Поминки бабушки шли своим чередом. Тетя Катя с деревенской основательностью вкушала щи, Анечка, ее внучка, тайком уткнулась в телефон, мама вполголоса разговаривала "о божественном" с тетей Шурой. Остальные просто молчали. Тишину нарушал лишь редкий звон вилок о фарфор. Заглядывающее в окно скудное ноябрьское солнышко делало комнату похожей на аквариум с желтоватой водой, где, тараща глаза и скорбно поджимая рты, плавала стая рыб в траурных черных одеяниях. Транс поминок прервал бабушкин кот Барсик. Эта полосатая скотина вскочила на свободный стул и мелодично замявкала, привлекая внимание окружающих. Когда все глаза устремились на него, кот задрал хвост, как-то издевательски потряс им и сделал лужу. Ожидать аплодисментов благодарной публики Барсик не стал и правильно сделал. С воплем "ах ты, сволочь!" мама погналась за котом, крайне неожиданно, судя по виду тети Шуры, прервав свой чинный рассказ о посещение монастыря Матрены Московской.
Общество оживилось, задвигалось.
- Ну, помянем, что ли, - предложил дядя Андрей.
Он споро разлил по хрустальным лафитникам водку. Пили ее все по-разному: кто-то морщась, кто-то профессионально закидывал после выдоха, а кто-то отпив глоточек и отставив в сторону. Бестактность совершила Анечка - потянулась чокнуться. Потом спохватилась, отпрянула. Но ее лафитник уже задел бабушкину емкость. Поплыл нежный, какой-то колокольчиковый звон. Поняв, что привлекла к себе внимание, Анечка смущенно улыбнулась. Я выпила свою порцию, не чувствуя вкуса. Похороны вымотали меня физически и морально. Я чувствовала себя облаком, одним из тех, что плыли за окном. Такая же отстраненная и наблюдающая за всем, словно со стороны.
- Ты закусывай давай, - толкнули меня в бок.
Светка, моя подруга, пришедшая на похороны и на поминки, дабы поддержать морально.
Я послушно подцепила на вилку кусок нарезки с блюда. Вяло зажевала.
Гречка с котлетами, компот... Все. Первой рванула на выход Анечка, виляя попой в обтягивающей юбке. Остальные собирались неторопливо, степенно.
- Ну, нам пора, Леночка, - тетя Катя вытерла полотенцем губы и принялась вставать из-за стола. - Тогда на сорок дней приедем.
- Конечно, тетя Катя.
- Ты вот что... - старушка придержала меня за локоть, - у нас антоновка в этом году уродилась. Ты приезжай. Наберешь, сколько хочешь. Варенья наваришь.
- Спасибо, теть Кать.
Женщина кивнула и отправилась дальше в прихожую.
- Дядя Андрей, шарф не забудь, - окликнула я слегка набравшегося родственника. Тот, сопя, натягивал ботинки. - Хочешь, я тебе такси вызову?
- На автобусе бесплатно доеду, - отрезал всегда скупой дядя Андрей.
- Леночка, ну мы договорились? - заискивающе улыбнулась соседка тетя Тася. На поминки она буквально напросилась, хотя старую традицию держать дверь открытой, чтобы каждый из соседей мог зайти и помянуть покойника, никто не отменял.
- Подумаю, - я была уклончива.
- Я в туалет зайду? - смущенно улыбнулась она.
- Да, конечно, в конце коридора первая дверь.
- До свидания, Леночка, - церемонно наклонила голову тетя Шура. Натягивая демисезонное, когда-то модное, пальто и одновременно подставляя пергаментную щечку для поцелуя, она попросила: - Ты приезжай ко мне в гости. А то даже и не звонишь.
Я обещала. С тетей Шурой мы почти не общались. Когда-то она удачно вышла замуж в Москву. И загордилась, почти перестав общаться с родственниками. "Москвичка", - презрительно отзывалось о ней старшее поколение. Мне было все равно до их разногласий. Но в гости меня тоже никогда не приглашали. А тут на тебе! Видно, к старости тетушка Шура стала сентиментальной.
- Ленок, - позвала меня Светка, молча дождавшаяся, пока я попрощаюсь со всеми родственниками. В руках она держала большую кастрюлю с остатками щей. - Я тоже пошла.
- Спасибо тебе за все, - обняла я подругу.
- Ты уверена, что себе щей оставить не хочешь? - озабоченно спросила она. - Хорошие, вкусные щи.
- Ты что, - замахала я руками. - Я их терпеть не могу, да и мама тоже не фанат. А тебе на работу завтра. И готовить не придется.
- Ну ладно, спасибо. Тогда я пошла.
- Спасибо тебе за все, - обняла я подругу.
Дверь, обитая пухлым коричневым дерматином, хлопнула. Прихожая снова стала просторной, а квартира привычно тихой. О гостях напоминали лишь следы грязной обуви на линолеуме.
Мама прилегла отдохнуть, а я пошла оценивать фронт работ. Делать ничего не хотелось. Я подошла к окну. Прижалась лбом к холодному стеклу. Вот и бабушка ушла. Царствие ей Небесное. Мало нас осталось. Мысль была неожиданной и грустной. Тетя Шура, тетя Катя, дядя Андрей... Анечка была племенем младым и незнакомым, к семейным мероприятиям она относилась с едва скрываемым презрением. С ее восемнадцатилетней колокольни это было скучно. А я помнила еще многолюдные совместные обеды, коими руководила всегда властная прабабушка. Дубовый стол с белейшей скатертью, запах еды, вишневого оттенка парующий чай в тонкого фарфора чашках, обязательный графинчик с водкой и сизые пряди табачного дыма от папиросы крестного Мишки. Они стоят с дедушкой у открытого окна и о чем-то беседуют. Многие молоды и многие живы... На коленях у бабушки мелкая я, в глазах которой отражается этот теплый и уютный мир. Сейчас от него остались лишь прабабушкины дубовые мебеля, торжественный воскресный сервиз, серебряные ложечки да те самые хрустальные лафитнички, из которых мы поминали бабушку.
Взгляд зацепился за мощную старую иву, росшую у детской площадки. Еще вчера ива хвасталась желтым облаком листьев, а сегодня ее наряд поистрепался. Половина листьев лежала на земле, остатки же не могли скрыть голых прутьев, выглядывающих то здесь, то там. Над ивой вытягивались длинные языки облаков с тяжелым коричнево-серым низом. Наверное, наверху был сильный ветер, потому что они двигались нехарактерно быстро для столь неповоротливых форм. Сияющая голубизна то показывалась сквозь них, то опять исчезала. Завораживающее зрелище. А потом придет зима. Зимой ива будет похожа на редкий веник, весной покроется зеленой дымкой, которая затем превратится в ворох узких листьев. Потом снова осень и снова длинные языки облаков с тяжелым коричнево-серым низом полетят в сияющей голубизне ноябрьского неба. И это будет моей маленькой вечностью, пока на моих поминках кто-то не скажет, поднимая лафитник с водкой: "Ну, помянем, что ли?"
Тьфу ты, черт! Еще расплакаться не хватает! Я отвернулась от окна и отправилась мыть посуду. Управилась где-то за час. Удовлетворенно оглядела дело рук своих. Парадные тарелки сохли в сушилке, блюдца, чашки, ложечки во главе с пузатым самодовольным чайником расположились на полотенце. "Так, а лафитники где?" Лафитников не было. Их не оказалось ни на полотенце, ни на сушилке, ни на столе с так и не снятой пока скатертью. Я обыскала все еще раз. Лафитников не было. "Может, мама куда поставила? Но она спать пошла..." Я суетливо выдвигала ящики, заглянула даже в холодильник, в надежде, что впопыхах просто сунула не туда. Лафитников не было. И тут меня накрыло. Мир, в котором я всегда жила, мир из воспоминаний и старых вещей, отчетливо кракнул и просел. Я вдруг поняла, что бабушка умерла, что она никогда больше не будет сидеть у окна и пересказывать мне просмотренные сериалы. Это было больно. Я ревела и никак не могла остановиться. Когда слезы кончились, я набрала Светку.
- Свет, - все еще всхлипывая, произнесла я, - лафитники пропали.
К ее чести, вскрикивать "уж не думаешь ли, что я их взяла?!", Светка не стала. Вместо этого она деловито сказала:
- Сейчас буду.
И отключилась.
- И кому нужно это старье? - скептически вопрошала Светка, осторожно пробуя губами огненный чай. Поморщилась, видимо, обжегшись, и отставила пока кружку в сторону. - Хотя старье дорогое... Помню мой Сережка покойный ими все восхищался. Я потом сто раз пожалела, что их у тебя попросила. Весь праздник тряслась, что гости спьяну разобьют.
"Наверное, потому и отдала только через полгода", - мелькнула в голове мысль. Это была не мысль, а мыслишка, гадкая и несправедливая, поэтому я со стыдом ее прогнала. Светке в тот год тяжело пришлось. Внезапно умер от сердечного приступа муж. Хотя смерть хорошая, гораздо лучшая, чем от рака мозга четвертой степени, который у него диагностировали незадолго до этого. Честно сказать, я покойника, Царствие ему Небесное, терпеть не могла. Враль и бездельник. А Светка с придыханием говорила: "Художник". Угу, художник, от слова "худо". Но последняя его картина, надо признать, была хороша. Несущаяся сквозь ночь тройка. От этой картины мурашки были по коже. Сергей все говорил, что однажды ночью его унесет бешеная тройка коней. И она его унесла... По крайней мере, умер он ночью.
- Ужасно дорогие, - подтвердила я. - 19 век. Там еще какие-то экспериментальные добавки в стекле, чтобы когда чекаешься, аж звон пошел.
- И кто их мог спереть?
Мысль мне не нравилась.
- Свет, может, еще раз поищем?
- А смысл? - пожала плечами Светка. - Пять раз уже все обыскали. Нет, точно кто-то спер. К гадалке не ходи. Интересно, кто?
- Да все, кто был на поминках, - признала я очевидное и тут же торопливо поправилась: - Тебя и маму не берем.
- Чего это меня не берем? - заспорила Светка. Видно, чувство противоречия взыграло. - А вдруг я взяла? Они ж дорогие.
- Свет, ну давай вот не надо? - раздраженно попросила я. - Я серьезно, а ты...
- Я тоже, - вздохнула подруга. - Если уж подозревать, то всех. Хотя я не брала.
- Вот тебя и не посчитаем. И маму.
- Слушай, а тетя Тася, соседка твоя? - оживилась Светка. - Единственный чужой человек в доме. Может, она взяла.
- Она слишком заинтересовала, чтобы женить на мне своего сына-алкаша, - вздохнула я. - Зачем ей?
- Правда, - задумалась Светка. Чай уже остыл, и она шумно отхлебнула из кружки. И тут же обижено: - А чего ты мне про это ничего не рассказала?
- Не знаю, неприятно как-то. Меня ведь уже не первый раз соседки пристроить хотят. Считают, раз одна, значит, помираю, хочу выйти замуж за их оболтусов племянников или сыновей.
У Светки в глазах загорелись хищные огоньки:
- О, у меня тут на примете такой мужик есть! Закачаешься! Разведенный, правда.
- Свет, ну ты-то хоть не начинай.
Подруга разочаровано вздохнула. У нее было какое-то навязчивое желание устроить мою личную жизнь. А я была бы рада, если бы она устроила свою. Но я понимала, что пока это невозможно. Даже разговор заводить не пыталась. Смерть Сережки подкосила ее капитально. Иногда мне даже казалось, что она чувствует вину за то, что она жива, а он нет.
- Ладно, - неохотно вернулась она к теме. - Предположим, тетя Тася не брала. У нас остаются дядя Андрей, тетя Катя, тетя Шура. Да, и Анечка.
- Анечка точно не брала. Сроду ни в чем таком замеченном не была.
- Хорошо, Анечку отметаем, - согласилась Светка.
- И тетю Катю, наверное, тоже. Не могла она.
Ну не представляла я, как старушка с серебристыми кудряшками и васильковым взглядом выцветших глаз, вздрагивая и оглядываясь, тырит лафитники.
- Хорошо, - великодушно согласилась Светка, - остаются дядя Андрей и тетя Шура.
- Тетя Шура богатая, зачем ей? - возразила я. - Муж покойный ей коллекцию антиквариата оставил. Она хвасталась, я слышала. Да и дядя Андрей...
- То есть, никто не брал, - констатировала Светка. - Но лафитники же пропали? А в чудеса я не верю.
- Мда. Я тоже, - согласилась я. - Значит, кто-то взял.
- На колу мочало, начинай сначала, - пробурчала подруга. - У тебя варенья того вкусного не осталось?
- Осталось немного. Сейчас принесу.
Я сходила за банкой в комнату. Наложила варенья в розетку и села, подперев руками подбородок.
- Подойдем по-другому, - немного невнятно (рот был занят кизиловым вареньем) сказал Светка. - У кого была возможность?
- Анечка первая выскочила, - припомнила я. - Торопилась куда-то. И в комнату больше не возвращалась. Она во время поминок все с кем-то по Ватсапу общалась.
- С хахалем, наверно, - предположила Светка.
Она явно собралась со вкусом посплетничать, но я раздраженно отмахнулась:
- Да неважно это.
- С тетей Катей вы вместе в прихожую вышли, - протянула Светка. - Еще беседовали о чем-то. Обратно она не возвращалась.
- Точно, - припомнила я. - Значит, тетя Катя здесь ни при чем.
- Остаются тетя Тася, тетя Шура и дядя Андрей. Они из моего поля зрения выпадали.
- Из моего тоже, - призналась я.
- Кто-то из них, - покивала головой Светка.
- Господи, - с тоской произнесла я. - Но зачем?
- Не знаю, зачем. Зачем-то, видать, надо было. Ладно, ты думай, - начала приподниматься из-за стола Светка, - а я пойду - поздно уже, а мне завтра на работу.
Светка была у нас звукорежиссер в местном театре и относилась к своей работе очень ответственно.
- Ой, Свет, извини, - спохватилась я. - Вечно я тебя дергаю по пустякам.
- Зато варенье у тебя вкусное, - подмигнула она.
Оставшись одна, я с удивлением поняла, что боль, почти физическая, сопровождавшая потерю лафитников, поутихла. Встала, заварила себе еще чаю, освежила варенье в розетке. На кухню вышла мама.
- Света приходила? - зевая, спросила она. - Сквозь сон слышала. Лафитники, что ли, пропали?
- Ты чего говоришь, мам? - нахмурилась я. - Скажешь тоже, пропали. Убрала я их уже.
Я врала и врала откровенно. Но я точно знала, что проверять она не полезет. Сейчас это самое главное. Зачем нервировать пожилого человека? Ей и так за эти дни досталось.
- Просто чайку попили. Тебе налить? Я варенье открыла.
- Давай, - зевая, согласилась она.
Чай пили молча. Она - еще не проснувшись, а я - сосредоточенно размышляя. Господи, ну зачем красть лафитники? Понимаю, если бы украли пару серебряных ложечек. Их и унести гораздо легче, и хозяева спохватятся не сразу. А тут сразу восемь лафитников. Наверное, ужасно неудобно было их красть. Неудобно... Я нервно затеребила нижнюю губу. Дурная привычка, от которой мама так и не смогла меня отучить. Привычка-то, может, дурная, но думать она всегда мне помогала. Как всегда, движение это подтолкнуло мыслительный процесс. И как я сразу об этом не подумала? И Светка хороша, могла бы тоже догадаться! Хотели украсть лафитники и только их. Причем в полном комплекте. Понятное дело, по отдельности они гораздо дешевле... Я однажды из любопытства поискала в интернетах, сколько могут стоить такие вещи. Сумма меня впечатлила. Продавать я, конечно, ничего не собиралась, но как-то даже загордилась. Вот есть у тебя вещи, которые хранятся в семье как память о прошлом и достаются только по праздникам, а, оказывается, стоят они ого-го сколько! Машину купить можно.
И кому они понадобились? Я снова перебрала в памяти тех, кого можно было подозревать: тетя Тася, дядя Андрей, тетя Шура....
Самым приятным кандидатом на роль вора была тетя Тася как человек совершенно чужой. Но лафитники украл кто-то свой. Свой, хорошо знающий им цену. Я тяжело вздохнула и принялась думать гадости о родственниках. Самым перспективным в этом отношении был дядя Андрей. Красивый, веселый, рукастый мужик имел один недостаток, который начисто перечеркивал все его достоинства. Он был жадным. С возрастом эта его черта только усилилась, трансформировавшись в патологическую скупость. Доходило до смешного: чтобы экономить на еде, он начал ходить по гостям. И жену с собой таскал.
- Ты ешь, ешь, - приговаривал он. - Дома обедать не придется
Жена, не выдержав такой жизни, сбежала. Остальные родственники, не исключая меня, его сторонились.
"Вот к нему и зайду", - решила я, набирая номер телефона.
- Але? - раздался на другом конце старческий голос.
- Привет, дядь Андрей, это я.
- А, Леночка. Чего тебе?
Дядя Андрей всегда был несколько грубоват.
- Тут я подумала, плохо, что мы не общаемся. Родственники, и не общаемся, - несколько скомкано начала я. - Давай я к тебе завтра в гости зайду? Чайку попьем. Ты не думай, конфеты я с собой принесу. Вкусные, дорогие.
Я замолчала, почти уверенная, что, несмотря на приманку в виде конфет, дядя Андрей откажет. Он не любил гостей.
- Заходи, Леночка, конечно, - прозвучало неожиданное. - Во сколько собираешься? Я ждать буду.
Я так удивилась, что некоторое время молчала.
- Але? - раздалось вопросительное в трубке.
- Я здесь, - торопливо сказала я. - Давай в четыре часа?
- Хорошо, Леночка. Так я ждать буду.
- Ну, до завтра, - и я повесила трубку.
Мысль, что мне каким-то образом придется обыскивать квартиру дяди Андрея, была отвратительна. Я даже заколебалась, идти ли к нему. Но думать и подозревать всех подряд было гораздо хуже. Пусть хотя бы в глаза мне скажет, что вор именно он!
- Ты там Андрюшке привет передавай, - попросила явно все подслушавшая мама.
Меня всегда изумляла эта ее способность оказываться в нужное время в нужном месте. Складывалось ощущение, что люди ждали именно ее появления, чтобы начать разговор или скандал. А как изумительно точно она угадывала полицейское наблюдение за соседским наркоманом Славкой, приторговывающим зельем, которое сам потреблял. Надо сказать, что своими наблюдениями и выводами делиться мама не любила. Только самодовольно поглядывала на соседок, ее сведениями не обладающими.
Конфеты я купила в "Пятерочке". Ассорти в большой яркой коробке. Ехать до Первой Советской, где жил дядя Андрей, было недалеко, но - с двумя пересадками. Ужасно неудобно, однако, сколько я себя помнила, так было всегда. Подумав, решила прогуляться пешком. По мосту через путепровод, мимо стадиона и заросшего пруда. После заброшенного двухэтажного здания, страшного своими провалами окон и почерневшими досками облицовки, шла уже Первая Советская. В своем начале она был старая, сонная с домами постройки еще начала 20-ого века в зарослях желтой псевдомимозы. Мне было дальше, туда, где начинались пятиэтажки уже времени развитого социализма. Дядя Андрей жил в одной из них. Пятиэтажка была кооперативная, когда-то престижная. Но ее великолепие давно затмили розово-серые высотки нового поколения, построенные по улице дальше.
На подходах к дяди Андреевой пятиэтажке со мной раза четыре поздоровались проходившие мимо бабульки, назвав Леночкой. Я вежливо кивала и улыбалась в ответ, хотя даже не представляла, кто передо мной. Звонок в домофон, вверх по лестнице чистенького подъезда. Вот и пятый этаж. Дядина дверь была справа сразу от лестницы. Я стояла, пытаясь отдышаться после быстрого подъема и глядя на ее металлическую черную поверхность. Волновалась. Наверное, так себя чувствуют рыцари, стоя перед логовом дракона. Наконец, решительно нажала пимпочку звонка. Раздались шаркающие шаги. Загремели многочисленные засовы, открылась на длину цепочки дверь, откуда выглянуло подозрительное старческое лицо.
- Дядь Андрей, это я.
Старческое лицо сразу разгладилось.
- А, Леночка, заходи.
У дяди Андрея я не бывала уже давно, поэтому оглядывалась с интересом. И с некоторым недоумением. Я помнила роскошные обои, синие с серебряным цветочным узором, залитые солнцем крашеные полы, по которым хотелось пробежаться босиком. Сейчас же на всем лежал некий налет обшарпанности, как будто хозяину уже давно все равно, как он живет. Обои выцвели, а на полу приоткрытой комнаты лежал толстый слой пыли. В некоторых местах пыли не было. Их хорошо высвечивало неяркое ноябрьское солнышко. Дорожки на кухню, к кровати и телевизору.
Дядя Андрей смотрел на меня когда-то ярко-синими, теперь же с мутной старческой поволокой глазами и заискивающе улыбался:
- Леночка, ты чай будешь?
- Проходи, проходи на кухню, - суетился он.
Конфеты я выложила на стол. Дядя Андрей их взял подрагивающими узловатыми пальцами, долго вертел в руках, близоруко щурясь. Потом равнодушно отложил в сторону.
- А я тут пельменей наварил, будешь?
Он не знал, куда меня усадить и чем угостить. И все суетился, суетился, суетился. А я смотрела на него и понимала, он никак не может быть вором. Хотя бы потому, что вещи от одиночества не спасают.
- Дадь Андрей, давай я тебе полы помою? - вырвалось у меня. - Чего они такие грязные? Не дело это. И пыли у тебя полно.
Я говорила. Нахально, громко, с самодовольством молодости, только чтобы прогнать тишину, в которой невидимым пауком притаилась тоска. И у меня получилось! По крайней мере, на время. Тоска уходила под руку с заброшенностью, с каждым взмахом щетки, сопровождаемая звуками выжимаемой в ведре тряпки. Уже домывая пол, который снова блестел коричневой краской, я на минутку остановилась у серванта со стеклянной витриной. Там, под слоем пыли тускло взблескивали заброшенные сокровища дракона: хрустальные резные емкости для салатов, вазы чешского стекла, обеденный сервиз кузнецовского фарфора.
- До вас я через недельку доберусь, - пообещала я. - С мылом намою!
Дядя Андрей явно повеселел. Разогревая пельмени, он делился перипетиями похода в магазин, где тушенка (подумать только!) продавалась с огромной скидкой в 10%. Он и мне пытался сунуть банку этой тушенки, но я поспешила вежливо отказаться.
- Ну вот, готово! Доставай тарелки, сейчас будем есть.
Я посмотрела на разваренные серые шарики, которые, судя по всему, из бульона не вытаскивали со вчерашнего дня и только вздохнула.
- Мне немного.
А потом мы снова пили чай. Уже давно стемнело. Озарявший кухню электрический свет превратил мир за окном в зазеркалье, где двигались наши смутные тени. А я все чаще поглядывала на часы.
- Ну, мне пора. Я тогда дня через два загляну, - вставая из-за стола, пообещала я дяде. - И белье заодно грязное заберу.
Закрывая за мной дверь, дядя Андрей улыбался.
Пешком решила не идти - темновато и страшновато. Стоя на остановке, я рассеяно наблюдала, как свет фар проносящихся мимо машин отражается в огромной луже у бордюра. Придется тащиться в Москву. Угу, а тетя Шура так мне сразу и расскажет, что именно она и взяла лафитники. К дяде Андрею я ехала больше на эмоциях, но сейчас эмоции ушли, и я прекрасно представляла все бесполезность мероприятия.
- Может, Светка что посоветует? - пробормотала я. В отличие от меня, подруга всегда была находчивой.
В кармане зазвонил телефон. Торопливо сдернув перчатки, я выудила мелодично поющий аппарат. На экране светилась фотография улыбающейся Светки.
- О, на ловца и зверь!
- Слушай, Ленок, у тебя яйца не найдется? - ворвался в ухо ее голос. - Затеяла пироги ставить, а яиц-то и нет! В магазин ужасно неохота тащиться.
- Я сейчас не дома. Но там мама. Чего она тебе, яйца не даст?
- Ага, сейчас зайду. Но часа через три я тебя жду на пироги, - предупредила Светка и отключилась.
Я облизнулась. Пироги у Светки всегда выходили выше всяких похвал. Пышные, нежные, они просто таяли во рту. У меня так не получалось, сколько не старалась. Наверное, правильно говорят, что все дело здесь в руках.
Светка жила в однушке малолосемейки через два дома от меня. У нее я была ровно через три часа. Задумчивый лифт довез меня до ее пятого этажа. Запах печева сбивал с ног уже на лестничной площадке. "С капустой, - алчно принюхалась я. - И с мясом". Потекла слюна. Дверь была не заперта.
- Свет! - позвала я, войдя в темную прихожую.
- О, Ленка пришла! - радостно поприветствовала меня подруга, выглядывая из кухни. - Ты раздевайся, мой руки и проходи на кухню. Как раз последняя партия допекается. Да, и свет в прихожей включи.
Я принялась стаскивать сапоги. Свет включать не стала, чтобы не смотреть лишний раз на ту последнюю Сережкину картину. Светка зачем-то перевесила ее из комнаты в прихожую, и теперь она висела прямо напротив входа в квартиру, вводя в нервный трепет слишком впечатлительных гостей. Меня, например. Энергетика от картины шла невероятная. Казалось, изображенные на ней кони выпрыгивают из холста, пытаясь убежать от настигающей их ночи с просвечивающими светляками первых звезд.Ночь эта была живая, но не инфернальная, а словно некое другое пространство, готовое поглотить мчавшихся лошадей. Картина снова увлекла, повела за собой. Я заворожено смотрела и видела, как оживают фигуры лошадей. Бешено раздуваются ноздри, копыта выброшены вперед, а колокольчик на дуге яростно звенит. У лошадей даже глаза светятся. Светятся? Я недоуменно нахмурилась, вглядываясь в прорисовывающиеся в полутьме фигуры. Глаза лошадей действительно светились. Он напряжения у меня выступили слезы. Я отвернулась. Проморгалась. Снова посмотрела на картину, стараясь не отвлекаться на ее сюжет. Фигуры лошадей больше не двигались, а их глаза не светились. Я облегченно вздохнула. Слава богу, это мне все показалось. Сумасшедшее произведение. Чего только не привидится. Я бы на месте Светки вообще бы поставила ее лицом к стене где-нибудь в кладовке. И тут свечение начало проступать вновь. Еле заметное. Если не приглядываться, то его и вовсе не видно. Во всякие мистические штучки я не верила, поэтому включила свет и подошла поближе, чтобы рассмотреть это безобразие. Поверх краски на глаза лошадей было нанесено какое-то вещество. Вещество это явно пытались стереть, но, видно, до конца не получилось. Не похоже, что это делал Сергей. Соврем не его рука. Я снова выключила свет, вгляделась. Снова глаза лошадей начали разгораться красным. "Однажды ночью меня унесет бешеная тройка коней", - всплыли в голове слова Сережки.
И тут меня озарило. Лафитники украли адресно, но вовсе не потому, что они дорогие. И наверняка их осколки валялись сейчас где-нибудь в мусорном контейнере.
- Господи, Светка! - я прижала ладони ко рту.
Однажды ночью Сережку действительно унесла тройка коней. На тот свет. А чтобы кони ожили, приложила руку моя подруга. Не зря же она звукорежиссер. Удачно она тогда лафитники на день рождения взяла. Отличные из них получились колокольчики. Настоящий малиновый звон. Поэтому, наверное, и отдала не сразу. Все думала, как от них избавиться. Но ведь предлога так сразу не найдешь. Нельзя сказать, "ой, извини, случайно разбила". Все восемь штук. Да и дорогие они слишком. "Интересно, как она остальные спецэффекты сделала", - мелькнула мысль. Я не стала ее думать.
Я пялилась на картину, но та больше не оживала. Все-таки, страшная штука - чувство вины. Наверное, потому и картину она вынесла из комнаты в прихожую. Чтобы не видеть, чтобы не помнить. Может быть, даже хотела избавиться, но не поднялась рука. И страх, что вот-вот все раскроется. Ежеминутный, ежесекундный. Я поежилась, словно от холода. Пробормотала:
- Дура ты, Светка. Не суетилась, никто бы и не догадался.
- Дура ты, Светка, - повторила я.
- Ты чего со светом балуешься? - раздался с кухни Светкин голос. - Давай уже сюда иди.
Я помотала головой, окончательно избавляясь от карусели в голове, и отправилась на кухню. Подруга уже разливала чай, на блюде горкой высились пироги. Я села на стул. Схватила с блюда один пирожок. Откусила. Он оказался с капустой.
- Знаешь, что я насчет лафитников подумала? - прошепелявила я. Рот был занят печевом.
В глазах Светки мелькнуло еле заметное беспокойство. Теперь, зная все, я легко его читала.