Аннотация: А представьте, что вам пришло письмо с того света, от очень дорогого человека...
Бог над яблонями
-Ми..- я откинулась в волнах, и попробовала начало его имени, первую ноту, на вкус. Она была солёной и лёгкой, как шелуха арахиса. Ядрышки съели, шелуха прилипла - осталось сдуть её с губы лёгким движением. И всё. Роман окончен.
Мне было шестнадцать, и моя добрая мама, выйдя из себя, орала:
-Сучка в течке ведёт себя спокойней, чем ты!
А я запиралась в ванной и задумчиво вертела в руках лезвие, если он забывал позвонить. Конечно, я не думала о самоубийстве. Я слишком любила Грига, рассказы Киплинга, подсолнухи в свой рост и солёный арахис. А Мирон, что Мирон? Ерунда!
Папа кормил меня фисташковым мороженым. Над круглой вазочкой дрожал смешной малиновый зонтик,- спичка и папиросная бумага
-Знаешь, сколько их ещё будет, этих Мирошек и Антошек?! - говорил папа, и делал мягкий отметающий жест.
Не то чтобы отпустило, но к середине июля я почувствовала: это пройдёт. Именно тогда папа выгнал из гаража копейку по кличке Сивка, и устроил ей капитальную проверку перед дальней дорогой. Это было последнее моё школьное лето, и мы решили поехать на Арабатку (Арабатская стрелка - длиннющая, аж до Керчи, полоса земли между Сивашем и Азовским морем).
Главные цвета Арабатки - жёлтый и зелёный. Остальные существуют вкраплениями; эти два - владычествуют, поделив между собой море, землю и пыльные деревья.
У жителей Арабатки есть развлечение: наблюдать, как вязнут в желто-сером песке дороги (асфальт есть не везде) устремляющиеся в Крым иномарки с московскими номерами. Вылезают братки или интеллигентные клерки, вздыхают, чертыхаются, пинают колёса, озираются зло на торчащих у обочины мужичков. Кафе для местных будто нарочно расположено у коварного поворота песчаной змеи; и дрожат в пыльном зное латаные зонтики над местами для зрителей. Сивка, разумеется, не застрял, мы не лыком шиты.
Папа вдруг уставился в окно, дешёвые очки съехали на кончик носа:
-Это ещё что за новости?! - воскликнул он весело,- Смотрите, девочки!
Рядом с кафешкой появился магазинчик. Вывеска гласила: Иксклюзив
-Грамотеи! - хохотал отец,- интересно, что они там продают? Нет, такое просто нельзя пропустить! - он притормозил у лавочки.
Честно говоря, я ожидала увидеть обилие блёсток и глянцевого дерматина из серии "дёшево, но шикарно". Вещи, однако, были в самом деле хороши. Надменные юбки раскинули шелка на прогибающихся под благородной тяжестью тремпельках. Радужные сарафаны парили, заполнив собою вешалку у окна. Они напоминали присевших в рядок на тонкий брус махаонов и адмиралов. Красные, зелёные, пятнистые брюки всевозможных фасонов были просто свалены в углу кучей. Рядом - такой же многоцветной грудой - майки и топы. В помещении стоял мягкий запах лаванды
-От моли,- произнёс за спиной гортанный голос с лёгким акцентом,- лаванда - от моли
-Моль только шерстяные вещи ест, по-моему,- в первые секунды мама выглядела растерянной, но скоро глаза её приобрели обычный стальной блеск, прекрасно действующий на незнакомых с ней людей.
Хозяин магазинчика шмыгнул огромным мягким носом. "Хобот",- сразу промелькнуло у меня в голове. Глазки у него вполне подходили к хоботу - маленькие тёмные бусинки, лучащиеся доброжелательностью и любопытством. На этом сходство со слоном оканчивалось. Мужичок едва доставал мне до плеча, совсем крошечного росточка, как Наполеон.
-Лазариди,- представился хозяин,- Димитрос. - при этом он комично дёрнул лысоватой маленькой головой. - А вещи действительно хорошие, покупайте, не пожалеете, это я вам рекомендую как бывший инженер - технолог.
2
-А она ему и говорит,- пьяненький дядя Дима толкал папу в бок округлым локтем,-
-Лазариди, двадцать четыре часа в стуках, почему обязательно на астрономии в морской бой играть?..
Он вообще безбашенный всегда был. Ничего не боялся. Уж с ним и так, и этак.
И родителей к директору вызывали, и в комнате милиции на учёт поставили, и в комсомол не приняли, а тогда это было - уууу,- дядя Дима подкатывает выпуклые глаза.
А ему всё - по... - дядь Дима вытирал грязноватым полотенцем потный живот,- он уже тогда в челноки метил. И везёт же сукиному сыну, половина таможни куплена, и в Греции, видать, тоже мохнатая лапа.
-Вещи у него дорогие, просто бессовестно,- папа отхлебнул вина из кружки,- кто только покупает?
-Да из наших почитай никто - только приезжие...
Тётя Валя выглянула из кухонного флигеля и прокричала:
-Борщ!
Прошло ... страшно сказать, сколько лет... - а я помню вкус того вина и борща. Вино было тёмно-красное, кисловатое, коварное... Пилось, как сок, и мгновенно ударяло в голову, смешиваясь с одуряющим ароматом лилий и душистого горошка. (Роз у тёти Вали во дворе не было) Борщ - обжигающий, душистый, с плавающим в тарелках лавровым листом и горошинами перца. Тётя Валя зачёрпывала его половником из громадной до блеска начищенной кастрюли, которую мы называли чаном. С утра появился в кухонном флигеле чан - значит, будет борщ. Кажется, это знали даже предзначенные борщу дряхлые куры - и прятались.
Я помчалась на кухню. Ещё год, два - и бегать вприпрыжку станет несолидно, придётся "плыть". За мной трусил, неуклюже припадая на крупные лапы, щенок водолаза. Он тоже любил борщ. Постояльцы из разбросанных по двору домиков стекались во флигелёк. Здесь было принято обедать всей компанией. Вместе же ходили в гости, когда сосед тёти Вали, татарин Мустафа, готовил плов.
Я всё помню, до мельчайших деталек. Вот странно. И казан с одной ручкой, в котором выносили плов у Мустафы. И запах изюма, и жар, исходящий от жирной баранины... И то, как я осторожненько отгребала деревянной ложкой рис, никогда его не любила... И виноградник на заднем дворе... И то, как в особо жаркие дни повисало над Арабаткой жёлтое марево песка.
Вечером мы сидели на заднем дворе, в винограднике, и слушали старый хрипящий магнитофон. Было только несколько бардовских кассет: Высоцкий да Визбор; и новомодный Шуфутинский. С неба помчалась светящая точка.
-Ранний звездопад в этом году,- вздохнул папа.
Тогда я ещё не знала: звездопад никогда не приходит вовремя, и время бежит слишком быстро.
3.
С утра я нацепила цыганскую юбку с заплатой на боку, и собралась на море. Родители ещё спали. У входа в домик стояла кринка парного молока, завтрак. Я отпила прямо из кринки. Щенок увязался за мной. Проскользнул в приоткрытую калитку, поглядел умильно.
-Чёрт с тобой, пойдём. Только потеряешься, я не виновата.
Щенок смешно тряхнул ушами.
Итак, я откинулась в волнах и мысленно протянула: "Ми"... Собственно, с этого и следует начинать историю. Мирон уже отходил, рассеиваясь в дымке со своим мотороллером, браслетом с шипами, гитарой и кустарной татуировкой коршуна на плече.
Тоже мне, первый парень на дворе. Что он по сравнению с долгой-долгой жизнью, которая ещё впереди, с этим мелким морем и домашним небом? А на песке - цветастое полотенце, пакет с черешней и книга Азимова. И бегает по пляжу весёлый щенок...
Выйдя из воды, я огляделась. Щенок был здесь, азартно лаял на чаек. А рядом с моим полотенцем появилась какая-то незнакомая подстилка, не наша и не соседская. Хозяина подстилки видно не было. Мне совсем не хотелось общаться с незнакомцами. Я перетащила вещи подальше, за камни, растянулась на полотенце и раскрыла "Фонд".
-У меня есть для тебя чтение поинтересней,- раздался негромкий голос,- тебе письмо.
Поверх книги упал узкий розовый конверт. Очень странный конверт, без адреса, марок и штемпелей. На нём было написано лишь одно слово: Алёне. Я вздрогнула, начиная узнавать почерк. Тем временем письмоноша деликатно отошёл в сторону и приземлился на своей подстилке. Где-то я уже этого мужика видела... Ах да, Димитрос Лазариди, челнок - контрабандист! Он демонстративно отвернулся от меня и надвинул на лоб треуголку, сложенную из "Крымского вестника".
Алёне - было написано на конверте. Крупные, вытянутые буквы, лёгкий наклон влево. Я знаю этот почерк! И - этого не может быть. Потому что не может быть никогда. Мёртвые не возвращаются.
Я тряслась в пригородной электричке и твердила шёпотом: beef, pork, veal... beef, pork, veal, chicken, turkey... Нам задали выучить виды мяса и мясопродуктов. Всё пытались привить достойный разговорный английский... Буквы расплывались перед глазами. И в голове стучало в такт перестуку колёс: бабушка, бабуля, ба. Я знаю, что второй инфаркт - это не шутки. Но , может, пожила бы ты ещё чуть-чуть? Ради меня. Как мне теперь прикажешь жить? Жить и знать, что я никогда не приеду к тебе в выходные; ты не посмотришь на меня молодыми бирюзовыми глазами; я не прижму к плечу твою белую пушистую голову ( в детстве она всегда напоминала мне одуванчик) - а ты, ты всегда была совсем крошечного росточка...Ты никогда не покажешь мне фотографий прошлого века .. и не повторишь в сотый раз историю китайского фарфорового сервиза, от которого остались только кофейник, поднос и две чашечки, прозрачные, точно папиросная бумага. Бабуля!.. Ты ведь обещала, что научишь меня готовить фаршированного карпа и гусиный паштет... И печь пироги... И делать твои особенные вареники с вишнями... И я не повезу тебя в Париж. А мы хотели, помнишь?
Бабушка лежала ...в гробу. У меня долго не укладывалось в голове - как, умерла? Я вчера говорила с ней по телефону! И собиралась рассказать ей о Мироне... ( с родителями как-то неудобно было говорить об этом, а она понимала меня почти без слов) А её опустили в тесную яму, и засыпали сухой землёй.. Бросили сверху пару пошлых венков, и пошли пить водку. Пили, жрали пирожки, наскоро слепленные из теста, которое осталось после неё в морозилке (она собиралась печь пирожки!) и твердили:
-Ну, пожила, слава Богу. Девяносто лет. И смерть - лёгкая.
А она лежала в сухой холодной яме.
Beef, veal, turkey - жизнь должна была продолжаться.
Я разорвала конверт дрожащими пальцами. Это, должно быть, чья-то идиотская шутка. Письмо было написано тем же почерком.
Алёнушка! Милая моя внученька! Здесь - май. Здесь, честно говоря, всегда май. И лёгкое облачко в восточной части сада, над яблонями. Говорят, это - дыхание Божье. Знаешь, я совсем не удивилась, когда узнала, что рай есть. Странно только, что я туда попала. Это письмо не будет длинным. И оно - единственное. Контрабандисты редки, и услуги их не дёшевы. Я хочу, чтобы ты всегда помнила: меня нет, а любовь моя осталась. Ну вот, я пишу письмо внучке, а получается - отрывок из сентиментального романа. Но! Не научили нас выражать чувства так, чтобы это не выглядело банально. Мне кажется - никто в мире этого не умеет. Если бы я могла, я послала бы тебе веточку цветущей яблони, той, над которой дышит Господь... Но Димитрос берёт только письма. Он уже топчется беспокойно за калиткой и подгоняет меня, у него совсем мало времени. Вот и последние строчки этого, такого короткого! - письма. Я хочу, чтобы ты помнила: есть Бог над яблоневыми деревьями.
Я посмотрела на море: мелкие волны хлопотали, как ... как морщинистые руки бабушки. Тонкие запястья, пахнущие советскими духами "Сирень"; пальцы, вложившие неровно вырванный из тетради листок в розовый конверт, который пришёл ко мне с того света. Значит, всё-таки есть тот свет?
За спиной у меня деликатно кашлянули:
-Ответ будет? - осведомился грек
-Непременно будет! Я вот только сбегаю за ручкой...- засуетилась я.
-Погоди, ответ можно передать только на словах.
-Так это ещё лучше. Скажите бабуле, скажите ей...
-Да погоди ты! - грек раздражённо нахмурился.- Ответ нужно сообщить не мне, а ... одному человеку. Учти: не бесплатно. Но когда возьмут с тебя плату, и главное, какую - неизвестно. Подумай. Решишься - в следующую пятницу, в час ночи жду тебя у старого причала.
Он повернулся и пошёл вдоль линии прибоя. Он шел к солнцу, оставляя зыбкие следы на мокром песке, уходил, завернувшись в нелепую пляжную подстилку, маленький человечек. Я чувствовала: всё так пройдёт, как проходит он. Вот и Мирон уже тает в волнах со своей нелепой банданой и кустарной татуировкой.
Всю следующую неделю я была как на иголках. Пыталась заснуть ночами - и не могла. Только начинаешь впадать в блаженное забытьё - встанет перед глазами бабуля в стареньком чистом халатике, расписанном выцветшими барвинками и маками, с большим рыжим гребнем в пушистых волосах. Посмотрит укоризненно и скажет едва слышно:
-Алёнушка, ну неужели так трудно, так страшно написать или сказать мне пару слов?
И тут же я проснусь. Узорные тени листьев гуляют по низкому белёному потолку; спит, свернувшись клубочком и по-детски подложив кулак под голову, мама; улыбается чему-то отец, и над бровями у него прорисовываются такие знакомые мягкие ямочки. И я готова рискнуть неизвестно чем ради миража? Никто не может сказать, когда возьмут с тебя плату, и какой она будет...А с другой стороны, - тут передо мной вставали из лёгкой тени глаза бабули, - сколько могут попросить за два - три слова. Через точку:
Помню. Люблю. Счастлива.
4.
Я решилась! Совсем несложно было выскользнуть из дому в ночи: родители- жаворонки спят крепко. Во дворе тихо; колышутся на лёгком солёном ветру виноградные лозы; скользит в небе луна, ярко-жёлтая, точно капля подсолнечного масла. До старой пристани я добежала быстро: оно и недалеко, через поле по протоптанной коровами тропке, потом по линии прибоя, и вот он, дощатый причал. На тихой воде подрагивал маленький моторный катер. Димитрос, нацепивший зачем-то широкополую шляпу, которая совершенно ему не шла, курил крепчайший самосад, прохаживаясь по тёмным доскам.
-Едва не опоздала,- глянул он на меня исподлобья,- Ещё одно. Договариваемся сразу: если вдруг передумаешь, назад я тебя отвезу, причём условленной платы с тебя не возьмут, но вот пеня... Пеня небольшая будет, делать нечего.
-А когда я могу передумать?
-Да в любой момент; до того как произнесёшь слова, которые хочешь передать, разумеется. Пора.
Он направился к катеру.
Я дрожала на резком ветру. Десять раз пожалела, что не взяла куртку.
-Далеко ещё? - спросила я у Димитроса через полчаса
-Какой далеко! - до Бирючьего.
-Смеётесь? на остров Бирючий всего-то двадцать минут ходу, а мы уже полчаса болтаемся, и в другую сторону плывём.
-Это как посмотреть - уклончиво ответил грек,- как посмотреть... Да мы, кстати, и на месте уже. Моторка подрагивала на тёмной воде. Вдруг наплыл вязкий густой туман. Таких почти не бывает на Азове, только редко - редко повиснет полупрозрачная лёгкая дымка. А тут - протянешь руку, и не видишь кончиков пальцев. Димитрос вынес откуда-то большой старый фонарь летучая мышь - и палуба озарилась мягким янтарным светом. Грек стоял спиной ко мне, и смотрел в туман. Потом вдруг сказал, не оборачиваясь:
-Вон он. Наш человек. И подумай трижды, прежде, чем что-то сказать ему.
Где-то крикнула птица. Мне показалась: сова ухнула, но какие совы посреди моря?..
Из дыма выплывали два ярко-зелёных неоновых глаза.
-Димитрос, ты? - крикнули с приближающегося катера,- один?
-С передачкой,- проворчал грек.
-Передачка это хорошо,- ухмыльнулся говоривший. Во мгле вырисовывались очертания высокой, закутанной в плащ фигуры.
-Ну? Что передать и кому? Только быстрее, времени у нас мало.
Вокруг его катерка ходили кругами зыбкие волны и плясали странные яркие огоньки. В воздухе разливался какой-то едкий сладковатый запах. Туман сгущался. Мне стало не по себе.
-Вы знаете, я передумала. Я, пожалуй, ничего не буду передавать. Бабуля поймёт.
-Так-то вы её любите? - насмешливо спросил посланник.- Два слова. Плата могла бы быть ничтожна.
-А любовь вообще не требует платы. Она бы не стала у меня такого просить.
-Нет у меня времени возиться с дурной девчонкой! - внезапно рассердился человек в плаще,- о пене ты её предупредил?
Димитрос, молчавший всё время, угрюмо кивнул.
-В следующий раз подбирай посылочки внимательней,- бросил высокий,- бывай.
И странно: как только исчезла за горизонтом его моторка, стал рассеиваться вязкий туман.
-Может, оно и к лучшему,- пробормотал грек,- может, и к лучшему.
5.
Отпуск окончился без происшествий. Я уже начала забывать о малоприятной ночной прогулке. Ну, подумаешь, чуть не связалась с какими-то жуликами. Вовремя остановилась - и ладно. По дороге домой Сивка натужно хрипел, нагруженный банками с домашним вином. Мама наставляла меня:
-Приедем, не вздумай звонить этому своему Мирону, или как его там. Имей достоинство. Девушка должна быть гордой.
Но, конечно, в первый же вечер я тихонько подобралась к телефону, и набрала домашний номер Мирона.
-Его нет,- ответили мне напряжённым голосом.
-А когда будет?
-Никогда. Мироша разбился... Горе какое, представляешь? - взвыла, не выдержав его мать. Поехал ночью на мотороллере этом проклятом кататься - и всмятку!..
-Может, если б вы с ним не поссорились, и не было бы этого,- говорила она мне позже,- он ведь переживал, смурной ходил.
-Вот она, пеня, - стучало у меня в голове,- вот она. А что было бы, не опомнись я вовремя?!
Верите ли, семьдесят лет эта мысль не даёт мне покоя. А ещё бывает: сижу в саду под яблонями, и кажется мне, будто в дальнем углу парит над деревом лёгкое облачко.
Ошиблась я, конечно. Страшно ошиблась. Но если бы не эта ошибка, не узнать бы мне цену любви...