Он очнулся от ужасной боли. Казалось, будто все его тело было пронзено насквозь раскаленным металлическим прутом, который поднимался по позвоночнику и вонзался в мозг, причиняя запредельные муки. Дыхание перехватило. Он почувствовал, как его глаза вылезают из орбит, а тело выгибается в попытке переключить мозг на что-либо другое - лишь бы скрыться от вездесущей боли. Но боль застилала собой все: его уши не слышали того, что происходило вокруг - ни воя сирен, ни рокота вертолета "ЦентрСпаса", ни тем более, перешептываний зевак; на глазах навернулись непроизвольные слезы, взгляд помутился и он видел лишь какие-то размытые образы. Он пытался кричать, но рот беззвучно открывался и закрывался - словно у рыбы выброшенной на берег и задыхающейся под палящим и безжалостным солнцем.
- Больно! Боже праведный, как же мне больно! Помогите мне! ААААРРРРХХ..., - ему казалось, что он кричит изо всех сил. "Почему никто не помогает мне?" - промелькнула мысль. Промелькнула и тут же захлебнулась в новой волне безудержной, рвущей на части боли. Сознание милостиво оставило его.
Когда он очнулся, то увидел над собой врача, который поднимался с колен со шприцем в руках и что-то говорил двум санитарам, стоящим рядом, при этом все время обеспокоено поглядывая на него. Укол принес облегчение, он наконец-то смог вздохнуть и свежий воздух проник в легкие, наполняя его жизнью. Вот врач закончил говорить, и санитары начали укладывать его на носилки.
- Как хорошо, - думал он. - Сейчас меня доставят в больницу и обязательно вылечат. Точно вылечат, раз уж современная медицина смогла спасти меня от такой боли, смогла прогнать, уничтожить ее. Значит, все будет хорошо, - и он попытался улыбнуться.
И все действительно было хорошо, пока его несли к вертолету. Все было хорошо даже тогда, когда носилки начали осторожно грузить в вертолет. И все было бы хорошо, если бы один из санитаров не поскользнулся на тонком ноябрьском льду, покрывавшем асфальт.
Но он поскользнулся.
И когда носилки под весом лежавшего на них тела упали на асфальт тот, кто лежал на них понял, что боль никуда не уходила и вовсе не была побеждена. Она лишь отступила, затерялась в толпе и ждала за первым же углом, чтобы нанести коварный удар в спину. Боль была непобедимым и хитрым соперником. Он захрипел и отчаянно попытался бороться с ней, но ничего не выходило - рушились все барьеры, возведенные лекарством и им самим.
Темнота сгущалась в его сознании. Он боролся с ней. Боролся, собрав остатки сил. Но она все усиливала натиск, обещала покой и забвение, а главное, защиту от боли...
Он не мог больше сопротивляться этому манящему, выгодному предложению, не мог сопротивляться боли и потерял сознание.
2
Тьма благоприятствует смерти.
Он никак не мог вспомнить, где и когда слышал это. Прошлое, настоящее, будущее - здесь не существовало этих понятий. Также как не было ни малейшей возможности сориентироваться где право и лево, верх и низ. Вокруг только беспроглядная тьма.
Тьма... Страх встрепенулся в нем. Каждый ребенок боится темноты. Кто-то справляется с этим страхом, кто-то живет с ним всю жизнь. Он вспомнил как в детстве за малейшую провинность или непослушание отец бил его. Мать ничего не могла сделать - она была рабыней своей любви к мужу, до последних дней смотрела ему в рот, ловя каждое слово, и считала правильным все его поступки и решения. Даже те, что правильными не были. Он помнил, как отец брал ремень и с яростью набрасывался на него. Но хуже всего было то, что после побоев, его всегда запирали в чулан. Каждый раз отец приговаривал: "Посиди и подумай над своим поступком". В чулане не было и малейшего намека на свет, и он оставался один на один со своей болью. И страхом. Он боялся темноты, боялся того, что монстры, которые живут в ней нападут и сожрут его, боялся смерти. И он отчаянно стучал в дверь чулана и кричал. Но его выпускали лишь после того как проходило положенное время - пять, восемь часов.
- Неужели я умер? - подумал он, но тут же одернул себя, - Не может быть! Ведь я мыслю, следовательно, я существую.
Но что есть существование и смерть? Что люди вообще знают об этом? Что есть Рай и Ад, придуманные сотни лет назад сумасшедшим философом? Свет в конце тоннеля? Бог? А может быть ничего нет и умирая, человек превращается в ничто, сливается с Тьмой, из которой, по сути, все и вышло - звезды и планеты, животные и люди, жизнь и смерть. Все возвращается на круги своя: блудный сын к отцу, прах к праху, а человек во Тьму.
За размышлениями он и не заметил, что боли больше нет. Авария и, как следствие, адская, нестерпимая боль - все это осталось где-то в материальном мире. Боль не сковывала более его тела. Как мысль была свободна в своем полете, так и он теперь был совершенно свободен. Он попробовал сдвинуться с места и почувствовал, как его подхватывает невидимый поток, и он плавно летит сквозь тьму. Куда летит и зачем - было совершенно не важно. Он двигался в кромешной тьме, и чувство полета дарило восторг и безмятежность. Здесь не работали законы физики, здесь не было ни боли, ни забот.
Он засмеялся и неожиданно для самого себя услышал свой смех. От удивления он замолк и услышал, как эхо его смеха затихает в пустоте, будто в бесконечно длинной пещере. Но поток продолжал нести его дальше, полет не прерывался и восторг возвратился, не заставив себя долго ждать. Он летел и думал: "Как хорошо, что я выбрал Тьму, отрекся от боли и страданий". И смех радости, облегчения и восторга вновь вырвался наружу.
Он перестал смеяться, когда поймал себя на мысли, что что-то не так. Он замолк и слушал отголоски эха... Эхо! Вот, что насторожило его. Эхо от его смеха все никак не замолкало вдали. Он напряженно вслушивался в него, и ему казалось, что эхо не удаляется, а вновь приближается к нему. Страх захлестнул его, когда он понял, что слышит уже не свой смех, но смех злорадный и неприятный. Смех все нарастал и ему начало казаться, что он звучит ото всюду из темноты. Хотелось сжаться в точку, спрятаться, скрыться от него. Он вдруг вновь почувствовал себя ребенком, который боится темноты и неведомых чудовищ, которые прячутся в ней, дожидаясь момента, когда можно будет схватить его.
Он почувствовал как полет замедляется против его воли, и вместе с тем стихает чужой смех. Попытки двигаться быстрее не принесли никакого результата - этот мир больше не подчинялся ему. Да и подчинялся ли когда-нибудь? Или это была лишь видимость власти, подаренная пауком мухе, которая пытается освободиться попав в паутину? Больше не было полета и восторга. Их места заняли страх и отчаяние. И когда он понял, что больше не сможет сдвинуться с места, что он увяз в темноте словно в паутине, раздался голос:
- Теперь ты мой! Ты сам, добровольно пришел ко мне и будешь тут вечно, - в голосе не было ни чувств, ни эмоций - лишь холодная констатация факта. Казалось, что говорил сам мрак - все, что его окружало. - С каждым мгновением пребывания здесь ты все больше и больше увязаешь во мне.
- Но что ты такое? - голос почти не подчинялся ему. Безудержный, бесконечный страх наполнил все его существо, когда он услышал в ответ:
- Смерть. Тьма. Бесконечность. У меня много имен - выбирай любое. Ты сделал свой выбор, захотел отречься от своего слабого тела, которое испытывало боль, захотел спрятаться от нее. И теперь ты будешь вечным рабом страха.
Он рванулся. Потом еще и еще. И с каждым рывком его все больше захватывала мысль о том, что он обречен. Откуда-то накатила страшная усталость. Он еще рвался, но уже не с тем упорством, что сначала - агония пойманной мухи затихала. Он решил, что попробует еще раз и оставит наивные попытки. Возможно, это произошло неосознанно - он не задумывался об этом. Ему хотелось скрыться от этого голоса, от страха. Собрав остатки сил, он рванулся и почувствовал, что вновь движется, но на этот раз это не был полет. Это было падение в бездну. Темную, бесконечную, ледяную и хохочущую бездну.
И когда падение закончилось, вновь пришла Ее Величество Боль.
3
Яркий свет флуоресцентных ламп ударил в глаза и он закрыл их.
- Есть пульс, - услышал он мужской голос справа от себя.
- Поздравляю, Семен Аркадьевич! Отличная работа!
- Спасибо, Андрей. Вы заканчивайте здесь и в реанимацию его. Если что, я во второй травме.
4
Молодая медсестра сидела в кресле возле постели больного и читала ему вслух. Иногда она бросала взгляд поверх книги на него, чтобы убедиться, что он в порядке. Она видела как ему больно, видела как он мучается. Иногда он тихонько стонал и это пугало ее. Она работала всего пару месяцев и была еще неопытна.
Он посмотрел на часы, висящие на стене. Восемь вечера. За окном медленно кружась, падали крупные хлопья снега, оседая на деревьях, машинах, одежде прохожих. Он никогда не любил зиму и снег - это всегда ассоциировалось с дискомфортом и холодом. В палате же было тепло и уютно.
Вот она дочитала до конца главы и он попросил:
- Хватит на сегодня, Анастасия Павловна. Я устал. Сделайте мне, пожалуйста, укол и я посплю.
Она встала и подошла к столику, на котором лежало все необходимое. Приготовив шприц с лекарством, она нашла на его руке вену и сделала укол. Он застонал и она спросила:
- Больно? Сейчас лекарство начнет действовать. Потерпите чуть-чуть. -И с состраданием в голосе, - Как же вы это все переносите?
Он посмотрел на нее и на бледном лице расцвела слабая улыбка, а во взгляде мелькнуло безумие.
- Поверьте, есть вещи и пострашнее боли, - сказал он. И добавил, когда она направилась к двери: - Пожалуйста, не выключайте свет. Я очень боюсь темноты.