодой, чтобы быть вождём, но пронзительный напор тёмных глаз не оставлял сомнений, что когда-нибудь он им станет. Сын? Племянник? Роукилл скользнул взглядом по витому узору татуировок на руках, и брови удивлённо поползли вверх. Арверн! Что может делать настоящий галл рядом с полукровками? Благородный овал лица, тонкий нос, изящный чуть выступающий вперёд подбородок - и простецко-разбойничий вид германцев-эбуронов, с чьих лиц никогда не сходит волчий оскал...
   -- Здравствуй, Амбиориг. - Роукилл остановил коня и положил руки на луку седла.
   -- И ты здравствуй, Роукилл. Давно не встречались.
   -- Давно. С тех самых пор, как гонялись наперегонки по всей Белгике.
   Амбиориг улыбнулся. Умел держать удар.
   -- Было дело. Побегал я... Догнал бы - не стоять сейчас на этой дороге... Зато теперь мы союзники.
   -- Слышал об этом. Надолго?
   -- А это как боги определят. Им сверху виднее...
   -- Да, Правда богов нам не подвластна. - Роукилл покосился на юношу, внимательно прислушивающегося к разговору старших. - Если не секрет, что делает арверн рядом с вождём эбуронов? Родственник твой?
   -- Угадал. Это Верцингеториг, родной брат мой жены Вилены.
   -- Сын князя Кельтилла? Слышал о его печальной участи. А ты, стало быть, взял его на воспитание? Представляю, что из него вырастет.
   Юноша скрипнул зубами, но промолчал. Было у кого учиться выдержке.
   -- Оскорбить сироту может каждый, - ответил за него Амбиориг. - Но нельзя забывать, что когда-нибудь сирота встанет на ноги и потребует ответа за нанесённое оскорбление.
   -- Где угодно и когда угодно, - пожал плечами Роукилл. - Могу здесь.
   -- Нет, не сейчас, - покачал головой вождь. - Позже.
   -- Тогда до встречи. Увидимся, молодой арверн.
   Эбуроны расступились, образуя узкий коридор, и Роукилл ударил коня шпорами. Запоздалое чувство вины легонько кольнуло в сердце. Зря, наверно, обидел юного князя. Отъехав на полстадии, он остановился и оглянулся. На дороге уже никого не было, только невесомое облачко пыли ещё витало в воздухе, указывая путь, куда ускакали всадники.
  
   Перед воротами разведчиков задержала охрана. Роукилл кивнул знакомому центуриону, перекинулся парой слов и хлопнул по кожаному мешку, притороченному к седлу.
   -- Подарок императору.
   Центурион дал знак, и солдаты приоткрыли тяжёлые створки. Въехав внутрь, Роукилл отпустил своих следопытов, а сам направился к преторию.
   Лагерь был пуст. Лишь несколько одиноких патрулей степенно шагали по безлюдным улицам да часовые лениво опирались на пилумы возле палаток старших офицеров. Часовой у претория посоветовал ему искать Цезаря где-нибудь у реки, возле моста, и, сонно зевнув, отвернулся. Не добившись другого ответа, Роукилл раздражённо плюнул и повернул коня к Рейну.
   Берег рдел красными солдатскими туниками. Над рекой, словно туман, стелился мерный гул от ударов гигантских молотов, вбивавших в дно толстенные дубовые сваи. К ним примешивались крики людей, визг пил, лошадиное ржание. Повсюду возвышались пирамидальные горы брёвен и свежераспиленных досок. Воздух настолько пропитался древесной пылью, что, казалось, его можно было потрогать. Землю покрывал слой коры и опилок, толщиной в два пальца. Каждый шаг выбивал из этого ковра новые тучи пыли, и воздух становился ещё более осязаемым.
   Сваи вколачивали уже у противоположного берега. Рейн клокотал вокруг них гневными буранчиками, но опрокинуть, как ни старался, не мог. Сваи связывали длинными брёвнами, поперёк укладывали сосновые брусья и сверху сшивали досками. Перед мостом футах в десяти выше по течению выглядывал из воды ещё один ряд свай, как бы прикрывавший собой мост от потока разбушевавшейся воды и защищая его от возможной атаки противника. Сооружение выглядело простым и надёжным. Роукилл вспомнил мост через Рону. В сравнении с этим там всё держалось на честном слове. Каждый год талые воды с гор сносили настил, а иногда и сами сваи, и всё приходилось отстраивать заново.
   Работа кипела, как вода в котле. Мимо пробежал Мамурра, моргнул воспалёнными глазами и закричал осипшим голосом на сгрудившихся у дороги возчиков. Те зашевелились, выстраиваясь в очередь под погрузку у длинного штабеля с досками. Запряжённые парой волы проволокли длинное бревно, и дышать стало совсем невозможно. Пыль и жаркое солнце вытягивали воду из тела и слёзы из глаз. Нестерпимо хотелось пить. Роукилл снял с пояса фляжку, сделал несколько больших глотков, а остатки вылил на голову.
   Найти Цезаря оказалось делом не лёгким. Все, у кого он спрашивал, посылали его то к распиловщикам, то на мост, а то и просто подальше. Охватить взглядом весь берег, где одновременно работали несколько тысяч человек, и отыскать знакомую фигуру императора, было невозможно. Кто-то из трибунов всё же подсказал, что Цезарь скорее всего около самого моста или где-то поблизости, но лучше всего вернуться к преторию и ждать там, к вечеру он обязательно появится. Трибун попался словоохотливый, он даже принялся объяснять дикому галлу, как устроен мост, но воину это было ни к чему. Роукилл поблагодарил и поехал дальше.
   Он увидел Цезаря около входа на мост. На нём была белая туника, подпоясанная широким поясом с круглыми серебряными бляшками, и простой солдатский плащ. Даже в жару, он не выходил за рамки приличий и одевался, как подобает римлянину. В руках он держал большой пергамент, видимо чертёж, и что-то выговаривал собравшимся перед ним инженерам. Инженеры отчаянно спорили, отстаивая свою точку зрения, и чертили на земле какие-то фигуры. То, что они спорили, было видно по раскрасневшимся искажённым лицам, и, кажется, Цезарю нравилось, что ему оказывают такой отпор. Наконец, он отмахнулся от них, как от назойливых мух, улыбнулся и подошёл к кромке воды. Рейн, словно почувствовав всю силу и величие этого человека, осторожно подвинулся к нему прозрачной волной, омыл ноги и почтительно откатился обратно.
   Цезарь присел на корточки, погрузил ладони в тёплую воду и, набрав полную пригоршню, плеснул себе в лицо.
   -- Новости из Рима, Юлий, - рядом присел Гай Оппий.
   -- Ты опять читал мой письма?
   Цезарь вытер лицо поданным рабом полотенцем и поднялся.
   -- Кто-то же должен их читать, - тоже поднимаясь, ответил Оппий. - Тебе некогда, пришлось мне. Иначе мы никогда ничего не узнаем.
   -- Никогда, друг мой, мы не узнаем лишь то, что будет после нас. Всё остальное рано или поздно становиться известным.
   -- Демагогия. Я точно уверен, что ты никогда не узнаешь, что ел сегодня на завтрак Марк Катон.
   Цезарь рассмеялся.
   -- Он с удовольствием съел бы меня. Но я слишком жилистый. Ладно, выкладывай, что там нового.
   Оппий состроил обиженную мину и совсем по-детски шмыгнул носом.
   -- Если тебе не интересно...
   -- Интересно-интересно, выкладывай.
   Роукилл спрыгнул с коня и, передав поводья рабу, подошёл ближе. Любая новость из Рима интересовала его не меньше, чем кого-либо другого из окружения Цезаря. Он уже давно понял, что всё, чтобы не происходило здесь, в Галлии, так или иначе зависит от этих новостей, и, опираясь именно на них, Цезарь строит свои планы. Пытаясь найти взаимосвязь между происходящими событиями, он искал ключ к политике римлян, но пока не находил его.
   -- Первая и самая главная новость состоит в том, - говорил Оппий, - что тебе продлили проконсульские полномочия ещё на один срок. Клодий пишет, что оптиматы немного посопротивлялись, но потом уступили. Как и было договорено, он предложил им место консула...
   -- Этого следовало ожидать.
   -- Потом провели распределение провинций. Крассу, как тот и хотел, досталась Сирия, Помпею - обе Испании. Красс тоже прислал письмо. Помпей не написал ни строчки. Мне кажется, он слишком задаётся, и всё ближе сходиться с нашими противниками в сенате.
   -- Что пишет Красс?
   -- Что пишет... Поздравляет, конечно. В следующем году собирается начать войну с парфянами, просит направить к нему Публия и тысячу-две галльских всадников. Римская кавалерия ему тоже не нравиться.
   -- А про нашего мальчика?
   -- Про Эмилия? Всё хорошо, с должностью справляется, даже строить что-то надумал. Пишет, что пришлось потратиться на его причуды. Это он так галлов себе выторговывает. Можно подумать, что обнищал.
   Оппий досадливо поморщился.
   -- Что ответишь?
   Цезарь окликнул трибуна.
   -- Публия Красса ко мне.
   Мечта Красса-старшего о славе великого полководца толкала того на безрассудство. Цезарь предпочёл бы, чтобы он оставался в Риме и присматривал за Помпеем, который в последнее время как-то отдалился от их общих идей и всё чаще оглядывался на Катона и оптиматов. А война с Парфией никому кроме самого Красса не нужна. Парфяне вели себя спокойно, им хватало внутренних проблем. На встрече в Луке Цезарь пытался отговорить его от этой сомнительной затеи, но лишь сильнее разжёг в нём аппетит завоевателя.
   Цезарь ценил Публия Красса. Тот был сдержанней отца; в нём удивительно сочетались молодецкая удаль и осторожность опытного тактика. Он не раз доказывал, что имеет полное право вести за собой легионы, и расставание с ним было тем более тяжело, что хороших легатов и так оставалось немного: Росций, Лабиен, Котта... Но нельзя отказать отцу, желающего видеть сына рядом с собой в час опасности. Война так непредсказуема!
   -- Звал, император? - Публий Красс склонил голову, ожидая приказания, и Цезарь не удержался и провёл рукой по угольным кудрям.
   -- Отец просит тебя вернуться в Рим. Он хочет, чтобы ты отправился с ним в Сирию.
   Красс покосился на Оппия, и тот кивнул.
   -- Значит, война с Парфией не пустая болтовня... Он всё таки добился своего, - последняя фраза прозвучала как утверждение. - Цезарь, ты знаешь что я думаю об этой затее. Война с Парфией - глупость. Он просто хочет удовлетворить свои амбиции!
   Цезарь мягко взял Красса под локоть, словно не услышав его слов.
   -- Он так же просил набрать для него галльских всадников. Ты можешь взять всех, кто пожелает отправиться с тобой. Я не тороплю, до зимы ещё есть время. Соберись с мыслями, подготовься - и в добрый путь.
   -- Это приказ?
   -- Это твой сыновний долг. Как бы ты не относился к этой войне, ты должен быть рядом со своим отцом.
   Уезжать из благодатной Галлии под жгучее солнце Малой Азии совсем не хотелось. Стоило только представить, что вот этот зелёный живительный покрой, ровной пеленой простиравшийся до самого горизонта, сменит каменисто-песчяная, потрескавшаяся от безводья земля и тут же становилось не по себе. Горячие камни, оплывший песок, бескрайние пустынные степи... Да кому они нужны!
   -- По возвращении я могу надеяться на место легата в твоей армии?
   Цезарь хлопнул его по плечу.
   -- Конечно. Я с радостью приму тебя обратно.
   Красс улыбнулся, вымученно, неестественно, как будто не веря в обещание. Желая как-то приободрить его, Цезарь сказал:
   -- А пока ты никуда не уехал, будь добр выполнять мои указания. Сходи-ка проверь, как там дела у строителей.
   Проводив Красса задумчивым взглядом, Цезарь с грустью добавил:
   -- Каких командиров приходиться отпускать! - и только сейчас увидел стоявшего в сторонке Роукилла. - А, вернулся разведчик. Надеюсь, хоть ты-то меня не покинешь?
   -- Я - нет, - усмехнулся Роукилл. - Куда ты, император, туда и я.
   Он снял с седла мешок и бросил его на землю. Гай Оппий брезгливо поморщился, разглядев на ткани багровые пятна, и отвернулся.
   -- Тут у меня кое-что есть. Подарок.
   Цезарь легонько ткнул мешок носком сандалии, и глаза его помрачнели.
   -- Вот и встретились, - потом посмотрел на аллоброга. - Вечером зайдёшь в преторий, получишь награду. А это, - он снова пнул мешок, - убери. Не люблю, знаешь...
  
   Германия встречала Цезаря со страхом. Большинство племён поспешили изъявить Риму покорность и выдать заложников. Тех, кто не сделал этого, уничтожали безжалостно и с особой жестокостью, как когда-то галлов, чтобы раз и навсегда отвести от государства германскую угрозу. Свебы, так кичившиеся своей доблестью, отступали вглубь лесов, уводили жён, детей, прятали имущество. Вожди собирали по селениям всех способных носить оружие и готовились дать отпор Цезарю, если тот зайдёт слишком далеко. Разведчики сообщали, что войска германцев скапливаются где-то в верховьях Визургия, однако на встречу римлянам не пойдут, будут ждать на месте.
   Испытывать воинское счастье в болотах Германии Цезарь не стал, и, посчитав, что достаточно навёл на германцев страха, вернулся в Галлию. Мост он приказал разобрать наполовину, чтобы враг не воспользовался им для переправы, а самому иметь возможность в кратчайшие сроки вновь перейти Рейн. После этого он оставил две вспомогательных когорты для охраны моста, остальную армию двинул к Итию.
  
   4
  
   Жители Ития никогда не видели в своей гавани такого скопления кораблей. Глядя на них с высоты прибрежных скал, окружавших гавань, каждый понимал - готовится что-то грандиозное. Заходящее солнце, зависшее над мысом оранжевым шаром, отражалось в металлических наклёпках и щитах ярко-рубиновым почти кровавым цветом, от чего казалось, что все эти толстопузые "перевозчики", быстроходные либурны, грозные триремы охвачены самым настоящим огненным вихрем. Но это только казалось. Иначе набатный колокол на Часовой башне давно бы гудел тревожным боем, оповещая людей о пожаре в порту. Большая часть судов были вытащены на берег, десятка полтора юрких хеландий приткнулись бортами к деревянным мосткам у складов, и только вооружённые до зубов триремы покачивались на волнах у выхода из гавани, воинственно обратив окованные медью тараны в сторону Пролива. Нападения не ждали, не было силы, что могла сокрушить такой флот. Просто так завещали предки - всегда стоять на страже.
   Ещё до того, как торговля была разрушена войной, в гавань Ития ежедневно заходили два-три десятка кораблей. И это считалось много. Приходили ареморейские купцы, бритты, испанцы, иногда греки. Везли хлеб, вино, ткани, дешёвую одежду, оружие. Из Глубинной Галлии и Белгики доставляли железо, меха, соль, породистых лошадей. Здесь же у причалов обменивались товаром, кому что надо, и уходили. Так уж повелось издавна: Итий служил центром галльской торговли. Город рос, богател, его купцы доходили до Африки, торговали с малоазийскими городами. А потом пришли римляне, и торговля рухнула.
   В римском лагере, разбитом на холмах напротив бухты, прозвучал сигнал трубы, возвещающий о начале первой стражи. Ночь осторожно подобралась со стороны моря и прикрыла военный городок тёмной пеленой, скрыв его от любопытных глаз местных жителей. В темноте поблёскивали лишь огоньки костров, слабо колеблющиеся под напором северо-западного ветра.
   Лагерь не спал. Легионеры собирались вокруг костров, болтали, пили вино или просто смотрели в ночное небо, думая о прошлом и будущем. Солдаты любят мечтать. Особенно о том, как вернутся домой. Патрульные на улицах с завистью поглядывали на товарищей и спешили пройти мимо, дабы не травить душу. Прошли они и мимо огромного галла с головой закутанного в длинный плащ. Свет факела выхватил его из темноты, подержал в отблесках мерцающего пламени несколько ударов сердца и потерял снова. Подозрений у патрульных он не вызвал. Галл не прятался, не пытался бежать, он просто стоял и смотрел на звёзды: вышел человек воздухом подышать... Да и связываться с таким гигантом!..
   Галл проводил патруль взглядом, подождал немного, потом поправил плащ и пошёл следом. Нарождающаяся луна не освещала, а только дразнила, и идти приходилось в кромешной темноте. Но шёл он быстро, не спотыкаясь, словно обладал каким-то особым чувством видеть даже во мраке. Сторонний наблюдатель отметил бы: шёл он бесшумно, как в стане врага. Хотя скорее по давней привычке, чем по необходимости. Перед поворотом на виа принципалис он замер, пригляделся к часовым у претория и повернул направо, к форуму.
   Миновав площадь, галл свернул на узенькую улочку между палатками экстраординариев и направился к кварталу, где римляне держали заложников. От остального лагеря это место ничем не отличалось: не было ни ограждения, ни охраны, ни какого-то особого знака. Пленники жили той же жизнью, что и все. Бежать никто не пытался, не было смысла. Их охраняли не стены и не люди, и даже не боги - их охраняли имя и слово Цезаря. Ни одно племя в Галлии не приняло бы беглецов под свою защиту, боясь навлечь на себя гнев Великого Римлянина.
   Заложники служили гарантией лояльности племён, подавляя свободолюбивый нрав галлов. Всё приходилось делать с оглядкой: кто захочет подвергнуть опасности жизнь своих друзей и родственников? Если какое-то племя поднимало восстание, заложников продавали в рабство или казнили, а после подавления мятежа брали новых. Римляне давно стали хозяевами. Галлы понимали: они пришли не на день, не на два - они пришли навсегда. И с этим нужно смириться. Или умереть.
   У крайней палатки галл остановился и прислушался. Изнутри доносился тихий скрежет, словно кто-то водил железным стилосом по вощёной дощечке. Точно так раздражающе скрежетал римский маркитант, когда по осени приезжал за оговоренной нормой дани. Сразу вспомнились серые лица старейшин, наблюдавших, как люди в тогах выносят зерно из амбара и грузят его на телеги. Этого зерна могло хватить городу на два месяца. Но такова природа войны - проигравший платит.
   Галл отогнул кожаный полог и скользнул внутрь. В палатке было пусто. Глиняный светильник освещал дальний угол и мальчика лет шестнадцати, склонившегося над грубым столом. Он так увлёкся своим делом, что не заметил вошедшего. И только когда тот кашлянул, поднял голову и удивлённо спросил:
   -- Кто здесь?
   Человек шагнул из темноты в круг света и скинул с головы капюшон. От резкого движения огонёк светильника трепыхнулся и едва не погас. Мужчина огладил усы, осмотрелся и вновь перевёл взгляд на мальчика.
   -- Учишься писать, Оргеториг?
   Мальчик на миг растерялся.
   -- Отец?!
   -- Узнал? - Амбиориг снял плащ и небрежно бросил его на кровать. Потом подошёл к столу, отвёл руку сына, прикрывшую дощечку, и заглянул в записи. - Интересные у них буквы, правда? Не то, что наши. Впрочем, я и в наших-то не разбираюсь.
   Он всмотрелся в лицо сына. Повзрослел, над верхней губой пробился светлый пушок, щёки потеряли детскую припухлость, скулы обострились. Но на эбурона всё равно не похож. Весь в мать, в арвернов: светлый взгляд задумчивых глаз, льняные волосы, слегка вьющиеся на концах... Наверное, так выглядел Верцингеториг в ранней юности, но у того во взгляде нервная решимость, а у этого какая-то непонятная отрешённость...
   Галлы с трёхлетнего возраста начинали учиться искусству войны. В пять лет они уже уверенно держались в седле, в десять - без промаха били из лука и метали дротик, а в пятнадцать становились настоящими воинами. В этом заключался смысл жизни. Меч и добрый конь - вот что решает судьбу будущего вождя. Но Оргеториг никогда не проявлял интереса к таким тренировкам. Всеми возможными способами он старался избежать их, и оттачиванию воинских навыков предпочитал занятия совсем не достойные настоящего мужчины - книги. Их он читал запоем. Когда греческий торговец, время от времени заходивший к эбуронам, доставал из потёртой сумки очередной свиток, он осторожно, словно боясь обидеть, брал его в руки и прятал за пазуху от косых взглядов отца. Деньги за книги торговец принимать отказывался, говоря, что боги не простят его, если он возьмёт плату с такого смышлёного мальчика. И "смышлёный мальчик" знал имена греческих поэтов и философов лучше, чем имена своих предков. Амбиориг несколько раз пытался запретить Оргеторигу читать, но за него неожиданно вступились старейшины. Пришлось уступить. Хорошо хоть младший сын рос мужчиной. Будет кому заменить отца.
   Амбиориг грустно усмехнулся: непутёвый - он и есть непутёвый. Даже здесь, в лагере римлян, вместо того, чтобы изучать военные приёмы врага, он изучает их письменность.
   -- Не ожидал увидеть тебя одного. Думал, у вас тут шумно, весело. - Он огляделся. - А ты сидишь в полутьме и корпишь над своими книгами. Ничто для тебя не меняется.
   Оргеториг с сожалением отложил дощечку на край стола, убрал стилос в футляр и посмотрел на отца. Посмотрел так, словно был недоволен его приходом.
   -- Сейчас всех заложников переводят в Лугдунум. Там строят большой город, скоро он станет центром всей Галлии. Помнишь, когда мы плыли в Массилию, там было небольшое поселение эдуев? Они ещё предлагали нам остановиться...
   -- Почему же ты здесь? Или сына князя эбуронов Цезарь решил придержать возле себя?
   -- Потому что я не заложник, отец. Я свободный человек, и могу идти, куда пожелаю.
   Какое-то время Амбиориг молча разглядывал свои руки. Для него это было новостью. Цезарь отпустил сына, а значит, тот может вернуться домой, и ничто не держит его самого. Но почему Оргеториг, если, конечно, правда, что он сказал, до сих пор здесь?
   -- Отец, я не хочу возвращаться! - сын словно читал его мысли. - Понимаешь, я много думал. Здесь я увидел совершенно иную жизнь. Я прочитал такие книги, о которых раньше и не знал: Лукреций, Энний, Варрон. Гай Оппий рассказал мне о римских богах и храмах, о Юнии Бруте и Муции Сцеволе, о войне с Ганнибалом, о братьях Гракхах. В его рассказах я увидел культуру и величие, до которых нам ещё расти и расти! А зимой Цезарь обещал отправить меня в Рим. В Рим, понимаешь?! - он глубоко вздохнул. - А что ждёт меня дома? Грязь? Невежество? Твои вечные придирки и напоминания, что я - князь?
   -- Дома ждёт тебя мать!
   Оргеториг покачал головой.
   -- Ничего ты не понимаешь. Дома ждёт меня мрак. А здесь... здесь - свет! - он улыбнулся и взял в ладони дешёвый глиняный светильник. Язычок пламени встрепенулся и бросил на стены кривую тень. - Вот он! С ним я могу узнать такое, о чём ни один галл даже мечтать не смеет! Я буду учиться, я познаю новый мир, увижу другие страны! И, представляешь, отец, я смогу стать гражданином Рима!
   Его глаза сияли каким-то странным светом, идущим, казалось, из глубины души, и этот свет пугал.
   -- Это ты не понимаешь! - вдруг взъярился Амбиориг. - Ты - галл, и для них навсегда останешься галлом! Ты не то что рядом - близко с ними не встанешь! Они просто не позволят этого. Им нужен я. Я! А ты лишь один из способов держать меня в узде!
   Оргеториг посмотрел на него с сожалением. Неужели этот иссеченный шрамами, поседевший в боях и житейских буднях человек не понимает, что жизнь не может, не имеет права стоять на месте и что она обязана идти вперёд? А они уже так отстали от остального мира...
   -- Бесполезный спор, отец. Что бы ты ни говорил - я останусь. Это решено.
   Амбиориг мысленно застонал. Внутри всё сжалось.
   Когда же я потерял тебя? Где разошлись наши пути?
   Он взял плащ и накинул его на плечи. Спорить действительно было бесполезно. Говорить что-то и доказывать надо было раньше... Одно порадовало - характер у старшего сына всё же его.
   -- Короткий у нас получился разговор, - потом шагнул к выходу и уже на пороге спросил. - Что передать матери?
  
   Перед палаткой стоял Роукилл. Даже в темноте его трудно было не узнать: золотой торкват в виде двух сплетённых в тесных объятиях змей притянул свет одинокой звезды и, впитав его, заматовел погасшим солнцем. Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга, наконец, Амбиориг не выдержал и со злостью спросил:
   -- Ты всегда будешь стоять у меня на дороге?
   Роукилл повёл плечами и усмехнулся.
   -- Успокойся, эбурон, мне нет до тебя никакого дела. Пока. Но ты нужен Цезарю.
   -- Среди ночи?
   -- Ты же всё равно не спишь.
   От претория долетели хлопки развёрнутых полотнищ и звон железа. Отрывистый слог команды всколыхнул воздух, ударил по ушам резким южным акцентом и растаял в мерном шуршании ног по земле. Вдоль виа принципалис зажигались огни, словно звёзды на ночном небе, и становилось видно, как солдаты в плотных колоннах движутся по дороге.
   Сигнала тревоги не было, иначе Амбиориг услышал бы его. Тут происходило что-то другое, какой-то поход или учения. Или началась погрузка войск на корабли для отправки в Британию. Он ощутил прохладное дуновение левой щекой. Нет, ветер не переменился, значит не в Британию...
   Поднималась не вся армия, легион-два, не то вопли корнов давно бы взбаламутили лагерь. Отряд нумидийцев промчался по дороге, обдав солдат удушливой пылью, и прежде, чем донеслись проклятья, свернул в сторону. Где-то рядом Котта приказывал легионерам прибавить шаг. В темноте его не было видно, но Амбиориг узнал голос. Колонна двигалась к декуманским воротам, а значит, путь лежал на юг или юго-восток.
   -- Ну что, идёшь? - напомнил о себе Роукилл.
   Амбиориг запахнул плотнее плащ - ночь выдалась прохладной - и кивнул.
   -- Веди.
  
   Преторий походил на сонное царство. Амбиориг прошёл мимо стражи, с подозрением поглядывающей на каждого галла, и встал рядом с Бодуогнатом и Думноригом. У многих на лицах лежал отпечаток сна, поднимали с постели, а Планк откровенно зевал и жмурился от яркого света многочисленных ламп. Возле карты Цезарь наставлял Сабина, и тот послушно кивал, следуя взглядом за его жезлом.
   -- По какому поводу собрались?
   -- Сами только подошли, - хмуро ответил Бодуогнат. - Утра дождаться трудно. Не терпится им...
   На столике в центре слуги расставили кувшины с вином и лёгкой закуской, однако к ним никто не притронулся.
   -- На улице я видел легионеров...
   -- Я их каждый день вижу. Все глаза промозолили, - едва не со злостью выдохнул нервий.
   Планк перестал зевать и покосился на него. Бодуогнат вызывающе выпятил грудь.
   -- Я сказал что-то новое?
   Римляне дружно повернули головы. Сон как рукой сняло.
   -- Нет, - с усмешкой ответил Планк. - После Сабиса услышать от тебя что-то новое невозможно.
   Со времени той злополучной битвы, где нервии потерпели сокрушительное поражение, прошло более двух лет. Племенам Белгики, приходилось теперь платить победителям дань хлебом и участвовать во всех их походах. Таковы были условия мира. Но гонора у галлов меньше не стало, и при каждом удобном случае они старались хоть чем-то задеть римлян. Те в долгу не оставались.
   Напоминание о проигранном сражении легло на душу неприятным осадком. В селениях до сих пор оплакивали погибших и утраченную свободу. Искра ненависти к завоевателям не затухала, и когда ей давали подпитку, вспыхивала жарким пламенем.
   -- Твоё счастье, Планк, - хрипя от злобы, заговорил Бодуогнат, - что мы не встретились в том бою. У вас, у римлян, считается за доблесть отсиживаться за спинами солдат. А мы, вспыльчивые и неразумные, лезем вперёд, чтобы вдохновить воинов собственным примером. - Голос его вдруг стал вкрадчивым. - Но ведь можно всё повторить, правда?
   В глазах нервия блеснул недобрый огонёк. Он отстегнул от пояса меч, вынул его из ножен и бросил под ноги легату. Оружейная сталь глухо звякнула, соприкоснувшись с деревянным полом, и в палатке стало так тихо, что можно было слышать, как маршируют по улице солдаты.
   -- Осмелишься ли ты поднять его?
   Это была обычная для галлов формула вызова на единоборство. Сколько раз они повторяли её, вызывая римских полководцев на честный поединок перед началом сражения. Но впервые она прозвучала не на поле брани, а в претории римского лагеря.
   Планк посмотрел на галльский меч и мысленно сравнил его с римским. Он был длиннее и тяжелее, но чуть уже и с закруглённым кончиком. Прокалённое в трёх огнях и отполированное до блеска лезвие гнулось пополам, но не ломалось. Бронзовая гарда в виде изогнутых и завитых на концах усиков прикрывала руку от скользящего удара. Для поединка такой меч очень хорош, можно развернуться, однако в настоящем бою, когда бойцы сходятся в тесном строю, короткий римский гладиус надёжней и удобней.
   -- Если б мы были врагами, я бы поднял твой меч. Но среди союзников не принято выяснять отношения с помощью оружия. А если тебе хочется помахать мечом и показать всем, какой ты искусный боец, то прошу на арену. Таких "любителей" у нас называют гладиаторами!
   Последнее слово Планк произнёс с плохо прикрытым презрением, и это ещё больше взбесило Бодуогната.
   -- Значит, ты трус, Планк?! Не ожидал. Тебе не легионом командовать, а бельё в корыте стирать!
   Планк побледнел. На лбу проступили крупные капли пота, словно в жаркий летний день, а руки задрожали, мелко-мелко, и по всему телу прокатилась волна неудержимого гнева. Это уж слишком! Чтобы какой-то грязный варвар посмел так оскорбить римского гражданина! Сенатора! Даже дворовые псы не смеют лаять на белую тогу!.. Он шагнул вперёд.
   -- Я никогда не был хорошим фехтовальщиком, Бодуогнат, но и никогда не отказывался от драки! И тебе, галл!..
   -- Хватит! - восклицание Цезаря остановило резкое слово, готовое сорваться с губ легата, и напряжение разом спало. Поначалу словесная перепалка между галльским вождём и легатом забавляла. Пускай поточат языки, проснуться быстрее. Но потом спор перерос в ссору и грозил закончиться кровью. Не хватало еще, чтобы накануне большого похода союзники передрались. - Хватит. Успокойтесь. Бодуогнат, подбери меч. Пока я здесь старший, и я решаю, кому что делать. И говорить. Планк, отойди.
   Опустившись на колено, Бодуогнат поднял меч, бережно обтёр лезвие и вдел назад в ножны. Застёгивая пояс, он кинул быстрый взгляд на Планка. Тот стоял как оплёванный, и было ясно, что нанесённое оскорбление он не забудет никогда и при случае потребует ответа.
   И не забывай! - мысленно попросил Бодуогнат. - Не Цезарь, так ты расплатишься за пролитую на берегу Сабиса кровь!
   Цезарь наклонился к Оппию.
   -- Проследи за ними. Не то сейчас время, чтобы разжигать новую войну, - и выпрямился. - Теперь о деле. Час назад стало известно, что менапии захватили наших маркитантов и перебили заставу на Скальдисе. Я направил туда два легиона во главе с Коттой и Сабином. Всех заложников, - он посмотрел в сторону галлов, - Всех заложников, выданных менапиями, я приказал отправить на рынки Массилии. Когда их усмирят, им придётся дать нам новых.
   Вожди молчали.
   -- В связи с этими событиями приходиться корректировать планы похода в Британию. Я намечал, что туда отправятся десятый легион и двенадцатый. Но десятый я послал с Сабином против менапиев. Вместо него пойдёт седьмой. Старшим в лагере останется Лабиен. Из вождей галлов вместе со мной в Британию пойдут Бодуогнат, Амбиориг, Думнориг, Индутиомар, Коррей и Теутомат. Будьте наготове, сигнал на погрузку может поступить в любое время.
   А вот это уже было что-то новое. Намечая поход в Британию, Цезарь не собирался брать галлов с собой. Первоначальный план предполагал неглубокую разведку силами двух легионов и создание плацдарма для более широкого вторжения, как в Германии. Галлы должны были остаться в Итии. Решение о том, что видные вожди галлов отправятся вместе с ним, вызвало переполох. Сначала Индутиомар заговорил о том, что такие вопросы надо решать сообща, а никак не в одиночку. Что ж это получится, если римляне сами, ни с кем не советуясь, будут разрабатывать планы военных кампаний. Для чего тогда нужны союзники? Его поддержал Думнориг, а следом заговорили все, даже те, кого Цезарь не назвал.
   Цезарь слушал не перебивая. Горячих и быстрых на слова галлов переговорить невозможно, особенно когда они не хотят никого слушать. Таков уж характер. Унять их может только друид или глубоко уважаемый человек, старый князь. Попытки заставить их молчать ни к чему хорошему не приводили. Галлы замыкались и вообще отказывались что-либо обсуждать. Цезарь давно уяснил это, и всегда давал им возможность высказаться, и лишь потом начинал говорить сам.
   -- Ты чего-то боишься, Думнориг? - спросил он, когда говорливость галлов пошла на спад.
   -- Я ничего не боюсь! - вздёрнулся князь. Иного ответа и ждать было трудно.
   -- В чём же дело?
   -- Не было такого уговора, что кто-то из нас отправиться в Британию! Ты сам решаешь, когда и что делать! Нас не спрашиваешь!
   -- Конечно сам, - пожал плечами Цезарь. - А когда-то было по-другому?
   Галлы опять зашумели и придвинулись ближе. Прошли те времена, когда они беспрекословно подчинялись каждому приказу. Привыкли. А может, восстание менапиев придало им смелости. Индутиомар кричал едва не в лицо Цезарю, брызгая слюной на расставленное на столе угощение. Росций пытался встать между князем и императором, но Теутомат бесцеремонно отодвинул его в сторону. Даже по мудрому невозмутимый Коррей силился что-то доказать стоявшему напротив Лабиену. Да, на этот раз галлы действительно растревожились не на шутку. На раскрасневшихся лицах проступили пятна неподдельной ярости. Того и гляди за мечами потянуться. Стражники у выхода дёрнулись наводить порядок, но Цезарь жестом остановил их.
   Чего-то они всё-таки испугались. Теперь-то Цезарь точно знал, что не оставит вождей на берегу, как бы не отпали без него. Он обвёл взглядом преторий. В стороне от всех прислонившись спиной к колышущейся коже палатки стоял Амбиориг. Он не проронил ни слова и, казалось, не слышал и не видел, что происходит вокруг. Невозмутимый и... покорный?
   -- Амбиориг... что же ты молчишь?
   Князь эбуронов вздрогнул от неожиданности, не поверив, что обращаются к нему, оглянулся. Потом почтительно склонил голову и отчётливо, чтобы слышали все, произнёс.
   -- Я поступлю так, как скажет Цезарь!
   И галлы разом замолчали, словно иссяк неиссякаемый лесной родник, не прерывавший своего шёпота даже в лютую зимнюю стужу. Бодуогнат повернулся, хотел что-то сказать, но лишь вздохнул и махнул рукой.
   -- Похвально... похвально. Вот как должны отвечать преданные союзники Рима, берите пример.
   Больше никто спорить не стал, и Цезарь распустил собрание.
   -- Как я сказал, так и будет. Готовьтесь к походу, - напутствовал он галлов.
   С улицы потянуло холодком. Скоро, очень скоро подуют северные ветра, небо закроют плотные свинцовые тучи и на землю падут первые хлопья снега. Уже сейчас в низинках недоступных морскому духу собираются мутновато-серые комья туманов, предвестники надвигающейся зимы, а в морских заливах оперившиеся птенцы пробуют себя в полёте.
   На побережье зима проявлялась не так ярко, скорее, поздняя осень или ранняя весна. Но чем дальше вглубь страны, тем сильнее становились морозы, медленнее время, тяжелее дыхание. Непривычным к такому холоду римлянам приходилось туго. В первую зиму едва ли не половина армии слегла от болезней. Учитывая предыдущий опыт, к следующей зиме готовились с лета. Пришлось заводить другие правила, закупать новую одежду. Раньше смеялись, с презрением называли галлов "шароварными". Теперь на собственном опыте убедились, что не всё так смешно, как кажется.
   Цезарь поднял бокал с вином и, мысленно вознося молитву Юпитеру и Нептуну, плеснул несколько капель на походный алтарь. Жадный язычок пламени слизнул вино и потянул к верху сизоватую пахнущую виноградом струйку дыма. Он ежедневно молил богов даровать попутный ветер для похода в Британию, чтобы ещё до холодов вернуться назад и встать на зимние квартиры. Даже галльская одежда не согреет так, как деревянные стены казарм и жаркий огонь в камине.
   -- Хороший запах. Богам понравиться...
   Цезарь резко обернулся.
   -- Амбиориг?! Что тебе?..
   Эбурон смял пальцами край плаща. На широкоскулом лице, как в воде, отразилось сомнение. И боль. Сколько сил стоило ему перешагнуть через себя, через свою гордость, чтобы о чём-то просить римлянина!
   -- Цезарь... отпусти сына!..
   Цезарь не сразу понял, о чём тот просит. Нельзя думать о богах и суетном мире одновременно. Потом вспомнил русые локоны, волнами ниспадающие на плечи, голубые совсем по-детски открытые глаза. И ответил:
   -- Сына? Но... я не держу его. Он свободен.
   -- Цезарь, - Амбиориг заговорил быстро, захлёбываясь словами, - клянусь тебе всем святым, что у меня есть! Клянусь любовью моей жены! Честью своего рода! Памятью своих предков! Я никогда не нарушу верность тебе, и ты никогда ни в чём меня не попрекнёшь!.. Отпусти сына!
   Раздражение колким шаром разрасталось в груди и, набирая силу, рвалось наружу. Цезарю стоило огромного труда остановить этот шар и загнать обратно. Он клянётся! Надо же. Пусть будет благодарен, что удостоился чести называться римским союзником. Его союзником! А не гниёт в земле, как того требовала справедливость.
   -- Я не держу его, - повторил Цезарь. - Ты, наверно, чего-то недопонимаешь, Амбиориг. Твой сын свободен, он сам волен распоряжаться собой.
   -- Он говорит, что ты обещал...
   -- Я обещал открыть ему двери в мир, который он так жаждет познать! Я впервые встречаю галла с такой тягой к знаниям, и мне это нравится. Думаю, его решение изменить свою жизнь достойно понимания.
   -- Но это мой сын, Цезарь, и только я могу решать, что он должен делать. Таково право отца! Ты же даже не спросил меня...
   Раздражение вновь подкатило к горлу.
   -- Всё, Амбиориг, уходи! Твоя назойливость становиться невыносимой, неразочаровывай меня! Твой сын сделал выбор, и я считаю, что он прав. Или ты хочешь поссориться со мной?
   Амбиориг отступил назад и склонил голову.
   -- Нет, Цезарь, я не хочу этого.
   -- Тогда иди. И не досаждай мне больше глупыми просьбами.
   Спать, спать, спать, думал Амбиориг, шагая по вия претория. Надо выспаться, отдохнуть. А там посмотрим.
  
   Но выспаться ему так и не дали. Проснулся он сразу, как только человек вошёл - плох тот воин, что не чувствует приближения постороннего. Просто не хотелось открывать глаза - может не к нему? - хотя кроме него в палатке никого не было. Потом грубые пальцы жёсткой хваткой стиснули плечо и осторожно, но сильно потянули на себя.
   Амбиориг не стал подниматься. Он перевернулся на бок, одним быстрым движением выхватил нож и взметнул руку вверх. Ночной гость оказался не менее проворен. Он качнулся в сторону, отбил нож, не отпуская плеча, и рассмеялся.
   -- Ты всегда так встречаешь старых друзей, Амбиориг?
   Смех был хриплый, клокочущий, и не смех даже, рычание.
   -- Мы никогда не были друзьями, Роукилл. И не будем.
   Смех оборвался. Роукилл отпустил плечо князя, шагнул к светильнику, подвешенному к потолку на железной цепочке и, чиркнув кремнем, затеплил фитилёк. Чёрная тень метнулась от стены к порогу, и в палатке стало светло.
   -- А зря, никогда не знаешь, что ждёт тебя завтра.
   -- Мы уже обсуждали...
   -- Вставай, - резко оборвал его Роукилл. - Конь твой осёдлан, прогуляемся немного, - и, чуть помедлив, пояснил. - Приказ Цезаря.
   Ночь ещё не утратила своих прав, и звёзды на небе горели ярко и весело, совсем не по-утреннему. Когда Амбиориг вышел на улицу, корнист протрубил начало третьей стражи. Между палатками блеснул огонёк факела и от дороги долетел звук шагов лагерного патруля.
   Роукилл держал в поводу двух лошадей - свою и Амбиорига.
   -- Быстрей, - поторопил он. - И оставь своего ручного арверна здесь, без него обойдёмся.
   Лошади тихо фыркали и кивали головами. Амбиориг ухватился за луку и вскочил в седло. Верный конь легонько вздрогнул и закусил удила.
   -- Далеко едем?
   -- А это как ехать будем. Быстро - значит недалеко. - Он помолчал. - Думнориг и Индутиомар бежали из лагеря. Цезарь приказал догнать их и вернуть.
   -- И мне тоже?
   -- Тебе и мне.
   За воротами их ждал отряд аллоброгов, человек двадцать. Кони нетерпеливо били копытами, и по выбитым в земле лункам становилось понятно - давно ждут. Рыжий сотник сразу кинулся к Роукиллу.
   -- Они пошли на юг, к менапиям, опережают нас часа на три. К полудню, думаю, нагоним.
   -- Хорошо, Тарс.
   -- А сколько с ними? - поинтересовался Амбиориг.
   -- Три сотни эдуев.
   Амбиориг присвистнул.
   -- А не многовато нас для погони? Может, вообще вдвоём съездим?
   Роукилл как-то странно посмотрел на него и дёрнул поводья.
   -- Но-о, пошёл... Запомни, князь, - с нами воля Цезаря!
   Воля Цезаря! Ну конечно, кто с ней поспорит! поморщился Амбиориг. И три сотни эдуев послушают нас и сложат оружие...
   Ветер тугой струёй бил в лицо и вихрил пыль, вырывающуюся из-под копыт. След явственно виднелся на дороге даже при свете звёзд, а когда рассвело, то и не считавший себя следопытом Амбиориг смог разглядеть на мягкой земле глубокие рытвины. Такой след скрыть невозможно, да и те, кто его оставили, не пытались сделать этого. Может не ждали погони так рано, а может понимали, что три сотни лошадей при всём желании не скроешь. Это всё равно, что проложить новую дорогу и поставить указатели, результат тот же.
   Аллоброги вытянулись двумя вереницами, двигаясь быстро и почти не глядя на землю, словно охотничьи псы, гоня зверя по запаху. Наверно, так же они гнали его от Аксоны пока не обложили у переправы... Сначала беглецы шли путём, что и легионы Сабина и Котты. Затем свернули вправо на едва заметную лесную дорожку и сбавили ход, более двух всадников в ряд здесь не убиралось. Аллоброгам тоже пришлось придержать коней, но, тем не менее, двигались они быстрее эдуев. Могучие вековые ели, вставшие по краям дороги подобно древним великанам, не давали рассмотреть, что скрывается за их широкими лапами. Дорога всё время петляла, обходя стороной суровых исполинов, и аллоброгам приходилось больше полагаться на слух, чем на зрение. Лучи восходящего солнца никак не могли пробиться сквозь густые еловые кроны, и лес тонул в серых сумерках, но следопытам это не мешало.
   Через час вышли к поляне, щедро облитой солнечным светом. Лес обступил её крепостным частоколом, сковав нерушимыми оковами, и казалось, что полянка - это маленькое оконце в страшной природной тюрьме. Роукилл поднял руку и аллоброги встали как вкопанные. С десяток шагов дорога шла правым краем, потом отворачивала и растворялась между деревьями. Огромный позеленевший от времени камень-валун, принесённый сюда неизвестно кем и на половину вросший в землю, указывал направление - на запад. Кто-то неосторожно задел его мшистый бок, обнажив твёрдую гранитную породу, и тонкий лоскутик мха теперь свисал подобно кусочку кожи.
   -- Мы догоняем их, - довольно сказал Роукилл.
   -- Идут медленно, шагом, - подтвердил Тарс. - В миле отсюда открытая лощина и вода. Там они сделают привал.
   Солнце всё выше поднималось над горизонтом, и его лучи пока осторожно, но с каждой минутой упорнее, протискивались меж иголок, отмечая пройденный путь длинными золотистыми нитями. Слова сотника сбывались. Вскоре послышалось конское ржание, разлетевшееся по лесу протяжным эхом, и человеческие голоса - сначала далёкие, приглушённые расстоянием и ветром, потом более громкие и отчётливые. Потянуло дымком костров, и к запаху хвои примешался запах ячменной каши. У Амбиорига заурчало в животе, и он стыдливо оглянулся - не слышал ли кто?
   Деревья останавливались у самой кромки лощины, свесив в пустоту изломанные корни с человеческую руку толщиной. Отвесные, изъеденные осыпями склоны прикрывали небольшое овальное озерцо, вокруг которого эдуи разложили костры и готовили еду. В лощину вела только одна тропа, спускавшаяся наискосок по откосу, и сейчас её никто не охранял. Роукилл кивнул Амбиоригу и повернул коня к спуску.
   Эдуи заметили их, когда они спустились до середины тропы. Никто не вскочил, не начал беспорядочно бегать, хвататься за оружие. Несколько человек отошли к коням, отвести к водопою, остальные как ни в чём не бывало сидели у костров и черпали ложками дымящуюся кашу. Только настороженные взгляды зашарили по округе, по кромкам лощины, выискивая скрытую засаду. Волноваться причины не было. Этих двоих они убьют сразу, едва возникнет необходимость. Но кто прячется за деревьями, и, главное, - сколько? Роукилл, знали, один не ходит.
   Амбиориг чувствовал эту уверенность, продиктованную воинским опытом. Идти вот так, вдвоём против трёх сотен закалённых в сражениях бойцов, было жутковато. Но также он понимал, что их не убьют, пока не выслушают. Ну ладно, лишь бы подойти поближе, а там двоих-троих он с собой прихватит.
   -- Говорить буду я, - предупредил Роукилл, когда они сошли с лошадей.
   Амбиориг взялся за рукоять меча, дёрнул клинок вверх, пробуя, легко ли выходит из ножен. Если аллоброгу хочется поговорить - пусть говорит, а себя он никогда не считал хорошим оратором. Густой бас боевого рога и воинственный крик эбуронов - вот его слова.
   Эдуи встретили их молча. Один из воинов подвинулся, как бы приглашая к костру, но ни Роукилл, ни тем более Амбиориг не сели. Роукилл обвёл глазами продубленные походной жизнью лица, обращённые к ним, и повернулся к Индутиомару. На Думнорига он не смотрел намеренно.
   Индутиомар поднёс к губам ложку, подул, отгоняя горячий дух варева, и отправил в рот. Потом облизнул и причмокнул. На усах остались серые крошки хлеба, запутавшиеся в рыжей щетине.
   -- Хлеб да соль.
   -- Едим да свой, - отозвался Думнориг.
   Роукилл словно не слышал.
   -- Далеко ли собрался, князь? - спросил он, всё так же глядя на Индутиомара.
   Тревер вытер ложку о траву и убрал в подсумок. Не спеша поднялся, сыто рыгнул. От других костров подходили люди, послушать, о чём толкуют вожди. Роукилл никогда не ходил один и никогда - просто так. Если он пришёл, значит что-то стряслось.
   -- Тебе, аллоброг, у моря сидеть наскучило или просто по лесам решил прогуляться? - усмехаясь, спросил Думнориг.
   Кто-то засмеялся, но неуверенно, с натягом, и тут же замолчал.
   -- Я говорю не с тобой, эдуй, а с князем Индутиомаром, - сухо ответил Роукилл. - Придёт и твой черёд.
   -- Но я, вроде как, тоже, - Думнориг покрутил пальцами, - князь. И здесь мои люди, - он покосился на Индутиомара, - не треверы. Так, может, сначала со мной перемолвишься?..
   Эдуи с удивлением посматривали то на своего князя, то на аллоброга, пытаясь угадать, что здесь делает цепной пёс Цезаря. И почему он столь неуважителен с их вождём. По этим взглядам Роукилл вдруг понял, что они ничего не знают: ни о совещании в претории, ни о том, почему они покинули лагерь...
   -- А у тебя, Индутиомар, и голоса своего нет? Ну ладно этот, - Роукилл кивком указал на Думнорига, - сбежал. А тебя-то куда потянуло?
   Индутиомар сунул руки за пояс, посмотрел на аллоброга, на Амбиорига и, наконец, сказал:
   -- Не дави, Роукилл. Если я так сделал, значит, были причины.
   -- А людей зачем с собой повели, они-то в чём виноваты? Или ты думаешь, Цезарь так возьмёт и отпустит вас?
   Индутиомар покосился наверх, туда, где тропа выходила из лощины. Ели размеренно покачивали лапами, осыпая склон мелкой хвоей, но кроме зелёных стражей, веками охранявших тропу, никого не заметил. Хотя знал, вернее, чувствовал, - за этими великанами, из-за лап следят за ними десятки внимательных глаз, отслеживая каждое движение. И если что-то пойдёт не так, незамедлительно тонкая оперённая смерть вылетит и ужалит...
   Хватило бы небольшого отряда, чтобы запереть выход и навеки похоронить эдуев в этой злосчастной лощине. И по откосам быстро не поднимешься, перебьют стрелами. Говорил же Думноригу: идти надо дальше, не останавливаясь и не оглядываясь, за Матрону к Каталаунским полям. А ещё лучше в Ардуеннский лес, в горные ущелья, где не то что Роукилл - боги не найдут. Посмеялся. Теперь вот сиди как медведь в клетке.
   Индутиомар плюнул с досады. И действительно: куда он полез? Ведь не мальчик уже. Ну сплавал бы в эту треклятую Британию, и что? Нет, позволил уговорить себя...
   Думнориг видел сомнения тревера. Они как костры в озере отражались на его лице. И впервые испугался. Что-то не так, что-то сломалось, стало меняться: в жизни, в вере, в людях. Или свыклись с господством римлян, или поняли что-то такое, чего сам он никак не может понять. А может просто устали? Устали сопротивляться, спорить, умирать? И нужна передышка, отдых... Вон, даже Амбиориг смирился, утратил прежний блеск в глазах и стоит опустив голову.
   -- Воины! - заговорил вдруг Роукилл. - Я обращаюсь к вам, не к вашему князю! Вы без приказа оставили лагерь, постыдно бежали, нарушив клятву, данную Цезарю! Вы знаете, какое за это может последовать наказание! Но Цезарь готов простить вас, если вы немедленно вернётесь! Он понимает, что вас обманули и не хочет, чтобы за действия одного предателя пострадали ни в чём не повинные люди!..
   Эдуи зашевелились.
   -- Что он говорит, князь? Какое бегство? - спросил седоусый сотник, не громко, но требовательно. - Ответь ему!
   В груди вспыхнуло раздражение
   -- Отвечу! - выкрикнул Думнориг, выхватывая меч.
   Стоявшие рядом отшатнулись. Думнориг размахнулся и ударил: быстро, сверху вниз, как будто колол дрова, вложив в удар всю силу. И оскалил зубы в хищной улыбке, понимая, что от такого удара увернуться невозможно...
   Роукилл лишь чуть подался вперёд и в сторону, его меч, неизвестным образом оказавшийся в руках, боком скользнул от бедра к груди и замер, склонившись остриём к земле. Никто из бойцов не двинулся с места. Спустя мгновение, показавшееся вечностью, Думнориг начал медленно оседать, складываясь пополам и прижимая ладони к животу. Улыбку сменила гримаса боли, а в глазах отразилось удивление.
   -- Как?.. - прошептал он и зарылся лицом в траву.
   Весь поединок занял столько времени, сколько человеку надо, чтобы сделать один вдох. Никто не произнёс ни слова. Потом седоусый выругался и потянулся за мечём. Кленовая стрела ткнулась у его ног, звеня оперением, и меч, наполовину вынутый, скользнул обратно в ножны.
   Амбиориг вздрогнул, столкнувшись взглядом с глазами князя. Думнориг ещё жил, но смерть уже громко призывала его в свои чертоги. Очень скоро его душа, освободившись от бренного тела, отправиться на Зелёные острова Вечного Блаженства, и будет бродить по ним, вкушая Божественный Нектар, недоступный живым, пока великие боги вновь не вернут его на землю. Только... только бы злобные фоморы не утащили его в стеклянный замок и не сделали рабом своих козней... Сохрани его, богиня Эдуя, не дай погибнуть бессмертной душе в непроглядной темноте Прозрачной Башни!
   Думнориг дёрнулся в последний раз и затих. Навсегда. Амбиориг огляделся, прикидывая, где лучше встать, когда праведный гнев эдуев плеснёт наружу жаждой мести, и отступил ближе к воде. Защитить его озеро не сможет, но хотя бы даст знак, если кто-то захочет подойти сзади.
   Роукилл сорвал пучок травы и стёр кровь с лезвия.
   -- Выбор за вами, воины, - спокойно, словно ничего не случилось, сказал он. - Вы можете последовать за вашим князем или вернуться к Цезарю.
   Седоусый, так и не решившись больше взяться за рукоять меча, тихо прошипел:
   -- Много берёшь на себя, аллоброг!
   -- Много-немного, а меч с тобой. Достань его или молчи.
   Седоусый раздул ноздри и шумно вздохнул.
   -- Хватит крови на сегодня, - произнёс Индутиомар, хватая его за руку. - Ни к чему смерть торопить... Мы возвращаемся.
  
   5
  
   Чёрные волны набегали на берег, выбрасывали обрывки водорослей и разбитые створки моллюсков и с беспокойным шумом откатывались обратно. Море с радостью принимало их назад в свои глубокие объятья, словно заблудших, когда-то потерянных детей, но только для того, чтобы вновь отринуть и ещё раз ударить о скалы. Разбуженные чайки с обиженным клёкотом носились над самой водой, едва не задевая крылом пенных гребешков, и наперебой жаловались сердобольной луне, так кстати выглянувшей из-за тучи. Жаловаться было на кого...
   Весь берег, от мыса до мыса, блестел огнями костров. Один за другим от деревянных наскоро сколоченных причалов отходили толстопузые "перевозчики" и, придерживаясь серебристой линии лунной дорожки, направлялись к выходу из гавани. Светлоокий маячок в прощальном привете моргал им единственным глазом, а к причалам уже подходили новые корабли и, сбросив мостки, становились под погрузку.
   -- Быстрей, быстрей, не задерживайся на подъёме! Сколько объяснять? Две центурии - один корабль!
   Коренастый центурион в промокшем плаще размахивал жезлом, направляя осипшим голосом стройные коробки легиона к местам посадки.
   -- Бальвенций, твоя когорта - к дальним причалам! Луканий - ты следом! И быстрей! У ребят из седьмого уже кишки наизнанку вывернуло от морской болезни!
   Ответом послужил громкий хохот, ещё больше напугавший чаек.
   -- Тебе, Бакул, грузчиками в порту командовать. Они любят таких язвистых...
   Центурион обернулся на голос.
   -- Как знать, император, - сверкнул он зубами, - может, доведётся ещё. Годы-то берут своё.
   -- Ну-ну, не прибедняйся! Не так ты и стар!
   -- Стар-не стар, а в прошлый месяц пятьдесят стукнуло! Пора и на покой.
   -- Не отпущу! - Цезарь покачал головой. - Таким как ты замены нет, - и пришпорил коня.
   -- Было бы место, а уж замена всегда найдётся, - вздохнув, проговорил Бакул, и тут же закричал. - А ну, что рты раззявили?! Шевелись, шевелись! Во имя светлого лика Селены, взирающей с неба, я за вас ноги переставлять буду?!
   Цезарь проехал вдоль всей колонны и остановился у последнего причала. Томительное ожидание закончилось. Благословенные боги наконец-то сжалились над своими верными сынами и послали юго-западный ветер: на погибель врагу, на славу Рима! Легионеры споро поднимались по шатким мосткам, рассаживались на палубе, кто как мог, и пытались заснуть - дорога предстояла долгая. Холодные волны наперебой стучали в борта, раскалываясь на тысячи острых осколков, и если бы не кожаные накидки, выданные накануне, пришлось бы мокнуть весь путь до Британии.
   Грядущий поход вызывал некоторые опасения. Несколько дней назад вернулся отправленный на разведку Волусен Квадрат и сообщил, что бритты знают об экспедиции и собирают войска где-то в глубине острова, за Тамезой. Главный их вождь, Кассивеллаун, заключает союзы с дальними и ближними племенами и зовёт на подмогу бельгийских галлов. Кто-то всё-таки предупредил их. Но на побережье спокойно, никаких приготовлений к обороне он не заметил, и если бритты решаться дать бой, то где-нибудь внутри страны...
   На флагманской триреме дали сигнал трубой, посадка закончилась. Цезарь передал коня слуге, спрятавшемуся от брызг за огромный валун, и взошёл на корабль. Матросы засуетились, убирая мостки, хлопнул парус, и трирема плавно отошла от причала. Полнолицый диск луны медленно скрылся за бархатными разводами туч, и стало темно, как в преисподней. Только маячок на мысу продолжал подмигивать огненно-красным глазом, желая удачи.
   -- Ветер усиливается! - прокричал кормчий. - Как бы не надул чего!..
   -- Сглазишь! - грубо оборвал его Росций.
   Старый кормчий тряхнул головой, стряхивая воду с седых волос, и чуть довернул кормило, поворачивая трирему к узкому проходу между молом и мысом. Эх, молодёжь, ничего-то они, нынешние, не понимают! Прежде чем отправляться в путь, надо дать подношение Морю, хоть кусок ржавой селёдки, и Портуну, чтобы ждал и всегда держал ворота открытыми.
   -- Сглазишь, - тихо проворчал старик. - Поворочай весло с моё... А то сразу - сглазишь! - и осторожно, что б никто не заметил, бросил за борт круглый пшеничный хлебец.
   -- Прими, господин морей, не почти за обиду. И ты, прекрасная Винилия, да будет путь твой спокоен и гладок...
  
   Ветер крепчал. Двухфутовые волны, рождавшиеся по воле богов где-то в глубине моря, с тяжёлым придохом наваливались на корабли и грозили разметать флот по всему Проливу. Берег приближался медленно, не спеша, словно не желая встречаться с незваными гостями. С первыми проблесками дня показались изломанные вершины каменистых холмов, серые и голые в предрассветной мгле. Они надвигались замшелыми стенами старой неприступной крепости, выросшей вдруг посреди дороги, пока не зависли над головой высоким давящим сводом. И сразу стало неуютно и холодно.
   Чужое. Всё чужое. Белокрылые чайки кричали так же пронзительно, как и в Галлии, и только в этом было сходство. Сердце застучало сильно и часто и почему-то захотелось отдать приказ возвращаться. Цезарь прошёл на корму, придерживаясь за поручни, и встал рядом с кормчим. Крепкий старик с изъеденными солью и ветром руками уверенно вёл корабль к берегу.
   -- Что ты видишь сквозь парус, старик?
   Губы кормщика скривились.
   -- А мне не надо смотреть вперёд, император. Хватит неба и волн. А если что, так вперёдсмотрящий подскажет. Это вон тот, в бочке.
   Он кивком указал на мачту, где в большой плетёной корзине трясся матрос. Сталкиваясь с волной, трирема вздрагивала, задирая нос к верху, и, мгновенье спустя, падала вниз, как в бездонную пропасть. Вместе с ней вздрагивал и падал матрос.
   -- Отважный, должно быть, человек, раз не побоялся забраться туда! - уважительно сказал Цезарь.
   -- Молодой просто, - пожал плечами старик. - Вот и сидит, опыта набирается...
   Матрос держался за верхушку мачты, обхватив её обеими руками, и не отрывал взгляда от приближающейся полосы прибоя.
   -- В такой шторм только опыта и набираться. Постарше бы кого...
   -- Ну, разве это шторм! Так, непогодь... Погоди, она себя позже проявит.
   Трирема накренилась, переваливая через очередную волну.
   -- Кто проявит, старик? - крепче цепляясь за поручни, крикнул Цезарь.
   -- Обида богов. Всё припомнят: и что подношения хорошего не дали, и что ночью в путь пошли. Боги такого не любят. И не прощают!
   Цезарь усмехнулся.
   -- Это ты по тучам догадался?
   -- Нет, по пояснице. Её у меня всегда перед непогодой ломит. Получше твоих авгуров будет.
   Флот двигался широким фронтом. Впереди шли триремы, взрыхляя волны окованными медью рострами. Солнечные лучи, иногда прорывавшиеся сквозь пелену туч, золотили вышитых на парусах орлов, за которыми как за ориентиром тянулись грузовые корабли.
   -- Ну что, старик, с пути не сбились?
   -- Не сбились, - ответил кормщик. - Куда сказано было... А вон и бухта...
   Матрос на мачте закричал и замахал руками, вычерчивая круги.
   -- Всё, Цезарь, пришли.
   На палубе показался триерарх, и судно ожило. Абордажная команда сгрудилась вдоль бортов, словно перед боем; забегали матросы, подбирая парус; сигнальщик на корме вздёрнул вверх белый вымпел, давая знак другим кораблям сбавить ход. Трирема змеёй скользнула в бухту и осторожно двинулась к берегу.
   Холмы кольцом окружали море, оставляя лишь один не очень широкий проход на сушу - ворота в Британию. Проход тянулся, извиваясь, вдоль высоких обрывистых склонов, постепенно поднимался и исчезал за поросшим мелким кустарником гребнем. Волусен докладывал, что из бухты на равнину ведёт дорога, достаточно удобная для обоза и кавалерии. Но то, что было видно, на дорогу никак не походило, скорее ущелье, стиснутое по бокам каменными стенами, скрытое гнетущим полумраком и усеянное по дну мелким щебнем. Перед подъёмом на гребень ущелье расширялось, образуя ровное плато, по которому в ряд могли пройти пять когорт. Легионы его одолеют, но чтобы провести обоз придётся изрядно попотеть...
   Вдоль по гребню стояли люди. Густой частокол копий, обращенный остриями к небу, загораживал дорогу. Бритты ждали. Блестели медные значки вождей и умбоны на высоких щитах воинов, враждебно колыхались развёрнутые знамёна. Громовой вопль карниксов рванул воздух, отразился от холмов и разлетелся над морем. Бритты не двигались; они стояли на месте, не собираясь мешать высадке римлян, своим бездействием зазывая тех на бой.
   Несколько "перевозчиков" ткнулись носами в прибрежную гальку и сбросили сходни. Легионеры беспокойно топтались на палубе, ожидая сигнала к выгрузке. Стрелки на триремах заряжали дальнобойные скорпионы и баллисты, наводя их на бриттов.
   За воем карниксов последовала долгая пронзительная тишина. Даже волны, до того неуёмные и тревожные, перестали биться о скалы и беззвучно накатывались на берег. Затишье перед бурей.
   Цезарь вглядывался в строй бриттов, пытаясь определить, какая армия собралась встречать их, но на таком расстоянии угадать было не так просто. Всё же, если верить донесениям разведки, никак не меньше десяти-пятнадцати тысяч. А если Кассивеллауну удалось договориться с соседними племенами, то на порядок выше. И это против двух легионов! Не хотелось ознакомительную экспедицию превращать в затяжную войну. А поворачивать назад нельзя, иначе бритты сочтут это за страх, и в следующий раз под их знамёна встанет в два раза больше людей.
   -- Волусена ко мне! - потребовал Цезарь.
   -- Надо уходить и искать другое место для высадки, - сказал Росций, вставая рядом. - Здесь нам не пройти.
   Молодые трибуны, впервые отправившиеся в поход, боязливо поглядывали на берег и судорожно хватались за рукоятки мечей, как за спасительную соломину. Кто-то из центурионов презрительно скривил губы и посоветовал им спуститься к гребцам.
   -- Эй, старик! - окликнул Цезарь кормщика. - Есть поблизости другая бухта?
   -- Как же не есть, - отозвался кормщик, - конечно есть. Но дойдём ли? Переждать надо, пока море утихнет.
   -- Долго ждать?
   -- День, может два. Кто его знает, когда боги успокоятся? У них не спросишь.
   Старик пожал плечами: дескать, предупреждал.
   Из рядов бриттов выскочил всадник и, не жалея коня, помчался к морю. В полустадии от кораблей он остановился, поднял коня на дыбы и загарцевал на виду у римлян, размахивая чёрным флагом. Стрелок на носовой башне не спеша навёл скорпион, подставил лицо ветру, учитывая снос, и плавно нажал спуск. Пятифутовая стрела сорвалась с ложа и вонзилась в пляж у ног всадника, веером разбросав мелкие камни.
   -- Не стрелять! - крикнул Цезарь.
   Конь шарахнулся, едва не сбросив седока, и в ужасе помчался обратно.
   Легионеры громко рассмеялись.
   -- Что, бритт, не по нутру угощение?! Ну извини, какое есть!
   Цезарь улыбнулся, хотя тонкие брови недовольно сошлись у переносицы. Самовольство стрелка не понравилось. В походе всё должно быть подконтрольно полководцу: любое движение, каждый выстрел - но трибуна, кинувшегося наказать стрелка, остановил.
   Бритты перекрыли единственный путь, ведущий вглубь Британии. Они не трогались с места, понимая, что, встав на перевале, уже обеспечили себе превосходство. Количество прибывших кораблей их не смущало. Сами жили на море и знали, сколько войск могло прибыть. К тому же римлянам ещё предстояло пройти около мили по россыпи камней и подняться наверх - Цезарь окинул взглядом вершины холмов - и, возможно, под обстрелом лучников. Во всяком случае, он так бы и поступил: расставил стрелков на высотах, чтобы расстрелять противника, пока тот ползёт на гребень. А стоять и ждать, когда ситуация разрешиться сама собой, смерти подобно. Оставалось два пути: попробовать пройти вдоль берега, в поисках другой бухты, рискуя потерять часть кораблей в шторме; или ударить по фронту и сбить бриттов с перевала не считаясь с потерями. Непростая задача, но в том, что его солдаты смогут сделать это, он не сомневался.
   -- Волусен, что за гребнем?
   Трибун побледнел, в душе нарастало беспокойство. Шутка ли: говорил, что бритты в сотне милях от побережья, а на деле оказалось - вот они, перед самым носом! Но кто же знал, что всё так обернётся?
   -- Волусен?
   -- Дальше... - трибун сглотнул. - Дальше дорога спускается вниз, на равнину. Милях в двух к западу - лес, а на восток и на север чистая земля. Там есть, где поставить лагерь. Недалеко рыбацкая деревушка, домов десять. Не дома, а так, хижины...
   Он замолчал, видя, что Цезарь уже не слушает его.
   -- Росций, начинай высадку. Кто у нас в первой линии?
   -- Шторм перемешал корабли, но должен быть двенадцатый легион.
   -- Хорошие солдаты. Пустим пять когорт, потом ещё пять. Они пробьют брешь. Потом седьмой легион, чтобы закрепить позиции. Вспомогательные когорты в резерв, кавалерию тоже, здесь им не развернуться.
   Росций на глаз прикинул расстояние до гребня.
   -- Можно подвести триремы ближе к берегу, баллисты прикроют легионы.
   -- Нет, слишком далеко. Не стрелам сегодня отмерять правду богов. Волусен!
   -- Я здесь, император!
   -- Возглавишь штурмовой отряд. Ты проводил разведку, тебе и вести.
   Цезарь посмотрел на небо. Огненный диск солнца задел левым краем разрыв между тучами, озолотив узкую полосу пляжа. Добрый знак. Боги указали место, и значит они на их стороне.
   -- Сигнал к бою! Вывесить плащ!
   Загремели сходни под солдатскими калигами, сигниферы подняли значки когорт. По пляжу начал растекаться людской поток, заливая берег подобно морской волне. Постепенно бесформенная масса разделилась на пять частей и приняла правильные размеры прямоугольников, обратившихся лицом ко входу в ущелье. Разыгравшийся ветер донёс грубоватый голос Бакула.
   -- Осторожно, берегите ноги! Переломаете кости - я вас на руках не понесу!
   Когорты становились по тридцать человек в ряд, встать шире не позволяли скалы.
   -- Бальвенций, по ущелью идём колонной. Когда поднимемся на плато, я встаю первый, за мной ты и Луканий. Строим клин, пробиваем брешь и ждём остальных. Всё понятно? Главное - скорость! Чем быстрее будем двигаться, тем меньше крови прольём... Эй, трибун! Куда прёшь?!
   Шагавший мимо Волусен оторопел. Уже центурионы перестали узнавать.
   -- Ты ослеп, Бакул? Цезарь приказал мне вести отряд. Я здесь старший!
   -- Это я здесь старший! А ты можешь встать в арьергард и командовать задней линией!
   Он отвернулся, считая вопрос решённым. Волусен плюнул, глупо спорить с примипилом на глазах у легиона, и пошёл в конец колонны.
   Бакул огладил усы, стряхивая застывшую соль, и поднял щит.
   -- Все помолились? Тогда вперёд!
   Первая коробка начала осторожно втискиваться в узкий проход. За ней, не отставая ни на шаг, двинулась вторая. Шероховатые скалы поднялись над головой, закрыв небо, и почти сразу в нос ударил тяжёлый запах сырости и тревоги. Идти было трудно, ноги по щиколотку вязли в жидком гравии напополам перемешанным с песком, и чтобы сделать очередной шаг приходилось вырывать их из топкого крошева. Звук осыпающегося камня и хриплого дыхания расползался по ущелью натужным шёпотом. Время остановилось. Не прошли и двух стадий, а глаза и шею уже заливал едкий пот, словно целый день маршировали по этому проклятому ущелью. Хлипкий дневной свет, едва достигавший дна, не освещал, а только обманывал, не в силах разогнать укоренившуюся темноту...
   Бальвенций повесил щит на плечо, как в походе, и стёр пот с лица. Чуть в стороне, у самой стены, пролегала хорошо утоптанная тропинка, в самый раз, чтобы проехать конному. Идти по ней будет удобней и легче, и никто не скажет ни слова. Центурион! Но плох тот командир, что ищет для себя лёгких путей, предоставляя солдатам право рвать жилы на каменных перекатах. Уважение зарабатывают не чистыми одеждами, а изодранными сандалиями и проржавевшими от крови и соли кольчугами. Идти надо впереди, а не сбоку, иначе какова тебе цена? Он оглянулся. Правофланговые жались поближе к тропинке, но ступить на неё не смели, видя, что командир дерёт ноги о щебень.
   -- Держитесь плотнее к центру... Ничего, ребятки, скоро выйдем на плато. Там будет полегче.
   А так ли?- тут же скользнула мысль. - Там бритты. А в таком бою малой кровью не обойдёшься.
   Сверху потёк каменный ручеёк.
   -- Лучники! - разлетелся по ущелью жуткий вопль.
   Бальвенций прибавил шаг. С боку прилетела стрела, скользнула лёгким пером по кольчуге и ударила шедшего рядом солдата. Тот взвыл, резко крутанувшись на месте, и забился в судороге.
   -- Не останавливаться! Не останавливаться!! - закричал Бальвенций. - Прикрыться щитами!
   От стен отразился стон, выводя людей из навеянной усталостью спячки. Солдаты подняли щиты, теснее прижались друг к другу и двинулись дальше, перешагивая через упавших.
   Стрелы застучали по щитам. Лучники били не торопясь, что б наверняка. Бальвенций вздрагивал каждый раз, когда рядом кто-то вскрикивал и падал. Скольких они не досчитаются, когда выйдут на плато? Терять людей всегда тяжело, а тех, с кем прошёл сквозь долгие годы войны - вдвойне. Гибли ветераны, измерившие своими ногами всю Галлию, с кем делил хлеб и последний глоток воды. И сердце закипало кровью. Быстрей, быстрей добраться до бриттов и давить их, резать как бешеных псов!
   Сразу прибавилось сил, и он ускорил шаг.
   Наконец впереди замаячил просвет между скалами и совсем недалеко, рукой подать, стена бриттов. Первая когорта уже начала разворачиваться, образуя остриё клина. Бальвенций вывел когорту на плато и, перестраиваясь на ходу, повёл на правый фланг. Слева продвигался Луканий. Ряды заметно поредели, но останавливаться и ждать подхода подкреплений нельзя, иначе и те, кто вышел из ущелья, навсегда останутся лежать на этих камнях.
   В голове стучала одна мысль: сбить бриттов вниз, взойти на холмы и уничтожить лучников, чтобы остальные когорты могли пройти по ущелью без потерь. Раскрашенные синей краской лица варваров сливались в одну линию. Ещё две-три стадии - и правду богов будет отмерять длина меча. А в рукопашной правда за тем, чья воля к победе сильней. Чья боль и ненависть уже перехлестнули через край! Только бы дойти, докарабкаться до перевала, ощутить в ладони знакомое тепло!..
   Бритты разошлись, открывая в строю широкие прорехи, и вниз с дробным грохотом покатились бочки. Клин вздрогнул. Ударяясь о камни, бочки раскалывались и выплёскивали на склон вязкие волны смолы. С холмов полетели горящие стелы, смола заполыхала. К верху взметнулось пламя, закрутился огненный вал и обрушился на наступающие когорты.
   Бальвенций не раз видел, как горят дома. Есть в этом зрелище что-то завораживающее. Огненный столб поднимается ввысь, едва не задевая небо, во все стороны разлетаются горячие искры, подхваченные буйным ветром, и больно жалят, если осмелишься подойти ближе. Но он никогда не видел, как горят люди.
   Лицо обдало жаром, и вслед за тошнотворным запахом палёного мяса до ушей долетел страшный крик. Яркими факелами вспыхивали серые фигурки, падали, катались по камням, оставляя на острых срезах клочья одежды и кожи.
   Передовая линия дрогнула и начала пятиться. Пока без паники, сохраняя подобие строя - сказывался заработанный в боях опыт. Но уже чувствовался в воздухе едкий привкус наползающего страха, что заставляет забывать всё и обо всём. Опытный солдат может пойти на меч с голыми руками, потому что всегда есть шанс увернуться - от огня не увернёшься! Голоса центурионов, гнавших солдат вперёд, тонули в общем гуле бьющегося пламени и криках обожжённых. Клин рассыпался, раскалывался на части как бочки со смолой. Не было больше единства, а только просыпающийся ужас древнего как мир инстинкта самосохранения.
   Огненный вал выжег в середине строя огромную дыру и покатился дальше, навстречу выходившим из ущелья коробкам. Центр провалился. За ним потянулся левый фланг, сбиваясь в бесформенную толпу. Перед ущельем образовался затор. Ещё не тронутые паникой когорты пытались обойти его стороной, но волна бегущих смяла их и поволокла за собой. Трубы отчаянно ревели и звали солдат в строй; несколько человек стояли вокруг орла, к ним подходили новые, но большинство не слышали ничего...
   Бальвенций остановился, понимая, что если ничего не предпримет, его люди превратятся в такой же ревущий от страха сброд.
   -- Петросидий! Знамя когорты - вперёд!
   Подбежал сигнифер, встал рядом, крепко сжимая в руках древко сигнума. Серебряная пластина сверкнула большими буквами: "КОГОРТА II". Бальвенций оскалился от переполнявшей грудь ярости и выхватил меч.
   -- Под знамя! За честь римского оружия!..
   Когда вокруг смерть, в душе страх, а на тебя смотрят как на бога - надо становиться богом. Бальвенций повернулся к перевалу, но жалобный плач остановил его.
   -- Я не пойду! Не пойду!
   Он обернулся и плюнул сквозь зубы.
   -- Тогда брось щит и беги.
   -- Мы умрём! Человек не может пройти сквозь огонь! Это могут лишь боги!
   Бальвенций схватил солдата за ворот и притянул к себе.
   -- Право мужчин - идти и умирать! Удел трусов - бежать и жить в презрении! Так завещали предки. Но только вам, вам решать, какой выбор сделать!
   Он не стал больше говорить. Нельзя заставить человека добровольно пойти на смерть, потому что добровольно - это по собственному желанию: поддавшись чувствам или отдавая дань долгу, понадеявшись на добрую волю богов. Только Надежда, но не крик может заставить солдата шагнуть в неведомое.
   Призывая на помощь всех богов разом, Бальвенций сделал этот шаг. Может быть, самый важный в своей жизни. Пелена дыма и огня, скрывающая от глаз строй бриттов, разошлась и открыла прямую дорогу. Он видел их лица и знал, что никто и ничто не заставит его отступить. Витавшая высоко в облаках Великая богиня передала ему часть своей силы. Она разлилась по оцепеневшему телу целительным нектаром и наполнила сердце уверенностью. Капля, одна лишь капля! Совсем ничто для бога, но так много для человека!..
  
   Корабли переваливались с кормы на нос, сопротивляясь влечению волн, и подёргивали натянутые до звона якорные канаты. Шторм разыгрался не на шутку, но здесь в бухте было относительно спокойно. Солдаты седьмого легиона терпеливо ждали сигнала к выступлению, оглядываясь на мачту флагманской триремы. В конце пляжа выгружалась кавалерия. Кони осторожно ступали по шатким мосткам, подозрительно косились на тёмные волны и обиженно фыркали. Молчаливые как никогда галлы проверяли оружие, прыгали в сёдла и тоже ждали команды.
   Цезарь не отрывал глаз от плато, где разыгралась трагедия. Двенадцатый легион в панике отступал, так и не вступив в бой, и даже истошные призывы труб, долетавшие до моря отражённым от скал эхом, не могли остановить его. Была ещё надежда, что, поддавшись искушению, бритты ринуться преследовать рассыпавшиеся когорты, увлекутся, выйдут на пляж - а здесь их уже встретят свежие силы. Воинское счастье так переменчиво! Но чья-то твёрдая рука удержала варваров на месте, не дала обмануться призраком победы.
   -- Седьмому легиону выстроиться в линию. Кавалерии выдвинуться на фланги.
   Слова слетали с губ тяжёлым шёпотом. Цезарь чувствовал, как заполняет грудь предательский холодок. Вот и всё, поход завершился, не успев начаться. Видимо в неудачный час ступили они на землю Британии, прав был старик...
   -- Росций, как только подойдут части двенадцатого легиона, начинай погрузку на корабли... Мы отступаем.
   Легат ничего не ответил, лишь коротко кивнул и повернулся к сигнальщикам.
   -- Не спеши, - остановил его Оппий. - Сбежать мы всегда успеем. - Он лёг грудью на поручни и подслеповато прищурился. - Зрение у меня что-то плохое стало... Не пойму, справа вроде прорываются ребятки наши...
   Над плато вились густые клубы чёрного дыма. Ветер играючи швырял их из стороны в сторону и временами становилось видно, что на правом фланге узкий красный клин действительно движется вперёд. Медленно, но движется. Сначала, казалось, он стоит на месте - мало ли что привидится - но очередной сильный порыв вместе с дымом отбросил прочь все сомнения.
   Цезарь замер, боясь спугнуть возрождающуюся надежду. Неужели боги услышали его молитвы? Он закрыл глаза, словно пытаясь отогнать наваждение, и вновь открыл. Клин по-прежнему упорно лез на перевал и уже почти соприкоснулся со строем бриттов. Значит, не привиделось.
   -- Росций, вспомогательные когорты в ущелье! Седьмой легион по центру! Сам иди! Добудь мне эту победу!
   Как быстро меняется настроение, когда появляется надежда. Надежда! - благословенное чувство! Стоит только ухватиться за соломину, а душа уже сама выныривает из глубины отчаянья. Лишь бы увидеть эту соломину и успеть её схватить.
  
   Огромный бритт выбросил руку с копьём, целясь прямо в грудь. Бальвенций не стал уклоняться. Он поднял щит, принимая остриё на умбон, и чуть подался вперёд, чтобы удар не опрокинул его на спину. Справа нацеливалось в открытый бок второе копьё, но кто-то из солдат успел подставить под него свой щит. Бальвенций рубанул мечом по древку и тяжестью всего тела навалился на бритта. Над головой просвистел пилум, затем ещё один и бритт упал. На его место спешил другой, но Бальвенций как бы ненароком отмахнулся щитом и шагнул вперёд. Сошлись.
   Бритты побросали мешавшие теперь копья и взялись за мечи, тесный рукопашный бой не терпит длинного оружия. Бальвенций принял тяжёлый меч на верхнюю кромку щита, обитую для прочности железом, и ударил снизу в живот. Рука стала липкой от крови. Бритт выпучил глаза, не то от боли, не то от удивления, и дыхнул в лицо гнилыми зубами. Чужой клинок царапнул кольчугу, разрубил несколько звеньев и исчез. Центурион оттолкнул навалившееся тело и сделал второй шаг.
   Строй бриттов прогнулся под натиском римлян, но держался крепко. И те, и другие понимали: ключ к победе - перевал. Кто удержится на скользком от крови гребне, тот и будет попирать ногами могилы врагов. Римский клин взбирался всё выше, расправлял крылья, расширял брешь. В рядах варваров блеснул просвет. Поманил сиреневой вспышкой неба...
   Но удержать позиции сил не было. Бритты собрались в кулак, словно из небытия вынырнула, визжа, кавалерия, закрывая образовавшийся прорыв, полетели дротики - и клин вздрогнул. Сначала он остановился, замер, уперевшись углами в каменную россыпь, а потом медленно пополз вниз.
   Бальвенций не обманывал себя. Он знал: силами одной когорты варваров не опрокинуть, чуда не будет. Не помогут ни брошенные под ноги врага знамёна, ни имена великих предков. Он едва успевал отбивать удары, сыпавшиеся с трёх сторон, и с каждым ударом пятился назад. Метко брошенный дротик вонзился в щит, острое как кинжал жало прошило слоёное дерево и кольчугу и осушило руку. Щит стал неприподъёмным. Бальвенций покачнулся, пальцы разжали скобу. Перед лицом мелькнула узкая полоса стали, и он отпрянул, теряя равновесие. Два солдата из заднего ряда шагнули вперёд, прикрыли центуриона своими щитами. Двое других подхватили под мышки, не дали упасть.
   Бритты ожили. Словно ранение старшего центуриона придало им силы. Они чуть отошли, перегруппировались и вновь пустили вперёд копейщиков. Надежды на безрассудную храбрость варваров не оправдались - бритты чётко держали строй, действуя как одно целое. Против такого строя одно средство - другой строй. Только сила может сломить силу. Бальвенций оглянулся, ища поддержки, увидел серые от усталости лица солдат и впервые почувствовал беспомощность.
  
   Центурионы строили солдат возле знамён, проводили перекличку и выводили на позиции. Раненных и обожжённых оттаскивали под защиту скал, где стрелы не могли достать их. Медики займутся ими после боя. Вспомогательные отряды лучников рассыпались по ущелью, выцеливая засевших наверху бриттов, и заставляли тех прятаться за камни. И хотя перестрелка велась не в их пользу, всё же поток стрел потихоньку иссякал.
   Снизу примчался вестовой. Он остановился возле орла, окатив офицеров облаком пыли, и поочерёдно посмотрел на примипила и трибуна. Потом спрыгнул на землю и повернулся к Бакулу.
   -- Росций ведёт седьмой легион. Он приказал атаковать не дожидаясь его.
   Бакул кивнул.
   -- Луканий, пойдёшь слева. Волусен, тебе центр. Сбросить бриттов - вот главная задача. Бальвенций оттянул на себя все их резервы, там сейчас настоящая мясорубка. Надо поторопиться.
   Волусен нахмурился. Дожил, центурионы начали командовать... Скоро, глядишь, и солдаты покрикивать начнут. Он сверкнул глазами в сторону примипила. На языке так и вертелось едкое словечко, дескать, не его это дело вести когорты в бой, постарше званием есть, но смолчал, хотя от обиды едва не сводило скулы.
   Ветер разогнал дым и тучи и очистил воздух от запаха гари. Солнце давно перешагнуло полуденную отметку. Тени удлинились, а в глубине прозрачной небесной дали ненавязчиво мелькнула первая звёздочка. Острые солнечные лучи ударили наискосок в глаза бриттам и те невольно попятились. Три новых клина быстро взошли на перевал, врезались в строй и разрезали его на части. Подоспевший на помощь седьмой легион довершил разгром и погнал врага вниз. Бритты огрызались, выбрасывая на фланги конницу, но остановить или хотя бы задержать охваченных яростью легионеров уже не могли. Карниксы печально пропели отступление и увели тех, кто выжил, за холмы, в спасительную гущу лесов.
   Преследовать бриттов не стали. Галльская кавалерия ещё покружила по окрестным полям, добивая отставших, но, столкнувшись с непроницаемой стеной деревьев, поспешила вернуться к холму, где солдаты уже возводили лагерные укрепления.
  
   Цезарь сошёл на берег, когда солнце осторожно коснулось нижним краем изломанной линии скальных вершин и разукрасило серый камень багряными разводами. Весь путь от бухты до лагеря он прошёл пешком, хотя Оппий гнусил и требовал подать повозку. На глаза то и дело попадались похоронные команды, собиравшие по ущелью тела римских легионеров. Особенно много их было на перевале, где прокатился всепожирающий огненный поток. В воздухе, казалось, ещё витал одуряющий запах горелого мяса и крик - страшный, не человеческий. Скрюченные почерневшие пальцы скребли спёкшийся камень, оставляя на твёрдой поверхности глубокие борозды. Цезарь сощурился. Давно легионы не несли таких потерь, не получали таких тяжёлых ран.
   Перед лагерным частоколом в склоне холма уже вырыли просторную пещеру-яму, чтобы никому из погибших не было тесно, чтобы никто из них не обиделся на товарищей, пожалевших труда на братскую могилу. Рабы из обоза выкладывали пещеру травой и полевыми цветами, сплетённые в огромные пахнущие мёдом гирлянды. У входа поставили амфоры с маслом и вином. Здесь же под охраной седоусых ветеранов стояли пленные. Немного, несколько десятков, но и этих хватит, чтобы на утро почтить память погибших торжественными играми. Не было только плакальщиц и флейтистов.
   Удостоверившись, что похоронный обряд готовиться по всем правилам, Цезарь поднялся на холм и вошёл в лагерь. Землемеры заканчивали разметку улиц, слева и справа потянулись к сумеречному небу остроконечные крыши офицерских палаток. Возбуждённые, не остывшие ещё после боя легионеры весело приветствовали друг друга, перебрасывались грубыми шутками, словно не было совсем недавно ни крови, ни смерти, словно не они, а кто-то другой стоял против вражеского строя и заглядывал в жадные глаза Орка. Время грустить придёт завтра, на похоронах, отдавая дань павшим в битве, но не сейчас, не в миг победы и ликования.
   -- Марк, счастливчик, ты ли это?! Не верю глазам!.. Думал, ты уже в Галлии! Последний раз я видел твою широкую спину в ущелье, быстро удаляющуюся в сторону моря!
   -- Ничуть не сомневаюсь в этом, Нум, дружище. Было такое. Помню, ты как раз обгонял меня!
   -- Не порочь меня перед командирами, Марк! Я всегда в первых рядах!
   -- Ага, в первых рядах... С другой стороны!..
   Увидев Цезаря, легионеры сгрудились вокруг него.
   -- Вива! Вива, Цезарь!
   Цезарь улыбался, жал тянущиеся к нему руки, поздравлял солдат с победой. Израненные, уставшие, со следами запёкшийся крови на лицах и кольчугах солдаты восхваляли его и требовали триумфа. Сопровождаемый толпой, Цезарь прошёл к преторию и поднялся на трибунал. По углам площади вспыхнули костры, в руках появились факелы, разгоняя сгустившуюся темноту. Двое преторианцев опустили на землю дорожный сундучок и откинули крышку.
   Солдаты затаили дыхание. Восторженное ликование сменилось благоговейной тишиной. Пока свежа память, пока не смыты с тел следы ратных трудов, следует наградить отличившихся. Преторианцы подняли сундучок и осторожно поставили на трибунал.
   -- Публий Секстий Бакул! - полным именем назвал Цезарь примипила двенадцатого легиона. - Ты первый!
   Бакул подошёл ближе и опустился на колено.
   Несколько долгих мгновений Цезарь смотрел на склонившегося перед ним центуриона, словно впервые видел его. Вспомнился узкий клин в клубах чёрного дыма, упорно карабкающийся на перевал - без поддержки, без помощи, почти без надежды... Потом поднял руку, хотя над преторием и без того было тихо.
   -- Спасибо тебе, солдат. Пока рождает земля таких героев, верных своему императору и отечеству, Рим будет стоять! За службу твою, за отвагу, за то, что устоял перед врагом, не дрогнул, не побежал, прими из моих рук эту награду!
   Цезарь вынул из сундучка тонкий золотой обруч, увитый разноцветными лентами, поднял над головой, чтобы в свете костров каждый мог увидеть его, и протянул центуриону. Обруч мигнул матовым блеском и вызвал лёгкий гул восхищения. Высшая награда! Не каждый трибун и даже легат может похвастать таким обручем.
   Ночной ветерок качнул красный султан на шлеме примипила, будто поздравляя. Бакул поднялся и приложил руку к груди.
   -- Благодарность из твоих уст - уже награда, император. Служить тебе - считаю за честь! И прости, если слова мои придутся тебе не по душе... Но не на ту голову хочешь ты возложить этот венок. - Он обернулся. - Тит Бальвенций - вот кто достоин великой награды! Не я, а он принёс тебе победу! Он и его когорта вели жестокий бой, в то время как все мы... бежали...
   И преторий загудел, соглашаясь.
   Бальвенций напрягся. Что-то дрогнуло внутри, когда все повернулись в его сторону. Какая-то струнка запела тонко-тонко, а пальцы пришлось сжать в кулаки, чтобы не выдали волнение предательским дрожанием. Вот он - миг славы! Думал ли он об этом, когда вёл когорту сквозь дым и огонь?
   Цезарь повернулся к центуриону. Уголки губ вздрогнули и чуть приподнялись.
   -- Что же ты стоишь, Бальвенций?
   Бальвенций неуверенно, словно в тумане, шагнул к трибуналу и рывком снял шлем. Перед глазами мелькнули картины далёкой Азии: жёлтые холмы, сухая земля под ногами, утонувший в дыму великий город Тигранакерт, где он так же стоял впереди строя с обнажённой головой, не веря в происходящее. И полководец вот так же улыбался...
   ...Обруч лёг на голову, по хозяйски сжал виски. Пёстрые ленты распустились во всю длину и мягко легли на плечи. Не забыть только принести богам достойную жертву. Без их поддержки и участия лежать ему у подножья холма, а не стоять перед императором. И в первую очередь - Надежде.
   Он убрал со лба прилипшую прядь волос и неловко переступил с ноги на ногу. Надо было что-то сказать, поблагодарить... Нет, в бою всё же легче, по крайней мере, точно знаешь, что делать. Он прокашлялся, не зная, что ответить.
   -- Не я один, император... Спасибо за честь... Вся когорта...
   -- Награда есть для каждого, - ответил Цезарь. - Назови имена.
   Перед глазами речным водоворотом закрутились лица. Кого предпочесть, кто больше достоин? И можно ли вообще выбрать? Каждый! Все! Даже тот солдат, что запаниковал вначале, а потом лёг на гребне, закрывая друга своим телом!
   Бальвенций вздохнул и начал перечислять:
   -- Петросидий, наш сигнифер, дальше: Помпоний, Квинт Этий, Нумерций Сура, Виниций, Фабин, - и остановился, разводя руки. - Нельзя, император... нельзя кого-то выделить. Все достойны, вся когорта. И те, кто выжил, и те, кто погиб, но присягу, данную тебе, сдержал.
   Цезарь кивнул.
   -- Пусть каждый солдат второй когорты двенадцатого легиона подойдёт ко мне и примет свою награду!
   Строй дрогнул: по одному, по двое, по трое к трибуналу потянулись легионеры. Сначала Цезарь забеспокоился: хватит ли на всех? И сразу понял: хватит. От четырёх сотен человек, шагнувших утром к перевалу, не осталось и половины.
  
   6
  
   Старый слуга вошёл в палатку и недовольно наморщил лоб. Ужин так и остался стоять не тронутым. Глиняная лампа немилосердно коптила и почти не давала света. Опять не снял нагар с фитиля, или проклятый торговец продал негодное масло. Слуга зажёг ещё одну лампу и поставил на стол.
   -- Береги глаза, - сказал назидательно.
   Цезарь словно не слышал. Развернул новый свиток и потянулся к чернильнице.
   -- Совсем себя не бережёшь, - продолжал брюзжать слуга. - Пишет, пишет... Нет бы сходил на улицу, на свежий воздух, а то зарылся в свои книжки - и весь потолок закоптил, и сам в этой гадости. Фу, дышать нечем!
   Он поворочал угли в жаровне, покосился на неразобранную кровать, вздохнул. Сквозь узкую щель под пологом пробивался тонкий лучик утреннего солнца, с улицы доносились приглушённые стенами голоса: кто-то спорил с часовым - явный признак того, что лагерь просыпался. Слуга кивнул, и рабы принялись накрывать стол для завтрака. Цезарь отложил перо, втянул носом воздух, аромат вываренной в вине и щедро политой соусом рыбы приятно защекотал ноздри, потом улыбнулся и вновь уткнулся в свиток.
   Полог резко распахнулся и в палатку ворвался Оппий.
   -- Юлий!
   -- Занят он! - тут же отреагировал слуга, поворачиваясь к входу.
   -- Ты ещё будешь мне указывать! - огрызнулся Оппий. - Как с ума все посходили! Сначала этот тугодум-преторианец, теперь эта старая кляча! Что смотришь?!
   Слуга задохнулся от незаслуженного оскорбления, и захлопал выцветшими ресницами.
   -- Потише, - остерёг друга Цезарь. - Я себе такого не позволяю... Не обижайся на него, Аристион.
   -- Мне что у него теперь - прощения просить? Много чести для вольноотпущенника! - зарычал Оппий. - Ну ладно, прости. Всё?
   Аристион укоризненно покачал головой и отвернулся.
   -- Ты зачем пришёл? - Цезарь уже понял, что поработать больше не удастся. Ураган по имени Оппий разметал по углам все мысли. Он отломил кусок лепёшки и макнул его в соус.
   -- Собирайся, у нас гости.
   -- Кто?
   -- Кассивеллаун!
   Три дня потребовалось бриттам, чтобы принять неизбежное. Послов с предложениями о мире ждали на следующее утро после битвы. Не дождались. К вечеру заполыхали окрестные деревеньки и поля, как напоминание о главном законе войны - проигравший платит. Бритты высунулись было из лесов, но их тут же загнали обратно. В назидание взяли штурмом небольшой приморский городок в двенадцати милях от лагеря. Гнилые ворота рухнули после первого же удара тараном, и колонна легионеров ворвалась в город. Пленных не брали, не кому было продавать, выжгли и вырезали всё, что горело и двигалось. Мелкие суденышки, сбившиеся стаей в гавани, залили греческим огнём. Вдоль дороги поставили кресты и распяли на них два десятка выживших на свою беду моряков.
   Жестокость оправдалась.
   -- Собирайся, - повторил Оппий.
   Цезарь подвинул к себе блюдо с рыбой.
   -- Аристион, приготовь мою эгиду, - и потёр руки. - Ничего, если я сперва позавтракаю? Я ждал три дня, пусть бритты подождут хотя бы час.
  
   Кассивеллаун стоял перед преторием, хмуря кустистые брови и буравя глазами охрану. Цезарь даже не взглянул на него, лишь махнул преторианцам, что б заводили. Немногочисленную свиту старейшин и подручных князей оставили на улице дышать поднятой марширующими легионерами пылью.
   В претории было прохладно, хотя в каждом углу стояло по жаровне. Осень наступала быстро, заставляла торопиться с делами. Цезарь сел в кресло, расправил плащ. По бокам встали легаты и жрецы, вдоль прохода выстроились ликторы с каменно-безучастными лицами, за их спинами остановились союзники-галлы. Над креслом, словно боги-охранители, разметали крылья легионные орлы - золотой и серебряный. Здесь же, у ног Цезаря, сложили добытые в боях оружие и доспехи.
   Вождь бриттов остановился посреди зала, огляделся, скользнул взглядом по разложенному оружию и отвернулся. Лишнее напоминание о поражении и потерях вызвало новую волну ненависти, но никак не страх. Что хотят они сказать этим? Смотри - Рим пришёл в Британию?! Как пришли, так и уйдут, - ответил сам себе. - Не остались за Рейном, не останутся и за Проливом. Он крепче сжал кулаки, вонзая ногти в ладони, чтобы не дать ярости вырваться наружу. Друиды повелели соглашаться на всё, быть покорным и тихим. У римлян слишком много забот на материке - уйдут. А там видно будет...
   Цезарь внимательно следил за противоборством, отражавшемся на лице Кассивеллауна. Ненависть и смирение боролись внутри варвара, заставляя сжимать губы, морщить лоб, скрипеть зубами. Он понимал: бритты пойдут на всё, согласятся на все условия, лишь бы римляне ушли. Разговор как таковой смысла не имел. Никогда они не подчинятся. Чтобы сломить их дух, заставить служить, нужны время и армия. Ни того, ни другого не было. Ни для бриттов, ни для германцев. Всё это с лихвой отнимала беспокойная Галлия.
   Он кивнул Росцию, и тот протянул варвару свиток, скреплённый печатью.
   -- Это союзный договор, который Рим по обычаю заключает с граничащими с ним народами, - пояснил Цезарь. Он сказал это так, словно Галлия уже давно стала частью Римского государства. - Согласно этому документу вы, бритты, получаете статус союзников римского народа, что налагает на вас некоторые обязанности. По первому требованию вы должны предоставить Риму необходимую помощь людьми или поставить нашей армии указанное количество продовольствия и другого снаряжения. Взамен Рим обязуется оказывать вам военную поддержку, как во внешних, так и во внутренних войнах. На территории Британии с этого момента начинают действовать римские законы, чтобы обеспечить полное равенство между нашими гражданами. Вы получаете право обращаться с жалобами и просьбами в римский сенат, если действия какого-либо человека или целого народа вызовут у вас недовольство. - Цезарь сделал паузу. - Вы принимаете этот договор? Условия вполне справедливые. Они проверены людьми, отшлифованы временем, освящены богами. И поверь мне, вождь, никто ещё не пытался их оспорить.
   Это не договор - это рабство! - захотелось крикнуть Кассивеллауну, но он лишь крепче сжал кулаки.
   -- Да, принимаем.
   Цезарь встал.
   -- Тогда разговор окончен. Ты можешь идти, вождь.
   -- Легко отделались, - глядя в спину бритту, сказал Оппий. - Надо было отнять у них оружие, хлеб, потребовать заложников. Не сомневаюсь, едва мы скроемся из виду, он тут же снесёт наш договор в отхожее место.
   -- Так и будет, - кивнул Цезарь и обратился к легатам. - Готовьте корабли. Завтра отплываем.
  
   Итий встречал победителей радостными криками. Жители высыпали на набережную, приветливо махая букетами осенних цветов и бросая под ноги солдат венки. С присутствием римлян смирились как с чем-то неизбежным и приветствовали легионы, словно вернувшихся с войны своих воинов. Жизнь есть жизнь, и законы её изменять не людям. У причала, где пришвартовалась флагманская трирема, собрались римские военачальники, оставленные Цезарем в Галлии. Матросы бросили канаты, и портовые рабочие накрепко привязали корабль к швартовочным столбам, потом протянули к борту широкие сходни. Скрипнуло дерево, и по сходням застучали подкованные гвоздями котурны.
   -- Вива, Цезарь!
   Цезарь вскинул руку в приветствии и сошёл на пристань. Окинул взглядом набережную, кивнул ликующим лицам, махнул кому-то и повернулся к Лабиену. Тит Лабиен шагнул навстречу и улыбнулся, так, как мог улыбаться только он один - широко, открыто, не боясь своей простотой уронить достоинство прославленного полководца. Полы офицерского плаща распахнулись и опали, словно тоже были рады свиданию.
   -- Прими поздравления, Юлий - это победа! - Лабиен развёл руками. - Я уже отправил донесение в сенат. Теперь им придётся признать твои заслуги. Никогда ещё власть Рима не заходила так далеко! Сначала Германия, ныне Британия!..
   -- Ты как всегда торопишься, друг, - остановил его Цезарь. - Пиррова победа. Слишком большие потери, слишком мало достигнуто. Британия - дело будущих поколений.
   Минуя ближние причалы, они прошли к таможенному посту и остановились, пропуская колонну солдат. Вереница жёлтых листьев порхнула над головами и опала в море - осень настойчиво напоминала о себе.
   У городских ворот мялись старейшины Ития, выряженные по случаю в праздничные белые одежды. Седобородый старец держал в вытянутых руках золотой венец, беспомощно озираясь, не зная, что с ним делать дальше. По бокам стояли два префекта и нашёптывали ему на уши последние наставления. В одном Цезарь узнал Квинта Юния, командира испанской конницы.
   -- Что у нас с восставшими менапиями?
   Лабиен усмехнулся.
   -- Сдались. Едва Сабин появился на горизонте, они тут же сложили оружие. Сожгли для порядка несколько деревушек, взяли заложников, собрали хлеб. На голодный желудок много не навоюют. Их князья сейчас в лагере, ждут твоего приговора.
   -- Надо собрать общий съезд всех вождей. Пора объяснить галлам, что Рим - это навсегда. Любое сопротивление будет жестоко подавлено. Начнём потихоньку распространять гражданство, хотя бы на Нижнюю Галлию, пусть начинают служить нам.
   -- Сенат не пойдёт на это. Каждая твоя победа им как бельмо в глазу. Катон вообще требовал выдать тебя германцам...
   -- С сенатом я договорюсь, за деньги они отца родного продадут. А не договорюсь, так заставлю. А Катон... Катон не страшен. Есть много способов заставить его замолчать. Согласен?
   Лабиен закусил губу. Презрение, с которым Цезарь говорил о святая святых - сенате, заставляло задуматься. Сколько существует Рим, столько существует сенат. Плох он или хорош, судить потомкам, но ставить себя выше его, не позволено никому.
   -- Ты знаешь, Юлий, иногда я начинаю тебя бояться. Да, наш сенат продажен, как уличная шлюха. Но заставлять его, значит пытаться встать над ним. А это уже обвинение в стремлении к царской власти. Ты знаешь закон, за это полагается смертная казнь.
   -- Меняются люди, меняются законы, - ответил Цезарь. - Времена демагогов прошли, пора от слов переходить к делу. Рим нуждается в переменах, он с головой увяз в болоте говорливых лицемеров и уже не знает, что делать с грязью, веками копившейся на Капитолии. Как вон тот старик с венцом. Ты, Тит, либо слеп, либо слишком наивен. Сейчас каждый, кто имеет хоть немного влияния и денег, рвётся к власти. Они называют себя патриотами республики, хранителями древних традиций, но копни поглубже, сними с них шелуху блестящих слов и ты увидишь истинные лица, обезображенные язвами пороков и жаждой власти. Они поставили Рим на грань развала, ввергли его в пучину политического хаоса и нестабильности. И моя задача остановить их, уничтожить, если потребуется. Пока я не могу выступить против них открыто, война в Галлии забирает все мои силы. Но придёт время, и они узнают, что такое гнев Цезаря! Мне потребуется любая помощь, каждый человек... И я хотел бы знать, Тит Атий Лабиен: пойдёшь ты со мной или встанешь против?
   Цезарь в упор посмотрел на Лабиена, но тот отвернулся к морю, словно не слышал ничего. Только желваки на скулах нервно пережёвывали зубы. Море опять взбунтовалось. Волны сердито бились о каменную стену набережной, перехлёстывали через край, обдавая людей холодным душем. Такой же душ нужен и Цезарю. Он хочет слишком многого, говорит о хаосе, но сам готов вызвать хаос. А если шелуху блестящих слов снять с него самого? Что можно увидеть? Какие пороки? Цезарь рвётся к единоличной власти, это Лабиен понял давно. Но Рим вырос как республика и республикой он останется. Никогда, ни один человек не сможет изменить этого. Народ его не поддержит, слишком велика в людях ненависть к безмерной царской власти, привитая ещё в утробе матери и закалённая в жарких спорах на форуме.
   -- У меня есть и плохая новость, - тихо сказал Лабиен. Он полной грудью вдохнул солёный морской воздух, как будто это что-то могло изменить, и так же тихо продолжил. - Оргеториг, сын Амбиорига... вообщем, он умер.
   -- Что?!
   -- Утонул. - Лабиен опустил голову. - Вышел в залив на лодке, хотел увидеть восход солнца с моря... и перевернулся на волне. Когда его вытащили, он уже не дышал.
   Цезарь резко обернулся. Амбиориг стоял шагах в тридцати позади них вмести с другими вождями галлов и улыбался, слушая Индутиомара.
   -- Ты понимаешь, что говоришь? - зашипел Цезарь. - Я же приказал не спускать с мальчишки глаз! Беречь, понимаешь, беречь его!..
   -- Кто бы знал...
   Цезарь сжал кулаки, унимая прокатившуюся по телу нервную дрожь.
   -- И как, по-твоему, я должен ему это сказать?
   -- Думаю, он уже знает. - Лабиен кивнул. - Вон тот арверн, его племянник, наверняка уже всё рассказал.
   Рядом с Амбиоригом стоял высокий мужчина одетый, не смотря на холод, в кожаную безрукавку, и держал в поводу двух осёдланных лошадей. Открытые руки от плеч до самых запястий покрывала цветная татуировка, какую может позволить себе лишь вождь. На какой-то миг он повернул голову, пронзил римлян обжигающим взглядом и отвернулся.
   -- Позови... Нет, я сам.
   Невозможно прочувствовать горе отца, потерявшего сына, прежде не испытав подобного на себе. Цезарь и не пытался. Он смотрел в глаза Амбиоригу, пробуя прочесть в них хоть какие-то мысли, но видел лишь пустоту - спокойную и бесконечную, как ночное небо. Только морщины на лбу проявились отчётливей и подтянулись ближе к седеющим вискам, да уголки губ приподнялись в хищном оскале, обнажив крепкие зубы. Раненый зверь, затаившийся до поры в лесном убежище.
   Да, Амбиориг знал. Сколько же сил требовалось ему, чтобы не поддаться чувствам, сохранить дух и лицо вождя!? Цезарь приложил руку к сердцу.
   -- Амбиориг, прими мои искренние сожаления. Поверь, эта утрата так же тяжела для меня, как и для тебя. Я скорблю вместе с тобой.
   Эбурон скользнул бездумным взглядом по лицу Цезаря и поклонился.
   -- Благодарю за сочувствие, император, - голос звучал будто из пустоты. - Ничто не сможет вернуть мне сына, но всё же... спасибо. Позволь мне покинуть лагерь, чтобы совершить похоронный обряд по всем законам нашего народа.
   -- Да, конечно...
   Не глядя ни на кого, Амбиориг вскочил в седло и щёлкнул кнутом. Легконогий галльский рысак, серый, будто покрытый пылью, рванул с места галопом, махнув на прощанье длинным хвостом. Верцингеториг на миг придержал поводья, ещё раз ожёг римлян глазами и погнал коня вслед за эбуроном.
  
   7
  
   Галльские дороги, извилистые, как след змеи, блуждали между холмами, болотами, неторопливо плелись от деревни к деревне, от городка к городку и нередко терялись в бесконечных лесных дебрях, а то и попросту падали в пропасть с горных перевалов. Идти по таким дорогам неимоверно трудно и долго. Всегда существует опасность споткнуться о лежащий на пути камень или провалиться в вырытую водой канаву. Иное дело широкий, мощёный туфом римский тракт, стремительно летящий под ногами ровной лентой не взирая ни на какие препятствия: горы, реки, болота... Легионеры нередко смеялись: у галлов нет дорог, только направления. Придя в Галлию, римляне потихоньку спрямляли эти "направления", выравнивали, расширяли, но до настоящих, добротно сработанных дорог, где через каждые две тысячи шагов стоит мильный столб и гостеприимно открыты двери постоялых дворов, бередящих души прохожих дурманом жареных колбасок и молодого вина, было ещё далеко. Инженерам и архитекторам хватало других забот.
   И всё же дороги менялись, как менялась вся страна. Они стали многолюдными. Взбивали пыль тяжёлые колёса крытых повозок странствующих актёров и гладиаторов. Шныряли пронырливые откупщики, наконец-то получившие возможность пополнить свои кошельки за счёт богатой, но недоступной ранее Галлии. Длинные вереницы торговых караванов потянулись из Провинции в Аквитанию, Белгику, к могучему Рейну. Туда шли гружёные тонкой египетской тканью, одеждой, стеклянной и глиняной посудой, назад везли шерсть, меха, медь. По рекам сплавляли дорогую древесину, посуху гнали толпы невольников, за бесценок перекупленных у армейских маркитантов. И все эти потоки сходились и расходились в одном месте - в Лугдунуме.
   Бальвенций окинул взглядом возникший на берегу реки город и подивился тем переменам, что произошли в этих краях за последние годы. В то лето, когда они впервые переправились через Родан, кроме исполинских сосен да нескольких жалких хибар, приютившихся возле крутого обрыва, здесь ничего не было. Дикое поле, перерытое оврагами, источало пряный запах полыни и луговой ромашки. Теперь на месте старого лагеря стояла добрая крепость, окружённая облитым глиной частоколом, а на поле росли одинаковые с виду бревенчатые дома и длинные приземистые склады. Предприимчивые купеческие общества ставили фактории, доставляли по реке баржи с ходовым товаром и уже отсюда развозили его по всей Галлии. Места не жалели - вон его сколько, только селись. Лес отступил от берега на целую милю, а воздух пах свежей стружкой и глиной.
   Город рос быстро. Само место благоприятствовало этому: две великих реки Галлии Арар и Родан слились здесь в крепком нерушимом союзе. Жрецы уже освятили померий, и десятки рабов рыли траншеи и подводили фундамент под городские стены. Слева от крепости проступали контуры общественного здания, тут же дымили трубы кирпичных мастерских. Справа, у самого берега, кипел страстями форум: пока ещё небольшой, не облагороженный ни храмами, ни портиками, ни базиликами, но уже выстроились по краям ряды торговых лавок, сновали лоточники, заключались сделки. Перед спуском к портовым причалам, между форумом и пустырём, блистало мраморной отделкой святилище Виктории, на крыше которого гипсовая статуя женщины в высоком шлеме пронзала небо длинным мечом, напоминая каждому - здесь властвует Рим!
   Когорты прошли мимо череды дешёвых трактиров, будет где потратить заработанные кровью деньги, и повернули к крепости. Бальвенций протёр краем плаща слегка потускневший перстень на среднем пальце левой руки и подмигнул толстощёкому карапузу, с любопытством выглянувшему из-за материнской юбки.
   На следующий день после возвращения из Британии Цезарь направил пять когорт двенадцатого легиона в Лугдунум. Перед самым выходом он вызвал Бальвенция в преторий и вручил золотую печать примипила. "XIV LEGIO" отразились в глазах крупные буквы. Бальвенций оторопел, но Цезарь дружески похлопал его по плечу и поздравил с повышением. Вместе с когортами в лагерь на Родане уходил Аурункулей Кота. Потом, на первом привале, легат объяснил: в Лугдунуме полным ходом шло формирование нового легиона. Пять когорт ветеранов должны составить его костяк, а Бальвенций назначен примипилом. Новость приятная, и Бальвенций весь путь от Ития до Лугдунума незаметно для других начищал перстень, любуясь игрой букв в солнечном свете.
   Перед воротами крепости маршировали новобранцы, вместе со слезами и потом сгоняя с рыхлых тел материнское радение. Осипшие от криков инструктора гоняли молодёжь по утрамбованному до каменной прочности полю, иной раз подтверждая свои команды ударами увесистых палок. Пусть привыкают, в бою не такое будет, а хорошая оплеуха на плацу ещё никому не повредила. Прыщавые подростки ломающимися голосами подбадривали, смеясь, солдатиков, и пытливо следили за каждым движением и словом инструктора. Знали: год-два - и наступит их черёд топтать это поле.
   Из крепости вышел, прихрамывая, офицер. Он жестом отогнал новобранцев, перегородивших дорогу, пригрозил кулаком мальчишкам, от чего тех будто ветром сдуло, и встал на обочине, поджидая когорты. Бальвенций узнал его сразу - Марк Либений, примипил девятого легиона. Как ни обширна Галлия, как ни разбрасывает судьба легионы по всей стране, но встречаться всё же доводилось: и в бой вместе ходили, и из одного котелка чечевицу черпали. Последние года два он куда-то пропал. Поговаривали, что Цезарь отправил его в отставку, по крайней мере, ни в Германии, ни в Итии его не видели, а он, оказывается, всё это время сидел в Лугдунуме.
   -- Бальвенций?! - Либений обрадовался, словно увидел старого друга, с которым не надеялся больше встретиться. - А мне ещё третьего дня доложили, что идут пять когорт. Слышал про твои подвиги в Британии, слышал. - Он скользнул взглядом по лицам легионеров, по новеньким фалерам на кольчугах и сразу помрачнел. - Да, здорово вас потрепали.
   -- Война, - ответил Бальвенций.
   -- Война, - эхом повторил Либений и повёл рукой. - А я вот тут новобранцев тренирую, харчи в дерьмо перевожу, - и плюнул с досады. - А на Сабисе, помнишь!.. Как мы... как мы стояли!.. Я же боевой командир!
   Губы бывшего примипила затряслись в лихорадке. Тяжело, наверное, из первого ряда, из-под пропахшего дымом знамени уйти в тыл и вслушиваться, сидя в тиши и спокойствии, в отзвуки далёких сражений. И сжимать в бессилии кулаки, думать об оставшихся товарищах, твёрдой поступью идущих навстречу врагу. Они - но не он! Бальвенций понимал чувства Либения, но представить себя на его месте не мог, и не хотел...
   -- Зря ты. Это очень важное дело - учить новобранцев. Вспомни, мы сами такими были, и седые ветераны вдалбливали нам в спины и в головы свои знания. Выжили бы мы без их науки?
   -- Не выжили, - вздохнул Либений. - Ладно, заводи своих. У левых ворот свободные казармы, весь квартал свободен, размещайся, - и хлопнул Бальвенция по плечу. - Вечерком заходи на огонёк, у меня домик на виа принципалис, как у трибуна какого-то...
   Подъехал Котта; натянул поводья, улыбнулся.
   -- Либений, ты ли?
   -- Он самый.
   -- Рад видеть тебя. Я думал ты в отставке, где-нибудь под Кремоной капусту растишь, а ты, старый перечник, детям опыт передаёшь. Молодец. Сколько тебе, шестьдесят-то есть?
   -- Вспомнил! Шестьдесят я ещё на Аксоне разменял, - скривил губы Либений. - А насчёт капусты, так я её и здесь могу выращивать, - он кивнул на разинувших рты новобранцев. - Вон её сколько, только окучивай.
   Котта рассмеялся.
   -- Да, таких как ты старость не берёт. Кто здесь главный?
   -- В городе Антистий Регин, в крепости Басил. Тебе который нужен?
   -- Оба.
   -- Ищи их на рынке или у причалов. Они целыми днями там бродят, с торговых людей мзду снимают.
   Котта махнул на прощанье и повернул коня к форуму. Новобранцы проводили его долгими взглядами. Не каждый день доводиться повидать прославленного легата Цезаря, почти что легенду...
   -- Луканий, поднимай людей! - крикнул Бальвенций. - Ну, Марк, пойду и я. Ноги что-то побаливать стали, может тоже профессию поменять? - и подмигнул. - Возьмёшь к себе огородик копать?
   -- Иди, - отмахнулся Либений и забеспокоился. - Так ты не забудь, вечером жду!
   -- На виа принципалис, говоришь?
   Колонна втянулась в крепость и двинулась вдоль левой стены. Просторные деревянные казармы - не какие-нибудь палатки! - выстроились ровными рядами вдоль улиц и переулков, хвастая свежей побелкой и соломой на крышах. Большинство из них стояли пустыми. Лагерь мог вместить три полных легиона, но сейчас, вместе с гарнизоном, здесь едва ли насчитывалось шесть тысяч человек.
   Бальвенция догнал Луканий.
   -- А всё же сдал Либений. И взгляд потух, и седины прибавилось. А какой боец был!..
   -- Посмотрю я на тебя в его годы.
   Луканий закусил губу.
   -- А доживём?
   Бальвенций пожал плечами. Сколько их, простых солдат и центурионов, ветеранов и новобранцев полегло в битвах - не сосчитать. И у каждого были свои мечты, планы. Были!
   -- То лишь богам ведомо, - ответил. - Всё в их власти.
  
   Домик Либения и вправду стоял на одной улице с домами трибунов. Часовой на фасаде, увидав примипила, вытянулся и вздёрнул подбородок. Вся внутренняя служба, кроме охраны лагеря, лежала на плечах новобранцев. Бальвенций не спеша поднялся на крылечко, поправил бутыль под мышкой - не идти же в гости с пустыми руками - и толкнул дверь.
   Дом состоял из трёх комнат: просторного вестибюля, одновременно служившего и приёмной, и столовой, маленькой спаленки и кухни. Середину вестибюля занимал овальный стол, перекочевавший сюда явно не с армейского склада, накрытый тонкой льняной скатертью. По бокам стояли три стула с удобными изогнутыми спинками, на вид достаточно крепкими, чтобы не бояться на них откинуться. Бальвенций мог поклясться, что точно такие стулья он видел в собрании старейшин в Братуспантии. С потолка свисала бронзовая люстра на три светильника, украшенная по случаю приёма гостя цветочными гирляндами. Всё это роскошество настолько не вязалось с привычным воинским укладом, что примипил лишь качал головой. Либений удовлетворённо потирал руки, читая удивление на лице Бальвенция, и хитро щурился: то ли ещё будет!
   -- Вот, обзавожусь понемногу вещицами, - сказал он, довольный произведённым впечатлением. И крикнул. - Эй, душечка, пора подавать на стол. Не хорошо заставлять гостя ждать.
   Портьера, закрывавшая вход на кухню, слегка сдвинулась, пустив в комнату ароматное облако жареного мяса и специй, и миловидный голос ответил:
   -- Сейчас-сейчас, уже всё готово...
   Бальвенций поставил бутыль на стол и ещё раз огляделся. Да, вот она мечта отставного офицера: красивая мебель, добрая хозяйка, шкворчащее мясо на сковороде - живи и радуйся. Так какой же червь всё время гложет сердце и не даёт спокойно спать до самой смерти?
   Из кухни с дымящимся подносом в руках выпорхнула очаровательная полная женщина и приветливо улыбнулась.
   -- Здравствуй, Тит.
   -- И ты здравствуй, Афидия.
   С женой Либения Бальвенций познакомился здесь же, на Родане, четыре года назад. Солдату запрещалось жениться. Однако как может прожить мужчина без женской ласки, без её тёплых рук? Вот и приходилось полководцам закрывать глаза на внебрачные отношения своих подчинённых, часто перераставших в прочные союзы. Официально подобные браки не признавали, но и не запрещали, а "жёнам" погибших солдат даже выплачивали компенсации. Во время походов женщины оставались в постоянных лагерях и крепили себя надеждой, что их мужчины вернутся.
   Афидия поставила поднос на стол и принялась расставлять тарелки. Бальвенций голодным взглядом проследил за жаренным в тесте гусём, политым красным соусом и обложенным печёными яблоками и облизнулся. По одному виду можно было судить о вкусе. Следом последовали тарелки с варёной рыбой под тем же соусом, паштетами из курицы, говядины и свиной печени. На свежих листьях салата горкой лежали речные устрицы, ракушки, жаренные на открытом огне маленькие колбасы фаршированные головками чеснока и луком. Поближе к мужчинам Афидия подвинула вываренных в меду голубей, щедро политых вином с капелькой уксуса и чашечки с кусочками сыра, варёного мяса и солёной рыбы.
   Примипил только дивился тем блюдам, что приготовили её умелые женские ручки. От всевозможных деликатесов рябило в глазах, а желудок, последние годы не видевший ничего, кроме чечевицы да ячменной каши, отчаянно забурлил.
   -- Прошу к столу, - с довольной улыбкой пригласил Либений. - Извините, что без пиршественных лож, но у нас всё по простому.
   Бальвенций не стал ждать второго приглашения, не каждый день в честь тебя устраивают такие обеды, а устроят ли ещё когда - не известно. Он сел на стул, и пока Либений резал гуся, откупорил бутыль и разлил вино по бокалам.
   -- Ну что, за вас, хозяева. Пусть мир и счастье никогда не покинут этот дом! Здоровья вам и долгой жизни!
   Гусь действительно оказался очень вкусным. Мясо, сначала слегка обваренное, а потом долго томившееся в печке, таяло во рту. Бальвенций облизал пальцы, но от второго куска отказался. Хотелось попробовать всё.
   -- Ты налегай, не стесняйся, - подбадривал хозяин. - Когда ещё доведётся сесть за такой стол.
   -- Сам-то не приготовишь, - лукаво улыбнулась Афидия. - Женится тебе надо, Тит. Оглянись, сколько женщин вокруг: молодых, красивых - кровь с молоком. Пол города незамужних бегает.
   -- Да какой я жених, сорок, вон, стукнуло, - смущённо отмахнулся Бальвенций. - К тому же молоко я не пью, а крови... мне её и на войне хватает.
   -- И то верно, - поддержал его Либений. - Вам женщинам дай волю, вы мужика на цепь привяжете, что б по двору как пёс бегал и прохожих облаивал.
   -- Так пса за то и кормят - что б лаял! - не осталась в долгу Афидия.
   Бальвенций щедро намазал кусок хлеба паштетом, положил сверху пёрышко лука и ломтик огурца. Разговоры разговорами, а про еду забывать нельзя. Прав Либений - когда ещё доведётся! А что до женитьбы, так он уже пытался, по молодости. Обхаживала его красавица-лидийка, целовала жарко, и млел он, не знавший женщин, от её поцелуев, и на всё готов был ради чёрных глаз... А когда вернулся из похода, она уже другого обнимала. Друзья говорили: не верь! А он верил, потому что хотел верить. Сколько лет прошло, но обман тот так забыть и не смог. И каждый раз, когда очередная красавица начинала водить глазами, он отворачивался и проходил мимо.
   За приятной беседой, за хорошим обедом время пролетает незаметно. Не успели оглянутся - а ночь уже в дверь стучится.. Бальвенций потянулся, встал. Скользнул глазами по тарелкам - целой когорте хватит - и выдохнул.
   -- Всё, пора и честь знать. Пойду я.
   -- Да куда торопиться, посиди ещё, - живо отозвалась Афидия.
   -- Нет, гостям, как в той поговорке, два раза рады. Завтра вставать рано.
   -- Я провожу тебя, - поднялся Либений.
   Серебристый штандарт над преторскими воротами отбрасывал ядовито-красные лучи догоравшего заката. Либений спустился с крылечка, огляделся.
   -- Эй, воин, - окликнул он часового. - Зайди в дом, помоги прибрать. Да поешь заодно... Я тут сам за тебя подежурю.
   Бальвенций присел на холодную ступеньку, облокотился о колени.
   -- Сыновей-то куда отправил?
   -- Отпустил по крепости погулять. Пусть побегают, здесь спокойно.
   Либений вздохнул полной грудью, расправил плечи. Хорошо вот так после сытного обеда постоять на свежем воздухе, отыскивая в небе заветную звезду, и помечтать. И что б обязательно сбылось...
   -- Я Цезарю письмо написал, - сказал он вдруг. - Попросил перевести меня в легион. Хотя бы ещё раз в бой сходить!.. Как думаешь, разрешит?
   Бальвенций пожал плечами.
   -- Не знаю, Марк, может и разрешит. Ты уж два года по тылам...
   -- Два года, - подтвердил Либений. - Как ранили тогда в бою с белгами, так тут и ошиваюсь. Устал... устал я без настоящего дела.
   Он согнул больную ногу и поморщился. Рана затянулась и почти не болела, но хромота осталась. Из-за этой проклятой хромоты его сюда и перевели. Сначала командовал гарнизоном, потом, когда посёлок превратился в городок, а лагерь в крепость, назначили руководить обучением новобранцев. Как будто никого другого найти не могли.
   Либений снова вздохнул и сказал:
   -- Буду надеяться, что разрешит. Ты только жене ничего не говори. Пока. Не надо её расстраивать прежде времени, у неё на мою службу другие планы.
  
   8
  
   Каждый день в лагерь на Родане приходили новые люди. Раскинутая по всей стране сеть вербовочных пунктов работала исправно. Вербовщики, отслужившие свой срок ветераны, собирали молодёжь на городских площадях, на перекрёстках дорог, в деревенских трактирах и рассказывали, демонстрируя старые шрамы и боевые награды, о сытой и весёлой армейской жизни, о победоносных сражениях, о великих почестях, что оказывают полководцы своим солдатам. Их слушали и верили. Кто-то шел, прельстившись щедрыми обещаниями и романтикой армейской жизни, кто-то с детства мечтал о дальних странах и славных походах, а кто-то спасался от голодного, лишённого надежд будущего, от кредиторов, от закона. Шли совсем молодые - семнадцати-восемнадцатилетние, едва оторвавшиеся от родительской опеки, и более старшие, уже побитые жизнью. Брали всех, без разбора, лишь бы руки могли держать оружие, а ноги - топтать землю.
   Перед зданием принципии, где принимали рекрутов, с утра выстраивалась длинная очередь. Заходили по одному, неуверенно топтались на пороге. Медик бегло осматривал новобранца и неизменно кивал: здоров. Толстый бенефициарий аккуратно записывал в учётную книгу очередное имя, выдавал кошель с подъёмными и тряс дряблыми щеками, поздравляя с зачислением в легион. Либений кратко объяснял новоиспечённому легионеру его обязанности и передавал дежурному центуриону.
   Бальвенций иногда заходил в принципий, садился рядом с Либением и присматривался к проходившим чередой новобранцам. По лицам, по взгляду, по рукам, даже по имени иногда можно определить, чем человек занимался на гражданке, что привело его в армию.
   -- Квинт Ацилий.
   Неуклюжий, широкоплечий парень с походкой, словно только что отошёл от сохи. Ничего, изменить походку не трудно, а руки крепкие, меч удержат.
   -- Децим Опилий.
   Маменькин сынок. Смотрит смущённо, губы трясутся, сжался в комочек... Но раз пришёл, сумел перебороть собственную неуверенность, значит не всё ещё потеряно.
   -- Авл Курсор.
   Плутовской взгляд выдал с головой. Бальвенций перегнулся через стол, накрыл ладонью кошель.
   -- Будешь воровать - руки отрежу!
   Новобранец резво отпрянул, потом расправил плечи, вспомнил, где находится, ухмыльнулся; прищуренные глазки скользнули по золотому перстню, пробежали по ликам на фалерах. Ухмылка стала шире, взгляд наглее.
   -- Эти деньги мне Цезарь дал.
   Бальвенций сел на место. Воровать будет, служить тоже. Новобранец живо подобрал кошелёк, подбросил в руке, проверяя деньги на вес, и пошёл к выходу.
  
   В бесконечных изматывающих тренировках пролетел месяц. Опали последние листья, покрыв землю толстым мягким ковром, - и лес стоял голый и некрасивый. По утрам от реки тянуло болезненной сыростью. Ватные шапки тумана накрывали причалы, бараки портовых рабочих, качающиеся на рейде баржи. Ослабевшее солнце лишь к полудню разгоняло мутную дымку, и порт вновь оживал. Вместе с ним оживал форум; но чувствовалась уже вялость в движениях, в разговорах: город потихоньку успокаивался, засыпал до весенних тёплых деньков, и только крепость жила прежней беспокойной жизнью.
   -- Подъём! Подъём!
   Новобранцы выбегали из казарм, оправляя на ходу кольчуги, чумными глазами смотрели на мерцающие в небе звёзды и становились в строй. Букцины надрывались, будоражили спящий город. Вдоль строя ходили центурионы, заложив руки за спину, и грубыми окриками подгоняли опоздавших.
   -- Быстрей! Подравнять ряды! Шевелись!
   Храмовый сторож сладко потянулся, перевернулся на другой бок и пробурчал сонным голосом:
   -- Что им не спится... Ночь-полночь - никакого угомону...
   Запели корны, призывая когорты в поход, и колонна двинулась к преторским воротам. Шли снаряжённые по полной выкладке: несли на себе палатки, инструменты, запас еды, колья для лагеря. Городские улицы потонули в шуме. Из домов выглядывали люди, спрашивали, что случилось, не пожар ли, но, увидев марширующих легионеров, плевались и возвращались назад в тёплые постели.
   -- Подтянись! Не растягиваться!
   Выйдя из города, свернули в поле. Центурионы палками подгоняли путающихся в собственных ногах, не привыкших к ночным походам новобранцев, торопили, словно по пятам бежала смерть. Дворовые собаки увязались было следом, разбавляя крики офицеров надрывным лаем, но скоро поняли: не угнаться - и остановились на окраине, провожая колонну тоскливыми взглядами.
   К рассвету прошли миль десять. Слева сквозь плотную пелену тумана прорвались пологие вершины холмов, похожие на склонённые в поклоне головы великанов, справа плотным частоколом вырос лес. Солнце слегка озолотило кривые ветви, пробежало по шершавым стволам холодными лучами и скрылось за накатившую неизвестно откуда тучку. Топот ног и звон железа всполошили равнину, разрушили целебную тишину природы, загнали её глубоко в лес, и даже невозмутимый туман заволновался и отступил под натиском людей.
   -- Занять холм! Возвести лагерь!
   Колонна разделилась на четыре части. Новобранцы сбрасывали поклажу, хватали шанцевый инструмент и с остервенением вгрызались в землю. Учились работать быстро, без суеты - на войне дорога каждая минута. Одни копали ров, другие поднимали вал и вбивали колья. Небольшой отряд направился к лесу за брёвнами и хворостом. Внутри лагеря землемеры отмечали границы главных улиц, готовили площадки под башни и ворота.
   Не успели окончить строительство, как поступила новая команда:
   -- Противник слева! Приготовиться к отражению атаки!
   Снова тревожно отозвались трубы, бередя округу сигналом тревоги. Центурионы отрывали когорты от работ, выводили за периметр, расставляли по склону. Солдаты, отправленные в лес, без оглядки мчались к лагерю, теряя по дороге собранный хворост - спасались так, будто в самом деле набежал откуда-то неведомый враг.
   Несколько минут холм походил на растревоженный муравейник. Одна за другой когорты выстраивались в линию, закрывая тех, кто остался укреплять лагерь, живы щитом. Бальвенций шёл вдоль строя, хмурил брови. От того, как легион встанет перед боем зависит не только исход сражения - сама жизнь. Дадут слабину, оставят маленькую лазеечку - и весь ряд рухнет, как подточенный половодьем речной берег. Начинали становиться всегда с правого фланга, потому и служат в первой когорте лучшие солдаты. По ним занимал позиции весь легион. Вставали ровно как по ниточке, оставляя промежутки равные длине когорты. Потом, когда полководец даст сигнал, эти промежутки закроют задние центурии, образуя одну сплошную нигде не прерываемую линию. Отслужившие два-три года легионеры занимают своё место в считанные минуты, ориентируясь по сигналам корнов и знаменосцам. Центурион лишь подправит чуть если надо... А этим ещё учиться и учиться, тут даже о четырёх глазах не уследить одному за шестью десятками ротозеев.
   Бальвенций приказал заполнить промежутки, посмотреть, как новобранцы выполнят манёвр, и опять остался недоволен. То ли гири им к ногам прицепили, то ли при рождении боги в головы мозги положить забыли. С такими не то что в бой - в баню стыдно пойти.
   -- А что ты хочешь, двух месяцев ещё не прошло, - видя недовольство примипила, сказал Либений. - Но кое-чем могу порадовать. Пойдем, покажу.
   Либений провёл его на левый фланг, где стояла четвёртая когорта, и щёлкнул пальцами.
   -- Салиен, поди сюда.
   Из строя вышел долговязый новобранец, совсем юнец. Тяжёлая кольчуга висела на узких плечах мешком и едва доставала до бёдер. Видимо, для такого роста и такой худобы армейские оружейники ковать доспехи пока не научились. Однако чёрные глаза возбуждённо горели и обшаривали равнину требовательным взглядом, нравилось, сорванцу, в войну играть.
   -- Ну-ка, Салиен, покажи как ты мечём владеешь, - велел Либений и хитро подмигнул.
   Долговязый беспомощно огляделся, выглядывая противника.
   -- А на ком?
   И голос писклявый, ломающийся. Бальвенций покачал головой. Дожили, подростков в армию начали брать.
   Либений усмехнулся и кивнул на примипила.
   -- А вот на нём и покажи. Да не стесняйся. И в полную силу.
   Салиен посмотрел на Бальвенция, на миг задержал взгляд на широкоскулом лице, и пожал плечами - в полную, так в полную - положил щит и вытащил меч.
   Бальвенций удивился: что задумал Либений? - но ладонь уже сама собой легла на рукоять и потянула меч из ножен.
   Салиен ударил быстро и неожиданно. Полоса стали блеснула сиреневой вспышкой и упала на голову. Если бы не долгая выучка и нажитая в бесконечных боях интуиция лежать ему с разбитым черепом у ног новобранца на потеху всей армии. Самое обидное, что этот долговязый нескладень ещё и благодарность бы получил. Шутка ли, примипила завалил! Бальвенций отшатнулся, махнул мечём, чтобы удержать противника на расстоянии, шагнул вправо, уклоняясь от нового удара, и наконец ударил сам.
   Мечи выбили искры, столкнувшись друг с другом, и отлетели в стороны. Руку, от запястья до плеча, пронзила острая боль. Словно не по мечу ударил, а по скале. Только эта скала ещё и двигалась. Сила в новобранце была, сноровка тоже. Салиен прыгнул вперёд, рубанул почти без замаха, змеёй скользнул под левую руку, уколол, целя в бок. Отступил и вновь обрушил на примипила град ударов.
   Бальвенций едва успевал парировать. Он медленно пятился под напором новобранца, но растерянность, вызванная стремительностью первой атаки, прошла. Он успокоился, сбросил напряжение. Юнец, несомненно, прекрасный рубака, двигается легко, бьёт неожиданно. Со временем, если поживёт подольше, из него может что-то получиться. Но всё же опыта, боевого опыта, ему пока не достаёт. Слишком зарывается, решил, что сильнее противника...
   Бальвенций отпрянул, вытягивая новобранца на себя, шагнул вперёд и в сторону и встал позади Салиена. Меч со свистом прошёл по широкой дуге и плашмя упал на открытую спину. Хлопок получился громкий. Салиен по-детски всхлипнул и со всего маху ткнулся носом в землю.
   -- Ну как? - Либений улыбался во все тридцать два зуба. - Порадовал я тебя?
   Зубы сверкнули жемчужным перламутром, и Бальвенций едва сдержался, чтобы не приложить к ним кулак. А если б он убил меня! Шутник!.. Он поспешно отвернулся.
   -- Встань в строй, Салиен. Щит подбери!
   Новобранец стряхнул прилипшую к губе травинку и поднял щит. В глазах сквозило разочарование. А в самом деле: зарубил бы, если б мог? - подумалось вдруг.
   Вложив меч в ножны, Бальвенций медленно прошёл вдоль строя. Новобранцы смотрели на него с восхищением. Кто-то презрительно обозвал Салиена младенцем, и вся когорта разразилась смехом.
   -- Урок первый, - тихо заговорил Бальвенций. - Сила римского легиона заключается не в каких-то особых качествах его отдельных солдат, а в сплочённых и умелых действиях всего легиона в целом. Если ты, Салиен, проявишь такую же прыть в сражении, не нарушив при этом строя - честь тебе и хвала. Попробуешь поставить себя выше других - погибнешь сам и погубишь весь легион. Только единство даёт нам шанс на победу. Урок второй: никогда не смейся над товарищем. В бою он будет прикрывать твою спину.
   Смех оборвался.
   Бальвенций немного постоял, качаясь на пятках, потом так же тихо продолжил:
   -- На следующие шестнадцать лет легион станет для вас родным домом, товарищи по палатке - семьёй. Я не могу сказать, как сложиться судьба каждого из вас, лишь боги знают это, но могу обещать точно: скучной ваша жизнь не будет. - Бальвенций повернулся к центурионам. - А вы учите их так, чтобы жизнь эта не была короткой.
   По земле пробежала тень, на короткий миг поглотив холм. Бальвенций вздрогнул, словно ужаленный откровением богов, и поднял голову, но солнце уже выглянуло из-за тучи и растянуло губы в тёплой улыбке.
   -- А всё-таки он тебе понравился, - подмигнул Либений. - Признайся.
   -- Когда начнётся распределение, запишешь его в мою когорту.
  
   В крепость вернулись затемно. Город засыпал, хотя по улицам ещё шаркали сандалии припозднившихся прохожих. Полная луна плыла над домами, словно недремлющее око богов, освещая опустевшие улицы ровным серебряным светом. Многоголосый собачий вой раздражающим эхом отражался от стен домов и, подхваченный ветром, уносился за реку.
   У ворот легион встречал Котта. Блестящие капли лунного света падали на лицо легата, придавая глазам зловеще-могильный оттенок. Жестом он отозвал Бальвенция и Либения в сторону и сказал:
   -- Сабин приехал. По приказу Цезаря нам надлежит идти в Восточную Галлию и встать там лагерем. У Цезаря какие-то разногласия с эбуронами и потому он решил разместить в их землях один легион. Туда уже ушла испанская кавалерия, и нам тоже надо поторопиться, чтобы успеть до первых холодов. Начинайте формировать когорты, через два дня выступаем.
   -- Понятно, - протянул Бальвенций. - Дай угадаю: Сабин назначен старшим?
   Котта кивнул.
   -- И вот ещё что: Либений, ты просил Цезаря вернуть тебя в действующую армию?
   -- Да, - оживился Либений.
   -- Цезарь дал добро. Ты назначен префектом лагеря в четырнадцатый легион. Можешь собирать вещи.
   Либений засиял как новенький сестерций и ткнул Бальвенция локтем.
   -- Я же говорил, что ещё послужу!
  
   9
  
   Легион выстроился на виа принципалис. Сабин прошествовал к трибуналу, установленному рядом с преторием, поднялся на постамент по скрипучим ступенькам и окинул строй взглядом. Освежающий ветер дунул в лицо, шевельнул поднятый над головой вексиллум с изображением дикого вепря, и губы самодовольно скривились. Приятно осознавать себя большим начальником, ощущать телом давление тысяч глаз, направленных в твою сторону, и знать, что любой твой приказ эти люди выполнят беспрекословно.
   За спинами легионеров волновалась пёстрая толпа горожан. Между рядами сновала любопытная детвора, с восхищением разглядывая новенькие кольчуги и не облупившиеся ещё красные скутумы, разрисованные молниями и венками. Смущенные вниманием новобранцы с удовольствием объясняли значение каждой детали своих доспехов, вынимали из ножен мечи, давали подержать. Те, кого жребий и Либений оставляли в лагере, с открытой завистью поглядывали на товарищей и вздыхали.
   На трибунал поднялся Котта и следом жрецы, старшие офицеры и магистраты городской префектуры. Бальвенций остался внизу вместе с аквилифером. Петросидий держал знамя всего легиона - аквилу. Серебряный орел, разбросав крылья и вытянув шею, звал легионеров в бой. В когтях гордая птица крепко сжимала скрещенные молнии и оливковую ветвь, символы войны и мира. На груди аквилифера висел позолоченный знак с номером легиона: новенький, блестящий, не потрёпанный в сражениях, как и сам легион.
   Сабин поднял руку, и многоголосый гул толпы пошёл на убыль.
   -- Солдаты, граждане Рима! - Сабин подался вперёд, оперевшись животом на тонкие перила. - Сегодня родился ещё один легион! Ещё четыре тысячи человек влились в ряды армии Цезаря, чтобы нести закон и власть римского народа варварским племенам Галлии! Я верю, что четырнадцатый легион, первый легион, набранный на этой земле, с честью выполнит свой долг - долг солдат Рима - и в каждом бою будет доказывать врагу силу и мощь римского оружия!
   Легионеры трижды ударили пилумами о щиты, требуя сейчас же испытать их в бою на прочность. Щиты отозвались грозовым рокотом, словно, в самом деле желали этого.
   Успеете, - кивнув, подумал Бальвенций, - придёт черёд. Он глубоко вдохнул пропитанный свежей краской и железом воздух и ещё раз кивнул: Успеете!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Пока светит солнце
  
   1
  
   Зимнее солнце светило, но не грело. Колючий ветер, дующий с реки, мёл дороги, бился о холмы, шнырял между домами и выл, не переставая, словно огонь в горниле Вулкана. Эмилий плотнее завернулся в пенулу, втянул голову в плечи, а руки спрятал в густой гриве Мохнорылого. Вот уж кому холод был нипочём! Мерин лишь добродушно скалился на протекавший мимо людской поток и бил копытом, высекая из дорожного камня золотые искорки. Ветер тут же подхватывал их и относил к Хлебному рынку.
   Настроение было праздничное. Не смотря на жуткий мороз, горожане собирались у Капенских ворот, рекой растекались по Марсову склону и вставали вдоль Аппиевой дороги. Места не хватало. Вездесущие мальчишки взобрались на городские стены, свесив в проёмы между зубцами вихрастые головы, и не сводили любопытных глаз со склона, где выстроилась в боевом порядке тысяча галльских всадников. Ни холод, ни сырость, ни грозные окрики отцов не могли заставить их спуститься вниз. Дома, конечно, ждёт порка, но не каждый день увидишь подобное, можно и потерпеть. Зато потом будет что рассказать соседям и знакомым. Галлы были именно такими, какими описывали их странствующие сказители: грубые обветренные лица, раскрашенные синей краской щиты, плащи из волчьих и медвежьих шкур, накинутые поверх тяжёлых кольчуг, до блеска начищенные конусные шлемы...
   Возле храма Марса тонкая цепочка стражников городского гарнизона едва сдерживала напирающую толпу. Люди обратили лица к периболу, ожидая, когда на улицу выйдут проконсулы, чтобы приветствовать их и попрощаться. Оба сегодня же отбывали в назначенные сенатом провинции: Красс в Сирию, Помпей в Испанию. Кто-то пришёл по долгу службы, кто-то ради праздного любопытства, а кто-то, чтобы проводить в дальний путь родственников и друзей. Эмилий отыскал глазами тоненькую фигурку Лицинии, с головой закутанную в плащ, и нахмурился. Не дело женщине, ждущей ребёнка, находиться на виду у всех, не навели бы порчу. Он не хотел пускать жену, но отказать ей, пожелавшей ещё раз повидать отца и брата не смог. Велел только взять Ямхада и старую нянечку. Лициния поймала его недовольный взгляд и улыбнулась.
   Перед храмом высокий седобородый жрец колдовал над переносным алтарём, изучая внутренности принесённого в жертву кролика. Красными от крови узловатыми пальцами жрец вырвал из тушки печень и поднёс к глазам. Кровь стекала по рукам, падала на чёрную тогу, на камни мимо алтаря и толпа в ужасе от столь явного кощунства подалась назад. Жрец не обращал внимания ни на людей, ни на кровь, а лишь зловещим шёпотом выплёвывал древние давно забытые заклинания.
   -- Тебе, Плутон, царь всех мёртвых молюсь... Тебе, бесчестный Орк, похититель жизни... Тебе, Ужас, поглощающий душу... Тебе, Тьма...
   Кто слышал эти заклинания, затыкали уши, закрывали глаза и отходили прочь, подальше от жертвенника, чтобы не навлечь на себя проклятия тёмных богов.
   Жрец осмотрел печень, плюнул через плечо и бросил бездомному псу, нетерпеливо повизгивающему рядом. Пёс жадно схватил подачку и проглотил не разжёвывая.
   Из храма вышли ликторы и начали степенно спускаться по лестнице. Эмилий толкнул Эга.
   -- Сейчас появятся.
   Аллоброг подбоченился и махнул сотникам: приготовиться. Едва проконсулы появились в проходе между колоннами, галлы вскинули вверх копья и зычно прокричали боевой клич. Ветер развернул его, подбросил к небу, пугая засевшее на крышах вороньё, и осторожно опустил на город хрустальным инеем. Горожане замахали руками, полетели венки, букеты цветов. Следом шли легаты и трибуны: Публий Красс, Кассий Лонгин, Цензорин, Октавий, Петроний, Варгунтей, Эгнатий, Копоний. Все они отправлялись в Сирию и потому шли облачённые в доспехи и при оружии. Маленькая девочка подбежала к лестнице, посмотрела на закованных в железо мужчин, смутилась, не зная, кому отдать свой букетик, и заплакала. Красс потрепал её по щеке и подхватил за руку.
   Наперерез проконсулам бросился жрец. Опрокинутый алтарь покатился под ноги толпе, разбрасывая останки жертвы по мостовой.
   -- Остановись, Марк Лициний Красс! - закричал он, вскидывая над головой жезл. - В неудачный час вышел ты за ворота Рима! Остановись!
   -- Солнце светит, - указывая на небо, ответил Красс. - Под всевидящим оком милостивых богов начинаю я поход, и значит, удача будет на моей стороне!
   Легаты переглянулись, а Помпей встал, словно споткнулся. Только Красс по-прежнему уверенно шёл вперёд.
   -- Остановись! - не унимался жрец. - Проклятье на тебе! Проклятье Чёрных Богов! Чужую землю напоишь ты кровью римлян, никто не вернётся обратно, никто! Проклят ты, нет тебе божьего благословения!
   Эг не сводил встревоженных глаз со жреца.
   -- Что он там бормочет?
   -- Не обращай внимания, - отмахнулся Эмилий. - Выживший из ума старик...
   Красс свёл брови.
   -- Ступай отсюда, не смущай людей нечестивыми речами, - и кивнул ликторам. - Уберите.
   Ликторы схватили жреца под локти и поволокли прочь от храма.
   -- Вижу холм в огне и головы римлян на пиках парфян!..
   Договорить ему не дали. Кто-то из ликторов махнул розгой и жрец замолчал.
   Красс обернулся к легатам. Как же легко вселить в суеверную душу римлянина смятение. На лицах застыла нерешительность; казалось, хлопни в ладоши, и они разбегутся как зайцы.
   -- А вы что приуныли? Ещё из города не вышли, а уже бояться начали. Какого же страха нагонят на вас парфяне?
   Никто не ответил. Может быть, пророчества чёрного жреца всего лишь слова, не подкреплённые ни волей богов, ни небесными знамениями, но всё же легли они на душу неприятным осадком. А вдруг жрец прав и намеченный поход на Парфию - авантюра политика возмечтавшего о славе великого полководца? Да и кому она нужна - Парфия? Парфяне вели себя спокойно, занятые внутренними проблемами. Им дела не было до римских владений, наследники Фраата III не могли поделить собственные земли. Пусть льют свою кровь, Рим от этого только сильнее будет...
   Слуги подвели коней. Красс окинул взглядом город, притаившийся за стеной - чёткие очертания храмов облитых солнцем и потому более величественных прорезались на небесном фоне неприступными чертогами, как и весь Рим, - и коротко бросил:
   -- В путь!
   Трубачи грянули походный марш, и народ встревоженной волной подался вперёд. Когорта преторианцев, до того безучастно стоявшая на краю площади, задрожала и шагнула к дороге. За ними двинулись знаменосцы, вскинув к небу шесть серебряных орлов. Женские руки потянулись к солдатам, пытаясь в последний раз обнять тех, кто так им дорог. Сквозь протяжный хор корнов и нестройный гул голосов прорвался одинокий крик матери:
   -- Сыно-оче-ек!..
   Эг вздрогнул и посмотрел на Эмилия.
   -- Передай брату, что б не обижался. Я тоже хочу получить свою долю славы.
   Серый жеребец под аллоброгом заскрипел серебряными удилами и тряхнул головой, подтверждая слова хозяина. Эг улыбнулся и дружески похлопал его по холке.
   Подъехал Публий Красс.
   -- Удачи всем вам, - сказал Эмилий, протягивая руку.
   -- Тебе тоже, - улыбнулся Публий. - Увидишь Цезаря, скажи: я обязательно вернусь. Я помню его обещание.
   Он повернулся к галлам. Полуденное солнце разбивалось о ряды железных шлемов на мириады огненных осколков. Ему пришлось прикрыть глаза ладонью, чтобы различить лица под этим сиянием.
   -- Командуй, Эг.
   Аллоброг ударил жеребца пятками, поднял его на дыбы и загарцевал перед строем. Мальчишки со стены замахали руками.
   -- Ну что, племя заальпийское, покажем азиатам на что способны люди Севера? - Он взмахнул мечом, со звоном рассекая морозный воздух. - За мной галлы! На Парфию!
   Тысяча разом сошла с места. Застоявшиеся кони весело застучали копытами, выстраиваясь в походную колонну, и сразу же задрожали стены домов. Мохнорылый дёрнулся было следом, но Эмилий натянул поводья.
   -- Ты куда собрался? Нам с тобой в другую сторону.
   Мохнорылый кивнул: в другую так в другую, лишь бы подальше от надоевшего города, от его шума и сытой праздности - и повернул к храму.
   Белый вихрь закрутился над колонной и вознёсся к небу рваной спиралью. Медный хор корнов становился всё тише, таял вдали подобно клику улетающей стаи и, наконец, совсем стих. Только солнце ещё долго отбрасывало огоньки от начищенных труб и высоких блестящих шлемов...
   Тонкая фигурка жены на опустевшей площади казалась совсем невесомой. Эмилий спрыгнул на землю и кинул поводья Ямхаду. Лициния шагнула к нему, прижалась щекой к плотному колючему войлоку и заплакала. Долгие проводы - лишние слёзы, так было всегда и слова здесь бесполезны.
   -- Ямхад! - свободной рукой Эмилий отстегнул от пояса кинжал.
   -- Да, хозяин! - сириец шагнул вперёд, чувствуя, как часто забилось сердце.
   Эмилий протянул ему кинжал.
   -- Ямхад, вверяю тебе мою семью! Береги её и защищай!
   -- Хозяин...
   Сириец опустился на колени, принял кинжал на дрожащие ладони и опустил голову в низком поклоне.
   Люди быстро расходились. Неугомонный ветер с радостью набросился на пустеющие улицы, сгоняя к обочинам обрывки пёстрых лент, цветов и снежную пыль, и только на заднем дворе храма по-прежнему сидел чёрный жрец и, закрыв лицо ладонями, читал молитвы.
  
   2
  
   Лагерь располагался на небольшом овальном плато с покатыми спусками, и все подходы к нему хорошо просматривались как со сторожевых башен, так и с вала. Бальвенций неспешно шёл вдоль частокола, вглядываясь в сизую полосу леса на горизонте, и постукивал жезлом по раскрытой ладони левой руки. При жеребьёвке ему досталось охранять ту сторону, где находились декуманские ворота. Тридцать человек он поставил внизу у ворот и ещё две центурии разместил на валу и на башнях. Младшим центурионам он приказал менять караулы каждые два часа и выдать часовым войлочные накидки.
   Небо хмурилось кустистыми тучами, время от времени поливая землю мелким дождём. Солнце почти не появлялось на горизонте. Но даже в те короткие мгновенья, когда оно всё же прорывалось сквозь густые сплетения дождевых облаков, его косые лучи не могли согреть ни землю, ни людей, ни прикрытый сиреневой дымкой лес, печально поникший от холода и сырости. Галльская земля - промокшая и промёрзшая, чужая, незнакомая и враждебная, но такая желанная!..
   За четыре года войн и походов Бальвенций привык к её туманным рассветам и кровавым закатам. Многочисленные племена галлов: белги, менапии, венеды, сеноны - все подчинились властной поступи римских легионов и полководческому таланту Цезаря. И Бальвенций гордился тем, что участвует в победоносном нашествии Рима на варваров, пусть храбрых и отважных, но таких беспомощных перед силой сынов Квирина. Усмирённые оружием, они покорно склонили головы пред своими победителями, полностью отдавшись в руки переменчивой Фортуны.
   Бальвенций остановился возле центральной башни, расположенной прямо над воротами, и прислушался к неторопливому разговору часовых. По голосам он узнал Гая Фабина, ветерана, пришедшего в Галлию вместе с ним, и Тита Салиена, новобранца из последнего набора. Говорил Салиен. Фабин больше молчал, лишь изредка отвечая короткими фразами.
   -- Ну и холод, я уже и ног не чую, - жаловался Салиен. - И в такую погоду нас целыми днями гоняют по лагерю. Словно рабов каких-то! Я ещё понимаю в караул - без этого не обойтись, или в лес за дровами... Но когда начинают что-то выдумывать, только для того, чтобы мы не сидели без дела! Это чистой воды издевательство! Я не для того вербовался в армию, чтобы посыпать песком дороги, которые через час вновь превратятся в болото... Хорошо центурионам - приказал и ладно, а ты копошись как червь в навозе. Клянусь священным копьём Марса, мулы из обоза отдыхают больше, чем мы!
   -- Ты знал, куда шёл, - спокойно ответил Фабин.
   -- Я шёл воевать, а не убирать дерьмо из-под испанских лошадок! - Салиен несколько раз подпрыгнул на месте, согреваясь. - Тебе хорошо рассуждать. Ты вон двадцать лет почти отслужил, тебя лишний раз не трогают, а мной все дыры затыкают... Кстати, Сведий говорил, что ты вместе с Бальвенцием начинал? Правда? Он вон уже примипил, а ты как был простым солдатом, так солдатом и остался.
   Бальвенций насторожился, ожидая, что скажет Фабин. Они пришли в армию почти одновременно. Только Фабин начинал у Метелла в Испании, а Бальвенций воевал под командой Лукулла против Митридата. В сражении под Тигранокертом он отличился и был награждён гражданским венком, а спустя два года получил жезл центуриона из рук самого Помпея, сменившего Лукулла на его посту в Азии.
   -- Не все становятся центурионами. Кроме храбрости надо и голову на плечах иметь.
   -- Ха, выходит ты дурак, Фабин? Повезло мне с напарником.
   Дальше слушать Бальвенций не стал. Он поднялся наверх по скрипучей лестнице и прошёл к передней стенке.
   Площадка башни имела прямоугольную форму: десять шагов в ширину и двадцать в длину. Она выступала вперёд широким козырьком и покоилась на толстых дубовых сваях, обвитых по всей длине бычьими шкурами. По бокам площадки стояли скорпионы, здесь же находился запас дротиков и стрел.
   С башни была видна вся линия римских укреплений, представлявших собой большой квадрат, окружённый двойным рядом оборонительных сооружений. Внутренний ряд состоял из земляного вала, для крепости обложенного дёрном, и частокола. Перед валом был выкопан глубокий ров, в дно которого вбили колья. Из-за постоянных дождей ров на треть заполнился водой, скрывшей колья от посторонних глаз.
   -- Помпоний заболел, - повернувшись к Фабину, сказал Бальвенций. - Сильный жар. Пока он лежит в лазарете, будешь выполнять его обязанности. Сменишься с караула, зайди ко мне в канцелярию, - и посмотрел на Салиена. - Ты тоже. Для тебя у меня отдельное задание.
   -- Представляю, - хмыкнул Салиен.
   -- Пока нет. Но оно тебе понравиться.
   Бальвенций хлопнул новобранца по плечу и спустился вниз.
   -- Поздравляю, - сухо произнёс Салиен, - теперь ты оптион. Растёшь. А мне, кажется, придется чистить офицерские сортиры. Так? Чего молчишь-то?
   -- Смотри вперёд.
   По дороге к лагерю мчались всадники. Салиен сразу узнал их по белым колпакам - это были дозорные из испанской конницы, ещё утром отправленные для охраны ушедших в лес рабочих. Они изо всех сил погоняли коней, словно спасались от стаи волков. Один вдруг взмахнул руками и кулём вывалился из седла. Под другим споткнулась лошадь; всадник перелетел через голову, кубарем прокатился по земле, но тут же поднялся на ноги и, прихрамывая, побежал к лагерю.
   Салиен не отрываясь следил за испанцами. Тот, что упал первым, так больше и не поднялся. Второй пробежал четверть стадии, остановился, опустился на колени и упал лицом в грязь. Мгновенье спустя на плато влетела галльская кавалерия. Она наступала широким фронтом, охватывая лагерь с трёх сторон. Следом за ней появилась пехота.
   -- Фабин! Смотри, Фабин! - растерянно закричал Салиен. - Это надо же! Что это?!
   Фабин быстро перегнулся через бортик и крикнул гревшимся у костров легионерам:
   -- Галлы! Галлы наступают! - и обернулся к Салиену. - Ты хотел воевать? Ну так вот она - война! Готовь скорпион, покажи, чему тебя научили.
   Салиен бросился к орудию, сдёрнул чехол и принялся натягивать ворот. Руки предательски дрожали; ему хотелось делать всё быстро и правильно, но ползунок почти не двигался по ложу, и Салиен отчаянно заскулил.
   -- Не нервничай, успокойся, - мягко произнёс Фабин и ободряюще улыбнулся. Он стоял рядом со стрелой в руке, готовый вставить её в желоб, как только ползунок дойдёт до упора.
   Салиен кивнул и почувствовал, как бивший его озноб пошёл на убыль.
   Взревели трубы, призывая солдат к оружию, и лагерь моментально очнулся от спячки. Легионеры выбегали из казарм и становились у своих штандартов. Дежурные когорты поднимались на вал, остальные выстраивались по периметру лагеря, ожидая команды легатов.
   Бальвенций дождался, когда испанцы зайдут в лагерь, и лишь после этого велел закрывать ворота.
   -- Что случилось? - окликнул он декуриона.
   -- Эбуроны напали на рабочих! Я приказал отступать! - истерично запричитал тот. - Понимаешь, мы бы всё равно ничего не сделали!
   -- Почему напали?
   -- Не знаю, просто напали! Их было не меньше тысячи! Мы всё равно не могли ничего сделать!
   Бальвенций махнул рукой и побежал к башне.
   Галлы были не далее, чем в полустадии. Кавалерия текла вдоль частокола широкой рекой, обливая стены тучами стрел, пехота готовилась к штурму. Напротив ворот собралось уже не менее двух тысяч человек, а на плато всё поднимались новые отряды. Салиен навёл скорпион на переднюю линию эбуронов, спустил курок и вновь закрутил ворот. Он не видел - попал или не попал, цель обрела неясную форму, укрывшись за расплывшимся перед глазами туманом.
   -- Не суетись, целься лучше, - говорил Фабин. - Курок не дёргай, нажимай медленно и плавно.
   Несколько стрел вонзились в башню. Одна попала в сочленение меж досок и высунулась в щель на целую ладонь. Салиен вздрогнул и уставился на отточенное жало округлившимися от испуга глазами.
   -- Не обращай внимания, - отмахнулся Фабин. - Ту, которая предназначена тебе, ты всё равно не увидишь.
   Успокоил, - подумал Салиен и вдруг почувствовал облегчение. Перед глазами чёткой мишенью проявилось раскрашенное синей краской лицо эбурона. Он что-то кричал, широко раскрыв рот и вращая белками глаз. Салиен тщательно прицелился и плавно, как учил Фабин, спустил курок. Ползунок резко ушёл вперёд, и в тот же миг стрела ударила эбурона в голову, прямо в открытый рот. Салиен даже разглядел алые брызги, метнувшиеся в разные стороны.
   -- Ну вот, можешь, когда хочешь!
   -- Как у вас? - почти над самым ухом раздался голос Бальвенция.
   -- Всё в порядке, командир. Из Салиена получился неплохой стрелок.
   -- Молодцы. Фабин, ты здесь старший. Я на вал.
   Частокол ощетинился копьями. За каждым зубцом укрывалось по два человека. Проходя мимо, Бальвенций хлопал солдат по спинам и старался приободрить.
   -- Всё хорошо, ребята, всё хорошо. Подпустите их поближе, к самому валу. Бросать пилумы только по моему приказу. Покажем эбуронам, как умеют сражаться римские легионеры!
   Первая волна галлов уже достигла укреплений. В ров полетели фашины и мешки с землёй; в частокол ударили дротики. Под прикрытием лучников лёгкая пехота эбуронов пошла на штурм вала.
   -- Приготовиться! - закричал Бальвенций и услышал, как младшие центурионы дублируют его команду. - Приготовиться!
   Галлы перешли ров, оставив несколько человек на кольях, и уже карабкались на вал. Искажённые страхом и яростью лица были совсем рядом. Ещё немного и они вплотную приблизятся к защитникам лагеря...
   -- Бросай!!
   Атака захлебнулась так же стремительно, как и началась. Железный град пилумов смёл нападавших с вала и отбросил за ров. К удивлению римлян галлы поспешно отступили и повторять атаку не торопились. Они отошли от лагеря примерно на три стадии, так, что даже скорпионы не могли достать до них, и построились сплошной линией. Конница скопилась напротив ворот волнующейся массой, готовая в любой миг хлынуть вперёд или, наоборот, пуститься в бегство.
   От толпы галлов отделилась группа всадников и направилась к воротам. Впереди ехал Амбиориг. Бальвенций узнал его по шлему: высокий шишак с фигурными нащечниками, увенчанный султаном из конских волос. По бокам к шлему крепились медные крылья, которые двигались вверх-вниз в такт движения лошади.
   Подъехав к воротам, Амбиориг через переводчика предложил римлянам встретиться для переговоров. Бальвенций отправил вестового к Сабину, а сам поднялся на башню.
   -- Легаты подумают и решат, что делать, - сказал он. - А пока они думают, вы можете попробовать ещё раз штурмовать лагерь.
   Выслушав переводчика, Амбиориг посмотрел на центуриона и улыбнулся.
   -- Мы раньше не встречались? - с лёгким акцентом вдруг спросил он.
   Бальвенций помолчал, вглядываясь в лицо вождя эбуронов, потом ответил:
   -- Несколько лет назад, на мосту через Аксону.
   Амбиориг кивнул и тронул поводья.
   -- Ты отважный воин. Я рад, что судьба снова свела нас вместе.
  
   3
  
   Отправленные к эбуронам послы вернулись лишь поздно вечером. Сабин приказал всем членам военного совета собраться в претории, а солдатам запретил ложиться спать до особого распоряжения.
   Бальвенций прибыл на совет последним. В доме легатов собралось около тридцати человек: старшие центурионы, трибуны и контуберналы. Все они расположились вокруг большого овального стола, на котором лежала карта Галлии. Сабин стоял по одну сторону, Котта по другую. Над столом свисала деревянная люстра сделанная из обычного тележного колеса с тремя медными лампами. Фитильки ламп тихонько потрескивали и нещадно коптили, распространяя вокруг едкий запах прогорклого масла. Света едва хватало, чтобы различить линии на карте.
   Завидев припозднившегося примипила, Котта приветливо кивнул. Бальвенций извинился за опоздание, прошёл к столу и встал рядом с Марком Либением.
   -- Я ничего не пропустил? - тихо спросил он.
   -- Только начали.
   Послами к Амбиоригу ходили Гай Арпиней и начальник испанской конницы Квинт Юний. Испанец уже не раз вёл переговоры с Амбиоригом по приказу Цезаря, он же докладывал о результатах встречи.
   -- В свой лагерь галлы нас не пустили, - говорил Юний, - но, судя по размерам, там должно находиться не менее десяти тысяч человек. В трёх милях к западу, у леса, мы видели огни ещё одного лагеря. Конницы у них много, я видел, как крестьяне свозили фураж. Амбиориг встретил нас в поле, с коня не сошёл, говорил в седле. По его словам выходило, что нападать на нас он не хотел. Но сегодня, как он сказал, были атакованы все наши зимние лагеря. Это решение было принято на общем съезде галльских вождей. И хотя он с ним не согласен, всё же был вынужден подчиниться. Ещё он много говорил о своей дружбе с Цезарем, - Юний усмехнулся, - и о любви к римскому народу.
   -- Что он предложил?
   -- Он сообщил, что через несколько дней к нему присоединится большой отряд германских наёмников. Они уже перешли Рейн и скоро будут здесь. Когда это случится, он уже не сможет противостоять требованию вождей других племён взять в осаду наш лагерь. Сейчас он ссылается на нехватку людей. Это явная лож. Людей у него достаточно... В общем, он предлагает нам покинуть лагерь и уйти либо к Цицерону, либо к Лабиену...
   -- Я не согласен, - тут же вставил Котта.
   Сабин поднял руку.
   -- Подожди. Выслушаем до конца, потом решим. Продолжай, Юний.
   Испанец пожал плечами.
   -- Это всё. Амбиориг поклялся, что беспрепятственно пропустит нас по своей земле. Только таким образом он сможет отблагодарить Цезаря за его справедливость и дружбу.
   Некоторое время все молчали. Потом Котта стукнул ладонью по краю стола и сказал:
   -- Мы должны остаться в лагере. Единственная причина, которая может заставить нас покинуть его - это приказ Цезаря. Без такого приказа мы не имеем права уходить.
   Центурионы одобрительно зашумели и даже трибуны выразили своё согласие.
   -- Формализм, - отмахнулся Сабин. - Будь Цезарь здесь, он бы непременно сделал так, как предлагает Амбиориг. Наши силы распылены по все Галлии. Чтобы успешно противостоять восстанию и подавить его, необходимо собраться воедино, в кулак. Только так мы сможем победить галлов.
   Сабин говорил так, словно решение уже принято. Он провёл по карте золотым стилосом, используя его вместо указки, и ткнул в кружок, обозначающий лагерь Цицерона.
   -- Пятьдесят миль, два дня ускоренным маршем. Если выступим на рассвете, послезавтра вечером прибудем на место.
   -- Мы должны оставаться в лагере! - упрямо повторил Котта.
   В его голосе прозвучала такая уверенность, что все поняли, что отказываться от своего мнения он не собирается. Сабин удивлённо вздёрнул брови, как бы пытаясь понять, кто это осмелился оспорить его выбор, а потом начал медленно заливаться краской. Бальвенций однажды видел такое: налившись краской, Сабин обычно начинал кричать и топать ногами. На сей раз он сдержался, хотя далось ему это с трудом.
   -- Я не собираюсь уговаривать тебя, Котта. Но ты человек не глупый и поймёшь всё сам. У нас четыре с половиной тысячи солдат, включая испанскую конницу. Этого слишком мало, чтобы противостоять эбуронам и объединившимися с ними германцам. Мы не выдержим их совместного натиска, силы слишком неравны. А соединившись с Цицероном, мы сможем не только выдержать осаду, но и нанести по галлам упреждающий удар...
   -- Мы можем выдержать осаду и здесь, - вдруг сказал Бальвенций. - Лагерь хорошо укреплён, продовольствия хватит на два месяца. А там либо галлы выдохнуться, либо придёт Цезарь. К тому же я ни разу не слышал, чтобы галлы взяли лагерь римского легиона... - И ожёгся о взгляд Сабина.
   Легат скрипнул зубами и просипел:
   -- Когда я захочу узнать мнение центуриона, я сообщу об этом отдельно.
   -- Он прав, - вступился за примипила Котта. - Несмотря на то, что большая часть наших легионеров новобранцы, они успешно отразили утренний штурм противника.
   -- Ты забыл, на валу стояли когорты ветеранов!
   -- Ага, только и они наполовину состоят из новичков. А вот тебе вместо того, чтобы отсиживаться в претории, надо было пройти вдоль строя и взглянуть на лица солдат. Они рвались в бой!
   -- Не тебе указывать, где я должен находиться!
   К Бальвенцию протиснулся Квинт Луканий.
   -- Смотри, как разошлись, - шепнул он, кивая на легатов. - Прям цепные собаки. - Он улыбнулся. - А ты, кажется, нажил себе врага.
   Бальвенций скривил губы.
   -- Знаешь сколько их у меня? Целая Галлия! Одним больше, одним меньше - значения не имеет.
   -- Герой! Только я бы предпочёл иметь во врагах две Галлии, нежели одного Сабина. Его и Цезарь ценит, и в Риме связи большие. Сжуёт, как хлебный мякиш. А Коттой закусит.
   -- Подавится...
   Собрание затягивалось. Легаты спорили, настаивая каждый на своём. Котта говорил спокойно и уверенно, Сабин постоянно срывался на крик и стучал кулаком по столу. Часть центурионов уже склонялась на сторону Титурия, убеждённые скорее не его доводами, а гневом. Лишь Бальвенций, Луканий и Либений по-прежнему поддерживали Котту. Один раз легаты едва не схватились за грудки. Их едва успели растащить.
   Сабин был на голову выше Котты. Он возвышался над ним, как гора над холмиком, и кричал, брызгая слюной. Маленькие юркие глазки, почти не заметные на широком лице, бегали по сторонам, нигде не задерживаясь и не останавливаясь. Но Сабин, каждый знал это, видел всё и вся, и стоило кому-то засомневаться, как глазки тут же становились ещё злее и начинали метать молнии.
   -- Хорошо, - вдруг сказал Сабин и вздохнул. - Если мы останемся и сядем в осаду... Сколько ты говорил мы продержимся? Два месяца? А потом? Пробиться сквозь ряды галлов мы уже не сможем, потому что солдаты будут истощены осадой, постоянными штурмами, часть из них погибнет в бою, другая сляжет от ран и болезней. Цезарь на помощь к нам не придёт. Я полагаю, его вообще нет в Галлии, иначе эбуроны никогда бы не осмелились напасть на нас. А пока он узнает о восстании, пока пробьётся через всю страну, соберёт войска - пройдёт много времени. Много больше, чем мы можем продержаться! Если мы останемся - мы погибнем, и вся вина ляжет на тебя, Котта. Потому что ты - упрямый осёл, который не видит ничего, кроме собственного высокомерия! - Сабин обвёл собравшихся пронзительным взглядом. - Но если вы всё же послушаете меня, у нас появиться шанс выжить.
   После этих слов трибуны и центурионы открыто поддержали Сабина, и Котта махнул рукой.
   -- Пусть будет по-твоему. Только я предлагаю идти ни к Цицерону, а к Лабиену.
   Сабин покачал головой.
   -- Ну а Цицерон-то чем тебе не угодил?
   Котта склонился над картой.
   -- До лагеря Цицерона ближе, - согласился он. - Два дня быстрым ходом. Но с нашим обозом и по таким дорогам - все четыре. К тому же половину пути придётся идти по землям нервиев. А они обязательно нападут. А до Лабиена пусть дальше, но безопаснее. Ремы вряд ли поднялись, они слишком многим нам обязаны. Уйдём мы - и они останутся одни против всей Галлии.
   Сабин и с этим не согласился.
   -- Идём к Цицерону - и это не обсуждается. Чем быстрее мы с ним соединимся, тем лучше. Выступаем с рассветом. С собой берём только самое необходимое: продовольствие, оружие, минимум личных вещей. В охране обоза пойдёт когорта Бальвенция. Он у нас самый разговорчивый, вот пускай с мулами и разговаривает. От передового отряда не отставать. Дистанция между колоннами не более ста футов. Всё. Готовьтесь.
   Расходились молча. Трибуны собрались вокруг Сабина, выслушать последние наставления, центурионы поспешили к когортам. Бальвенций хотел задержаться и поговорить с Коттой, но, наткнувшись на враждебный взгляд Титурия, решил не искушать судьбу.
  
   4
  
   Дорога от лагеря спускалась вниз, петляла между зарослями колючего кустарника и опять поднималась на холм. Дальше она сворачивала чуть влево, ровной полосой шла по гребню холма, ограниченная с обоих сторон крутыми спусками, и вновь уходила вниз. Примерно в двух милях от лагеря она вгрызалась в лес, но деревья почти сразу расступались, уступая место широкой котловине, и лишь через пять-шесть миль снова сходились, скрывая от человеческого глаза и саму дорогу, и горизонт. Непроходимые галльские чащи могли скрывать и ещё что-то, но думать об этом сейчас не хотелось.
   С первыми проблесками рассвета преторские ворота распахнулись, и римляне ступили на дорогу. Небольшие конные отряды эбуронов, до того застывшие, словно каменные истуканы их божков и почти невидимые на фоне серого неба, рассыпались и разбежались в разные стороны. Часть из них направились к мерцающим вдали кострам галльских лагерей, другие встали вдоль дороги, отодвинувшись от неё на безопасное расстояние.
   Римляне выходили не спеша. Сначала показались испанские всадники в белых колпаках и в накинутых на плечи тёплых войлочных пенулах. Следом вышли легионеры, не более трёх когорт, построенные обычной походной колонной по шесть человек в ряд. Лица солдат были хмурые и злые. Утопая в жидкой грязи по самые лодыжки, они сквозь зубы ругали командиров, вспоминая им и бессонную ночь, и оставляемые позади тёплые зимние квартиры, и мелкий нудный дождик, превративший дорогу в скользкое месиво.
   Когда уже совсем рассвело из ворот пёстрой лентой начал выползать обоз. Всадники на холмах оживились и придвинулись ближе. Крепконогие мулы, груженные тяжёлыми тюками, осторожно ступали по набухшей от воды дороге, низко пригнув к земле грустные морды и болезненно реагируя на понукания погонщиков. Те, впрочем, не особо усердствовали, и вскоре между передовым отрядом и обозом образовался пробел. На спуске один из мулов вдруг поскользнулся, ноги его разъехались, и он рухнул по середь дороги, обрызгав грязью идущих рядом легионеров охраны. Придавленный неприподъёмными грузом мул никак не мог подняться; в больших печальных глазах отразился страх и он заревел, хрипло и протяжно. Погонщики бросились поднимать его.
   -- Даже мулы спотыкаются, - сердито пробурчал Фабин. - Каково же нам на двух ногах...
   -- А ты на четвереньки встань. Может легче станет, - посоветовали ему.
   В другое время может быть шутка и пришлась к месту, но сейчас утомлённые бессонной ночью легионеры хранили молчание.
   -- Чем только думали наши начальнички на совете. Это надо же догадаться, чтобы гнать легион по грязи на глазах у эбуронов, - произнёс осторожный голос.
   -- Заткнись, Салиен. Ты здесь самый умный? Или давно палки не пробовал? - тотчас отозвался Бальвенций. - Не с твоими мозгами решать, куда идти, а куда нет.
   Разговор прервался, но потом всё тот же голос тихо проворчал:
   -- Хороший у нас центурион... когда ничего не слышит.
   Салиен покосился на Тита Бальвенция, но тот лишь усмехнулся и промолчал.
   Сзади послышались всплески копыт по грязи, и в голове обоза появился Марк Либений. Он резко осадил коня, так, что тот даже присел на задние ноги, и закричал на погонщиков.
   -- Спите, сукины дети!? Всю колонну держите!? А ну быстро вперёд! Гоните эту волчью сыть, гоните! Или я вас самих вместо мулов навьючу!
   Погонщики засуетились, защёлкали бичами. Мулы натужно захрипели, но шаг прибавили.
   -- А ты?! - набросился префект на Бальвенция. - Ты для чего здесь поставлен? Тебе ясно было сказано: от передового отряда - ни на шаг! Ушами хлопаешь?! Я жилы рву, глаз не смыкаю...
   Бальвенций устало махнул рукой.
   -- Успокойся, Марк. Я тоже всю ночь не спал и тоже злой как собака. Чего зря грязь месить, её и так вон полно. А криком своим только людей пугаешь.
   Либений вздохнул и отвернулся, глядя куда-то в сторону. Складки на лбу разгладились и он уже тише, без прежнего напора, сказал:
   -- Это я так, для себя... чтобы не уснуть. Да и вы что б на ходу не дрыхли. - Он подобрал поводья и повернул назад. - А от передового отряда всё ж не отставай.
   Последние шесть когорт построились двумя колоннами, чтобы не слишком растягиваться, и двинулись вслед за обозом. Между ними поместили отряд, где ехали оба легата, трибуны и казна. Замыкающими шли оставшиеся двести всадников.
   Легаты ехали верхом, все повозки отдали для больных и раненых. Под Титурием Сабином выплясывал великолепный серый в яблоках галльский жеребец, захваченный ещё летом в походе против менапиев. Сильный конь мерно покачивал головой, распространяя вокруг мелодичный звон фалер. Сабин свысока поглядывал на Аурункулея Котту, ехавшего на простой германской лошадке, больше привыкшей к теснине лесов, чем к простору равнин, но, столкнувшись с ним взглядом тут же отворачивался, непроизвольно хмуря густые брови. Обида, вызванная ночным разговором, ещё не прошла.
   Котта лишь усмехался и качал головой. Усмешка получалась недоброй. Перед выходом из лагеря он предложил двигаться тремя колоннами, поместив между ними обоз и отправив вперёд конную разведку. Но Титурий и тут упёрся. Он опять принялся кричать и топать ногами, словно капризный ребёнок, и своим тонким обиженным голоском упорно настаивал на том, что Амбиориг поклялся пропустить их по своей земле без какого-либо ущерба, и что это была клятва не врага, но лучшего друга. Ну да, - усмехнулся Котта, - а когда мы ступим на землю нервиев он сразу эту клятву позабудет.
   Он считал, что галлы обязательно нападут, не эбуроны, так адуатуки или нервии. Тем более, что сделать это не представляло особого труда. Легион растянулся почти на три мили; огромный обоз сильно замедлял его продвижение, а бессонная ночь вряд ли прибавила солдатам сил и храбрости. Котта отъехал в сторону от дороги и взглядом окинул всю колонну. На месте галлов он ударил бы по авангарду и одним стремительным броском захватил обоз. А чтобы основные силы легиона не пришли ему на помощь, сковал бы их точечными ударами небольших отрядов кавалерии. Потеря обоза для легиона в этих местах и в это время года - большая трагедия. Одно радовало: если галлы так и поступят, то до лагеря Цицерона останется один, максимум два перехода.
   Вернувшись на место, он подъехал к Сабину и сказал:
   -- Надо послать вперёд ещё хотя бы две когорты, для охраны обоза.
   Трибуны за его спиной одобрительно зашумели, и Сабин сразу вспыхнул.
   -- Это ещё зачем?
   -- Я же сказал: для охраны обоза, - спокойно повторил Котта. - Вздумай галлы напасть, они первым делом ударят по обозу. И пока мы будем разворачиваться, они преспокойно скроются в своих лесах. Ищи потом иголку в стоге сена.
   Сабин покраснел. Котта говорил дело, он и сам мог бы догадаться, но не догадался. А раз так, приходилось спорить.
   -- Ты опять начинаешь бояться собственной тени, Котта? Снова за каждым кустом тебе видятся тени, за каждым деревом - засада. Это уже начинает казаться подозрительным. Я бы сказал больше - опасным!
   -- Это простая осторожность. Сам Цезарь говорил, что осторожность половина успеха.
   -- Не тебе меня учить! - взвизгнул Сабин. - Цезарь лично назначил меня старшим в этом походе, а значит, он доверяет мне больше, чем тебе!
   Котта пожал плечами и замолчал. Просто Цезарь не знал, что всё обернётся именно так, - подумал он.
   Колонна полностью спустилась в котловину, и авангард уже подходил к выходу из неё. Дождь прекратился, но тучи по-прежнему стягивали небо непроницаемой сетью. Холодный воздух, голубовато-дымчатый от переполнявшей его влаги, покрыл верхушки исполинских елей серебряными нитями, и они стояли похожие на суровых друидов - седые и благородные. При дыхании изо рта вырывались матовые облака пара, которые тут же превращались в невидимые человеческим глазом чистые хрусталики льда, оседавшие на доспехах хрупким инеем.
   Бальвенций поёжился и поправил шейный платок, поднимая его выше к подбородку. Холодно. Очень холодно. От непривычного холода стыло тело, коченели руки, пальцы стали твёрдыми и непослушными. Бальвенций потёр ладони друг о друга, чтобы вернуть им былую чувствительность, а потом принялся сжимать и разжимать пальцы, поднося кончики ко рту и согревая их своим дыханием. Вскоре он почувствовал осторожное покалывание и удовлетворённо вздохнул.
   Солдаты шли, закинув щиты за спины и опираясь на пилумы как на костыли. Скованная холодом грязь уже не разъезжалась под ногами жидким киселём, а расползалась густым студнем. Шли молча, лишь чем-то не довольный Фабин выплёвывал сквозь зубы ругательства. Шедший рядом Салиен хитро поглядывал на напарника. Было видно, что на языке у него вертится язвительное замечание, но возраст Фабина, годившегося ему в отцы, сдерживал парня.
   По краю котловины параллельно легиону двигалась группа всадников. Галлы ехали не спеша, придерживаясь неторопливого темпа когорт. В какой-то момент Бальвенцию показалось, что в гуще отряда мелькнул белый гребень "крылатого" шлема Амбиорига, но из-за дальности расстояния он не мог быть точно уверен в этом.
   Ширина котловины достигала одной мили. По краям её ограничивали невысокие, но довольно крутые холмы, поросшие колючим кустарником и молодыми ёлочками. Холмы тянулись в длину на пять миль, постепенно сближаясь, и по мере сближения склоны их становились более пологими.
   Навстречу первому отряду кавалеристов двигался ещё один. Никак не меньше шести сотен. Между всадниками Бальвенций разглядел легковооружённых пехотинцев, которые бежали, придерживаясь руками за гривы лошадей. Галлы не проявляли никаких враждебных намерений и даже не смотрели в сторону римлян, однако, глядя на них, вряд ли можно было предположить, что появились они здесь случайно.
   Бальвенций потёр рукой подбородок и спросил:
   -- Кто-нибудь может мне сказать, что делает здесь отряд галлов численностью в тысячу человек?
   Ответил Салиен.
   -- Если бы я был центурионом, то решил, что они просто идут мимо. Или хотят на кого-то напасть.
   -- Молодец, - кивнул Бальвенций. - Со временем из тебя выйдет толк. И, может быть, ты даже станешь центурионом, таким же умным, как и я. Конечно, если проживёшь достаточно долго. - Бальвенций немного помолчал. - Ну а пока ты не стал центурионом, сделай мне одолжение, пробегись вдоль строя и передай мой приказ: когорте собраться напротив галльского отряда со всей возможной поспешностью. Понял?
   -- Приказ командира закон, - недовольно проворчал Салиен.
   -- И ещё: если я говорю "пробегись", это не значит, что надо идти шагом...
   Последние слова примипила потонули в рёве боевых труб и криках. Звуки неслись со всех сторон одновременно. Казалось, вся равнина превратилась вдруг в один сплошной безудержный вопль, ударяя по ушам тяжеловесным молотом.
   Отряд галлов резко развернулся и бросился на обоз. Разрисованные краской лица варваров были совсем рядом, Бальвенций мог дотянуться до них рукой. Несколько мгновений - и они будут здесь, сея вокруг ужас и смерть.
   -- В строй! Все в строй! Сомкнуть щиты! - закричал он, понимая, что солдаты, растянувшиеся вдоль обоза на пол мили, не только не успеют собраться, но и вряд ли услышат его.
   Ну хоть кто-то! - мелькнуло в голове.
   Единственная надежда оставалась на когорты авангарда, которые хоть и ушли вперёд, но всё же могли успеть прийти на помощь...
   Надежда рухнула, когда Бальвенций оглянулся. Из леса, перекрывая дорогу, выходили тесно сомкнутые ряды тяжёлой пехоты эбуронов. Они приближались медленно, но неотвратимо, выбрасывая на флангах летучие отряды лёгкой кавалерии и стрелков. Испанские всадники в панике поворачивали лошадей и в неудержимом бегстве сметали ряды собственной пехоты.
   Что произойдёт дальше, Бальвенций смотреть не стал, всё было ясно и так: если легионеры не выстроят боевую линию, галлы их попросту сомнут, как штормовая волна хрупкую плотину. Так что помощи ждать было не от кого, и Бальвенций попытался организовать оборону собственными силами. Вокруг него уже собралось около сорока человек, и люди всё ещё прибывали, видя в первом центурионе единственную защиту. На обоз махнули рукой, предоставив его собственной участи.
   Бальвенций окинул взглядом обращённые к нему лица солдат и с удовлетворением отметил, что большинство были ветеранами, из тех, с кем он вместе стоял на Британском Перевале. Лишь немногие были новобранцы, как Салиен.
   -- Построиться в каре! - приказал он.
   Солдаты быстро образовали квадрат, прикрывшись щитами со всех сторон и обратившись лицом к противнику. Конная лава галлов приближалась с неумолимостью урагана. Выставленные вперёд копья, холодный блеск мечей, звериный оскал на лицах - ещё мгновенье и они сомнут хрупкую защиту римского строя, сотрут тонкую грань между былью и небылью, и начнётся резня. Страшная.
   -- Приготовить пилумы! Левая нога вперёд! - спокойно, но достаточно громко, так, чтобы услышали все, сказал Бальвенций.
   Опасен только первый натиск. Солдат в это время ещё не проникся азартом боя, он думает лишь о том, что может с ним случиться. Сейчас он подвержен панике. Только бывалый ветеран, закалённый десятком стычек и сражений и ощутивший ледяное прикосновение металла к телу, способен противиться разрушающему душу страху, да и то не всегда. Но потом, после первого столкновения все мысли покидают голову, кровь вскипает и остаётся пустота - ясная, отчётливая и молчаливая, как сама смерть. Главное, чтобы эту пустоту ничто не заполнило снова, иначе - конец.
   -- Ждать. Жда-ать!
   Лава придвинулась почти вплотную. В лицо ударила горячая волна конского пота; воздух содрогнулся от ударов копыт по земле, тяжёлого дыхания, скрипа кожи. Красная линия щитов вздрогнула и чуть сдвинулась назад. Пятьдесят шагов, сорок, тридцать...
   -- Бросай!!
   Первый ряд галльской кавалерии разом наткнулся на стену. Тяжеловесные с длинными жалами пилумы остановили лаву в двадцати шагах от цели, прочертив между противниками незримую границу. В образовавшийся из конских и человеческих тел завал тут же врезалась, не успев остановиться, новая лава. Всадники валились из сёдел; раненые кони бились в грязи, давили людей и дико ржали от страха и боли.
   -- Мечи из ножен! В атаку! Во имя Рима и Цезаря!..
   Легионеры приняли на щиты полсотни стрел и с криком устремились вперёд. Несколько человек упали, выбитые из линии новым залпом, но их место тут же заняли другие. Зазвенели мечи, высекая кровь и искры, к ржанию лошадей примешались крики раненых, и над равниной поплыл ровный гул начавшегося сражения.
  
   5
  
   Титурий Сабин растерялся. Он смотрел на приближающихся галлов округлившимися от страха глазами и судорожно шарил рукой по седлу в поисках поводьев. В первое мгновение единственным его желанием было бежать. Бежать как можно дальше, спасая свою жизнь. Но потом остатки самообладания взяли верх, и он сделал слабую попытку к руководству легионом. Сабин повёл глазами вокруг себя и окликнул кого-то из трибунов. Во всеобщей суматохе, охватившей вдруг весь штаб, его не только не услышали, но даже не замечали. Трибуны и контуберналы бестолково топтались на месте, не зная, что делать и кого слушать.
   Если кто и сохранил спокойствие, то лишь Аурункулей Котта. Без суеты, словно ничего не случилось, он принялся объезжать когорты и расставлять их по местам. Его тихий голос, уверенные движения вселяли в людей надежду и заражали таким же спокойствием. Арьергард уже вступил в сражение и Котта сразу направил к нему на помощь две когорты, а остальные поставил в каре, разместив внутри повозки с ранеными.
   Галлы наступали по двум направлениям: со стороны недавно покинутого лагеря и с правого фланга от края котловины. Отряды лёгкой кавалерии курсировали вдоль всего фронта, забрасывая легионеров стрелами и дротиками, но вперёд не шли. Лишь сзади, там, где дорогу перекрыла фаланга, кипел рукопашный бой. Галлы давили на не успевших построиться легионеров, оттесняя их от лагерных укреплений. Котта выстроил отправленные на помощь когорты в одну линию и отвёл солдат арьергарда за их спины. Теперь можно было осмотреться.
   Амбиориг вывел против римлян большие силы. Слишком большие, чтобы это было похоже на обычный набег. Только перед собой Котта видел никак не меньше семи тысяч человек, а сколько их ещё скрывалось в лесах, оставалось лишь гадать. Что твориться впереди, тоже было не ясно. По доносившемся оттуда звукам боя, Котта мог предположить, что дела там обстоят много хуже, чем здесь. Скорее всего, Амбиориг ударил по авангарду основными силами, окружил его и уже вряд ли выпустит из своих рук. Чтобы послать туда подмогу, пришлось бы оголить фронт здесь, к тому же Котта сомневался, что помощь успеет придти вовремя, если вообще дойдёт. Оставалось надеяться, что передовым когортам хватит сил самостоятельно вырваться из окружения и прорваться к легиону.
   -- Надежда умирает последней, - вслух произнёс легат. - Во имя справедливости богов, дай, Марс, нам эту надежду!
   Боги, словно услышав его, разорвали пелену туч и окинули равнину ярким солнечным светом. Хороший знак. Боги любят своих детей, их справедливость нерушима и неизменна...
   К легату подъехал молодой контубернал из свиты Сабина. Совсем мальчик, и года не прошло, как надел он белую тогу. С лица ещё не сошла мертвенная бледность, но в глазах уже прыгали искорки любопытства - и страшно, и интересно. Значит будет мужчиной. Котта попытался вспомнить имя мальчика, и не смог.
   -- Луций Аурункулей Котта! - звонко выкрикнул контубернал, счастливый от возложенного на него поручения. - Квинт Титурий Сабин, легат Цезаря, просит тебя явиться к нему на военное совещание! Он просит сделать это как можно быстрей!
   Котта поморщился. А я что, для красоты здесь поставлен? - захотелось спросить ему. - Насколько я помню, звания легата меня ещё никто не лишал... Хорошо хоть просит, а не требует. Он представил расплывшееся лицо Сабина. Опять будет кричать... Да пусть кричит, лишь бы не мешал.
   -- Передай Титурию, - в свою очередь забывая назвать Сабина по званию, заговорил Котта, - что если ему невтерпёж устроить совещание, то пусть прибудет сюда. Вырабатывать план военных действий всегда легче с того места, с которого хорошо видна арена сражения, а не оттуда, где военачальник чувствует себя в безопасности.
   Глаза контубернала погрустнели.
   -- Но здесь действительно... очень опасно. Жизнь полководца драгоценна...
   -- Драгоценна жизнь солдата, которым он командует! - резко оборвал юношу Котта. - А если великий полководец Титурий Сабин боится прибыть на передовую, то пусть сидит в тылу и ждёт, когда у меня появиться время известить его о происходящих событиях! Это всё контубернал. Можешь отправляться назад.
   Котта почувствовал внутри себя злость. Она появилась внизу живота и, распространяясь, поднималась к сердцу. Если бы этот идиот Сабин не настоял на отступлении, сидели бы они сейчас в лагере, за укреплениями и не один эбурон не осмелился не то что напасть - посмотреть в их сторону. У них бы хватило и запасов, и сил продержаться до прихода Цезаря. А теперь!.. Судя по напору галлов, было ясно, что настроены они весьма решительно и ни за что не выпустят римлян живыми.
   -- Позови ко мне всех старших центурионов, - приказал Котта сопровождавшему его бенефициарию.
   Продолжая наращивать численное превосходство, галлы постепенно удлинили линию фронта и полностью окружили легион. После этого они попытались одним сильным ударом рассечь его надвое и уничтожить по частям. Кавалерия эбуронов ударила в сочленение между когортами на правом фланге, а потом резво отхлынула, уступив место пехоте. Острый клин тяжеловооружённых солдат пробил поредевший строй легионеров и разорвал его. Впереди шли копейщики, прикрываясь тяжёлыми, в человеческий рост, щитами. Длинные копья с двухфутовыми наконечниками легко пронзали насквозь и щит и человека. Стоявшие сзади центурии не выдержали этого убийственного натиска и начали пятиться. Галлы тот час побросали копья и обнажили мечи.
   Галльский мечник издавна славился как непобедимый воин. В руках опытного полководца он превращался в могучую силу, способную сокрушить любую армию мира. Именно благодаря этому Бренн сумел разбить римлян при Аллии и взять Рим, а Ганнибал пятнадцать лет громил легионы по всей Италии. Подняв меч над головой, галлы раскручивали его, а потом опускали сверху вниз, так, словно рубили дрова, опрокидывая противника на землю и раскалывая головы вместе со шлемом.
   Отступление превратилось в бегство. Сначала побежали одиночки, потом сорвались целые центурии. Устрашённые атакой мечников, новобранцы бежали, не разбирая дороги, пока не споткнулись о повозки с раненными. В открывшуюся брешь двойным потоком хлынули кавалерия и лёгкая пехота эбуронов, заходя в тыл соседним когортам.
   К месту прорыва Котта немедленно направил резервную когорту ветеранов Квинта Лукания, а сам возглавил отряд испанских всадников. Ветераны ударили навстречу наступающего клина, на ходу образуя полумесяц. На флангах когорты Луканий сосредоточил по четыре центурии, а оставшиеся две растянул тонкой линией глубиной в три ряда. Галлы легко прорвали слабый центр, но тут же были смяты более сильными флангами и полностью уничтожены. В то же время Котта во главе испанцев рассеял и обратил в бегство просочившуюся в тыл пехоту и кавалерию противника.
   Всё это происходило на глазах окруживших легион галлов. Амбиориг приказал своим войскам прекратить наступление и обстреливать врага издали стрелами и дротиками, и отступать, если римляне переходили в контратаку. От такой тактики галлы только выигрывали. Они регулярно вводили в бой свежие силы, меняя уставшие отряды, тогда как римляне, не имевшие резервов, вынуждены были постоянно оставаться в строю. Даже раненным негде было укрыться от стрел, потому что галлы насквозь простреливали глубину построения легиона.
   Отбив атаку эбуронов, Котта проследовал в центр каре, где находились Сабин и штаб легиона. Туда же подошли и старшие центурионы когорт, вызванные им для совещания. Подъезжая к месту, Котта ожидал услышать ругань и жалобы и даже приготовил несколько резких выражений, дабы остановить этот словесный поток. Но, как ни странно, Титурий Сабин промолчал. Он лишь бросил косой взгляд в сторону Котты и отвернулся, глядя куда-то поверх голов телохранителей. Сабин был напуган. Сильно. Даже красавец-конь легата качал головой и нервно вздрагивал, поддавшись настроению хозяина. Трибуны тоже не выказывали особой храбрости, и только центурионы смотрели спокойно и открыто.
   Не хватало двоих центурионов. Как раз от тех когорт, что были опрокинуты галлами и обращены в бегство. Котта приказал сформировать из них одну и оставить в резерве до особого распоряжения.
   -- Либений, - окликнул он префекта лагеря. - Примешь когорту. Не забыл еще, как командовать?
   Префект что-то проворчал и усмехнулся в усы.
   -- Не буду говорить вам о положении, в котором мы оказались, - начал легат. - Амбиориг устроил нам ловушку, и мы, как малые дети, с радостью в неё залезли. - Он посмотрел на Сабина, но тот никак не отреагировал. - Теперь у нас два пути: остаться на месте и погибнуть или отступить назад в лагерь, послать вестников к Лабиену и Цицерону и надеяться на чудо. В первом случае мы умрём сразу, во втором подохнем с голоду через две-три недели. Мы, конечно, можем попытаться пробиться вперёд, но до лагеря Цицерона минимум три перехода. И я сомневаюсь, что Амбиориг позволит нам дойти до туда. Поэтому я спрашиваю: что мы будем делать?
   Ни центурионы, ни трибуны, ни тем более Сабин - никто не спешил с ответом. Центурионы ждали, что скажут старшие офицеры, трибуны оглядывались на Сабина, а тот вообще не мог ничего предложить. Бальвенция бы сюда, - с сожалением подумал Котта.
   Ответил Луканий.
   -- Идти вперёд мы действительно не можем. Оставаться на месте - самоубийство. Я за отступление.
   -- Согласен, - поддержал его Либений. - Если есть хотя бы один шанс выжить, мы должны использовать его. Умереть мы всегда успеем.
   Трибуны молчали. Квинт Юний хотел что-то сказать, но, взглянув на Титурия, так ни на что и не решился.
   -- Это всё? - Котта выждал немного и продолжил. - Значит решили. Луканий, отведёшь когорту на левый фланг, будешь прикрывать отступление. Марк, займёшь его место. По сигналу образуешь клин. Грызи землю, но галльский строй прорви. Объяви солдатам, что если они хотят смыть с себя пятно позора, то пусть покажут всё, на что способны. Всю кавалерию отдаю тебе, и от каждой когорты по центурии.
   -- Сделаю.
   -- Дальше. Первыми отступают девятая и десятая когорты. Потом повозки с ранеными. Потом остальные по фронту. Главное - не суетитесь. Спокойно, не спеша, как на учениях. Чем больше сохраним людей, тем больше шанс выдержать осаду. - Котта вздохнул. - Надеяться нам не на кого. Начинаем.
   Котта загадал: если они прорвутся к лагерю и продержаться до подхода подкреплений, то в следующем году он обязательно выставит свою кандидатуру на должность претора. Тем более что Цезарь как-то намекал на это. Ему нужны в Риме надёжные люди, а кто может быть надёжнее, чем старый боевой товарищ? А вот когда он станет претором, можно будет подумать о женитьбе. У Сульпиция на выданье две дочки - кровь с молоком! Конечно, род у них сильный, Аурункулеям не тягаться с ними ни знатностью, ни богатством, но претор Рима и друг Цезаря тоже кое-что значит. Старый крохобор стерпит и худой род, и тощий кошелёк. И ещё рад будет...
   -- Ничего у тебя не выйдет, - вдруг сказал Сабин.
   Котта вздрогнул. Уж не заговорил ли он вслух, выдав свои мысли...
   -- Что?
   -- Ты не сможешь прорваться сквозь галлов, - пояснил Сабин, и Котта облегчённо вздохнул. И тут же насторожился. Что несёт этот толстяк, возомнивший себя великим полководцем?
   -- Единственный шанс выжить - переговоры! - продолжил Титурий. - Не перебивай меня! Амбиориг не дурак. Чтобы уничтожить легион, он положит вдвое больше своих солдат. Я послал к нему человека с предложением о перемирии. В обмен мы можем предложить ему обоз и казну. Галлы жаждут богатств, так пусть получат, что хотят. Золото ничто по сравнению с жизнью римских граждан!
   Внешне Котта остался невозмутим, но в душе пожелал легату скорейшей смерти. Самой мучительной и позорной. Ему потребовалось время, чтобы справиться с охватившей его яростью и ответить с обычным спокойствием.
   -- Ты кое-что забыл, Титурий. Всё что ты предлагал отдать галлам - казна, обоз - все это уже у них. Амбиориг просто плюнет тебе в лицо и будет смеяться, пока ты не сгоришь со стыда. Единственное условие, на которое он согласиться, это полная капитуляция.
   Сабин вздёрнул голову.
   -- Ради своих солдат я готов пойти на всё!
   -- Раньше надо было идти, сейчас думать надо.
   -- Я уже подумал. Час назад я отправил к эбуронам своего человека и теперь Амбиориг ждёт меня. Мы решим все вопросы. Ты со мной?
   Котта покачал головой.
   -- Галлам нельзя верить. А испившим крови - тем более.
   -- Что ж, можешь продолжать строить из себя героя. Одна только просьба: не предпринимай ничего, пока я не вернусь, - и обернулся к трибунам. - Поехали.
   Котта не стал его удерживать. В конце концов, каждый имеет право на ошибку. А в том, что Сабин ошибается, он не сомневался. Последним в последовавшей за Сабином группе всадников, Котта узнал того контубернала, что приезжал к нему с поручением. Он вдруг вспомнил, как его зовут. Фабий. Славный род, древний, скольких воинов он воспитал!..
   Сабин оглянулся, встретился глазами с Коттой и покачал головой. Потом все спешились и пешком направились к штандарту вождя эбуронов.
  
   Амбиориг ждал римлян сидя в седле в окружении телохранителей. Боевой конь возбуждённо тряс головой и бил копытом мёрзлую землю, порываясь сойти с места. Амбиориг ласково похлопал его по шее, скользнул равнодушным взглядом по лицу Сабина и посмотрел на Квинта Юния.
   -- Помнишь нашу первую встречу, римлянин? - вдруг спросил он, облокотившись на луку седла. Юний не ответил. - А я хорошо помню тот день. Ты вошёл в родовой зал эбуронов победителем, не проявив должного почтения к сединам старейшин, не уважив богов поклоном. Ты нёс волю Цезаря и хотел, чтобы поклонялись тебе.
   Испанец стиснул зубы и отвернулся.
   -- Тогда ты не отворачивал глаз, ты смотрел прямо.
   -- Это к делу не относиться, князь.
   Амбиориг взмахнул рукой, и два десятка воинов взяли римлян в кольцо. Сабин испуганно оглянулся и почувствовал, как от страха начинают неметь ноги.
   -- Верно. Сегодня всё по-другому, сегодня ты будешь выполнять мою волю. Или все вы умрёте.
   Эбуроны как по команде выхватили мечи и придвинулись ближе.
   -- Подожди, вождь! - взвыл Сабин. - Ты ещё не назвал своих требований!
   -- Требование одно: вы сдаёте оружие, знамёна, десятую часть солдат. Остальных я пропущу. - Он посмотрел в глаза Сабину. - Хочешь знать, что сделают с пленными? Им перережут горло, а кровь сольют в котёл. И этот котёл, полный римской крови, я принесу на алтарь Цернунну в качестве искупительной жертвы за моего сына.
   Тихий голос Амбиорига убеждал в том, что он действительно сделает это. Бледный, как полотно, Сабин отрицательно замотал головой.
   -- Это не возможно, ты сам знаешь...
   -- У вас есть выбор. Я назвал цену, и вы можете отказаться.
   Сабин представил, что произойдёт, если он согласиться на условия эбуронов. Ни Цезарь, ни сенат его не поймут. Да что там! Если он вернётся и скажет об этом Котте, тот просто плюнет ему в лицо. Нет, Котта тоже не согласится. Значит в любом случае - смерть? Что же делать? Зря он не послушался Котту и пошёл на эти переговоры... Нельзя было покидать лагерь, отсиделись бы как-нибудь. Получается, сам во всём виноват...
   -- Я жду ответа.
   Умирать было страшно, вот так, во цвете лет, на пике карьеры. Но ещё страшней был тот позор, что неминуемо падёт на его голову, если он согласится.
   -- Нет, - еле слышно прошептал Сабин.
   -- Что? Говори громче, римлянин.
   -- Нет! - собравшись с силами, твёрже и увереннее ответил Сабин. - Никогда римский гражданин не отдаст врагу на заклание другого римского гражданина! - и закрыл глаза.
   Тучи сгустились, стало темнее, и по всему было видно, что скоро снова пойдёт снег.
  
   Из галльских рядов выехал всадник и помчался к римскому строю, размахивая отрубленной головой. Не доезжая шагов тридцать он остановился, развернулся и швырнул голову под ноги легионеров.
   -- Сабин! - прокатилась по линии волна приглушённого шёпота.
   Котта вздрогнул.
   -- Сигнал! - закричал он трубачам и ударил коня плетью.
   Глухим басом заурчали трубы, приказывая Либению идти в атаку, и почти сразу им принялись вторить галльские карниксы.
   Строй легионеров дрогнул и подался назад. Солдаты, поражённые ужасной гибелью Сабина, растерялись. Чёткая линия красных щитов рассыпалась, развалилась на отдельные островки и повернула вспять. Наступающие галлы ударили ей уже в спину.
   Котта пытался остановить бегущих, кричал, грозил, уговаривал, но слова падали в пустоту. Его не слышали. Солдаты бросали щиты, оружие и десятками валились под ударами мечей варваров. Рассвирепев, Котта принялся хлестать бегущих плетью... Толчок - и резкая боль в низу живота заставила позабыть обо всём на свете. Словно в страшном сне увидел он древко копья, медленно входившее в его тело всё глубже и глубже. И повинуясь несокрушимой давящей силе, он так же медленно стал сползать с седла на круп лошади. Потом в воздухе сверкнула голубая полоса, и солнце погасло...
   Квинт Луканий не успел перестроить когорту. Волна отступающих смела её и потащила за собой. Лишь несколько человек остались стоять возле аквилифера, да и те были готовы всё бросить и бежать...
   -- Принять на щит! - закричал Луканий. - Левая нога вперёд, мечи к бою!
   Несколько стрел ударили в щит, одна попала в плечо, пробила кольчугу и опрокинула центуриона на спину.
   -- Луканий убит!..
   Луканий стал подниматься, уперевшись локтями в землю, но тяжёлый дротик остановил его. Он так и замер, повиснув между небом и землёй...
  
   Легион погибал - глупо, бесполезно, неотвратимо. Крики умирающих мешались с радостными воплями победителей. Руки немели от тяжести мечей и отказывались подниматься. Земля устала пить кровь и отрыгивала её обратно. Воздух пропитался страхом и стонами. Смерть гуляла по равнине, судорогами агонии блуждая между холмами...
  
   6
  
   Бальвенций очнулся от прикосновения к лицу чего-то мягкого и тёплого. Открыв глаза, он увидел голые ветви деревьев, уныло покачивающиеся в коротких порывах слабого ветра, и одинокий жёлтый листик, прочно цеплявшийся вялой ножкой за сухой прут осины. Сквозь ветви просвечивало небо - темно-свинцовое, но чистое, с последними отблесками догорающего заката. Алые языки далёкого пламени медленно отступали на запад, и было в них что-то зловещее, отчего Бальвенцию стало страшно...
   Мягкое и тёплое вновь коснулось лица, и по щеке побежала тонкая струйка воды. В сгустившихся сумерках он различил силуэт человека, сидевшего у небольшого костерка, и ещё один, у дерева, на границе света и тени. Первый осторожно водил влажной тряпкой по его лицу, второй стоял и смотрел куда-то в сторону.
   -- Кто вы?
   Рука моментально исчезла и над центурионом склонилась взлохмаченная голова.
   -- Очнулся, командир? Это же я, Салиен. Не узнал?
   Голос новобранца окончательно привёл Бальвенция в чувство. Он попытался подняться, но не смог. Тело не слушалось, превратившись в неприподъёмную каменную глыбу.
   -- Тебе нельзя двигаться, командир. Лежи, я сам всё сделаю.
   -- Кто там... у дерева?
   -- Фабин. Мы вместе вытащили тебя из той котловины, еле в гору подняли. Эй, Фабин, иди сюда, командир очнулся.
   Ветеран отошёл от дерева и присел на корточки рядом с Бальвенцием. Голова Фабина была забинтована шейным платком.
   -- Жив, старик? Рад видеть тебя.
   -- Я тоже, - кивнул Фабин.
   Бальвенций улыбнулся.
   -- Что с лицом?
   -- Да так, галл мечом махнул. Ерунда, царапина. До свадьбы заживёт. Сам-то как?
   В груди защемило - то ли от жалости к себе, то ли от безысходности.
   -- Тебе со стороны видней... Сильно меня?.. Только правду.
   Фабин вздохнул.
   -- Порядочно. Копьём в бедро, насквозь почти. Думали, живым не донесём. Очень много крови потерял.
   Бальвенций посмотрел на огонь. Костёр горел ярким ровным светом, изредка выплёвывая голубые искорки.
   -- Ещё... ещё кто-нибудь... спасся?
   -- Немногие. Мы видели троих из восьмой когорты. Они говорили, что человек двести пробились назад к лагерю, кто-то в лесу спрятался. Завтра на рассвете попробую отыскать. А потом двинем к Лабиену. Думаю, туда легче пройти, хоть и дальше. Но ничего, дней за десять дойдём...
   Бальвенций закрыл глаза. Хотелось верить, что так и будет. Только так. А иначе нельзя, ведь человек жив, пока есть надежда. Или пока светит солнце...
   -- Фабин, - позвал он ветерана. - До рассвета ещё далеко, а что будет утром, о том лишь боги ведают... Надо орла найти... обязательно... Без него легион распустят. Нельзя этого допустить. Хотя бы в память о погибших... Возьми Салиена и иди...
   -- Как же ты один?
   -- Не маленький... Дров только оставьте побольше. Холодно...
  
   Островки не растаявшего снега просвечивали сквозь деревья грязно-серыми пятнами. Ночной лес молчал: ни скрипа, ни шороха, только издалека, со стороны римского лагеря доносился приглушённый шум человеческих голосов - галлы праздновали победу. Отблески костров на плато и снег - вот и всё, что несло свет в это царство темноты.
   Хрустнула ветка, и звук пронёсся по лесу колокольным звоном.
   -- Осторожно, смотри, куда ступаешь...
   -- А куда смотреть-то? Я собственных ног не вижу... О чём думают? Тут не то что орла, самого себя не увидишь. А мы даже не знаем, где его искать.
   -- Говори тише...
   -- Ты кого-то боишься, Фабин? Да здесь кроме нас ни единой души. Бродим как полоумные, ищем кусок железа... Да кому он вообще нужен, орёл этот...
   Фабин схватил Салиена за рукав туники и притянул к себе. Салиен попробовал вырваться, но хватка у ветерана была крепкая.
   -- Послушай, мальчик, - зашипел Фабин в ухо новобранцу. - Ты можешь шутить надо мной, можешь, если так хочется, корчить рожи за спиной Бальвенция. Но не смей называть легионного орла куском железа. Орёл - это святое. За него люди жизнь отдают. Понял?
   Он разжал кулак и выдохнул, как после долгого бега.
   -- Успокойся, приятель, не нервничай, - Салиен болезненно сморщился. - Я всё понимаю... Но не лучше ли было дождаться утра, когда рассветёт?
   -- Утром туда придут галлы.
   Они вышли из леса и остановились перед спуском в котловину. С неба сыпала снежная крупа, острая, как иголки, покрывая склоны холмов белёсым налётом. От этого, казалось, стало светлее, и Фабин смог разглядеть внизу несколько перевёрнутых повозок. Здесь они приняли бой с галльской кавалерией, а легион стоял правее, ближе к плато, значит, орла надо искать там.
   Орёл всегда должен находиться с первой когортой, таковы правила. Но перед выходом из лагеря Сабин приказал Бальвенцию передать его во вторую когорту Квинту Луканию, и ещё посмеялся, дескать, для охраны обоза вам аквилифер не нужен. Фабин вспомнил, как лицо Бальвенция залила краска гнева. Он хотел ответить что-то резкое, но сдержался. А когда Петросидий, аквилифер, уходил, то как-то странно посмотрел на них, словно прощался навсегда, и Фабин в тот момент почувствовал недоброе. Сбылось!
   Ветеран вдруг напрягся и предостерегающе приложил палец к губам. Слева вдоль опушки леса кто-то шёл. Сначала скрипнул снег, потом зашелестели раздвигаемые ветви. Салиен потянулся к мечу, но Фабин остановил его. Шаги были осторожные, крадущиеся. Галлы так ходить не будут, особенно после такой победы.
   Вскоре на открытое пространство вышли трое. Они не сразу заметили двоих человек, неподвижно стоявших в шаге от края котловины, и приблизились к ним почти вплотную. Потом разом остановились, и морозный воздух вздрогнул от вырванных из ножен мечей.
   -- Спокойно! - не громко, но властно произнёс Фабин. - Я оптион первой когорты, со мной один легионер. Вы кто такие?
   После короткой паузы ему ответил дрожащий голос.
   -- Легионеры из восьмой когорты. Мы хотели спуститься к дороге...
   -- Подойдите ближе.
   Фабин вгляделся в бледные от испуга и холода лица. Молодые солдаты из того же набора, что и Салиен. Едва успели прийти в армию - и сразу такое...
   -- Это не вас я видел пару часов назад? Недалеко же вы ушли.
   -- Мы хотели дождаться темноты, а потом спуститься к дороге и по ней добраться до лагеря Цицерона...
   -- И попали бы прямо в руки к галлам. Ладно, где во время боя стояла ваша когорта?
   -- На левом фланге.
   -- А вторая?
   -- Рядом...
   Пробиваться к своим через галльские леса да ещё с тяжелораненым трудная задача. Тут каждый человек на счету.
   -- Останетесь со мной. Но сначала надо найти легионного орла. Заодно покажете, где стояли...
   До места гибели легиона пришлось пройти больше двух миль. Всё поле было устлано трупами римских солдат. Тела лежали вповалку, и почти все лицом вниз. Закостеневшие пальцы скребли мёрзлую землю, в открытые рты набились снег и грязь. Лишь в некоторых местах легионеры пытались сопротивляться, и тогда среди мёртвых находили и галльских воинов. Фабин искал именно такие очаги сопротивления и, найдя, тщательно осматривал их. За орла должны были драться яростнее всего.
   Один раз Фабин остановился и, указывая на трупы, приказал:
   -- Снимайте плащи, все, что найдёте.
   -- Но они же,.. - испуганно пролепетал солдат.
   -- Снимайте. Им они уже не нужны, а нам пригодятся.
   Поиски затягивались. Фабин предполагал, что время давно перевалило за полночь. Если бы тучи разошлись, то по звёздам он определил бы точнее. Они дошли почти до выхода из котловины, когда Салиен вдруг позвал его.
   -- Фабин...
   Ветеран подбежал к новобранцу и замер, невольно вздрогнув. На земле лежал Квинт Луканий. Точнее не лежал, а висел. Тяжёлый дротик насквозь прошил грудь и вонзился в землю. Луканий повис на нём в полусидячем положении, запрокинув голову назад и ухватившись руками за древко. Как и подобает настоящим мужчинам, он встретил врага лицом к лицу. И проиграл.
   -- Ищите, аквилифер должен быть рядом!
   Петросидий лежал в пяти шагах позади Лукания. Он до конца выполнил свой долг, защищая орла с мечом в руке, но силы были неравные. Фабин склонился над ним. В глазах аквилифера навечно застыла боль отчаянья. Ветеран протянул руку и закрыл их. Потом с трудом вырвал древко из окоченевших пальцев и поднял орла над головой. Хищная птица сверкнула серебром и распустила крылья, вытянув вперёд узкую голову с раскрытым в яростном клёкоте клювом. Она словно кричала, что четырнадцатый легион не погиб и по-прежнему будет гордо шествовать по Галлии.
   Когда вернулись к месту ночевки, Бальвенций спал. Во сне он стонал и беспокойно ворочался. С воспалённых губ слетали бессвязные неразборчивые фразы похожие на команды, как будто он ещё не вышел из боя. Фабин положил орла рядом, так, чтобы птица одним крылом касалась его плеча, и центурион сразу успокоился.
   Утром Фабин взял с собой одного легионера и отправился на поиски других спасшихся. Перед уходом он подозвал Салиена.
   -- Ты, вроде, говорил, что охотился с отцом на горных козлов?
   -- Говорил.
   -- Тогда назначаю тебя в команду фуражиров. С едой у нас туго, так что постарайся добыть что-нибудь к обеду.
   -- А долго мы здесь пробудем?
   Фабин пожал плечами.
   -- Пару-тройку дней, наверное. Пока командиру не станет лучше. Иначе живым мы его не донесём.
   Крупными хлопьями повалил снег, укрывая тёплым покрывалом озябшую землю, и вместе с тем заметая следы отгремевшего боя.
  
   7
  
   По белому полю брели люди. Тит Лабиен поднялся на башню у преторских ворот и приложил ладонь ко лбу. Яркое зимнее солнце отражалось в снегу тысячами огненных бликов и слепило глаза. Ему потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к свету и разглядеть наконец цепочку человеческих фигур.
   -- Сколько их?
   -- Мы насчитали двенадцать, - ответил дежурный трибун.
   -- И ради этого вы оторвали меня от дел?
   -- Мы подумали,.. - замялся трибун. - Может, это гонцы от Цезаря? С важными вестями?
   -- Гонцы Цезаря пешком не ходят.
   Люди пробивались через снежные заносы, с трудом вытаскивая ноги из глубоких сугробов. Выбравшись на дорогу, они построились в колонну по два и двинулись к лагерю. Тит Лабиен прищурился - сомнений не было, шли римляне, жалкие остатки какой-то части. Но какой? Ближайший лагерь Сабина и Котты находился отсюда в шестидесяти милях, остальные были ещё дальше. О ведении каких-либо боевых действий в последнее время он не слышал, галлы вели себя спокойно и даже дружелюбно. Неужели опять германцы зашевелились?
   Впереди, опираясь на самодельный костыль, шёл центурион. Красный гребень на шлеме печально поник и колыхался на ветру куцым хвостом. Следом гордо ступал молодой солдат, высоко к небу подняв серебряного орла. С высоты башни казалось, что священная птица сама собой парит над головами людей, величаво разбросав крылья и крепко сжимая в когтях золотые молнии. Замыкал шествие поседевший в боях ветеран.
   Увидев орла, Лабиен всё понял без слов.
   -- Дежурной когорте построиться у дороги! - крикнул он и сбежал вниз.
   Лицо центуриона, синее от холода, показалось ему знакомым. Он напряг память: Тит Бальвенций, примипил четырнадцатого легиона, того самого, что был отправлен в зимний лагерь в Адуатуку под началом Титурия Сабина и Аурункулея Котты. Несколько лет назад он впервые встретил его на мосту через Аксону. Как же меняют людей время и обстоятельства!
   Бальвенций тоже узнал легата. Он остановился в трёх шагах от него и выпрямился. Потом отбросил костыль, уже не нужный, и хриплым голосом произнёс:
   -- Прошу разрешения войти в лагерь... Я привёл легион!
   Слова прозвучали в морозном воздухе громко и отчётливо, как присяга. Их услышали все, кто в этот час собрался у ворот.
   Лабиен обвёл строй глазами, и сердце защемило от боли. Двенадцать человек - голодные, замёрзшие, израненные, но гордые и сильные духом. Настоящие бойцы. Настоящие мужчины! Ресницы повлажнели; он коротко кивнул и приказал:
   -- Внимание всем: принять на караул, ворота открыть! - голос дрогнул. - Легион впустить в лагерь! - Потом отступил в сторону, сжал правую руку в кулак и приложил её к сердцу.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ
   Все пояснения адаптированы к описываемому периоду, о более ранних формах или поздних изменениях сообщатся особо.
  
   Авгуры одна из древнейших римских коллегий жрецов, ведавших ауспициями (гадание по полёту и крику птиц).
   Альпы горная цепь в южной половине Центральной Европы.
   Альпы Грайские - часть Западных Альп к югу от Монблана;
   Альпы Котские - часть горной системы Альп в Южной Галлии;
   Альпы Паннонские - часть Восточных Альп;
   Альпы Пеннинские - часть Западных Альп в нынешней Швейцарии и Италии, между перевалами Симплонским и Сен-Бернаром;
   Альпы Приморские - западные отроги Альп от верховьев р. Танар до побережья Средиземного моря: различали Лигурийские и Саллувийские горы.
   Альпы Ретийские - часть Центральных, или Швейцарских, Альп к востоку от о. Комо;
   Альпы Юлиевы - отроги Альп между Италией и нынешним Тиролем.
   Аппиева дорога дорога из Рима до Капуи, проложенная в 312 г. до н.э. Аппием Клавдием Цеком. При императоре Траяне была доведена до Брундизия.
   Атлант в греческой мифологии титан, брат Прометея. После поражения в битве с богами Атлант в наказание поддерживал на крайнем западе небесный свод.
   Атриум центральная часть дома, зал.
   Базилика в Риме использовались в качестве рынков, биржи, общественных и судебных залов. С усилением христианства базилики превратились в храмы.
   Баллиста камнемётная машина, используемая во всех видах боя. Метали камни, тяжёлые стрелы, окованные железом брёвна, бочки с зажигательной смесью на расстояние до 1000 м. На производство выстрела, в зависимости от размеров машины, требовалось от 15 минут до часа.
   Виа квинтана главная лагерная улица, идущая параллельно виа принципалис.
   Виа преториа главная лагерная улица, ведущая от претория к декуманским воротам.
   Виа принципалис главная улица лагеря между левыми и правыми воротами.
   Винилия римская богиня волны.
   Всадники второе по значению сословие в Риме.
   Галлия западная часть Европы от Пиренеев и Атлантического океана до Рейна, заселённая преимущественно кельтскими племенами. Разделялась на несколько провинций: Трансальпийская, Косматая, Лугдунская, Нарбоннская, Транспаданская, Циспаданская, Белгика, Аквитания, Арморика.
   Трансальпийская Галлия - общее название галльских провинций кроме Транспаданской и Циспаданской провинций;
   Косматая - вся Трансальпийская Галлия, за исключением Нарбонской провинции, объединяла территории совр. Франции, Бельгии, Нидерландов, Люксембурга, западной части Швейцарии. В отличие от римлян галлы отращивали длинные волосы, откуда и возникло название; название использовалось как разговорное выражение;
   Лугдунская Галлия - провинция в центральной части Галлии с главным городом Лугдунум;
   Нарбоннская Галлия - юго-западная часть Галлии вдоль побережья Средиземного моря с центром в городе Нарбон, вошедшая в состав римской империи со 118 г. до н.э. Второе название - Провинция, откуда совр. Прованс во Франции;
   Транспаданская Галлия - часть Италии к северу от Пада;
   Циспаданская - часть Северной Италии к югу от Пада, заселённая в своё время галлами;
   Белгика - провинция на северо-востоке Галлии на территории совр. Бельгии, Нидерландов и северо-востоке Франции;
   Аквитания - провинция на юго-западе Галлии от Пиренеев до Гарумны (впоследствии до Лигера).
   Арморика (Ареморика) - часть северо-западной Галлии, преимущественно морского побережья между устьями Секваны и Лигера, совр. Бретань.
   Галлы римское название древних кельтских племён.
   Декуманские ворота задние ворота в лагере.
   Декурион командир всаднической турмы.
   Денарий римская серебряная монета.
   Домициева дорога дорога из Транспаданской Галлии через Альпы в Испанию. Была проложена около 118 г. до н.э. на месте старого "пути Геракла".
   Друиды жрецы кельтов. Ведали жертвоприношениями, были врачами, учителями, осуществляли судебные функции, играли большую политическую роль в обществе. Цезарь преследовал друидов, опасаясь их влияния на кельтские племена.
   Дубовый или гражданский венок получал солдат от товарища, спасённого им в битве.
   Император почётный воинский титул, присуждаемый солдатами своему полководцу за крупные победы. Впервые был присуждён в 189 г. до н.э. Луцию Эмилию Павлу. Цезаря солдаты провозгласили императором во время войны в Испании, после чего он носил этот титул постоянно. Впоследствии он перешёл Августу и его приемникам, постепенно принимая монархический оттенок.
   Капитолий крутой, вытянутый с юга на север двухвершинный холм в центре Рима. Северная вершина, на которой находилась крепость, была отделена от южной впадиной глубиной 30 метров. На неё поднимался с форума Капитолийский взвоз, которым заканчивалась Священная дорога; с двух сторон его шли лестницы для пешеходов. От взвоза отходило два пути: один вёл на север к крепости, другой - на юг. Глубже этой развилки находился храм бога Мщения, две священные рощи, а между ними - место, называвшееся Убежищем. Южная вершина представляла собой обширную площадь, окружённую стеной с запирающимися воротами и портиком. На площади стояло несколько храмов и среди них главная святыня Рима - Капитолийский храм, посвящённый Капитолийской триаде. Южный и западный склоны Капитолия были особенно неприступны и носили название Тарпейской скалы. С юго-запада к Капитолийскому храму вела лестница в сто ступеней.
   Карниксы боевые рога кельтов, украшенные головами драконов.
   Кассиева дорога дорога, соединявшая Рим с Северной Италией. В отличие от Фламиниевой дороги, отходившей в сторону Адриатического моря, шла через центральную часть Италии.
   Квестор младшие магистраты, ведавшие финансами в провинциях или общественными постройками в Риме. Квесторами становились по достижению 27 или 30 лет сроком на один год. Квестура была первой в ряду магистратур, которые надлежало пройти сенатору. В период империи ведали мощением дорог, устройством гладиаторских игр, обнародованием императорских указов. В армии так же был свой квестор, который отвечал за воинскую казну и выполнял отдельные поручения военачальника.
   Квесторий площадь слева от претория, здесь же находилась палатка войскового квестора.
   Кимвры и тевтоны германские или кельтские племена, проживавшие на Ютландском полуострове. В конце 2-го века до н.э. двинулись на юг. Нанесли римлянам ряд поражений, пока не были остановлены и уничтожены Гаем Марием.
   Клиенты (послушные, покровительствуемые) Клиентами становились переселившиеся в Рим жители других городов и не получившие полного римского гражданства. Лишённые защиты, они отдавали себя под покровительство служилому сословию, попадая в личную зависимость от своих патронов. Они обязаны были каждое утро являться к своему патрону, сопровождать его на прогулках, на войну, голосовать за него на выборах и т.п. В ответ патроны представляли интересы своих клиентов в суде, защищали, содействовали им при получении различных должностей. Нарушение связи между клиентом и патроном считалось преступлением. В начале патронами клиентов становились только богатые граждане - патриции, но со временем положение плебеев в обществе укрепилось, они получили право занимать государственные должности и наряду с этим так же заводили клиентов.
   Когорта десятая часть легиона.
   Комиции примыкавшая к форуму площадь, где проходили собрания римского народа, буквально: место сходок, находилась за ростральной трибуной.
   Корн музыкальный инструмент, изогнутый в виде крутого рога, снабжённый перемычкой. В армии была разработана целая система разнообразных сигналов для оповещения и управления войсками. Корном обычно подавали сигналы к выступлению в поход.
   Ланиста владелец школы гладиаторов.
   Легат командир легиона. Назначался непосредственно военачальником из числа сенаторов уже имевших боевой опыт и ранее служивших на должностях трибунов и префектов.
   Легион основная организационная единица римской армии. Представлял из себя хорошо вооружённое и подготовленное подразделение, способное действовать как самостоятельная тактическая единица, так и в составе крупных войсковых соединений. Во время войн Цезаря численность легиона из-за постоянных потерь и недоборов колебалась от четырёх до четырёх с половиной тысяч человек. В период Ранней Республики численность доходила до восьми и даже десяти тысяч человек. При Августе полнокровный легион насчитывал пять с половиной тысяч человек, не считая вспомогательных подразделений.
   Лектика лёгкая двухколёсная повозка либо носилки.
   Марсово поле низина в излучине Тибра между Тибром и Фламиниевой дорогой - к западу от городской стены Сервилиевых стен - площадью почти 250 га. В центре находился алтарь посвящённые богу войны Марсу, откуда и пошло название. Здесь проходили народные собрания, проводилась перепись населения, проходили военные парады, молодёжь занималась военными и гимнастическими упражнениями. Позднее место это было застроено доходными домами и общественными зданиями, и название сохранилось лишь за небольшой площадкой вокруг алтаря.
   Надежда олицетворение надежды в виде богини; в Риме Надежде было посвящено несколько храмов.
   Нептун сын Сатурна и Реи, брат Юпитера и Плутона, бог морей и всех водоёмов, имел свой праздник и фламина. Его связь с лошадьми и эпитет "конный" сделали его богом всаднического сословия. Особо почитался связанными с морем людьми и отправляющимися в морское путешествие. К кругу Нептуна принадлежат Салация (его жена) и Винилия (нимфа прибоя и волны, мать Турна. Турн - царь рутулов, соперник Энея).
   Номенклатор раб-подсказчик, знавший по именам всех клиентов своего господина и неотлучно сопровождавший его на прогулках и во время исполнения служебных обязанностей.
   Онагр камнемётная машина.
   Оптиматы политическая партия в республиканском Риме, отражавшая интересы крупного нобилитета и придерживавшаяся старых традиций.
   Оптион помощник центуриона, по своим обязанностям сравним с сержантским составом совр. армии.
   Орк один из подземных богов, похищающий жизнь. Так же его именем обозначался подземный мир вообще.
   Палатин или Палатинский холм с двумя вершинами - Палатин и Гермал. На нём находились храмы Юпитеру Виктору, Юпитеру Статору, Виктории и др. Во время Республики был заселён патрициями, в императорскую эпоху на нём находились дворцы императоров - Палаций Августа, дворцы Тиберия, Флавиев, Септимия Севера.
   Перистиль задняя часть дома, двор.
   Популяры политическая партия в республиканском Риме, противостоящая оптиматам. Приверженцы демократии и реформ, опирались на низшие слои общества: городской плебс и крестьянство. Путём выдвижения различных законопроектов пытались ограничить земельные владения крупных собственников и наделение землёй потерявших её крестьян, снизить цены на зерно и наладить бесплатную раздачу хлеба городской бедноте, расширить права народного собрания и народных трибунов и т.п.
   Портики открытая с одной стороны галерея на колоннах. Благодаря полуоткрытому пространству предоставляли защиту от солнца и одновременно освещались дневным светом. Могли иметь продольную или полукруглую форму, состоять из двух и более частей.
   Портун римский бог гаваней, портов, устьев рек. Имел собственного фламина и праздник - портуналии, справлявшийся на Тибре 17 августа.
   Претор одна из высших выборных магистратур, идущая следом за консулом. После учреждения (367 или 366 г.г. до н.э.) ведал судебными процессами по гражданским делам, а в отсутствии консула к нему переходила высшая власть в государстве. С появлением провинций преторов стали назначать туда в качестве наместников. При Сулле число преторов было увеличено до 8, и все они находились в Риме, возглавляя судебные комиссии по уголовным делам. После окончания срока их отправляли в провинции в качестве пропреторов. В эпоху Империи преторы назначались императорами для охраны порядка в Риме, а так же в качестве высших должностных лиц в других городах. Цезарь, назначив Тита Лабиена на должность претора, автоматически сделал его своим первым заместителем.
   Преторий палатка полководца в лагере, находилась в центре между квесторием и лагерным форумом.
   Преторианская когорта, преторианцы первоначально набираемый из числа римских союзников отряд, предназначенный для охраны полководца. После дарования римского гражданства всем италикам, в преторианскую когорту набирали наиболее опытных и хорошо подготовленных солдат. Впоследствии Августом была создана имперская гвардия, получившая то же название.
   Преторские ворота передние, главные ворота в лагере.
   Примипил старший центурион легиона; командовал первой центурией первой когорты и одновременно являлся помощником легата. Стать примипилом мог лишь человек, прошедший все ступени войсковой иерархии и прослуживший не менее тридцати-сорока лет. По выходе в отставку получал единовременное пенсионное пособие в 400 тысяч сестерций и почётное звание примипилярий, автоматически зачислявшее его в сословие всадников.
   Принцепс первый в списке сенаторов. Официально никаких особых полномочий и прав не имел, кроме почётного права первым высказать в сенате своё мнение по какому-либо вопросу. Как правило, принцепсы пользовались большим авторитетом и нередко оказывали огромное влияние на государственную политику.
   Проконсул бывший консул, назначенный управлять какой-либо провинцией.
   Пропретор бывший претор, назначенный управлять какой-либо провинцией.
   Префект должностное лицо в государстве, в армии командир отдельной вспомогательной когорты или войскового соединения, кавалерии, флота, сапёрной части и т.п.
   Ростры (ростральная трибуна, ораторское возвышение); помост на форуме, украшенный носами кораблей, захваченных в морском бою с жителями Антия консулом Гаем Мением, куда поднимались ораторы, чтобы произнести речь перед народом. Собственно, ростры находились между форумом и комицием. Ростра - корабельный таран, которым во время боя старались пробить борт вражеского судна.
   Селена греческая богиня луны, соответствующая римской Диане.
   Септа огороженное место на Марсовом поле, где проходило голосование. Юлий Цезарь обнёс это место мраморной стеной с портиками. Агриппа в 26 г. до н. э. закончил постройку.
   Сестерций римская серебряная монета, равная четырём ассам или одной четвёртой денария.
   Скорпион самая распространённая в римской армии стреломётная машина. Различались на малые, с обслугой из двух человек, и большие с обслугой три-четыре человек. Использовались как для осады и защиты городов, так и в полевых условиях. Малые скорпионы пускали стрелы до 70 см. длинной и до 200 г. весом. Большие скорпионы пускали стрелы до 1,5 м. длинной и весом до двух килограмм. Дальность полёта стрел достигала 500 м., на расстоянии до 200 м. стрела пробивала металлический щит толщиной 3 мм., деревянный - 25 мм.
   Стадия мера длины равная 185 метрам.
   Стилос (стиль) металлический стержень для нанесения текста на покрытую воском дощечку. С одной стороны острый, с другой - в виде лопаточки, что бы стирать написанное.
   Таблиний кабинет; находился между атриумом и перистилем.
   Торкват (торквес) шейное украшение кельтов в виде обруча или ожерелья из драгоценных металлов, бронзы, меди и т.п.
   Трибун военный в составе легиона находились шесть трибунов, являвшихся помощниками легата, по своему званию были выше центурионов, но на одну ступень ниже префекта. На эту должность поступали молодые люди из богатых семей желавшие начать политическую карьеру или просто послужить в армии. Являлись помощниками легата и выполняли его отдельные поручения.
   Трибун народный должностное лицо, выбираемое исключительно из плебеев. Его задача состояла в защите интересов плебеев, имел право наложить вето на любое решение магистратов или сената и право созыва народного собрания. После падения Республики должность народного трибуна принадлежала императорам.
   Трибунал возвышение, на котором находились высшие должностные лица Рима при исполнении своих обязанностей.
   Триерарх капитан корабля.
   Трирема военное гребное судно римлян с тремя рядами вёсел. Строилось по образцу карфагенских и греческих триер. Римляне не были хорошими мореходами, поэтому усовершенствовали боевые качества корабля, добавив к его вооружению боевые башни, абордажные мостики - "вороны", и увеличив численность абордажной команды, доведя её до 80 - 100 человек (в отличие от греческих 25 -30), что неизменно приносило им победы в морских сражениях.
   Турма подразделение конницы численностью в тридцать два всадника.
   Умбон выпуклая металлическая пластина в центре щита, предназначенная для отражения прямых ударов мечей и копий.
   Фалеры круглые, прямоугольные или овальные металлические бляхи, заимствованные римлянами у кельтов, которыми награждали солдат или целые подразделения за военную службу. Являются прообразом совр. медалей. Солдаты носили их на грудных ремнях, подразделения - на древке войскового штандарта - сигнума. Всадники получали фалеры в виде подвесок, которые они крепили к конской сбруе.
   Фламин верховный жрец.
   Фламиниева дорога дорога из Рима через Умбрию до Аримина. Проложена в 220 г. до н.э. цензором Гаем Фламинием.
   Фортуна римская богиня счастья и удачи.
   Форум главная площадь Рима и всей Римской империи. Находился в долине, расположенной на юго-восток от Капитолия в сторону выступа Палатина и Велии. Длина его составляла 690 футов, ширина у Капитолия - 208, у Велии - 120 футов. За всё время своего существования он постоянно менялся, и судить о его виде можно лишь по рассказам историков и карте Рима времён Септимия Севера. С юго-западной стороны располагались ряды лавок, с северо-восточной - таверны. Потом, в конце Республики, их снесли и построили базилики. На палатинском склоне стояли круглый храм Весты, а рядом так называемый атриум Весты. С юго-западной стороны находились храм Кастора и Поллукса и базилика Юлия. На капитолийском склоне возвышался храм Сатурна, неподалёку от него - храм "богов советников" с залами для государственных чиновников, за ним - храм Веспасиана и далее - храм Согласия, где заседал сенат. На северо-восточной стороне от Капитолия к Велии по порядку: Мамертинская тюрьма; базилика Порция Катона; курия Гостилия, на месте которой после пожара была воздвигнута курия Юлия; базилика Эмилия Павла; и храм Антонина и Фаустины. Через форум на Капитолий вела Священная дорога, которая проходила через арку Септимия Севера, воздвигнутую на склоне Капитолия. Основан ещё при Тарквиниях.
   Центурион командир центурии, подразделялись на двенадцать рангов, по своим обязанностям соответствовали совр. младшему и среднему офицерскому составу.
   Центурия одна шестидесятая часть легиона.
   Юпитер бог неба, дневного света, грозы, царь богов (отождествлялся с греческим Зевсом), дух дуба и вообще деревьев. Почитался на возвышенностях и в виде камня. Покровительствовал земледелию, ему были посвящены праздники сбора винограда - виналии, ему перед посевом устраивал трапезу земледелец; мог быть покровителем отдельных поместий, пагов. Считался гарантом верности клятве. Входил в Капитолийскую триаду.
   Эпитеты: Дапалис, фругифер (плодоносный), фагутал (бук), румин (смоковница), вимин (тростник), молниеносный, гремящий, дождливый, Луцетий (свет).
   Эгида металлический панцирь, носимый исключительно высшим командным составом.
   Эдил с 493 г. до н.э. в Риме избирали двух народных эдилов, в367 г. до н.э. к ним прибавилось ещё два курульных эдила, в 46 г. до н.э. - ещё два, обеспечивающих продовольственное снабжение города. Сначала должность была чисто плебейской магистратурой, эдилы подчинялись народным трибунам и являлись исполнителями их решений. Позже, когда должность выделилась в отдельную ветвь власти и стала требовать значительных затрат (они ведали устройством зрелищ, городским благоустройством, наблюдали за состоянием общественных зданий, осуществляли полицейский надзор) была введена должность курульных эдилов, способных нести подобные расходы.
   Эмилиева дорога от Аримина (Римини) через Бононию до переправы через Пад (По). Проложена консулом 187 г. до н.э. Марком Эмилием Лепидом.
   Эргастул частная тюрьма для рабов.
  
  
   ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
   реальных исторических лиц, так или иначе задействованных в книге
  
   Амбиориг вождь эбуронов.
   Антоний, Марк (ок. 83 - 30 до н.э.) римский политический деятель, полководец, впервые выдвинулся как командир конницы в войне с Египтом (57-55 до н.э.). По возвращении в Рим примкнул к Цезарю. В 49 - народный трибун, в 44 - консул. После убийства Цезаря вместе с Октавианом Августом и Марком Эмилием Лепидом образовал второй триумвират. С целью мобилизации средств на содержание армии триумвиры совместно провели массовые проскрипции, в 42 разгромили войска Брута и Кассия - убийц Цезаря и последних защитников сенаторской республики. После победы Антоний направился на восток, вступил в брак с египетской царицей Клеопатрой, проводил самодержавную политику. В 36 г. до н.э. отношения между Антонием и Августом обострились и вылились в открытую войну. В 31 у мыса Акций произошло морское сражение между египетским и римским флотом, окончившееся полной победой римлян. В 30 Август вступил в Египет, Клеопатра и Антоний покончили жизнь самоубийством.
   Аурункулей Котта, Луций легат Цезаря.
   Ариовист вождь германского племени свебов. Около 71 г. до н.э. перешёл Рейн и занял часть галльской территории. Около 61 разбил эдуев, после чего те обратились к Риму за помощью. В 58 Цезарь напал на него, разбил в битве недалеко от совр. Безансона и вытеснил германцев за Рейн, где Ариовист был вскоре убит.
   Бальвенций, Тит центурион Цезаря.
   Бодуогнат вождь нервиев.
   Волусен Квадрат трибун Цезаря.
   Ганнибал Барка (247/246 - 183 до н.э.) карфагенский государственный деятель и один из величайших полководцев древнего мира. Воспитанный в духе ненависти к римлянам начал против них войну, получившую в истории название II Пунической. Захватив в 218 г. до н.э. союзный римлянам город Сагунт, он перешёл Альпы и вторгся в Северную Италию. Одержав ряд блестящих побед, в 216 Ганнибал окончательно разгромил римскую армию при Каннах, но не смог воспользоваться ситуацией. Постепенно римляне оправились от удара и, воспользовавшись затруднениями Ганнибала в получении подкреплений, перехватили инициативу в свои руки. В итоге карфагенская армия сначала была вытеснена из Италии, а затем разгромлена. Некоторое время Ганнибал занимал в Карфагене видные государственные должности, но потом под нажимом римлян, требовавших его выдачи, был вынужден бежать в Малую Азию. В 183 покончил жизнь самоубийством.
   Дивитиак вождь племени эдуев, один из верных помощников Цезаря.
   Домиций Агенобарб, Луций (ум. 48 до н.э.) сенатор, оптимат, всячески противодействовал Помпею и Цезарю, после развала триумвирата встал на сторону Помпея. Погиб в битве при Фарсале.
   Думнориг вождь эдуев, брат Дивитиака. После вторжения Цезаря в Галлию был вынужден примкнуть к нему, но при каждой возможности оказывал ему яростное противодействие, не выливавшееся, однако, в открытую войну. Перед походом в Британию бежал из римского лагеря, но был настигнут и убит.
   Индутиомар вождь треверов.
   Кассивеллаун вождь бриттов.
   Клавдий Марцелл, Марк видный оптимат, консул 51 г. до н.э., ярый противник Цезаря и приверженец республиканского строя.
   Клодий Пульхер, Публий (ум. 52 до н.э.) римский политический деятель, популяр, народный трибун 58 г. до н.э. Происходил из знаменитого патрицианского рода Клавдиев, но ради получения должности народного трибуна перешёл в плебеи. Будучи трибуном провёл ряд законопроектов в пользу народных масс: раздавал хлеб городской бедноте, восстановил квартальные коллегии, ограничил власть цензоров. Действуя в интересах Цезаря добился изгнания из Рима его политических противников - Цицерона и Катона. В 57 организовал вооружённые отряды из рабов и гладиаторов, которые использовались в борьбе с оптиматами. В противовес ему народный трибун 57 г. Милон собрал свои вооружённые отряды. До 52 г. до н.э. между этими отрядами происходили постоянные столкновения, пока во время одной из стычек Клодий не был убит.
   Консидий Лонг, Публий легат или префект Цезаря.
   Корнелий Сулла, Луций (138 - 78 до н.э.) римский государственный деятель, полководец, глава партии оптиматов, первый, кто получил диктаторские права на неограниченный срок (диктатор обладал полной властью в государстве, в отличие от консулов, но сам срок ограничивался шестью месяцами). Развязал гражданскую войну против популяров, по окончании которой подверг государство жесточайшей репрессии, уничтожив почти всех своих политических противников.
   Коррей вождь белловаков.
   Лабиен, Тит (ок. 100 - 7.03.45 до н.э.) римский политический деятель, народный трибун 63 г. до н.э., военачальник, легат Цезаря. В 50 до н.э. был оставлен Цезарем наместником Северной Италии, но спустя год перешёл на сторону республиканцев и принял активное участие в гражданской войне против Цезаря. Погиб в битве при Мунде.
   Лициний Красс, Марк (ок. 115 - 53 до н.э.) римский государственный деятель, полководец, оратор. Происходил их старинного плебейского рода и принадлежал к сенаторской аристократии. Во время войны между Марием и Суллой принял сторону последнего. В 71 г. до н.э. жестоко подавил восстание рабов под предводительством Спартака. В 60 примкнул к союзу Помпея и Цезаря. Вместе с Помпеем дважды (70 и 55 г.г. до н.э.) избирался консулом. В 54 г. до н.э., получив в управление провинцию Сирия, начал войну против парфян. Начало кампании было удачным, но в 53, допустив ряд серьёзных ошибок, римская армия была разгромлена, а сам Красс убит.
   Лициний Лукулл, Луций (106 - 56 до н.э.) политический деятель и полководец. Участвовал в подавлении восстания италиков в 90 - 88 до н.э., в 1-й войне против Митридата. Будучи консулом 74 г. получил командование римской армией в 3-й войне с Митридатом. Разбив войска Митридата и покорив Малую Азию, вторгся в пределы Великой Армении и у Тигранокерта разгромил соединённые войска Митридата и Тиграна. Дальнейшему продвижению вглубь Армении и Азии ему помешало недовольство римских легионеров. Несмотря на значительные успехи, в 66 г. Лукулл был отстранён от командования и вынужден был передать войска Помпею. Вернувшись в Рим, Лукулл отстранился от дел. Славился своей неординарностью и роскошными невероятно дорогими пирами, откуда пошло выражение "Лукуллов пир".
   Луканий, Квинт центурион Цезаря.
   Лутаций Катул, Квинт (ок. 121 - 61 до н.э.) военный и политический деятель Рима, один из вождей оптиматов. Консул 78, цензор 65, принцепс сената. Пытался обвинить Цезаря в участии в заговоре Сергия Катилины, выступал против наделения Помпея чрезвычайными полномочиями, восстановил после пожара храм Юпитера на Капитолии, построил Табуларий.
   Марий, Гай (ок. 157 - 13.1.86 до н.э.) римский государственный деятель, полководец, глава партии популяров, семь раз избирался на должность консула. Происходил из небогатой семьи, выдвинулся в качестве легата в Югуртинской войне, после чего его карьера быстро пошла вверх. В 102-101 г.г. до н.э. разбил тевтонов и кимвров. В ходе войн модернизировал римскую армию, сделав её профессиональной. Боролся против Суллы в гражданской войне, но умер до её завершения.
   Милон, Тит Анний (95 - 48 до н.э.) сторонник оптиматов, в противовес Клодию создал вооружённые отряды из гладиаторов, использовавшиеся для борьбы с популярами. В 52 году до н.э. во время ссоры убил Публия Клодия, за что был осуждён и изгнан из Рима.
   Митридат здесь; Митридат VI Евпатор (132 - 63 до н.э.) со 121 г. до н.э. царь Понтийского царства. За время правления подчинил себе Боспорское царство, Колхиду, Малую Армению, большую часть греческих причерноморских городов. Заключил союзы со скифами, фракийцами, сарматами, царём Великой Армении Тиграном Великим, благодаря чему обеспечил пополнение своей армии союзническими войсками. В результате первой войны с Римом (89 - 84 до н.э.), к этому времени уже закрепившихся в Азии, захватил Каппадокию, Галатию, Вифинию и полностью вытеснил римлян из Малой Азии. Продолжая развивать успех, Митридат вторгся в Европу и занял Грецию. Сулле удалось вытеснить полководцев Митридата из Европы и по мирному договору, заключённому в Дардане, Митридат отказался от своих завоеваний в Азии, сохранив лишь прежние владения. В результате второй (83 - 81) и третей (74 - 63) войн с Римом Митридат был разбит, бежал и покончил жизнь самоубийством.
   Мунаций Планк, Луций легат Цезаря.
   Оппий, Гай близкий друг и сподвижник Цезаря.
   Петросидий, Луций орлоносец.
   Помпей Магн, Гней (29. 09.106 - 28. 09. 48 до н.э.) римский военный и политический деятель. Во время гражданской войны был на стороне Суллы, одержал ряд блестящих побед над своими противниками. В 71 г. до н.э. уничтожил остатки разбитой Крассом армии рабов под предводительством Спартака, благодаря чему присвоил себе славу победы над восставшими спартаковцами. Получив особые полномочия, разгромил пиратов Средиземноморья, завершил вону с Митридатом VI Евпатором. В 60 г. до н.э. вступил в союз с Марком Крассом и Юлием Цезарем, образовав так называемый 1-й триумвират. После гибели Красса и распада триумвирата примкнул к оптиматам и вступил в борьбу с Цезарем. После поражения при Фарсале бежал в Египет, где был убит по приказу египетского царя Птолемея XIII Диониса.
   Порций Катон Младший, Марк (95 - 8.04.46 до н.э.) политический деятель Рима, оратор, наиболее активный защитник республиканских порядков. Народный трибун, претор, участник подавления восстания Спартака. Противник триумвиров, особенно Юлия Цезаря, против которого написал два памфлета. Во время гражданской войны 49 - 45 до н.э. убеждённый сторонник помпеянцев. После поражения Помпея при Фарсале бежал в Африку, где оказывал яростное сопротивление Цезарю. После поражения при Тапсе, предчувствуя гибель Республики, покончил жизнь самоубийством.
   Птолемей XII Авлет (время правления 80 - 58 и 55 - 51 до н.э.) пришёл к власти после гибели своего отца от рук взбунтовавшихся жителей Александрии. В 58 до н.э. был изгнан из Египта Береникой и Архелаем. Обращение за помощью к римскому сенату оказалось безуспешным. В 55 Птолемей за взятку заручился поддержкой римского наместника Сирии Авла Габиния, который помог ему вернуть престол.
   Росций Фабат, Луций друг, сподвижник, легат Цезаря.
   Секстий Бакул, Публий примипил 12-го легиона.
   Теутомат вождь нитиоброгов.
   Титурий Сабин, Квинт легат Цезаря.
   Требоний, Гай легат Цезаря.
   Туллий Цицерон, Марк (3.01.106 - 7.12.43 до н.э.) римский политический деятель, писатель, оратор. Свою политическую карьеру начал после отречения Суллы от власти: 76 - квестор, 66 - претор, 63 - консул. Участвовал в судебных процессах, раскрыл заговор Катилины, был ярым приверженцем республиканского строя. После образования первого триумвирата его политическое влияние упало, и он был вынужден удалиться в изгнание. По возвращении против своей воли поддерживал триумвиров. В период гражданской войны безуспешно пытался посредничать между Помпеем и Цезарем; после победы последнего отошёл от политики. После убийства Цезаря вновь вступил в политическую борьбу как вождь сената и республиканцев. С образованием второго триумвирата был внесён в проскрипционные списки и погиб в числе первых жертв Марка Антония и Октавиана Августа.
   Эмилий, Луций римский всадник, декурион галльской конницы Цезаря.
  
  
   ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
  
   Аксона совр. р Эна.
   Арар совр. р. Сона.
   Ардуеннский лес совр. Арденны в Бельгии.
   Аримин совр. г. Римини, Италия.
   Бибракте большой укреплённый город эдуев на Мон-Бевре, Франция.
   Братуспантий город белловаков на севере Франции в департаменте Сомма.
   Весонтион совр. г. Безансон.
   Внешнее море Атлантический океан.
   Визургий совр. р. Везер.
   Восег горный хребет на северо-востоке Франции, совр. Вогезы.
   Гарумна совр. р. Гаронна.
   Генава совр. г. Женева.
   Дубис совр. р Дуб, Франция.
   Иллирик северо-запад Балканского полуострова.
   Итий совр. г. Кале.
   Каталаунские поля равнина в совр. Шампани.
   Леманнское озеро совр. Женевское озеро.
   Матрона совр. р. Марна.
   Моса совр. р. Маас.
   Неметокена совр. г. Аррас.
   Новиодун совр. г. Суасон на Эне.
   Пад совр. р. По, Северная Италия.
   Плаценция совр. Пьяченца, Италия.
   Провинция совр. Прованс во Франции.
   Пролив совр. пролив Ла-Манш.
   Родан совр. р. Рона.
   Ротомаг совр. г. Руан.
   Самаробрива совр. г. Амьен.
   Секвана совр. р. Сена.
   Скальдис совр. р. Шельда.
   Таврин совр. Турин.
   Тамеза совр. р. Темза.
   Тигранакерт древнеармянский город, находившийся к юго-западу от озера Ван.
  
   Совр. Пьяченца
   Атлантический океан
   совр. Прованс во Франции и северо-запад Балканского полуострова
   совр. Женевское озеро
   совр. р. Рона
   совр. Женева
   совр. р. Сона
   совр. р. Гаронна
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"