Аннотация: Во все времена были люди, ждущие наступления времени перемен, но оправдывали ли наступавшие перемены их ожидания?
А. ВИКТОРОВ
ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН
Двое шли по пригородной улице в солнечный хрупкий сентябрьский полдень. Шли молча.
- Надо что-то делать, - нарушил молчание один из них - девятнадцатилетний юнец.
- Что? Ты о чём? - слегка нахмурился второй, лет тридцати.
- Надо что-то делать, что-то менять...
- Что бы ты хотел изменить?
Девятнадцатилетний с тревогой поглядел на своего спутника:
- Как что? Столько говорим, вы все столько говорите...
- Ну, говорим. Нельзя же молчать и просто жевать жвачку.
- Но и говорить и ничего не делать тоже нельзя. Это нечестно.
- Ну, а как бы ты начал всё менять?
- Главное - начать, во-первых, и делать так, как столько говорили - это во-вторых.
- И кто же это всё будет делать? И ч т о делать?
- Как к т о? Как ч т о?! Ты столько объяснял, а теперь спрашиваешь меня?
- Не ори.
Свернули в проходной двор со сквериком и увитой плющом беседкой посередине. Вдали вставала желтеющая листва лесопарка в синем, с золотом, небе. Было свежо и легко. Старшему совсем не хотелось продолжать такой разговор, но юнец завёлся:
- "Не ори". Захочу и буду орать. Сколько можно молчать? А то заползут в свои норы, напьются и - пошло: то надо по-другому, это... А встать и изменить что-то самому, на это сил не хватает: все в трепание языком ушли.
- Дурак ты. Время ещё не подошло - менять.
- Пусть я дурак - да честный. И время давно подошло. Раз говорим - надо делать.
- Слышали про такое.
- И услышите. Мне понятно: ты уже со своей на машину набрал да к гаражу подбираешься. Тебе менять ничего уже не хочется... кроме коробки скоростей. Да и чёрт с тобой, но не надо было...
Здесь юнец выругался. Старший остановился, сквозь зубы прошипел:
- Ты у меня сейчас, щенок, полаешься.
Замолчали. Юнец зашёл в беседку, сел на скамью, медленно расшнуровал свою правую кроссовку и стал её долго и тщательно вытряхивать. Старший остановился около входа, потом тоже вошёл в беседку, опустился на скамью напротив.
- Ты долго будешь дурака валять? У меня времени нет.
- Как нет? Ты же сказал, что время ещё не пришло, ещё вполне подождать можно.
- Ты сейчас схлопочешь...
- Давай. Вот как хорошо всё закончится: трепал-трепал, что "мы" да "мы", нам это нужно да то, нам всё нужно, нам преобразования нужны, изменения. А как до дела, то время не пришло. Не время для перемен, о которых ты столько и такие как ты столько... гады. Гад ты. Дерьмо.
Старший коротко сплюнул что-то невидимое с губ, схватил юнца за ворот и ударил его головой о столб беседки. Потом второй раз. Юнец сначала опешил, а затем закрыл глаза и злобно ощерился:
- Давай, бей. Убей. А что трепал-то... Вы, молодежь, должны... а мы, постарше, за вами... Гад.
- Молчи, щенок, молчи. Хуже сделаю...
Старший уже не бил его головой о столб, а мял ему сильной, во внезапном холодном поту ладонью длинное белое лицо, покрытое пушком и раздражением; пальцами другой руки он сжимал парню затылок и шею. Движения старшего были жесткие, но беспорядочные. Когда он брезгливо сорвал ладонь с губ юнца и стал вытирать её о джинсы, тот прошипел:
- А я всем буду говорить, какой ты гад, всем расскажу, что ты мне говорил...
Старший тихо выматерился и отчаянно вцепился снова в большой губастый рот юнца. Для удобства сел рядом с ним, цепко обнял за шею, просунул ему под подбородок руку, стал давить, шепча:
- Только попробуй, сука. Ты-то, щенок, один, с тобой что случится - всем наплевать, только мамаша повоет, а у меня жена, дочь. Жена... второго ждёт. Я тебе за них голову отвинчу... Молчи.
Так и сидели не менее минуты, в обнимку, младший - спокойно, как бы заснув, старший - зло и настороженно оглядываясь.
Но никто не обратил на них внимания, и прохожих было мало. Только одна женщина замедлила шаг, а потом пошла побыстрее. Было тихо.
- Ну что, всё? Успокоился? - спросил старший с неуверенной надеждой. Медленно снял ладонь с лица парня, вынул руку из-под его подбородка. Выпрямился на скамье, достал сигарету и закурил, незаметно вытирая правую ладонь о колено. Младший молчал безмятежно. Потом сказал:
- Понятно. Понятно всё. Так и надо говорить... Я понимаю.
- Что ты понимаешь? Тебе хорошо язык распускать, где хочешь, ты полувыгнанный студентишко. Терять тебе нечего. А будь у тебя дела в институте получше, тоже бы не очень рот разевал...
Младший усмехнулся, но промолчал. Старший продолжал успокоено, с облегчением:
- Не говорить-то совсем нельзя - человек не бессловесная скотина, а вот делать...
Младший продолжал молчать.
- Я вовсе не дерьмо и не гад, но ...куда я Марину и ребёнка дену? А Марине до перемен...
Младший ухмыльнулся:
- Уж ей-то, верно, наплевать...
- Видишь ли, она умная, всё прекрасно понимает, но она красивая... а когда же жить, если я переменами займусь? Ты же сам понимаешь.
- Да, я понимаю. Только поменьше бы тогда трепали. Всё равно, те, кто треплют, гады. Особенно, тот твой, который диссертацию пишет...
Старший помолчал, опасаясь нового взрыва. Потом начал говорить:
- Да ты пойми, он славный мужик... он всё понимает, но....
- Все всё понимают. Не надо продолжать. И я всё понимаю.
- Ну вот, сам же говоришь.
Младший потёр шею и сморщился. Старший почувствовал в этом движении укор и отвернулся. Ему было неловко и противно, а особенно было противно то, что эту неловкость он ощущает перед мокрогубым подростком, которого он всё время видел насквозь и в пустую голову которого вкладывал дельные мысли. Но он знал, что тот прав, и от этого было ещё противнее. Наконец, он недовольно спросил:
- Так ты пойдёшь или здесь будешь сидеть?
- Пойдём. Я в лес пойду.
Встали легко и вышли из беседки.
Пройдя шагов двадцать, старший снова заговорил:
- Пойми же ты...
Младший сморщился и оборвал его:
- Не надо. Занудно уж очень. Я сказал, что всё понимаю.
Старший промолчал, но еще через двадцать шагов начал снова:
- Нет, ты так говоришь, как будто... Я к тому, что ты в лес собрался. Что ты там делать-то хочешь?
- Повешусь и оставлю записку, что ты отравил мою неопытную душу и неокрепшее сознание.
Старший неуверенно хмыкнул. Потом сказал:
- У тебя карандаша и бумаги нет.
- Тогда тем более, что тут говорить? Всё здорово устроилось.
У дома, последнего к лесопарку, они остановились. Старший сказал, подавая руку:
- Приходи завтра до обеда в зал. Побросаем мячик просто так, раз уж ты не хочешь, чтобы я тебе что-то говорил.
- Просто так - это отлично. Приду.
- Да... там на правом кольце сетка полетела к чёрту... Надо заменить.
- Это заменим.
- Так я пошёл.
- Так ты иди. Привет Марине.
Старший попытался ухмыльнуться, но насупился и ушёл в подъезд.
А младший прошёл в лесопарк по тоннелю под линией открытого метро и сел недалеко от края деревьев на неизвестно чьи доски, лежавшие здесь с лета. Сентябрь раскинулся перед ним жёлто-зелёный, синий, золотой, мягкий и деликатный. Он вежливо стоял рядом и не мешал человеку думать. Но парень думал не о сентябре, а о том, как он будет жить дальше и пришло ли время перемен или нет, и придёт ли вообще, когда он достигнет возраста того, кто его сегодня бил. Он долго сидел, и день стал превращаться в вечер, дневное небо делалось вечерним небом, но синева и хрупкость оставались, только становилось больше розового золота. Похолодало, и он пошёл домой через наполнившийся синими тенями тоннель. Когда он подходил к дому, он услышал, как за его спиной прозвенел и простучал поезд метро. И ему показалось, что это - первый поезд за всё прошедшее с полудня время.
Далеко, на невидимой железной дороге прогудел электровоз.