Аннотация: Столкновение личностей и обстоятельств, приведшее к драме.
ТАК ВЫШЛО
1
Смотрю телевизор- шоу экстрасенсов. Интервью ведущего, звучат слова: приворот, снятие порчи,...проклятие. Последнее слово вспарывает память: напрягаюсь, но ничего не выплывает, кроме далекой неясной тревожности.
Телевизор бубнит, но вылетающее из него проскакивает мимо: мои мысли где-то в глубине жизни. Стоп!- "Огонь!" Вот он- огромный костер, шумно дышащий оранжево- красными жгутами, лентами, с треском и змеиным шипением взмывающими вверх жирных искр: создающий вокруг себя неодолимый, удушающий жар
"Горит дом!"
Всё встает на свои места - память наперегонки воскрешает ту драму.
Как бы пояснее, поаккуратнее рассказать, что было связано с пожаром, чтобы было понятно всякому читателю и вместе с тем- не впасть в многословие.
Я родился и провел детские годы в глухом северном краю. Наша волость, позднее сельсовет, площадью примерно 25х30 километров была в сплошных лесах, с небольшими проплешинками полей крохотных деревенек и хуторов. В деревнях было 5-15 дворов, хутора по одному- два. Почти всё поселения стояли на трех реках: Черная и Белая образовывали Волошану.
В 1930 году всё деревни и хутора были объединены в семь колхозов по 30-35 дворов. Деревни колхозов были связаны проселочными, скорее лесными просеками-дорогами, по которым, из-за малочисленности населения редко ездили, чаще ходили.
От железнодорожной станции Охотино к центру сельсовета Верхняя Волошана была прорублена довольно широкая просека, почему-то названная "корчевкой". 85 километров корчевки были проезжими на телегах в жаркое летнее время, когда подсыхала грязь и на санях снежной морозной зимой. Ездили редко- только по государственной или колхозной надобности. В основном ходили пешком: два дня в лаптях или валенках по полузасыпанной санной колее или по засохшей грязи босиком. В межсезонье: весной и дождливой осенью всякое перемещение прекращалось; только почта в любое время года ходила или ездила верхом.
Почему я так подробно описал место, где произошло неординарное для него событие. Да потому, что в этой отдаленном от цивилизации местности жили в то время простые люди, в основном колхозники, с обычными ровными отношениями между собой. Не было воровства, криминальных поступков и произошедшее всколыхнуло это захолустье своей звериной сущностью, было на все лады осуждено и вплоть до войны было единственным, а по сути не уронило драматическое первенство до сих пор.
После Великой войны, оставшись без мужчин, колхозные деревни , совсем захирели, а леса вокруг бушевали. Районное, а скорее повыше, руководство решило создать лесопункт. Оставшиеся в деревнях, в основном женщины и дети, переместились в центральную деревню, приехали со стороны одинокие и с семьями мужчины: возник поселок лесорубов Верхняя Волошана.
Выйдя на пенсию и располагая избытком времени я решил посетить свою малую родину. Не без трудностей добравшись до поселка, разместился у двоюродной сестры. Побывав на пепелище своей деревни, проводил время в походах по окрестностям, лакомясь созревшей земляникой.
Верхняя Волошана расположилась в месте слияния рек Белая и Черная.
Однажды в полуденную жару, когда солнце оплеснуло всё вокруг светом, смеживающим веки, шёл по берегу Белой. В тени кустов увидел мужчину с удочкой. Он сидел и туповато смотрел на поплавок, медленно перемещающийся по водной гдади. Я присел рядом.
- Не клюёт?
- Какое там, в такое-то пекло.
- А чего сидите?
- А всё от воды свежесть- сподобнее дышать.
Разговорились. Он был постарше меня, на войне получил ранение. Я смотрел на медленно текущую воду Белой, по какой-то ассоциации вспомнил о бедном Моте.
- А где раньше жили?
- В деревне Новинки.
Я насторожился- соединилось: Новинки и то, что произошло на этой реке; по прямой, через лес- километрах в 8-ми, по речным загогулинам и все 15 будет.
Поколебавшись: спросить- не спросить, решился.
Анатолий Иванович не только слыхал, а всё подробно рассказал о главном участнике давнего драматического случая- Якиме., его внуке, жене внука, которая, вроде бы, явилась чуть ли не причиной всего, закончив:
- Вот так оно и вышло.
ll
Моя бабушка Антонина Ивановна жила в деревне Осёновцы, в семье своего сына. Я часто бывал у неё.
Деревня состояла из 18 дворов. Бабушкин дом был третьим с конца деревни с левой стороны улицы. Рядом было добротное подворье Павла Николаевича с новой избой, потом- бобылки Фаины. За ней по торцу деревни змеился овраг с небольшим ручьем.
Семья Павла Николаевича состояла из жены Марфы и двух сыновей: девятилетнего Васи и семилетнего Моти. Мне в то время было 10 лет, я только что закончил 1-й класс школы.
Шёл пятый год колхозной жизни. Лето, время сенокосное. Всё взрослое население и подростки были на лугах, километрах в трех от деревни. Днём в деревне оставались совсем старые бабушки, малые ребята. Дедушек почти не было: их забрали, Первая мировая и Гражданская, войны.
Трое ребят 6-7 лет, укрываясь от солнца, играли во дворе Павла Николаевича. В крытом дворе стоял полумрак; кому-то пришла идея: разжечь костер. Насобирали щепочек-чурочек, сгрудили недалеко от крылечка. Мотя принес спички и вот уже занялся желтоватый веселый огонёк.
Костерок быстро набрал силу и неожиданно двумя ручьями побежал по двору, покрытому мелкой соломенной трухой и птичьим пухом. Ребята оторопели и хотя ещё не совсем понимали масштаб угрозы, с испуганными лицами прыснули со двора.
А огонь добрался до сеновала, крылечка дома: не прошло и десяти минут, как с подворья Павла Николаевича повалил густой чёрный дым, а затем тут и там прорвались зловеще- красные перья живого пламени.
Ребята, убежав на другую сторону улицы, с ужасом смотрели на содеянное.
К занявшемуся пожару сбежались все, бывшие на это время в деревне: бабушки, доярки с фермы, малая ребятня. Дед Пахом, понимая, что занявшийся двор не спасти, организовал работу по увлажнению запасного сруба бабушкиного подворья, стоящего метрах в сорока от пожара: распорядился принести и поставить лестницы и расставил людей цепочкою от ближайших колодцев. Люди, подавая ведра друг другу, поливали плоскую крышу и стены.
Ветер был небольшим и дул вдоль деревни под углом к улице вправо, но когда огонь охватил все подворье, окружающий воздух нагрелся: по ветру понесло не только дым, но головешки, которые подожгли дом Фаины. Чуть позднее занялся и последний дом на правой стороне.
Косари обедали. При тяжелой работе полагалась сытная еда, но ели что было: хлеб, творог, яйца, у кого-то мёд. Из овощей: молодые перья лука, огурцы к сенокосу не поспевали. Запивалось молоком, квасом. Мясного не было: оно появлялось с наступлением холодов. Копчености или консервирование в банках до войны в наших местах были неизвестны. И горячего не было, даже чая: настоящая заварка, как и сахар для деревни были недоступны. Да и было не принято в жаркое время разводить костры. Обедали в тени липовой куртины, облюбованной еще с единоличной жизни. Кто-то, поев, лежал и даже похрапывал. Молодой парень Петр Салов, поставивший утром крюк, решил проверить: на живца может попался щурёнок или окунь. Подошел к удилищу, приподнял: висит,рано уснувший в теплой воде, пескарик. Поставил снова и над верхушками елей увидел клочковатое серое облачко. Откуда? Жарища и кругом - синь неба.При безветрии облачко двигалось поразительно быстро. А за ним выплыл уже более плотный и широкий пласт явного дыма. "Кто же это в такую жару жгёт костер?"- подумал Салов и быстро обогнув язычок леса, с ужасом увидел шевелящийся клок черной кудели на левом конце деревни и окончательно уразумев, закричал сдавленным голосом:
- Пожар! Пожар!
Неожиданность и тревога этого слова подбросили расслабленных косцов и все ринулись к деревне.
Когда прибежал народ с сенокоса, - был пик пожара не подворье Павла. Огонь, почти бездымно, пожирал двор-каре тремя огромными кострами: на месте избы, клети и коровника и еще , более мелкими, между ними. В середине этого буйства стояли четыре толстых столба, на которых раньше держалась крыша внутреннего двора: два, ближние к кострам, горели свечой, а два периодически вспыхивали синеватыми огоньками. Больше всего зверствовал огонь на месте избы: смолистые бревна частью обрушились и образовали завал, способствующий дружному горению. Извиваясь жгутами и лентами языки оранжево-красного пламени с треском, шипением и роем жирных искр взлетали вверх.
Фаинина изба и коровник дымно горели, еще не окончательно потеряв форму строений. Двор на правой стороне тоже был в огне, густо дымил, тесовая крыша зияла дырами, но стропила пока держались..
Женщины сразу же дружно подкрепили отливальщиков, мужчины же, чтобы умерить силу огня, стали баграми растаскивать бревна избы и клети, которые были ближе всего ко двору моей бабушки. Часть людей отрядилась к дому на правой стороне, чтобы разрушить верхушку избы, а если удастся, то раскатать её, утихомирив огонь.
Принятыми усилиями пожар перешёл в спокойную фазу: горело несколько низовых костров.
Освободившиеся люди, закопченные в растрепанном виде с хмурыми лицами, запаленно стояли на улице, поодаль от места бывшего дома Павла; с не прошедшим испуганным возбуждением смотрели на ослабевший, но упорно горевший костер на месте избы. Хозяева горевших построек были каждый у своей. Женщины плакали, не забывая выяснять: откуда огонь. Это было известно еще бабушкам: обо всём, что делали мальчишки во дворе Павла, им рассказали две девчушки, которые подглядывали за мальчишками в щели ворот. Марфа, наревевшись, закрыв глаза, лежала. Возле неё сидела сестра Павла, время от времени проводила ладошкой по Марфиному лицу, стирая мокреть из слез и пота.
Павел Иванович был не в себе: молча с посеревшим лицом смотрел на огонь. Мало того, огонь слизнул всё своё, особенно было жалко новую избу с большими трудами поставленную всего три года тому. Но больше всего его удручало, что основным виновником был сын и выходит, что он должен отвечать и перед погорельцами-соседями. "Ну Фаина, ладно, не ахти, что сгорело; а Саловы-то: таких подворий в деревне быть может еще одно-два". В распаленной голове не оставалось места для разума. Около Павла стояли: его шурин, старший сын Вася и несколько пожилых женщин. В какой-то момент Павел, как бы очнувшись, тихо спросил:
- Где он?.
Одна из старушек, повернувшись и указывая рукой:
- Да вон они...и осеклась: мальчишек там не было. Как только начали собираться люди, они убежали и где-то спрятались. Послали подростков на поиски. Ребята были найдены на сеновале одного из них. С искаженными лицами ожидания расправы предстали они у учиненного ими жаркого костра.
Павел отрешенно смотрел на своего младшего сына. Вдруг задрожав и побагровев лицом, схватил Мотю, как полено и быстро зашагал к огню, собираясь бросить его в пожирающее пламя. Оторопев, шурин быстро догнал и обхватил Павла за шею.Подбежавшие женщины облепили его и повели подальше от огня, с большим трудом выдирая из судорожно сжатых рук бедного Мотю. Схваченный отцом Мотя ждал трепки, а оказавшись перед пеклом, ничего не понял и только после освобождения его пронзил жаркий испуг. Лежавшая Марфа, услышав людской переполох, мгновенно окрепла и поднявшись дрожащими руками обхватила ребенка, который медленно успокаиваясь, прильнул к матери. Павел, поддерживаемый шуриным, что-то безсвязно бормотал. Стоявшая рядом высокая, худая с всклокоченными пегими волосами старуха, вдруг начала креститься: она уловила в бормотанье Павла -"Будь ты проклят..."
Взбудораженная происшедшим в эту ночь мало кто из взрослых нормально спал. На погорелье дежурили люди.До полуночи тут и там колыхались языки пламени, жарко тлели огарки бревен. С полуночи начали заливать погорелье: оно хлебало воду , отдуваясь злобным шипением с облаками пара.
На следующий день тоскливо выглядела деревня. На краю отчужденно чернели пятна выгоревших усадеб. В них громоздились большие кучи из глины и кирпича развалившихся печей и везде головешки и всякие обгоревшие железяки, вроде обода колеса или обруча кадки, дверные петли, чугунки, ухваты, кое-где уцелевшие горшки.
Погорельцы утроились на подворьях родственников. Осёновцы и соседние деревни наскребли какую-то одежду-обувь и что-то для постели. Правление колхоза распорядилось: выписать зерно, отпускать с колхозной фермы молоко. Коров и овец погорельцев впустили в колхозное стадо.
О том, чтобы сейчас заняться строительством не было и речи: горячая пора- сенокос, уборка. Осенью может и можно будет что-то начать делать, а сейчас даже уборка пепелищ невозможна: люди шли на работу с восходом солнца, возвращались - к заходу.
Трое поджигателей стали в деревне изгоями; с ними даже ребята как-то перестали дружить. С Мотей и мать была суха; брат Вася, без взрослых, вёл себя по-прежнему: помогал наладить удочку, брал с собой на реку, за ягодами. Отец был непреклонен .
Павел был в отчаянии: как и из чего ставить избу; с колхозной работы до осени уйти не было никакой возможности, да и лес, заготовленный летом, по установившемуся обычаю, непригоден для жилого помещения. Надо ждать осени-зимы. Но и заготовленный зимой лес сразу на мох сажать нельзя: рубить избу можно будет весной, но потом давать просушку и ставить на мох только следующей весной. В этом случае придется провести в чужом доме две зимы.
У двоюродного брата Ильи был запасной сруб; лет девять стоял он. Правда без пола и потолка и с плоской крышей. Но был еще рядом бунт сухих бревен. Павлу неудобно было просить, но Илья сам предложил запас.
Как только выпадали свободные минуты или по выходным Павел с Васей и Ильей расчищали пожарище и к осени место для избы было готово.Сделали "помоч": сруб перекатали и поставили на мох, изба была под крышей.Зимой бревна распустили на плахи: для потолка и пола, напилили досок для остального обустройства. Всю зиму и весну шла работа. Уже по теплу новой "помочью" сбили печь.
И ровно через год после несчастья вселились.
Весь год Мотя был молчалив и старался быть в одиночестве. Спал он неспокойно: часто снилось пламя и он с ужасом просыпался. Несколько раз ему снился один тот же сон: от огромного огненного вихря он наполняется нестерпимым жаром и спасаясь от него, валится в воду, испытывая живительную прохладу. В этом случае он не просыпался, а облегченно продолжал оставаться во сне.
Был теплый безветренный день. Когда Мотя проснулся, солнечный луч через окно янтарно освещал новые доски пола. Он быстро съел, оставленные матерью на столе хлеб с молоком. В избу вошла Марфа, подоив колхозных коров и отправив их к пастуху, пришла позавтракать. Мать пришла злой: дойка пришлась трудной, так как её напарница заболела; пришлось доить и её коров. Чужие коровы, почувствовав неизвестные руки, вели себя неспокойно, а одна даже, двинув ногой, опрокинула подойник.
- Ты чего прохлаждаешься? Шёл бы удить, может что клюнет.
Мотя знал, что сейчас рыба клюёт плохо и собирался идти за земляникой, он не мог ослушаться матери, взял удочку, котелок катышек хлеба и пошёл на Белую.
lll
Через березово-осиновый перелесок в соседней деревне Новинки, километрах в четырех от Осёновцев вверх по реке Белой, жил с женой Яким Новин. Это был довольно нелюдимый человек с широкой сивой бородой, щербатым ртом и мутноватыми глазами, словно закрытыми кисеей цвета олова.
Он был молчалив, редко с кем заговаривал, ну а если приходилось, да ещё по не очень приятному поводу, то горячился: глаза ещё больше оловянелели, а сквозь щербинку летела слюна. Голос при этом становился тонко- визгливым. За такие взрывные вспышки Яким получил прозвище Яха- сера. Вместе с тем нельзя не отметить, что Яким был талантливо- трудолюбив: его узловатые руки умели выполнять не только обыденные сельские работы, но он мог красиво оформить деревянной резьбой свой дом, плести из ивовых прутьев не простые емкости а корзины с кружевами по ободку, если туесок для кваса, то с прорезным рисунком на обтяжке, а обычная рыболовная морда из под его рук выходила аккуратной, более правильной формы, чем у других рыбаков. Но вот характер: даже его жена Ефросинья- незаметная старушка тихо страдала от взрывного мужа.
Их единственный сын Антон перед организацией колхозов, как говориться сумел "слинять" из деревни и не в пример полунищим колхозникам, " выбиться в люди"- стал заведующим сельпо в сельсоветовской деревне Верхняя Волошана. Его сын Фёдор- внук Якима в то же время был отправлен на учёбу в техникум в подмосковный городок Луховцы, где тогда строился машиностроительный завод, на котором предполагался выпуск техники для колхозного производства.
Конечно эти перемены в судьбе якимовых потомков произошли не без совета Якима, который своим природным чутьем прозревал не очень сытую и свободную жизнь при общем труде. До колхозов вся семья, не исключая и молодого Фёдора, рьяно работала на своем наделе земли. Сын и внук, в свое время, хорошо учились. Деревенские со своими многочисленными чадами, бедствуя, завидовали якимову благоденствию. В колхоз были записаны Яким с Фросей; хотя по возрасту они не привлекались к обязательному труду, но в страду Ефросинья выходила в поле постоянно. Яким же, только по просьбе председателя, иногда делал что-то из деревянного инвентаря. Все остальное время посвящал своему огороду, скотине, ловле рыбы. В огороде постоянно копошилась и Ефросинья, за ней же была и дойка коровы и многочисленные домашние дела.
Федя приезжал в летние каникулы на свою малую родину и проживал в основном не у отца, который сам жил на квартире в Верхней Волошане, а у бабушки с дедом в Новинках, в родной избе. В такое время Ефросинья расцветала , не могла наглядеться на внука Федюшку. Он и в самом деле был пригож: среднего роста с несколько широким румяным личиком, на котором нос, глаза и все остальное было размещено в ладных пропорциях и с некоторым задором.В эти дни и дед Яким смягчался, куда-то прятал свою угрюмость.И хотя его особенно не расспрашивали, Федя подробно и с гордостью рассказывал о своей городской жизни.
Два года тому назад Федор закончил учёбу в техникуме и был направлен на "Сельхозмаш" поммастера формовочного отделения литейного цеха , а через шесть месяцев сам стал мастером. Когда еще проходя практику, Федя, впервые попав в литейный цех завода, был удивлен величиной рабочего помещения.
До этого, самым большим помещением для работы, он видел свою деревенскую ригу, оснащенную овином для сушки снопов, конной молотилкой и ручной веялкой для отделения зерна от половы. При работе в риге витала пушистая взвесь желтовато- серого цвета, она лезла в нос, глаза.
Здесь же все помещение было заполнено темносерым облаком, из мельчайшей пыли формовочной массы. Основная часть этого облака создавалась при выбивке и очистке готовых деталей., так как существующая вентиляция не в состоянии была справиться; впрочем об этом он узнал уже когда стал работать.
Тогда же, на практике, всё было внове и его природная любознательность останавливалась на самом цикле изготовления отливки. Формовочное отделение делало в специальных ящиках-опоках форму детали для заливки чугуна. Опока состояла из низа и верха, в которых соответственно ставилась модель будущей детали и заполнялась формовочной смесью, смесь уплотнялась. Затем на низ устанавливался верх и опока уходила на линию заливки. Фёдор тогда поработал на всех стадиях формовки. Ему особенно запомнилась ручная трамбовка. Хотя цех строился по американскому проекту и уплотнение должно производиться на вибрационном стенде, но он часто выходил из строя и тогда смесь уплотняли вручную трамбовками, которые быстро натруживали кисти рук, а в плечах становилось как-то тоскливо.
В цехе было довольно жарко: на дворе лето, а тут горячая формовочная смесь, да и заливка рядом, где из подвешенного на верхнем рельсе ковша, чугун
светящейся- белой струей льется в опоку, красным роем разбрызгивая искры.
Фёдор быстро потел неприятным потом, пропитанным вездесущей пылью.В нос, кроме пыли, лезет кисло-керосинный запах: соединение горелого металла и крепителя, пропитывающего формовочную смесь, на рабочем языке - "землю".Очень длинно тянется время. Комбинезон от пота и пыли становиться неприятно воглым, грубым.
Машинально действуя совком и толкушкой, ему вспоминается тот деревенский пот, который не отделим от многих сельских работ.
Он помнит, как дед учил его сенокосу. Ему было лет 12, когда по настоящему со взрослыми пошёл на сенокос.Коса-горбуша была маломеркой-"женской".Несколько дней он шёл последним и естественно отставал от взрослых, иногда на целый круг. Кроме того, он еще не умел править косу и шёл к отцу или деду. Косили до полудня: "пока роса".
От необычной позы при косьбе он сильно уставал и помниться: в первый день не мог подняться на ужин. Но вот однажды утренней ранью на сенокос они пошли с дедом вдвоём. Федя, как всегда, пристроился за дедом и почти не отставал. Он чувствовал, что дед не очень-то и гонит.На второй или третьей перелопатке, дед полуусмехнувшись, сказал: "Иди первый". Пошли, Федя старательно и споро, как ему казалось, повел покос.Но вдруг сзади раздраженный окрик: "Подрежу!". Федя, вздрогнув, понял, что идёт медленно. Поднажав, ушёл вперед. Сердце ухало, пот заливал глаза, во рту-сушь.. Он поубавил, дед тут же его настиг: "Подрежу!.Подрежу!", Федя снова, уже из последних сил, замахал косой. Едва дождался конца уповода; он был весь мокрый.
Но тот пот был совсем не таким: как только кончил махать косой-сразу покой, отдых; только мокрая рубаха, высыхая на солнечном ветерке, приятно холодит. Тут лучше её снять, чтобы не простыть.
А здесь: и прервав - этот колючий пот не дает покоя, да и комбинезон не снимешь. Да если бы и можно было снять, то земляная мошкара еще сильнее облепила бы мокрое тело. И запах! Нет, это далеко не запах свежей травы или высыхающего сена. А какие же в деревне неприятные запахи? Ну, может запах навоза, когда его вывозят на поле. Это запах растревоженного коровника, когда корова содержится на соломе, без уборки коровника плоть до весны. Вывоз навоза 4-5 дней обычно проходит в погожие солнечные дни. Для этого делались специальные телеги: верх у них- сплошной деревянный полок, на который железными вилами пластами накладывается навоз; в поле он сталкивается небольшими кучками и разбрасывается равномерно по пашне.
Это время запоминается по вылету бабочек- подёнок. Вся дорога от двора до поля устлана колониями подёнок: белоснежный, с зеленоватым отливом, колышущийся ковер. Особенно густо ими облеплены потерянные навозные ошметки. Бабочки безразлично встречают колеса телег, не эстетично погибая. Необъяснимо: как фантастично они возникали, так же через день бесследно исчезали.
Работа на заводе Фёдору не нравилась, но здесь: получка, магазины, в заводском клубе - кино, танцы. Жил он в бараке с печным отоплением и уборной во дворе. В конце барака были умывальник с холодной водой и кухня, где утром и вечером можно что-то себе сварить на дровяной плите. В комнате стояло шесть коек с полным постельным набором, включая, не мыслимые для деревенского быта, простыни.
По воскресеньям Фёдор со знакомыми ребятами ходил в клуб. Он не умел танцевать, но иногда заходил в танцевальный зальчик и смотрел, как танцуют, почти исключительно девчата.
Однажды к нему подскочила высокая девушка с длинными волосами, с прямым носом на смуглом лице:
- Разрешите.
- Я не умею-, заалев, сказал он.
- Пойдемте, научу.
Под медленное танго Федор скованно переставлял ноги, но музыка завораживала, рука партнерши тревожаще - тепло лежала на его талии и вообще всё было прекрасно. Через несколько уроков он уже сам уверенно вёл Люсю- так звали черноволосую прелестницу. Они стали встречаться. Люся училась в институте, в Москве.
Через несколько недель Люся пригласила его домой- показать родителям. Они жили в "райкомовском" доме, в просторной двухкомнатной квартире со всеми удобствами. В Луховцах с таким комфортом, имея индивидуальную котельную, в то время был единственный дом. Фёдор, впервые видел роскошную квартиру: необыкновенные обои на стенах- свои в каждой комнате, голубой кафель стен туалета и ванной комнаты, белоснежный фаянс раковины и крановый никель. Его удивила и сама ванна - этакая огромная эмалированная посудина: он видел её впервые, несмотря на четырехлетнюю жизнь в Луховцах. Бывая в коммуналках своих друзей, мало отличающихся от его барачной комнаты, ничего подобного ему не встречалось. Но впечатлил его больше всего туалет, куда он попал после второго или третьего посещения Люсиной квартиры. Торжество чистоты и загадочность унитаза ошеломили. Как это не вязалось не только с убогостью деревенской уборной, но и с заводскими туалетами.
Люся познакомила Федора с родителями. Отец Владимир Борисович расспрашивал Фёдора о работе на заводе, своих родителях и ёго планах на будущее: не думает ли он учиться дальше. Федор терялся от его вопросов, стеснялся своего деревенского происхождения и, чтобы совсем не потухнуть в глазах возможно своего будущего тестя, неожиданно сказал, что думает о заочной учебе в институте.
Время шло. Федор старательно работал, рьяно выполнял общественные поручения и вскоре он стал зам. начальника цеха и членом райкома комсомола.
Люся, закончив институт, своей неожиданной инициативой подвигла Федора на женитьбу. Зимой была свадьба, Федор покинул своё общежитие и стал жить в люсиных хоромах.
lV
В июне молодые поехали на родину Фёдора- в деревню Новинки.
Отец Фёдора выслал подводу, которая их встретила прямо у поезда. Чемодан и сумка, разместились сразу за возницей, Люся взобралась на телегу и чувствуя под собой мягкую подстилку из сена, улыбнулась: страх перед дальней дорогой отступил. Поехали, Фёдор шёл сзади, озабоченно думая, как перенесёт Люся дорогу. Пока они ехали по улице поселка Охотино телегу немного потряхивало, но вот закончилась торцовка, телега скатилась на грунт, а Люсю подбросило. От неожиданности она едва не завалилась навзничь. И началось: телега моталась из стороны в сторону, ныряла в колдобины, а с нею мотались и подпрыгивали седоки. Возница привык и держась только за вожжи, мог мотаться часами, Люся же, хотя держалась обеими руками за закругленный край полка телеги, минут через десять запросила "пардону". Возница остановился, Фёдор подхватил слезающую Люсю и она, разминая, вдруг одеревяневшие от напряжения при недолгой езде ноги, пошатываясь пошла рядом. Несмотря на дорожную обувь, неровности дороги её быстро утомили и она решилась снова сесть на телегу. Фёдор же, имея с детства навык к хотьбе легко шагал, а иногда вприпрыжку бежал по редким ровным местам или по склону, когда возница веселил коня. Люся всю дорогу маялась, то сидя на телеге, то вновь и вновь разминая затекшие ноги, шла по неровностям проезжей части или, по редко встречающейся тропинке рядом, где идти было легче. Фёдор в это время недолго ехал, иногда замещая возницу. Дорога Люсю утомила не только физически, но и своим однообразием: широкая, прямая до горизонта, безлюдная просека, огороженная лесными стенами, навевала невеселые мысли не только о том, когда же она закончится, но и куда она едет? В добавок ко всему возникла еще одна напасть, совсем не знакомая Люсе - овод. Как только прошла утренняя свежесть и солнце пало на дорогу, появился овод. Крупные пауты и мелкие, но не менее кусачие слепни сначала роились вокруг лошади, но быстро забрали в свой ареал и людей. Лошадь мотала головой и неистово била себя хвостом, возница привычно хлопал по себе тут и там ладошкой. Люся, не имевшая опыта общения с таким гнусом, совсем впала в отчаяние. Федя, уже забывший оводовый бич, жалко смотрел на Люсю, но догадался дать ей веник из берёзовых веток - стало полегче.
Измученные гости, добравшись на другой день до дома Якима, после короткого знакомства, в сумерках поужинали, и несмотря на предложенную баню, отказавшись, уснули на приготовленной постели в сенях.
Первое люсино разочарование в деревенской жизни на свежем воздухе возникло в виде туалета, когда она проснувшись чуть ли не в полдень на другой день, пошла туда.
Деревенский туалет (надо ли его так называть и описывать с абзаца?)-небольшой деревянный ящик со щелями, прикрепленный к сеням, со стороны которых часть ящика служит дверями, в полу его отверстие, куда и отправляется то, что отправляется. Разумеется, что там нет ничего крашеного, только- серое дерево. Но городскую Люсину утонченность оскорбила не столько сама конструкция отхожего места, как естественные запахи, которые лезли, как ей казалось, не только в нос, но и в глаза и в уши. Еле сдерживая рвотные позывы, она сделав необходимое, с исказившимся от отвращения лицом, как из пращи, вылетела из ящика, именуемого гордым словом "сортир".Сам Федор, еще лежащий с довольной улыбкой, такой мускулистый, румяный, показался Люсе совсем другим, раз он пользуется таким туалетом.
Вторым разочарованием была баня, топившаяся по -чёрному и потому стены, потолок были в хлопьях сажи, которые иногда смахивали веником-голяком, но никогда не промывали и этот деревенский атрибут гигиены, приводя посетителей в чистоту и порядок, сам никогда таковым не являлся. Но с баней Люсю примиряло тепло, холодная и горячая вода, позволяющая смыть с себя дорожную пыль; в туалете же, кроме листочков грубой газетной бумаги, ничего не было.
Ефросинья решила угостить невестку праздничным завтраком- колобами , со сметаной и медом. Оладьи были из овсяной муки; пшеничная закончилась. Но и овсяные- горячие со сметаной неплохо, но Люсе претило, что оладьи брали все из общей миски руками и свернув желобком, окунали в общую же миску со сметаной. Сидевший за столом Яким подозрительно взглядывал на невестку и неодобрительно подергивал сивыми усами, на которых иногда зависали капельки сметаны.
Люся мучительно сдерживаясь, еле дождалась конца завтрака.
Люсю коробило и то, что хотя пол был недавно вымыт, в избе все ходили в уличной обуви, в каковой ходили в тот же сортир, или бабушка Фрося -в коровник.
Хуже всего, что чистенькая Люся в своих модельных туфельках, не смогла скрыть своей брезгливости, а дедушка Яким это принял на себя, как покушение новой родственницы на устоявшийся деревенский обычай, с которым он и его предки, сыновья, внуки жили испокон веков.
"Ну ничего - злорадно думал он,- вот сейчас пойду осматривать ез, принесу пару щук, а старуха пожарит их с яйцом, посмотрим, как эта фря будет их уплетать". Надевая на плечи пестерь, Яким увидел невестку, осторожно идущую по двору, с брезгливым вниманием выбирая сухие и чистые места. Поравнявшись с переполненной выгребной ямой, как бы вспухшей, словно квашня с опарой, только с противоположным запахом, люсино личико окончательно скривилось и она поспешно зажала нос. Яха кипел, понимая и свою оплошность, что не настоял, в прошлый приезд сына Антона, на очистке ямы, да и сам хорош- не удосужился подмести двор от куриных пометок: Антон же сказал- "на днях приедут". Переживая свои промашки, пытаясь с кем-то их разделить, злился на внука: "Болван Федька -взял какую-то уродину-чистюлю. Говорили ему: бери Зойку Мальцеву: семья хорошая, братья работящие, отец- председатель колхоза поднял колхоз на клевере. Никто из 7-ми председателей не додумался- головастый мужик. А Зойка- чистый розанчик: молода, белокура, хохотушка, но с парнями -ша! Да и мечтала о Федьке, а он, чего удумал: притащил из города. Если по правде: она тоже красива, хотя и чернява, но как же она будет жить, эта чистюля? Придет время- родит: пеленки, неумолчный плач, ребячья дрисня. Ведь убежит из дому! фря! фря!"
V
Мотя в холщевой рубахе и таких же штанах, босой быстро шагал по росистой дороге. Заострившееся лицо с тонким носом, не по-детски впалыми щеками и печальными глазами было обращено вниз. На левом плече Мотя поддерживал удилище, в правой руке был котелок с катышком мятого хлеба и спичечным коробком ручейника. Дорога шла рядом с изгородью ржаного поля. Солнце, ещё не поднявшееся над лесом не высушило росу и не подсинило небо, затянутое кисёей росных паров. Но оно двигалось быстро: мгла исчезала, утренняя свежесть уступала жаркому дню. За изгородью, раскинувшаяся живым голубовато-зелёным покрывалом, тихо шелестела колосившаяся рожь; кое-где по краю поля, из ржаных стеблей осколками сине-голубого лазурита, выбегали васильки. Появились крупные коричневые оводы, жужжали и вились вокруг мотиной головы, садились на плечи и кусали сквозь рубаху.
Но Мотя, вяло отмахиваясь от овода, будто не чувствовал укусов: в его голове роились мысли, связанные с отцом.
Он помнил, как тятя был весел и нежен с ним- младшим сыном и как это исчезло в пожаре. Хотя прошел год после того злополучного дня, но Павел не отошёл: был так же угрюм и не замечал его. Может сегодня повезет: наловит много рыбы, мать сделает селянку и за ужином тятя, если и не похвалит, то хоть взглянет на него; ну не по-прежнему, но без явного безразличия.
Тишина начавшегося дня исчезла вместе с появившимся оводом: на поскотине слышались всплески бронзовых брякал пасшегося стада, щебетал жаворонок, висящий в небе над рожью. Чуть выше, на упругих неподвижных крыльях отмерял бесконечные круги канюк, время от времени, издавая свое щемяще -печальное пи-и-и-и, пи-и-и-и.
Дорога вошла в сосновый перелесок: желто-коричневые стволы с высокой темно-зеленой кроной заглушили звуки поля. Овод отстал, стало прохладнее, мягкая хвоя приятно щекотала ноги. Солнечные лучи, кое где наклонными светлыми столбами пробивали крону и яркими полосами делили дорогу.Здесь была другая жизнь, со своим движением и звуком. Ветра почти не было, но с вышины шел слабо шелестящий шумок чуть качающихся хвоинок . Раздавалось редкое щебетание- пение рано отгнездившихся птиц. Вдруг гулко захлопал поднявшийся косач, и тот час же снизу юркнула и ввинтилась в крону сосны рыжая белочка.
Мотя шёл так же сосредоточенно глядя прямо, только чуть приподняв голову, не видя изменившейся красоты.
Но вот и луга: зеленовато- белеcая кошенина ярко отражала солнце и слепила глаза. Виднелись стоящие зароды сена: прямоугольные, с пиками крайних колов и нижними подпорами с обеих сторон. Опять появились слепни. Далеко, вниз по реке, периодически раздавалось металлическое лязганье- правились косы.
Мотя пришёл на своё старое место и закинул удочку: пробовал на хлеб, ручейника - никакого клёва. Перешёл на другое ,- ничего: такая жара- у рыбы нет жора. Пошёл вверх по реке: на пути- залив, перегороженный езом. Он знал- хозяин еза не осёновский , а какой-то старик из Новинок, но ни разу его не видел. Понуро шагая, огибал залив, мысли не веселили: "Приду домой ни с чём, мать будет недовольна и с тятей ничего не получится. А что, если проверить морду в езе и взять немного: ну не щуку, а окуней, плотву".
С такими мыслями Мотя обогнул залив, подошел к езу, огляделся: всё пустынно, а справа ез удачно, как он подумал, закрыт от реки большим ивовым кустом.
Ез был устроен добротно: сверху на частых подпорах две, а где и три жерди, для удобства перемещения вбито несколько дополнительных кольев с одной стороны; трое ворот для морд, промежутки между ними забраны еловыми вершинами. На днях прошли дожди, вода в реке прибыла и морды стояли со стороны реки.
Поколебавшись, Мотя дрожащими ногами ступил на жерди, осторожно дошел до первых ворот. Посмотрел в воду и ничего не увидел в морде: она была глубоко, а с верху еще лежала вершинка. Подняв вершинку, стал вытаскивать морду. Она не поддавалась, раскачав её, напрягшись, вытащил и упёр её ободом на жердь. В морде затрепетала рыба. Сейчас её надо поднять и перенести на берег- немножко отдохнет и пойдёт. Мотя стоял на езе, удерживая левой рукой морду, правой держась за кол.
Vl
Поправив за плечами пестерь, Яха пошёл на реку.
Дорога проходила через поскотину: была мало езжена, с травяными объедками. Кое где встречались коровьи лепешки, в которые у него не было желания втюхаться и он, обходя их, не разу не примерил свои действия к подобному поведению невестки.
Солнце стояло около полудня, на него набежало облачко, повеяло ветерком и Яхе показалось, что наступает предгрозье, а он не надел плащ. Настроение еще больше испортилось: "фря!. фря!".Пройдя поскотину и часть лугов, Яха нетерпеливо шагал по берегу к своей лодке. Подойдя к ней, лежащей около кустов вверх днищем, перевернул её, спустил на воду, взял весло. Отметив, что вода спадает, порадовался, что прошлый раз после дождя выбрал морды, а кое- где и еловые вершинки; через день поставил их окнами в залив. Надо полагать при большой воде рыба зашла и теперь ей не миновать ловушки.
Шириной здесь Белая была метров 15-20, на излучинах у омутов до 30, с нечастыми заливами.Глубоких, для устройства еза, было мало; якимов являлся именно таким. Ладили ез вдвоём с Антоном; он бы осилил и один, но ухайдакался бы влежку. Залив был напротив мыска правого берега; вдаваясь в левый, являлся продолжением омута. Омут и залив - любимое место для рыбы. Лодка плыла по течению посреди реки; в начавшуюся межень и левый берег с воды выглядел высоким. Показались кусты: за ними его ез. А, что если в мордах ничего нет или же плотвяная мелочь. Возвращение Якима с пустым пестерём явно не ко времени. И Федька может как-то обидно пошутить,. а фря, если ничего и не скажет, то подумает: "Какой потешный старик: носит на спине туда-сюда пустой берестяный чемодан".
"Какая же она фря"- вертелось в яхиной голове, не давая сосредоточиться мыслями над предвкушением момента поднятия морды с трепещущимся живым "серебром". Вот и залив, показался правый конец еза. Ещё гребок и перед ним: весь ез. Но что это?! На езе, на ЕГО езе - тщедушный человечек с мордой у ног.
Всё пережитое вчера и сегодня, связанное с приездом внука, высокомерной брезгливости фри, при виде наглого воровства, вскипело в нём слепой злостью и тяжелое весло остервенело опустилось на руку мальчишки: над рекой взлетел нестерпимый для человеческого уха вой и резко смолкл; морда свалилась в реку, Мотя - в залив...
...Собравшись нести морду на берег, выпрямившись, Мотя встретился взглядом с Яхой: свирепый вид старика с сивой бородой загипнотизировал его. В ту же секунду вспыхнувшая нестерпимая боль пронзила тело жаром из сна, на секунды пришла прохлада воды и он погрузился в покой вечной ночи.
Над скошенным лугом беззвучно дрожало марево знойного дня.
От автора
Рассказ написан на основе реального происшествия: пожара в деревне от костра детей и через год пропажи одного из поджигателей, которого нашли в реке с переломанной рукой - под подозрение попал один рыбак.
И не только для того, чтобы поведать о неординарном криминальном случае в тихом краю, (тем более сейчас, при сгустившейся людской ненависти и слабости власти, описанное событие вряд ли затронет современного человека) но и, чтобы показать природу, работу, быт и обычаи людей, живших 70 лет тому назад в глухих таежных местах.
![,Горит дом [Верещагин М.А.]](/img/w/wereshagin_m_a/pozar/pozharp1000405.jpg)
![Стога на лугах [Верещагин М.А.]](/img/w/wereshagin_m_a/pozar/stoganachernoj.kirowskajaoblastx.1970-egody.jpg)