Венедиктов Максим Александрович : другие произведения.

Художник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Давно готовил нечто крупной формы. Пусть это и не максимально огромная работа. Но из работ последних лет эта повесть наиболее гигантична. Работал над ней в общей сложности 14 часов. Так что думаю получилось как минимум интересно. Может выглядит она слегка пугающе, местами омерзительно, но тем не менее.
  Повесть Художник
  
  Я люблю женщин своей кистью.
  *Огюст Ренуар
  
  Живопись - самое доступное и удобное из искусств.
  *И. Гёте
  
  Посвящаю это произведение Эдуарду Вениаминовичу Лимонову. Великому русскому прозаику, эссеисту, политику и самое главное: человеку. Во многом на это произведение повлияла Лимоновская проза, поэтому я просто обязан был написать хотя бы пять копеек про человека, привнесшего в мою прозу живость и вернувшего меня, своей прозой на стезю творчества. Спасибо за великую литературу Эдуарду Лимонову, спасибо за его литературную фигуру, спасибо ему за всё.
  
  Ах, его ли лодочка,
  да не хоть куда -
  до краёв маленечко
  тина, да вода.
  *Елена Гуро отрывок работы "Лодочка"
  
  ГЛАВА 1
  Рука мерно вырисовывала странные узоры, неожиданно пришедшие в мою, слегка помутненную от недосыпа, голову. Мазок здесь, мазок там и вот: Узор.
  На секунду оторвавшись от холста я посмотрел в окно. За ним предстала Фонтанка, а по ней аккуратно плывущие, редкие и небольшие лодки. На их белых телах то и дело поигрывали солнечные лучи, слепящие время от времени. Там все так тихо, так аккуратно и спокойно. Сейчас бы тоже выбраться туда, но, к сожалению нужно работать.
  Когда я вообще последний раз выбирался из квартиры? Недели...ох, недель 6 назад. Виктория тогда упросила пойти с ней, в местный небольшой кабак. Впрочем кабаком это место Виктория мне запрещала называть, говорила мне, что это очень модное место и все начинали там и Гумилёв, земля ему пухом и даже сам Владимир Владимирович Маяковский, во славу которого совсем недавно я нарисовал ряд простеньких, но все же довольно интересных и ярких картин. Кабак этот, а точнее по словам Виктории: литературный трактиръ, притом именно так, с "ъ" на конце находился в небольшом и очень неприметном со стороны подвальчике. Захочешь посетить и никогда в жизни не найдешь, только завсегдатаи прекрасно знали все дороги к этому подвалу. Даже мой товарищ учитель литературы и то...знает где трактир находится. Ещё и называется так: "Синяя Лошадь", невероятный трактирный оммаж на художника Франца Марка, впрочем не совсем уверен что местные посетители вообще знают кто это такой.
  Виктория тогда читала свои новые стихи, их я раньше не слышал. Девчонка даже не захотела меня посвятить в них, вот ведь. Внутри "Синяя Лошадь" была вполне привычным кабаком, ряд небольших деревянных столиков, стульев. Массивная стойка с барменом, все это, конечно же, мягко говоря, в кромешном полумраке. Единственное отличие от других попойных была имевшаяся в наличии эдакая сцена. Ну, знаете будто бы театральная, только если бы театр был построен для мышей. Метра два она была в общей сложности, странный такой, скрипящий и слегка грязный квадрат деревянного происхождения. На него светила естественно тусклая лампа. Рядом на небольших стойках даже иногда, как говорила мне Виктория, расставляли свечи.
  Перед Викторией выступал Сергей Тиняков. Вообще неплохой человек, никогда не жалел о своем знакомстве с ним. Раньше в былые времена работал он в книжном издательстве, выпускал тогда, в свои лучшие годы: Хлебникова, Кручёных. Сам немного пописывал стишки. А мне во время встречи, иногда, рассказывал о том, что якобы даже Пастернака видел, лично. Стоял мол прямо перед ним, как я тогда и передавал ему один из сборников. Не уверен в том, что Сергей видел его, все же любит он приврать, но человек золотой. Благодаря нему я могу получить практически любую книгу. Одному богу известно откуда этот, уже окончательно отбившийся от рук человек достает невероятные вещи. Мне он рассказывал о каком то дальнем друге, мол он помогает с особо проблемными книгами, но не знаю, не верю я Тинякову.
  Читал он на сцене "Синей Лошади" свои стихи, как оказалось, он продолжал их писать даже будучи в фактически бедственном положении, благо, что не жил на улице. Была у него комнатка, где то на Мало-Охтенском. Там вроде даже не комнатка, а целый склад, почти библиотека. Был я там как-то раз.
  Стихи он читал довольно громко, практически кричал в определенных местах, но в каких то наоборот переходил на неслышный шепот. Странно его выступление выглядело. Он сначала будто бы кричал на небеса, а потом молился, дабы его простили. Впрочем, может, так оно и было.
  Помню только одну наиболее интересные строчки, врезались мне в память.Возможно исключительно от самого исполнения, может и по какой то другой причине:
  
  На улице кричат и пьют, ища врагов везде
  Но господа,вы что же вдруг
  Не видите их на себе
  Они ведь сжали вас в кулак
  И продолжают бить лицом
  О каменные улицы и грязь
  Обтессаные гранитным топором!
  
  Я даже похлопал Тинякову, в числе к слову немногих, большинство все же просто смотрели пустым взором в сторону сцены, то и дело поднимая стаканы. Виктория вышла после Тинякова с небольшой книжечкой, видимо там все было написано. Оделась правда она непривычно просто, лишь бы не бросаться в глаза? Черное, довольно чопорное платье, небольшая золотая цепочка, беспорядочно разнесенные в стороны волосы. Виктория наводила впечатление лишь местного, довольно часто бывавшего здесь человека, нежели поэта из, уж извините, богемы. Впрочем, какая разница, как выглядела она. Важнее было то, что она читала:
  
  Прошёл уж век,цветы завяли
  И солнце уж не бьет в окно
  Вдали виднеется мне скорый,конец для масс
  Конец эпох
  Вдали уже звучат
  Уж очень смелые слова
  Цепи висят, но вмиг они
  Пали,на красный от крови палас
  В зеркале виден новый
  Неочевидный народ
  Что пришел, изменить
  Провозгласить смену эпох!
  
  Виктория прокашлялась и, не дождавшись криков или же хлопков, снова начала читать:
  
  Я смотрю на площадь
  Из своего окна
  Ты один вдали
  И я одна
  
  Книги на полке твои
  Забыты
  Как и твои слова
  Объятий твоих не видно
  Не чувствую из дали
  Мало ты мне пишешь
  Мало уж извини...
  
  На этот раз Виктория подождала минуту, а после довольно бурных аплодисментов, в том числе и моих, она, сверкнув улыбкой, прочитала ещё одно стихотворение:
  
  Я забыла как пахнет природа
  Я забыла шум леса и рек
  Я забыла свою породу
  Я забыла свой собственный век
  
  И от рук уж не пахнет хлебом
  И в груди больше нет молока
  Я продолжу ходить по парадным
  Дабы увидеть тебя
  
  Но забыла я имя твое
  Забыла лицо и одежду
  Ты может проходишь мимо
  А я все также брежу
  
  Я на границе пустующей
  Вспоминаю не только тебя
  Но и лес и речку с цветами
  И бурых тех
  Деревенских ребят.
  
  Последние строчки мои
  Принесут тебе только горе
  Не читай их,милый прошу
  Не ищи меня,ни в лесу, ни в поле...
  
  Зал был ошарашен текстом Виктории, впрочем, и она сама будто бы не хотела читать его, смотря исключительно, куда-то наверх, в сторону еле светящийся лампочки. Прошло несколько секунд и наконец, я захлопал, иррационально это как то было, я ведь даже не хотел, но руки все равно потянулись к друг к другу, все равно сошлись в хлопках. Ко мне подтянулись и другие посетители кабака, потом следующие и вот, Виктория тонула в овациях "Синей Лошади" Собственно настолько счастливой я её больше не видел. И уже выходя оттуда, далеко за полночь, я идя с ней рядом, отчетливо ощущал то счастье и тепло выходящее каждую секунду в пространство и наполняющего, казалось бы, каждого встреченного нам на пути.
  С тех пор к сожалению я больше не выходил в свет вместе с Викторией. Впрочем, и она, по её же словам, больше не приходила в Синюю Лошадь, мол прочитать пока нечего. Мол муза её не посетила пока. Я же пожимая тогда плечами, просто продолжал работать в мастерской. Музе было бы неплохо посетить и меня ибо ни одной картины за несколько недель я так и не нарисовал. Блеклые черновики карандашом и слегка глупо-невзрачные картины бытийства, то было вид на Фонтанку, эти же белые лодки, снующие туда сюда уже несколько недель и все те же солнечные блики, редкие в этих краях. Что тогда я вздыхал от безысходности, что сейчас.
  Сейчас также мой взгляд то и дело направлен на письмо из галереи Софьи Ивановны. Она просила как минимум 5 работ от меня, своего, как она выразилась, лучшего художника. Я бы с радостью, Софья Ивановна, но художник по приказу не может, впрочем я и просто не могу. Поверить сложно, но впервые мне настолько проблемно нарисовать хоть что-то. Хоть что-то необыкновенное, интересное и глубокое. Не пойду же я в галерею с черновиками или этим идиотскими белыми лодками...вот если бы...ох нет. Это не вариант.
  Я отложил в очередной, уже в 15 раз за утро, кисть и вытерев слегка вспотевший лоб, посмотрел на стены. На них были мои картины, не все конечно, но за последние 4 года уж точно. Не помню, как я начал рисовать. Мне всегда кажется...что родился я уже с кистью в зубах или даже в руках. Не помню даже кто учил меня, может я сам выучился? Впрочем каким же образом, скорее всего мой дед, да точно, дед мог и не такому научить, все что я знал в жизни, исключительно и только благодаря ему. Вся это глубина работ, весь смысл который я закладываю, жаль что сейчас я не могу просто прийти к деду и он направит меня на истинный путь, даст оплеуху и вернет на рельсы...Нет этого уже не выйдет.
  Что я вообще чувствую когда рисую? Даже не знаю как это объяснить, кажется, что нечего особо, но в моменты рисования наиболее сложных и крупных моих работ, ловил себя на мысли, что становится с каждой секундой работы спокойней и теплее на душе, я не воспаряю на небо, как говорят некоторые, скорее наоборот будто камни меня удерживают здесь на моем месте в мастерской, но тем не менее не смотря на эту несвободу, на эти камни, я все равно продолжаю писать картину...Удивительно. Мой товарищ учитель говорил, что возможно я просто не понимаю зачем я конкретно этим занимаюсь, поэтому ни я ни мой мозг не может отчетливо получить радость, эйфорию. Но на это я тогда лишь махнул рукой, не могу я так считать, ведь я прекрасно понимаю зачем я пишу...впрочем, да понимаю. Моя работа сродни работе поэта или писателя, исключительно созерцать мир и по своему описывать его, по своему выражать мнение о событиях и жизни. На это мой товарищ тогда лишь кивнул, сказав, что все мы, то есть творцы, говорим так, но когда нас пытаются расспросить конкретно, что мы сказали той или иной работой, то зачастую мы не может отчетливо объяснить все. Я в том числе. Последняя картина "Лимбо-франце" была написана мной ещё в Париже, когда я был там вместе с Викторией и Софьей Ивановной. Последняя уговорила меня приехать на местную выставку и выставить туда ряд моих лучших работ. Лучших естественно, по мнению самой Софии Ивановны. Но мне некуда было деваться, и я согласился, к тому же светили неплохие деньги, французы, уму непостижимо, платили всем участниками выставки, каждому, по довольно большой сумме. Так что я конечно же согласился, учитывая что тогда я был в примерно таком же бедственном, практически, безденежном положении. Виктории в Париже понравилось, она даже уговаривала меня остаться, но я отговорил её от глупой идеи. Я не могу жить где-то в другом месте, слишком чуждо мне там все.
  На выставке я познакомился с молодым парнем, он назвался мне Сальвадором, говорил довольно средне по-французски, примерно, как и я, поэтому возможно мы чуть лучше понимали друг друга. Он рассказал мне о некоторых текстах Фрейда, что прочитал совсем недавно, рассказывал о работе с неким господином Лоркой, именно господином, очень почтенно этот парень общался с людьми. Также рассказал о его родной Испании, о Мадриде, а сам с упоением слушал мой рассказ о Петрограде, противовестным и холодно-мокром городе. Тогда же он сказал, что не прочь был бы, посетить сей город, замечательно было бы с моей стороны показать там ему все. Тогда я согласился, впрочем, понимал, что не выйдет эта история. Сальвадор также рассмотрел мои картины, похвалил, сказал, что подобного до этого не видел. Тогда же он и пожал мне руку и я мельком заметил легкое подрагивание, но с кем не бывает, совсем ещё молодой парень, на самой влиятельной выставке, конечно, он слегка был испуган.
  Я снова погрузился в мысли, снова после воспоминания о пареньке по имени Сальвадор, я вспомнил и Париж. Монотонный город, вот каким мне показался он именно тогда. Виктория же напротив, кажется, написала там большинство своих стихов. Она даже сборник свой, под названием "Качели" выпустила именно в Париже. Помогла тогда наша мадам Софья, как её называл Пьер-французский друг моего галериста. Впрочем, может он был и больше чем друг, даже не удивлюсь тому, что они спали вместе. Уж очень своеобразно смотрел на Софью Пьер, да и она не далеко уходила. Все эти намеки жестами, покачивания головой, бровями. Глазами она впивалась все же в меня. Взгляд её был всегда мне неуютен, все же этот ястребиный, именно такой, взгляд вводил в испуг, несмотря на общую красоту Софии Ивановны. Она была высокая, статная женщина, но взгляд, взгляд пугал всех. Думаю и Пьера он пугал, даже когда он делил с ней одну постель. Впрочем, это не важно. Пьер...Пьер тогда и мне показал ряд авторов, новые французы как он их назвал. Немного неясно было, почему так, но я лишь кивал и рассматривал картины. Занимался тем, что нравится мне.
  
  ГЛАВА 2
  Наконец вспомнив, казалось что угодно, я отложил кисть окончательно, рабочий холст я просто оторвал и бросил на пол моей мастерской. Вздохнув и рассмотрев, сей беспорядок, я вышел оттуда. В гостиной сидела Виктория, в белых руках её лежал небольшой блокнот с карандашом. Девушка внимательно рассматривала лист бумаги, то и дело, вздыхая, отводя взгляд и заставляя этот взгляд блуждать по комнате. Видимо ищет вдохновение, муза покинула и её и меня, видимо провинились мы чем то.
  Заметив меня, Виктория улыбнулась и спросила:
  "Ты закончил работу или просто вышел...например ко мне, повидать свою жену?"
  "Не знаю....то есть, да повидать...и нет...я не закончил, впрочем я нечего и не начал. Не могу, позже схожу к Софии Ивановне, скажу, чтобы забыла на время обо мне, нет у меня подходящих ей работ."
  Виктория погрустнела и отложив блокнот на стол вытянула ко мне руки, приглашая видимо в свои девичьи объятья. Я естественно сел рядом и обнял её. Вот ведь, девушка действительно думает, что это исправит все проблемы. Объятья...ох, легче стало, но проблем это не решает. Странный ритуал влюбленных, перешедший по какой-то причине, в вечный житейский обиход. Виктория положила голову мне на плечо и сказала еле слышным голосом:
  "Я тоже не могу нечего написать...ни одной строчки...есть только...есть только одно 8сми стишье, нечего боле."
  Я погладил её по голове, прекрасно понимая о чем она, впрочем как утешить её. Муза покинула нас, и вернется черт знает когда, может в тот момент мы будем бесконечно бродяжничать и уже бессмысленно будет её возвращение, тем не менее Виктория может вернуться в библиотеку, у неё ещё будет спасенье, а его...его бедствующего художника она может и бросить, не хочу я портить её жизнь, молодая девушка не должна страдать из-за того, что меня покинуло вдохновение.
  "Решиться, как-нибудь это...придет муза..."
  "Постучит в дверь?"
  Я пожал плечами. Вряд ли она или он постучится в дверь. Вряд ли вообще такие материи стучаться, они или есть или нет, все остальное...все остальное скучное бытийство, с перерывами на полу-философские разговоры и развлечения.
  "Не думаю....придет в один момент и все. Будешь знать...нет, ты просто будешь понимать это и чувствовать."
  Виктория промолчала, но было ясно, что она обдумывает мои слова. Она всегда обдумывает их, кто бы, что ей не сказал. Любая критика её стихов, любая фраза в её адрес, неустанно за ней следует пауза в 10 секунд, когда Виктория мысленно готовит ответ. Хотелось бы научиться этому у неё, а не сразу говорить в лоб.
  "Знаешь...а ты все таки был прав тогда. Когда отговорил меня от полноценной жизни в Париже...я сейчас все внимательно обдумала ещё раз...я тогда просто поддалась чувствам...так там...там..."
  "Необыкновенно? Непривычно....чуждо там, ты возможно сейчас это почувствовала, но тогда...тогда да, ты прямо загорелась этим, впрочем....может зря я так, неделю мы могли бы там пробыть. Вместо пары дней."
  "Ты бы не выдержал...к тому же ты тогда нарисовал...как же её...м, подскажи?"
  "Лимбо-франсе? Да...Пьер тогда даже вспылил, увидев и картину и её название, каким образом я посмел противопоставить себя их идеалам, какой же я негодяй и все прочее...к тому же сказал насколько омерзительно выглядит картина, слишком ярко местами..."
  "Слишком странно другими, я помню его слова...ещё акцент такой был, но ты ведь на него не в обиде? Он письмо ведь прислал на прошлой недели, просил прощения, что вспылил, даже хотел бы видеть эту картину и тебя конечно же."
  "Да нет...я не обижен, может действительно резко я начал, я ведь небольшую статью сзади прицепил, рядом с названием. Возможно, он прочитал её и на её основе высказал свое французское недовольство."
  Виктория усмехнулась и сказала:
  "Странные мы для них наверно..."
  "Да, это как никогда точное определение....мы странные для них."
  Я посмотрел на шкаф, что стоял прямо напротив дивана и внимательно разглядывал корешки книг, освещаемые светом солнца. Половина из них подарки Тинякова, половина покупки все у того же. Интересно, где он сейчас? Не в Собаке ли?
  "Виктория, а почему ты перестала посещать Синюю Собаку? Раньше ты там бывала почти каждый вечер пятницы, а после совместного похода, ты точно перестала туда ходить."
  Виктория подняла голову и внимательно посмотрела на меня, а потом будто бы нечего такого тут и не было сказала:
  "Я поняла, что там не моя публика...да и вообще моей нигде нет. Может только ты...правда ты нечего в этом не понимаешь."
  "Я? Ну да....я не понимаю. Прочитай Степану, он как никак лучше всех все это понимает, здравую критику даст."
  "Его критика скучна, к тому же когда читаешь ему, он все намеривается перебить, расспрашивает все, какой катрен тут, какой тут...я просто пишу, откуда я знаю о чем он?"
  "Ну вот, сама не все знаешь."
  Виктория хихикнула и вернула голову на мое плечо. Так мы и просидели остаток утра, вплоть до 12 часов.
  В 12 часов Виктория отлипла от меня и вернулась к написанию стихов, я же быстро одевшись направился в сторону салона Софии Ивановны, дабы наконец сказать ей, что нечего у меня нет из работ. И она может нечего не ждать....по крайней мере, в данный период.
  Петербург встретил меня привычным ветром, пронизывающим до костей, запахом воды, а также вездесущими и довольно шумными компаниями, видимо 12 часов было как раз тем временем, когда организму уж очень хотелось, желалось и далее по списку, спирта.
  Вдали я даже заметил одно знакомое лицо, вроде бы звали его Семёном Евгеньевичем, но для большинства он лишь Семён странствующий бездомный-философ. Некогда он даже преподавал философию в институте, но пьянство привело его на пропасть человеческой жизни, прямо к краю-бедности и бродяжничеству. Вроде бы у него были дети и даже женушка, но последняя переписав на себя квартиру, выгнала оттуда уже изрядно пьющего Семёна и осталась жить там с детьми, насколько мне известно, она даже замену нашла Семёну и даже не одну.
  Поравнявшись с философом, я поприветствовал его, Семён ответил взаимностью:
  "Здравствуйте Франц Дмитрич, как будете?"
  "Вполне себе, в плане здоровья. Довольно паршиво в плане творчества. Потерял я музу, потерял я вдохновенье."
  "О, понимаю вас, был у меня один ученик. Талантливый мальчишка, но тихий очень. Играл ещё на пианино...то есть фортепьяно конечно. Играл собственные мелодии, сочинял их ночами и приходил с утра, в фойе института стоял как раз он, черный музыкальный инструмент и мальчишка играл на нем. Все радовались, внимательно слушали его, а потом он перестал играть...потерял говорил музу, прямо как вы Франц Дмитрич, пил нещадно, исключили его даже, думал я тогда что снова играть будет, пройдя через такое, но нет, он так и не вернулся к инструменту. Война началась, его призвали...как потом узнавал, погиб он там..."
  "Могу только слова сочувствия отправить...в небо наверно."
  "Да...будет вам Франц Дмитрич...потери такие каждый день проходят. Устанете молиться и сочувствовать, знаете, что могу посоветовать...сходите куда-нибудь в парк, почитайте книгу какую-нибудь и может...и может, получите свое вдохновение."
  "Думаю такое меня не спасет, Семён Евгеньевич, тут нужна другая встряска...но спасибо за совет. Вы сейчас куда направляетесь?"
  "Ну не домой уж, сынок...в Синюю Лошадь пойду, там говорят сегодня будет выступать Тиняков, слышал бы ты его, интересный парень...местами нагловат, конечно, местами очень груб, но какая же глубина."
  "Да,доводилось слышать, интересный парень, да и человек хороший. Много мне помогал."
  "Вот, Франц Дмитрич, держитесь таких...они приведут наше общество к счастью и процветанию, меж насилия, ада и содомии."
  "Конечно...к этому мы уже давно идем."
  "Давно, Франц Дмитрич, давно...ну ладно, прощайте, я пожалуй пойду."
  Я понимающе кивнул и пожав руку Семёну продолжил свой путь к салону Софии Ивановны. То и дело вспоминая слегка оборванного и постаревшего Семёна. В прошлую встречу, мне казалось, что он не настолько стар.
  Наконец предо мной предстало здание салона "Небесные Верблюжата" Софьи Ивановны, название её было взята со сборника одной поэтессы, конечно же с разрешение оной. Неплохое и просторное помещение было. Но самое главное, лично для меня например, там дышалось. Именно так, дышалось...дышалось там легко, будто бы самый чистый воздух был именно в этой галерее. Софья Ивановна говорила мол, она просто использует своеобразные духи, и европейскую уборку...она говорила именно европэйскую, с ударением на букву е в середине слова, которую она все равно произносила странно, выговаривая скорее букву э, чем букву е. Я всегда замечал странный акцент на некоторых словах, произносимых Софией, но никогда не акцентировал внимание на этом, может она из Европы перебралась к нам, поэтому ещё не все слова выговаривает правильно. Впрочем она даже Пьера в Париже называла не иначе как Пьэре. Что немного коробило мой слух, и было слегка непонятно самому Пьеру.
  Я зашёл внутрь галереи. Она встретила меня привычным невероятно чистым воздухом, запахом...запахом схожим с парижским, а также рядами различных картин, стоящих на территории всего помещения. Вдали почти у самого окна стояло две женщины. Софья Ивановна и ещё одна, не знакомая мне. Высокая, с длинными лоснящимися волосами, собранными в пучок, в черном платье, таком же черном пальто и легкой шляпке. Она стояла и что-то обсуждала с хозяйкой этих мест.
  Я подошёл к женщинам, Софья быстро заметив меня, расплылась в улыбке и показывая рукой на меня сказала незнакомке:
  "А это Анна Александровна, наш самый лучший хьюдожник, Фрэнц Дмитревич. Его отец был из немцев, вы говорили, что у вас также есть там родственники, может, будет лучше найти общий язык." Снова исковеркав мое имя, сказала София.
  Я почтительно поклонился и поцеловал протянутую руку Анны Александровны, рука её была холодна, пальцы длинны и белы, на одном из них было надето кольцо, своеобразного вида, будто бы птица схватила добычу...откуда же. Анна Александровна убрала руку и я снова встал во весь рост. Тем не менее, все равно был ниже Анны Александровны, дама была уж очень высока, бледна и худа. Откуда же только прибыла столь странная женщина. Точно не из наших краев. Я всех художников Петербурга знал. Анну же выдел впервые.
  "Фрэнц, Анна как раз прибыла к нам из Москвы, узнавала про местных хьюдожников. Хотела также свои работы выставить у нас в галереи. Как ты на это смотришь?"
  Она спрашивает меня? С чего бы это...какая уж ей, хозяйке разница? Странная она какая то, впрочем, у меня все равно нет новых работ, пусть тогда Анна Александровна и выставляется...но где её работы?
  "А простите, сами работы то где?"
  "Их привезут сегодня вечером" томным голосом сказала Анна Александровна и внимательно посмотрела на меня. Опять этот взгляд...неужели они все такие? Виктория ведь не такая. Почему же тут...Впрочем неважно.
  "Ох, тогда смотрю на это просто прекрасно, выставляйте, у меня как раз нет практически нечего, это даст мне время."
  Софья Ивановна удивилась, но, все же взяв себя в руки сказала:
  "Неужели ты вообще нечего не написал? Как же так?"
  "Есть ряд черновиков...и одна паршивая работа, но мне просто стыдно будет выставлять её. Так что...дорогу новым авторам наверно."
  На лице Анны Александровны проиграла слегка заметная усмешка, скулы её казалось, лишь на секунду дернулись, лишь на секунду она показала зубы, показала свою человечность что ли. Слишком она выделялась даже на фоне Софьи Ивановны, женщины, которая казалось бы тоже была не с нашей планеты, конечно в хорошем смысле.
  Софья снова нарушила тишину:
  "Значит, ты и пришел сюда за этим? Сказать, что нечего не написаль?"
  Я кивнул и внимательно посмотрел прямо в глаза владелице галереи. Да она была слегка озлобленна, но в большей степени конечно возбуждена. Новый автор пришел в её галерею, работы везут из самой Москвы, к тому же автор женщина, да ещё и какая. Уж не знаю, но смотрит Софья на Анну Александровну очень странно. Она так на Пьера смотрела....неужели? Да ну...это совсем уже бред.
  Отбросив странные мысли касающиеся сексуальных предпочтений своего галлериста я медленно начал обходить саму галерею, рассматривая каждую работу. Остановился я около работы "Пейзаж с Церковью" как гласила надпись на ярлычке. Автор некий Даниэль Россинэ
  Вполне себе неплохая работа. Видно, что автор молодой, контуры зданий выполнены небрежно, но и вся работа написана на принципах авангардизма. В целом передавалось ощущение. Казалось, я даже слышал звон колокола, казалось, слышал шелест листьев, леса находящегося рядом и шум толпы городских или даже деревенских жителей, идущих по своим делам. Глубина тут была невероятная. Я отошёл чуть дальше и заметил другую работу. Супрематизм, который уже порядком надоел мне, неожиданно заинтересовал. Скорее не видом, а чем именно это было. Автор использовал...пряжу? Я потянулся рукой, но Софья видимо заметила мой здоровый интерес к этому полотну и громко сказала:
  "Фрэнц, только не трогай...Это действительно мулине. Не только красками эдине. Вышивка практически."
  Ага. Значит, не потерял я ещё умения. Могу понять, где что, может и музу я не потерял. Ярлык над работой указывал: Нина Генке. Опять же имя, к моему великому сожалению, было мне не знакомо. Я ещё раз посмотрел на композицию. Ввиду того, что оно было выполнено тканью, все это стало куда объемней, подчеркнутей, живее. Ребристость ткани все же. Супрематизм я думаю это и красит. Не только Победой над солнцем ведь живем. Невероятно красиво можно делать и подобное.
  Я отошёл от полотна и заметил, что Анна Александровна стоит рядом с картиной довольно приземленного вида. Ярлык гласил: Елена Генриховна Гуро "Олень" Посмотрев на эту работу я понял, что именно этот человек подарил название данному салону. Я повернулся к Софии и спросил:
  "Софии Ивановна, а это и есть та самая поэтесса, подарившая вам название салона?"
  "Да, Фрэнц...Елэна была хорошим человеком, для меня великим...поэтом. Хьюдожницей она была такой же замечательной. Она умерла в 1913, тьяжелая болезнь. Бедная девушка. Во время болезни она отправила мне ряд своих работ, так что теперь...теперь они хранятся у меня."
  Анна Александровна спросила:
  "А есть ли ещё работы Елены Генриховны? Здесь, я имею ввиду."
  "Да, пара её работ стоит у окна, вот." Софья указала на ряд картин стоящих у одного из окон, прямо рядом с колонной, подпирающей потолок помещения.
  "Ещё несколько работ лежит на складе мастэрской. В закрытом виде. Хочу сохранить их."
  Анна Александровна прошла плавно, будто бы летя по помещению и встала напротив очередной работы. Я же продолжал рассматривать соседствующие работы. Рядом находилась работа Ермолаевой под названием "Натурщик" С Верой я общался лишь однажды, тем не менее, мог спокойно сказать, что эту женщину знал. Последнее время я не встречал её. Как и всех ребят из УНОВИСА. Возможно она по-прежнему в Витебске, а может и нет. Слева от работы Гуро стояла ещё одна интересная работа, хоть супрематизм мне не нравился и лишь, как я считаю, отягощает творчество, некоторые работы очень интересны. Слева находилась супрематическо-кубическая работа "Человек+воздух+пространство" за авторством, как гласил ярлычок- Любови Поповой.
  Большая работа. Пугающая я бы сказал, но интересная, пусть и абсолютно не в моем жанре, пусть...впрочем откуда же...откуда же я взял эту свою жанровую принадлежность? Откуда? Я может и так могу. Может я с Малевичем ещё поработать успею? Все может быть.
  Я снова отошёл от полотна и повернул голову на входную дверь, в галерею пришли очередные псевдо-эстеты, в сюртуках и шляпах, тем не менее, даже с такого расстояния было видно, а тем более чувствовалось носом, что эстеты наши, беспробудно пьяны. Анна Александровна быстро прошла мимо Софьи, направившейся к гостям, аккуратно попрощалась со мной, положив свою холодную руку мне на плечо и таким же аккуратным, тихим, будто бы ветреным шагом вышла из галереи. Я вздохнул, попрощался с Софьей и вышел следом. Но на улице, шумной и пропахшей казалось бы в пьяницах уже абсолютно полностью я не встретил незнакомку из Москвы. Анна Александровна видимо настолько быстро передвигалась.
  
  ГЛАВА 3
  Вернувшись домой, я заметил, что в прихожей висит пальто моего товарища Степана. Из гостиной же доносился шум разговора. Виктория о чем-то спорила с непробиваемым Степаном. Глаз мой зацепился о неожиданно появившийся топор. Откуда он? Может Степан принес...впрочем ладно уж.
  Я прошёл в гостиную.
  "Нет...вы не понимаете Виктория...я ведь не...я говорил о исключительности поэтического языка, вы не Маяковский и не Хлебников...вы Виктория и пишите, как Виктория...ох" заметив меня он протянул мне руку и крепко пожал, я сел рядом с Викторией, надувшей губы.
  "Нет, ну ты только посмотри, он сидит и критикует меня. А сказал, прочитай ему, он разбирается."
  "А чего ты хотела. Пишешь что либо, жди кого либо, критикующего это."
  Степан поднял с пола сумку и вытащил оттуда, какую-то небольшую коробочку. Протянув её мне, он кивнул, намекая, что её следует открыть. Я открыл коробку, и предо мной предстала литографическая табличка. На ней лежала небольшая бумажка, на коей было написано аккуратным, пусть и слегка размашистым женским почерком:
  "Францу Дмитриевичу от Натальи Гончаровой. Пересвет и Ослябя"
  "О, спасибо, я уж думал, не сможешь попасть к ней."
  Степан усмехнулся и сказал:
  "Нечего страшного, я был у Ларионова, а Гончарова оставила эту работу для тебя. Он мне её передал, а я уже тебе. Все равно мне было по пути. Виктория ведь позвала...на чтения стихов."
  "На чтение и слушанье, а не на бесконечное перебивание."
  "Так ладно...успокойтесь, Виктория прочитай свою работу. Это что-то новое?"
  "Да...как только ты ушел...пришло в голову пара строчек...в итоге дописала. А ПОТОМ ПРИШЕЛ ОН!"
  Виктория с легким, девичьим гневом указывала пальцем на испуганного Степана, тот лишь развел руками:
  "Ладно, плохой слушатель я, каюсь...прочитай ещё раз. Ни слова не скажу."
  Я кивнул Виктории и она, ещё раз посмотрев на Степана, а после на меня, удостоверилась, что мы не шутим.
  Она прокашлялась, а потом начала читать с блокнота:
  
  Грусти полные глаза
  Проводили дни и ночи
  В четырех пустых стенах
  Жили там наощупь
  
  Впереди шла жизнь в нарядах
  Громко крича и смеясь
  Ну а мне в оконных рамах
  Оставалось наблюдать
  
  Вот на площади людишки
  Полные улыбок лица
  Пьяницы и дети вместе
  Радуются жизни
  
  Ну а я сошла с ума
  Кричу я на эти стены
  На кой черт мать родила
  На кой черт нужны сирены
  
  Крику я, надорвалась
  Потеряла голос
  Но внутри меня кричит
  Адский демон-Морок....
  
  Виктория закончила читать и снова, менее воодушевленно посмотрела на нас со Степаном. Последний слегка кривился, но все же нечего не сказал, я же, как уже не раз было говорено, нечего не понимающий в этом, просто сказал:
  "Вполне себе, мне нравится. Уж не знаю, как тебе Степан. Вижу что кривишься, тем не менее, слушать это все же приятно."
  "Знаете...я лучше Тинякова послушал бы...без обид Виктория, но..."
  "НО?" Виктория начала, кажется злиться по-настоящему. Поэтому Степан решил и ретироваться и сгладить обстановку.
  "Знаешь...ты можешь и лучше написать...наверно. Не лучшее произведение из твоих...вот. Ну а мне пора идти. Давай Франц, до свидания...и вам Виктория, конечно же...успехов в поэзии."
  Степан встал и взяв свою сумку направился в прихожую, я конечно же последовал за ним, там он успел мне сказать:
  "Неплохая работа у неё...ритм бы ещё держала и вообще круто было. Мне кажется выход из комфортных условий для неё лучше, она пишет быстрее и талантливей. Прямо как ты Франц...так что давай. Удачи вам."
  Сказал Степан и вышел из квартиры. Топор при этом продолжал стоять на своем новом месте. Значит не его... Я закрыл дверь и вспомнил встречу с Анной Александровной из галереи, а после мне пришла гениальная идея. Я отчетливо видел картину, которую нарисую я...это будет портрет Анны Александровны...точно, она такая...такая мистически-притягательная, наиболее подходящий образ для меня, для моих картин...добавить туда супрематизм и будет...ох будет просто невероятно. Я восторженно и с улыбкой на лице прошёл в гостиную и сказал:
  "Мне пришла невероятная мысль в голову. Я работать!"
  После этого я открыл дверь и сел за привычное место, взяв новый холст, я принялся за работу.
  Работа непривычно шла быстро. Прямо как уже смотря на готовую работу, я переписывал слой за слоем, нанося краску, мешая краску и продолжая писать эту картину. В голове мелькала то уже готовая картина, то наоборот натурщица Анна Александровна, с длинными белыми и холодными пальцами охватывающими меня, с каждой секундой образ Анны все более развязный, всплывал в моей голове, в какой то момент я даже на картине начал изображать Анну Александровну в исключительно нагом виде. Что впрочем только шло на пользу данной работе. То и дело проклиная себя за слишком откровенное и проникновенное отношение к Анне Александровне я все же продолжал изображать её. Я бы даже сказал я начал изображать музу. Именно она и есть муза. Именно она постучала в дверь, окно, мое сердце и разум. Именно она вернула мне возможность рисовать, хотя казалось бы уже несколько месяцев я нечего не делал. Её образ не выходил из моей головы, вот она, обнимает меня, я полностью в её власти, невероятно откровенные сцены, происходили в моем воспаленном и восторженном мозгу, я проклинал себя, но нечего поделать с этим не мог, работа шла, а образ...образ был нужен.
  Через несколько часов работа была готова. Предо мной предстала картина, пока не имевшая названия, пусть разум и хотел назвать её исключительно просто- Анна. На картине была представлена абсолютно голая Анна Александровна, властно сидящая на черном с позолотой троне, под ногами её, белыми и настолько же холодными как руки её, лежали её подданные, лица большинства были пусты и не выражали нечего, но один из подданных по правую руку, был частично списан...ох господи с меня самого, все то же странное и задумчивое лицо, все та же смешная бородка, да это точно я. Смотрю и вожделею свою обнаженную Афину, рассматривая каждый сантиметр её тела, задерживая взгляд на особо интересных местах. В правой руке Анны лежит небольшой шар, я посчитал что использование Державы наиболее оправдано в сей картине, ведь на ней дама эдакая царица, так что иначе и быть не может, в левой руке не было скипитра, там был серп, ржавый на конце, он представлял собой невозможность жизни крестьян в условиях царского быта, в условиях сумасшедшей богемы. С рукоятки серпа капала кровь, прямо на лоснящуюся молодую кожу Анны, капли слизывал с её ног один из подданных. Лицо Анны было направлено прямо на зрителя и с вожделением и наглостью смотрело на ощеломленного зрителя, в данный момент именно на меня. Картина ещё не высохла и краской пахло очень сильно, но мне, в моем слегка затуманенном разуме запах этот был сродни запаху самой Анны Александровны. Запах французских духов, их я хотел было купить Виктории, но думаю, ей бы они не подошли. Анна выделялась на картине, нарисованной в максимально реалистичном виде она опиралась на подданных, написанных в жанре кубизма, позади неё, вместо солнца и луны висели супрематические кресты. Возможно, крестами этими следовало бы закрыть интимные зоны Анны, но все же это было бы лишним актом страшнейшей цензуры, помешавшей этой картине стать столь прекрасной.
  Я отошёл от полотна и вздохнул. Из головы по-прежнему не уходил образ обнаженной Анны Александровны, но теперь он казалось, становился все туманней и туманней. Она видимо уходила, куда-то глубже в мое подсознание и уже не давала знать о себе столь явно и нагло. Хотя я по прежнему боялся, что вспыхнет она в разуме, схватив за горло своими руками и смотря мне прямо в глаза своим пугающе-горящим взором.
  Я вышел из мастерской предварительно закрыв её на ключ. Виктория посмотрела на меня, я явно выглядел странно. Волосы наверняка во все стороны, весь в краске, а взгляд наверняка бегал по всей гостиной, не имея возможности, остановится на чем-то конкретном.
  "Что случилось, Франц?"
  "Все в порядке...я...я дописал работу. Но пожалуй пока её...ей...пусть пока высохнет, и постоит...может это и не совсем то, что я хотел...что следовало написать."
  "Хорошо....конечно...знаешь, я тут подумала. И я хочу пойти сегодня, а точнее уже совсем скоро в Синюю Лошадь. Прочитаю стихи там."
  "Отличная идея, я пойду с тобой."
  Виктория удивилась: "Как это? Тебе ведь не нравится там?"
  "Знаешь, иногда я сам себе поражаюсь...сегодня такой день, когда я понимаю, что...что с тобой мне нужно проводить больше времени, а в Синей Лошади будет Тиняков...спасти бы его от пьянства."
  "Хочешь статья ангелом спасителем для него?"
  "Скорее простым товарищем, помочь ему, взамен на то количество помощи оказанной им для меня...столько всего сделано. Я пока пойду и смою краску. Потом...потом идем в Синюю Лошадь."
  Виктория кивнула и положив блокнот на столик направилась в сторону спальни. Я же быстрым шагом направился к рукомойнику. В голове то и дело вспыхивала Анна...ведьма.
  До "Синей Собаки" мы шли в тишине. Я сосредоточенный лишь на своих мыслях. На то и дело всплывающей Анне Александровне, на картине, на супрематизме, в конце концов, к которому я неожиданно пришел. Виктория шла рядом и была в раздумьях, правильно ли она поступает, что снова идет в обитель алкоголиков и тунеядцев, где каждый лишь пьет и плевать хотел на читающих со сцены. Тем не менее, публику она эту любила. Хлопали они активно, в строчки не вслушивались, замечательно. Что ещё нужно молодому поэту в перестроечной стране? Подобной публики и более нечего.
  Около "Синей Собаки" стояло несколько полицейских, они о чем то громко шутили, то и дело, кидая взгляды на выходящих и заходящих в кабак. Нас с Викторией они проводили удивленными взглядами, видимо не ожидая, что в подобные заведения ходят такие как мы. Спустившись в подвал "Синей Собаки" я сразу же наткнулся на местного бармена Фёдора. Тот остановил нас руками и сказал:
  "Стойте, Франц Дмитрич...сегодня у нас аншлаг прям...и вы сюда же."
  "Что там такое?"
  "Сегодня Тиняков выступает...говорит у него, хех, новая программа."
  "Удивительное рядом. Ну, нас то можно пропустить?"
  "Куда вас тут посадить то...да и поставить негде, смотрите как набежали."
  Действительно внутри "Синей Собаке" яблоку было негде упасть, вокруг Тинякова что стоял на местной сцене была огромная гурьба народу. Удивившись, сей странной ситуации, я все же сказал Фёдору:
  "Знаешь, Викторию бы хоть пропустить, она все же выступить хотела. Я то ладно и тут постою."
  "Кхм...да ладно, заходите оба, но простите, что места так мало. В "Синей Собаке" сроду столько народу не набивалось. Как бы потолок не рухнул."
  "А может?"
  "В такие моменты даже бог может вернуться, не то, что потолок упадет."
  "А ежели бог придет, его-то пустите?"
  "А куда я денусь, конечно, пущу, на него у меня нет запрета. К тому же пущай его не пущай, все равно ведь придет."
  Я кивнул Фёдору и вместе с Викторией протиснулся в кабак. Тиняков стоял на сцене, бесконечно что-то декламировал, но наконец, опустошив бутылку спирту, куда тут без него, начал читать:
  
  Радости нет границ,
  Солнце смеётся гурьбой,
  Рыбы и много птиц,
  С песней летают за мной,
  Вместе в чудесном саду...
  Zu-Dwa играет в лапту...
  
  На манер песни исполнял это Тиняков и заканчивал он исполнение повтором странного слова Zu-Dwa раз 5 повторил его, оттягивая слога и там и тут. Толпа скандировала и хлопала пьяному книготорговцу-поэту и требовала ещё, Тиняков кивнул, казалось скорее самому себе, нежели толпе, начал прочтение следующей работы:
  
  Грязный и вечно пьяный, с оскалом вместо улыбки
  Он шёл по улицам разным,набитыми людишками со взором пылким
  Со стихами в кармане, за пазухой и в руках
  Он весь был усеян стихами, стихи для него аки иконостас
  Но он не верит в бога, он лишь пьет и дерется
  Поэт посланник библиотек, его туда вознесут после смерти
  Поэт это социальный класс, забитый носками капитализма
  Уничтоженный полностью,изжаренный словно крыс и
  Ползет он все дальше по миру, таща за собой стихи
  Талант не пропьешь, но жизнь таланта можно лишить...
  
  И снова толпа с хохотом, криками поддержала чтеца, тот лишь манерно поклонился и вздохнув, прочитал ещё одну работу:
  
  Внутри одна боль
  Позади потерянный век
  Одна поганая хворь
  Убила толпу человек
  
  Они лежат в гробиках
  Мило улыбаются мне
  Намекая что они ушли
  И все расхлябывать мне
  
  Я проклинаю каждого мертвеца
  Проходящего мимо
  Плюю в его сгнивший глаз
  Попиная библию лихо
  
  Я не верю в жизнь после смерти
  Я не верю в вашего бога
  Я хочу умереть и с ними
  Отправится в пустоту, убогим...
  
  Тиняков закончил и гром аплодисментов снова начал отскакивать от стен, потолка, деревянных столиков сдвинутых ближе к стенам, дабы уместить больше людей. Сцена была прямо молитвенным местом будто бы для Тинякова, он действительно читал свои странные молитвы оттуда, нам, своим странным слушателям, внимателям истины.
  Тиняков выпил ещё одну бутылку и уже совсем не мог ворочать языком, шатаясь на сцене он манерно кланялся, строил рожи и то и дело матерился на людей. Правда их будто бы устраивала эта ситуация и даже нравилось это им. Эдакий театр абсурда длился несколько минут.
  В какой-то момент Тиняков упал за сцену и его по руки вынесли из кабака. Поэт-книготорговец пал храбрым и вдрызг пьяным. Несколько людей устремились за мессией, но основной костяк народу все так же стоял в Синей Собаке. Виктория вышла на сцену, люди устремили взгляд уже на новое лицо, к тому же более простой взгляд, житейский и понимающий. Будто чувствовали, что сейчас будет нечто иное, нежели пьяные бредни Тинякова.
  Виктория прокашлялась и медленно начала читать:
  
  Пустые взоры, людей вокруг
  Не пугают меня давно
  Я не боюсь отказа
  Я не боюсь никого
  
  Книги все прочитаны
  Про счастье уже можно забыть
  Я стихи то пишу лишь для того
  Чтобы отсюда уплыть
  
  Все мы любим стихи
  Все мы любим прозу
  Но чего добились мы
  Этой странной любовью
  
  Маяковский умер быстро
  Гумилёва расстреляли
  Пастернак уже не пишет
  А Кручёных не пылает
  
  Все забыли наших предков
  Все забыли свой язык
  Где то в центре на тех ветках
  Все сонеты и стихи...
  
  Глубокое и проникновенное произведение вызвало аплодисменты у местного населения, я же встал чуть поодаль, дабы успокоить мысли. Встал я рядом с Фёдором угрюмо посматривающего на дверь кабака. Неожиданно для меня, для Фёдора да и наверно для каждого присутствующего было то, что дверь со скрипом открылась в помещение Синей Собаки вошла Анна Александровна. Удивительно медленно девушка вплыла и с той же мистичностью, рассмотрев убранство Синей Собаки из под своей шляпы, она, видимо заметив меня, поплыла уже в мою сторону.
  Я сглотнул, не могу сказать из-за чего конкретно, может мне, просто было, стыдно находится с этой дамой рядом, может просто ввиду её странного вида, странных манер и всего прочего. Она встала рядом со мной и Фёдором. Владелец трактира и бармен медленно спросил:
  "Кхм...Милая дама, не позволите ли узнать, с какой целью вы прибыли сюда?"
  "Милая дама прибыла сюда чтобы увидеть представление, поговаривали, что какой то поэт Тиняков выступает. Это тот самый?"
  "К сожалению, заверяю вас, что Тиняков уже покинул сие место, в беспамятстве, сейчас стихи читает эта достопочтенная дама, жена вот...Франца Дмитрича." Фёдор всячески изворачивал свой язык, дабы звучать наиболее лебезяще. Анна Александровна конечно это прекрасно понимала и обратилась ко мне:
  "Франц Дмитреевич, а вы сюда часто захаживаете?"
  "Я бы так не сказал...был всего 2 раза. Один раз с женой. Сейчас уже третий, не совсем по духу мне это место."
  "Я попрошу"
  "Фёдор, не обессудьте, просто факт, какой народ, такие и мысли."
  Анна Александровна снова усмехнулась своей хищнической улыбкой, снова промелькнула она всего на секунду и лицо дамы снова стало стоически спокойным, даже слегка нагловатым.
  "А стихи хорошие ваша жена читает. Но местной публике она будет непонятна...непостижима."
  Виктория уже снова начала читать, но сосредоточится на стихах жены я не мог, то и дело поглядывая на Анну Александровну стоящую прямо рядом со мной, то и дело в голове вспыхивал её обнаженный образ, обнаженный я и наши объятья...нет, нужно выбросить это из головы. Тишину нарушила снова Анна Александровна:
  "Знаете...Франц Дмитреевич, картины уже прибыли, но пока только в мою Петербургскую квартиру, если вы желаете посмотреть на них...сегодня, то можете проводить меня до дома. Я вам все покажу."
  Фёдор внимательно посмотрел на меня, а после на Анну, покрутив свой ус, он усмехнулся. Я чуть не провалился сквозь землю, но чёрт...я ведь понимаю, что картины эти хочется увидеть...может даже стоит сразу сказать о своей работе Анне...как никак она, же там изображена. Я задумался на миг, но посмотрев на Викторию, абсолютно улыбающуюся на сцене, как она читала стихи, я все же решил уйти с Анной. Но для начала предупредил Фёдора, чтобы именно он проводил Викторию. Фёдор кивнул мне и снова внимательно рассматривал наполненный людьми подвал.
  Я повернулся к Анне Александровне, она исподлобья смотрела на меня своим пространным взглядом:
  "Да...Я пожалуй согласен посмотреть на ваши работы, Анна Александр..."
  "Можно просто Анна...к чему эта официальность, я ведь могу звать вас просто Франц."
  Я кивнул ей и вслед за ней покинул пропитое и шумное место под названием "Синяя Собака"
  
  ГЛАВА 4
  Вместе с Анной я подходил к довольно красивому дому, что стоит по адресу Съездовая 17, рядом с парадной сидел бродяжьего вида мальчик, с пустыми, практически серыми глазами. Он протянул к подходящим нам свою грязную от пыли и сажи руку. Анна быстро бросила ему 5 копеек, я повторил за ней и мы прошли внутрь.
  Анна поднялась на третий этаж и открыла дверь, приглашая меня зайти первым. Нервно вздрогнув, я все же прошёл в квартиру. Следом прошла Анна, закрыв на замок дверь. Я быстро повесил пальто на крючок. Собираясь, было снять обувь, Анна остановила меня:
  "Нет...Франц, проходите в обуви, в одной из комнат снят пол, пыль по всей квартире, так что, лучше ходите в обуви."
  Я кивнул и прошёл в гостиную. Она встретила меня довольно серой обстановкой. Не бедственной, а именно серой. Шкаф, наполненный книгами, темно коричневого цвета, серые стены со странной лепниной выше к потолку, несколько кофейных столиков, на один из них была поставлена небольшая картина, с подписью Анны Александровны.
  Она, заметив мой интерес, сказала:
  "Это одна из последних, написала её в Москве, будете?" Спросила она указывая на бутылку виски, стоящую на столике близ дивана. Я отрицательно покачал головой:
  "Нет, уж простите, я уже несколько лет не пью. На меня это дурно влияет."
  "А на кого это влияет хорошо? У каждого свои понятия, что есть дурно, а что нет. Каждый выбирает свои грани."
  "Я уже выбрал свои..."
  "Так ли ты в этом уверен, Франц?"
  "Не на все 100 конечно, но с алкоголем точно все решено."
  Анна пожала плечами и налила себе наполовину стакана виски, сев на диван она внимательно смотрела на меня. Чего она хочет? Я ведь пришёл картины смотреть, неужели она хочет тут меня промурыжить ещё несколько часов...пока образы не станут реальностью...стоп, не о том думаю.
  Я сел напротив неё в небольшое кресло и продолжил осмотр уже без того осмотренной гостиной.
  "Не слишком ли здесь все просто обставлено?"
  "Просто? Может быть, я здесь долгое время не жила, к тому же в одной из комнат ремонт...я знаете в Москве больше времени провела. Петроград это мое детство, нежели юность. Но картины писать я начала именно здесь."
  "А в каком возрасте?"
  Анна удивилась, но все же ответила:
  "Хм...насколько припоминаю, мне тогда было 10 лет...да 10 лет. Тогда я начала интересоваться искусством. Отец водил меня в театр."
  "Значит с детства в искусстве?"
  "Да. Именно так. Я даже вышла замуж за художника...правда...правда, строго между нами конечно, Франц...он бездарен. Человек рисует авангардные наклейки, жвачку для большинства, никакого искусства, никого чувства, нечего среди его работ нет. Лишь мерзкое ощущение обывателя."
  "Но сейчас такое время. Мы идем куда то...куда то дальше, как в жизни, так и в искусстве, ещё пару лет назад нам казалось, что вот...нечего не изменится, ещё маленьким ребёнком я с матерью ходил, читал с упоением Гаршина. А теперь у нас вездесущий сюрреализм, как в творчестве, так и в душах и в людях."
  "Я соглашусь...просто это тяготит. Это не совсем то что мне нравится. Это не искусство, мой бездарный муженёк нечего интересней супрематического коллажа Малевича не видел. Для него Брейгель или Моне просто фамилии людей, это для него не художники, можешь ли представить такое, Франц?"
  "Могу, отчего же не могу...вполне себе. Но это проблема всех нас. Рано или поздно придем к этому все. Все будем кресты рисовать, с кубами и квадратами...восторгаться и трепетать."
  "Я не хочу этого...я не хочу этого видеть...я ужасная жена, но муж мой...муж мой бездарный неудачник, прикрываясь авангардом, не зарабатывал, ни копейки, объясняя тем что он это ИСКУССТВО, что им нельзя заработать...ха, идиот даже не умеет завязывать галстук...как только в петлю полезет."
  Анна уже порядком опьянела, хотя казалось бы стакан виски...даже пол стакана. Тем не менее, дама, сидящая напротив меня на диване, начала аккуратно расстегивать платье. Что она делает, мать вашу. Под черным платьем, что бы вы думали, было такого же цвета белье. Дама видимо очень уж любит черный цвет. Обожает его прямо таки.
  Внутри затрепетало сердце, а потом в голове снова всплывали образы обнаженной Анны, только теперь они сочетались с действительно раздевающейся женщиной, прямо передо мной. В глазах начинало двоиться, справа была реальная Анна, уже окончательно снявшая платье и начинавшая расстегивать лифчик, слева же находилась та, обнаженная уже, королева, похитившая сердце мое, под ней все так же лежали её преданные слуги, облизывали ей ноги и с оскалом смотрели на обнаженные груди. Я понимал, что примерно также, возможно, даже ещё более зверинее, смотрел на обнажающуюся предо мной живую, настоящую и веющую теплом Анну.
  Она стянула с себя нижнее белье, лифчик упал на пол, медленными шагами, полностью обнаженная Анна направлялась ко мне, я с испугом, стыдом и наслаждением рассматривал голое тело, приблизившись окончательно, она села на мои колени и лицо её находилось прямо передо мной. От неё пахло...ох, от неё пахло смесью французских духов, виски, а также неким...просто невероятным, непередаваемым запахом женщины. Я нечего не понимал, просто сидел и вжимался к кресло, Анна же все ближе придвигалась ко мне, её руки тщетно пытались, развязать шнурок сюртука, пытались стянуть штаны, глаза, выражавшие лишь огненное желание первобытного совокупления смотрели на меня, я заворожено и испуганно, казалось даже пытался пятиться, но, тем не менее, нечего уже невозможно было поделать. Её холодные губы коснулись моих и её язык проник в мой рот, я ответил на поцелуй, мои руки сами начали обвивать её тело, правая рука конечно же начала инстинктивные и иррациональные для меня прикосновения к груди, вторая рука сходила все ниже с талии в сторону промежности Анны. Она на секунду оторвалась от меня, вдыхая воздух от нехватки оного и от удовольствия. Со стороны комнат, на меня, из тьмы смотрели подданные Анны, облизывались и даже возможно кричали. Они не понимали как возможно такое, их королеву вожделеет и трогает везде, где только можно какой-то непонятный художник, почему не они, почему это делает он.
  Анна снова вцепилась губами в меня, наконец, стянув меня с кресла. Я балансируя на грани, чтобы не предаться утехам, пытался свернуть и выбраться, но руки Анны обвили меня женщина повалила меня на диван и начались вполне привычные для меня и например Виктории прелюдии. Виктории к слову никогда не нравилась эта странная подготовка к соитию, мол смысла в этом мало, лишь редкие моменты удовольствия и разочарования по их окончанию, а уж потом, потом ты теряешь вообще все, по крайней мере так мне всегда говорила Виктория. Поэтому вступая в любые половые связи с ней, со своей прекрасной, белоголовой Викторией я достаточно быстро начинал действия, что конечно же очень нравилось моей даме, а уж мне тем более.
  Сейчас же Анна находящаяся прямо на мне, нещадно сношала меня. Её бедра стучались об мои, руки её царапали мою спину, а губы тщетно пытались найти мои. Наконец мы слились в поцелую и следующие 30 минут, периодически прерываясь на глотки воздуха она...она занималась со мной любовью. Девушка скажем прямо маститая, знала не мало секретов, не мало поз, мне с Викторией о таком даже думать бы запрещалось, тем не менее наконец все закончилось, я обессилено упал, рядом со мной лежала черноволосая и прекрасная Анна, обнимавшая меня и прижимавшаяся ко мне всем телом, наш пот слился будто бы в единую оболочку и защищал нас от прохлады входящей через открытое окно. Крики во время всего этого я думаю даже в Синей Лошади было слышно, я вздохнул и снова посмотрел в темные проемы квартиры Анны. Там по прежнему стояли подданные, с их лица текли слюни, а руки их были направлены дружно у всех, к одному месту. Эти ужасные твари все это время стояли и мастурбировали.
  
  ГЛАВА 5
  Проснулся я уже далеко после шести утра. Шум воды вывел меня из состояния полусна и наконец, я открыл свои глаза. Как я и предполагал, я лежал голый, в квартире Анны Александровны. Шум воды доносился из дальнего конца квартиры, видимо там была её ванная комната. Окно по-прежнему было открыто, а оттуда доносился свежий ветер, запах листвы и шум улицы. Быстро нацепив штаны и сюртук, я хотел было уйти, но не успел, из коридора в гостиную вышла Анна Александровна, одетая в легкую хлопковую рубашку до колен, видимо ввиду того, что по-прежнему было обнажена. Выйдя из коридора и, увидев меня, она расплылась в улыбке и продолжала вытирать свои волосы. С них по-прежнему капала вода на слегка запыленный пол.
  "Доброе утро, ты уже собираешься уходить?"
  Я вздохнул, вытер лоб от нежданно вышедшей испарины и медленно проговорил:
  "Так...все произошедшее..."
  Но Анна меня перебила, все с той же усмешкой. Господи несмотря на все произошедшее, она выглядела невероятно.
  "Нет, нет...я понимаю, все было ошибкой и все такое, но как говорится всунуть в меня это не помешало."
  "Бывает и такое...да и вообще...я...я так и не посмотрел картины."
  Рубашка Анны случайно расстегнулась и снова обнажила её тело, заметив это, она даже не поправила одежду, а лишь с прежней улыбкой томно сказала:
  "А ты ещё раз хочешь посмотреть?"
  "Я вообще-то...серьезно. Я думал, что картин будет как минимум больше."
  "Они все в галерее, так что сходи туда и посмотри." Анна подошла ко мне и снова обвила меня руками, шепотом она добавила: "А потом вечером приходи снова"
  Я убрал от себя её руки и сказал:
  "Это было помутнение, так что нечего Вечером или там в другие временные моменты не будет...у меня есть жена, у тебя...вас есть муж."
  "К черту его, к черту и её."
  Я развел руками и пошел в сторону прихожей, быстро нацепив невесть откуда переместившиеся ботинки, накинув пальто я с шумом вышел из квартиры. Вспоминая что я уже на Васильевском острове, я проклиная все вокруг поплелся в сторону дома. Столько пройти и ради чего...
  У парадной все также же сидел бездомный мальчик с серым лицом и таким же взором. Я подошёл к нему и схватил за шиворот, крича ему прямо в лицо, я спросил:
  "ТЫ ВИДЕЛ МЕНЯ ЗДЕСЬ ВЧЕРА? Я ВОШЕЛ В ЭТУ ПАРАДНУЮ...Я ВОШЕЛ С ЖЕНЩИНОЙ?"
  Мальчик испуганно кричал и начал плакать, бросив его я пошёл дальше, ибо на меня уже смотрели некоторые из проходящих мимо жителей. Крик и плач мальчика ещё преследовал меня какое то время.
  Через несколько часов я наконец добрался до дома, жадно вдыхая воздух, я поднимался по лестнице и через минуту уже был в своей квартире. Она встретила меня тишиной, нарушающаяся лишь изредка доносящимися из окна звуками Фонтанки и лодками, что проносятся по ней. Я вздохнул и повесил пальто на крючок. В голове по прежнему возникали образы ночного происшествия, обнаженная Анна Александровна по-прежнему стояла перед моим лицом, но я старательно пытался их отогнать. Пройдя в гостиную, я заметил, что Виктории нет на привычном её месте, не было её и в спальне, на столике лежал её блокнот, но самой жены-поэтессы моей не было дома. Я ещё раз осмотрел комнаты, пусть и смысла в этом уже не было, ведь жена так и не появилась. Не под кроватью же она прячется. Я вздохнул и прошёл в свою мастерскую.
  В центре комнаты по-прежнему стояла устрашающая меня картина с обнаженной Анной, окруженной толпой подданных, вожделеющих её в своих фантазиях. Я нашёл первую попавшуюся тряпку и накрыл холст, дабы он не смущал меня своим присутствием. Впрочем, даже после этого, картина будто бы просвечивала через ткань и все равно отчетливо висела у меня перед глазами. Ещё минуту я ходил взад вперед по мастерской, разглядывая, в общем, то неважные баночки с краской, кисти, уже потерявшие любой вид, грязный пол, такой же грязный потолок, не менее грязные стены. Может к черту все? Действительно, ведь все изменилось, теперь....теперь все иначе, другие люди пишут картины, другое творчество нужно для масс, я устаревший художник, не нужный больше никому...Тогда зачем все это? Сжечь бы всю мастерскую к чертовой матери...
  Сев на стул я устало посмотрел в окно. Там прямо как некогда утром проплывали лодки, на белых телах их по-прежнему играло солнце, то и дело попадая в мои глаза, ослепляя на миг. Рисовал бы это....и ничего бы иного. Да только без толку...Я с силой ударил по холсту, стоящему рядом. С грохотом массивная и деревянная конструкция упала на пол мастерской. Ткань с картины пала и обнажила картину. Анна смотрела на меня с неё с привычным надменным, властным взором и будто бы вводила в транс.
  "НЕТ!" крикнул я и мигом выбежал из мастерской, предварительно закрыв дверь. Упав на пол, я оперся на дверь, стараясь, как можно быстрее успокоится и отогнать все мысли, очистить разум, как когда то советовал мне Тиняков.
  Но успокоится, мне было видимо, не дано, в дверь позвонили. От звука этого, я даже слегка подскочил, но все же встал с пола и направился к двери. За дверью неожиданно для меня стояла Анна Александровна в привычном черном платье, с привычной слегка странноватой, но тем не менее, видимо самой искренней своей улыбкой. Я слегка опешил, но все же смог задать вопрос:
  "Что...как вы..я же..."
  "София Ивановна сказала мне, где ты живешь, я спросила ещё вчера вечером. Когда привезла картины в галерею."
  Не замечая видимо ни противоречий, ни странности происходящего, Анна проплыла в мою квартиру и уже внимательно оглядывала моё, относительно скромное, убранство. Я закрыл дверь и угрюмо прошёл за этой ведьмой. Интересно если я придушу её прямо здесь, успею ли я покинуть страну? Тут до территории Финляндии близко, успею ли я? Впрочем...впрочем о чем это я, что за странные мысли. Одна сумасшедшее другой...
  "Хорошая квартира у тебя, Франц. А где же ты пишешь картины?"
  Я указал рукой на дверь в мастерскую, из которой я только что, словно испуганный ребенок выбежал. Анна подошла к двери, провела своей рукой по дереву, а после, схватившись за ручку, дернула и открыла дверь. Точно, я ведь не закрыл на ключ...Анна проплыла в мастерскую своей привычной, невесомой и невероятно женственной походкой и казалось мне, даже успела ахнуть. А после оттуда донеся её голос:
  "Франц, какой же у тебя беспорядок. Но картина....очень хороша."
  Я вздохнул, уже даже не знаю какой за сегодня раз и зашёл в мастерскую. Будь я настолько испуган, я бы конечно вскрикнул, но сейчас я даже не смог бы выпустить воздух из своих легких. На меня из центра комнаты смотрела Анна, настоящая. Что стояла близ картины, невероятным образом поднявшейся с пола. С картины обнаженная и властная Анна смотрела на меня с таким же вожделением, как её реальный аналог, ещё вчерашним вечером. Я вытер со лба выступившую испарину, колени мои дрожали будто мне 12 лет и я захожу в дальний конец амбара, возле дома моего деда. Чёрт, так страшно тогда не было. Так сюрреалистично тем более...
  "Франц, я конечно чувствовала что вы талантливый автор, но это..." сказала она, выделяя слово чувствовала, на мою картину. А после приблизилась ко мне. Я слегка отошёл, но смысла в этом уже не было, она удерживала мою голову своей властительной, холодной и белой рукой, второй же рукой, удерживала меня за сюртук. Лицо её снова приблизилось ко мне и мы слились в поцелуе. Нельзя сказать, что мне омерзительно, мне как наверняка и любому другому мужчине вполне себе нравится это странное действо, доминирование Анны, конечно, оставляло свои отпечатки, но я искренне порывался закончить все, но тело мое не слушалось велений мозга моего и было в фактической власти Анны Александровны. Когда ей надоест меня использовать, тогда видимо и закончится все, сейчас же видимо, время не пришло.
  Наконец Анна остановила наш поцелуй и отошла к окну мастерской. Откуда виднелись уже порядком надоевшие мне лодки белого цвета. Какие к черту лодки, тут стоит Анна, говорил мне мозг, впрочем, может и не он. Голос в голове....да голос в голове, это наиболее подходящее слово. Анна невероятно красивая женщина сейчас стояла у окна, а ты вспоминаешь не её тело, не ощущения нахождения рядом с ней, а какие-то лодки. Франц что с тобой....
  Я покачал головой, ударил себя по щекам и вроде бы вернулся в реальность. Анна же нарушила странную, почти интимную тишину и сказала:
  "Франц, а мог бы ты написать ещё одну картину?"
  "Написать...ещё одну...эм, я ведь художник...если будет случай...то да...наверно."
  "Нет ты не понимаешь, можешь ли ты сейчас написать мой портрет." Анна повернулась ко мне слегка присев на подоконник. Смотрела она максимально серьезно, не просто с издевкой там и прочее...
  "Напишешь и....и я может быть уйду от тебя навсегда."
  "Серьезно? ВЫ МНЕ ЭТО ГОВОРИТЕ СЕРЬЕЗНО!? ДА КАК ВЫ!"
  Анна усмехнулась, а после залилась девичьим, почти детским смехом, отраженным от стен мастерской несколько раз. После же Анна сказала:
  "Франц...ты не понимаешь нечего...видимо, ты ведь не мой муженек, вроде бы, не настолько глуп. По крайней мере вчера ты был другим."
  "ВЧЕРА БЫЛО ВЧЕРА...Я ВООБЩЕ....черт..." я ударил кулаком по столику с кистями и краской, те естественно повалились на пол и разлетелись все кто куда.
  "Так сможешь написать мой портрет, прямо здесь и прямо сейчас, во всех красках. Я заплачу тебе..."
  Я закрыл глаза и задумался. Во что я попал, проклиная свою жизнь, работу, жену, Фёдора и все пропахшую алкоголем Синюю Собаку, проклиная Небесных Верблюжат, Софию Ивановну и всех моих знакомых...Я задумался, на миг казалось в голове были уже не мои мысли, тело мое снова не было моим в полной мере, но в какой-то момент мой язык просто сказал:
  "Хорошо. Портрет. Сегодня, прямо сейчас и вы навсегда уходите из моей жизни. Анна Александровна."
  Анна снова рассмеялась, но на этот раз тише. Она полноценно села на подоконник окна, казалось... казалось можно было бы толкнуть её и она бы выпала в окно. Ушла из моей жизни навсегда. Чёрт, да откуда эти мысли. Я точно схожу с ума. И свела с ума и правильной дорожки меня именно она. Горделивая и властная Анна Александровна. Проклинаю тот день, когда я пришёл в салон...проклинаю.
  Проклиная все и всех про себя, я медленно подготавливал рабочее место. На душе хоть и скребли кошки, исключительно с максимально длинными когтями. Тем не менее, несмотря на все это обще ужасающие ощущение на душе, у меня было желание написать портрет Анны. На этот раз с натуры, на этот раз, сделать его ещё живее. Куда живее того практически порнографического изображения с подданными. Оно теперь не казалось мне гениальной и страшной работой. Теперь оно было провалом, недостойным меня, недостойным даже Анны Александровны.
  Наконец рабочее место было готово, Анна Александровна, сидящая на подоконнике, уже в одном нижнем белье смотрела на меня глазами полными огня, я же нервно сглотнул и начал делать черновую зарисовку, все такой же дрожащей рукой. Ненароком я вспомнил руку Сальвадора. Не знаю почему...почему именно сейчас.
  Работа шла размеренно. Времени попусту я не тратил. Анна же было невероятной натурщицей, не говоря не слова, она каждыми изгибами тела, своим взглядом говорила мне что и как нужно показывать. Насколько живо и насколько натурально. Ближе к середине выполнения работы, я заметил, что взгляд у Анны был менее выразителен, огонь, почему то ушел из них, Анна явно заскучала. Видимо не думала, что настолько долго все это продлится. В один из моментов она встала с подоконника и посмотрела на меня. Моя кисть остановилась в миллиметре от холста. Взгляд её пугал и одновременно завораживал. Это было чем то завлекающим, не приводящим в транс, нет это было зазывающее и вызывающее, как и все что делала Анна Александровна и я к своему стыду вошел в её сети уже второй раз за несколько дней. Как же легко ей действовать на меня, мое тело и мой мозг, пугающие картины вчерашнего вечера уходили, а передо мной разворачивалось новое представление, куда ярче, громче и крикливей, на грязном полу, залитым краской, заваленной хламом и покрытым пылью я входил в Анну и каждую секунду роднил нас, каждую секунду я казалось, становился ей ближе, мы были одним целым. Анна кричала во весь голос, пространство казалось даже сжималось, беря пример с определенных частей её тела, но все же через час все закончилось, испачканная Анна вернулась к окну, уже полностью обнаженная, мокрая, она, тяжело вздыхая, смотрела на меня невероятно горячим взором. Грязный же я вернулся на рабочее место и пытался завершить эту работу. Завершить все это, закончить все это.
  Наконец работа, прерываемая на поцелую, соития и прочее была закончена. За окном уже вечерело. Анна одевалась в углу, я угрюмо рассматривал картину. Обнаженная дама сидела на подоконнике, освещаемого светом Солнца. Его блики красиво играли на теле женщины, сзади неё виднелась Фонтанка, по ней плыли те самые лодочки белого цвета. Но теперь на них случайно затесались уже казалось привычными, в разговоре о Анне, подданные обнаженные почти полностью и истекающие слюнями. Анна же показана на картине максимально близко, не знаю, как точно объяснить, но я смог передать её огенно-вожделеющий взгляд практически достоверно. Картина была больше похожа на фото, казалось, даже обнаженная грудь Анны вздымалась, когда в легкие попадал воздух. Настоящая Анна склонилась ко мне и внимательно рассматривала картину. А после она, поцеловав меня в щеку, сказала:
  "Она прекрасна, прямо как и я...Если ты привезешь её завтра в галерею...будешь самым успешным художником."
  "Нет...это нужно тебе, забирай её, и вторую....и уходи из моей жизни." Сказал я, в душе порываясь конечно начать избивать Анну. Чёрт...откуда же это все в моей голове...
  Анна усмехнулась и проплыла мимо меня, а после встала в дверном проеме.
  "Завтра я приду и заберу картину. Я обещала тебе...жаль конечно так заканчивать все...но и мне надоело уже, прощайте...Франц."
  Анна сказав это также медленно поплелась на выход. Мой воспаленный разум страшным голосом говорил мне убить её, уничтожить, лишить жизни, она не нужна никому, тебе она не нужна. Голос в голове звучал все громче и нужно было его заткнуть...нужно...я должен был.
  Я быстро встал с места и направился в след за Анной, в голове вспыхивал образ топора, который я недавно заметил стоящим в прихожей, естественно....именно им я и сделаю все...как завещал Достоевский. Я вышел из мастерской и заметил что Анна внимательно рассматривает блокнот Виктории, пройдя мимо и дойдя до прихожей я набросил на себя пальто, притворяясь, что собрался уходить, а может даже проводить Анну, сам я тем не менее косился на рукоятку топора, скрытую упавшим пальто Виктории, которое она уже несколько лет не носила. Повезло, что Анна не видит, замечательно. Расплывшись в оскале, подобном тем подданным с картины я улыбался ведьме по имени Анна, она же улыбалась в ответ мне, конечно не понимая, что закончились дни её, что закончит мучить меня она, именно сегодня все завершится. Я подошёл чуть ближе к рукоятке и даже потрогал её пальцами, дерево, лакированное, прекрасное и удобное. Анна прошла в прихожу, быстро нацепив верхнюю одежда она отвернулась и хотела было открыть дверь, но я опустил руку, крепко схватил топор, выудил его из под одежды и со всей силы ударил им по голове Анны. Удар был действительно сильным, женщина не успела вскрикнуть, топор вошёл в череп, забрызгав меня, стены и дверь кровью Анны, звук раздробленной кости слегка испугал меня, далее я испугался ещё больше, тело Анны опало на пол, с головы по её лицу, на пол и одежду лилась кровь, практически фонтаном она летела во все стороны, я выудил топор из головы Анны, занес его ещё раз и уронил тупым концом прямо на её лицо. Затем ещё раз...и ещё раз, голос в голове требовал расправы, а я не мог с ним не согласится, я ронял и ронял ей на лицо топор, железный наконечник уже был залит кровью, лицо Анны было не узнать, все, что виднелось там это кровавая каша, наконец, в последний раз я уронил топор и рухнул наземь без сил. Мертвое тело Анны лежало подле меня, от безысходности, внутреннего шока и боли, я протянул руки и притянул ближе к себе окровавленное тело женщины. Заключив его в эдакие мертвые, кровавые объятья.
  
  ГЛАВА 6
  Наутро я вышел из квартиры, предварительно смыв с себя всю кровь. Тело Анны все также лежало в коридоре, его я с отвращением перешагнул и закрыл дверь немного быстрее, дабы не видеть эту картину. В кровь разбитое лицо Анны это моя худшая картина...да...именно. Худшая.
  Ветреная улица встретила меня пустотой, запахом предстоящей грозы и изредка проходящими мимо полицейские. От них я отводил взгляд очень быстро. Мне казалось, что я весь облит кровью, облит с ног до головы, руки мои не отмыты, несмотря на то, что я битый час вымывал все....Слезы катились по моему лицу и падали на землю. Через час я оказался на Елагином острове и сидел между деревьев на небольшом камне и думал...думал, что мне делать дальше.
  Мимо проходили группы людей, издали слышались крики, смех и даже выстрелы. Возможно, сейчас проходил какой то праздник, а может...а может революция? Может...черт, о чем я...все уже произошло, все уже не вернуть назад, пришел конец, никчемной моей жизни. Виктория не вернулась домой, может и не вернется больше, я никчемный человек....я убийца...пошто я убил её...зачем...голос....да голос, что это за голос в голове? Откуда он взялся, почему он настолько кровожаден, почему....почему все это произошло именно со мной....ТВОЮ ЖЕ МАТЬ!
  Вспылив, я пнул небольшой камень и тот пролетел почти десять метров, врезавшись в дерево. Я вздохнул, вытер лицо, и хотел было пойти дальше, но заметил, как ко мне идет, чья-то фигура. Подняв голову я увидел Викторию, она с заплаканными глазами и слегка грязном платье подошла ко мне. Я встал и протянул к ней руки, не знаю, просил ли я прощения за измену, за то, что бросил её в Синей Собаке или может даже за убийство в нашей квартире, в любом случае я хотел прикоснуться именно к ней...почувствовать теплые руки, а не полные холода. Виктория взяла меня за руки и рыдая уткнулась мне в плечо, я поглаживал её по спине и не мог сказать ни слова. Чего мне говорить, я даже не знаю почему она плачет, я не знаю вообще нечего. Бедная женщина, на кой ты связалась со мной...я ужасный человек, меня вместо того плотника надо было распять...
  "Я...я...Виктория, отчего ты плачешь?"
  "Ты будто бы не знаешь...ты бросил меня....ты бросил меня в Синей собаке....я осталась там одна, Фёдор отвел меня до дома....но тебя там не было и я ночевала у подруги....где ты был, что происходит с тобой....я видела картину в мастерской, какой же ужас, что все это....почему..."
  "Я не знаю, но теперь точно все закончилось, можешь не сомневаться, но тебе придется ещё пожить у своей подруги...или лучше вернись к сестрице своей....я серьезно. Ближайшие 10 лет ты меня не увидишь."
  Виктория подняла на меня свое заплаканное лицо и удивленно спросила:
  "Почему это...почему не увижу и почему 10 лет?"
  "Я буду осужден....я....я совершил ошибку...я убийца Виктория...я убил человека....его тело сейчас лежит в прихожей квартиры....я ужасный человек...оступившийся, оступившийся идиот. Лучше мне пойти сдаться, да лучше пойти сдаться. Прямо сейчас пойду в полицию....а ты...ты возвращайся к подруге...сиди там, скажи что не видела меня 3 дня, скажи что запил....скажи что сошел с ума, не....не говори им нечего про себя...."
  "Я не понимаю...почему...кого ты убил, что это все значит?"
  "Я убил Анну Александровну....художницу из Москвы, она приехала к нам...я встретился с ней в галерее у Софии Ивановны....нарисовал ей ряд картин, но она настоящая ведьма, выжила из меня все соки, свела с ума....я убил её....я разорвал нить...я уничтожил её..."
  Виктория отшатнулась от меня и заплакала пуще прежнего, я хотел было протянуть к ней руки, притянуть к себе, разделить с ней горе, но она лишь отошла от меня дальше, а после просто развернулась и ушла. Я смотрел ей вслед, порывался пойти за ней, остановить, схватить за руку, сказать, что все это дрянная шутка, что на самом деле все хорошо, давай вернемся в дом, ты прочитаешь мне ряд стихов....но нет....к сожалению, шуткой это не было.
  Через 2 часа, уже в полдень я прибыл в Собор Воскресенья Христова. Я не был верующим, более того, никто из моих друзей или семьи не верил в бога, тем не менее сейчас, оказавшись на распутье я мог пойти только сюда. Войдя внутрь я даже не знал куда податься, стояли люди, у свечей тихо молились и ставили свои, я же как бельмо на глазу торчал практически по центру помещения, глаза мои цеплялись за сени, где якобы осталась часть мостовой с кровью Александра 2, надо было написать картину по мотивам этого события...но уже поздно.
  Понятно, что подобного мне никогда не простит ни кто, ни родственники, ни друзья, ни даже бог, который казалось бы, существует лишь для того, чтобы прощать. Ему молятся убийцы, террористы, большевики, чем я хуже? Неужели я взорвал поезд с сотней человек или убил несколько миллионов, может, отправил кого-то на верную смерть в Австрию? НЕТ...я лишь убил ведьму....я убил ужасную женщину, я убил её....ПРОСТИ ЖЕ МЕНЯ БОГ, УЖ ИЗВИНИ ЧТО НЕ ВЫПОЛНИЛ ТВОЙ БОЖЕСТВЕННЫЙ ПЛАН, ПРОСТИ ЧТО НЕ СТРОЮ ДОМА....ЧТО НЕ ПОМОГАЮ ДЕТЯМ, ОДНОГО Я ВЧЕРА ЧУТЬ НЕ ПРИБИЛ....ПРОСТО ЧТО НЕ ПОМОГАЮ.....не помогаю обездоленным, не даю им деньги....я даю деньги Семёну...Тинякову и другим....не все же...на всех денег не напасешься. Анна умерла и черт с ней...черт с тобой и со всеми....Я не верю в тебя и твое прощение мне не нужно....
  Я сжал кулаки, порываясь, что то сказать, но вздохнул, перекрестился и после этого вышел из собора. К черту бога, меня ждет исключительное правосудие.
  ******************************************************************************
  В тот же день я прибыл к полицейским. Рассказал о совершенном деянии, сказал, что был пьян, был не в себе, казалось, я даже сошел с ума. Объяснил им, что ближе к 8 вечера, я убил топором в своей квартире, гражданку Анну Александровну, как оказалось её фамилия была Державина, что в царской России бы посчиталось наверняка ещё и оскорбление статных членом правительства...или что там было я уже не знаю....к черту это все. Топором я ударил её по голове, нанеся уже первым ударом смертельную рану, истекающую кровью Анну Александровну Державину я добивал ещё по меньшей мере минут 5, превращая её лицо в кровавую кашу, пытаясь видимо в припадке сумасшествия замести таким образом следы. Рассказал, что хотел было покинуть страну, быстро ретировавшись в Финляндию, а оттуда...а оттуда уже куда глаза глядят, но как видите, сказал я полицейским. Я не смог нечего сделать, духа хватило лишь на убийство и признание, жить в вечных бегах мне не хотелось, для меня это ужасное бремя, в котором я не хотел находиться, никчемность своего положения, своей жизни, своих действий я понимал. Потом ещё раз сообщил, что обманул и полицейских, что бы абсолютно и кристально трезв во время убийства, сказал что имел постельный опыт с Анной Александровной, сказал что и перед убийством это имело место быть, сказал, что в итоге после всего этого не захотел отпускать её, решил лишить её жизни, решил...решил что так лучше будет для меня и для неё. В тот момент был припадок сумасшествия....да именно так.
  Полицейские быстро заковали меня, а через несколько дней был суд. Впрочем, я бы назвал это и судилищем, к тому же абсолютно не нужным в данный момент, я признался, прекрасно понимал, что светит мне от 10 до 14 лет каторги, чего мне ещё нужно было оглашать и знать, зачем надо было говорить это пришедшим тогда в суд Степану или Виктории, зачем это сказали пьяному вдрызг Тинякову ворвавшемуся в суд, его потом выводили полицейские, под белы рученьки. Я вздыхал, кивал головой на вопросы судьи и даже пару раз рассмеялся. На вопрос судьи что смешного, я и объяснил, что смысла в этом нет, отправляйте меня уже на верную смерть...к чему эти прелюдии. Таким образом, я художник Белочкин Франц Дмитреевич был осужден на 13,5 лет каторги, где то на северных рубежах нашей родины, там где медведи может белые есть, и где круглый год ходят в шубах, убивая китов....наверно это подобное место. Сказав уже, что пора меня туда отправлять, судья с нескрываемой злобой, стукнул молотком и крикнул, чтобы меня поскорее вывели отсюда. Я конечно же был выведен.
  Через 2 дня я был отправлен на север. Через год получил письмо из Петрограда. Точнее я бы сказал что получил ряд писем. Одно письмо было от Софии Ивановны, она сожалела обо всем и сказала, что картины мои были изъяты из галереи. В том числе две последние. Под названиями "Обнаженная Анна" и "У Окна", названия как понимаете, им дала сама Софии Ивановна. Также извинилась предо мной, за то, что не смогла побывать на суде. Однако с ужасом восприняло событие, спрашивала, зачем я это сделал. Сказала, что узнав о произошедшем с женой, муж Державиной- Василий Михайлович Венедиктов залез в петлю, быстро покончил с собой. Все художники из моих знакомых в шоке. Софии Ивановна также спрашивала, можно ли выставить в виде сувениров галереи мою коллекцию литографии за авторством Гончаровой. Я про себя ответил, что конечно, но ответных писем тут слать мне запрещено.
  Второе письмо было от Семёна, что удивительно. Философ-странник сказал, что познакомился с молодым человеком- Игорем Алексеевичем, мол, он очень шокирован произошедшим со мной и постарается сделать так, чтобы я вышел на свободу, как можно скорее. Семен, правда, не знает, почему такой интерес к моей персоне с его стороны, да и как конечно он будет меня пытаться освободить, ему тоже не известно.
  Пришло также письмо от Виктории. Она сказала, что официально развелась со мной. Также рассказала, что выпустила новый сборник, под названием "Ужасающие Встречи" написала она его во Франции, куда неожиданно уехала вместе с неким незнакомым мне Петром Фёдоровичем, видимо новым мужем. Он писатель, как пишет мне Виктория и уже издавался во Франции, поэтому помог в издании и ей. Читая письмо от Виктории, слезы на глазах моих выступили сами собой, я в очередной раз проклял себя. В очередной раз сказал, что идиот, сам лишивший себя нормальной жизни. Я скомкал её письмо и отбросил в сторону. Также мне пришло письмо от Степана.
  Там он писал, что жалеет о том, что не поговорил со мной. Что не выслушал меня. Что не был настоящим другом и товарищем. Что не помог, может смог бы увести меня от убийства, от Анны Александровны вообще. Письмо его я не прочитал, надзиратель потащил меня на очередную работу и я отбросив письмо под пинками и ударами шел на свою, заслуженную каторгу.
  Работали мы в эдакой шахте, шла она с вполне живой и настоящей русской деревней. Покосившееся домики, окна в которых стоят люди, вытирают посуду там или режут овощи на обед. Рядом была церквушка, школа, небольшая сельская, возможно в подобной, когда то учился Есенин какой-нибудь, может ещё ряд поэтов из крестьян. Виктории бы понравилась такая близость. И к народу, и к крестьянам....и к реальной жизни.
  Работали мы вполне себе привычно, дробили породу в этой шахте, какие-то местные нашли тут руду, государство узнало про это, решило и использовать труд осужденных, дабы и нам легко не жилось и им деньги в карман шли. Эшелонами отсюда отправляли руду, золото, также частично встречалось и железо, последнее переплавляли недалеко отсюда, в 100км были заводы, на коих плавили руду, делали железо и все такое прочее. Уж не знаю, как конкретно все это выглядит и происходит, мое дело малое, бить камень, в надежде что под ним руда. Работа тяжелая, но простая как три копейки. А мне ужасному человеку иного и не нужно было.
  Надзиратели не очень злые, вполне себе достопочтенные люди. Меня избивают редко, бывает, конечно, но я оправдываю это своим исключительным злом. Я ужасный человек, поэтому меня нужно бить. Бьют меня, смеясь, а я смеюсь в ответ. Смех продлевает жизнь. В таких местах это нужно позарез. 20.03.2020
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"