Жюст был рожден для того, чтобы заниматься чем-то вместительным, грандиозным. Поэтому то, что страждущему, наконец, досталась весьма престижная должность муниципального инспектора, он воспринял как заслуженное. Ему отвели Маре, один из красивейших районов Парижа, где узкая улочка перемежалась широкими арками, неожиданно переходящими в изящные дворцы шестнадцатого века.
Жюст был специалистом узкого профиля и довел свое профессиональное мастерство до совершенства. Он добросовестно обследовал вверенную ему территорию и ничто, его интересовавшее, не избегало участи быть замеченным.
Интриги, интриги... Они вечно преследуют талантливых людей. Иногда на самом что ни есть высоком городском уровне снова поднимался вопрос. А не обязать ли владельцев собак самих подбирать за животными? Противники этой крамольной идеи указывали на безответственность дилетантов и, как козырную карту, показывали фотографии Жюста, единым артистическим движением выполняющего свои обязанности.
Немолодой, не самый симпатичный Жюст был весьма одинок. Общался он в основном с Жюссаком -- капризным, заносчивым, но ласковым. Искуcство, политика, другие высокие материи не интересовали Жюссака совершенно. Он, как истинный уроженец Франции, любил хорошо поесть, волочился за местными представительницами противоположного пола, предпочитая сразу переходить к делу.
Полная апатия к материальным приобретениям объединяла этих разнопородных существ. По породе Жюссак был черным пуделем.
Высокого заработка вполне бы хватало, но у Жюста было увлечение, которое требовало расходов. Нет, он не играл в карты, или на бегах. С детских лет он любил рисовать. Одна кисточка хорошая сколько стоит, а уж краски...
В те годы в Париже не рисовал только ленивый. Художников больше, чем желающих их картины смотреть и любители посещать вернисажи и выставки были нарасхват. Потому, наверно, Жюст со своими произведениями не слишком высовывался из своей полуподвальной квартиры.
Он был дальнозорким, поэтому не мог конкурировать с Клодом Мане , который был близорук от природы. Именно близорукость расстраивала фокусирование его артистического зрения и возникали насыщенные туманы и бирюза рассветов. Жюст не собирался рисовать красивее, чем Ренуар, потому что Ренуар был чуствителен к запахам и его картины былы полны ароматом. У Жюста нос, страдающий от никогда не просыхающих аллергий, всегда был забит нехорошей слизью, не дышал и он не ощущал ничего пахнувшего.
По мечте своей несбыточной Жюст был писателем. Писал он свои новеллы не пером с чернилами, а масляными красками. На скрипке тоже можно сочинять стихи, строить волшебные замки. Его рисунки казались не живописью для изображения, а подробным рассказом, где каждый штрих или пятнышко были словом или целым предложением. То, что ни разу от картины его рассматривающих, он не слышал и намека на содержание рассказа, не смущало автора. Обсуждение было бы разговором слепого с глухим.
На косяках двери висели два живописных цветка, кем-то подаренные. Он постоянно в разных вариантах их рисовал и симпатичный натюрморт или, если хотите, пейзаж был едва ли не единственный, который покупали. Он, конечно, кудрявую зелень цветка превращал в прическу женскую. И персонажи его о чем то разговаривали, но замечал ли это кто-либо?
В тот день Жюссак заболел, подхватил инфекцию и, не всегда успевая попроситься на улицу, мочился, бедняжка, внутри. Там без того пахло не очень. Жюст был неаккуратен, да и нос его запахов не ощущал. Нужно идти к доктору. Не Жюсту, конечно, с его носом. Жюссаку нужно помочь. Чтобы раздобыть деньги, Жюст взял несколько своих холстов и понес на Монмартр продавать.
День был свеж, сизый Париж рос с каждым шагом наверх. Кривая горка Монмартра полна живописцев, что-то малюющих и продающих свои художества. Группа студентов, развлекаясь, устраивала дискуссионные драчки. Одну из картин обсуждали и профессор мсье ле Флер счел своим долгом вмешаться:
-- Ощущение чего-то неопрятного, серого. Впечатление такое, что нарисовавший нарочито пытается создать неприятное впечатление. Это ему удалось. Даже в такой ясный день. Фигуры бесформенные, выражения лиц тусклые. Но, главный момент, конечно, пальцы рук. Сюда как раз сходится свет. Автор этого фундаментального произведения вообще не умеет рисовать руки, смотрите у обоих персонажей вместо пальцев какая-то клякса.
Художник, болезненного вида человек, стоял жалкий, как портрет неудачника, видимо у него не было сил противостоять интеллектуальному давлению эксперта. Он только икал и утирался нечистым платком.
Со времен турецких цирков Ги легко чувствовал себя на сцене, да и споры с Барези в Бурбонском дворце помогли. Он вышел и, заводя собравшихся азартом артистического голоса и жестов, заговорил,
-- Кухонная комната, где еще недавно жила их прислуга, теперь здесь они. Это дети парижских аристократов, которых Робеспьер в одночасье лишил всех средств к существованию, это чеховский Вишневый Сад, покинутый пустыми безнравственными родителями. Вглядитесь в глаза этих великовозрастных детей. Тоска и отчаяние, боль и безысходность. Но и возвышенность и благородство. С каким мастерством написаны эти глаза! Какие-то черточки, пятнышки, нет традиционной вырисовки, а какой яркий легко читаемый смысл. Основной смак, конечно, руки. Пальцы рук. Их нет. Ничегошеньки эти руки делать не умеют, поэтому их нет. Этот юноша не станет ни портным, ни плотником. Он не пойдет с Бонапартом грабить Европу -- в таких руках не удержишь ружье. Обратите внимание на полукруглую полоску на слизи пропавших рук. Это же четвертый бесполезный палец левой руки. Он развит, что бывает только у музыкантов. Нужна ли кому то его музыка, его поэзия, его начитанная душа? Нет, отвечает художник и его ответ в приоткрытом уголке окна, единственном месте картины с ярким бордовым цветом. Там, за окном, ликует буря новых песен, там рождается невиданная пока жизнь.
-- Носом бы тебя в эту свинскую луизианскую грязь, выскочка, -- подумал мсье Ле Флер.
В слух он сказал:
-- Вы, дорогой Ги, обладаете редким даром воображения, позволяющим видеть прекрасное даже там, где в помине такого нет. Похвально, похвально...
Для Жюста было необычно. У одной из его картин произошла дискуссионная драчка, он запомнил только, что худенькая девочка спросила сколько полотно стоит. Цену он знал -- два визита к ветеринару, анализ пипи и лекарство. Не торгуясь, девочка дала ему деньги и спросила его адрес чтобы посмотреть другие работы.
Вскоре он получил письмо от профессора Сорбонны. В письме профессор Сорбонны сообщал, что работает профессором Сорбонны. Он милостиво просил указать удобное для мсье Жюста де Жюссака время для осмотра его коллекции.
Мсье ле Флер явился с очень солидным компаньоном. Говорили они по-английски:
-- Какая грязь, какие запахи. Жилье этого придурка весьма похоже на его изображающие помойку картины. --
По французски профессор Сорбонны сказал:
-- Ваш яркий талант не остался незамеченным. Мы хотели бы подробно ознакомиться с вашим творчеством .
Жюст прекрасно владел английским языком. Не было возможности для разговоров, но он читал, слушал радио. Язык британцев напоминал ему его юность, когда он учился рисовать в лучшей из школ и... Впрочем, это было так давно...
Гости поставили к стене несколько картин, улыбаясь, продолжая обругивать хозяина. Американец что-то понимал, но пространные объяснения ле Флера его сбивали и отвлекали. Жюст с де Жюссаком вышли погулять. Когда они вернулись, профессор поздравил художника с большими достижениями и сказал, что они покупают одно из его прекрасных произведений. Жюст хорошо знал свою цену. Он только умножил ее на сто и назвал. На сто легко умножать.
Ле Флер, лишившись своих комиссионных, показал прекрасное знание тюремного жаргона Фени и дорогие гости ушли. Жюст пригласил Дениз. За умеренную плату она отмыла его квартиру.
Потом пришла эта Мушка, маму ее звали Рахиль, а мужа Ги. Рахиль в крошечной кастрюльке принесла картофельные пирожки, которые страшно понравились и Жюсту и Жюссаку. Они обсуждали рецепт их приготовления под сладкую малиновую наливку, пока молодежь рассматривала два нарисованных на холсте цветка.
-- Это влюбленная пара. Наверху девочка с желтым бантом в кудрявых волосах. Юноша внизу худенький, изящный. Делает ее знаки.
-- Она стоит на балконе и дверь внутрь приоткрыта. Она смотрит и вниз и внутрь одновременно.
Рахиль продолжила дискуссию:
-- Это княжна, она очень боится, что домочадцы увидят ее, потому, что красивый мальчик внизу простолюдин и бедный. Он приходит не в первый раз и упрашивает ее встретиться. Для отвода глаз он подметает что-то.
-- На ваши рисунки, Жюст, нужен не исскуствовед, а Шерлок Холмс. Он точно расскажет, всю происходящую историю.
Жюст, посмеиваясь, достал другой холст с теми же двумя цветками.
Ги был уверен:
-- Это портовый город. У открытого окна стоит усталая жрица любви. Снизу на нее смотрит подвыпивший матрос. Сейчас он поднимется наверх.
Покупатели начали обсуждать его мазок, технику и незаметно перешли на итальянский язык. Откуда Жюст знал эти слова? Может, от матери, которая пела, когда в их доме собирались... Он все понимал и старался не показать этого.
Ги не мог сдержать свое восхищение:
-- Вглядись в эти фигуры... лица, как такового нет. Есть только ВЫРАЖЕНИЕ. Здесь испуг, а там удивление. И не только глаза или рот, все части тела создают впечатление характера. Вырисовки никакой. Совершенно непонятно какими средствами достигается ощущение. Это не нарочито придуманный стиль, здесь рисующий каким-то своим чувством видит подноготную изображенных.
-- Я и не представляю с кем его сравнить, -- говорила всезнающая зубрилка Мушка.
Уже кончились пирожки, выпита вся наливка, но Ги не собирался уходить. Картин было много, все они требовали пристального изучения, но все нутро уже кричало и пело. Нашел, нашел. Искусствоведа нос кормит. Толпа не понимает ничегошеньки. Скупить все, потом неторопливая, распространяющая слухи реклама, потом провести его в каталоги... Теперь он, натренированный в бизнесах Чикарелли, сбросил эмоции и подготовился к разговору о деньгах. Он уже был уверен, что купить нужно все, невзирая на цены, не обижая будущую знаменитость. Поступить с этим человеком нужно честно.
Жюст хорошо свои цены знал, только умножил их на десять. На десять легко умножать. Пусть не думают эти краснословные льстецы, что его труд пойдет по цене пирожков.
Прощались наши герои с улыбкой и большими надеждами.
Набережная Сены, где давно не гулял Жюст, стала почему-то шире. Дорогие рестораны Латинского Квартала были недорогими, он подолгу сидел там с собакой у ног. Просторная квартира на Монпарнасе скоро освободится и он переедет в свое новое жилье.
По воскресеньям с особым удовольствием он проводил вечер у Рахиль, где собира
лась милая компания со стихами, музыкой и разговорами, напоминавшими те времена, когда он был остроумен и красив. Рахиль трогательно представляла его как своего доброго друга. Деликатные гости не задавали вопросов о сфере его деятельности, хотя он честно мог сказать, что уже не подбирает за собаками, но называть себя профессиональным художником еще стеснялся.
Жизнь изменилась так сразу и совсем, что Жюст помолодел и телом и душой. Яркие краски появились в его философских этюдах. Совсем ведь недавно он никуда не мог деться от наседавшей мысли, что закончена его жизнь. Была ли это его жизнь? Он не хотел в это верить. Безоблачное детство было лишь вчера, так хотелось чтобы те годы никогда не кончались.
Не изменившийся за многие годы, не потерявший ни единого листика Люксембургский Сад стоял великодушно простившим Жюста за долгую разлуку. Он нашел ту аллею, разыскал ту самую скамейку, где так любил в безмолвии читать. Да, вот здесь маленькая девочка играла на большой виолончели. И место не для музыки, и слушателей нет. Звучали Медитации Массне, написанные для скрипки. Кощунство какое-то. Разве можно при полном неумении держать в руках инструмент лезть в виртуозную классику?! Девочка, похоже, никогда не брала уроков музыки. Отвлеченный от чтения, Жюст ушел.
Когда через пару дней он снова сидел на любимой скамейке, звуки виолончели уже не раздражали его. Тональность не та, в тексте неточности, но звук волнующий, полный страха и мольбы растерзал и обессилел Жюста. Променяешь все свое унылое образование на эту пронизывающую иголочку таланта.
Он не помнил когда и как... Румынка едва говорила по-парижски. Ловкой лесной рысью изгибалось ее ненасытное смуглое тело под его губами и пальцами. Ночь восторга была бесконечна. Он проснулся на истерзанной постели. Девочка ушла. Со всем антиквариатом его матери. И фарфор, и картины... С небольшой надеждой он открутил ножку кровати. Тайник для бриллиантов был пуст. Умение тонко разбираться в искусстве до добра не доведет.
Голубой туман в глазах... Никакого озлобления к ней он не чувствовал. Осталось ощущения того, что все женщины и до нее и после были ничем. Если бы не она, он бы и не догадывался, что существует на свете грешное, но богом данное наслаждение земное, ради которого отдашь жизнь
На следующий день в дверь постучали полицейские. Жюст не обращал внимания на миниатюрную статуэтку, которую показывали ему, не слышал вопросов, потому что рядом стояла она. Быстрыми длинными пальцами он утонул в ее пышных волосах, сбросив их назад, открыв лоб.. Ее чувственные руки оставались опущенными, Жюст разглядел наручники. Да, его статуэтка. Он ей все подарил. И картины и прочее. Не знает никакой цыганской банды. Ее не отпускали. Неделю он ходил на свидания в тюрьму, потом и это перестали разрешать. Жюст нанял умелого адвоката, но тот исчез, получив задаток. Объявились родственники. Накидав ему наличных, уговорили подписать отказ от наследства родителей. Полученными деньгами Жюст распорядился с умом, он разыскал друга детства из преферансного клуба. Тот слыл пройдохой, жуликом, а на деле был честнейшим человеком и имел обширный опыт жизни за железной решеткой. Он помог организовать побег. Длинные товарные поезда, холодные подвалы, овощные базары, где Жюст рисовал смешные карикатуры в обмен на еду. Позже знойная подруга научила своего аристократа жить и подворовывать, и по-крупному разживаться чужим добром. Все в жизни - мелочи, кроме любви. Она любила его не меньше, чем остальных встречных. Одного из них Жюст немножко порезал. В первый раз оказавшись в тюрьме, он не оценил комфорта. Освободившись, почувствовал, что любовь прошла.
Высокие заработки в муниципалитете и рисование скрашивали ему жизнь
В тот день Жюст возвращался домой, когда резко и без причины залаял Жюссак и только подойдя ближе, узрел собирающихся людей и дымок, исходящий из его подвала. Боже, пожар! Там же картины, весь его труд, за некоторые уже заплачено. С разбегу Жюст выбил дверь и окно и стал выбрасывать холсты наружу. Люди с обостренным чувством запахов не могут что-то делать на пожаре , потому что они задыхаются. У Жюста было огромное преимущество из за того. что его нос никаких неудобств не ощущал. И он снова и снова таскал картины, пока вдруг не упал. и отчаянно лаял Жюссак и недвижимо лежал недышавший уже Жюст.