Ягоды. Сапфирно-синие, они росли кустиками, отбрасывая то яркий, а то тусклый свет. Их синева окрашивала высокие своды огромной пещеры, отражалась от небольшой речки, где-то гладкой и спокойной, а где-то - с камнями, порогами и небольшими водопадами. Временами среди ягод попадались чёрные, как уголь, которые не отбрасывали никакого света. Если принюхаться, то можно было почувствовать их смрадный, отвратительный запах. Но аромат, исходивший от синих ягод, сторицей перебивал его.
Между рекой и ягодами широкой лентой растянулась дорожка. Она, как и речка, почти не петляла. Прямая, она кое-где сворачивала, обходя препятствия в виде стен, больших камней и свисающих с "потолка" сталактитов, но иногда и шла напролом.
По ней неспешно брёл молодой человек лет примерно восемнадцати, в белой футболке со "спортивными" рисунками и в потёртых джинсах. Он то и дело озирался по сторонам, пытаясь понять, где он. Он не помнил, как сюда попал, и вообще не помнил ничего, кроме своего имени - Михаил.
"Как же я оказался в этой пещере?" - задавал он себе один и тот же вопрос, но память пробуждалась крайне неохотно.
Внезапно молодой человек вздрогнул - он вдруг ясно увидел небо. Тёмное, с россыпью золотых звёзд. Почувствовал под собой холод твёрдого асфальта, а на груди - липкую кровь. Последним, что уловило его угасающее сознание, было лицо склонившегося над ним человека с седыми усами. Лаврецкий!
В первый раз он видел его лет в восемь. Была суббота, счастливый день для школьника, когда не надо вставать рано, топать на занятия и там подолгу сидеть за партой, слушая ужасно нудную учительницу. А придя из школы, тут же браться за уроки. И хотя субботнее утро не освобождало мальчика от домашнего задания на понедельник, он был доволен.
Родителей с утра не было дома. Папа пошёл в гараж, где чинил сломавшуюся машину. Мама сразу после завтрака ушла вместе с ним - на рынок.
Мише разрешили пойти к Коле, но сначала строго-насторого наказали, чтобы сделал математику.
К счастью, задачи были несложными, и мальчик довольно быстро справился.
Обрадовавшись свободе, он взял ключ и, захлопнув дверь, побежал вниз по лестнице. Прыгая через ступеньки, он не успел затормозить, когда на третьем этаже снизу выплыл незнакомый дяденька с усами. Миша врезался в него на полном ходу, тот едва успел ухватиться за перилла.
- Что ж ты так летишь? - беззлобно проворчал незнакомец. - Того гляди - упадёшь.
Миша открыл было рот, чтобы извиниться за столкновение, но вдруг...
Он и сам не понял, откуда появились такие мысли, но вдруг ясно представил, как этот дяденька вытаскивает из кармана острый нож и со всего маху вонзает его в Мишино горло.
Закричав от ужаса, мальчик пулей полетел обратно. Два этажа пролетели, как две ступеньки. Дрожащие пальцы не слушались, когда Миша открывал свою дверь.
Наконец, открыв оную, он влетел в квартиру и закрылся на все замки и на всякий случай отошёл от двери подальше. Чтобы незнакомец, если будет тыкать ножиком в дверь, уж точно не достал мальчика.
Шаги, услышанные в коридоре, заставили Мишу задрожать всем телом. Неужели это он? Пришёл резать.
Тем временем в замке два раза повернулся ключ. Затем, после неудачной попытки открыть дверь, ключи стали вонзаться в другой замок.
Наконец, дверь отворилась, и на пороге появилась мама. Напуганный, Миша тут же бросился к ней.
- Мишенька, что случилось? - спросила она ласково.
- Мама, там дядя! Он меня зарежет!
- Какой дядя? Где? - испугавшись не на шутку, мать крепче прижала сына к себе.
- На третьем этаже. Усатый.
Всю последующую половину дня мама успокаивала Мишу, параллельно занимаясь готовкой, стиркой, а также обзванивая всех соседок, предупреждая, чтобы были осторожней, а то по подъезду утром расхаживал какой-то бандюга с ножом и угрожал её ребёнку.
- Но он не угрожал! - возразил Миша, услышав разговор. - Я сразу удрал от него.
Когда же мама сказала очередной соседке, что Миша убежал, увидев нож в руках бандита, сын возразил снова:
- Я не видел ножа!
- Тогда откуда ты узнал, что он хочет тебя зарезать?
Мальчик надолго запомнил, как округлились от удивления мамины глаза, когда он честно ответил:
- Не знаю.
Он и сам не знал, почему вдруг подумал плохо про незнакомого дядю. Нет, он, конечно, знал, что с незнакомцем нельзя никуда идти, открывать им дверь и вообще разговаривать. Мало ли что у него на уме? Но чтобы вот так сразу подумать, да ещё так уверенно, что зарежут - такого с Мишей ещё не бывало. Самым же удивительным было то, что мама в основном пугала тем, что украдут. А про украсть Мише почему-то и в голову не пришло.
"А на следующий день мы, кажется, познакомились... Мама уже так не боялась, поняла, что всё это - мои пустые страхи".
- Сходи к Коле - что же ты сиднем сидишь?
- Я боюсь, мам! Вдруг там опять этот дядя.
- Ну давай, я тебя доведу. Эх ты, горе луковое!
- Да ты не злись, мам, - пытался подлизаться к ней повеселевший Миша. - Как раз с тётей Аней поболтаете, чайку попьёте.
- Ладно, не подлизывайся. Пойдём.
Когда мать с сыном спустились на тот злосчастный третий, неожиданно открылась дверь шестой квартиры, где жил дядя Дима со своей женой - Алёной. Но, к великому ужасу мальчика, оттуда вышел тот самый вчерашний знакомый. Мама же не только не испугалась, но даже обрадовалась ему.
- Ой, здравствуйте, Станислав Петрович!
- Здравствуй, Маруся! Здравствуй... - обратился он было к Мише, но осёкся на полуслове, потому что мальчик крепко вцепился маме в руку:
- Мама, это он!
- Кто? - не поняла мать.
- Тот дядя! Он меня зарежет!
У дяди от этих слов просто челюсть отвисла. Ошеломлённый, он так и стоял, не в силах сдвинуться с места или сказать хоть слово.
Мама же принялась увещевать сына:
- Ну что за глупости, Миш! Ну, зачем Станиславу Петровичу тебя резать?
- Я не знаю! Но я боюсь, мам!
В ответ мама стала уговаривать: мол, не надо его бояться - он хороший дядя, она его давно знает, ещё когда дядя Дима с Алёной жили в соседнем подъезде. Это потом они поменяли квартиру. А этот усатый дядя - родной отец Алёны, и он периодически приезжает из Екатеринбурга к дочери и зятю.
- У меня и в мыслях нет тебя резать, - успокаивал мальчика Лаврецкий, отойдя от изумления. - У меня даже ножика с собой нет.
В подтверждение своих слов он выставил ладони вперёд.
- А в карманах? - спросил Миша.
- Миша! - упрекнула его мать.
- Тоже нету, - с дружелюбной улыбкой ответил Лаврецкий, послушно выворачивая карманы.
Ножа при нём действительно не оказалось.
"Ну, и что же?" - думал Миша растерянно.
Он решительно не понимал, какое отношение эти детские глупости имеют к тому, что с ним случилось. Да и что, собственно, с ним случилось? Неужели и вправду зарезал? И теперь он...
- Не может быть! - воскликнул молодой человек.
Он вдруг почти физически ощутил, как острое лезвие с хлюпающим звуком вошло ему в горло. Тогда-то у него перед глазами всё поплыло.
Так вот что это, оказывается, за пещера! Миша остановился и, схватившись за голову, сел прямо посреди дороги.
- Ну, за что? За что меня зарезали? - думал он вслух. - И кто это сделал?
Версия, что это был Лаврецкий, казалась ему дикой и невероятной. Дружелюбный и миролюбивый, он всегда был настроен к мальчику вполне доброжелательно. Да и не мог он хладнокровно вонзить нож в кого бы то ни было - не такой он человек. С годами Миша и сам стал это понимать и, когда Лаврецкий приезжал, уже не только не бегал от него, но и нормально разговаривал. Свои детские глупости он постепенно выбросил из головы, но всё же иногда Мише где-то в глубине души казалось, что рано или поздно Станислав Петрович его всё-таки зарежет. Так что же? Лаврецкий только прикидывался добрым, а сам взял да убил? Да ну, глупости! Зачем ему это?
- Это было предопределено, - неожиданно своды пещеры огласил низкий голос.
Миша невольно обернулся, но никого не увидел.
- И не увидишь, - послышалось снова. - Ты ещё не умер окончательно. Впрочем, это как раз не предопределено.
- Что не предопределено? - не понял Миша.
- Что умрёшь. Хотя такой исход наиболее вероятный. Предопределённое - это Лаврецкий, стоящий над тобой с окровавленным ножом.
- Лаврецкий? С ножом?
И будто в ответ ему в сознании начали всплывать образы. Да, был там Лаврецкий, бледный, как полотно. И в руке у него... да, действительно нож. Окровавленный. Неужели и то, что он зарежет Мишу, было предопределено заранее? Или зарезал не он?
Пустынная улица вечером смотрелась несколько зловеще. Стояла тишина, казавшаяся обманчивой, словно вот-вот из неё выпорхнет монстр. Миша шёл вперёд, пытаясь отогнать эти нелепые фантазии. Ну, что с ним может случиться? Он же, слава Богу, взрослый парень. Будь он девушкой - другое дело, а так...
Только он успел об этом подумать, как где-то вблизи послышался отчаянный женский крик. Судя по всему, доносился он из-за угла дома, и кричала никто иная как Алёна. Алёна Лаврецкая. Миша бросился туда.
Положение соседки было плачевным. Двое молодых людей, по всему видно, нетрезвых, крепко держали перепуганную женщину и настойчиво пытались снять юбку. Алёна изо всех сил сопротивлялась. Тогда один из них приставил нож к её горлу:
- Заткнись, сука!
Но Миша уже был рядом. Совсем близко.
- А ну уберите грабли! - произнёс он угрожающе, стараясь не смотреть на острое лезвие.
- Чё сказал? - нагло потянул один из молодчиков, сжимая здоровый кулак.
Другой на мгновение отнял нож от горла Алёны и помахал им перед Мишиным лицом:
- А ну вали отсюда! А то ща рожу разукрашу!
Оба держались весьма убедительно, так, что Миша сразу понял - драки не избежать. Можно было, конечно, красиво уйти, но Алёна... Нет, о том, чтобы отступать, не могло быть и речи.
Что ж - бой так бой. Размахнувшись, Миша заехал кулаком по лицу хулигана, того, что с ножом. Тот, по-собачьи заскулив, схватился за нос. Миша тут же налетел на него, пытаясь отнять оружие. Но другой хулиган уже набросился на него.
- Беги, Алёна! - прокричал он, отбиваясь от обоих, а мысленно добавил:
"Пусть лучше побьют меня одного".
А двигалось всё именно к этому. Очень скоро Миша оказался на земле, зажатый двумя хулиганами.
- Ну всё, падла! Тебе капец!
- Только троньте, - послышался вдруг голос Лаврецкого. - Сами получите по первое число.
- Не понял, - переспросил вооружённый хулиган, приближаясь к нему вплотную. - Тебе чё, дедуля, проблем мало?
Для убедительности он помахал ножом перед носом Лаврецкого. Но тот явно не собирался сдаваться. Вскоре оба катались по земле, нещадно молотя друг друга левыми руками, а правыми усердно борясь за нож, который хулиган норовил воткнуть в противника.
"Надо выручать старину" - подумал Миша.
С одним справиться оказалось легче, чем с двумя. Вырубив "своего" хулигана, парень бросился помогать Лаврецкому.
Тот тем временем, собрав последние силы, дёрнул нож в сторону. Миша не успел увернуться, и оружие с булькающим звуком вонзилось ему в горло. Он вскрикнул и начал оседать на землю. В глазах стремительно потемнело.
Последним, что видел Миша, было лицо Лаврецкого, склонившегося над ним. Как в тумане, он слышал его голос, в ужасе шептавший:
- Миша! Мишенька! О, Боже!
Подробности ураганом обрушились на молодого человека, который вдруг поймал себя на том, что идёт вперёд против своей воли. Вперёд, на тот свет.
Он попытался остановиться, развернуться назад, но ноги будто не слушались его. Хотел уцепиться руками за кустик, но руки вдруг сами собой разжались. А вдали, наконец, показался яркий свет. Миша шёл к нему...
"Боже мой! Что я наделал?!" - думал бедный Лаврецкий, уставившись невидящим взглядом в маленькое зарешёченное окошко, сквозь прутья которого проглядывал голубой шёлк неба.
Кроме него в камере было ещё пятеро. В основном это были молодые люди, судя по всему, более-менее знакомые между собой. Кажется, сами они были здесь не впервые. Поначалу они пытались заговорить с новеньким, задавали вопросы, но Лаврецкий реагировал слабо, за что ему тотчас же дали кличку Тормоз. Впрочем, ему было всё равно. Мало волновало его и то, что ему теперь, как сказали сокамерники, срок светит. Если бы этот срок мог вернуть жизнь, загубленную в самом расцвете! Вернуть родителям сына, Мише - будущее, а невольному убийце - душевный покой.
"Эх, Мишка, Мишка! - Станислав Петрович сокрушённо качал головой. - Зачем ты только кинулся меня защищать? Ну, прибил бы меня этот бандюга. Так ведь это моя дочь - я должен был драться за неё. И погибнуть, если придётся. Но я здесь, живой, а Миша... Это несправедливо!"
Женский голос... Странно! В камере ведь были одни мужчины. Алёна пришла? Но голос был явно не её - такой звонкий, мелодичный, о каком каждая оперная певица мечтает. Алёна же никогда не отличалась хорошим голосом. Да и с какой стати она стала бы называть родного отца по имени?
Озадаченный, Лаврецкий огляделся, однако же, не увидел ни одного существа женского пола.
- Я здесь.
Наконец, он посмотрел наверх. Что это? Под потолком он увидел ярко-жёлтое пятнышко, и от него, как от лампы, нет, даже как от солнца, шёл мягкий свет.
- Ты кто? - шёпотом спросил Лаврецкий, подумав при этом, что у него, по всей видимости, начались галлюцинации.
- Я ангел. Ты можешь спасти Мишу.
Эта последняя фраза настолько взволновала Станислава Петровича, что он просто не смог усидеть на месте. Мгновенно вскочив с жёсткого тюремного ложа, он, уже не заботясь о том, чтобы не выдать себя, вскричал:
- Что?! Ты сказал, Миша... Его...
Его сердце билось часто-часто, а дыхание то и дело перехватывало, не давая даже закончить фразы.
- Мишу можно спасти, - повторил ангел терпеливо. - Но для этого тебе придётся пойти на риск. Ты готов?
- О, да! Да, конечно! Я готов! - с поспешностью ответил Лаврецкий. - Что я должен делать?
Ответом ему была наступившая вдруг темнота. А в следующую минуту, когда Станислав Петрович уже подумал было, что ему придётся просто-напросто умереть вместо Миши, перед его глазами предстало то же пятно, что и на потолке камеры. С каждой секундой оно увеличивалось, разрасталось, пока не стало ростом с ребёнка. Вскоре прояснились и очертания, и в потоке света Лаврецкий увидел... настоящего ангела, именно такого, каким их представляют с детства: с золотыми кудрями, с невинными голубыми глазками на детском личике и нимбом над маленькой головкой. Чем-то этот ангел напомнил Лаврецкому его Алёнушку, когда она была пятилетней девочкой.
Вместе со светом рассеиваться стала и темнота. Наконец, Станислав Петрович обнаружил, что стоит вместе с ангельской девочкой у входа в какую-то пещеру. Там же у входа стояло что-то похожее на велосипед, но почему-то на нём было два сидения и две пары педалей.
- Садись, - велел ангел, показывая нежной детской ручкой на велосипед. - И езжай прямо туда. Как найдёшь Мишу - хватай и увози. Только, должна сказать, это будет не так просто - тот свет будет тянуть вас, поэтому крути педали, не останавливаясь. Если вернётесь обратно, Миша будет жить. А нет - оба погибнете. Как? Не передумал?
Страх сковал вдруг всё тело Станислава Петровича. Вся жизнь в один миг пронеслась мимо него, жизнь, в котором было столько счастливых и печальных дней, и которую теперь можно вот так запросто потерять. А терять так не хотелось.
Он хотел было сказать, что передумал, но вдруг едва не задохнулся от негодования на самого себя:
"Трус! Убил человека, который защищал мою дочь, а теперь, когда могу всё исправить - испугался! Ну уж нет - без Миши я отсюда не уйду!"
- Нет, не передумал, - произнёс он решительно. - Куда ехать?
- Прямо по дорожке.
- Спасибо, - ответил Лаврецкий и, вскочив на переднее сидение велосипеда, устремился прямо в пещеру.
- Нет! Я не хочу умирать! - кричал Миша, против своей воли вовлекаемый в самую гущу света.
Сопротивляясь из последних сил, он развернулся спиной, попытался сделать шаг вперёд, но неудержимая тяга назад повалила его на землю. Потеряв равновесие, пытался ползти. Но тщетно - чем яростнее парень сопротивлялся, чем медленнее его тянуло на тот свет - и только. Цепляясь за жизнь, он только отодвигал тот момент, когда умрёт окончательно.
Неожиданно чья-то сильная рука схватила его за ворот. Подняв голову вверх, Миша увидел... Лаврецкого.
- Станислав Петрович? - прошептал он.
- Давай, Мишка, прыгай - ещё поживём.
Не слезая с велосипеда, он помог Мише забраться на пустующее место и, как только тот более-менее уселся, принялся активно крутить педали. Миша с не меньшим рвением стал помогать старику.
Тот свет затягивал, манил путников, но на велосипеде преодолеть притяжение оказалось куда легче. Главное - ехать и ехать, не останавливаясь ни на секунду, что оба и делали.
Ехали они уже долго, но конца пути всё никак не было видно. Лаврецкий устал, его силы иссякали. Всё чаще вынужден он был останавливаться, чтобы хоть маленько перевести дух. Миша тоже порядком устал, хотя и продолжал бороться. И Лаврецкий это видел.
Наконец, невольный убийца уже не мог двинуть ни рукой, ни ногой.
"Спрыгну-ка я, - подумал он. - Лучше мне одному умереть. Такова, видно, судьба - ничего не поделаешь".
Возможная расплата за спасение дочери, которая его всё-таки страшила, теперь казалась реальной, как никогда. Видимо, не избежать оной. И платить придётся ничем иным, как жизнью. Его жизнью.
Только он собрался это сделать, как Миша обернулся и с силой схватил его за ворот.
- Пусти, Мишка, - попросил его Станислав Петрович. - Вдвоём нам не уйти.
- Но у меня уже нет сил. Я не могу крутить педали. Только мешаю.
- Я сказал, сидите! - почти прокричал Миша. - И не выдумывайте!
От удивления Лаврецкий даже рот открыл. Впервые в жизни он слышал, чтобы сосед его дочери говорил таким тоном, командным, не терпящим возражения.
- Мы выберемся, - продолжал Миша несколько мягче, а сам подумал:
"Хоть бы и вправду выбраться".
Конечно, он мог не мешать, когда Лаврецкий собрался спрыгнуть. Одному ехать было бы вдвое легче. Но оставить старика здесь, на верную смерть - и это после того, как тот, рискуя собой, поехал его спасать, - такое показалось Мише не просто мерзким, а вовсе недопустимым.
А ехать с каждой секундой становилось всё тяжелее. Вскоре Миша уже сам готов был сдаться, как Лаврецкий. В голову даже закралась мысль: умру - но и фиг с ним. Но вдруг, подняв голову, парень увидел... свет. Но не тот, от которого только что уехал. Не яркий, зовущий к себе, а тусклый, земной. Он пробивался из-под каменного свода. Вот она - дверь в земную жизнь!
Воспрянув духом, парень из последних сил устремился туда. Тот свет потянул ещё сильнее. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем велосипед прошёл под аркой и остановился и Миша с Лаврецким, обессиленные, упали навзничь.
Очнувшись, Лаврецкий не сразу понял, что находится в тюремном лазарете. Обрывками слышались слова:
- Сердечный приступ.... Переволновался... Жить будет.
"Уже радует", - подумал старик, услышав такой оптимистичный прогноз.
Но тотчас эта радостная мысль сменилась ворохом других. Что с Мишей? Было ли это на самом деле или в бреду почудилось? Спасся ли парень на самом деле? Жив ли вообще?
- Ну что, больной? - обратилась к нему медсестра. - Радуйтесь. Тут мамка потерпевшего приходила - просила передать, что жить будет... Эх вы, напиваетесь, дебош с поножовщиной устраиваете, а потом и думаете: убил, не убил? Ладно, он молодой, дурной, но Вам-то, старый, давно пора быть умнее. Хорошо ещё, если Вам условно дадут. А то как сядете за покушение на убийство.
Она ещё что-то говорила, но Лаврецкий уже не слышал. Он понял одно - Миша будет жить, он спасён.
"Значит, я не убийца! - пришло вдруг ему в голову. - Слава тебе, Господи!"
И пусть ему дают срок за покушение, пусть сажают за то, что, к великому счастью, удалось исправить, но теперь Лаврецкий знал, что будет спать спокойно. Потому что не убил.