- Да чтоб он сдох, сволочь! - выдохнула Рита давно выстраданную фразу. Окурок, изящно зажатый меж пальцами, дрогнул и выпал, после чего был тут же растёрт ногой на асфальте.
Две женщины направлялись к магазину "Ткани", но так и не вошли в него, остановились у облезлого газона, на котором ничего порядочного не росло, да и никогда не было посажено, лишь махровый одуванчик сиял и тянулся к людям, весь наполненный золотой пыльцой и наивной радостью весны. Только Рите было не до этого. Она вновь затянулась, стряхнула пепел.
- Запой за запоем! Представляешь? С работы отовсюду повыгоняли алкаша этого долбаного. Устроился кое-как дворником, козёл. Это всё, чего он достоин. Картины пишет - продать ни одну не может. Куда ни устроится: сторожем там, контролёром, охранником - отовсюду гонят за пьянку. А по кредитам-то платить надо! Вот теперь пусть сам и платит. Всё! Я ухожу в своё общежитие. С меня довольно!
Рита немного выпустила пар, ей полегчало. Маленькая и полноватая, она никогда не утрачивала своего природного изящества. Подруга Фира чаще всего видела её беззаботной, как-то по-детски оптимистичной. Сегодняшнее откровение было чем-то странным, не свойственным ей. "Допекло, видно", - мелькнуло у Фиры. Легкомысленная стрижка, очаровательно вздёрнутый курносый носик, кокетливо-девчоночья манера курить, задирая мордашку вверх, при этом пухлые губки, выпускающие дым, словно грустят по мужским губам...
- Ну, в принципе, каждый раз, как мы встретимся, речь идёт о том, какой он алкаш и опойка (туды его и растуды!), однако ты же всё-таки продолжаешь с ним жить, - резонно возразила Фира, выше Риты ростом, с густыми тёмными волосами.
- Только я и работаю, заметь: день на заводе, ночь - сторожем, да ещё шью. Три работы. А этот урод только всё пропивает и кредитов нахапал, как безбашенный совершенно.
- Но ты ж ему всегда всё прощала.
- Теперь от души желаю: чтоб он только сдох!
- Я вообще, - невесело улыбнулась Фира, - честно говоря, "выпала в осадок", когда вы с ним вдруг поженились. Зачем? Что у вас общего? Ни любви, ни уважения. Он - строит из себя богемную интеллигенцию, его круг - поэты да художники (алкаши), сам изображает из себя неоценённого современниками гения. Ты работаешь, как лошадь и содержишь его и ребёнка. Зачем этот брак?
- Ну, видишь ли, "с паршивой овцы хоть шерсти клок". Когда он сдохнет от пьянства, нам с сыном хоть квартира достанется.
- А если не сдохнет?
- Буду ждать. На безопасном расстоянии. В общаге. А то смотри, (Рита рывком подняла чёрные очки) вот что он мне сделал.
Фира ойкнула. Под глазом сиял огромный синяк, разрушая гармонию милого лица, той победно-бесшабашной мордашки, которую она знала.
- Что-то новенькое в репертуаре, - добавила Рита, надевая очки, - опохабился совсем.
- А за ребёнка ты не боишься? Он его не обижает? Это же не его родной сын.
- Нет. Как ни странно, Филиппа он любит. Даже какие-то отцовские чувства проявляет. Так вот и живём... Многое ему прощала в прошлые годы, была словно под гипнозом его козлиного очарования. Он ведь такой... Ни одна баба мимо не пройдёт. Ты сама видела. Умеет, что ни говори, и лапши на уши навешать, и внешне показаться... Только хватит, на всё есть предел, и на женскую глупость в том числе. Представляешь, Фирка, он со мной вообще теперь не живёт.
Фира только вопросительно подняла брови.
- Да, да. В этом самом смысле. Спим в разных постелях. Я его, видите ли, не устраиваю. Ни эстетически, ни духовно. Чего-то всех остальных устраиваю, как в том анекдоте... Он ищет себе что-то там такое-этакое,- она покрутила рукой возвышенно-плавно над головой, - так на фиг он мне нужен?
- А я, что ты думаешь, - ухмыльнувшись, продолжала Рита, - сижу, тоскую и храню ему верность, да? Ну как же!!!
Насчёт верности подруга Фира вовсе не заблуждалась. Разговор вдруг стал ей чуть скучноват, она задумалась, ушла взглядом в какую-то даль. Но Ритка продолжала как раз с воодушевлением:
- У меня сейчас парень - во! классный!, с нашего завода, Олег, стропальщик. Он, конечно, моложе меня на 11 лет...
Фира и слушала её, и одновременно думала о своём. Прекрасные еврейские глаза с поволокой то прикрывались в задумчивости ресницами, то стремились взглядом за потухающим солнцем, и в их глубине вспыхивало золото заката. Рита вдруг перешла обсуждать своего сына, Филлипа.
- Боюсь, как бы он на второй год не остался. Замкнутый какой-то. Учительница говорит, его надо проверять у психиатра, не аут ли он.
- Да ну, что за ерунда! Видела бы ты аутов!
- Да, конечно, ерунда. Но вот приходится из-за него выслушивать. Не желает учиться. Весь в компьютерных играх, стрелялках всяких там, учёба - пофиг!
- Я не собираюсь тебя морализировать. Прекрасно понимаю, как ты занята на трёх работах. Но всё-таки, хоть немножко, найди для него время. Ему читать надо, вслух. Рассказывать. Беседовать с ним. Выслушивать его мнение, пусть наивное, но давать ему высказаться. А твой малый за всю жизнь ни одной книжки не прочёл.
- Если б я была посвободней... А вот ты у нас такая умная, возьмись, помоги моему дурбалаю. Ну хоть до конца года побудь репетитором.
- Э - э - э, вообще-то я филолог, по всем предметам не обещаю, но по русскому, литературе и английскому смогу.
- Вот и ладненько. - Рита швырнула последний окурок и авторитетным тоном добавила, - пошли ткани посмотрим. Хороший магазин, тут куда дешевле.
Они сидели вдвоём на кухне. Туманное кружево штор немного защищало от уличной суеты, движения зелёных ветвей и острых, пробивающихся сквозь них лучей солнца. Эсфирь пила чай, который ей поднёс сияющий Вольдемар. Рядом с понурым видом сидел Филипп. Его оторвали от компьютера, и он, зябко поёживаясь, чувствовал себя явно не в своей тарелке.
- Угощайся, Филя, - Эсфирь достала большую коробку печенья-хрустиков и положила на стол. Застенчивый мальчик ещё больше ссутулился, настроение у него уже испортилось, лицо выражало: "Ой, как же мне неохота! Отстаньте вы от меня! Я только что был там... во вселенной Вархаммер, решал судьбу императора... А вы тут с вашими правилами..."
- Ты же знаешь это правило. Так почему ты его не применяешь? - выговаривала она Фильке не раз. И её смущённый ученик, с которым она старалась по-честному заниматься, только опускал глаза:
- Я забыл, тётя Фира.
На Фиру смотрят такие знакомые ей светло-серые глаза его матери, эта миловидная мордаха с коротким носиком. Как он всё-таки похож! Это сходство нарушается только, когда он, чем-то неприятно озадаченный, опускает голову и смотрит исподлобья, уходя снова в свою замкнутость.
- Фира, может, хватит? - в дверь кухни всовывается голова Вольдемара. - Пошли, выпьем, у меня сегодня коньячок есть.
- Не могу, Волик, спасибо. У нас тут завтра сочинение. Надо ещё хорошенько поштудировать...
Когда спустя некоторое время Фира вышла в прихожую, Вольдемар, одетый лишь в пушистый серый халат, неожиданно возник рядом, и она почувствовала силу его желания, почуяла эту исходящую от него опасность. Знала она на своём веку таких "безостановочных" (как она сама определила) искателей женских сердец, которые просто не могли быть с какой-то одной долгое время, им нужны были всё новые и новые... И эти "охотники"шли так по жизни, калеча женские судьбы. Знала их Фира... И опыт спас её.
Она напряглась всей силой сознания и сумела-таки поставить преграду своей встрепенувшейся было глупой, доверчивой, ещё до сих пор девчоночьей душе. Нет. Она больше не верила всерьёз подобным вкрадчивым, нашёптывающим голосам.. А в ушах ещё звучала тихая речь, перед глазами стояли его глаза, прикрытые дымчатыми очками, его правильное лицо с короткой бородкой и полоской усов, со связанными хвостом длинными волосами, и этот порочный аромат коньяка с дымом...
- Так-так... - старалась она собрать разбегавшиеся мысли. - Сочинение будет по "Тарасу Бульбе"? В прошлый раз ты прочёл меньше половины. А сейчас как дело обстоит? И какие темы вам дали? Давай сразу выберем одну.
К удивлению Эсфири на сей раз её нерадивый ученик с гордостью отрапортовал, что прочитал всю повесть Гоголя до конца. Она начала задавать вопросы с целью выведать, правду ли он говорит, и ещё больше удивилась, поняв, что он-таки не врёт. Посмотрели темы. Все они, так или иначе, сводились к героической борьбе казаков за свою родину, к подвигу Тараса. И тут Филипп, оживившийся было вначале, вдруг как-то скис, опять привычно "набычился" и, глядя исподлобья, заявил:
- Не хочу я писать про Тараса.
- А про кого ты хочешь?
- Про сына.
- Ну, хорошо. Давай сейчас составим план, продумаем, как ты раскроешь образ Остапа, расскажешь о его героической гибели, а в конце сделаешь вывод о том, как во все эпохи, и в древности, и в наше время на борьбу за свою землю идут лучшие сыны народов.
Но ученик снова изумил Фиру. Раздражённо замотал головой:
- Тётя Фира, вы не поняли меня. Я хочу написать об Андрие.
- О нем? Он ведь переметнулся на сторону врагов, ляхов, вышел на поле боя воевать против своих же, кровных, родных!
- У него была на это очень-очень серьёзная причина. Поэтому он был прав!
- По-своему, - смягчила формулировку Эсфирь, - но не по общему, не по нашему разумению. Предательство Родины...
- Как Вы не понимаете?! - вскрикнул Филипп, перебивая. Даже вскочил с места и хлопнул ладонью по тетрадке. - Вы же женщина и такая красивая! Уж вы-то должны понимать! А Вы...
Он не договорил. Тяжело дыша, плюхнулся обратно, исподлобья обвёл глазами кухню, ещё больше ссутулился, теперь от него уж точно ничего было не добиться. Эсфирь откинула свои тяжёлые, чуть вьющиеся на висках волосы, презрительно прищурила подведённые глаза, ресницы почти соприкоснулись.
- Ау, отшельник! - Думаешь, один ты лишь полон духовности, остальные все - идиоты и не в состоянии постичь величие твоих открытий, твоих одиноких мыслей, твоих ценностей, так? Да я давно поняла, о чём ты. О любви? У тебя её ещё нет, скорее всего, но для тебя она уже - своеобразная религия. Для тебя любовь священна, так? И всякий, кто действует по её законам, прав. Так ты считаешь?
Филипп угрюмо кивнул. Глаз так и не поднял. Почему-то застеснялся, когда эта чужая женщина смогла проникнуть в его убеждения, коснуться романтики его детского сердца. Никогда и никто ещё не копал так глубоко, попросту не интересовался тем, что созревало у него внутри.
- Не злись, Филька. А я и не подозревала, что ты, оказывается, не только мультики про роботов глядишь, но и...
- Серьёзные фильмы тоже, - пробурчал застенчивый подросток.
- И веришь, что "любовь всегда права"?
Он кивнул и почти крикнул:
- Тарас сына убил!
- Да, в повести много жестокого, страшного, шокирующего. Она вообще не для детей, я считаю, рано вам такое читать. Но запомни на всю жизнь: мы, как народ, выживем только тогда, когда сначала для нас будет Родина, а потом уже всё наше личное.
Серые глаза ребёнка, широко распахнутые, смотрели на Фиру с болью. Умом он всё понимал, чувствами - не соглашался.
- Вот! Наконец-то мы нашли общий язык с тобой! И вот, как ты это чувствуешь, так, сопоставляя с современностью, и пиши о героизме казаков, об их братстве, о родстве наших народов, о котором забыли сейчас в фашистском Киеве. Недаром Бульба говорил: "Мы, русские..."
Потом добавила: "Видишь ли, твой герой, Андрий, у меня тоже вызывает симпатию, но он - трагическая жертва обстоятельств. А то, что любовь для тебя священна... Это прекрасно! Значит, будешь однолюбом, настоящим мужиком, чьим-то верным мужем."
Однажды летом, Эсфирь решила навестить Ритку в её старенькой общаге. Собственно, комнаты в ней давно уже были раскуплены, и обшарпанный, длинный, с какими-то разномастными балконами домина давно уже общежитием не являлся.
Фира, длинноволосая, изящная в своём костюмчике с короткой юбкой, не без кокетства ставила каблучки на разбитые ступени, шла по скрипучим древним доскам пола с облезлым линолеумом, переступала через обнаглевших кошек, которых тут было море, вдыхала запахи давно забытых коммунальных пенатов.
Здесь ей дышалось намного легче, чем у Вольдемара. Попросту. А там... Конечно, картины, коньячок, стихи, которые они когда-то поначалу друг другу читали... Он просто с непосредственностью старого казановы никак не мог врубиться: почему баба, которую он так умело обхаживает, его не хочет? Однажды, обозлившись, Фира отпихнула его: "Совсем офигел? Сейчас жена придёт! Я вообще никогда не живу с мужьями своих подруг. Для меня есть "табу" в этой жизни!" Он тогда с открытой и честной улыбкой объяснил: "Придёт - и ляжет с нами третьей. Поверь - моя Рита такая! Её это ничуть не оскорбит. Вот как-то было..." Фира ушла в тот раз, не дослушав. Шить платья у Ритки ей становилось всё труднее. Если бы не Филипп, который привык к ней и, как она чувствовала, впитывал каждое её слово, как истину, она бы, наверное, в квартире Вольдемара больше не появлялась.
В небольшой комнате Рита сразу же начала перерывать кучу шмоток в поисках нужной юбки да вяло переругиваться с Вольдемаром. Фира вошла, присела на краешек дивана, преодолевая охватившую скованность и неловкость.
Эсфирь, забыв о принесённом ей кофе на низеньком столике, смотрела на окружающих с задумчивой полуулыбкой. Взрослые лениво трепались о делах насущных, Фира тоже иногда бросала иронические реплики. Вольдемар подтрунивал на ту тему, что его картина маслом, копия с Леонардо да Винчи "Дама с горностаем", которую он, видно, намазюкал для украшения гостиной своей норвежской возлюбленной, так и не пропущена за границу тупыми таможенными чинушами. Нет, видите ли, заключения высокой комиссии о том, что эта картина не представляет никакой художественной ценности. А то это и так не видно? Невооружённым глазом! Вот остолопы!
Фира между делом вглядывалась в Филиппову любовь, старалась понять, отчего он так небывало говорлив сегодня, глаза сияют. Девочка - так себе, ничего особенного. Подросток, "гадкий утёнок", всё правильно, женская природа в ней ещё дремлет, чтобы однажды, лет через 6-7, расцвести изумительно, властно. "Вот только, - расфилософствовалась Фира, - когда мы начинаем стареть, до чего же жестоко природа отбирает все свои дары! И чем пышнее они были - тем больнее... Впрочем, к чему это я? О себе что ли..."
Её невольно бросило в жар от воспоминания, как совсем недавно он, изображая пьяную расслабленность (якобы на это всё можно списать), не давал ей уйти, настойчиво тащил к развороченному дивану со сбитыми простынями. Филипп в это время находился в кухне и вообще, видно, привык ко всему. "Ты не волнуйся, - шептал Вольдемар, щекоча ей ухо усами, - малого мы сейчас куда-нибудь отправим". Она без труда вырвалась (он не был сильным) и ушла. А вот маленькая Ася... Вырвется ли? Будь он неладен, этот эдипов комплекс в её возрасте!
Фира уже дождаться не могла, когда Ритка дострочит шов. Пребывание здесь ей начинало казаться всё более противоестественным, словно в гареме, к подобной полигамности она как-то не была готова. Наконец тихо выскользнула за дверь. Вслед услышала Вольдемарово: "Куда же ты? А кофе?" Перед глазами всё ещё стояла картинка, словно с какой-то сентиментальной открытки: двое детей, их щебет, их лица, как Филипп смотрит на беленькую девочку в пушке лёгких волос...
Под Новый год у Риты швейной работы всегда было - завал. Детские карнавальные костюмы, от совсем крохотных, на малышей, до подростковых. Продавала она их значительно дешевле, чем в специализированных магазинах, и, хотя и шила-то не ахти как, но мамочки спешили к ней по объявлению в интернете покупать для чад всех возрастов блестящие сказочные образы.
Когда Фира вошла в комнату в общаге, то не сразу увидела хозяйку. Глаза разбежались: на протянутой верёвке висели какие-то воздушные, прозрачные убранства королев, мушкетёрские плащи и шляпы, где блеск атласа на средневековых платьях чередовался с современной лаконичностью костюма человека-паука.
- Как здорово! - воскликнула Фира, пробираясь сквозь гурьбу восторженно примеряющих наряды детей и их мамочек, которые деловито вертели своих чад, критически оглядывая со всех сторон.
- Эсфирь, ты, что ли?- раздался весёлый Ритин голос, и вот уже появилась она сама, распахнув навешанное подряд в блеске стразов и нежности вуалей сказочное великолепие.
Фира широко улыбнулась:
- Смотрится во!- и подняла большой палец кверху.
- Кстати, эскизы делал сам Вольдемар,- заметила не без достоинства Рита, бросив боковой взгляд на клиенток. Очевидно, это должно было произвести на них впечатление.
Похоже, швейное предприятие процветало. Ритка в своих пёстрых леггинсах на округлых ляжках и широкой тунике из шифона смотрелась победно: одновременно и дымила, высоко задирая голову, и отвечала на вопросы покупателей, и помогала кому-то примерять платье.
- Я, наверное, не вовремя,- смущённо сказала Фира упавшим голосом,- зря я, похоже, затеяла это вечернее платье.
- Нет, почему же, я успею, до праздника ещё есть время. Платье уже начато, вот только надо бы померить длину, посмотреть, как сидит.
- А оно не здесь у тебя?
- Нет, на той квартире. Здесь - видишь, что делается. Я его там дошиваю в свободное время.
Когда низенькая Рита и высокая Эсфирь, наконец, вышли из душного общежития, на обшарпанных ступенях, как новогоднее украшение, чистым ковром лежал первый снег.
- Знаешь, Рит, а мы с Серёгой решили уехать вместе. Туда, где мы когда-то были счастливы, на Вологодчину.
- На свадьбу пригласите?
- Мы как-то не думали пока об этом. Но, как только... Сын, видно, тут останется, переводиться в другой ВУЗ трудно. А ты о разводе не думаешь? Вышла бы за своего парня, он у тебя симпатяга по-моему.
- Не, он так только порезвиться приходит, расслабиться. Да и я не могу. Вольдемар, возможно, "кони двинет" скоро. Какой уж тут развод? Представляешь, совсем "с катушек съехал", "крышу снесло". Недавно они тут с Алёной отрывались по полной...
- Это ещё какая-то новая любовь?
- Какая там новая? Художница тут была когда-то модная. Та ещё подруга! Как-то мне с его работы позвонили, сказали, приведи, мол, своего козла, иначе - выгоним, звонили ему (чего прогуливаешь?), так он вякнул в ответ: "Я - умер!" В общем, пошла я, чтоб его за шкварник - и на работу. И, что ты думаешь, я дома застала? Эта парочка, художница и он, красавчик, дошли до того, что бегают по квартире оба на четвереньках, "фары" на лоб вылезли, он машет вокруг себя веником, орёт: "Крысы! Крысы!"
Рита открыла дверь своим ключом, быстро скинула сапоги и, пока Фира завозилась, разыскивая в наваленной груде обуви подходящие тапочки, первая быстро устремилась по коридорчику в гостиную, даже не сняв пуховик. Какой-то неясный импульс тревоги вдруг с силой метнул её в комнату.
Рита ещё не отдавала себе отчёта, почему, какие силы толкнули её неожиданно, почему ей так зябко, так внезапно неуютно стало? Ещё снимая сапоги, она насторожилась: откуда этот слабый, стонущий плач, напоминающий вой больного щенка? Она мчалась на новый звук, пугающий, хоть и тихий. Стон... Заунывный, детский, страшный. И стон этот был не из телевизора!
Фиру тоже теперь подтолкнул звук плача, не прекращающийся даже в тишине, когда замолчал телевизор. Она кинулась в комнату и невольно налетела на застывшую Риту.
В этот миг оцепенение у той разом закончилось. Крик, страшный, как у зверя, неостановимый прорвался из самой души. Она с воплем, протянув вперёд руки, кинулась к сыну. Обняла, судорожно, сильно, до боли, обхватила, пытаясь защитить от беды. Беды... которая уже разразилась...
Филипп, стиснутый Ритиными руками, оглушённый криком, вырывался и всё продолжал смотреть вниз, на пол, словно его невозможно было оторвать от зрелища, оно его гипнотически притягивало. Дара речи он лишился и лишь смотрел, смотрел... А на полу под его ногами лежал, скрючившись на боку, его отчим. Из живота сбоку торчала рукоять большого ножа с кухни. Огромная лужа, тёмно-бордовая, всё расплывалась из-под его застывшего тела.
В этот момент Эсфирь, оглушённая, но всё же не парализованная ужасом, как мать и сын, повернула голову в сторону, откуда исходил воющий стон. В углу комнаты, забившись между кроватью и стеной, сидела на корточках, вся вдавившись в угол, девочка, Ася. Скулила, безнадёжно, как умирающий щенок. Её взгляд, тоже прикованный, не отрывался от скрюченного тела мужчины, длинные волосы полосами свесились по его лицу, прикрыли остановившиеся глаза.
Эсфирь рванулась было к ребёнку, но вдруг метнулась обратно к лежащему. С трепетом ужаса коснулась неумелой рукой пульса на шее и безнадёжно покачала головой. Пульса не было. После этого Фира подошла к Асе.
- Маленькая моя! Ну всё, всё, не надо, не надо так убиваться! Что случилось - того уже не вернёшь. Успокойся. Не смотри туда. Понимаешь - надо жить. Он - умер. А тебе - надо жить. В жизни будет ещё много хорошего, вот увидишь, поверь мне. Ничего не кончилось, как тебе сейчас кажется. Давай успокоимся, крошечка моя.
Она ласкала ребёнка, гладила, уговаривала и успокаивала, как могла. Девочка, шмыгая носом, красная, опухшая от плача, смогла выговорить, хоть и заикаясь (судорога всё время подкатывала, сжимала ей горло):
- Филипп...
- Он ударил ножом?
Девочка кивнула. И вдруг прошептала:
- Но он не виноват! Он - меня защищал.
- Теперь ты начала понимать ситуацию?
Эсфирь чуть отодвинула её от себя, держа за плечи, взглянула в глаза.
- Ася, маленькая, я понимаю, как тебе страшно от всего случившегося. Как тебе тяжело сейчас. Но надо поговорить. Давай поговорим. Потому что потом будет поздно - приедет полиция.
Девочка чуть кивнула. Слеза, сбежав по мокрой щеке, упала ей на грудь.
- Давай поговорим с тобой, Ася. Наверное, рано ещё вести с тобой такие разговоры. Но раз случилось вот такое вот...- она указала взглядом назад, на мёртвое тело,- раз случилась беда, значит, поговорим, пока ещё есть время, выясним всё, всю правду, как две взрослые женщины.
Скажи, Ася, почему Филипп ударил его ножом? Ты сказала - тебя защищал. Значит, тот приставал к тебе? Да или нет?
- Да,- еле слышно выдавила Ася.
- А ты хотела этого? Отвечай правду! - голос Фиры стал жёстким.
- А теперь пойми такую вещь. Вот перед тобой двое мужчин. Один взрослый, другой - маленький. Но они оба хотели быть с тобой, ты - их избранница. Только один из них, вот этот вот, старый, порочный, имевший много женщин, всегда бросал каждую, которая его любила и ему отдавалась. Бросил бы и тебя. Он хотел жить сразу с двумя: с тобой и с твоей матерью. Он сам говорил это (могу привести тебе свидетеля). Вот и подумай: нужна ли тебе такая любовь?
Девочка замотала головой из стороны в сторону и заплакала вголос.
Фира продолжала:
- А вот второй, мальчик ещё. Он тебя любит. И доказал это. Он совершил ради тебя, чтобы тебя спасти, страшное преступление. Потому что он умеет любить. Таких людей мало, уж поверь мне. Большинство - вот как этот. Цени любовь, маленькая. Научись распознавать людей.
- А как я смогу ему помочь?
- С тобой будет говорить следователь. Ты должна будешь сказать правду. И этим ты поможешь Филиппу. Не стесняйся ничего, не стыдись сказать, как всё было. Как Вольдемар обхаживал тебя, что делал, куда лез руками... Говори всё. Этим ты объяснишь, почему Филипп так поступил. И ещё. Девочка, родная, не забудь его. Не оставляй, когда он будет в колонии. Хотя бы пиши, поддерживай. Иначе он сломается.
Фира взглянула на стоявших рядом мать и сына. Те чуть пришли в себя, но мальчик по-прежнему содрогался и дико взглядывал на труп. Рита всё гладила своего ребёнка и тоже что-то ему нашёптывала. Потом безнадёжно произнесла: