В комнате было тепло и убрано, шторы задернуты, на столе зажжены две лампы - одна возле нее и другая на противоположной стороне стола, где стоял второй стул. На буфете позади нее стояли два коктейльных стакана, содовая вода, виски и свежие кубики льда в термосном ведерке.
Мэри Мэлони ждала мужа с работы.
Время от времени она поглядывала на часы, но без волнения; просто, желая доставить себе удовольствие от мысли, что с каждой минутой приближается время его возвращения.
От нее самой и от всего, что она делала, веяло какой-то радостной неторопливостью. Она сидела, склонившись над шитьем, в удивительно безмятежной позе. Ее кожа - Мэри была на шестом месяце беременности - приобрела поразительную полупрозрачность, линии рта смягчились, а глаза, казавшиеся теперь крупнее и темнее, светились покоем.
Когда часы показали без десяти пять, она начала прислушиваться, и, спустя несколько минут , пунктуально, как всегда, снаружи раздался шорох шин по гравию, хлопок двери автомобиля, шаги за окном, и звук ключа, поворачивающегося в замке. Она отложила шитье, поднялась и направилась к дверям, чтобы поцеловать его, как только он переступит порог.
"Здравствуй, дорогой", - сказала она.
"Здравствуй, дорогая", - ответил он.
Она взяла у него шинель и повесила в стенной шкаф. Затем подошла к буфету и приготовила два коктейля, покрепче ему и слабее себе; вскоре она уже опять сидела на своем стуле за шитьем, а он на другом, напротив, держа стакан двумя руками и покачивая его, так что кубики льда позвякивали о стекло.
Для нее это всегда было счастливое время дня. Она знала, что он будет молчать, пока не покончит с первым стаканом, и была согласна сидеть тихо после долгих часов, проведенных в одиночестве в пустом доме, получая удовольствие от его присутствия. Мэри наслаждалась исходящим от него мужским теплом, которое она всегда, когда они были вдвоем, чувствовала так же, как принимающий солнечные ванны чувствует тепло солнца. Она любила его за манеру сидеть на стуле, слегка развалившись, за то, как он входил в двери, как неторопливо широкими шагами двигался по комнате. Она любила выражение его глаз, становившихся внимательными и будто глядящими вдаль, когда он смотрел на нее; потешную форму его рта, и особенно то, что он не говорил о своей усталости, а сидел, погруженный в свои мысли, до тех пор, пока виски частично не снимали ее.
"Устал, дорогой?"
"Да", - сказал он. "Я устал", - и, произнеся эти слова, он сделал нечто необычное. Поднял свой стакан и осушил его залпом, хотя тот был еще наполовину, по меньшей мере, на половину полным. Она не наблюдала за ним, но по звуку кубиков льда, упавших на дно пустого стакана, когда он опустил его, поняла, что он сделал. Он помедлил минуту, наклонившись вперед, потом встал и медленно подошел к буфету, чтобы налить себе еще.
"Я подам!" - вскочила она со стула.
"Сядь", - сказал он.
Когда он сел на место, она заметила, что напиток от большого количества виски был темно-янтарного цвета.
"Дорогой, принести тебе тапочки?"
"Нет".
Она наблюдала за тем, как он потягивал темно-желтую жидкость, и ей были видны маленькие маслянистого вида вихри, возникавшие в ней оттого, что напиток был такой крепкий.
"Это стыд и позор", - сказала она, "что полицейский, достигший твоего чина, должен целый день быть на ногах".
Он не ответил, и она снова склонилась над шитьем; но каждый раз, когда он подносил стакан к губам, она слышала звон кубиков льда, ударяющих о стекло.
"Дорогой", - сказала она - "Хочешь, я принесу сыра? Я не приготовила ужин, потому что сегодня четверг".
"Нет", - сказал он.
"Если ты слишком устал, чтобы идти куда-нибудь ужинать", - продолжала она, - "то еще не поздно. У нас полно мяса и продуктов в морозильнике, и я могу это все приготовить и подать, тебе даже не нужно вставать со своего стула".
Она смотрела на него в ожидании какого-нибудь ответа, улыбки, ничтожного кивка, но он не подал никакого знака.
"Все равно", - не успокаивалась она, - "я принесу для начала сыра и крекеров".
"Я не хочу", - сказал он.
Она беспокойно заерзала на стуле, все еще не сводя своих больших глаз с его лица. "Но ты должен поужинать! Мне ничего не стоит приготовить. Мне хотелось бы это сделать. Мы можем поесть бараньи биточки. Или свинину. Все, что ты пожелаешь. Все в морозильнике".
"Оставь", - сказал он.
"Но, дорогой, ты должен что-нибудь поесть! Я все-таки приготовлю, а ты поступишь, как захочешь".
Она встала и положила шитье на стол рядом с лампой.
"Сядь", - сказал он, - "сядь хотя бы на минуту".
Только теперь она почувствовала испуг.
"Ну же", - сказал он, - "садись".
Она медленно опустилась на стул, не отрывая от него своих больших растерянных глаз. Он закончил второй стакан и, сдвинув брови, неотрывно глядел в него.
"Послушай", - "я должен тебе что-то сказать".
"Что такое, дорогой? Что случилось?"
Он замер, наклонив голову так, что свет от лампы, стоявшей рядом, падал на верхнюю часть его лица, оставляя подбородок и рот в тени. Она заметила, как задергался уголок его левого глаза.
"Боюсь, это будет для тебя ударом", - сказал он. "Но я много думал об этом и решил, что не остается ничего другого, как сказать тебе все сразу. Я надеюсь, ты не станешь меня слишком осуждать".
И он ей все рассказал. Это не заняло много времени, четыре-пять минут самое большее; и все это время она сидела совершенно неподвижно, следя с каким-то оцепенелым ужасом, как он с каждым словом отдаляется от нее все дальше и дальше.
"Вот так", - добавил он. "Я понимаю, это неудачное время, чтобы выкладывать тебе все это, но что поделаешь. Конечно, я дам денег и прослежу, чтобы о тебе позаботились. Только не стоит поднимать из-за всего этого шума. По крайней мере, я надеюсь, что ты не станешь. Это могло бы повредить мне на службе".
Первой ее инстинктивной реакцией было не поверить в то, что она услышала, отвергнуть. Ей пришло в голову, что, вероятно, он ничего и не говорил, а она сама все себе вообразила. Возможно, если она займется своим обычными делами, и будет делать все так, как будто ничего не слышала, тогда позже, когда очнется, она обнаружит, что на самом деле ничего и не было.
"Я приготовлю ужин", - удалось ей произнести шепотом, и на этот раз он не остановил ее.
Когда она шла через комнату, то не чувствовала, что ее ноги касаются пола. Она вообще ничего не чувствовала, за исключением тошноты и желания вырвать. Все происходило автоматически - вниз по лестнице в погреб, выключатель, морозящий холод, что-то первое попавшееся в шкафу морозильника. Она вытащила это что-то. Оно было завернуто в бумагу, поэтому она сорвала бумагу и посмотрела, что это было.
Баранья нога.
Что ж, значит, на ужин будет баранина. Она понесла ее наверх по лестнице, держа ногу двумя руками за тонкую кость, и когда она вошла в гостиную, то увидела его, стоящим у окна к ней спиной. Она остановилась.
"Ради бога", - сказал он, услышав, как она вошла, но, не оборачиваясь, - "не готовь для меня ужин. Я пойду куда-нибудь поесть".
Тут Мэри Мэлони просто подошла к нему сзади и, не раздумывая, замахнувшись большой замороженной бараньей ногой, изо всей силы ударила его по голове. Ударь она его металлической дубинкой, результат был бы тот же.
Она отступила на шаг, выжидая, и было забавно, что он продолжал стоять еще, по меньшей мере, четыре-пять секунд, плавно раскачиваясь, прежде чем рухнул на ковер. Грохот от падения и перевернувшийся маленький столик вывели ее из состояния шока. Она приходила в себя медленно, чувствуя равнодушие и удивление; постояла какое-то время над телом, бессмысленно моргая и все еще крепко сжимая обеими руками нелепый кусок мяса
Что ж, подумала она, я убила его.
Было удивительно, каким вдруг ясным стал ее разум. Теперь ее мысль заработала быстро. Будучи женой детектива, она отлично знала, какое ее ждет наказание. Но это было ок. Это не имело для нее значения. На самом деле, это было бы облегчением. Но что будет с ребенком? Что говорится в законах о беременных убийцах? Смертный приговор выносится обоим - и матери и ребенку? Или они ждут, пока наступит десятый месяц? Как они поступают в таких случаях?
Мэри Мэлони этого не знала. Но полагаться на случай она не собиралась.
Она отнесла мясо на кухню, положила его на противень и поставила в духовку, предварительно выставив на ней высокую температуру. Затем она помыла руки и быстро поднялась наверх в спальню. Там она села перед зеркалом, привела в порядок волосы, подвела глаза и подкрасила губы. Попробовала улыбнуться. Улыбка получилась довольно странная. Она попробовала еще раз.
"Привет Сэм", - сказала она бодро и громко.
Голос тоже прозвучал необычно.
"Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночку горошка".
На этот раз и улыбка и голос получились лучше. Она повторила те же фразы еще несколько раз. Потом быстро спустилась вниз, надела пальто, вышла через черный ход, прошла через сад и оказалась на улице.
Еще не было шести, и в бакалейной лавке горел свет.
"Привет Сэм", - сказала она бодро, улыбаясь мужчине за прилавком.
"А, добрый вечер, миссис Мэлони. Как поживаете?"
"Я бы хотела купить картошки, Сэм. Да, и еще, пожалуй, баночку горошка".
Мужчина повернулся и достал с полки горошек.
"Патрик устал и не хочет идти покушать в ресторан", - сказала она. "Знаете, обычно по четвергам мы ужинаем не дома, и у меня сегодня совершенно нет овощей".
"Тогда как насчет мяса, миссис Мэлони?"
"Нет. Мясо у меня есть, спасибо. Я достала из морозильника отличную баранью ногу".
"О".
"Я не очень люблю готовить мороженое мясо, Сэм, но я попробую в этот раз. Как ты думаешь, получится хорошо?"
"Как по мне, так я не вижу большой разницы. Хотите картошку Айдахо?"
"Да, годится. Две картофелины".
"Что-нибудь еще?" Продавец наклонил голову набок, приветливо глядя на нее. "Как насчет десерта? Что вы подадите ему на десерт?"
"А что бы вы предложили, Сэм?"
Мужчина окинул взглядом полки. "Что вы скажете насчет большого куска творожного пудинга? Я знаю, он его любит".
"Отлично", - сказала она. "Он его обожает".
И когда все было завернуто и оплачено, она улыбнулась своей самой лучезарной улыбкой и сказала: "Спасибо, Сэм. До свидания".
"До свидания, миссис Мэлони. И вам спасибо".
А теперь, говорила она сама себе, торопясь назад, все, что она делает, это возвращается домой к своему мужу, который ждет ужин; и она должна хорошо его приготовить, чтобы получилось как можно вкуснее, потому что он, бедняга, устал; и если, войдя в дом, она обнаружит что-то необычное, или трагичное, или ужасное, тогда, естественно, это будет для нее потрясением, и она обезумеет от горя и ужаса. Но конечно же ничего такого она не ожидает обнаружить. Она просто возвращается с овощами домой. Миссис Патрик Мэлони возвращается домой с овощами в четверг вечером, чтобы приготовить ужин для своего мужа.
Так оно и есть, говорила она сама себе. Делай все как надо и естественно. Все должно быть естественно, и тогда совсем не понадобится играть.
Поэтому, входя на кухню через черный ход, она что-то напевала себе под нос и улыбалась.
"Патрик!" - позвала она. Как ты, дорогой?"
Она поставила кулек на стол и прошла в гостиную; и когда она увидела его, лежащим на полу с подогнутыми ногами и вывернутой назад рукой, придавленной телом, это действительно было для нее потрясением. Вся ее давняя любовь и тоска по нему нахлынули на нее, и она подбежала к телу, стала рядом на колени, и горько зарыдала. Это было легко. Не понадобилось никакого притворства.
Спустя несколько минут она встала и пошла к телефону. Она знала номер полицейского участка, и когда мужской голос на другом конце ответил, она закричала в трубку: "Скорее! Скорее приезжайте! Патрик мертв!"
"Кто это говорит?"
"Миссис Мэлони. Миссис Патрик Мэлони".
"Вы хотите сказать, что Патрик Мэлони мертв?"
"По-моему, да", - говорила она, всхлипывая, - "Он лежит на полу и, по-моему, он мертв".
"Сейчас будем", - сказал мужской голос.
Машина прибыла очень быстро, и когда она открыла дверь, вошли двое полицейских. Она знала обоих - она знала почти всех из этого участка - и упала, истерически рыдая, прямо на руки Джеку Нунану. Он мягко посадил ее на стул, затем подошел к своему напарнику, его звали О'Молли, стоявшему на коленях возле тела.
"Он мертв?" - рыдая, спросила она.
"Боюсь, что да. Что произошло?"
Коротко она рассказала им, как пошла в лавку бакалейщика и как, вернувшись, нашла его лежащим на полу. Пока она говорила, прерывая рассказ рыданиями, Нунан обнаружил на голове мертвеца небольшой сгусток запекшейся крови. Он показал его О'Молли, и тот, немедленно вскочив, поспешил к телефону.
Вскоре, дом стал наполняться другими людьми. Сначала доктор, потом два детектива, одного из которых она знала по имени. Позже прибыл криминальный фотограф и сделал снимки, потом появился специалист по отпечаткам пальцев. Люди в комнате перешептывались и говорили вполголоса, а детективы засыпали ее вопросами. Но делали это с неизменной доброжелательностью. Она опять рассказала свою историю с самого начала, как она сидела за шитьем, когда пришел Патрик, каким он был уставшим, уставшим настолько, что не хотел никуда идти ужинать. Она рассказала, как поставила мясо в духовку - "оно все еще готовится" - как выскользнула из дома к бакалейщику за овощами, и как вернулась и увидела его, лежащим на полу.
"К какому бакалейщику?" - спросил один из детективов.
Она ответила , он повернулся к другому детективу, что-то прошептал, и тот немедленно вышел из дому на улицу.
Через пятнадцать минут он вернулся с исписанным листком, и они опять начали перешептываться; сквозь свои всхлипывания она услышала несколько фраз - "...вела себя совершенно нормально...очень весела...хотела приготовить ему хороший ужин...горошек...творожный пудинг...невозможно, чтобы она..."
Через какое-то время фотограф и врач уехали, за ними явились двое и унесли труп на носилках. Затем ушел специалист по отпечаткам пальцев. Два детектива и два полицейских остались. Они были исключительно внимательны к ней, и Джек Нунан спросил, не хотела бы она уехать куда-нибудь, например, к своей сестре, или к его жене, которая была бы рада позаботиться о ней и оставить переночевать.
Нет, сказала она. В данный момент она чувствует, что не может ступить и шагу. Если у них нет серьезных возражений, то она предпочитает остаться до тех пор, пока не почувствует себя лучше. Она действительно чувствовала себя плохо, на самом деле.
Тогда не лучше ли ей прилечь? Спросил Нунан.
Нет, ответила она. ей хотелось бы оставаться именно там, где она теперь, на этом стуле.
Может быть немного позже, когда она почувствует себя лучше.
Они оставили ее в покое и занялись обыском дома. Время от времени кто-нибудь из детективов задавал ей какой-нибудь вопрос. Иногда, Джек Нунан, проходя мимо, мягко заговаривал с ней . Ее муж, сообщил он, был убит ударом по голове, нанесенным сзади каким-то тяжелым тупым предметом, почти наверняка металлическим. Они искали это оружие. Убийца мог забрать его с собой, но с другой стороны он мог выбросить его или спрятать где-нибудь в доме или на участке.
"Старая история", - сказал он, - "Найди оружие, и считай, что нашел преступника".
Позже один из детективов подошел и сел рядом с ней. Есть ли в доме что-нибудь, спросил он ее, что можно было бы использовать в качестве оружия? Не может ли она взглянуть, не пропало ли что-нибудь из дому - например, какой-нибудь большой гаечный ключ или тяжелая металлическая ваза.
В доме нет никаких металлических ваз, сказала она.
"Тогда может большой гаечный ключ?"
Она не думает, чтоб у них был и большой гаечный ключ. Но может быть и есть что-то подобное в гараже.
Обыск продолжался. Она знала, что сад вокруг дома обыскивают другие полицейские. Она слышала их шаги по гравию, иногда видела вспышку фонарика через щель между шторами. Становилось поздно, часы на камине показывали почти девять. Четверо мужчин, обыскивавшие комнаты, выглядели все более уставшими и раздраженными.
"Джек", - сказала она, когда сержант Нунан в очередной раз проходил мимо нее. "Не могли бы вы дать мне что-нибудь попить?"
"Конечно, я дам вам попить. Вы имели в виду вот этот виски?"
"Да, пожалуйста. Но немного. Может мне станет лучше".
Он подал ей стакан.
"Почему бы и вам не выпить", - сказала она. "Вы должно быть жутко устали. Пожалуйста, выпейте. Вы были так ко мне добры".
"Что ж", - ответил он. "Строго говоря, это не положено, но может я, и выпью каплю, просто чтоб взбодриться".
Один за другим заходили остальные полицейские, и каждый после небольших уговоров выпивал немного виски. Они как-то неловко выглядели со стаканами виски в руках, чувствуя себя неудобно в ее присутствии, и старались сказать ей что-нибудь утешительное. Сержант Нунан прошел в кухню, быстро вышел оттуда и сказал: "Смотрите-ка, миссис Мэлони. Ваша духовка все еще включена и мясо все еще внутри".
"О боже!" - вскрикнула она. "Так и есть!"
"Я пожалуй выключу ее, так ведь?"
"Сделай это, Джек. Огромное спасибо".
Когда сержант вернулся второй раз, она посмотрела на него своими большими, темными, заплаканными глазами и сказала: "Джек Нунан".
"Да?"
"Не могли бы вы сделать мне маленькое одолжение - вы и остальные?"
"Можно попробовать, миссис Мэлони".
"Как лучше сказать", - произнесла она. "Вот вы все здесь друзья дорогого Патрика, помогаете найти того, кто его убил. Вы должно быть ужасно проголодались, потому что время ужина уже давно позади, и я знаю, что Патрик никогда бы мне не простил, благослови Господь его душу, если бы я позволила вам оставаться в этом доме так долго, не проявив со своей стороны должного гостеприимства. Почему бы вам не поесть эту баранину, что стоит в духовке. Она как раз уже готова".
"Об этом не может быть и речи", - сказал сержант Нунан.
"Прошу вас", - умоляла она. "Пожалуйста, съешьте ее. Сама я не могу ни к чему притронуться, особенно к тому, что было в доме, когда он еще был жив. Но вы можете. Вы окажете мне услугу, если съедите ее. А потом вернетесь к своей работе".
Все четверо полицейских долго колебались, но они, несомненно, были голодны, и, в конце концов, согласились пойти на кухню и поесть. Женщина оставалась на месте, прислушиваясь к ним через открытую дверь, и она слышала, как невнятно они разговаривали между собой, потому что их рты были набиты мясом.
"Еще Чарли?"
"Нет. Лучше оставим немного".
"Она хочет, чтобы мы съели все до конца. Она сама так сказала. Сделаем ей одолжение".
"Ну, тогда ладно. Подкинь мне еще".
"Ну и дубина была, должно быть, у того парня, который прибил беднягу Патрика", - говорил один из них. "Док говорит, его череп раздроблен на куски, как от удара кувалдой".
