"Иридодиагностика - лженаука!" - стучал кулаком по столу Витёк, Витька Серебряков, перший мой кореш, друг детства.
С душой стучал, крепко. Стол шатало, опасно плескался чай в граненых стаканах, вспрыгивала клетчатая доска, перемещались деревянные армии, менялась диспозиция. Но даже угроза досадного проигрыша не останавливала Витькин материалистический кулак.
Умный он был, Витёк, земля ему пухом. Школу с медалью, институт с отличием.
Член-корреспондент.
И не забывал, корреспондент: почитай, раз в неделю, не реже, забегал в мой подвальчик. Пропустить по рюмочке, поговорить за жизнь, поругать политиков. Схему процесса на тетрадном листке нарисовать. Шахматы подвигать.
А если кто говорил, мол, не к лицу тебе, академику, с Колькой-кривым знаться - объяснял, что мы, сколько себя помним - вместе, в одной коммуналке росли, одними щами кормлены, одним ремнем пороты.
Доходчиво объяснял, по матушке.
Вдругорядь уж не спрашивали.
Но про диагностику зря шумел Витёк. И никакая не диагностика это, читаю я, вот и всё. А как - сам не знаю и объяснить не сумею.
Вот сейчас она вошла, подняла на меня глаза карие, и вижу: беда. И не просто беда. Горе горькое, безнадежное, отчаянное.
Колька-кривой - это как раз я буду. Правая нога от рождения короткая, сухая, потому и всего меня скривило да скособочило.
Сейчас, слышал, исправляют. Илизаров-врач, дай ему бог, аппарат придумал. Спицы, гайки. Выглядит страшно, каракатица такая на ноге, да и больно наверняка, но толк есть.
Но не на седьмом же десятке штыри в ногу тыкать, кости тянуть. Уж прожил свой век кривым - как-нибудь кривым и помру.
А вообще-то я Николай Евграфович, фамилия моя Феоктистов. Хорошая фамилия, ни разу не хуже, чем Серебряков. В одной статье даже рядышком написаны: Серебряков и Феоктистов, соавторы. Журнал толстый, вон на полке стоит, под стеклом.
Я там, на полке, самое дорогое храню. Журналы. Фотографии в папках. Работы кое-какие. И увлечение мое, "хобби", по нынешнему - шары стеклянные в специальных ячейках. Большинство заказчиков изделия себе забирают. Но некоторые у меня остаются.
Ячейки под заказ сделаны, бархатом выстланы, крышечка с замочком. А шары разные: внутри с домиками, с деревьями, с человечками. В иных, ежели тряхнешь - снег идет. В одном даже рыбки плавают.
- Милая, да как же тебя угораздило-то? О-ой... Да молчи, молчи, вижу, как. Ох, вижу - век бы не видел... О-ох... Что ж ты сразу не прибежала, времечко-то ушло, утекло, не поздно ли уже... Не плачь, не плачь, попробуем. Фотографию принесла?
- Да! Вот, тут. Всякие, и детские совсем, и недавняя.
- Детские мне без надобности. Эту давай.
С фотографии смотрит лицо девочки... Нет, не смотрит. Слепые мертвые глаза. Господи, помоги, хоть и не верую я, а от помощи не откажусь...
Ко мне многие ходят. С разными заботами. Иногда и с радостями прибегают, и такое случается. Недавно вон Витькин сын, Коленька, навещал, с пятизвездным армянским коньячком, с дорогой колбаской. Диссертацию малец защитил, обмывали, праздновали. Установку-то ему я ладил. Толковую, даром что "кривой".
Я ведь со стеклом почти полвека работаю. И все полвека вот тут, в этой стеклодувке. С тех лет, когда институт наш еще "университетом" не величался и помещался весь в одном здании. В то время у меня заказов гора была, делать - не переделать. Профессора в очередь записывались, с поклоном подходили.
Другая жизнь была, да.
И в столовой тогда не пластик заляпанный, а скатерти крахмальные наблюдались. Горчичка в хрустале. Меж столиками официанты суетились, ученых обслуживали, белую кость, надежду Отечества.
Сначала пропали официанты. Потом скатерти.
А потом и с Отечеством непорядок вышел: закричали "перестройка", перестали платить деньги, раздали талоны на спички.
Витек её, "перестройку"-то, и не пережил. Инсульт. Беловежская Пуща добила. Коммунист он был, настоящий, в душе коммунист, не для корочек и карьеры.
В те годы ко мне в основном с починкой шли. Сколотое - заровнять, треснувшее - залатать. Из двух битых вискозиметров один годный сварганить. А уж скольким калечным рюмкам я ножки на место возвратил и не сосчитаешь.
Потом поспокойнее стало. Только вот работы последние годы совсем мало. В основном для практикума, для студенческих лабораторных работ колбы выдуваю специальные, капилляры тяну, электроды впаиваю. Да и то все реже и реже.
Начальство с трибун обещает "идти в ногу со временем". А ноги у времени такие, что мои убогие - и то лучше будут.
Раньше студенты любой закон всемирный на ощупь проверяли, на зубок пробовали. А теперь они их, законы-то, "моделируют". На компьютере. Как смоделируешь - такой и закон тебе выйдет. Цирк один, да.
Так что дел у меня немного. Так, ковыряюсь по мелочи.
Да вот шары. Их обычно на память заказывают.
Или чтобы забыть.
Гляжу на фотографию, сглатываю слезы, руки сами знают, что им делать. Слушаю в пол-уха.
- Я первое время сама не своя была. Словно это меня... меня... трое... в переходе. Как сквозь вату шла, ничего не соображала, только боль, боль, боль.
Потом будто стукнуло: я же мать, я же сильной должна быть, я же помочь должна.
А как помочь? Она лежит, не ест, молчит. Даже не плачет. Молчит и все.
В милицию? - да они сами милиция. В лицо мне смеялись. Мне, матери. В лицо.
Я незаметно сую под язык валидол, вытираю пот и продолжаю работать.
- Надумала: договорилась ее к сестре в Северогорск отправить, билеты уже купила.
Сама с работы кислоты принесла, азотной. Концентрированной. Плесну в рожи кислотой...
Только разве поможет? Ну выжжет им глаза сволочные, подлые. Ну посадят меня. Или, может, убьют сразу...
А она... Что, так и будет молчать?
Вчера таблетки у нее под подушкой нашла...
Тетя Соня подсказала: иди, говорит, падай в ноги Коле-кри... Ой, простите, Николай Евграфыч, не соображаю я, что говорю...
***
***
К вечеру он готов. Остывает.
Новый шар. Серый, мутный.
Смотреть в него не хочется.
- Теперь запоминай. Как шар разобью, она враз тот день забудет. Начисто. Ты говоришь, билеты к сестре взяла? Очень хорошо, вот и езжайте. Работой ее нагрузи: огород копать или там обои клеить, придумаете с сестрой. Чем дольше не вернетесь - тем лучше, чтоб не напомнил кто ненароком. Только сначала кислоту на место верни. И заявление забери.
- Николай Евграфыч, спасибо тебе, родненький. Век буду... Понимаю, за такое не расплатишься... Только вот... места не нахожу себе от мысли, что этим подонкам все с рук сойдет. Ведь они еще кого-то могут... Ненавижу, ненавижу... Может, все-таки кислотой, а? Я не боюсь, правда.
- Твое дело - девочку отогреть да к жизни вернуть. А мировая справедливость не по твоей части. Всем по заслугам будет, не на этом свете - так на том. Иди, иди. Софье Самуиловне от меня кланяйся.
Ушла.
Ох, как сердце-то схватило.
Шары перед лазами плывут. Бликуют. В одном Соня улыбается, белый воротничок, черный фартук, косы корзиночкой. Руки котенком исцарапаны, на пальце пятно чернильное.
Помнишь, Витёк, какая она была, Сонечка Риттберг? Оба ведь влюблены были...
Что смеешься, Витёк? Позвонил бы в скорую...
***
Хроника происшествий.
Шестнадцатого мая в больницу поселка Петрикеево поступили трое молодых людей, пропавших неделю назад в районе Старого озера. В выходные друзья отправились на рыбалку, и с тех пор сведений о них не было. Главврач районной больницы сообщил, что все трое страдают серьезными провалами памяти, не могут назвать своего имени и сохранили лишь остаточные навыки и знания, характерные для детей трех-пяти лет.