В этот год сочельник был словно на заказ: лёгкий морозец и мягкий снежок, не переходивший в метель по причине полного безветрия. Народ, потягиваясь, отрывался от телевизоров и выходил на улицу, бродил по "Цепекеио", сидел на лавочках, ловил губами снежок.
То же самое делала восьмилетняя девочка, гулявшая по парку за руку с отцом. Он не сердился, как обычно, а лишь грустно улыбался, глядя на личико, в будущем обещавшее стать в точности материнским. Мать, любимая жена умерла при родах, и потому отец любил дочку за двоих. А всякие трудности, связанные с отсутствием хозяйки - на самом деле мелочи по сравнению с такими вот моментами.
Они дошли до огромной ели, сверкавшей бесчисленными гирляндами и шарами. Под её широкими лапами подвижный Дед Мороз организовывал хоровод. Девочка вопросительно глянула на отца и, получив немое согласие, понеслась к сверкающей красавице-ёлке, словно торпеда, выпущенная подводной лодкой. Подводная лодка, то есть отец проводил её взглядом и улыбнулся второй раз за день, что с ним случалось не часто.
Уставшие ноги сдержанным гудением напомнили о себе. Он огляделся в поисках свободной скамейки. Скамейки здесь были хорошие: широкие, с высокой изогнутой спинкой. К этим спинкам сейчас прислонялась спинами смекалистая молодёжь, занявшая места, как в кино, чтобы смотреть на ёлку и друг на друга. Привычно усмехнувшись, он присел на корточки, находя взглядом непоседливого чертёнка, который был его дочерью. Снежинки кружились в неведомом танце, одевшись в отсветы гирлянд.
Он не сразу понял, что случилось, когда перед ним возник столб света, словно из прожектора на вертолёте, и в нём постепенно, как на фотографии, "проявился" высокий парень с волосами до плеч. На парне была белая рубаха до пят, а за спиной виднелись кончики крыльев.
- Мы забираем твою дочь, - без предисловий начал парень. Отец от неожиданности сел на снег. Однако интеллекта хватило не только на то, чтобы не сойти с ума, но и начать разговор.
- Куда? - спросил он тупо, пытаясь прийти в себя.
- На небо, - с еле заметной усмешкой ответил тот.
- Зачем? - какой-то второй ум, сторонний наблюдатель в нём отметил, что не возникло сомнений ни в реальности происходящего, ни в обоснованности притязаний ангела.
- Она будет ангелом, - почему-то ангелу вдруг захотелось выговориться, объяснить всё этому человеку, враз ставшему немым отчаянием. - Почему-то старики думают, что после смерти сразу станут крылатыми. Нет, нам нужны безгрешные, но уже осознавшие себя души. Только такие, как твоя дочь, становятся настоящими ангелами. Ты можешь гордиться ею. И вообще, скажи спасибо, что тебя предупредили.
- Спасибо, что меня предупредили, - он смотрел не на ангела, а сквозь него, но тому вдруг стало неуютно под этим взглядом. - Но как вы её заберёте?
- Почему именно сегодня? Не в честь Рождества же... - он усмехнулся, и ангела словно током передёрнуло.
- Нам открыто будущее, и мы знаем, когда душа её замутится грехом. Это будет завтра. Поэтому придётся забрать её сейчас, - улыбка ангела была отнюдь не ангельской.
- Вы подождёте. До рассвета. Потом она ваша, - он один знал, каким усилием дались ему последние слова.
- Хорошо, - ангел ругал себя за слабость, воображая, что сделают с ним на следующем смотре, но ничего не мог сделать. - Только не вздумай рассказывать её о нашем разговоре, - говоря это, "крылатый" уже знал, что он ничего не расскажет. И ангел исчез.
Очнувшись, он заметил, что сидит в сугробе. Он встал и принялся отряхиваться - ему казалось, что так голове меньше грозит лопнуть от наполнившей её звенящей пустоты. За этим занятием он пропустил приближение маленького, но грозного смерча.
- Папа, папа, я стишок сочинила:
Если дождался ты, друг, Рождества,
То ожидают тебя чудеса.
Правда, хороший?!
- Правда, - честно ответил он, про себя с отчаянием заканчивая фразу: "...потому что последнее редко бывает плохим".
- А можно, мы ещё погуляем?
Этот вопрос, словно свет фонарика в глаза после темноты, ослепил его. Зачем, зачем он попросил оставить её до рассвета? Впрочем, какая теперь разница. И он, не задумываясь, ответил: "Конечно". Какое странное слово, оно так похоже на "конец"...
И они ещё гуляли по парку, и он слушал её милую болтовню о том, какой хороший Дед Мороз, и о девчонках, с которыми она познакомилась в хороводе. А потом она снова нашла друзей, и катала с ними снеговика, и строила снежную крепость, а потом с присущей только детям яростью брала её штурмом, а он смотрел на неё с наконец-то найденной пустой скамейки. Он не пытался запоминать, зная, что каждое мгновение навеки отпечатается в памяти. Он сидел и смотрел, и казалось, что смертельная пустота отпускает. Но он знал, что это не так.
Наконец она прибежала, снежная, запыхавшаяся и счастливая. Забравшись к нему на колени, она делилась впечатлениями, пока не заснула, положив голову ему на плечо. Прижавшись к ней щекой, чувствуя её дыхание, он стиснул зубы, чтобы не завыть, как голодный волк в холодном зимнем лесу, стараясь не смотреть на светлеющее небо.
Восхода не было видно за тучами - он почувствовал его всем телом, каждой клеткой кожи, каждым кровяным тельцем. "Вот и Рождество наступило", - подумал он, увидев знакомый столб света, и ни один человек в мире не произносил эту фразу с такой ненавистью. Да и вряд ли произнесёт.
Появившийся ангел, запасшийся за это время строгостью, тут же её всю и растерял, увидев столь идиллическую картину. Отец поднял глаза и посмотрел на "прибывшего". Он ничего не сказал, но ангел понял, что его запомнили навсегда, и поёжился. Чтобы не находится больше под этим взглядом, по сравнению с которым огненный взор Главного Архангела - ерунда, ангел шагнул вперёд и коснулся лба девочки. В тот же миг у него на руках появилась точно такая же, но с открытыми глазами, в белой одежде и с крыльями за спиной. Крылатая пара шагнула в столб.
- Прощай, папа! - прозвенел, словно собрание колокольчиков, голос. - Я буду скучать!
Ангел и девочка исчезли вместе со светом. В одну точку на снегу смотрели тёмные отверстия, ведущие в бездну - его зрачки.
Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем он поднялся и положил тело девочки на скамейку. Всё ещё падающий снег принялся одевать её белым саваном. Это хорошо. Белый цвет - цвет скорби. Как он раньше этого не понимал.
Он постоял, глядя на неё, потом опустился на колени и уткнулся в снег на её теле лицом. Плечи его тряслись. Кажется, он плакал. Кажется, без слёз.
Вдруг он рывком поднялся и ушёл, не оглядываясь и не разбирая дороги. В снегу на теле девочки осталась вытаявшая маска, словно гипсовый слепок с мёртвого лица. Вскоре снег стыдливо её прикрыл.
Он брёл между деревьев, глядя под ноги, чтобы не плюнуть вверх. Он не кричал и не грозил небу кулаком: там и так поймут. В душе, как туман, стояла чернющая пустота, и он был этому рад. Словно испугавшись её, все мысли разбежались, лишь одну, не так торопившуюся, он поймал за хвост, как мышь. Мысль была хороша, и он порадовался, что успел её подцепить. Теперь он знал, кто такие демоны. Это души родителей, переживших своих детей.
Внезапно он вышел на аллею и, увидев скамейку, почувствовал, насколько устал. Он устроился на ней поудобнее, положив голову на верх спинки, и со словами "Я иду к тебе, Вельзевул" закрыл глаза. На его губах застыла улыбка, от которой без оглядки убежал бы любой ангел...
Компания ребят, для которых что ночь, что утро - всё едино, шла по аллее.