Лаф Энн : другие произведения.

Лимонный Джем. Ложка первая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Если вам есть что сказать - я стала хорошей ловчихой тапочек, так что бросайте туфли и цельтесь каблуком в глаз. :D Я всегда открыта к критике. И очень её жду. Надеюсь, продолжение не разочарует вас из-за своей абсолютной непохожести на начало истории. Перерыв в год сделал своё дело - всё стало иначе.
  II-I
  
  Осеннее солнце мягко освещало еще зеленые, но уже увядающие листья. Это то время, когда дождевики надевать еще рано, а для маек и шорт слишком поздно. Люди вынуждены везде носить с собой зонтики, ведь никогда не знаешь, в какой момент пойдет дождь, а в какой снова улыбнется солнце.
  Дафна лежала на диване в обнимку со своей любимой белой кошкой. Через небольшое прямоугольное окно, которое было мутное, словно все заляпано плохими воспоминаниями, лился теплый свет. Ее квартирка была небольшой, состояла из одной сплошной комнаты да ванной. Но Дафне это даже нравилось. Она не любила одиночества, хоть и обожала оставаться одна. Такая планировка ей подходит: в одном углу, где совсем нет обоев, лишь красный кирпич, стоят старенькие кухонные столы с раковиной и зажигающейся через раз плитой, такое же мутное окошко, занавешенное пожелтевшим кусочком ткани, который она все порывается сорвать и выбросить, но так и оставляет его висеть. Чуть в стороне не более чем на четырех квадратный стол с тремя стульями. И дальше, какое-то непонятное возвышение принятое называться смежной стеной, но не до потолка как обычно, а всего лишь доходило Дафне до пояса. Чего еще лучше, так это заграждение, призванное отделить кухню от гостиной тире спальни, словно бы было раздроблено бомбой, от чего шло по наклонной неровно, а как ступеньками, начиная от самого потолка. Но вообще, это даже придавало некий шарм. Здесь было уютно. На полу темный паркет, перед диваном цветной лоскутный коврик и у окна старенький письменный стол заваленный всякими блокнотами, набросками, красками, смятыми листами и открытыми тюбиками с масляной краской. Кое-где приваленные к стене картины, то одна, то целая стопка. Под некоторыми старые газеты, чтоб не запачкать пол.
  Когда ты попадаешь сюда первый раз, то поражает эта обузданная страсть, свобода. Здесь словно другой мир. Ее. И никто не в праве на него позариться. Но, напротив - здесь хочется остаться. Чтобы понять все это, понять мысли, желания, понять способ жизни. Едва заметно пахнет пылью, сиренью и остывшим завтраком, до которого она так и не добралась. Краской и типографскими чернилами от свежей газеты, лежащей на столе, рядом с тарелкой.
  Дафна поплотнее прижала Инь, ту белую кошку, к себе и закрыла глаза. Она обожала чувствовать вибрации, исходившие от этого маленького тела и представлять кошачье урчание. Все чаще она стала забывать, как оно звучит, и поэтому ей все сильнее доставляло удовольствие воскрешать в памяти воспоминания о звуках. Кошка потянулась, утыкаясь носом ей в щеку и оставляя теплое прерывистое дыхание порывами касаться кожи. Дафна открыла глаза, всматриваясь в потолок, уже такой до боли знакомый, и потянулась, от чего подержанный диван заскрипел. Жаль, конечно, что она не могла этого слышать. Ее взгляд коснулся висящего на стене календаря, где красной краской было обведено тринадцатое сентября. Смутно в ее голове стали ворочаться мысли, пытаясь отыскать ответ. И тут она подскочила на диване, соображая, что к вечеру должны прийти родители, а ведь у нее ничего не готово! Девушка соскочила с диванчика, оставив растерянную кошку смотреть на нее с удивлением. Этакая шустрая.
  Игра в "Пап, мам, со мной всё в порядке" требует хотя бы видимости, что она действительно в порядке. Актриса из неё никакая, все это знали. Она даже не могла фальшиво улыбаться, а угрюмое или безразличное выражение лица порой было ничем не скрыть, а потому все и всегда точно знали, что она чувствует. Но эта игра была единственной, которая ей более менее удавалась, и хотя сердца родителей обмануть невозможно, они просто сами желали поверить в то, что всё постепенно налаживается.
  Она всё время посматривала на часы, по циферблату которых прошлась трещина. Им просто не повезло попасться на глаза Дафны в один из нелегких моментов. Лампочка над дверью не загоралась красным, значит никто не звонил в звонок, и она продолжала помешивать соус на плите, пока Инь увлеченно наблюдала, сидя на стене рядом со стареньким жёлтым телефоном, который никогда не звонил.
  Поставив противень в духовку, она отвернулась к окну, отодвинув самую ужасную занавеску в мире в сторону и смотрела в мутное стекло. Вечер медленно растекался по городу и оседал на горячий асфальт. Он остывал так редко, что это казалось чем-то сказочным. Всего два часа в день он был прохладен, где-то между пятью и шестью часами утра. И только в это время можно сбросить обувь, пошевелить пальцами и аккуратно ступить на землю, танцевать, просто гулять, забывая, что существуют кеды. Она видела, как вдалеке подростки катаются на велосипедах, делая разные фортели и думала о том, что порой так здорово забыть об осторожности, чьем-то мнении и ограничениях, и просто отдаться тому, что манит тебя. Просто быть свободным от всего. Ведь каждый хочет быть свободным. Но дело не в словах, не в ярлыке, который всегда вешают, забывая, что названием тут не ограничишься. Дело в состоянии души, в стремлении покорить пространства, времена, летать и не думать о том, что будет. К черту прагматичность. Если ты свободен душой, ты свободен телом. И ей казалось, что когда-то она знала, как это - быть свободной душой, а сейчас стала забывать. И смотря на этих детей, она обещала себе, что всё исправит. Что она будет стараться, даже если всё бессмысленно. Так она думала.
  Но порой, человек сам в себе не видит то, что в нём есть и замечает то, чего не имеет. Так и она: думала, что в ней нет свободы, хотя каждый метр её студии был окутан чем-то, что никто был не в силах описать словами. И она ошибалась, что будет в силах бороться, когда всё будет кричать о невозможности. Именно поэтому нам всем нужен человек, который будет бороться вместе с нами, а значит против нас. Вместе, потому что бороться против того, что ты сдался, это значит быть заодно с тобой.
  Она, всё ещё погруженная в свои мысли, повернулась и увидела быстро моргающую красную лампочку, как будто кто-то без остановки жал на звонок. Даф впустила родителей, сразу же стиснутая объятия матери.
  - Мы стучали! - она воскликнула и Дафна заметила, как она повысила голос. Она не знала, что ответить, она ведь не слышала стука, и лишь пожала плечами. Она отвернулась, чтобы проверить готовность еды и не уловила вины и боли в глазах мамы. Эдит мяла руки и то и дело сжимала край свободной футболки. Она уже и забыла, что когда обожала носить платья и сарафаны.
  Пока Дафна бросилась поправить беспорядок хоть как-то и запихнуть ногой игрушки Инь под стол, Эдит тут же стала прибирать всё, что не так лежало: мыть посуду, стирать со стола, протирать окно, расставлять немногочисленные баночки со специями в ряд. Отец стоял, прислонившись спиной к холодильнику и наблюдал за ней. Он видел слезы, стоящие в блестящих, но сгоревших глазах, и не мог ничего с этим подделать. Он не мог смотреть, как она медленно убивает себя изнутри.
  - Эдит, прекрати, - взволнованно отрезал он, когда та лихорадочно натирала тарелку пеной.
  - Что?
  - Хватит. Просто посиди, мы ведь к дочери пришли.
  - Я хочу помочь, - она остановилась, утирая рукой лоб и оставляя на нем немного пены.
  - Она справится, Эдит, - воскликнул мистер Маккалоу устало, ведь это был не первый разговор. Он медленно отобрал у нее губку и передал полотенце, чтобы жена вытерла руки.
  - Нет, - она затрясла головой, отодвигая его руки. - Не справится.
  - Господи, Эдит, она глухая, а не беспомощная!
  Они переговаривались громким шепотом. Им всё ещё было не привыкнуть к тому, что Дафна ничего не услышит. Эту привычку никогда не вывести, как ни старайся.
  Эдит отошла от раковины, утирая глаза полотенцем, которое всё-таки приняла. Она смотрела в окно, как совсем недавно её дочь. Пол Маккалоу подошел к жене, обнимая её со спины. Он знал, что это её успокаивает. Только вот, хватало бы этого. Пожалуй, он мечтал о том больше всего. Даф справится, он знал. Может не сразу, может придется выдержать больше боли, чем кажется, но она найдет способ.
  Они ели в молчании. По крайней мере, так было для Даф. Она лишь наблюдала, как мама медленно рассказывает о новостях дома, о том, что соседка вверх по улице, та, о которой она говорила в прошлый раз, снова посадила гортензии и теперь Эдит непременно хочет себе такие же, они просто сказочно пахнут. А их пёс Кэмпбэл совсем состарился, но всё ещё резвится на заднем дворе, пока не устанет, а потом нежится в тени того дерева, на котором до сих пор висят самодельные качели. И Кэмпбэл до сих пор ждёт Дафну. Затем отец вставил, что у них наконец-то начал созревать дикий виноград, за которым он так ухаживал. Они хотят, что бы он оплел весь фасад дома. Эдит очень любит красный состарившийся кирпич, обвитый зеленью.
  Дафна видела, как мать скрывала, что плакала и то и дело протирала глаза, как отец всё время поджимает губы, но каждый раз натянуто улыбается. Даф не делала ничего из этого. Она не улыбалась: просто не могла. У неё давно это перестало получаться. Она просто слушала их, делая вид, что не ждет, пока весь этот спектакль, где все претворяются, что всё в порядке, закончится. Она вопросы она лишь кивала или качала головой, пожимала плечами или писала в блокноте "Со мной всё хорошо, мам. Правда." и показывала им. Она не знала, что успокоит её и догадывалась, что такового просто не существует, но на прощание покрепче обняла и показала страницу с надписью "Я учусь печь безе. Это здорово." Она надеялась, что это сделает хоть немного легче. Надеяться ведь всегда нужно, да?
  Отец, аккуратно обняв её, шепнул на ухо, что они её любят. Так глупо, да. Но он верил, что она всё поняла. Чувствовать, он знал, она ещё не разучилась.
  
  Как только за ними закрылась дверь, Дафна облегченно выдохнула и обессиленно упала на разложенный диван, где все белье было в состоянии войны. Подушка так вообще упала с него, а вторая осиротело лежала в изголовье, наполовину оголенная: наволочка совершенно не желала больше с ней оставаться. Даф уставилась в потолок, думая, закончится ли это когда-нибудь. Перестанет ли мама однажды делать вид, словно Даф смертельно больна, и прекратит ли однажды верить, что жизнь закончилась. При каждой встрече, в глазах матери Дафна могла видеть лишь жалость и тревогу, боль от того, что её дочь теперь "не такая, как все" и что самое ужасное, в её взгляде читалась вина. Та самая, которая рушит все стены внутри человека, все его укрепленные мосты. Дафна точно знала, что мама винит во всем себя, хотя было сложно понять, за что. Наверное, все мамы такие? Они не щадят ни собственные души, ни сердца.
  И как только родители ушли, закончилась вся эта игра. Если бы могла, Даф бы театрально сказала: "Спасибо за внимание, цирк окончен! Приходите на следующий показ через месяц." Ведь каждый играл свою роль в каждый такой семейный ужин. Дафна делала вид, что у нее все прекрасно и она совершенно счастлива, что за неё совершенно не стоит переживать. Плевать, что улыбки давно не увидишь на её лице. Мама не могла бы успокоиться, а отец злился от того, что она так себя убивает. Он бы делал вид, что ему совсем не больно, считая, что хоть кто-то в семье должен оставаться стальным кремнем и держаться. Конечно, все это было лишь видимостью. Не было трудной задачей разглядеть, что все это напускное. И вот, ещё месяц свободы.
  Дафна села и огляделась: если уж это свобода, то стоит взять себя в руки и начать снова рисовать. Рисование всегда было тем, что спасало её. Теперь же это было главным способом показать, что она думает и чувствует. В красках она находила целый мир, который, уж точно, никто у нее не смог бы отнять. Это не слух, это даже не зрение и никакой болезни она не позволит забрать у неё то единственное лекарство, которое действительно делает легче.
  
  Ранее утро встретило её слабым солнцем, которому еще предстояло раскалиться до предела. Свет мягко рисовал на паркете квадраты и пускал зайчиков, по всей квартире. Он заставлял мелкие пылинки кружиться в медленном вальсе, на что Дафна смотрела, не отрывая глаз. Она старалась запомнить всё, а потом со всей невесомой красотой перенести этих малюток на бумагу. Инь сонно потянулась, прижимаясь к девушке сильнее. А уже совсем скоро, кошка уткнулась мордой в щеку Даф и мурлыча, толкнула. Это был их личный знак, что пора вставать и завтракать.
  Больше всего они любили ясные будничные утра, кроме теплых нежных вечеров, когда одно удовольствие провести их вне дома. Дафна сонно прошло к холодильнику, а Инь следовала за ней попятам. Но открыв его, Дафна обнаружила лишь бутылку прокисшего молока, кусочек лазаньи, оставшийся со вчерашнего ужина и горчица. "Из горчицы ничего приготовишь" - казалось одновременно подумали и Инь, и Даф. И если кошка ещё могла снести кефир в виде скисшего молока, то девушка понимала, что на долго этого не хватит. А пересчитав сбережения, вышло слишком скудное накопление. Собравшись так быстро, как только могла, Даф подошла к одной из стопок со своими картинами, прислоненными к стене. Решить, что лучше продастся, было не легкой задачей, учитывая, что она далеко не маркетолог. Двадцать мучительных минут, пока Даф ходила от одной стопки к другой и решала, что взять, Инь лениво наблюдала за ней, облизывая лапы. Хорошо кошкам живется: никаких забот. И хотя Инь считала, что заботы хозяйки - ее заботы, она ну никак не могла озвучить свою мысль, даже если бы могла говорить.
  Попрощавшись с той тройкой, которую выбрала, Дафна перевязала их крепкой бечевкой, и напоследок проведя ладонью по белой шерсти Инь, стремительно вышла за дверь.
  Она неслась на своем желтом Веспа прямо к площади, где собирались такие, как она: свободные, жаждущие полета, открытий, приключений, творческие люди. Каждый приносил сюда то, что создал своими руками, окрылил заботой и оживил любовью. Теперь и она была среди них. Ей это даже нравилось. Здесь она не чувствовала себя чужой. На этой площади все были заодно, все стремились к мечте и хотели признания, желали, чтобы их оценили. Чувствовалось в этих людях что-то такое, что делало их и странными, и особенными. Совершенно особенными. И это цепляющее чувство никак не отпускает тебя, ты больше уже никогда не сможешь забыть эту атмосферу. Так все говорят, кто побывал здесь. А те, кто был среди этих сумасшедших, этих ищущих, этих живых, что и говорить, они больше никогда не станут прежними, им больше никак не обойтись без этого крохотного на вид, но запредельно широкого мира.
  Дафна стояла под палящим солнцем, ощущала слабый ветер, который бывает только на таких открытых пространствах и который пахнет именно так. Ты ни с чем его не спутаешь. И пусть её губы не расплывались в улыбке, но глаза говорили сами за себя. Они сверкали, лучились, они жадно впитывали всё вокруг: каждого художника, каждого садовника, который приносил сюда свои маленькие горшочки с цветами, каждого бродячего поэта, с их неповторимыми томиками в единичных экземплярах, каждого музыканта, что играл на флейте, скрипке и гитаре. Каждого из них, кто не сговариваясь, начинал играть в такт другому, каждого, кто плел игрушки из бисера, и неожиданно начинал петь, потому что знал эту мелодию. И было плевать, что она не могла этого слышать. Было достаточно чувствовать, как все искрится, как улыбаются все остальные и хлопают. И она хлопала. Так громко, как могла. Она надеялась, что это было достаточно громко, чтобы каждый почувствовал: это для него.
  И вот, когда в очередной раз, прохожий остановился перед ней, она не рассчитывала ни на что. И забавно, что ей было плевать. Но он не открывал взгляда от картины и произнес что-то, что она не сумела понять. Затем мужчина на её молчание просто достал купюру и показал ей, на что она уверено кивнула. Это было чуть больше, чем она рассчитывала. И когда он взял картину и направился прочь, ей даже стало грустно. Ведь прощаться всегда грустно. Будь то картина или человек, какая в сущности разница? Ведь в картине даже больше: в ней она сама и сейчас маленькая её часть принадлежит какому-то человеку, который, она надеялась, непременно будет счастлив. Её картины должны, просто обязаны, приносить счастье. Так она думала.
  Солнце залило всю площадь, словно создав океан теплоты и золота. ""Золотой океан" - а чем не идея для новой картины? Нужно это записать." И Даф открыла свой блокнот, с которым никогда не расставалась. Она могла часами делать в нем зарисовки, писать главные мысли, которые никогда не стоит забывать и обыкновенные списки покупок. Но сейчас, и все чаще, он был её языком, с помощью которого она отвечала людям. Тень закрыла ей солнце и она подняла голову. Перед ней стояла девушка с рыжими вьющимися волосами, а впереди у нее были заплетены маленькие косички, которые практически терялись в пышном беспорядке, в руках она держала маленький горшочек с кактусом. Дафна удивленно приподняла брови, а та протянула ей цветок с улыбкой от уха до уха. Кажется, на миг вся площадь озарилась смехом, заливистым и чистым, что даже Даф смогла его слышать. Она быстро и витиевато написала "Спасибо" и показала страницу девушке, а той и не нужно было слов. Наверное, она была из тех людей, которым достаточно заглянуть в глаза. В последний момент Дафна не смогла удержаться, подалась вперед и крепко обняла девушку. И что было самым невероятным, та незамедлительно ответила на объятие. Даф готова была поклясться, что в этот момент на площади во второй раз звучал тот самый смех.
  Позже, Дафна зарисует всю страницу со своим "Спасибо" самыми разными кактусами, которые будут напоминать о том, как важно оставаться человеком, в полном смысле этого слова. Как в а ж н о быть открытым и дружелюбным, и как ценно отдавать, ничего не требуя в замен.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"