Выставив миски с едой собакам, я вышел из-под навеса на солнце и закурил. Стоял теплый сентябрьский день, белые совсем летние облачка плыли по небу, осеннее разноцветье радовало взгляд. Основная часть дачников, убрав урожай, уже перебралась на зимние квартиры. Свое семейство я неделю назад тоже вывез в город. Постоянно живущие здесь, видимо, уехали на утренней электричке, чтобы продать выращенные огурцы-помидоры или набранную в тайге ягоду. Не исключено, что во всем поселке из его людского населения я оставался один.
Среди этой тишины и благолепия, у дальнего соседа вдруг залаяли собаки, псы из других дворов тут же нестройно отозвались на разные голоса. Следом на том конце поселка послышалась явственная перебранка людей, плохо слышная из-за собачьего переполоха. Женский и мужской голоса на короткое время затихли, потом снова явственно донеслась ругань, в которой я различил преисполненный ярости голос соседки Люси. Послышался хлесткий выстрел. Следом еще два. Собаки замолчали. "Похоже, какие-то разборки!" - напрашивался очевидный вывод. Едва успел я так подумать, как заметил на дороге, обходящей поселок, мчавшуюся бегом в сторону моста, почему-то пригибающуюся, фигуру человека.
Заскочив в дом, я вернулся с биноклем. В просветленную оптику в бегущем со всех ног типе легко определился парень, живший на нашем железнодорожном перегоне. Его звали Вовка, по прозвищу - "Одесса". Переменчивая судьба занесла его по молодости в этот чудесный южный город. Перед этим этому искателю приключений удалось ломануть богатую квартиру в Харькове. В Одессу он прибыл с карманами, набитыми деньгами. Отдых удался. Видимо, это оказались лучшие воспоминания в его жизни, отчего он к месту и не к месту упоминал про одесскую жизнь. Кличка к нему прилипла мгновенно.
...
Познакомились мы с ним год назад. Упаковав продукты и прочее нужное, я накинул лямку рюкзака на одно плечо и вышел на крыльцо магазина.
− Братка, не дай пропасть, а? - сбоку нарисовался высокий худой парень. - Трубы горят - пипец! Двадцать копеек не хватает! Подыхаю, выручи, а?
Выглядел он, и правда, неважно. Без шапки, рваная телогрейка поверх засаленной рубашки, стоптанные кирзачи на ногах, Опухшее синеватое лицо, трясущиеся руки говорили, что пил парень уже не один день. Под левым глазом доцветал синяк. Обычно, в таких ситуациях, я посылаю просящих, но тут что-то меня остановило. Да и двадцать копеек - цена булки хлеба - не напрягали. Пошарив в кармане, протянул незнакомцу монетку. Восторженно пообещав отблагодарить, он метнулся в недра магазина. Спустившись с крыльца, я направился к перрону, куда через четверть часа должна подойти электричка.
Стояла осень, но снег еще не покрыл землю. Солнце клонилось к горизонту. На кустах сирени и палисаднике у входа в станционное здание отчаянно галдели воробьи. Мне надо было на соседний полустанок, в трех километрах отсюда. Там находился небольшой поселок из двух десятков хозяйств. Во время войны здесь возник леспромхоз, снабжавший лесом одно из иркутских оборонных предприятий. Когда построили Иркутскую ГЭС, старое железная дорога оказалась затоплена водохранилищем. Новый участок магистрали Транссиба связал Иркутск и юго-западную оконечность Байкала, пройдя возле поселка вдоль склона горы за речкой.
Переведя в разряд вырубок наиболее доступные сосняки и лиственничники, леспромхоз закрылся. Одно время здесь обустроили пионерский лагерь, но после сильного наводнения он тоже прекратил существование. В конце концов, дома распродали и образовался этот странный поселок, в котором три-четыре семьи пенсионеров жили постоянно, а остальные участки использовались как летние дачи.
Большинству городских эти хозяйства достались по наследству. Переехав в город, выросшие здесь дети не решались расстаться с привычными родными стенами и огородами, хотя появилось и несколько новичков, выкупивших у аборигенов дома с участками. Благо, места здесь славились чистотой и воды, и воздуха. В тайге изобильно росла разная ягода, грибы, была возможность и поохотится вволю и половить хайрюзков и налимчиков в небольшой речушке.
Нравы современных жителей поселка не слишком сильно отличались от тех, кто поселился здесь вначале. Почти все его первичное население, как и других станций и полустанков на этом перегоне железной дороги, было "лишенцами" - теми, кому после отсидки в лагерях, было запрещено возвращаться домой, запрещено покидать область, как и жить в городах. Большинство фамилий были украинские, белорусские и татарские. Но все уже сильно перемешались между собой, молодежь переженилась, потом развелась и снова женилась.
Подошла электричка, я залез в тамбур и там остался - ехать мне было одну остановку. В последний момент в открытые еще двери влетел запыхавшийся парень - тот самый, попросивший у меня мелочь. Ему явно стало легче, похоже, что успел опохмелиться. Лицо приобрело нормальный цвет. На вид ему было лет чуть за тридцать. Узнав меня, он протянул руку - "Меня Вовкой зовут, на Одессу тоже отзываюсь!". Мы наскоро переговорили. Он сказал, что я могу на него рассчитывать, если что по хозяйству помочь - без проблем. Жил Вовка тогда на соседнем от моего полустанке. Как я понял с его слов, он бы мог остаться на станции, зависнуть у подружек, но там, в доме, лежит и мается с похмелья его сосед, которого тоже надо "выправить".
...
Позже, по разговорам и от самого Вовки я узнал, что он недавно в очередной раз освободился, отсидев пятерик от звонка до звонка. Снова попадать на зону у него никакого желания не было, поэтому сразу устроился путейцем на железную дорогу. На жилье его определили в барак на соседнем остановочном пункте, выделив комнату на двоих с еще одним таким же, не один срок мотавшим за разные прегрешения.
Исправно отработав месяц, получив зарплату, они дружно ушли в запой. Когда деньги кончились, напарники пропили все, что можно было продать в их комнате, следом железнодорожное начальство выкинуло их из казенного жилья. Пришлось как-то выкручиваться. Они переселились в заброшенную половину барака на следующем разъезде, застеклив окна ворованным с дач стеклом, переложив печь и подлатав крышу.
Выручала их, как и всех местных, тайга. С весны местный народ и с перегона, и со станций набирал березовый сок, собирал черемшу и папоротник, потом шли грибы и ягоды, осенью - кедровая шишка. Аптеки круглогодично принимали березовый гриб - "чагу", из бересты гнали деготь, собирали брусничный лист, а зимой - березовые почки.
На рынке охотно раскупали метлы из березовых же прутьев, вываренная лиственничная смола - "сера", расхватывалась тоже охотно, заменяя никем не виданную в Сибири в те годы, жевательную резинку. Райское время наступало перед Новым годом, когда в городе влет расходились нарубленные в местных лесах елочки и "букеты" из кедровых веток с привязанными к ним еловыми шишками. С весны до осени удавалось подработать у тех же дачников, вскапывая огороды, делая другую несложную, но трудоемкую работу.
Перегон представлял собой участок железной дороги, протянутый сквозь тайгу, между двумя большими станциями. Здесь находилось пять полустанков, в нескольких километрах друг от друга. Настоящий поселок был только у нас, на остальных стояло по два-три брусовых с шиферными крышами барака с несколькими отдельными квартирами и кладовками. В некоторых еще жили семьями немногочисленные рабочие-путейцы или обходчики, в остальных гнездились бичи, осваивая, как правило, какую-нибудь одну квартиру и разбирая сараюшки, а потом и остальную часть барака на дрова. В нашем поселке тоже был такой барак, но несколько лет назад он сгорел дотла, у бичей замкнула электропроводка.
Железнодорожное начальство периодически пыталось наводить порядок и выселять деклассированное население из подведомственных домов, но, через короткое время, все возвращалось к прежнему раскладу. В свою очередь, семейные путейцы и обходчики правдами - неправдами старались получить жилье и перебраться на станции. Детей надо было учить в школе, опять же медпункт, магазины и все такие дела. Да и с бичами, прибывающими из лагерей и заселяемыми начальством в бараки, постоянно возникали проблемы.
Не считая нашего поселка, на перегоне постоянно обитало с полсотни человек. Пили практически все. Пили сильно и почти вся убыль населения была связана с алкоголем - кого резали по- пьяни, кто нетрезвый попадал под поезд, кто замерзал зимой, кто травился суррогатом. Ушедших в мир иной быстро заменяли новые вышедшие на свободу, но не имеющие куда вернуться или не желающие возвращаться домой.
У меня Одесса тоже немного поработал, выкопав три десятка ям под столбы для нового забора и вскопав с сотку целины для расширения огорода. Такса была обычной - плотный обед ежедневно и немного денег в конце каждого выполненного задания. Вовка все делал как сказано, не халтурил, не ленился, и выполнял порученное добросовестно.
За обедом развлекал меня и жену всякими присказками на фене, старыми лагерными байками про хитрого зека и недотепу-опера, про ловкость рук карманников и невероятные побеги, словом, всякой тюремной романтикой. "Когда я был маленький, у меня же глаза голубые-голубые были! - А сейчас почему карие? - Чифир пью!" Мне, благодаря многомесячным экспедициям, где сезонниками работали в основном бывшие зеки, этот фольклор уже был досконально знаком, почти во всех вариантах.
Через несколько дней в электричке ко мне подошел Сашка Рыжий - основательный мужик с перегона, тоже отмотавший не один срок на зонах. Мы покурили. Поговорив ни о чем, он, уже уходя, приостановился и, глянув на меня, серьезно предупредил: "Ты это, с Одессой зря связался... Мутный он..." Поблагодарив Сашку, я задумался. Став чуть внимательнее, обнаружил что новый работник как-бы ненароком, случайно, старается все осмотреть и узнать - где и что у меня в хозяйстве лежит. Обедая, со стола он незаметно прятал в карман хлеб, которым, когда я не видел, прикармливал собак. Пришлось с ним расстаться, впрочем, расплатился я в полном объеме, как договаривались. Сосед Валера вскоре после этого сказал, что после привлечения Одессы для работы у себя в усадьбе, недосчитался в мастерской кое-какого инструмента. "Жалко, что спохватился не сразу!" - сокрушался сосед. Очень быстро среди жителей поселка сформировалось устойчивое мнение, что нанимать Вовку можно, работает он усердно, но глаз с него спускать нельзя!
...
Любопытство вынудило меня все-таки сходить на тот край поселка, узнать - что там случилось. Люся, продолжая кипеть от негодования, в красках рассказала, как услышала лай собак, вышла на крыльцо и увидела Одессу. Тот стоял возле соседнего участка и что-то там разглядывал. Участок принадлежал "чистым" дачникам - пенсионерам, которые в минувшие выходные все закрыли и съехали в город на зиму. Люся, никогда не отличавшаяся деликатностью, с ходу начала орать, чтобы тот убирался "к чертям собачьим" и, что нечего здесь высматривать в их поселке. "А этот бичара", как выразилась моя собеседница, не только не извинился и благоразумно не свалил из ее поля зрения, а начал возражать! Что, мол, где хочет, там и ходит, и нечего указывать - что ему делать и как жить! Она, уже начав злиться, обозвала его всяко-разно, и снова потребовала исчезнуть из их поселка и здесь больше не появляться! И тут он ее послал матом! Вовка Одесса обматерил Люсю!! Он даже представить себе не мог, какую ошибку совершает!!!
Как только до хозяйки усадьбы дошло, что ее прямо и на глазах у всего поселка оскорбили, потерявшая над собой контроль женщина рванула в дом. Через несколько мгновений она снова оказалась на крыльце, вщелкивая обойму в охотничий карабин "Тигр". Ростом чуть пониже среднего, щупленькая, она неожиданно легко вскинула оружие и тут же нажала на курок. От Люси до Вовки было метров тридцать. Первая пуля ударила прямо между подошв кирзовых сапог Одессы, от чего он подскочил на полметра и заорал. Отрикошетив от камня, тринадцатиграммовый снаряд с визгом ушел куда-то вверх и вбок.
От второго выстрела в метре от Вовки брызнула осколками стекла банка, надетая на штакетник соседского забора. Третья ударила опять под ноги, буквально в сантиметре-двух от носка его сапога, заставив снова подпрыгнуть. И, наконец, перекрестье оптики заплясало прямо между перепуганных глаз Одессы. Тут Вовка рухнул на колени и истошно завопил: "Не убивай, прости! Я не хотел! Прости, пожалуйста, прости! Я ухожу!" Люся еще раз его покрыла отборной бранью и приказала бежать до моста, и не дай Боже, он где перейдет на шаг! С ее слов, Одесса рванул с места не хуже олимпийцев в финале спринта!
"И что это такое со мной стало? Старею, что ли? Не, ну ты прикинь - бича пожалела!" - недоуменно жаловалась мне Люся. - "Он же, падла, меня матом! А я его пожалела! Посадила бы за огородом еще одну рябинку - как бы хорошо росла!" Обсудив с решительной хозяйкой эти и еще какие-то поселковые дела, я двинулся домой, там давно ждали меня нескончаемые осенние дачные дела.
Через какое-то время я встретил в электричке Одессу. Пошли в тамбур покурить. Воспользовавшись случаем, поинтересовался - куда это он так быстро мимо нашего поселка третьего дня бежал. В глазах Вовки плеснулся еще не до конца пережитый ужас: "Да там у вас на краю какая-то ненормальная живет! Чуть что - за карабин хватается и стреляет в упор! Едва ушел тогда!" Пришлось посочувствовать, но доходчиво объяснить, что у нас в поселке многие такие и, вообще-то, ему очень сильно повезло, что живым ушел. И посоветовать ему без дела там не появляться. Испытующе посмотрев на меня и уяснив, что все, действительно, серьезно, он кивнул и сказал: "Да понял я уже! Ладно, заметано!" И, действительно, в нашем околотке Одесса стал появляться очень редко, только когда кому-то помогал по хозяйству.
...
Жизнь полна случайностей. Прошло года два, опять наступила осень. В начале октября, закончив все срочные дела в городе, я взял отгулы на четверг и пятницу, рассчитывая целых четыре дня побродить по лесу с ружьишком и своими собаками. Приехав на вечерней в среду, утром следующего дня я поднялся пораньше. Плотненько перекусив, упаковав рюкзачок, проверив припасы и закинув за спину дробовик, я вышел из сеней, свистнул собак и направился к дальнему углу своего забора. Подойдя к калитке, вспомнил, что совершенно забыл про привезенный из города отличный шмат сала! Сальцо ведь на костерке на прутиках поджарить - милое дело!
Уже совсем рассвело. Спускаясь обратно к дому, глядя по сторонам, заметил, как по путям в изгибе железной дороги в полукилометре отсюда, то бегом, то быстрым шагом движется человек. "Кому-то на перегоне не хватило. Наверняка, на станцию за самогонкой или технарем (техническим спиртом) спешит!" − успел я подумать. В этот момент человек возле акведука скатился по откосу железнодорожной насыпи вниз. Значит - не на станцию идет, а к нам в поселок! Интересно - кто это? И что ему здесь надо?
Встав за углом дома, под прикрытием тени от навеса, я решил подождать. Человек не пошел по хорошо просматриваемому мосту, а направился по тропке через болото. Там было кочковато и обычно этим путем даже я не ходил, хотя от перрона до моего участка тут намного ближе, чем через мост. Немало этим удивленный, я еще больше насторожился. Скрипнула открываемая калитка, собаки гавкнули для приличия и замолчали. По доскам мостков к входной двери моего дачного дома быстрым шагом шел Вовка Одесса. Когда он приблизился, я вышел из-за угла и спокойно поинтересовался:
− Одесса, а что это ты здесь делаешь?
Мое появление произвело на Вовку ошеломляющее впечатление. Вытаращив на меня глаза, он съежился и попятился.
− Я... Да я тут... Это...
Ничего вразумительного он сразу сказать не мог. Видимо, я сильно нарушил его планы. Он же прекрасно знал, что сейчас середина недели. В поселке, кроме пары пенсионеров и Люси, у которой муж работал в городе, никого не должно быть. И с чего, собственно, он так уверенно шел ко мне прямо в дом? Даже если знал, что я здесь, он должен был покричать хозяев у калитки, как это, вообще-то, в наших краях принято.
− Да я вот... Деньги занять хотел! Хоть немного, до выходных!
Он врал, и я это видел. И он тоже видел, что я понимаю, что он врет.
− В семь часов утра ты пришел занимать денег? Ты же знал, что я в городе! Ты кому туфту гонишь? Одесса, я же тебя предупреждал, чтобы в нашем поселке не появлялся?
Пока я это говорил, в глаза бросился свежий порез на его руке. Рукав куртки оказался надорван, а брюки и сапоги вымазаны в чем-то буром. Он, похоже, заметил мой взгляд и напрягся. Решив не продолжать затянувшийся разговор, я сдернул с плеча ружье.
Металлически щелкнул взведенный курок:
− Так, Одесса, разговор закончен! Быстро развернулся и свалил отсюда! И чтобы больше я тебя здесь не видел! Больше предупреждать не буду!
Он не заставил себя ждать. Проводив Вовку взглядом, я зашел домой и поставил на плитку чайник. Затем снова вышел, забрался с биноклем по лестнице на крышу. Там проследил, как мой неожиданный посетитель пересек мост, поднялся по тропке на полотно железной дороги, проследовал по ней в сторону станции и, наконец, скрылся за поворотом. Непонятно что именно случилось, но на перегоне явно произошли какие-то события. В тайгу в этот день я так и не пошел, решив пока остаться на даче.
В пятницу с утра смотался на станцию, чтобы прояснить ситуацию и подкупить крупы собакам. В магазине и узнал новости. Вечером в среду бичи на перегоне, успешно продав в городе ягоду и орех, устроили пьянку. Пили вчетвером, два мужика и две женщины в том же бараке, где в соседней квартире одиноко жил Одесса. Напарника его, за какие-то прегрешения, уже давно повязала милиция. В процессе пьянки кто-то вспомнил про пропавшие общие деньги, в чем, возможно и небезосновательно, подозревали Одессу. Решили его допросить. Позвали, налили стакан. Он выпил, закусил. Тут ему и выкатили предъяву.
Слово за слово, завязалась драка. Он оказался трезвее, а потому проворнее и зарезал обоих оппонентов и одну из бичих. Вторая дама успела куда-то заныкаться, найти Вовка ее, как не смог. Порубив своих жертв для надежности еще топором по головам, он спустил тела в подполье. Затем, как мог, навел порядок и, видимо, собрался податься в бега.
Можно представить, что он решил уехать куда подальше на попутном товарняке, найти зимовье и перекантоваться до весны, надеясь, что к тому времени его уже не так сильно искать будут. Но для успеха предприятия нужны были продукты, одежда, инструмент и какое-нибудь оружие с патронами. Всем этим перечисленным он решил разжиться у меня, но мое присутствие на месте полностью спутало его планы. Даже трудно предположить - чем могла закончиться та наша встреча, не окажись у меня наготове ружья.
Потом Вовка добрался до станции, вероятно надеясь, все-таки, попытаться чем-нибудь запастись, прежде чем его вычислят. Но вторая женщина, принимавшая участие в той гулянке и чудом уцелевшая, уже успела сообщить железнодорожникам о случившемся. На станцию как раз к этому времени приехал на канареечном "бобаре" наряд милиции из райцентра. Вовку тут же и повязали. Рассказывали, что несколько человек из местных были на суде, говорят, что срок дали максимальный. Больше я о нем ничего не слышал. А парень был как парень, "хоть куда, только недалеко - из тюрьмы, да обратно!" - как он однажды выразился.