Аннотация: Написан к конкурсу Укол Ужаса-2. Вышел в финал.
Дедушка
Дождь крупными каплями стучал по стеклу. Он словно ломился в маленькую комнату, но, не сумев пробить толстую оконную стену, оставлял на стекле непонятные послания. Казалось, они были предназначены для мальчика, тихо сидевшего за столиком у окна.
Юра с грустью смотрел на дождь, и ему думалось, что тот будет идти вечно, что никогда больше золотое солнышко не покажется из-за туч. Никогда больше он с дедушкой не погуляет по скверу, не поедет на рыбалку. И никогда больше его не увидит.
Мальчик вспоминал тот день, последний день, когда дедушка был с ним. Девять дней прошло с того времени...
- Ну что, Юрка, - весело говорил он тогда, похлопывая внука по плечу. - Махнём в воскресенье на рыбалку?
- Махнём, деда, - так же весело отвечал Юра.
- Только смотри - чтоб уроки все сделал. Не выучишь - никакой тебе рыбалки.
И Юра клятвенно обещал, что выучит всё. Выучит, выучит, только сперва забежит к Стёпке похвастаться новым диском, который они с дедом только что купили. После - принесёт Муське немного еды. Она пару дней назад окотилась - ей и трём её "деткам" надо хорошо кушать. Однако деду о своих планах Юра не говорил. А то будет ворчать, скажет, нечего тут всяких кошек подкармливать, сами, мол, живём не по-буржуйски. А к друзьям-товарищам надо забегать после того, как сделаешь уроки, а не до. Делу - время, потехе - час.
Ступеньки эскалатора тем временем начали сглаживаться, поднимая деда и внука наверх, на свет Божий. Впрочем, о Божьем свете лучше с дедушкой не говорить. Дедушка в Бога не верит, говорит, религия - опиум для народа.
После эскалатора, поднявшись по широкой лестнице, они оказались в просторном вестибюле Курской-кольцевой. Дедушка вдруг остановился и повернул голову в сторону круглой арки с колоннами, где под куполом сверкала золотыми буквами надпись: "Нас вырастил Сталин на верность народу..."
- Вот молодцы ребятки! - воскликнул дедушка. - Наконец-то её вернули! А то молодёжь скоро совсем забудет, кому мы все обязаны. Кабы не Сталин - разве бы мы победили в войне? Чёрта с два!
- Деда, а Марья Дмитриевна говорит, что Сталин много людей пострелял. Просто так.
Внезапно лицо дедушки сделалось злым. Да таким, что Юра невольно отшатнулся.
- Просто так?! - заорал он на всю станцию. - Я ей, стерве, покажу "просто так"! Продалась забугорным, Отца Народов хает за их денежки! Проститу...
Так же внезапно дед замолчал, побледнел, как мел и схватился за сердце. Юре при виде этого стало ещё страшнее.
Казаться бодрым ему не очень-то удавалось. В полной растерянности Юра принялся оглядываться вокруг: может, кто-то сумеет помочь? Но люди помогать не спешили. Вид старика, стоявшего посреди зала, вызывал у них только недовольство. Никто не видел (или не хотел видеть), что у него явно что-то с сердцем.
Сделав последний вдох, дед покачнулся и начала оседать на плиточный пол. Юра попытался схватить деда, удержать. Не удержал...
Вместо рыбалки в воскресенье поехали на кладбище.
Лес был тёмным, таким, что невозможно было разглядеть деревья, которые, казалось, никогда не видели солнечных лучей. Но в середине свет всё же был. Не солнечный, не электрический и даже не лунный. Ибо, если поднять голову вверх, невозможно было на густом чёрном бархате небосклона увидеть луну. Не виднелось и звёзд. Свет, казалось, исходил от стоявшего там одинокого дерева да от двух девушек, расположившихся около него.
Голубоглазые, с длинными, золотыми волосами, прямыми, как солома, они были похожи друг на друга, как две капли воды. Но одеты близняшки были по-разному. Одна из них, в белоснежной накидке, сидела, свесив ноги, на ветке. Другая же, одетая в чёрное, стояла под деревом.
Сначала сёстры молча смотрели друга на друга, затем разом повернули головы в одну сторону - оттуда неожиданно появилась сиреневая бабочка.
- Приветствую тебя, Виктор! - заговорила с бабочкой белая сестра. - Не спрашивай, откуда я знаю твоё имя. Мы знаем имена всех, кто умирает. И от чего умирают, тоже.
- Да, ты умер на операционном столе, - сказала чёрная сестра, видимо, отвечая на мысленный вопрос покойного. - Врач сделал всё, что мог, но болезнь победила.
- Если бы ты не курил, ты бы не попал сюда так рано, - снова взяла слово белая. - Я Сестра Свет, а это, - она показала рукой на чёрную, - Сестра Тьма. У тебя есть последний выбор. Которую из нас выберешь - с той и пойдёшь.
Бабочка застыла в нерешительности, словно думая, к какой сестре лететь.
- Не смотри глазами, - подсказала сестра Тьма. - Ты должен увидеть сердцем.
Наконец, бабочка снова замахала крылышками и полетела вверх - к Сестре Свету. Та, к великой неожиданности, грубо схватила её и, в мгновение ока оборвав сиреневые крылышки, кинула через плечо.
Почти тотчас же к ним прилетела другая бабочка, такая же сиреневая, как и первая. Сестра Свет поприветствовала и её.
- Ты упал, когда красил раму. Поскользнулся на подоконнике. У тебя не было шансов выжить.
- Упавшие с девятого этажа очень редко выживают. Выбирай, пойдёшь ли со мной, Сестрой Свет, или с Сестрой Тьмой?
Вопреки всем ожиданиям, бабочка не полетела вверх, а поплыла в руки чёрной сестры. Та осторожно взяла её поудобнее и перекинула руку через плечо. Бабочка встрепенулась и полетела в сторону, скрывшись из виду.
- Приветствую тебя, Павел! - сказала Сестра Свет третьей бабочке. - Ты на том свете.
- Ты никогда не верил в загробную жизнь, - прочитала его мысли Сестра Тьма. - Но ты умер. Посмотри вокруг. Неужели в жизни такое бывает?
- Ты стремился к светлому будущему всего народа. Ты рвался к свету. Я же - Сестра Свет. А это Сестра Тьма. Пусть твоя душа последний раз выберет, с кем идти.
- Но для начала разгляди, увидь всё, как есть. Не глазами, а сердцем.
Душа умершего, не задумываясь, полетела к белой сестре...
Юра проснулся.
"Дедушка! Он полетел в рай!"
В том, что последняя бабочка - это он, Юра ни минуты не сомневался. Какое-то чутьё подсказывало ему, что это дедушка, иначе и быть не может. Надо рассказать маме. Может, её это хоть чуточку утешит...
Внезапно дверь комнаты открылась, и из прихожей дунуло холодом. Мальчик тут же повернул голову.
Нет! Не может этого быть! Такого не бывает! Он-то видел, собственными глазами видел, как дедушку заколачивали в гробу, как потом опускали в яму и засыпали землёй. Он сам целовал деда в холодный лоб, пока мама, плача, легонько не притянула сына к себе.
И вот он, отпетый и похороненный, стоит в дверном проёме. В той самой одежде, что был в гробу, страшно бледный, идёт, едва касаясь паркета. Но ведь он мёртвый!... Впрочем, какая разница?
В следующую минуту мальчик бросился к нему:
- Деда! Дедушка!
- Тихо, Юрка! Маму с папой разбудишь. Ну, рассказывай, как живёшь? Как вы тут без меня?
- Плохо, деда. Скучаем. А сам-то ты как? Ты попал в рай, да?
- Попал - не попал? Что за дурацкий вопрос! - дедушка, по всему видно, начал сердиться. - Ты, Юрка, лучше о себе расскажи. А то уже девять дней как не виделись. Только тише - все спят. Как мамка-то? Держится?
- Ну да, - неуверенно проговорил Юра. - Только очень скучает. Но ты же зайдёшь к ней, правда?
Но дедушка покачал головой:
- Нет, не могу. Меня уже, считай, нету. Да и ты смотри - что я приходил, никому ни слова.
- Даже маме? - Юра не на шутку огорчился.
- Никому, - повторил дед не без строгости. - Ну, пошли в комнату, сядем, и ты мне всё расскажешь...
Они говорили до самого рассвета. Когда же на тёмно-сером небе показалась алая зорька, дед поднялся с кресла.
- Ну всё, Юрка, мне пора.
- Деда, а ты ещё придёшь?
- Приду. Как будет полгода - обязательно приду. А пока прощай. Будь умницей.
Помахав внуку рукой на прощание, покойный дед вышел из комнаты...
Слово своё он сдержал. Полгода нетерпеливого ожидания, перемешанного порой сомнением: а не приснилось ли всё это? Полгода тоски оттого, что так не хватает дедушки - и вот уже наступает долгожданная ночь. Медленные стрелки настенных часов доползли, наконец, до двенадцати - и вот в комнату входит дедушка.
И снова время до рассвета пролетело за разговорами. Не успел Юра рассказать дедушке и половины того, о чём думал все эти полгода, тщательно подбирая слова и представляя во всех красках, как он скажет это дедушке, и что он ему ответит, как небо незаметно начало светлеть.
- Вот что, Юрка, - сказал неожиданно дед. - Просьба у меня к тебе.
- Какая, деда?
- А вот такая... - с этими словами покойный протянул внуку серёжки из чуть потемневшего от времени серебра, с овальным малахитом, тяжёлые. - Это серёжки Марьи Дмитриевны - они ей ещё от прабабки достались, она их давно потеряла. Верни ей, хорошо.
- Хорошо, деда, - ответил Юра, взяв их в руки. - Завтра же отдам.
- Нет, ты лучше положи ей в почтовый ящик. А то будет спрашивать: где нашёл, как нашёл? Не скажешь же ты ей: покойный дед передал.
Пожалуй, дедушка прав! Что тут ответишь?
- Не волнуйся, деда, я положу.
На следующий день Юра после уроков зашёл в подъезд дома, где жила учительница. Посмотрев по сторонам и не увидев никого, кинул серьги в ящик квартиры номер семь. Затем быстро, пока его не заметили, вышел на улицу. Лишь через несколько лет он узнает, что серёжек Марья Дмитриевна так и не увидела. Любопытная соседка, пользуясь тем, что её ящик уже который год не закрывался на ключ, открыла его, чтобы посмотреть, что пишут. А увидев серёжки, беззастенчиво забрала их себе. Не знал он пока и того, что соседку эту вскоре судили за убийство. Сам же мальчик продолжал жить как прежде, с нетерпением ожидая годины. Дедушка обещал, что непременно придёт.
И дедушка пришёл. И на первую годину, и на вторую, и на третью, и на четвёртую. И каждый раз Юра ждал его, ждал и радовался его приходу. Жалел только об одном - что нельзя рассказать родителям. Разве что соврать, будто видел дедушку во сне.
Иногда он приходил не с пустыми руками. Но, к сожалению, гостинцы эти предназначались не внуку. Каждый раз, когда дедушка приносил что-нибудь, он неизменно говорил: "Передай Марье Дмитриевне". Юра недоумевал: почему ей? Не то чтобы он имел что-то против своей классной, но он бы с куда большей радостью передал что-нибудь маме. В конце концов, она дедушке родная дочь. А Марья Дмитриевна - совершенно чужой человек. Почему же всё ей да ей?
На вторую годину дед пришёл с мобильником. "Ты только вот что, - говорил он. - Не давай ей в руки, а то ей будет неудобно. Ты тихо так, незаметно положи в сумку. Чтоб не смущать".
И во время перемены Юра, как вор, постоянно оглядываясь, полез учительнице в сумку. Ура! Получилось!
Но, увы, все его старания были напрасны. В тот же день сумку вырвали какие-то хулиганы. Не пожалели бедную старушку. И подарок, который мальчик подкладывал, достался не ей, а этим выродкам.
Расшитый бисером красивый кошелёк, принесённый дедушкой на третью годину, также не достался учительнице. Юра сам куда-то его положил, а куда - так и не вспомнил. Дедушка тогда был недоволен: ругался, топал ногами, отчитывал и даже подозревал: а не нарочно ли ты, внучёк, припрятал, чтобы маме отдать? И Юра клялся, что действительно потерял. "Эх ты, сею-вею, - сокрушался дед. - Ничего в голове не держится". Но это было уже, конечно, на следующую годину, на четвёртую.
И вот сегодня пятая, и мальчик, как прежде, ожидал полуночи. Впрочем, нет, уже не мальчик. Ему уже пятнадцать лет, а значит, взрослый парень. Не за горами то время, когда он закончит школу, а там уже надо думать, в какой институт поступать. Но это потом. А сейчас Юру волновала одна-единственная мысль. То, что он узнал сегодня в школе, напрочь выбило его из колеи. Снова и снова прокручивал он в голове прошедший день, веря и не веря в услышанное...
Пятым уроком сегодня была отечественная история. Уже отгремела Октябрьская революция, свернулся НЭП; всех, кого можно было, раскулачили, сослали в колхозы, отняв всё, что было нажито нелёгким трудом; в самых урожайных уголках страны люди тысячами умирали от голода. И вот на этом уроке наступил 1937 год.
Каждый раз, как на советский город опускалась ночь, на улицах появлялись "чёрные вороны" - искали жертву, а найдя - проглатывали и увозили в каменную пасть "гигантской мясорубки" с леденящим кровь названием - НКВД. Там несчастного ждали тёмные подземелья с решётками, полные чудовищ. Чудовища эти, одержимые дьявольской злобой, терзали пленника, рвали на части, а натешившись вволю, отдавали железным монстрам, которые везли их прямиком в ад ГУЛАГА. Другим же, менее удачливым, демонические существа вонзали в плоть свинцовые когти, после которых несчастные уже не поднимались. А "чёрные вороны" на следующую ночь снова отправлялись на охоту.
Не избежала их щупалец и сама Марья Дмитриевна. Правда, на десять лет позже. Тогда ещё молодая студентка, она попала в НКВД по доносу. Кто-то написал, будто она и её друзья-однокурсники планируют антисоветский заговор. Следователь, который вёл допрос, оказался сущим дьяволом. Требуя добровольного признания, он жестоко избивал несчастную и, продержав двое суток в карцере без воды, без еды и без сна, вызывал на допрос, где, поставив измученную девушку лицом к стене, стал, чавкая, с аппетитом поедать бутерброды, запивая крупными глотками чая. Когда же она, не в силах устоять на ногах, сползала по стенке, садист принимался бить её сапогами. "Я тебя всё равно сломаю", - говорил он, но добровольного признания так и не дождался. "Людоеда" звали Павел Владимирович Агашин.
Дедушка!?
"Нет, он не мог! - думал Юра, невидящими глазами глядя на учительницу. - Дедушка добрый, он такой хороший. Он бы никогда..."
Но тут же эту мысль вытесняла другая: "Но мама говорит, что дед работал в органах. В НКВД. Там добрых не бывает".
Впрочем, нет, бывает. Мало, но есть. Взять того же старшину Иванникова, о котором Марья Дмитриевна рассказывала на уроке. Кажется, его звали Фёдор. Это он, поднимая её на ноги во время бесконечных стояний у стенки, незаметно кинул ей за шиворот мятных пряников. Он же, провожая её в уборную, разрешил попить воды из крана. Впрочем, Марья Дмитриевна не спрашивала разрешения - она попыталась сделать это незаметно. Иванников заметил, но мешать не стал. Только сказал: "Смотри, никому не проболтайся".
Марья Дмитриевна молчала и даже не решалась лишний раз улыбнуться Иванникову, дабы не подставить под удар. Но больше она его не видела. И только спустя годы она узнала, что его расстреляли в том же сорок седьмом. Должно быть, что-то в его поведении тогда насторожило сослуживцев, либо проболтался кто-то другой.
Но если дедушка был таким же добрым, как Иванников, думал Юра, получается, его бы тоже рано или поздно расстреляли. Он же не только избежал этой участи, но и дослужился до полковника. Может, просто не попался? Или же...
Подарки! Так вот оно что! Дедушка же хочет загладить свою вину. Он был жесток к бедной женщине и теперь раскаивается.
"А я ещё и ревновал, - со стыдом думал парень. - Какой же я дурак!"
Но теперь всё будет по-другому. Теперь даже если дедушка принесёт целый миллион, Юра без колебаний отдаст Марье Дмитриевне всё до копейки. И никогда больше не спросит даже в мыслях: "Почему не маме?".
- Ну, здорово, Юрка! О чём задумался?
Молодой человек даже вздрогнул от неожиданности.
- Здорово, деда! - шепнул он, поднимая голову. - Ты прости, что я кошелёк тогда потерял. Впредь буду внимательнее.
- Да ничего, пустяки. Ты лучше расскажи, как дела?
За разговорами о бытовой повседневности пролетела вся ночь. За год папа сменил работу, дядя Саша, мамин двоюродный брат, приезжал на новогодние праздники, на даче какие-то шаромыжники залезли - выкопали почти всю морковь. В школе тоже было много нового. Биологичка уволилась, и теперь на её месте какая-то мымра, которая мало того, что в биологии разбирается, как свинья в апельсинах, так ещё и занижает оценки за всякую ерунду. На время он даже забыл о Марье Дмитриевне. Вспомнил о ней только тогда, когда дедушка достал из-под одежды женский платок. Расцветкой под дикую кошку, с пушистыми волосками-ворсинками и бахромой по краям. Учительница, наверное, будет в восторге.
- Передать Марье Дмитриевне, - сразу догадался Юра.
- Так точно - обрадовался дедушка.
- И положить ей в сумку, как всегда?
- Молодец, Юрка, всё понимаешь! Держи!
Юра взял платок и тут же положил его в портфель. Очень уж ему не хотелось потерять его так же, как кошелёк.
- Слушай, деда, - осенило вдруг парня. - А что мы ей всё тайком да тайком? Может, сказать открыто: дедушка приснился, раскаивается, попросил для Вас платок купить? Узнает, что ты изменился, может, вправду, простит.
Глаза дедушки неожиданно сделались совсем круглыми, такими, будто он увидел инопланетян.
- Ты о чём, Юрка? За что ей меня прощать?
Теперь пришёл черёд удивляться Юре.
- Ну, за допрос.
Дедушкино безмерное удивление внезапно сменилось яростью. В гневе он вскочил с кресла и, подойдя к внуку вплотную, зловеще прошептал:
- Запомни: я ни в чём не виноват! Мне не в чем каяться перед этой продажной контрреволюционеркой. Будь моя воля - я бы её пристрелил, как собаку. Жаль, приказа не было.
- Но деда, ты же над ней издевался. Говорил "сломаю". Ты что, правда, не сожалеешь?
- Ни на йоту! - твёрдо ответил дед. - С ними, предателями, так и надо. Нечего их жалеть.
Такого ответа Юра ожидал меньше всего. Минуточку, а как же тогда...
- Слушай, деда, а если ты её так ненавидишь, зачем подарки передаёшь?
Успокоившийся было дедушка снова начал злиться:
- Не твоё собачье дело! Делай, что я тебе говорю. Или я никогда больше не приду. Ясно?
- Хорошо, деда, - поспешил успокоить его Юра. - Всё сделаю.
- То-то же! Смотри у меня! Если что не так...
Для пущей убедительности дед сжал кулак и помахал перед лицом внука. Впрочем, слов не потребовалось - и так было ясно, что вздумай Юра ослушаться - ничем хорошим это не кончится.
- Ну, а теперь, счастливо оставаться. До следующей годины.
- Пока, деда, - рассеянно прошептал Юра, ещё не пришедший в себя после случившегося.
Учебный день тянулся, как резиновый. Было, как обычно, шесть уроков, но сегодня они прошли так, словно каждый из них умножили на два, и звонок медленно поставил знак "равно". Но и он не принёс желанного облегчения.
Юре казалось, что на него смотрят с укором лица расстрелянных, замученных, - всех тех, кому дед причинил столько зла, сколько причинил Марье Дмитриевне. Для них этот Агашин - чудовище, "людоед" - и никто их них, естественно, не обязан его любить. Да и за что, спрашивается? Но для Юры он - родной человек. Человек, которого он всегда любил, уважал, всегда считал достойным примером. Да, порой дедушка бывал излишне строгим, но мама говорила: зато справедливый. Теперь же Юра вновь и вновь задавал себе вопрос: а был ли дедушка таковым? Разве это справедливо - требовать от человека признания в том, чего он не делал? Разве справедливо лишать человека еды, сна, жестоко избивать, пусть даже этот человек очень плохой? Может ли справедливость быть столь бесчеловечной? Страшней всего то, что дедушка не просто был чудовищем - он таким остался.
Зачем же тогда, спрашивал себя Юра, он требует передать платок репрессированной учительнице? Но как парень ни старался, ответа не находил. Несколько раз порывался он подложить-таки платок, но что-то его останавливало. И, в конце концов, Юра дал себе слово не давать ей подарка, пока не выяснит - зачем. А не расколется дед на следующую годину - ничего, подождёт ещё.
С этими мыслями парень сел в остановившийся автобус, который через минуту, устало хлопнув дверями, повёз его привычным маршрутом.
"Пытать, как в застенках НКВД, я тебя, конечно, не буду, - мысленно говорил он с дедушкой. - Но пока не расскажешь - по-твоему не сделаю".
Неожиданно парень вздрогнул, и его рассеянный взгляд на газету, лежавшую на коленях попутчика, сменился пристальным, внимательным. Сперва он и сам не понял, что его так зацепило. Обычная газета, с фотографиями, с повседневными новостями. Очередное убийство, ставшее в наше время таким привычным. Молодую девушку сегодня утром нашли задушенной у подъезда собственного дома. Убитая оказалась известной активисткой-правозащитницей. Правозащитниками Юра не интересовался, поэтому её фамилия - Сизых - ему ни о чём не говорила. Не говорила ни о чём и фотография жертвы - миловидная незнакомка с прямыми рыжими волосами, с чёлкой. Нет, Юра её никогда не видел. Но что-то в этой фотографии казалось ему до боли знакомым. В следующую минуту он понял - что. Платок, повязанный вокруг шеи.
"Какая же ты сволочь, деда!"
А если платок с трупа, думал Юра, откуда же тогда другие "подарки"? Неужели он всё это время передавал учительнице вещи задушенных? Парень тихо застонал и схватился за голову.
"Ёкарный бабай! Я ж мог её конкретно подставить! Хорошо, у ней сумку тогда стырили!"
Конечно, о том, чтобы отдать ей платок, не могло быть и речи. Закопать его к чёртовой бабушке!
- Ленок, ты меня извини, - голос парня звучал несколько смущённо, - но сегодня не могу - дед приезжает. Двоюродный, - поспешно добавил он, видя, как глаза девушки округлились. Лена-то знала, что родной умер, когда Юра был ещё маленьким.
- Ну, ладушки. Тогда до завтра, Юрик.
- До завтра, Ленок.
Прощальный поцелуй, такой привычно сладкий, и вот уже девушка заходит в подъезд и машет рукой. Юра улыбнулся и помахал ей в ответ. Он бы с большой радостью остался с ней (а что такого - им же всё-таки уже шестнадцать), но сегодня дедушкина година.
Часы на мобильнике показывали без четверти час. Наверное, дед уже пришёл и ждёт его в квартире. Надо быстрее идти домой. Прийти и сказать дедушке, что не намерен больше участвовать во всех этих грязных делах. И пусть он там кричит и ругается сколько влезет - Юра ничего передавать не будет. А в том, что дед закатит скандал, парень был уверен на все сто.
Неожиданно по краснокирпичной стене пробежала чья-то тень. Юра, вздрогнув, обернулся. Скупой свет уличных фонарей выхватил из темноты женскую фигуру, в шляпке, в зелёном пальто, суетливо расхаживающую по двору. Уже по одной одежде можно было узнать, кто это.
- Марья Дмитриевна? - удивился парень, подходя к ней поближе.
- Ой, здравствуй, Юрочка, - ласково проговорила она, увидев его.
- Решили прогуляться?
- Да какая там прогулка? - махнула рукой учительница. - Мурзика ищу. Уже второй день домой не приходит... Мурзик, Мурзик! - позвала она в темноту. - Кис, кис, кис! Мурзик!
Но никто в ответ не мяукнул. Последовала лишь тишина, показавшаяся зловещей, мёртвой. Вдобавок подул холодный ветер.
Но вдруг чьи-то стремительные шаги застучали, словно ходики, отсчитывающие минуты жизни. Шаги быстро приближались, и вот из-за угла показалась призрачная фигура...
- Деда... - начал было Юра, но тот не дал ему договорить.
- Предатель! Враг народа!
- Деда...
- Контрреволюционерка чёртова!
С этими словами, которые, как Юра, наконец, понял, предназначались не ему, дед с искажённым от ярости лицом набросился на Марью Дмитриевну.
- Убью, сука! - орал он благим матом, сжимая морщинистую шею старушки.
Последнее, что Юра помнил, это как он пытался оторвать руки деда от несчастной жертвы, как словами убеждал его остановиться, и как дед отшвырнул его с такой яростью, что Юра, не удержавшись, упал на холодный асфальт. А самым последним был сильный удар головой, треск черепа и испуганный голос учительницы: "Юра! Юрочка!".
Темнота постепенно начала рассеиваться. Перед глазами начали стали появляться какие-то пятна, сначала едва различимые, которые через минуту принялись складываться в цельную картину. И вот уже над головой показалось серое затянутое тучами небо. Тучи медленно двигались.
Голоса, поначалу казавшиеся бессвязными звуками, также начали приобретать смысл. Плеск воды внизу, а рядом разговор двух старых людей.
Юра поднялся и огляделся по сторонам. Кругом было какое-то болото. Или озеро. Он же плыл по нему на какой-то каменной плитке. В другое время он бы сильно засомневался, что такая тяжёлая громадина может плыть. По всем законам физики она должна была, попав в воду, немедленно пойти ко дну. Но она плыла, а вместе с ней плыл и Юра, и сидевшие на ней дедушка с Марьей Дмитриевной.
Дед зловеще шипел. Учительница с укором смотрела на него. Так, наверное, смотрят только на убийц.
- Я всегда говорил себе, что доберусь до тебя. С того самого дня, как умер. Но ты долго, долго не давалась. Я ломился к тебе в квартиру, выл под окнами, царапал стены, но ничего не мог сделать. А ты сидела в тёплом гнёздышке и радовалась, радовалась, стерва, что я тебя не достану! Я думал: ну, выйди ты только на улицу, я тебя! Но ты, подлая тварь, не выходила! Знала ведь, что мы, призраки, не можем пойти туда, где не были при жизни. Знала, гадина!
- И поэтому, - вмешался Юра, - ты решил насолить по-другому? Совал мне сомнительные вещички и говорил: передай Марье Дмитриевне. Ты хотел, чтобы её посадили? За тех, кого ты сам убил.
- Да, я хотел этого! И это справедливо - враг народа должен сидеть в тюрьме. Ты же, контрреволюционерка, предала Родину, предала Сталина!
- И для этого ты убивал невинных людей? - снова спросил Юра, видимо, опередив открывшую было рот учительницу.
- Да какие они невинные!? Такие же изменники! Я убивал тех, кто приходит в правозащитные организации и на пару с этими тварями продажными думают, как слупить компенсацию. И за что? За то, что в своё время были наказаны! Справедливо наказаны - за измену! Они так и не поняли, чем они обязаны Отцу Народов. И тех гадов, которые им помогали за доллары америкосов, я тоже душил. Они развалили Советский Союз, а теперь и Россию разваливают. Истреблять их нужно, как бешеных собак!
- А Вам, товарищ чекист, не кажется, что вы и так уже много крови пролили? - тихо произнесла Марья Дмитриевна. - Сколько же ещё миллионов людей должно погибнуть, чтобы Вы, наконец, успокоились?
- За социализм, за светлое будущее можно убить и в два раза больше. Тем более, когда это касается изменников. Таких, как ты.
- Это касается не только нас, - Марья Дмитриевна повысила голос. - Вы убили внука! Своего внука!
"Какого ещё внука?" - хотел было спросить Юра. Ведь у дедушки мама - единственная дочь, а братьев и сестёр у Юры нет и не было. И вдруг осёкся, переваривая страшную истину. Его убили. Дедушка убил его.
- Юрка сам виноват. Какого чёрта он мешал правому делу? Я выполнял свой долг перед Родиной, а тех, кто мешает - нужно ликвидировать. Даже если этот твой внук.
- Значит, ты меня ликвидировал, да?! - закричал Юра, приближаясь к деду вплотную, пожирая его горящими глазами. В этот момент ему больше всего на свете хотелось схватить дедулю за грудки и вытрясти из него душу. Или заехать по физиономии, да так, чтобы он кубарем полетел с этой плитки. А если быть честным до конца, так и вовсе стереть в порошок.
Но неожиданно он понял, что всё это бесполезно. Он уже мёртв, и агрессия к деду ничего не изменит. Абсолютно ничего. Поэтому Юра вместо всего этого лишь зло процедил:
- Как тебя только земля носила?!
Действительно, как? И почему земля эта порой отказывается носить достойнейших? Почему она не выносила того же Иванникова? Неужели миру не нужны добрые и человечные люди?.. Но ведь и Марью Дмитриевну земля носила - и подольше, чем деда. И вот Юру... Не рановато ли она от него отказалась? За какие грехи? А какое зло человечеству сделали мама с папой? Да и что вообще нужно сотворить, чтобы Господь отнял единственного сына? Ведь родители его очень любят. А теперь, в лучшем случае, будут видеть сына только раз в году, как Юра - дедушку. Да и то, наверное, если он тоже попадёт в рай.
В рай? Юре вдруг во всех деталях вспомнился тот давний сон про Свет и Тьму. Да, дедушка сейчас в раю. А если так, то за что, спрашивается, туда попадают? Юра ведь с детства слышал, что грешники попадают в ад. Исключения составляют те, кто чистосердечно покаялся в своих грехах. Но дед и не подумал каяться. Что ж тогда?
"Выбирай, с кем пойдёшь?" - вспомнил Юра слова сестры Свет. Значит, на том свете дают выбор. А это значит, что всяк желающий может войти во врата рая. Неужели кто-то по доброй воле отправится в ад?
Похоже, бывают, бывают исключения, подумал он в следующую минуту. Ведь одна из бабочек тогда полетела в руки сестре Тьме. И та, ласково взяв её в ладони, отправила в ад. А сестра Свет...
Неожиданно выплывший из дальней дали берег прервал его мысль, оборвал на середине, оставив незаконченной. Каменная плитка стремительно приближалась к суше. К месту, откуда никто не возвращается... надолго.
Берег того света (Юра про себя назвал его Тот берег) не блистал особой красотой. Обычная пустыня из песка, кое-где покрытая зелёными оазисами. Единственным, что бросалось в глаза, была круглая башня из серого камня, какие, должно быть, строили в Средние века. В неё вела широкая деревянная дверь с решётчатым окном. Наверх бежали ступеньки винтовой лестницы, обвившиеся змеёй вокруг башни. Юре вдруг вспомнилась Башня Смерти из "Королевства кривых зеркал". Но туда входили живые люди. Это потом уже под пристальным взглядом Коршуна они прыгали вниз и убивались. Сюда же, по всей видимости, входят уже мёртвые.
Каменный плот, наконец, причалил к берегу, и пассажиры направились прямиком к башне. Направились ли? Юра почувствовал, что ноги сами несут его туда. Несколько раз он пробовал остановиться - но безуспешно. Для этого надо было хотя бы почувствовать ноги. Юра же совсем не чувствовал своего тела.
Так втроём они приблизились к Башне Смерти. Дедушка свернул к лестнице и стал быстро карабкаться вверх, оставив убитых у деревянной двери.
Юру снова понесло вперёд. Ближе к двери, ещё ближе, и вот он уже у самой решётки. Остановка? Нет. Парень вдруг почувствовал, что беспрепятственно пролетает через эту решётку. Как насекомое, как...
"Бабочка! Я стал бабочкой!" - промелькнула мысль.
Пролетев, он вдруг оказался в тёмном лесу. Прямо перед ним возвышалось дерево и две похожие друг на друга девушки. Точь-в-точь как в давнем сне. Та же сестра Свет, восседающая на ветвях в белой накидке, та же Тьма, задумчиво стоящая под сенью. Не было видно только бабочки. Ею теперь был он сам.
- Приветствую тебя, Юрий! - ласково проговорила белая сестра. - Ты сам уже наверняка знаешь наши имена, потому что видел нас в своём сновидении.
"Помню", - подумал Юра, прекрасно зная, что его мысль будет услышана.
- Тогда, - продолжала сестра Свет, - тебе остаётся только сделать выбор между мной и моей сестрой.
Выбор? Какой же он всё-таки странный, этот выбор! Неужели кто-нибудь, имеющий хоть капельку здравомыслия, выберет сестру Тьму? Разве такое возможно? Другое дело, что сестра Свет может не принять души отъявленного грешника, и он полетит к её тёмной сестрице. Но если так, то к чему этот выбор?
- Ошибаешься, Юрий, - мягко проговорила сестра Тьма. - Люди очень часто становятся на путь Зла. Потому что не всегда умеют разглядеть хорошее и дурное.
Разглядеть?! Что же тут разглядывать? Здесь же всё ясно, как Божий день. Вот сестра Свет...
Батюшки! Что это?! Взглянув на неё, Юра отпрянул от неожиданности. Сколько злобы и ненависти было на её личике! Казалось, все демоны ада отразились в её глазах и теперь хищно глядят на Юру, предвкушая, как расправятся с ним, когда получат его в жертву. Белая накидка (парень только сейчас это заметил) держалась на ней буквально на честном слове. Стоит только ветерку дунуть, как она спадёт, и обнажится вся чернота, что под ней проглядывает.
"Неужели в мире нет места ничему доброму и светлому?!" - с отчаянием подумал Юра.
Даже здесь, на том свете, Зло скрывается под личной добродетели. И это сестра Свет. Что же тогда у той, что являет собой Тьму?
Но сестра Тьма ошарашила парня не меньше. Никогда прежде он не видел столь доброго и кроткого выражения лица. Такое бывает, наверное, только у святых. А какие чудные у неё глаза! Глаза - зеркало души. В такие бы смотреть и смотреть, не отрываясь. Да, её можно было бы принять за олицетворение Добра. Если бы не имя и не чёрная накидка...
Накидка... Да, она вся чёрная и не спадает, как у светлой сестры, а держится отлично. Но только сейчас Юра заметил, что чернота её - от грязи, в которой девушку, казалось, вывалили с ног до головы недобрые люди. Внутренний краешек одеяния, будто случайно задравшийся, был белым, как снег.
Юра вдруг осознал, что сестра Свет его обманула. На него вдруг нахлынули воспоминания о том, как она отрывала крылья бабочке, а та, которую обозвали Тьмой, нежно брала её на ладошку. Именно обозвали, потому что она и есть сестра Свет. Истинная, настоящая.
Взмахнув замершими было крыльями, Юра полетел к ней. Чем ближе он к ней подлетал, тем светлее становилось её одеяние. И вот девушка в белоснежной накидке аккуратно взяла его в руки. Но так же неожиданно она его отпустила:
- Лети, Юрий, возвращайся домой. Твоё тело вернули к жизни.
- А значит, у меня ещё есть шанс завладеть твоей душой, - усмехнулась сидящая на дереве сестра в чёрном. - Не обольщайся, Юрий. Очень многие слепцы не видят того, что открылось тебе. Они действительно думают, что сестра Свет - это я.
- А всё потому, что сердца их затуманены злом и пороком. Потому они и не видят, кто мы есть на самом деле... Лети же, лети домой.
И Юру на огромной скорости вынесло из башни, где у входа стояла умершая Марья Дмитриевна, потом понесло к озеру, и вот он уже плывёт по воде, вернее, не плывёт, а скорее скользит, как по льду. С берега до него доносились словам учительницы:
- Счастливо, Юрочка! Живи и будь здоров!
- Спасибо, Марья Дмитриевна! - прокричал в ответ Юра. Затем, немного подумав, добавил, - Простите меня!
В тот момент всё вокруг заволокло туманом, а через миг парень почувствовал, как электрический разряд насквозь пронзает его тело. Послышались голоса. Перед открывшимися глазами стали появляться неясные очертания реанимационной палаты.
Небо было сплошь затянуто сероватыми облаками, настолько плотными, что ни единый луч солнца не мог через них проглянуть. Потревоженные августовским ветром, они неспешно пролетали над гранитными и мраморными плитами могил, коваными оградами, буйной зеленью и пёстрыми венками - над тихим подмосковным кладбищем, где жизнь казалась остановившейся.
У гранитной плиты, с которой на живых смотрела старушка, стояли в вазочке четыре белых гвоздики. Возле неё, положив на плиту обе руки, стоял тот, кто эти цветы принёс - семнадцатилетний парень, одетый в тёмный свитер.
- Я знаю, что Вы попали в рай. Я видел сон, где Ваша душа полетела к Свету. К настоящей. Вы всегда видели, где Добро, а где Зло, сами встали на путь Добра, и нас туда направляли. Ведь это Вы дали мне увидеть, где светлое, а где тёмное. Вы учили нас быть людьми. Спасибо Вам! Дай-то Бог, чтобы никто из Ваших учеников не попал наверх Башни.
Наверх Башни... Такие, казалось бы, простые слова, а сколько ужаса в них кроется. Именно там, в аду, томятся души грешников. Когда на земле наступает ночь, некоторые из них спускаются по лестнице и плывут на могильных плитах туда, где живые. А на рассвете возвращаются обратно и по той же лестнице поднимаются в башню. По той же, что ходил Юрин дед каждую годину. Но больше он не станет бродить по ночным улицам, ища, кого бы забрать на тот свет. Папа раскопал его и воткнул в сердце осиновый кол. Потом он, вне себя от ужаса, рассказывал, что когда раскрыли гроб, он увидел труп тестя в целости и сохранности. За шесть лет покойник не только не истлел, но выглядел так, словно только вчера похоронили.
Не обидит он больше и Марью Дмитриевну. Юра видел во сне, с какой злобой смотрел дедушка, как её душа летит к настоящей сестре Свет. Слышал, как сестра Тьма говорила ему: "О, злосчастный! Убить ты её убил, но сломать - не сломал. Ты никогда не имел над ней власти и никогда отныне не обретёшь. Не будет твоей душе покоя!"
Юра чувствовал, что и сам не сможет спокойно спать после случившегося. Несколько ночей парень ворочался, мучительно размышляя: что делать? Пока, в конце концов, не нашёл выход...
- Поступлю в исторический, буду преподавать, как Вы, раскрывать людям глаза на правду. Вчера документы подал. Только бы поступить. Если можете, помогите мне, Марья Дмитриевна.
На могилке по-прежнему господствовала тишина. Что-то заставило молодого человека поднять глаза к небу. По небу также плыли облака, но в некоторых местах серое одеяло порвалось, обнажив бездонные голубые просветы.
Присмотревшись, Юра заметил, как поразительно они напоминают буквы, написанные на серой стене голубой краской. На ней были написаны два слова: "Да, Юрочка!"