Проснулся неожиданно. Что это? Почему - страх!? Сквозь привычный шум океанского плавания: плеск и ритмичные удары волн, скрип корпуса и рангоута, подвывание ветра в вантах, -- слышу... вздох! -- и ещё... ещё... вздохи всё громче, всё более зловещи!!
Глянул из кокпита... волосики дыбом! Даже те, которые на пузе! По правому борту, впритирочку, хищно раззубатились из океанской пучины острые скалы, вокруг которых, зловеще шипя и утробно вздыхая: о-о-ох!!! -- дыбится ввысь, белопенно кипя, круговерть океанских волн! Океанские валы, встретив препятствие, звереют, встают на дыбы и рушатся на угрюмо непоколебимые скалы, разлетаясь вдрызг, кипящей от ярости пеной. Оттуда и доносятся зловеще утробные вздохи, от которых мурашки по шкурке: О-о-охх! У-у-уххх!!
Чувствую слабость в коленках, представив: а если бы шел Ковчег чуть правее!??... вот тогда бы проснулся я не от шума прибоя у рифа, а под треск шпангоутов, лопающихся от удара о скалы и скрежет раздираемой на камнях обшивки корпуса! Но... Боже!! Этот шанс светит прямо по курсу, где сквозь кисею дождя грозно проступают зловещие контуры каменной стены горного хребта, оставшегося на поверхности!
Нужен поворот! Убрать кливер, мешающий маневру, повернуть руль, поднять бизань-парус, поставить фок, чтобы тянул Ковчег в бейдевинд! А потом опять -- руль по курсу... всего-то пять действий... а я-то -- один!!... но, слава Богу, - паруса на гиках! Опасность удесятеряет силы. Не зря хвалил меня Уст за быструю соображалку при установке парусов на любых штагах! В одиночку я делаю большой парусный аврал.
Как ругал нас Уст, когда заедала хотя бы одна снасть! Нам казалось это занудством и придирками... поду-умаешь! А, ведь, думать-то при аврале некогда! В первую очередь - кливер! - нечистый его раздери!! - размокшие узлы на шкотах затянулись намертво... нужно было вязать узлы шкотовые, а я... Уст повторял не зря: моряк нужный узел во сне и обмороке вяжет!! Выхватив нож, который у моремана парусника и во сне на поясе, (хотя бы это я усвоил), я полоснул по фалу горденя. Не успел кливер упасть, как я, со всех ног, мчусь на ют. Круто положив лево руля, фиксирую румпель, и -- бегом к бизани! Всё быстро и правильно. Но, как только гафель бизань паруса пошел вира, свежий ветер, пойманный парусом, лихо разворачивает гик и я... вырубленный ударом гика по черепушке, не успев помянуть мамочку, вылетаю через фальшборт в океан, где мне, как "телу, погруженному в воду", предстоит стать источником мелодичных звуков "буль-буль"...
Но сознание, вырубленное ударом гика по бестолковке, тут же возвращается на свое место от удара задницей об воду! Вынырнув... Боже мой! - борт Ковчега - отвесная стена, вздымающаяся в облака! На моё дурное счастье, руль и гафель уже работают, поворачивая Ковчег. И, вынырнув, я вижу не удаляющуюся корму Ковчега, а подветренный борт у кормы. А, как только корма поравнялась...
-- Благодарю, Боже!! Значит, я, старый дурень, ещё нужен Тебе!?? - восклицаю я, от радости сделав большой глоток океанской воды, так как вижу за кормой шторм-трап, не убранный каким-то разгильдяем! - Господи, благодарю!!
Задыхаясь, захлёбываясь в спешке - пловец-то я так себе - гребу изо всех силёнок под корму. Волна услужливо поднимает меня к висящему шторм-трапу и я успеваю ухватиться, присосаться к нему, как моллюск, впиться в спасительный штормтрап руками, зубами... и никаким стихиям не оторвать меня от шторм-трапа! И твержу, твержу я:
"чудны дела Твои, Господи Боже Вседержитель!" (От.15:3).
Откашливаясь горько-солёной водой, карабкаюсь, переваливаюсь через фальшборт и обессиленной медузой растекаюсь по палубе... слава Тебе... отдохнуть бы секундочку... но нет времени и на то, чтобы удивиться чудесному спасению, откашляться от глотка океанской воды: вот он! вот он!! так близко!!! -- грохочет прибой! Креплю шкоты гафельного бизань-паруса, не дожидаясь окончания поворота, не приводя Ковчег к ветру, бегу по кренящейся под ветер палубе на бак, поднимаю треугольный фок, на глазок креплю шкот в бейдевинд. Снова бегу на ют, поворачиваю румпель, ловлю ветер в фок-парус. Хотя шкоты, фока я тянул на глазок, а, получилось правильно: фок-парус "взял ветер в пузо" и, креня Ковчег под ветер, повёл его в бейдевинд, довольно круто. Для такого неуклюжего сундука... да я только диву даюсь! Теперь, для остойчивости на курсе, опускаю бизань-парус и поднимаю грот...
Слава Богу и ангелу хранителю! Даже такой сложный маневр выполнил я без ошибки и вовремя, несмотря на купание и спешку! Башка от удара трещит, а соображает быстро! Хвала школе Уста!! Бросаю взгляд за корму Ковчега. Слава Богу, что вижу я это за кормой, а не по курсу! Оскаленная каменными зубами, вздымается из белопенного кружева прибоя отвесная стена! Грозно сверкают причудливо иззубренные острые утёсы, устремлённые в низко клубящиеся тучи. По контрасту с белопенными волнами, чёрные, острые базальтовые грани скалы мокро и зловеще сверкают, как кинжалы, а от того кажутся ещё ужасней! Под утёсами беснуются бешенные буруны и, взлетая ввысь, водопадами рушатся обратно в океан, обнажая острые грани скал!
У такой черной ужасной стены рассыпался бы Ковчег только от оглушительного грохота водяных гор, вдрызг разлетающихся от ударов о базальтовую стену, -- грохота всё нарастающего, пульсирующего, усиленного многократным эхом. И подумать не мог я раньше, чтобы вода могла бы так оглушительно грохотать!! Впрочем, за гоферовым лесом был водопад, вблизи которого крик человека был не слышен, а трава там росла выше человеческого роста!
По словам Донока, человек - червяк и раб "должен жить тише воды и ниже травы". А я человек и, с Божьей помощью, управляю Ковчегом, назло грохочущей океанской стихии! Потому, что я - сын Божий по разуму, а, значит, я -- бог!!!
Привычно балансируя на качающейся, скользкой, круто кренящейся под ветер палубе, не держась за леера, лихо бегаю я от мачты к мачте, потравливая шкоты, настраиваю фок и грот на острый бейдевинд, который, оказывается, доступен этому расчудесному... тупорылому симпатяге сундуку! Каких только словечек не наслушался от меня сегодня Ковчег, в такелаже которого, слава Усту! -- ни одна снасть не отказала в трагичные минутки!
Когда каменная гряда исчезает за горизонтом, я, наношу её на карту и, сменив курс с бейдевинда на устойчивый галфвинд, ложусь на норд-норд-ост. Приключение, с вынужденной сменой курса, надоумило: пора задуматься над навигацией! Сопоставив размер Земли со скоростью Ковчега, я отвергаю идею кругосветки. Сроки Потопа мне Бог на ушко не шептал, а вынужденные смены курса, штили, да и случайности, могут привести к тому, что застрянет Ковчег на необитаемом острове с противоположной стороны шарика и будет мое патриархальное семейство, со стадами и шатрами, сорок лет скитаться по планете, добираясь до Ковчега через горы, пустыни, реки... а, быть может, ещё и океан!? А как же будут возвращаться на Землю братья наши меньшие, за которых я тоже в ответе!? Как они на своих коготках и копытцах будут добираться до Ковчега, если окажется он на необитаемом острове??
И, махнув рукой на лавры первого кругосветчика, который бы под штормовым кливером обогнул шарик, задумался я о том, чтобы не прославиться в веках первой жертвой кораблекрушения или первым Робинзоном на планете. Неожиданностей в океане достаточно, чтобы поиметь любой вариант. А так как круглосуточную вахту я нести не могу, то решил я, меняя галсы, утюжить уже известную акваторию близь долины Сеннаар, где нет высоких горных гряд и нечему высовываться из океана. Но для этого надо сперва отыскать эту долину, лежащую на дне океана, а уж потом, меняя галсы, ходить вокруг да около. Если бы на ковчеге был не один матрос на три мачты, а наоборот... Но, слава Богу, от крепкого удара гиком по дурной тыковке я значительно поумнел. Выбил гик из бестолковки самоуверенность и вспомнился стих хороший:
"Но горе одному, когда упадёт, а другого нет, который поднял бы его" (Ек.4:10).
Понимаю, что при повторении такого аттракциона, на помощь Бога рассчитывать - это уже наглость: Господь не любит злостных нарушителей техники безопасности:
"Не искушайте Господа Бога вашего"! (Вт.6:16)
После океанской купели я пореже, и не так бездумно, прикладываюсь к кувшину, ибо сказано:
"Не смотри на вино, как оно краснеет, как оно искрится в чаше, как оно ухаживается ровно: впоследствии, как змей, оно укусит, и ужалит, как аспид; и ты будешь, как спящий на верху мачты" (Пр.23:31,32,34).
Это предупреждение в Книге Книг -- специально для моряков, а, значит, для меня - первого, пока единственного, моряка планеты. Уверен, не спроста было это крещение в океанской купели. тем более - в день, когда Ковчег достиг экватора! Уст рассказывал, что на экваторе новичков бросают за борт, а тех, кто уже не первый раз на экваторе -- обливают океанской водой!
Выдержал я два искуса: первый - преодолел страх одиночества в океане, а второй - избавил меня Господь от самоуверенности, ибо когда Господь хочет покарать зайца, то даёт ему храбрость льва! Как говорил Юнт: "страх -- лучшая страховочка!" Преодолев бессмысленный страх и безрассудную храбрость, научился я относиться к океану без дрожи в коленках, но с уважительной симпатией.
Понимаю теперь опасность одиночного плавания, где при каждом действии надо сперва думать. В океане мало уметь управлять трёхмачтовым судном, надо уметь предвидеть опасность, как это умел Ант.
"Благоразумный видит беду и укрывается" (Пр.22:3).
Только здесь, на Ковчеге, обретаю я качество, которым восхищался, общаясь с пришельцами - благоразумие. Или - БЛАГОЙ РАЗУМ!
"Кто приобретает разум, тот любит душу свою; кто наблюдает благоразумие, тот находит благо" (Пр.19:8).
Слава Богу, со мной свитки папируса со стихами Книги Книг. Перебирая их, чувствую я, будто бы общаюсь с мудрым и всё понимающим собеседником, который может поддержать и посоветовать.
"К вам, люди, взываю я, и к сынам человеческим голос мой! Научитесь, неразумные благоразумию, и глупые - разуму" (Пр.8:4,5).
А дождь, льёт. Сильнее, слабее, но всегда и непрерывно. Днём дождь уныло сер, ночью - густо чёрен, -- круто замешан на такой плотной тьме, что диву даёшься: как дождинки протекают сквозь этот мрак кромешный? Чудовищно огромные массы воды и пара, извергаемые вулканами, особенно подводными, изливаются не каплями, не струями, а, зачастую, -- сплошным потоком. И на сороковой дождливый день с утра я сделал отчаянную запись в журнале:
"И лился на земле дождь сорок дней и сорок ночей" (Быт.7:12).
И тут, будто бы силы небесные вняли моему отчаянию! К полудню небо посветлело, наполняясь изнутри молочно туманным светом. Стало ясниться и лучики солнца, пробиваясь сквозь густые и высокие тучевые нагромождения, осветили океан, который, отразив этот свет, подсветил облака снизу. Засиял океан! Платиновый свет океана, день за днём становясь ярче, превращается в радостно серебристое сияние. Запас воды, поднятый в атмосферу вулканами, иссякает. Неспешно, величаво поднимается над океаном мрачный дождевой занавес, сквозь который я сорок дней смотрел на мир. И я увидел океан в потрясающем величии его непрерывно меняющейся красоты.
Окончание дождя пришлось на начало лета и я беру курс на норд, спеша уйти от жары. Но, после неистовых штормов, вдруг наступает длительный штиль. Паруса безвольно висят на мачтах. Ослепительное солнце, плавясь в собственном неистовом жаре, растекается по океану мириадами сверкающих вспышек. Настил верхней палубы раскаляется и из него течёт смола. Нечего и думать - ступить на палубу босиком - без ног останешься! Солнечный жар прожигает до костей!
"Моя кожа почернела на мне, и кости мои обгорели от жара" (Иов.30:30).
В каюте, под раскаленной от солнца верхней палубой, днём трудно дышать от густо смолистого запаха гофера, который, по мнению Юнта, излечивает всякую лёгочную хворь. Но так как лёгкие мне лечить незачем, то перебираюсь я на верхнюю палубу, где соорудил постель на рундуке под гротом. Здесь я
"и томился днём от жара, а ночью от стужи, и сон мой убегал от глаз моих" (Быт.31:40).
Зато, имею днём и ночью возможность любоваться океаном и небом, -- феерической сменой красок в зависимости от формы и плотности облаков и высоты солнца на небе. Отражаясь друг в друге, небо и океан создают непрерывно меняющуюся фантасмагорию удивительно разных цветов. От созерцания бесконечного, вечно меняющегося чуда, сотканного из дивных красок океана и облачного неба, наполняется душа моя мыслями и чувствами достойными человека и... бога! Здесь, наедине с безбрежностью океана, я, -- микроскопическая частица бескрайней вселенной, -- всей сущностью растворяясь в Боге, чувствую свою ничтожность и величие. И понимаю слова Бога к людям:
"вы - боги и сыны Всевышнего"! (Пс.81:6).
Не в бессмысленной сутолоке скопища людей, как в капище Донока, не во вздорных заморочках философских рассуждений, а здесь, наедине с океаном, день за днём проникаюсь я величием Всевышнего и себя, как Его части. Ибо я тот, кто
"пребывает в Нём, и Он в том. А что Он пребывает в нас, узнаем по духу, который Он дал нам" (1Ин.3:24).
Я - бог ибо Он во мне, а я в Нём! Мы друг в друге, и как для Бога, так и для меня состояние любви к творениям Божиим постоянно и естественно, если
"Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём" (1Ин.4:16).
Я - бог, потому что имею разум, данный мне не только для выживания, но и для постижения творений Отца моего и восхищения ими! Я счастлив, потому что могу видеть Бога глазами, разумом, даже, ощущать Его!
"Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы" (Рим.1:20).
Океан, одно из самых убедительных чудес изо всех творений Божьих. Чудо из трёх ипостасей: неба, воды и вечности! Вечности, заключенной в неповторяющемся разнообразии первых двух ипостасей. Божественно великолепен океан при вечерних и утренних зорях, когда солнце освещает снизу причудливые нагромождения облаков, а свет, отраженный от облаков, подсвечивает океанские волны.
Это великолепное буйство света всех цветов и оттенков, непрерывно меняющегося, отражающегося и преломляющегося в движении волн. Палитра небесных красок, перетекая в океан, отражается обратно, дополняется, движется, дышит, живёт! - то нежно и перламутрово переливаясь приглушенными аккордами оттенков сиреневого цвета, как внутренность драгоценной океанской раковины, края которой у горизонта растворяются в сиреневом тумане, то излучая сияние чистого света всех небесных радуг, то рассыпаясь на мириады разноцветных блесток, то яростно воспаляясь багровым заревом, предвещающим шторм. Не бывает на суше такого фантастического света, такого буйства цветов всех прекраснейших оттенков!
Прекрасен многокрасочный мир океана под солнцем! Но прекрасны и ночи в океане, когда душа замирает при благоговейном созерцании неба, усеянного яркими звёздами, и появляется острое чувство восторга от чувства своей причастности ко всему мирозданию! И сжимается душа от страха, когда погасив звёзды на небосводе, поднимается над океаном в грозном своём величии виновница гибели всего живого на Земле - Луна.
Сегодня она так близка к Земле, что видны на ней удивительные кольца гор, испещривших её поверхность. Наверное, Луна подходила к Земле ещё ближе в те те страшные сорок дней, когда под проливным дождём земля корчилась в муках землетрясений и вулканических извержений, когда могучие силы гравитации вспучивали и рвали сушу, выдавливая из бездны подземные моря, а гигантские приливные волны захлёстывали вершины высочайших гор. Тогда Луна проходила рядом с Землей, окутанной многомильной толщей туч из водяного пара от извержений вулканов.
Сейчас Луна, то приближаясь, то удаляясь, будто бы дразнящая женщина, кокетливо пытается освободиться из гравитационных объятий Земли, чтобы обрести прежнюю свободу для прогулок по Солнечной системе, которые привели бы её в пламенные объятия Солнца. И кружит, и кружит Луна возле Земли, приближаясь и удаляясь, демонстрируя при этом разнообразие лунных фаз от узенького серпика, до огромного шара, сияющего матовой белизной.
А потом, вновь убегая от Земли, уменьшается Луна, продолжая менять фазы, а то и совсем исчезая с ночного небосклона. Прекрасны восходы и закаты полной луны, прекрасны сверкающие дорожки из лунного света, проложенные в океане, будто бы приглашающие плыть по ним в дивный лунный мир с волшебными сновидениями, сотканными из голубых нитей. И каждое приближение Луны рождает на Земле чудовищные волны приливов. Огибая Землю приливные волны захлёстывают высокие горы. Пройдут тысячелетия и будут удивляться люди останкам морских животных на вершинах высочайших гор, потому что
"Вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней" (Быт.7:24),
"На пятнадцать локтей поднялась над ними вода и покрылись все высокие горы" (Быт.7:20).
Чтобы не заходить в акватории, где при отливе могут неожиданно вынырнуть скалы, вынужден я менять курс. Каждодневный труд "пахаря океана" -- моряка парусника, -- быстро меняет мой внутренний мир и внешность.
От каждодневной работы с парусами и шкотами ладони омозолились до твёрдости копыта, а ноги обрели обезьянью цепкость, позволяющую уверенно бегать по кренящейся и качающейся палубе, легко взбираться по вантам. Просоленная брызгами океана, продубленная солнцем и ветром, загорелая дочерна кожа, лишившаяся жировых складок, туго обтягивает твёрдые мышцы, которые двигаются под кожей при любом движении. Где мой нежно розовый купол животика с трогательно беззащитным пупочком посерединке!? Впалый живот опоясан гибким, а на ощупь - стальным корсетом из чётких квадратиков мышц!
Появилось у меня чувство единства с Ковчегом: физическое ощущение его остойчивости на курсе, обострилось "чувство ветра", которое и раньше находил у меня Уст. Паруса я ставлю без колдунчиков на шкоторинах, тяну шкоты по шуму ветра в парусе, по ряби, на парусном пузе, по многим признакам, о которых Уст не говорил, но я их копчиком чувствую. Ежедневно пересекая одну и ту же акваторию, вынужден я следить за курсом и скоростью. Как только появилось солнце, я счисляю по хронометру и таблицам долготу, но не могу сообразить: а как пользоваться секстаном? Как-то, не меняя курс, вышел я по широте за пределы привычной акватории. Ночью Ковчег вдруг резко тряхнуло. Ещё и ещё раз! Как на телеге по кочкам!! Но Ковчег продолжал идти по курсу, значит, это не рифы, а удары подводного землетрясения. Слево по курсу появилось за горизонтом багровое мерцающее зарево, похожее на пожар. И оттуда донёсся длинный, не смолкающий, раскат грома, будто бы загрохотали не в такт тысячи чудовищно огромных барабанов. Не сразу, но понял я, что в этом зловещем зареве происходит драма противоборства огня и воды: там среди океана рождаются горы. Очень хотелось подвести Ковчег поближе, чтобы увидеть, как в мучительных конвульсиях уходит в небытие прежний тихий, спокойный допотопный мир, уступая место миру новому, бунтарскому, полному противоречий и вулканических катаклизмов, но, несомненно, миру ещё более прекрасному и совершенному. Но, вспомнив, что Ковчег - не персональная прогулочная яхта, -- я меняю курс, благоразумно удаляясь от всепланетного катарсиса рождения нового мира и повторяя:
"Не искушайте Господа, Бога вашего" (Вт.6:16)
* * *
Из дней и ночей, наполненных трудом и восторженным любованием океаном, складываются дни и месяцы. Наступает сотый день плавания. Приливы сменяются отливами, а вода, как замечаю я по исчезающим островам, продолжает прибывать, хотя дождь прекратился.
"Вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней" (Быт.7:24).
Это волны гравитации, огибая поверхность Земли, досуха выжимают из неё подземную воду.
А недавно обнаружил я на Ковчеге "безбилетных пассажиров". Передвинув одну из опустевших бочек из-под пресной воды, я с содроганием увидел за нею клубок змей. Наверное, опоздали они проползти сквозь Ковчег в ту сумашедшую ночь начала Потопа. И спрятались за бочки. (Быт.8:1). Не люблю я змей. И первая мысль была - уничтожить гадов, но присмотревшись, понял я, что это безобидные ужи. И здесь, на Ковчеге, -- плавающем кусочке, оставшимся от утонувшей планеты, где осталось "живущих и дышащих" всего ничего, почувствовал я к этим гадам ползучим симпатию, как ко всем живым и дышащим. Ведь и в Книге Книг сказано, что Бог заботится, чтобы жилось хорошо
"всякому гаду пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая" (Быт.1:30).
И поставил я бочку на прежнее место осторо-ожненько, чтобы какую-нибудь душу живую не прищемить ненароком: пусть и эти твари живут, плодятся, населяя землю после Потопа. А в Ковчеге, рядом с овцами, и они прокормятся. Раз зачем-то создал Господь такое ползучее создание, значит, Ему видней! Ибо
"нет твари, сокровенной от Него, но всё обнажено и открыто пред очами Его" (Евр.4:13).
* * *
Долго заигрывала с землёй кокетливая Луна, то приближаясь к Земле, то убегая из её гравитационных объятий и скрываясь среди звёзд. Но после десятка таких заигрываний, свершается предначертание Бога и предсказание Эрта: остаётся Луна в объятиях Земли, став её спутником и обретя орбиту, по законам природы, данным Богом, а потому заранее рассчитанную талантливым астрономом Эртом. Смирилась Луна со своим положением верной спутницы и закончились приливы в литосфере Земли. Стали появляться в океане островки, а после и архипелаги, со следами недавнего затопления. Жадно всасывая воду в подземные пустоты, Земля впитывает всемирный океан, бушующищий на её поверхности. Потоп заканчивается. Я пишу в судовом журнале:
"И закрылись источники бездны и окна небесные, и перестал дождь с неба. Вода же постепенно возвращалась с земли, и стала убывать вода по окончании ста пятидесяти дней" (Быт.8:2,3).
Плавание среди островов, выныривающих из океана, становится с каждым днём всё более опасным. А я, измученный постоянной тревогой, засыпаю от усталости с открытыми глазами даже среди дня. Чтобы не рисковать Ковчегом я, не дожидаясь, пока обнажится вся суша, решаю заранее посадить Ковчег на мель вблизи долины Сеннаар, разыскав двойную вершину той высокой горы, которая была за гоферовым лесом. Уточнив вычисленные координаты долготы с графическим счислением по карте, я не без гордости, обнаруживаю, что расхождение не велико.
Поэтому, так и не додумавшись, как уточнить широту секстаном, я доверяюсь маршрутному графику. Подведя Ковчег к точке акватории, под которой должен быть гоферовый лес и гора с двойной вершиной, я с радостью вижу в пяти милях на норд два крутых, скалистых островка, обещающих после потопа стать вершинами той самой двуглавой горы, которую я искал. Удивляясь и в душе гордясь своим незаурядным штурманским талантом, я решительно направляю Ковчег в пролив между островами...
Удар каменного киля о каменистое дно! Ещё удар!! Ещё!!! Киль обрывается, -- как это было предусмотрено Устом, -- корпус Ковчега скрежещет по камням седловины между вершинами. Кренясь на правый борт, Ковчег застревает в седловине. Полугодовое плавание за-вер-ше-но!! Ура-а!!! И я пишу в судовом журнале:
"И остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца, на горах" (Быт.8:4).
Не знаю я, как называется эта высокая двуглавая гора. За гоферовый лес люди ходили редко. Я падаю в постель ни о чём больше не думая. Знаю одно: не могу больше жить без сна! И сплю, сплю, сплю день и ночь сплю то на рундуке грот-паруса, то в каюте.
В проливе, среди двух быстро растущих из океана островов, я отсыпался, не беспокоясь за судьбу Ковчега, который стоит на двугорбом острове. Выспавшись, убираю все пиллерсы и Ковчег вновь становится воротами в Зеркальный мир. Вытаскиваю антенну в Зеркалье, волнуясь до дрожи, включаю тумблер вызова. Тянутся секунды... Щелчёк!! - и... в наушниках споко-ойный сонный голос Сима. Но микрофон у него отбирает Симона, у неё выхватывает микрофон Иафира, всхлипывая, наперебой тараторят что-то мои дорогие сношеньки... а их заглушает нестройный хор остальных моих домочадцев, хор нарастающий по мере того, как все сбегаются к рации.
Слава Богу, все живы, здоровы, раз так нетерпеливо горласты! Пока наговорились, Иафет несколько раз взял пеленг на Ковчег, а я потерял голос: за полгода в компании с вороном совсем отвык говорить. Назавтра, взяв ослика и пеленгатор, Иафет отъехал на десять миль поперек пеленга и ещё раз запеленговал Ковчег. По прямоугольному треугольнику Иафет вычислил расстояние до Ковчега. Результат ошеломил: четыреста пятьдесят морских миль на норд! Эх, если бы я пользовался секстаном, а не графиком и интуицией!...
Педантично определяя долготу по хронометру, я грубо ошибся в счислении широты, доверившись маршрутному графику и причалил Ковчег на полтысячи морских миль по мередиану севернее! И только сейчас я понял: почему? Ведь лаг не реагирует на океанские течения!! И как теперь моё семейство со всем скарбом и скотом преодолеет такое расстояние?! Если каждый день идти, это два месяца утомительного пути!! А скот ещё надо пасти! Вот и все полгода пути! А погода, а реки, а горы, а неизвестность дороги? Но, как говорил Юнт: "оптимист и в бочке дёгтя находит ложку мёда"! Нету худа без добра: пока моё семейство доберётся до Ковчега, земля подсохнет и тут травка вырастет. Но это хорошо для травоядных. А мне-то -- каково! Ещё полгода терпеть без ненаглядной Нойэлиты!? Кошмарище!
Я спросил у ворона: "и куда попали мы, братишка ты мой в пёрышках?". И ответил ворон мне: "Ар-р... арр... ат!". И назвал я остров этот Араратом. А подсохла седловина, сходил я на вершину. Погода была ветреная, ясная, видимость великолепная, но сколько я ни вглядывался в горизонт, -- всюду простирался океан.
В день сороковой жизни такой, пустил я на воздушную разведку старого ворона. Набрав высоту, кружил он над островом, разминая крылышки, но, не увидев ничего интересного, вернулся к своей кормушке. Я выставил открытую клетку ворона на палубе, чтобы он сам улетал на прогулку, и каждый раз он возвращался на Ковчег. И в судовом журнале написал я об этом:
"По прошествии сорока дней Ной выпустил ворона, чтобы видеть убыла ли вода с земли, который вылетев отлетал и прилетал" (Быт.8:6,7).
Подозревая, что старый ворон за время плавания изрядно разленился, выпустил я на волю белого голубя, взятого для жертвоприношения. И он, размяв крылья над Араратом, кувыркнувшись пару раз в синеве небесной, вернулся к кормушке. И записал я:
"Потом выпустил от себя голубя, чтобы видеть, сошла ли вода с лица земли, но голубь не нашел места покоя для ног своих и возвратился в ковчег, ибо вода была ещё на поверхности всей земли". (Быт.8:8,9).
Ещё несколько недель прошло. Уровень океана, понизился на пару тысяч локтей, но... вблизи Арарата никакой земли не появляется! Как видно, обалдев от бессонницы, причалил я далеко не только от долины Сеннаар, но и слишком уж высоко. Причалил тогда, когда уровень воды в океане был ещё высок, да ещё во время прилива! И оказался Ковчег между вершин высочайшего вулкана допотопного мира. И так как исправить эту ошибку теперь уже невозможно, остаётся мне терпением запасаться и океаном любоваться. А сколько будет торчать одиноко посреди океана этот двугорбый, как верблюд, остров!? А если он так и останется островом??! Тогда вся планета останется без животных?! Кошмар какой-то...
Предаваясь мрачным размышлениям, провёл я ещё почти сто дней на острове Арарат. Только поздней осенью, через три месяца, после лихого десантирования на вулкан Арарат, дождался я: сквозь океанские волны стали прорастать островки. И, засыпая у печки, я стал подсчитывать: сколько виноградных саженцев посажу я весной на этих островках. Но, увы, вскоре увидел я, что эти островки - тщательно промытые Всемирным Потопом голые скалы -- вершины высочайших гор, а плодородные долины ещё глубоко под водой.