Если собрать все серебро Лусхора: все монеты, что до времени покоятся в сундуках жадных купцов и менял, в кошелях ремесленников и солдат, да прибавить к ним те, что зарыли под алтарями домашних божков черные негнущиеся пальцы землепашцев; если собрать все серебро украшений, без которых не обходится ни юная дева, ни вдова; все узорчатые кувшины для шербета и чеканные подносы, на которых в богатых домах подают рассыпчатый плов; если расплавить серебряные колонны, которыми славен дворец раджи, да извлечь из дворцовых кладовых тяжелые слитки, которым еще только предстоит стать монетами; если собрать все серебро Лусхора и сковать из него одну-единственную нить, и намотать ту нить - виток к витку - на стальную основу, и упрочить заклинаниями, чтобы выдержала струна свой вес, а вес будет немалый; если укрепить один из концов той струны на хрустале небесного свода, а второй - на вершине горы Артьях, высочайшей из гор страны Шиф, да натянуть ту струну так, что будет она трепетать не только от касания смычка, но и от дуновения южного ветра, ласкового и смирного, несущего из прибрежных долин запахи лимонов и миндаля; и если ударить по той струне деревянным билом, которым монахи беспокоят бронзовые диски, развешанные под каменными арками, созывая людей на молитву, то зазвенит струна, и раздастся гром, от которого содрогнуться скалы, а сердца людей наполнятся смятением и страхом.
И все же никто не услышит тот гром, ибо не дано человеку слышать то, что выше его понимания.
***
На рыночной площади сидел нищий старик-калека и пел, подыгрывая себе на маленькой арфе. Шумело торжище, шли мимо люди. Кто-то останавливался, бросал монетку в истертый кожаный мешок, лежавший возле певца. А старик не обращал внимания на суетящийся народ, он рассказывал о серебряных струнах, натянутых великанами-волхами на основу мироздания, о тех струнах, чья музыка - судьбы, и чьи звуки властны и над обычным человеком, и над царем.
Какой-то юноша долго стоял рядом со стариком, потом, стряхнув оцепенение, аккуратно положил в кожаную торбу серебряный шиллинг. Судя по небогатой одежде юноши, эти деньги имели для него значение. Ведь на шиллинг можно хорошо поужинать и снять комнату в одном из окружавших рынок трактиров.
А старик все пел о том, что никто из людей не может услышать звон небесных струн. Да и выковать их под силу лишь тем, кто жил в горной стране Шиф до того, как пришли сюда люди, - древним волхам, мудрым колдунам и великим воинам. Не их вина, что обманули сильных молодые боги, заставив уступить плодородные долины людскому племени. Ушли волхи, томимые жаждой знаний. Ушли туда, куда нет никому пути, за стену гор, за окоем земли, в кромешную тьму неизведанного. А струны судеб остались, и ветер времени перебирает их, наигрывая безмолвную мелодию, внятную лишь тем, кто умеет слышать.
Так заканчивалась старая легенда. Так пел нищий арфист. Только это - не настоящий конец истории. Старик знал. И знал, что найдутся те, кто захочет услышать продолжение. Но правда - для идущих, а на рыночной площади древняя сказка звучала так, как ее пели многие сотни лет, задолго до того, как в Лусхор пришли войска Белой Королевы. Задолго до того, как раджа, гордый раджа из рода покорителей гор, склонился перед портретом полной женщины в кружевном платье.
Тот юноша, который подал нищему музыканту крупную монету, родился уже после того, как страна Шиф стала колонией. Но его кровь помнила... Что? Спросите его - и он не смог бы ответить. Но, услышав мелодию чуть расстроенной арфы, он понял, что, может быть, узнает, отчего нет покоя в сердце.
Закончив петь, старик собрал монеты, спрятал их куда-то под свои лохмотья и неожиданно легко для калеки поднялся с земли.
- Простите меня, уважаемый, - юноша не смог преодолеть смущения, поэтому его голос звучал отрывисто и хрипло. - Простите, уважаемый, вы не могли бы разрешить мне проводить вас до места вашего благословенного отдыха?
Старик внимательно посмотрел юноше в глаза и молча кивнул.
Сколько времени прошло с того дня? Может, неделя. Может, месяц. Может, больше... Старик, снимавший угол у небогатой вдовы, днем пел на базаре, а вечерами беседовал с юношей. И вот однажды он взял арфу и вновь запел о беззвучной музыке небесных струн, выкованных мудрыми волхами. Но это была другая песня, сложенная совсем недавно, песня, в которой не было древней красоты, но была лишь печаль и немного надежды.
***
Горный Тигр - не человек. Он слышит голос мироздания. Когда раздался зов небесных струн, зверь встревожено поднял голову. Раздраженно дернул ушами, принюхиваясь к ветру.
Тигр был сыт. Неподалеку от камня, на котором дремал Царь Гор, валялись остатки вчерашней добычи - половина растерзанной туши быка, покрытая уже подсохшей кровавой корочкой. Тигр собирался понежиться на солнце и снова поесть, выбирая лакомые куски.
Но пришел зов. Нехотя, словно еще раздумывая, что же делать дальше, зверь спустился со скалы и потихоньку потрусил на восток, к потаенной горной долине, в глубине которой, словно орлиное гнездо, приютился на скалах древний монастырь. Постепенно шаги Тигра становились все стремительнее, и через какое-то время он уже мчался сквозь лес, перепрыгивая через корни и обтекая стволы черных елей.
Звенела небесная струна - та, что поет о тревоге. Звенела, подстегивая зверя, заставляя мчаться так, как мог только он - Царь Гор, древний зверь цвета осеннего леса, грозный владыка, для которого все живое делилось на достойную добычу и то, что не стоит внимания.
Не было соперников у Тигра. Не было ни друзей, ни врагов. Лишь молодые самки в весеннюю пору заставляли Царя смириться со своим присутствие. В месяц любовного безумия забывал Тигр и о голоде, и о жажде, дни напролет проводя в поисках той, что станет матерью его детей. Жадно принюхивался к воздушным потокам, ловил манящие запахи. Но осыпались нарциссы, вяли клематисы, и забывал Царь о той, что была с ним. В укромных пещерах на границе владений Древнего зверя появлялись на свет юные тигры. Рождались, вырастали и уходили как можно дальше от мест, где царствовал их отец, ибо не было у них надежды однажды победить в схватке Вечного.
И все же небесный зов был сильнее, чем весеннее желание. Тигр бежал, и в душе его все громче звучали почти забытые мелодии. Там грохотали барабаны, и пели двуногие... И Зверь пел вместе с ними, повторяя древние слова смутно знакомого языка.
Увидев каменные стены монастыря, Тигр на миг остановился и огласил долину громовым ревом, почти не уступавшим по мощи звукам трепетавших в небе струн. Распахнулись бронзовые ворота, и Зверь, с трудом преодолев отвращение к человеческому жилью, полному запахов дыма и старой кожи, и еще каких-то, незнакомых, но едучих, раздражавших чуткие ноздри, медленно вошел во двор. Упали на колени, склонившись перед Царем, привратники.
Не обращая ни на кого внимания, Зверь прошествовал к входу в молельню. Круглый зал с узорчатым сводом и статуей танцующего бога у дальней стены казался ему единственно правильным местом в том маленьком человеческом муравейнике, которым виделся ему монастырь. Здесь, в молельне, Тигра ожидал высокий монах со снежно-белыми волосами и темным, словно еловая кора, лицом.
- Вспомни, брат! - воскликнул монах. - Пашу, брат мой! Вспомни и вернись!
Зверю показалось, что он с разбегу наткнулся на каменную стену, умудрившись не увидеть ее в темноте. Упал на брюхо, он забился в судорогах - и вот уже на полу молельни лежит старик, такой же древний, как и позвавший его монах. У обоих одинаково широкоскулые лица и узкие желтые глаза, одинаково сухие и мощные тела опытных воинов. Лишь одна разница: волосы гостя тронуты сединой, но не побелели еще сплошь, мерцают огненными всполохами в свете бронзовых ламп.
Монах набросил на скрюченное тело теплый халат, взял с жаровни металлический кувшин, плеснул из него в деревянную чашу, поднес к губам рыжеволосого:
- Выпей это!
Тот отхлебнул из чаши, поднялся, сделал несколько неуверенных шагов:
- Зачем звал?
Давно забытые человеческие слова тяжело довались оборотню.
- Оденься и пойдем, - ответил монах. - Многое случилось, пока ты радовался жизни. И многое еще случится.
В маленькой келье их ждал накрытый стол: мясо - для гостя, травяной отвар, смешанный с молоком и маслом - для хозяина.
- Говори же, Ярри, - попросил человек-тигр, когда они поели.
- Я давно не звал тебя, брат, - голос человека звучал тихо, так тихо, как позволяют говорить себе те, чья власть - абсолютна. - Я давно не звал тебя, ибо у тебя - свой путь, а у меня - свой.
- Ты сделал свой выбор, - согласился гость.
- Да. И не жалею. Люди достойны того, чтобы иметь право на знание. К тому же среди младшего народа есть немало тех, в ком течет древняя кровь, ведь наши племена жили рядом не один век.
- Ну и что? Люди по-прежнему молятся своим богам.
- Людям нужна вера до тех пор, пока они ни потянутся к знанию.
- И что же ты хочешь теперь?
- Мне нужно спрятать несколько вещей. Сюда идут другие люди. Ты таких еще не видел. Они не почитают младших богов, но называют себя рабами Единственного.
- Зачем Единственному рабы?
- Не знаю. Но им так нравится, это позволяет им вести себя как рабы. Больше всего на свете они любят золото...
- Ты хочешь спрятать золото?
- Для тех, чье время пришло, - всего лишь золото. Для тех, кто умеет видеть, - средоточие знания.
- Я понял, - кивнул человек-тигр. - Но почему ты отдаешь это сокровище мне? Я давно забыл человеческие беды и об этой забуду.
- Потому что завтра меня, скорее всего, не станет, - голос монаха был спокоен, но его гость ощутил такой холод, что ему пришлось поплотнее укутаться в тяжелый халат:
- Хорошо, я буду помнить. Но... люди? Ты считаешь: знание нужно им...
- Не всем. Но ты узнаешь того, кто придет не за золотом.
Когда наступила ночь, два старика вышли из монастыря, и каждый нес по тяжелому тюку.
Они поднялись на скалу и там, в скрытой от всех пещере, спрятали завернутые в промасленную кожу книги с золотыми листами.
Наутро же к монастырю подошли солдаты Белой Королевы. Их послали сюда, в горы, чтобы усмирить восставшие кланы, которые не приняли решение раджи и не хотели встать на колени перед портретом женщины. Но солдаты узнали о том, что в монастыре есть много драгоценностей. Солдаты ворвались в молельню и увидели статую танцующего бога и сидящего перед ней старого монаха. Статуя была сделана из золота, а вместо глаз - драгоценные камни. А еще в молельне были драгоценные курильницы, и чаши для подношений, и многочисленные гирлянды и ожерелья.
- Вот это удача! - воскликнул командир. - Мы вернемся домой богатыми!
На одинокого старика он не обратил никакого внимания. Но монах, только что спокойно сидевший на полу, вдруг оказался рядом с командиром и тихо сказал:
- Не советую тебе покушаться на то, что тебе не принадлежит.
Он произнес эти слова на том языке, на котором говорят в стране Белой Королевы. Но солдаты только рассмеялись:
- Ты еще будешь советовать нам, желтомордая обезьяна! Пшел вон!
Монах покачал головой и ничего не ответил, улыбнувшись галдящим людям, словно они - расшалившиеся дети. Тогда командир выхватил пистолет и выстелил старику в грудь. Того отбросило на несколько шагов, но монах удержался на ногах:
- Что ж, глупцы, поступайте, как знаете.
Он повернулся к солдатам спиной и медленно ушел вглубь молельни, туда, где за алтарем была небольшая дверца, ведущая в лабиринт вырубленных в скале переходов, соединявших между собой кельи. Из раны на спине монаха толчками выплескивалась кровь, пачкая белую одежду, но он все шел и шел, и это продолжалось так долго, что один из солдат не выдержал и прошептал:
- Этого не может быть! Сэр, вы же прострелили его насквозь!
- И еще раз прострелю! - прохрипел командир и разрядил вслед монаху второй пистолет.
Но старик даже не обернулся, когда пуля клюнула его в лопатку, вырвав клок ткани. Лишь дернул плечом.
Солдаты взяли в молельне все драгоценности, но никто не решился свалить с постамента и разбить на куски статую бога.
А небесный танцовщик смотрел на притихших рабов Единственного, которые словно нехотя складывали в свои ранцы нити жемчуга и золотые чаши, и изумруды в его глазах странно переливались, словно он смеялся над людьми.
Потом один молодой охотник нашел умирающего белого тигра. Парень оказался не из робких, и у него было доброе сердце. Он напоил зверя отваром трав, смешенным с молоком и маслом, который дала ему в дорогу мать. На следующий день охотник пришел в пещеру, где прятался зверь, но увидел там обнаженного юношу, прекрасного, как сама весна. Тело его было совершенно, если бы ни шрамы на груди, волосы белы как снег, а глаза - ярко-желтые, словно осенние листья.
- Здравствуй, брат! - сказал юноша. - Здравствуй и прощай!
- Постой! - удивился охотник. - Почему ты зовешь меня братом?
- Потому что ты мне брат по крови. И потому, что ты заставил меня снова вернуться сюда. Пока есть такие, как ты, мой путь не завершен. Когда-нибудь ты или твои дети... когда-нибудь вы вспомните... И я вспомню то, что забыл, пока был мертв...
Потом юноша взмахнул руками и превратился в белого тигра. В несколько прыжков тигр достиг опушки и скрылся в лесу.
Вскоре в войске Белой Королевы начали рассказывать о страшном людоеде, неизвестно откуда появившемся в окрестностях горы Артьях. На него несколько раз устраивали облавы, но ничего не добились. Мало того, каждая из таких облав заканчивалась несколькими смертями, произошедшими вроде бы из-за случайностей. Кто-то из солдат упал со скалы, кто-то утонул в горной реке, хотя воды в ней - по колено. Да и горцы не упускали случая навредить завоевателям...
- Гудят небесные струны, колышет их ветер событий. Слышит эти звуки Вечный Тигр, тот, у кого шкура цвета осеннего леса: рыжие листья, почерневшие от дождей ветви и первые островки снега. Слышит и другой Тигр, чей мех - как горная метель, как вечный снег на горе Артьях, на которой он живет. Бродят звери по земле, в которой лежит золото, что ждет своего часа. Золотые листы великих книг, золотые чаши и курильницы, выпавшие из ранцев мертвых солдат, и золотые монеты, спрятанные теми, кто правил этой землей до того, как пришли сюда предки нашего раджи, да продлят боги его годы... Так пел старик, и юноша внимал ему. А когда замолкла арфа, он спросил:
- Так значит не все волхи ушли за окоем?
- Да. Небесный танцовщик уговорил остаться тех, кто сковал ему небесную арфу.
- Но если не исчезли они, то почему не придут к людям и не научат нас жить так, как жили они?
Рассмеялся старик:
- Для того, чтобы жить, словно волх, нужно быть волхом. Пока люди хотят быть рабами, боги будут лишь мертвыми статуями, а мудрые - дикими зверями.
- Я - не раб! - воскликнул юноша.
Но певец только смеялся.
- Пусть мне приходится служить аптекарю, - горячился юноша, - служить, чтобы зарабатывать деньги для семьи. Ведь ты же знаешь, мудрый, я же говорил... Мой отец - из горных кланов, его убили, когда солдаты Белой Королевы пришли в Лусхор. Нам пришлось прятаться в городе у родных. Маму и маленького брата дядя будет кормить из милости, но меня прогонит, и если я не буду приносить деньги. Но я рад, что мне удалось устроиться подручным к аптекарю, он многому учит меня...
Старик покачал головой:
- Ищи свой путь, мой мальчик...
***
Прошло еще какое-то время: может, месяц, а может - год. Умер старый раджа, а его сын, проведший много лет в стране Белой Королевы, отказался признавать ее власть и поднял восстание.
- Я видел, как живут те, кто хочет быть нашими учителями, - сказал он. - И я знаю, что в их мудрости еще меньше правды, чем в тех сказках, которыми нищие певцы развлекают на базаре зевак.
Но пришельцы были хитры, они подговорили одного из младших принцев, сводного брата молодого раджи, объявить себя законным наследником, и дали ему солдат и пушки. И среди вельмож много нашлось тех, кому нравилось жить под властью Белой Королевы. Поэтому восстание потерпело неудачу, и радже с горсткой верных ему людей пришлось уходить в горы. Недалеко от вершины Артьях беглецы нашли приют в бедном монастыре, в котором почитали Небесного танцора.
Среди людей раджи был молодой лекарь, который появился в войске незадолго до последнего проигранного сражения. В первую же ночь, проведенную в монастыре, ему приснился странный сон. Он увидел Танцора и двух юношей, похожих, словно братья.
- Будет много крови, - сказал один из юношей, чьи волосы были словно осенний лес.
- Это - плата, - ответил второй, беловолосый.
Но веселый Танцор лишь улыбнулся:
- А я не знаю, что будет. Я никогда не знаю, что будет завтра. Ведь каждый может сыграть на небесной арфе - будь он бог, или человек, или зверь...
И тотчас зазвучала музыка, от которой у лекаря даже во сне по коже побежали мурашки. Он проснулся и бодрствовал до рассвета, потому что стоило ему закрыть глаза, как чудился ему бушующий огонь и железные звери, мчащиеся по степи, и тонущие в море корабли, и рушащиеся дома, и другие ужасы, для которых трудно найти слова.
А утром лекарь обратился к радже и сказал, что хочет показать ему что-то важное. С несколькими людьми они поднялись к подножию горы Артьях и там, в узкой расщелине, нашли несколько сундуков с золотыми монетами и драгоценными камнями.
- Рабы Белой Королевы любят золото, - сказал лекарь. - А ты, раджа, знаешь, что делать, и на что можно поменять это золото.
- Да, я знаю, - согласился молодой раджа. - Если жители Лусхора не хотят свободы, то я попытаюсь купить ее для тех, кому она нужна. - Ты пойдешь со мной, лекарь?
- Нет, - ответил юноша. - У меня другой путь.
Он вернулся в Лусхор и нашел там нищего певца. Услышав о вещем сне, старик взял арфу и запел о том, чего не понял юноша, пораженный ужасами своих видений:
- Если собрать все золото со всех обитаемых миров, и все серебро, добытое из земных недр, и сковать из них тонкие нити, и намотать их на стальную основу, и упрочить струны заклинаниями, чтобы они выдержали свой вес, и прикрепить те струны к хрусталю небосвода, то все равно ничего не получится. Музыка, которая родится, будет всего лишь громкой музыкой. Были мудры великаны-волхи, они свили каждую струну из множества нитей. Было там и горячее золото, и холодное серебро. Но сердцевина каждой струны -воздушный поток, ставший подобным стали. Звенит арфа, заставляя людей страдать и радоваться, но каждая нить звучит по-своему. Ты услышишь то, что захочешь. И лишь Танцор, для которого играет небесная арфа, слышит все, и все в его танце: и ярость зверя, и мудрость человека, и непостижимость бога...
- Я понял, учитель, - ответил молодой лекарь, - теперь настал мой черед бродить по земле, рассказывая о небесной музыке. А еще я должен вспомнить что-то очень важное, но я пока еще не знаю - что.
- Ты правильно понял, мой мальчик, - ответил старик.
И, ударив по струнам, закружился в отчаянном танце, на который не то, что дряхлый калека - молодой не способен. Закружился, взвился вихрем - и нет его.
А молодой лекарь проводил глазами черную точку, промелькнувшую между облаков, и побрел к выходу из города.