Милая моя, родная и хорошая! Пишу Вам первого мая. Мечусь как чёрт по бумаге. Первого мая должны начать петь соловьи. Я сижу у окна, валяюсь брюхом на подоконнике в белой рубашке из тонкого батиста, бью комаров и слушаю соловьёв. Зелёная перламутровая муха бьётся в стекло, хочет покончить жизнь самоубийством. Мне хорошо.
Только нет Вас. Я уже и голову сломал, как объяснить, что я ничего от Вас не хочу. Абсолютно ничего, только чтобы Вы отвечали мне хоть иногда. Просто чтобы строчечку иногда чиркнули. Вы избегаете меня как убийца морги. Как мне пробить это равнодушие Ваше, просто уничтожающее меня. Эту холодность ко мне. Я не убил никого, не зарезал. Кристально чист и светел. Почему Вы относитесь ко мне как к проклятому. Как к прокажённому, как к юродивому. Я, честное слово, не понимаю совершенно. Ну, да бог Вам судья.
От того, что на свете есть Вы, во мне всё несётся, пенится как солнечное шампанское. Через край. И всё вокруг золотистое, искристое. И душа моя нараспашку, открыта для вас. Моя самая родная и хорошая на свете! Как я хотел бы сидеть подле Вас. Просто рядом. Тихо-тихо. Просто держать Вас за руку. За Вашу ледяную ручку с прозрачной кожей. И весь я переливался бы через край. Потому, что есть Вы. Только поэтому.
Её письмо к нему:
Милостивый государь! Мне поистине странно читать Ваши письма. Вы мне никто и никогда никем мне не будете. Я не заставляю Вас писать мне. Это только Ваше желание. Хотите писать, пишите. Нет, прощайте. Я никого не задерживаю, ничего совершенно не обещаю. И ни на что не рассчитывайте. Скажете, что я холодна как несущаяся в весеннем ручье ледышка? Но на это есть причины. Мне тошно, гадко, смертельно и невыносимо отвратительно моё существование. Если найдёте в себе силы не писать мне, то не пишите. Прощайте, надеюсь.
Письмо:
Ваше письмо возвращаем не вскрытое. Мадемуазель Анны больше нет. Отравилась вчера вечером.