Отражение неоновых надписей нежно легло на тщательно отполированный Cadillac лимузин, свет фар которого дерзко обнял проходившую мимо высокооплачиваемую проститутку, та прищурила глаза и, спотыкнувшись о бордюр, чуть не сделала пируэт в сторону господина, курившего трубку и ожидавшего своего шофера. Водитель лимузина вышел из авто, открыл заднюю дверцу и произнес: "Золотая Виржиния, господа ".
Искусственно улыбающийся швейцар с ловкостью виртуозного дурака отворил дверь самого дорогого ресторана в городе перед двумя необычными посетителями. Их вид вызывал улыбку на лице: розовый и голубой фраки, с клешеными брюками того же цвета и здоровенные бабочки, но самое удивительное: это тонкий и холодный запах нарцисса, который насмешливо приветствовал здешних обитателей и покорливо волочился за его хозяевами. Не прошло и двух секунд, как к Ним подошла девушка, похожая на кровать, и предложила проводить Их к заказанному столику. Они проплыли, покачиваясь на волнах собственного снобизма, до столика, предложили друг другу присесть и устроились поудобнее. Затем господин в голубом фраке достал свою изящную курительную трубку и мешочек отменного табака под названием "Грусть", ниже следовал рекламный текст старинными литерами: "Когда на горизонте показывается солнце, юные девственницы проходят мимо кустарников табака, и срывают его зеленые листочки грациозными движениями своих тоненьких пальцев, укладывают в деревянные корзинки, которые затем относят на полянку, и оставляют там под пылким, как любовник, но нежным, как мать солнцем." Забив трубку табаком, Он принялся ее раскуривать. Хорошенько затянувшись, Его легкие выпустили облако дыма, разлившееся серой лужей в полутора сантиметрах от потолка, и отбросила на него фиолетовую тень.
Спустя некоторое время официант, страдающий запором, с мучительной миной на лице поднес меню.
--Добрый вечер, мсье. Вы так прелестно выглядите, что невольно служите украшением для нашего ресторана. Меня зовут Поль и весь вечер я к вашим услугам,-- вырвалось из его ржавой глотки, смазанной оливковым маслом. И хоть его никто не просил, он продолжал:
-- Рекомендую наше фирменное блюдо: баранину под соусом с привкусом нарцисса, наш шеф-повар сегодня в ударе,-- выдавил Поль из своей оральной задницы.
"В ударе?"-- подумал господин в розовом фраке, и спустя мгновение из кухни донеслось нечто подобное на мерзкий нечеловеческий крик человеческого происхождения. Задница-Поль нервно улыбнулся. Господин в розовом фраке произнес:
--Господин в голубом фраке, вы не желаете отведать фирменное блюдо?
--При одном условии, что оно будет не из шеф-повара.
Официант снова нервно улыбнулся. Далее встал вопрос о выборе вина.
--Самое среднее,-- как-то коварно и в то же время по-дурацки произнес господин в розовом фраке.
Официант в недоумении удалился...
Струя красного вина, как первая менструальная кровь молодой девушки, плавно лилась в бокал, наполняя его смущением.
Она была так хороша,
Как некогда хорошая была.
Ее печаль внутри себя
Тихонько тлела, остывала,
И незнакомая душа
Краснела у ее бокала...
Господин в голубом фраке опустошил все содержимое бокала, не полоская вино во рту, как принято при дегустации, будто неимоверное чувство жажды собиралось поглотить мировой океан, и с добродушной улыбкой обратился к официанту:
--Ну же, Поль, не скупитесь! Извольте разлить эту бордовую жидкость по бокалам, и вы можете быть свободны на весь вечер.
И хоть Поля уже не было рядом, Их раздражала еще одна немаловажная вещь: цветы, стоящие в маленькой вазочке на столике. И дело даже не в том, что цветы или ваза были уродливы, а в том, что когда Они пытались предоставить на выставке современного искусства предмет Их совместного творчества, исполненного из элементов человеческого тела, которое было любезно предоставлено родственниками умершего и с юридического разрешения его бывшего владельца, это не только вызвало шок у организаторов выставки, но и огромное отвращение как экспоната, так и его создателей. А экспонат выглядел ни чуть не хуже цветов в вазе, и даже имел открытый для посредственных людей философский смысл; представлял он следующее: огромная бутыль высотой около метра, наполовину заполненная водой, окутанная в какую-то проволочную решетку, горлышко шириной в человеческий таз, может, чуть меньше, и непосредственно в эту так сказать "вазу" был по пояс втиснут забальзамированный на неопределенное время труп; застрял он тазом в области продолговатого горлышка, абсолютно нагой, поэтому были видны приплюснутые гениталии на темном фоне лобковых волос, ноги его были обрезаны по колени, верхняя часть туловища имела вертикальное положение, руки были согнуты так, что кисти держались за горлышко, а голова запрокинута назад, и создавалось впечатление, что он пытается выбраться. Название располагалось на груди и животе большими приклеенными буквами, вырезанными из журналов:
"Мертвые цветы
в вазе стояли,
они протухли
и гнилью воняли."
Судьба этого предмета искусства не известна; вероятно, тело стало портиться, так как бальзамирование и монтирование металлического каркаса продалал Их общий знакомый медик, не имевший достаточного опыта в этих делах, и скорей всего труп пришлось кремировать, а "вазу" оставили на какой-нибудь на свалке, где ее тут же подобрал один из любителей неосюрреализма. Однако остались великолепные фотографии, которые затем появились в одном малоизвестном журнале "Эпоха нового упадка", где их неверно интерпретировали, как "плевок или вызов современному обществу". Нет! Они не хотели этого, так как сами являлись частью этого общества, а плевать в себя не эстетично, скорее Они просто пытались проникнуть в это современное общество и взорвать определенные парадигмы, шокировать, сотрясти фиксированное мышление, заставить взглянуть на вещи иначе, прочувствовать глубже. Они были диверсантами философского толка. Такие люди, как господа из ресторана, взрывают утрамбованный кусок глины, превращая его в предмет искусства, становясь новыми декадентами, диверсантами периода нового "упадка".
--Мертвые цветы
в вазе стояли,
они протухли
и гнилью воняли,-- с этими словами господин в розовом фраке поднял вазу с цветами и поставил ее под столик.
Играл меланхоличный джаз, пела очаровательная негритянка с вокалом, просветляющим душу, официанты еле заметно шныряли от столика к столику, девушка, похожая на кровать, провожала к столикам новых посетителей, на кухне слышались крики о помощи, за окнами жужжали автомобили, по небу парили свободные птицы, в канализации бегали грязные крысы, самолеты не долетали до аэропортов, бутерброды падали вниз маслом, спорили политики, веселилась молодежь, а Они ужинали в дорогом ресторане руками, запихивая пищу в рот, чавкали, захлебывались вином, которое капало на салфетки и образовывало непонятные размытые узоры, смеялись друг с друга, как старые клоуны, испортившее костюм конферансье, а когда давились, громко кашляли и стучали друг другу по спине грязными от баранины руками. Многие наблюдали за Их трапезой и, конечно, завидовали. Почему? Глупый вопрос: несмотря на то, что с Них смеялись, оскорбляли так, чтобы Они этого не услышали, кривили свои гнусные рожи и отворачивались, в глубине души Ими восхищались, Им завидовали, так как сами не могли решиться на это, не могли позволить себе этого, ведь они заложники нового "упадка".
После рукоприкладной пищевой оргии, Они стали складывать недоеденную пищу в карманы, затем, щелкнув пальцами, подозвали официанта и попросили счет. Господин в голубом фраке проверил счет на портативном калькуляторе, официант при этом как-то странно нервничал и даже слегка покраснел, затем Он удовлетворительно сказал: "Верно, Поль, не такая уж ты и лживая свинья, как кажешься..." Официант попробовал что-то возразить, но был остановлен: господин в голубом фраке положил ему на голову несколько купюр, достоинство которых более чем в два раза превышало сумму, указанную в чеке.
--Прощай, Поль,-- сказали Они в один голос и поплыли к выходу, качаясь на волнах собственной удовлетворенности, а за Ними невольно парил радостный запах нарцисса. Проходя к выходу мимо столиков, Они заметили молодого человека, сидевшего за столиком и аплодирующего Им, как настоящий ребенок, восклицающий при этом:
--Я рад, что пришел сюда сегодня вечером!..
Господин в розовом фраке улыбнулся ему и сказал:
--Расскажи об этом своему папаше, малыш...
Господа вышли на улицу, где Их поджидал лимузин, сняв фраки, бросили их на тротуар и залезли внутрь, машина мгновенно тронулась с места, радиола выплескивала буги-вуги, а сзади бежал тот самый молодой человек и кричал вдогонку:
--Стойте, я не такой, я...
--Конечно ты не такой, но кто знает?,--сказал один из господ. А между тем Cadillac уже обгонял машину скорой помощи, везшую шеф-повара, отчаянно боровшегося за свою никчемную жизнь, и по стенам домов вдоль дороги то и дело пробегали синие и красные пятна. Ветер трепал волосы. Этих замечательных людей, Они радовались, словно дети, радость разрывала Их на части, но через несколько минут Они успокоятся, как это обычно бывает, и начнут упрекать друг друга в том, что Они плохо себя вели, язвительно критиковать чужие ошибки, что будет доставлять Им еще одно удовольствие, и только шофер будет оставаться совершенно серьезным и изредка укрощать свою белозубую улыбку...
Эпоха нового упадка (decadentia)-- дополнение...
Упадки, как правило, провоцируют подъем в сфере искусства...
Пришествие второго "упадка" радикально отличается от первого начала двадцатого столетия. Если первый в значительной степени вызвала война, глобальный шок породил безразличие в первую очередь к разуму и даже к жизни, люди растерялись в определении "разума", ведь война (тем более мировая) с точки зрения рационализма иррациональна, но именно рационализм привел и всегда приводил к войнам, получается, что причиной неразумности является разумность--жестокий парадокс. В отличии от первого "упадка", второй менее заметен: не было острого глобального взрыва, заставившего миллионы людей пересмотреть свои принципы и моральные ценности, не было того шока, выражаясь языком экзистенциализма, пограничного состояния, позволившего человеку уловить его экзистенцию, нет, этого не было. Новый упадок хитрее, он крадется на цыпочках и шепчет на ушко что-нибудь приятное:"Все под контролем, никаких потрясений, можешь спать спокойно..." Многие покупаются на этом. Но это слова самого человека, он успокаивает сам себя. Уже факт того, что ничего не происходит означает, что что-то происходит: приходит упадок Сонное Царство, упадок Равнодушие, упадок Инверсии, упадок Ложь и Лицимерие, упадок Материализм, упадок Мещаство, упадок Организованное Безумие и Коллективный Рационализм, его могут почувствовать только необычные, мудрые люди. Упадок уже начался...
Волшебник
Мой отец был лесорубом, мать - домохозяйкой. Мы жили на краю маленького городка и на краю огромного леса, между дикостью общества и добродушием природы. Однажды утром я проснулся и почувствовал,что мои родители еще не поднялись после сна. Это было очень на них не похоже: отец не рубил дрова, мать не готовила завтрак, и только сухая тишина что-то готовила для меня. Тогда я подумал: "А, может, они спят вечным сном?" Поднявшись с кровати, я побрел в их комнату, и каково же было мое неудивление, когда я застал их мертвыми. И тут меня посетила мысль:"Может, я волшебник. Все о чем подумаю - то и происходит." Затем заурчал мой желудок... "Хочу великолепный завтрак,-приказал я себе,-с дичью и фруктами". И с надеждой на исполнение пошел в направлении кухни. Придя на кухню, я обнаружил лишь три яйца, а под ними записку с почерком матери:
Сынок, взбей эти яйца и сделай
себе амлет.
P.S. Извини, что мы умерли.
Лужи как символ свободы-
они не заметны, но существуют
и тем самым свободны
Капли дождя застали Его лежащим в луже, наполненной мыслями о солнце, которые влились в Его голову инфантильными рассуждениями:"Почему солнце отсутствует, когда идет дождь. Может, оно боится намокнуть и, как результат, от него останется куча шарообразного пепла, висящего в небе."
Но эти мысли Ему пришлось оставить, ведь такой, казалось бы, бональный вопрос, как смысл существования, уже ворошился в Его бес-сознании, и сам факт, что Он лежит в луже застигнутый каплями дождя и размышляет о бональной вещице , перед этим отбросив абсурдные мысли о солнце - уже является далеко не-бональным процессом, который подобен символу интимного воссоединения существа с собственной свободой.
Затем Он поднял книгу Хайдеггера над Своими прослезившимися глазами . Капли дождя уже изрядно намочили страницы, и печатные буквы начали таять на глазах у читателя . Уродливые литеры были похожи на тысячи и миллионы людей, которые подчинились некой безликой силе, стиравшей их со страниц подлинной свободы, и превращала в кляксы типографных чернил , в однородную массу. В этот момент Его взгляд приковали давно знакомые строки, которые гласили: "Общество - некое безличное "оно", невилирующее все индивидуальное и навязывающее личности расхожие общие нравы, вкусы, взгляды, убеждения." "Оно" корыстно. "Оно" глупо. В один миг в Его голову впилась удивительная картина ломки существующих парадигм, когда юристы и хирурги, чиновники и банкиры, учителя и бомжи, алые женщины и водители лежат в лужах и почитывают философские труды, укрывая обложками книг свои красивые лица от капель дождя, которые наполняют лужи до критической отметки; люди тонут , не пытаясь подняться, так же, как и Он пропускает лужу войти в Его легкие, заполнить их водой, заполнить свое существо свободой.
Смысл существования в том, чтобы его найти, и это был Его выбор, выбор, который помог обрести смысл, а найдя его такая жизнь ни к чему, разве что к куче шарообразного пепла , висящего в небе...
Если у вас нет идеи-откопайте ее из детства
Одному из первых проявлений герменефтических способностей моего извращенного ума (одному из первых, который я еще могу вспомнить ) послужили события , происходившие в месте, где надламываются эстетские грезы, в месте под странным и породоксальным названием "парикмахерская". Моя любимая мамочка частенько приводила меня сюда для весьма пренеприятной процедуры для маленького, но уже человека. Находясь в мучительном ожидании перед парикмахерским ритуалом жертвоприношения волос некой женщине-жрице, которая подметала опавшие листья головы своей щеткой и уносила их в тайные покои, я замечал людей разных по возрасту людей (с некоторыми я был визуально знаком) и, не имея представления о мозге, мой детский разум вывел одну из величайших моих концепций, которая заключается в следующем: в голове каждого человека находится моток волос, который за период жизни постоянно разматывается, и подходя к концу существования индивидуума этот моток заканчивается, что можно наблюдать у людей пожилого возраста с роскошной лысиной.
Я жил с этой теорией пока меня не озадачило, можно сказать, шокировало одно обстоятелбство: оказывается волосы имеются в подмышках, в области генеталий да и по всему телу. Выходит, внутри человека расположены такие же мотки волос, как и в голове. Но шокировала не столь сама мысль о набитости человека волосами, сколь отсутствие оных на моем теле (кроме головы, естественно). Предположений было два: либо я умираю, что мне очень не понравилось, либо Я представитель новых детей . Последнее дало силы поверить в новое звено эволюции человека в Моем лице, что послужило началу формированию у Меня чувства собственной важности, с которым пытаюсь бороться по сей день...
Несчастный случай
С верхушки весьма колючей ели было удобно наблюдать два движушихся объекта: первым была миловидная корова, белая с черными пятнами и с двумя колокольчиками, которые тревожно звенели, сотрясая зеленую долину бремчанием о помощи, за ней с вытянутыми руками в одних брюках, которые то и дело сползали на бедра, бежал молодой пастух с весьма странным желанием завладеть этой тушей со здоровенным выменем и обглоданным насекомыми телом. Долина была с небольшими холмами, и фигуры участников гонки периодически пропадали за одним холмиком, удалялись к другому, затем вновь показывались, но погоня продолжалась безрезультатно для обеих сторон. Овод, сидевший на спине миловидной коровки, был невольным свидетелем всего происходящего. Все, что ему было нужно--это теплый напиток из недр этой коровищи, но вся эта беготня его так заинтересовала, что он решил повременить и приступить к наблюдению за столь интересным действом. Единственное, чего он не понимал --это то, зачем пастух во время погони наступает на прекрасные розы, растущие среди зеленой травки; с огромной силой навязчивости он старался не пропустить ни одного цветка. Что за этим крылось знала только корова, которая уже выдохлась и все слабее звенела колокольчиком. Пастух, потерявший надежду на удовлетворение своих инстинктов, стал слабеть и уже не бежал, а плелся, как жук, за коровой. Прошло немного времени, и уже было видно, как два тела ползают по полю один за другим.
Из последних сил пастух сумел ухватиться за хвост коровы-- та ринулась вперед, и послышался продолжительный треск. Ох как неловко получилось: пастух вместе с хвостом выдернул позвоночник бедной коровки--та в последний раз замычала и задохнулась от собственного языка.
Пастух сел на измятую корову, сжал в руках ее хвост и истерически смеялся. Из ниоткуда стали появляться мухи с ножами и вилками(по два ножа и две вилки у каждой). Они были благодарны пастуху за такой подарок и с удовольствием обгладывали изящно убитую корову. Но мухи при этом как-то странно поглядывали на пастуха...
При свете луны на весьма колючей верхушки ели было интересно наблюдать, как движутся сотни объектов: первым был пастух с двумя большими колокольчиками на сосках, а остальные... были мухи с ножами и вилками с вытянутыми вперед лапками и с весьма странным желанием...
Ноги
Без ног. Совершенно без ног сидели, или вернее, стояли они на своих местах. Голова, руки, затем уплотнение в районе гениталий и таза и круглая расплющенность в основании, чтобы они не дай бог сдвинулись с места. Их принесли сюда и поставили с какой-то неопределенно определенной целью. Не двигаясь, не производя никаких звуков, эти статуэтки слушали своего наставника. Некоторые начинали пускать корни, но тут же приходли безликие люди-близнецы в черных костюмах и обрубали их - ведь надо же их как-то переносить потом. Бедные стутуэтки, бедные статуэтки, вы делаете то, что вам разрешено и ничего более... ничего. Статуэтки заполняют наш мир добровольным превращением из людей в тех, на кого до тошноты противно смотреть. Их смысл не имеет жизни.
После подачи приказа фиксировать неоспоримо-правдивую информацию, статуэтки наклонились для того, чтобы записать высокие мысли и не видели ничего, что в этот момент происходило с их наставницей.
--В мире нет ничего, - вопила она, - кроме движущийся материи! - В этот момент она постаралась изогнуться и пролезть головой в анальное отверстие, вскоре продолжив: --Это высказывание принадлежит великому физику всех времен и народов В.И. Ленину, - голос был, как из металлического кувшина, набитого человеческими внутренностями. При этих словах у одной из статуэток стали расти ноги, она пошатнулась и, закрыв свои мокрые от слез глаза, разбилась о мягкий пол. Услыхав звуки разбившейся статуэтки, он вынул голову из своего кувшина с имитациями человечности, оставив свой седой парик внутри и завопил, захлебываясь от белой пены:
--Как она посмела, как она посмела!!! У этой дряни стали расти ноги!
Все из-за спешки
По луже пробежали волны, и она вышла из свих берегов, когда нога мистера Толстого Тухляка случайно угодила в ее плоть. Как же малы были его ботиночки! Как же беспощадно они натерали его ноги! Наверное, поэтому он так спешил добраться до дома, не смотря на свой полуторацентнерный вес и темное время суток, а, может, просто хотел есть (бедняга так исхудал за последнее время в связи с посещением молоднькой ученицы из приходского училища, которой нужны были деньги на подарок своему папочке). Соблазнительная мысль о скором освобождении от резиново-кожаных оков была перед его носом, и мистер Толстый Тухляк не заметил, как оказался в ловушке, устроенной черной дырой канализации, на которой случайно не оказалось люка. Жировые отложения, увеличившие радиус его бедер, не давали ему выбраться. Он тщетно пытался помочь себе своими ручками, но увидив свою беспомощность, начал звать на помощь, крича изо всех сил, но и это не давало толку - тогда он описался и заплакал от своего негодования.
На руке мистера Толстого Тухляка тикали дорогие кварцевые часики, а сам он уже не чувствовал своих конусоидных ног. Ему становилось все холоднее и холоднее, затем он испустил пук и умер.
Рано утром какая-то женщина с большим золотым крестиком на груди, увидив верхнюю половину туловища, стоящюю на дороге, ухохатывалась, лежа на тратуаре и дергая своими маленькими ножками, от чего одна туфелька соскочила с ее левой ноги и угодила в прохожего прямо по голове.
--Что вас так развеселило, мадам?
--Просто он вчера не пришел домой... ха-ха-ха... а я то дура думала, что он у этой маленькой шлюшки и рано утром отправилась в ее логово. О Боже! вот не ожидала... ха-ха-ха.
Когда тело мистера Толстого Тухляка извлекли из Ануса Канализации, ноги его были обглоданы, а в заднице торчал труп дохлой крысы, которой не повезло, и она там застряла, задохнувшись из-за нехватки кислорода.
--Ну и дела пошли... На прошлой недели только трех вытащили...
--Кого... крыс?
Облако
Putrefuctes! Putrefuctes!
Тухлячок! Гнилушка!
Синяя надутая собачка
в зеленоватой местной речушке.
Бледно-седые опарыши
готовят свои сочные душки.
-Эй, рыбак, что на том берегу,
слышишь... воняет гнилушкой!
-Да, воняет гнилушкой!
- Эй, рыбак, что на том берегу,
забрось новые сети поглубже!
Был желтый жутко жаркий день. Такой, что, казалось внутри тела было гораздо уютнее, чем снаружи. Вся грязь, слизь и пот настолько пропитали его одежду, что казалось, будто он вернулся в утробу своей матери. Непонятно, что затянуло в эту пустыню, непонятно, как его ноги ступили на этот путь, где бродят одинокие убийцы, которые покинули дорожные триллеры и теперь рыщут на свободе в поисках жертвы. Ни ветра, ни зелени, ни живых существ - лишь тонны песка, серое нагретое солнцем шоссе без разметки и желтые каньоны, раненые глубокими порезами мистических теней. В таких местах волей-неволей даже у нормальных людей развивается агарофобия. "Нужна помощь?". Нужен выход! Нет добрых машин на этом мертвом пути безграничной эзоляции. Куда он ведет этот бесконечный асфальтный змей однообразной сухой серой бесконечности. "Может к тупику?" Это и есть тупик; был бы конец - тогда не было этой бесконечной скуки. Нужна машина, но их здесь, как видно, не водится, если не считать милой старушки с серебристыми волосами, которая остановилась, чтобы подбросить этого молодого человека, ползшего посреди дороги, но после того, как он забросил свой унылый рюкзак в кузов ее ржавого изнутри (впрчем, как и сама старуха) грузовичка - она дала по газам со сверепой силой энергии внутреннего сгорания и заставила наполниться легкие Хосе не совсем стерильной пылью.
--Когда же это закончиться!? Вещей нет, воды нет! людей... так же, как и надежды выбраться из "бельичего колеса" да и эта зудящая адская жара постепенно отключает весь мозг и скоро доберется до моего мозжечка - будет неприятно, - бубнел Странник Хосе переставляя ноги, а взглянув вверх он изо всех сил заорал, - Ты, чертово облако, венчающее этот кусок никчемной мертвой земли, когда же ты сдвинешься с места, ветер тебя раздери!!!
Бедный Искатель Хосе еле волочил ноги и был уже совершенно отрешен, когда мимо него пролетел ярко-голубой отполированный до блеска спортивный автомобиль, затем резко со скрипом поджаренной резины затормозил, от чего машину понесло юзом на обочину - поднялся столп пыли, и сквозь этот пыльный туман было видно, как из машины вылез человек, поправил галстук, затем поднес черный пистолет к правому виску... Выстрел. Из падующего пистолета полилась тягучая кровь, а из упавшей головы медленной грациозной струйкой возвышался, крутясь по спирали, сухой грустный дымок. Хосе, стоящий на месте посреди дороги, улыбнулся, а затем присел на горячую асфальтированную сковороду. Небо с самого утра показалось ему каким-то странным: облако в виде эллипса с дыркой висело на одном и том же месте, он думал, что время остановилось для него, и все вместе с этим облаком застыло на месте, кроме хитрой старухи, которой выдали водительские права, когда его мамочка впервые пробовала ЛСД с "детьми цветов".
Тело, окутанное живой пылью, лежало и не двигалось. "Спящий человек на сонной дороге без тупика." Прошло минут десять, но Хосе был потерян для времяисчисления. Встормошив свои волосы, он поднялся, растегнул ширинку, затем отвернулся, словно стеснялся мертвого водителя, прошло секунд тридцать - и, наконец, на раскаленный асфальт полилась прохладная струя. Мокрое пятно быстро испарилось. Развернувшись к машине, его ноги неуверенно зашагали по назначенному напрвлению. Из машины доносилась какая-то ужасная тухлая музыка, но Хосе не мог ее слышать - у него функционировал только мозжечок, а жаль... Черненькая муха с серебряными крылашками и худенькими кривыми лапками уже копалась в мозгах мертвеца. Глаза водителя были открыты для предупреждения, но не могли произнести ни слова. Хосе пялился на него пока не подлетела еще одна черненькая муха с серебряными крылашками и худенькими кривыми лапками. Смерть завораживает, смерть освобождает, смерть прекращает, смерть заставляет, смерть останавливает, смерть уже рядом. "Возлюби ее, как самого себя." Хосе начал действоать и, вытащив с легкостью пистолет из правой руки неизвестного, словно бывший человек сам вручил это ему, сел в машину и, перехав руку самоубийцы, рванул вперед, пренебрегая дорожными правилами.
Несмотря на кандиционер и загоревшуюся надежду на выздоровление, ему становилось все хуже, хуже и хуже, и причиной тому была синеватая тухлая музыка, доносившаяся из радиолы, которая, видимо, вышла из строя и не могла переключться на другой канал или убрать громкость. Звуковые волны проникали внутрь нервной системы через ушные раковины, как штопор, который вкручивали все глубже и глубже, глубже и глубже, глубже и глубже, глубже и глубже... Ему показалось, что мозг вытекает через нос и капает в растегнутую ширинку, но это были капли холодного пота: какие-то не совсем прозрачные... может, и правда это был мозг. Тело Хосе трясло и колотило, как на электрическом стуле.
Жара. Уже ближе к вечеру, но все равно жара с мерзким чувством приближения смерти. "Она уже рядом. Позади тебя. Вот-вот догонит. Слышишь?.." Пот, грязь и осевшая пыль на легких и коже, особенно после того, как старушка, мерзкая тварь, дала по газам, уехав с ее рюкзаком и целой фляжкой воды. Полумертвая девушка брела по тупику, еле волоча свои стройные ножки; одна нога механически сменяла другую. Она была занята мыслями о неприятном облаке, кружившем над ее головой с самого полудня, в тот самый момент, когда мимо нее пролетел ярко-голубой отполированный до блеска спортивный автомобиль, затем резко со скрипом поджаренной резины затормозил, от чего машину понесло юзом на обочину. Из столпа пыли вышел Хосе, застегнул ширинку и поднес дуло окроваленного пистолета к голове... Выстрел. "Это не конец, - говорит голос из зала, - Сейчас голова испустит дым..."
Девятнадцать песет
Когда приходит луна,
появляются тени...
бледно-синие души
продаются за деньги.
Сезон дождей, парад зонтов; парад пустынных улочек и одинокого силуэта, бродившего в начале августа под моросящим, пронизовавшим насквозь дождиком где-то около Рейна и колотившегося даже не от холода, а просто, чтобы чем-то занять свое тело. Засунов свое лицо вместе с подбородком и носом поглубже в ворот теплого, но, к сожалению, уже намокшего бежевого французского плаща, сгорбившись так, что даже урод в цирке позавидовал бы, плелся я вдоль маленьких кафешек и магазинчиков, где люди прятались от капель, падающих сверху, и думал только о себе...
--Вот трусы... Дождя испугались,--проворчал я про себя, словно старый дед с молодой душой.
Было около пяти вечера, я намеревался зайти в привычный бар, где периодически играли старый джаз, где можно было посидеть за деревянной слегка пошарпанной стойкой и пропустить огромное количество светлого пива, а заодно выслушать вместе с барменом людские трагедии, которые порой, на мой взгляд, не имели права не то чтобы быть озвученными, а даже быть материализованными. Но даже эта обыденность для подобных мест не ухудшала здешней атмосферы отрешения от жизни, находившейся за толстыми стенами этого заведения. И если в университетской жизни у меня были только коллеги, то тут у меня были братья по вкусу и разуму, с которыми было приятно скоротать вечерок, но я чертовски не любил встречать их где-нибудь еще кроме бара, так же как встречать незванных гостей на пороге своей двери, но чаще всего эти гости просто ошибались дверью, а то и крылом здания. Однажды мне даже пришлось разыскивать отца подкинутого мне грудного ребенка, у которого при себе была карточка с данными его несчастного родителя. Им оказался сосед, живущий надо мной. Нашел я его быстро, однако мне было крайне неловко, когда дверь отворила его жена, растянув свое лицо в белозубой улыбке, я даже покраснел, будто это я переспал с ее мужем и сейчас принес этот плод мимолетной любви. С тех пор над моей головой часто слышны то женский крик, ...то мужской крик, ...то крик ребенка, а то и мертвая тишина, будто они все вымерли.
Дождик капал между луж, лужи ожидали солнце, я был лужей, солнце было дождем; инверсия - то, чем я жил последние месяцы. Начало шестого часа было для меня рановато, и я решил не торопиться, чтобы напиться. Хотя, должен признаться, я направлялся в бар еще по одной причине: я собирался встретить там голандца Зигфрида, он работал агентом по трудоустройству и все звали его просто Работа. Я так устал от университета, что подумывал на некоторое время сменить и работу, и коллег. Я хотел поговорить с Работой о месте таксиста, пока это было единственное, что я хотел испытать. Тем более совсем недавно я был просто очарован историями одного водителя такси, который поведал мне удивительные случаи из жизни людей, сидевших у него на заднем сиденьи. Мне нужен был опыт других для сюжета нового повествования, и Работа косвеным образом должен был мне в этом помочь, но, как оказалось позже, опыт я получил непосредственно от себя и сам стал главным героем, хотя... нет, главным героем была она, а я был неотъемлемым дополнением к этой истории дождливого дня... и мокрых ботинок.
----------------------------------
Проснулся я от того, что кто-то звонил в мою непримечательную зеленую пошарпанную от обуви дверь. Я поднялся, засунул ноги в тапочки и пошел узнавать, кому же там не терпелось меня увидеть.
Передо мной стоял молодой человек в промокшей одежде и грязных ботинках, на его очках виднелись растертые капли дождя, видно, он пытался вытереть их мокрой джинсовой курткой, но только размазал их по стеклу. Он вовсе не казался мне знакомым, и я уже хотел было сказать ему, что он скорее всего ошибся, но он опередил меня:
--Добрый день, я представитель бюро "Путешествие к солнцу", я принес вам ваши билеты на самолет, путевку, визу...вот распишитесь о получении.
Он выпалил это без предварительного вопроса для удостоверения моего имени, вместо этого вначале он просто молча стоял, не проронив ни слова, дав мне время заключить, что он не туда попал, однако, эти секунды были потрачены им для того, чтобы понять: действительно ли именно этот человек нуждатся в "путешествии к солнцу".
Я расписался, до конца не осознавая, что происходит, юноша добавил: "Удачно вам отдохнуть."-- Я в свою очередь ничего не ответил, и он испарился. Спустя мгновение я в точности сообразил, что произошло. Я совершенно забыл, что вчера произошло, и дело было даже не в том, что я много выпил прошлым вечером...нет, все получилось так спонтанно, что вылетело из головы: вчера на пути к бару я приметил мужчину, похожего ни то на пирата, ни то на портового грузчика , который, облокотившись правым плечом на фанарный столб, играл что-то невнятное на своей старой губной гармошке. Я обратился к нему:
--Послушайте, вы не знаете, когда закончится дождь?
Он оторвал свою гармошку от бородатого лица, ухмыльнулся и ответил:
--Когда вы увидите солнце.-- И указал пальцем на маленькую ветрину, находившуюся у меня за спиной. Его ответ был настолько логичным и смешным одновременно, что мне захотелось задать еще какой-нибудь вопрос ради такого же ответа, но в этот момент я уже не мог оторваться от ветрины.
Сколько раз я направлялся в бар сей дорогой, но ни разу не замечал этого турбюро. Внутри ветрины располагался большой плакат, который пленил меня своим теплом и заставил войти и заказать тур на южное побережье Испании. Рекламный щит располагал на себе чудесную картину, на которой был изображен пляж перед самым заходом солнца: морские волны ласкали тела двух влюбленных, объятых любовной страстью, а заодно и ноги старых рыбаков, которые выкладывали свой улов на красноватый от солнца песок, а могущественное светило тем временем собиралось укладываться спать. Внизу располагалась надпись: "Нравится? В жизни еще лучше. "Путешествие к солнцу" поможет Вам в этом убедиться". И я действительно хотел в этом убедиться, я действительно этого хотел, я действителен...
И вот я стою и держу эти билеты, эту путевку и прочие принадлежности, и я уже не так уверен, как вчера, я просто боюсь, мне неприятно покидать Бонн, мне лень проходить все эти таможни, паспортные контроли да я вообще забыл, когда в последний раз покидал Германию, мне стало грустно, я сел на кровать и понял, что хочу завтракать.
У меня оставалось три дня, и все это время я уговаривал свой разум плюнуть в первую очередь на себя и лететь к солнцу, которое меня ожидало....
-----------------------------------------
Я чувствовал себя так неуютно в аэропорте: туда-сюда бегали то носильщики, то туристы, то еще кто-то, похожие на людей. Я заметно нервничал и частенько забивал трубку тобаком, а когда подошло время регистрации, мне захотелось, чтобы все это поскорее закончилось, я хотел назад в утробу матери.
Я чувствовал себя так неуютно в самолете: туда-сюда бегали то стюардесы, то пассажиры, то приведения будующей катастрофы. Я ненавидел летать, меня постоянно тошнило. Взяв три пакета для рвоты, я заметил, что мои соседи не очень-то довольны моим вестибулярным аппаратом.
Самолет оторвал свои колесные ноги от сырой земли и замахал серебристыми крыльями, божественные облака неохотно раздвигали свои аморфные тела, а солнце, похожее на пупок, манило меня своей глубиной и таинственностью, и я не сопротивлялся, просто невозможно было сопротивляться.
По прибытию на землю, со стороны, наверное, казалось, что я выпал из самолета и ударился о крышу аэропорта, нежели менее эстремально приземлился в мягком кресле - таким я был разбитым, но радость окончания полета уже блестела в моих глазах. Мое тело было готово к восприятию местных достопримечательностей по пути в отель "Горячий песок", и я уже залез в автобус с яркой мыслью поскорее прибыть на место, но так получилось, что волей fatum мне пришлось застрять в ином отеле, так как в моем почему-то не оказалось свободных мест, и посему турбюро в лице гида жутко извинялось, предлагая мне дня на три номер звездочкой выше в отеле "Вечерняя тень", и я был не против, совсем не против.
Всю дорогу гид рассказывал какие-то истории, особенно о каком-то усатом художнике то ли извращенце, то ли шизофренике, а туристы как обычно задавали глупые вопросы. Мой взгляд был прикован к сотрясающей обычное мышление картине, будоражущей сердце в груди, заставляющей зрачки расширяться до неймоверных размеров, это не было, как сказал гид, "прекрасные закаты", это была драма: багровое пылающее солнце погружалось в прохладные морские волны, оно будто бы растворялось, расплавлялось, растекалось в воде, проникало во владения морского хозяина и в благодарность за это делилось с ним своим теплом, любовью, мудростью и успокаивало его горячие волны. В жизни лучше... я действительно хочу!..
------------------------------------------
Поднявшись на пятый этаж с помощью бесшумного лифта, я нашел свой номер. Дверь была открыта, внутри пахло свежими постельными принадлежностями, полотенцами, халатом; я принялся осмартривать номер, затем включил кандиционер, телевизор и упал в нежные объятия своей кровати. Чувство легкости нахлынуло на меня, позволив мне думать только о приятном; все, что мне пришлось недавно пережить уходило на второй план. Прошло минут десять-пятнадцать, я вспомнил о балконе, ведь мне нужен был вид на море, дабы каждый день шпионить за солнцем, но выглянув на балкон моему взору предстали отдаленные огоньки поселков и одиноких двух- и трехэтажных дач, вросших, как мелкие кустарники, в могучие горы. Я был разочарован и уже хотел поскорее переехать в свой отель, еще не зная того, что "Вечерняя тень" подходящее место для моего солнца, это солнце жило в тени, солнце в тени!.. в собственной тени; тень, в которую оно пряталось от холодного и равнодушного света людей нынешнего племени, впрочем... как и я сам.
Я заставил себя принять душ, почистить зубы, бриться я не стал, поскольку щетина у меня растет крайне медленно, и не было повода лишний раз царапать свою нежную кожу, затем отыскав в мини-баре мой любимый Johnny Walker Red Label, я опрокинув в свое нутро пару-тройку глотков и отправился ужинать. Большая часть постояльцев уже сидели за столиками. Кто-то мирно беседовал, кто-то просто курил, кто-то еще доедал свой десерт, а некто усаживался за свободный столик, накрытый фисташкового цвета скатертью - это был я. Мне пришлось взять совсем немного из еды, так как мой желудок думал, что я еще далеко от земли и нужно было нежно возвратить его на землю, и бокал вина должен был ему в этом помочь. Вечер был прекрасным, не смотря на то, что было немного жарко, но свободный ветерок обдувал меня нежными прикосновениями. Я опрокинул свою голову назад, чтобы размять шею и заметил громадную россыпь на небе, у меня в глазах звездилось, я оставался в таком положении несколько минут; плебейский официант прервал мое созерцание вопросом о моем самочувствии неспокойным и раздражающим голосом...нет, даже неспокойным - и потому раздрожающим голосом.
--Все в порядке,--успокоил его я, --просто я советуюсь с Иисусом христианином, который, кстати, передает вам прощение всех грехов.
Беги за мной, Иисус Христос, и тараканы:
Нас отыскали...
Они устали-- мы потеряли,
Они ушли-- мы их простили,
Они упали-- а мы поднялись
и закопали их.
--Может мне позвать врача?
Его голос одновременно вырожал и насмешку, и неподдельную озабоченность.
--О, не стоит, иначе у вас заберут Прощение, вы меня понимаете? Об этом знаем только мы втроем, не надо вмешивать ни врачей, ни полицейских, ни кого-либо еще; у Него, конечно, хорошее чувство юмора, но, знаете ли, Он не любит земных глупостей... Ступайте с миром, милейший.
В отражении стеклянной двери я видел, как он отошел от меня, приблизился к другому официанту и с огромной улыбкой на лице показывал на меня пальцем, повествуя о только что пережитом моменте. Я был доволен исполненным долгом сумасшедшего, настроение мое поднялось, и было принято решение посетить площадку для развлечений, хотя, конечно, ничего интересного я от нее не ожидал, но находясь под воздействием легкого алкогольного опъянения, поплелся на приятную процедуру ее критикования.
Она располагалась в маленьком парке на территории отеля. Дорога к этому месту лежала между ухоженных карликовых пальм и была уложена плоскими бледными камнями. Уже подходя к ней, до меня дошло, что мне здесь делать определенно нечего: дешёвая музыка, богатые мещане, не имевшие вкуса, гротескно двигались в такт, выполняли идиотские поручения идиотского ведущего, идиотские выкрики и тому подобное. Для моей критики просто не хватало слов. Мои нервы решили поберечь себя и, подергав за штанину, просили увидеть море. Я уже собирался это сделать, но остановился; остановился и был очарован и ослеплен, ибо перед моими глазами появилась поглаживающая душу, сердце и руки одинокая девушка, похожая на мальчика, мое сердце замерло... Мое отношение к девушкам такого типа требовало особого рассмотрения, и я сам не был в силах до конца осознать эту привязанность. Они заставляли мою душу трепетать от восхищения при одном только виде, сколько грациозности в их поведении, сколько женственности и чувств наполняли их, и подобие на мальчика: короткая стрижка, стройное худенькое, как вечерняя тень, тело, милое личико - все это только выделяло ту неповторимую женственность, которой не обладали ординарные девушки... она была Вечерней тенью...которая сияла изнутри, подобно огню, пылающему под водой, и пульсировала яркими вспышками, ослепляющими мои глаза - это заставило их закрыться, а когда они снова открылись, я увидел, что лежу на пляже, привкус моря витал в воздухе и моих легких, а над моим песчаным телом стоял какой-то фотолюбитель и, в последний раз нажав на свою камеру, он быстрыми движениями ног удалялся от только что заснятого объекта. Я поднялся, отряхнулся, проверил на месте ли моя трубка и пошел к себе в номер, не размышляя о случившемся, мне просто хотелось спать.
----------------------------------------
Горничная уже убралась в соседних номерах к тому моменту, как я проснулся. Открыв глаза, я стал правой рукой искать на тумбочке свой блокнот, так как имел полезную привычку записывать интересные сновидения в отдельной части записной книжки известного сумасшедшего. Этой ночью мне снилось три кричащих момента, мне трудно было их вспоминать, но они стоили того, чтобы их не забыли на пыльной полке сновидений среди исполненных желаний, кошмаров и разнообразного безумия, которое царило у меня в голове. Я помню горизонтально висящую в воздухе лужу, по моему, она была зеленоватого цвета, и на нее из ниоткуда падал бледный холодный свет с запахом морского побережья, вместе с ним падала капля, похожа на слезу, ударялась о мирно висящую частицу моря и спустя мгновение она появлялась на нижней части взбудораженной лужи и, вибрируя своей плотью, летела дальше, а по луже расходились удивительные морские волны-кольца. С этим моментом больше ничего не было связано, и я решил перейти к следующему, но, увы, смог только вспомнить ключевую фигуру: Сальвадор Дали... и все, дальше пустота, видно, он просто решил меня поприветствоать на своих родных землях. И, наконец, последнее сновидение, которое я запомнил, уже записывалось в блокнот; тогда меня охватило чувство расстеряности, будто это уже имело место в реальной жизни или собиралось произойти: я стоял перед обрывом и дрожал от холода, была середина осени, передо мной у самого обрыва стояли три огромных клёна, листья, которых горели золотым цветом, а по всему небу располагались густые фиолетовые облака, понимая, что солнце обливает листья своими лучами из-за моей спины, я всё же не мог обернуться, чтобы убедиться в этом; было ощущение, будто солнечная энергия проникает в деревья через корни и заставляет листья пылать на фоне мрачных небес; затем сверху стали падать капельки воды, которые трещали по швам, взрывались и превращались в снежинки, затем ударялись о землю, отпрыгивали в небо и, расплавляясь, превращались в капельки воды... в этот момент я обернулся назад и увидел пылающий женский силуэт солнца, тень которого плавно опускалась на меня и согревала своей любовью, я испытал высокие чувства и был просто счастлив, я хотел остаться здесь навсегда. Вне жизни лучше, я убеждаюсь...
Закончив со своей писаниной, я поднялся с кровати и пошёл то ли завтракать, то ли обедать. Мой вчерашний столик был свободен, и я решил не изменять ему и обрадовал своим присутствием. Во время поглощения апельсинового сока, в голове у меня периодически кричали мысли о том, как я одинок, но я их успокаивал, говоря себе, что уж лучше такое одиночество, чем мещанское "много". Оставив трапезу, я намерился придать свои тело и разум морю и солнцу. Погода была чудесной, но я ещё не привык к этой жаре, поэтому мне не терпелось поскорее залезть в воду, что я и сделал, освободившись от одежды. Вода оказалась удивительно теплой, а моя кожа недостаточно загорелой, вернее, белой, как лица у европейских женщин Нового времени, и поэтому практически я все время провалялся у самой воды, чтобы не обгореть, где меня частенько накрывало волной, что доставляло мне особенное удовольствие, в этом присутсвовала некая трансцендентная интимность. Со стороны я, наверно, походил на труп, который прибило к берегу, но это не испугало местного мальчика на милом французском языке предложить мне золотую соломенную шляпу от солнца за девятнадцать песет. Я отказался. В этот же момент мой глаза увидали трогающее действо, которое мне показалось достаточно значимым. Какая символическая картина человеческой жизни предстала передо мной, когда я увидел, как надувной яркий детский мячик катиться по горячему прибрежному песку у самого моря; с каким изяществом Ветер, подобно Сверхсущности человека, переносит его из одной ямки в другую, чтобы помочь мячику познать глубину той остановки, где он находится. Вот они основные мотивации поведения человека: постоянный поиск и получение опыта. Придёт время и мячик найдет ту единственную из миллиона единственных ямок в песке с глубиной, подходящей для его потенциала, идей - и тогда затихнет Ветер, созерцая за тем, как всё глубже и глубже погружается это прекрасное создание в то место, о котором я пока ничего не знаю...
---------------------------------------------
На ужин я пошёл прямо с пляжа, не заходя в номер, занял свой любимый столик у бассейна и, оставив на нём очки, пошёл нагружать свою тарелку разными вкусностями испанской кухни с швицкого стола. Вернувшись назад, я обнаружил чью-то женскую шляпку от солнца возле очков.
"Интересно,"--шевельнулось у меня в голове. Я принялся трапезничать, не обращая внимания на чужеродный предмет, но вскоре явилась его хозяйка. Ею оказалась девушка лет двадцати пяти с половиной, она извинилась, пожелала приятного аппетита и присела. Её звали Дайана, довольно красива, но не моего вкуса и, как оказалось позже, обыкновенно глупа. Вообще в жизни я встречал много глупых девушек и гораздо реже умных, но не в смысле "уродливые очки, точные науки и да здравствует сублимация"...нет, тех девушек, которые были представителыми творческой интеллигенции: философичными, чувственными, антифригидными, аполитичными и сумасшедшими, грациозными и авангардными... Дайана первая начала разговор, представившись мне, я в свою очередь также представился, тут то я и зацепился за разговор длиною в целый ужин. Она стала расспрашивать откуда я? кем работаю? что меня сюда привело? Я было хотел отвязаться, сказав, что меня зовут Святой Змей, и здесь я со своим собратьями по секте Бавалкша, но решил оставить это шутовство на потом - я жаждал хоть какого-то общения и надеялся, что она расскажет какие-нибудь забавные случаи из жизни, чтобы повесилить меня, но, по-моему, она попользовалась мною, выкачав из меня кучу информации, хотя, признаюсь, и несовсем правдивой, а взамен она выплескивала неискреннюю заинтересованность и лживое восхищение: "Философия! о...это, должно быть, очень увлекательно и интересно копаться в море информации, а ещё... ну вот, скажем, в каком-нибудь обществе сказать что-то такое...ну так, чтобы никто не понял, а вы бы потом, гордо подняв нос, удалились, и все бы подумали, какие они дураки. Ведь это так приятно!" Меня это так рассмешило, что я уж было хотел сказать что-нибудь тривиальное типа: "Жизнь есть ничто, когда ничто не может есть",-- и, гордо подняв нос, удалиться, но во-первых я ещё не выбрал куда удаляться, а во-вторых её реакция на мои ответы напомнила мне слова моего друга Люка, что заставило меня придаться глубоким воспоминаниям. Однажды он акцентировал моё внимание на том, как группа молодых людей постоянно в один голос смеялись с глупых шуток одного из преподавтелей.
--Знаешь, что это?--спросил он меня, я отрицательно помахал головой,--Так вот, это ступоморфическое реакционное выражение эмоций вследствие дистрофии ментального органа. Необязательно это должен быть смех, но... когда ты видишь, как с использованием священных эмоций льстят и лижут задницу или просто делают это, потому что так принято и полезно, знай! это то, о чём я тебе только что поведал.
Да уж... лучше бы она сказала:"Философы, да что вы о себе возомнили, думаете, написали там какую-нибудь книжонку - и можно прищурить глаза и плевать на всех с высокой гортани, говоря при этом "я думаю", "я считаю". Вы ненужное месиво мозгов, которое не хочет трудиться, а только зарабатываете деньги на бедных ребятишках, которые ещё не знают жизни,"--тогда бы я хоть как-то к ней относился, но , как было видно, она этого произносить не собиралась, и я просто решил посмаковать приятные воспоминания эпохи моего французского студенчества, пока Дайана разглагольствовала о том, каким бы она была философом.
Я учился в Париже, вырвавшись из клешней своих родителей, которые остались в западном Берлине. Это было хорошее место для завязывания интересных знакомств, и одним из главных было знакомство именно с Люком; он был родом из Моннако и учился на втором курсе к тому моменту, как я поступил в университет; он не был старше меня, потому как до этого я один год учился на адвоката в родном Берлине, бросив это занятие, я очутился в Париже. В первые дни учёбы, ещё никого не зная я один зашёл в какой-то бар, чтобы выпить пива и расспросить про здешние джазовые и рок-н-ролльно-блюзовые клубы. Окунувшись в серый туман едкого сигаретного дыма и спиртовые испарения, витавшие в воздухе (если его можно было так назвать), я понял, что нахожусь в утробе средневековой таверны. Испугавший меня крик, как гудок паровоза на просёлочной дороге, сотряс монотонный шум, царивший в этом злополучном месте:
--Э-э-й!.. я не толпа овечек, которым закручивают рога, я - горный козёл: свободный и рогатый!!!
Это был молодой человек, достаточно пьяный (как мне тогда показалось), стоявший на деревянном столике и державший кружку пива в руке. Бармен кричал нечто ругательное, а пара выпивох уже стаскивали его со своего столика и волокли к двери, я подвинулся, они выкинули его из бара, а моё решение было: следовать за ним. Пройдя по пятам несколько метров и не придумав, что ему сказать, я всё же осмелился выкрикнуть:
--Эй, авангардист, ты классно срезал в баре!
Он остановился, кинул в меня своим безумным взглядом. Я поравнялся с ним. Осмотрев меня, он сказал:
--Ты стоял у входа со смешным выражением лица. Я запомнил тебя по твоему замечательному шарфику,-- он протянул свою руку,--Люк... Люк Дюпен.
Я понял, что он абсолютно трезв, и мне ещё больше захотелось узнать причину его выходки в баре. Люк предложил пойти в одно любопытное кафе, и я не сопротивлялся. Оно находилось поблизости и оказалось довольно уютным. Мы заказали по чашке горячего шоколада и устроились за столиком, который находился у большого окна, выходившего на усеенную фонарями улицу. Сначала он рассказал мне о том, как он только что в баре пытался убедить красивую девушку в никчёмности жизни современных людей, а когда она стала доказывать, что эта полная чушь, кем-то ему навязанная, Люк вскочил на соседний столик...
Мы проговорили весь вечер, я узнал, что он учится в моём университете, изучает культурологию... Он мне понравился, я ему тоже; в конце Люк выпросил у меня шарфик на два дня, и в благодарность за это он оплатил наше какаопитие, а потом нас культурно выперли из кафе, так как оно уже закрывалось. Я приехал в квартиру, которую снимал у оккультной негритянки из Алжира, и лёг спать, но вместо этого обдумывал каждое слово, произнесённое Люком. "Сколько общего, сколько общего!.."
Так начались весёлые времена в моей жизни: походы по музеям, захватывающие лекции, бесконечные дискуссии на различные темы, выставки, презентации, собрания поэтов, писателей и философов, диверсии и показухи, скандальные поступки и тому подобное. Постепенно я познакомился с компанией Люка, с которой мы по вечерам заседали в "баре имени экзистов" ("экзистами" называли экзистенциалистов). Название было придумано то ли из-за того, что посещение этого бара вызывало пограничное состояние сознания, то ли, как объяснял сам хозяин бара, из-за того, что сюда однажды вечером пожаловал сам дядюшка Жан Поль Сатр, как раз после того, как он отказался от Нобелевской премии, и угостил выпивкой всех дураков, которых оказалось гораздо больше, чем он расчитывал. В этом же баре я познакомился и с Бенедикт... чудесная была девушка, пока родители не отдали её на лечение в психиатрическую лечебницу. После этого мы больше не видели ни её лучезарной улыбки, ни ясных радующихся глаз. Она пыталась бежать, но после первой попытки за ней был усилен контроль, и увеличена доза транквилизаторов. Нам было жаль её, и наша команда отчаянных борцов за права сумасшедшей Бенедикт устроила маленькую манифестацию у въезда в лечебницу, где мы публично зачитали манифест "Революция сумасшествия". После этого приехали жандармы, и мы демонстративно стали корчить из себя сумасшедших. Зрелище было забавное до тривиальности: группа студентов пытаются походить на группу студентов театрального факультета шизофренического потока. Нас всё-таки забрали в участок, но вскоре отпустили, так как наша выходка не имела политического характера, по этой же причине нас не выгнали из университетов, а после выхода на свободу у нас взял интервью один местный телеканал, которому нечем было больше заполнить вечерние новости, кроме как манифестом недовольных студентов, которые пытались освободить девушку, попавшую в ловушку, созданную заботящимся обществом, но, сказать по правде, во время этой демонстрации все понимали, что на месте Бенедикт мог оказаться каждый, и борьба перерастала в протест индивидуальности перед общественными нормами, к концу всего этого действа мало кто помнил, какого чёрта он здесь делает, нас захлестнула волна, которая могла смыть с наших умов признаки контроля и зависимости, эта волна могла сломать предохранитель вибрации мысли и оставить нас один на один с собственной свободой, а это в свою очередь открывало новые горизонты...
Выходные мы всем своим большинством проводили в особнячке Сержа в двадцати километрах от Парижа. Его мать погибла в авиакатастрофе, когда Сержу было семнадцать лет, а отец работал в Нью-Йорке и спонсировал парижскую жизнь Сержа, которая ни в чём себе не отказывала. Он был нашем меценатом, но в то же время сам был сумасшедшим человеком и часто нас удивлял чем-нибудь интересным, например, все картины в его особнячке висели криво, так как его педантичность до этого постоянно жаловалась, будто картины не ровно расположены, и, в конце концов, ему так это надоело, что он повесил их откровенно криво, дабы не было в этом сомнения у его предательских глаз. А ещё мне довелось слыхать, что в ранние студенческие годы Серж знакомился с девушками для того, чтобы познакомиться с их родителями, ему было гораздо важнее общаться со взрослыми людьми, поскольку в то время он писал эссе о жизни вымирающего поколения в эпоху нового. После этого у него завязалось множество полезных знакомств, с которыми он до сих пор поддерживает связь.
Это, пожалуй, всё, что стоит упомянуть из нескольких лет жизни одного студента. Я тоскую по этим годам железной громадины, которую было видать с любого места в городе, французских гармошек и миллионов убитых лягушек...
Наконец-то Дайана прервала свои истории со слагательным наклонением. Она так резко остановилась, что я было подумал не случилось ли чего за моей спиной, затем подхватив свою шляпку, она поднялась и ушла прочь, не сказав ни слова. "Ты читаешь мои мысли, детка, хоть и медленно." Допив свой сок, я поднялся к себе в номер и стал чистить зубы, чистил я долго, даже испугался, что не смогу остановиться... вверх-вниз, влево-вправо, эти монотонные движения захватывали меня своей напрвленностью. О боги, ну и сублимация! ...оторвав свою зубную щётку ото рта, я кинул её в раковину и открыл кран с холодной водой...
--Остынь, извращенка!
Было около девяти вечера, и я решил немного посидеть в темноте перед ночной вылазкой, чтобы дать своим мыслям волю, и гостеприимное плетёное кресло приняло мой зад на свою территорию... "Хосе, малыш Хосе, скользкая собака, ты не дышишь, глазки открыты, может жив, а может умер, Хосе тебя закопают, деревянный ящик твой домик, земелькой посыпят, жаль тебя, ты не чей, можешь принести земли, я буду есть её из твоих ладоней, только из твоих, Хосе, что с тобой, ты ожил, малышь, но там темно, и черви едят комаров, слышишь стук, это я, моя лопата, мы спасли тебя, ты на свободе, Хосе, малыш Хосе, ты идёшь домой... нет постой, не убивай их, они пригодятся, ты всё же убил их, Хосе закопает их во дворе, зелёная трава, головы, жизнь - нет, жизни нет, голос зелёный: "Ты спишь, Хосе, проснись и живи, малышь..." Так дело не пойдёт, я просто схожу с рельс, я зелёный паровоз с огромной дымодышащей трубой, скоро моя остановка. Стоп, хватит, надо что-то делать... только не чистить зубы!.. В дверь постучали, моё тело дернулось от неожиданности и от страха. "Кто бы это мог быть? Я никого не жду. Может это стая безумцев, которых привела Дайана, и они хотят меня разорвать в клочья. Ведь она же куда-то ушла, и что если она позвала этих созданий, которые только и делают, что стучат в дверь и пугают меня... Ну ладно хватит паранойи, мистер, иди открой дверь,"-- снова постучали. --Иду, иду, - прошептал я. Открыв дверь, перед собой я увидел гида, сердце моё стало замедлять ход, и я стал чувствовать себя лучше. Она сказала, чтобы мои чемоданы вместе со мной убирались через две ночи в свой "Горячий песок". Я выслушал ее, кивнул головой и закрыл дверь. Затем снова открыл и вышел, спустился по лестнице вниз и пошел к маленькому магазинчику, находившейся возле отеля. У входа меня поприветствовал хозяин с усами, как у русских гусаров, и стал учтиво ухаживать за клиентом, предлагая мне различные вина собственного приготавления. Во время дегустации мы так поладили, что после того, как я купил у него бутылку красного сладкого вина, он в свою очередь подарил мне багет свежеиспеченного белого хлеба. Недолго думая, я согласился. Далее путь лежал прямяком на пирс (по-моему, единственный во всей округе), где я и собирался в полном одиночестве испить кровь винограда под убаюкивающюю мелодию морских волн, хотя, признаться честно, мне вовсе не хотелось сидеть там одному... я хотел, чтобы она вылезла из воды и мне было бы кому рассказать свою историю о несчастном счастливце. Я открыл бытылку и зделал первый глоток вина, который диверсировал в мое тело и взорвал забытое сноведение. "Вот черт, я вспомнил! да упокоится душа моя в пятках..."
В моей голове фарсированными темпами стали появлиться картинки сегодняшней ночи после того момента, как я нашел себя лежащим на пляже. Сальвадор, чертов проказник, он хотел укрыться от меня на пыльной полке, но я все же словил его за усатый хвост: я вошел в какой-то старинный университет, и лишь одна только дверь выделялась, потому как над ней горела старая электрическая лампа.
Я шел на прием к Дали, он меня ждал, и я не стал напрастно тратить его время и, постучавшись, отворил дверь. Кабинет был небольшой от части из-за того, что был окружен стеллажами книг, от части от того, что там царствоал беспорядок и кромешная тьма холодного запаха испанской мушки, от части из-за того, что он и правда был небольшой. Сальвадор Дали вылез из-за своего довольно большого старинного писменного стола и с улыбкой поприветствоал меня и, не протянув руки, уселся на угол своего стола... затем снова встал и налил вина в бокалы, снова сел и начал обсуждать мою рукопись, которая каким-то образом появилась у него за долго до моего прихода. После этой приятной процедуры мы допили вино, затем он снова поднялся, сбросил со стола какие-то бумаги на пол, чтобы было удобно сидеть и принялся рассказывать мне какие-то интересные истории. Дали казался таким энергичным, не смотря на пожилой возраст, он был счастлив, добродушен, и в его поведении не чувствовалось ни капли снобизма или насмешки. Его непохожесть на того типичного "Дали", о котором я читал в книгах меня настораживала, и я боялся, что это мог быть сон... сон, который разламывал меня на две части: одна оставалась с книжным "Дали", а другая же в это время внимательно слушала историю о том, как один испанец в Париже остался без ноги, а когда очнулся в больнице, медсестра, плохо знавшая испанский, пыталась объяснить, что с ним случилось и сказала ему: "Боюсь, уважаемый, вас отрезали от ноги."
--О боги, она действительно так сказала?-- вылетело из меня, и мое тело разразилось хохотом.
--Да, уверяю вас, тот испанец и рассказал мне... ха-ха об этом...
--...вот так штука, часть важнее целого...
--...так сказать: устами медсестры!..
С этими словами мое снивидение уснуло и пожелало мне доброго утра, мне стало грустно, и я хотел прыгнуть в воду и плыть пока у меня хватит сил, но у меня даже не хватило сил, чтобы сделать это. Чей-то женский хохот и мужской грубый голос оттолкнули меня от безрассудных мыслей, они приблизились ко мне и как на зло стали обниматься справа от моей временной обители. У меня не было больше желания здесь оставаться и, оставив недопитую бутылку вина, я поспешил убраться отсюда.
Маленькая суета, празность витали внизу отеля, женщины судачили о... о чем только не судачили, мужчины хвалились... чем только не хвались, но все ожидали скорого начала увеселительной программы, где они могли себе немнжко позволить быть глупыми, тогда, по моему, вся их жизнь представлялась большой увеселительной программой и ничего более, ничего... говоря словами Люка: "жизнь пустышек также пуста, как и они сами." Я уселся на лежак у бассейна и слушал пение насекомых. Сколько гармонии, сколько изящества...
Гром и молния! в семи шагах прямо напротив меня, на пластиковом белом лежаке, у самого бассейна со светящейся зеленоватой водой и маленькими волнами, которые были взбудоражены моим удивлением, восхищением и недопониманием сидела моя галлюцинация прошлого вечера, но сейчас она казалась реальнее пустышек, окружавших пул-бар, сейчас ее образ был более человечен, но божественная красота заставляла меня волноваться, и я боялся просто подойти и начать разговор. Долго думая над словами, которые следует говорить при знакомстве, до меня дошло, что я превратился в полного делетанта в таких делах... но действоать надо было.
--Добрый вечер, можно задать вам вопрос?
--Да конечно...
--Вы случайно не знаете, где здесь можно найти клуб, где играют что-нибудь немассовое, так сказать, царствие духа элитарного искусства?
--У вас хороший французский, но вы немец...
--...верно, вы лингвист?
--Нет, я немка... учусь в Париже... а что касается вашего вопроса, то я неслучайна знаю, что в ближайших тридцати колометрах вы ничего подобного не найдете... единственная вероятная возможность сделать это находится в Кадакесе,-- имено в Кадакесе и находился "Горячий песок", но я не стал признаваться, что скоро уезжаю,-- А вы, вероятно, недавно приехали, иначе я бы вас заметила,-- в ее голосе звучало что-то застеньчивое, но в то же время говорила она очень уверенно и глядела прямо в глаза, что, признаюсь, меня очень смущало... нежный голос, теплый голос, голос Человека.
--Верно, спасибо на добром слове. Давайте лучше на немецком. А вы, вероятно, здесь уже старожил?
--Да, через три дня я уезжаю.
--А почему вы тут одна... извините за вопрос, я... просто имел ввиду... тут собрались люди... свецкие беседы, веселье... а вы скучаете.
--А разве вы не скучаете?.. вам не скучно быть свидетелем подобных дешевых представлений вымирающего поколения...
--...
--...я хочу сказать, что нужно нечто менять в людях, иначе мы станем... динозаврами...
--Динозавры вымерли из-за наркотиков.
--Не думаю... но лозунг интересный.
--Скажите, как ваше имя?
Она представилась, но имя ей, увы, не подходило, имя было обычное и слишком для нее простое, и самое главное: оно не подходило к запаху, исходящему от нее, как щупальцы, запаху Жизни, Свободы, Романтики, Вечности, Легкости, Юности, Мудрости, Плавности, Безграничности. Я был пропитан им всем своим существом, я был влюблен в этот запах ее тени, и он манил меня к солнцу.
Стрекотание светлячков дало понять, что в воздухе повисло нервное молчание, она опустила свои большие глаза с чудными длинными ресницами, затем резко подняла и, глядя внутрь меня, спросила драматическим голосом не хочу ли вина... Я не ожидал такого вопроса и первые секунды я, как полный дурак, не знал, что ответить.
--Я... э-э... ну-у... почему бы и нет...
Хозяин винного магазинчика, в котором я побывал этим вечером, нас радостно поприветствовал: "Oh my friends!", не дегустируя вино, моя спутница, выбрала одну из непримечательных бутылок, и мы отправились в маленький парк, через который пролегала тропа к площадке "хлеба и зрелищ". Не знаю о чем мы тогда думали, но точно не о бокалах, это мне напомнило один случай в "мохнатом" баре (у него было свое бональное название "У Луи", но поскольку там собирались лохматые и мохнатые "шестидесятники", то название само себя и предложило одному из посетителе). Однажды мы набрали вина, а бокалы у них, видимо, закончились, мы сидели, ждали, скучали, а бокалов все нет и нет, но это был еще тот порядочный период моего студенчества, и я не решался предложить девушке, ее звали Жаннет, пить вино из горлышка, но она оказалась гораздо прогрессивней меня и первая мне это предложила, а я опять, как полный дурак, не знал, что ответить, но на помощь пришел Люк и подхватил эту идею:
--Вспомни, где ты находишься, хиппи не пьют из бокалов,-- и мы все дружно засмеялись... надо мной, но я не обижался. Этот бар, как и бар "имени Экзистов", входил в круг наших культурно-просветительских похождений. Обидно только, что к четвертому году моего обучения, это место разорилось, видно из-за того, что люди в клешеных брюках не только не пили из бокалов, но и забывали платить. Власть "мохнатых" перешла в руки "парнокопытных", так как на этом месте на удивление быстро появилась мясная лавка, не смотря на маленькие выражения недовольства со стороны ее обитателей: круговые шествия с плакатами, типа "Свободу свиньям!", "Долой одежду из свиней!", "Нет! дискриминации хряков", "Свиньи тоже люди", "Сталин вам этого не простит", "Вся власть советам!", "Бедного Луи пустили на котлеты"- ничего не помогло, но самое забавное было то, как в ночь перед открытием некто Серж, от которого никогда не знаешь чего ожидать, красно-кровавой краской написал на недавно выкрашеной стене новое название этого заведения "У свиньи". Да уж неприятное обстоятельство, когда вместо огромной пацифики над дверью бывшего бара поместили изображение свиньи, которая движением руки приглашет отведать жирный кусок ее пока еще живого тела. Когда власть меняется страдают бедные свиньи, распятые на пацификах...
Мы довольно быстро добрались до парка и присели на траве. Она сделала первый глоток, а я любовался тем, как она держит эту уродливую бутылку из темно-зеленого стекла, и теперь эта чудесная хранительница вина не казалась мне такой уж непримечательной, она была столь эстетична, столь жива и добра, они обе были ценны для меня, Солнце и Тень играли со мной в неизвестную игру без правил и смысла, игра в чувства, в миллионы чувств и их оттенков, и бутылка играла со мной, и трава, на которой сидела Тень, шептала мне о Солнце, и небо в искрах кричало о Них, о Нас, и о всех остальных... хочешь знать, кто Она? а, может быть, Что она?.. ответа нет, ответ во всем, а вдруг это бред? Нет! ответа нет...
--Как долго вы живы?
--Тишина... она знает.
--Вы свободны?
--Свобода свободна...
--Свобода - истина?
--Истина у горного ручья... осознание того, что смерть - это не вымысел, вероятность умереть в любую секунду - вот кнут нашей воли поступать так, будто это последний шанс остаться с собой или встретить Ее.
--Вы видели Ее лицо?
--Да... оно прекрасно.
--Но страх все же есть.
--Не страх... боязнь, боязнь быть беспомощным и жалким перед ее грациозной свободой.
--Ваша тень!..
--Что с ней?
--Она горит... земля горит, а вы...
--Я знаю... хотите вина?.. держите.
--Жизнь приносит нам сюрпризы.
-- Да уж, Ленин был сюрпризом...
--...Спиноза был сюратеистом...
--...Эпикур был сюргедонистом.
Я держал бутылку в руках и смотрел внутрь через ее горлышко, я созерцал одиночество, которым она была наполнена, и я был небольшим глотком этого одиночества, запертого в стекле.