Авторские права: на "вселенную" принадлежат А.К. Дойлу, на рассказ - nlr alicia, на данный перевод - мне.
Краткое содержание: спустя полтора года после событий, описанных в "Собаке Баскервилей" сэр Генри убит, и Холмс с Уотсоном вновь приезжают в Девоншир.
Оригинал: оригинальное название - "Grimpen Legacy Preview". http://nolessremarkable.wordpress.com/by-moonlight-born-r/
ВНИМАНИЕ: рассказ не окончен (и неизвестно когда будет закончен, и будет ли закончен вообще), перевод не отшлифован, и вообще выложен пока по причине "может быть, кому-то это будет интересно".
Фантасмагория.
Казалось - у них нет границ. Или же весь мир в один миг обратился в огромные Дартмутские болота.
...Холмс бежит впереди, перепрыгивая с кочки на кочку с поистине оленьей ловкостью. Я с трудом поспеваю за ним, несмотря на то, что поддерживаю себя в достойной физической форме благодаря регулярным занятиям регби на лужайках Ридженс-парка
Моя старая рана вновь дает знать о себе. И не только хромотой.
Бедро пронзает боль, будто от удара хлыстом. Я запинаюсь, но удерживаюсь на ногах - что весьма удачно - в противном случае я непременно сломал бы себе что-нибудь о камни - эти осколки древних времен, как раз в этом месте вырывавшиеся из коварной топи.
...И вдруг я понимаю - ясно и непреложно - что никакой трясины здесь и в помине нет. Что под ногами - твердая земля, укрытая ковром майской зелени, а горные вершины будут сиять холодно и ослепительно под лучами взошедшего солнца...
К счастью, Холмс даже не думает останавливаться. Лишь, чуть повернув голову, бросает на меня быстрый взгляд.
- Черт побери, Уотсон! Не отставайте! - Сказано хрипло и рвано. Несомненно наше бегство через трясину истощило его силы не меньше моих, и они также на исходе.
Чтобы не сбить дыхание, я не трачу времени на ответ. В довершение всех наших бед я не могу бежать, глядя только себе под ноги - я не знаю дороги - и вынужден не сводить взгляда с Холмса. К счастью, его белая рубашка в ярком свете полной луны служит хорошим ориентиром. Впереди вырастает тень с цепью огней - и я едва не плачу от облегчения при виде сумрачного фасада Баскервиль-Холла и света газовых ламп в его окнах. Калитка в тисовую аллею отперта, еще совсем чуть-чуть, и мы - там. Хотя, наверное, лишь благодаря счастливому случаю нас не постигла судьба сэра Генри. Ведь он был моложе и выносливее любого из нас.
Но ничего не знал о грозящей опасности.
"Мы успеем. Нам это удастся". - Твержу я про себя снова и снова. - "Нам это уже почти удалось".
Внезапно сзади раздается приглушенное рычание - так близко, не далее, чем в шести футах! - и я понимаю, что все кончено. Резко останавливаюсь и оборачиваюсь, заклиная Бога, чтобы Холмс ничего не услышал - гравий гремит, разлетаясь во все стороны под моими пятками.
Но выскользнувшая из черноты ночи, словно из-за плотного занавеса, тень с плавностью волны и стремительностью ветра проносится мимо. Так близко, что я вижу, как под черной, блестящей в лунном свете шерстью напрягаются и опадают мощные мышцы. Гравий хрустит под лапами зверя, когда тот совершает очередной прыжок. Взгляд горящих желтых глаз устремлен вперед - на истинную цель хищника.
"Они слишком близко друг к другу. Револьвер в ход не пустишь".
Я вновь срываюсь с места - теперь уже для того, чтобы настигнуть нашего преследователя. Если мне удастся добраться до него раньше, чем ему - до Холмса, я наброшусь на зверя и попытаюсь опрокинуть на землю. Тогда у моего друга появится время, а вместе с ним и шанс на спасение.
Внезапно, всем моим чаяньям вопреки, светлый силуэт, вместо того, чтобы укрыться под спасительными сводами древнего поместья - бросается назад и врезается в тень, ударяет ее плечом. И вот клубок из черной шерсти и белой ткани катиться по земле. Но кулаки и колени почти ничего не стоят против когтей и клыков.
- Какого дьявола, Холмс...
Я выхватываю револьвер из кармана пальто. Но для Холмса мой выстрел сейчас опасен не меньше, чем для зверя. Все, что мне остается - ждать удобного момента, если таковой вообще настанет.
Клубок распадается. Холмс лежит на спине - похоже, он ничуть не пострадал, хотя это и кажется невероятным. Он ловко и сильно бьет ногой зверя в брюхо, и тот шарахается прочь, шипя от ярости. Ощеривается, обнажает клыки, замирает перед броском - уши прижаты к голове, под шкурой на шее и спине проступают мускулы, хвост молотит по воздуху. Я прицеливаюсь - он прыгает. Все не занимает и доли секунды.
Холмс пытается увернуться, перекатывается по земле - но хищник уже нависает над ним, прижимая к земле.
Все вокруг смолкает. По крайней мере, я слышу только, как прерывисто и тяжело дышит Холмс. Зверь склоняет над ним свою массивную голову, рычит. Холмс замирает от этого звука, но когда клыки почти готовы сомкнуться на его горле - на лице моего друга написан не ужас, а потрясение.
"Стреляй! Теперь! Не медли!"
Но когда я уже почти спускаю курок, целясь в обтянутое черной шкурой плечо, в надежде для начала хотя бы ранить и спугнуть хищника, Холмс прогибает спину, будто настигнутый внезапной судорогой, и выбрасывает вперед правую руку. Он даже не вскрикивает. Прерывистый всхлип - вот и все, что он издает, когда мощные челюсти смыкаются на его предплечье. Звук рвущейся ткани и плоти.
Я тоже немею, вкладывая крик моего сердца в запоздалый выстрел.
Промахиваюсь.
Но привлеченный звуком зверь выпускает руку Холмса из пасти и смотрит на меня. По крайней мере, мне удалось отвлечь его.
Но вкусить плоды этой мелкой победы мне не дано. Я ору от бессильного гнева, когда тварь, не спуская с меня глаз, запускает когти одной из лап Холмсу в бок, подтаскивая его ближе к себе. До меня доносится скрежет, от которого волосы становятся дыбом и к горлу подступает тошнота - скрежет когтей, царапающих кость. Холмс кричит. А зверь вновь склоняется над ним, готовый влепиться зубами Холмсу в плечо.
Вдох, выдох, выстрел.
Ветер уносит эхо грохота в трясину, но ветер же доносит до меня тот глухой звук, с которым пуля пробивает плоть. Зверь резко всхрапывает, пятиться. На его шкуре расплывается влажное пятно. Он прогибается, припадает к земле, и к своему ужасу, я вижу, что облик животного плывет, колеблется, как отражение в воде, по которой расходятся круги от брошенного камня.
Этот подтверждает наши самые безумные предположения. Это вовсе никакой ни хищник из джунглей, привезенный сюда цыганским табором, сбежавший от своих хозяев и нашедший пристанище на местных болотах. Нет, это и впрямь оказался ни зверь и ни человек, а иное, полумифическое существо, обладающее чертами обоих родов.
Полумифическим я называю его, потому что еще три часа назад, сидя в пустой, сумрачной столовой Баскервиль-Холла, мы смеялись над этой "гипотезой". Но вот только оборотень от нашего смеха менее реальным не стал.
Желтые глаза впиваются взглядом в мои. Он ни рычит, ни произносит и звука, но я словно кожей чувствую - он угрожает мне. Да, точно - угрожает. Безмолвно и, будь он тоже в человеческом виде, я бы сказал - весьма корректно. Ни единого грубого слова. Как и подобает истинному джентльмену. И то, что он от меня требует, не имеет ничего общего с желанием хищника, у которого вырвали добычу из пасти. Но оно столь же древнее. Настолько, что я не знаю, как его назвать. Оно о власти, о границах, о подчинении. Когда ощущение от требований нашего врага доходит до меня - ярость и что-то более сильное просто испепеляют мой разум.
Не слова, а рык срывается с моих губ:
- Он мой.
Зверь склоняет голову набок, глухо рычит и, о чудо! - уносится прочь. Перемахивает калитку одним прыжком и растворяется в ночи. Еще несколько мгновений слышны тяжелое дыхание и шелест сминаемой травы, но они быстро смолкают.
Я падаю на колени рядом с Холмсом. На его рубашке и судорожно прижатой к груди руке столько крови, что мне не удается толком осмотреть раны. И все же я не могу не испытывать облегчения - кровь течет, а не брызжет - значит артерии не задеты.
Я не трачу времени на более тщательный осмотр, а, придерживая под спину и сжав локоть неповрежденной руки, вынуждаю сесть. Его сдавленный вскрик ранит меня в самое сердце, но времени для колебаний нет. Свободной рукой я стаскиваю с себя пальто и набрасываю его на плечи Холмса, потом поднимаюсь на ноги, увлекая его за собой. На этот раз всхлип, вырвавшийся у него, заставляет меня судорожно вздохнуть, но я заставляю его обхватить меня левой рукой за шею, и, придерживая его за талию - направляю наши шаги к Баскервиль-Холлу.
Тут Холмсу взбредает в голову идея оттолкнуть меня, и мое терпение иссякает:
- Не мешайте мне. Или мне взять вас на руки?
- Проклятье, Уотсон. - Шипит он, пытаясь вырваться. - Оставьте меня. Это слишком опасно.
- Поберегите дыхание. - Сказано грубо, но сейчас у меня нет настроения пререкаться с ним и ублажать его болезненную гордость.
- Джон...
Я останавливаюсь и поворачиваю голову - его зрачки расширены от боли. Весь мой гнев тут же испаряется без следа.
- Если вам не хватает воли или желания идти куда-либо, то мы останемся здесь оба. Без вас я не вернусь.
Он вздыхает и закрывает глаза, кивает и крепче стискивает мое плечо.
Сдержав вздох облегчения, я веду его дальше. Сначала он запинается на каждом шагу, но потом, видимо отыскав для себя наиболее безболезненный и удобный способ, начинает двигаться быстрее. Я бы даже сказал - слишком быстро для полученных ран.
Нужно проверить, не впал ли он в шоковое состояние. Спрашиваю первое, что приходит на ум:
- Это был Стэплтон?
- Да. Рано мы его похоронили. - Какое-то мгновение он колеблется, прежде чем продолжить. - Я узнал его взгляд,... когда он навис надо мной.
Есть что-то внушающее ужас в том, как глухо звучит его голос.
- А Бэрил Стэплтон? Есть основания подозревать, что она... тоже?
- Не знаю. Да. Может быть. Думаю, что узнаю об этом достаточно скоро.
- Холмс... - Предостерегающе начинаю я, но он меня прерывает.
- Он не собирался меня убивать, Уотсон! Он мог сделать это в любой момент - ему это было не труднее, чем муху прихлопнуть! Я чувствовал,...я знал, что не моя смерть ему нужна, а.... - Холмс втягивает воздух сквозь зубы. - Власть. Когда он вонзил когти мне в бок.... он смеялся надо мной и над вами. Демонстрировал свое право собственности.
Я знаю, что Холмс испытывает сейчас боль не только физическую. Он всегда тяжело переживает гибель своих клиентов, а тот факт, что сэр Генри погиб еще и потому, что в свое время Холмс поспешил счесть дело благополучно завершенным - уязвляло его гордость нестерпимо. Вдобавок, этой ночью тяжкий удар понесло все его мировоззрение - для него, логика, верившего в науку и познаваемость мира человеком, встреча с подобным существом - потрясла сами основы бытия. По крайней мере, на какое-то время.
"Факты, факты и только факты, мой дорогой Уотсон!" - Любил говорить он.
Но иногда факты - чертовски упрямая вещь.
- Я знаю. У нас с ним было что-то вроде беседы по этому поводу. Сразу же после того, как я всадил в него пулю. - Последнюю фразу я произношу не без удовлетворения.
- Вы...что-то крикнули. Перед тем, как он ушел.
- Да. - Я стараюсь думать только о том, чтобы нам поскорее оказаться под крышей Баскервиль-Холла. - Я сказал ему, что вы принадлежите мне. Похоже, это дало ему пищу для размышлений.
Холмс не произносит ни слова. Но иногда именно молчание - лучший способ задавать вопросы.
Я глубоко вдыхаю майский воздух Девоншира перед тем, как ответить:
- Холмс, мне очень жаль, что я не решался заговорить об этом раньше. Господу Богу известно, что для этого не раз предоставлялся куда более удобный случай. Но как бы то ни было - добычей того, кто желает сломать вас и вашу волю - будь он человек или ягуар - вы не станете. Я готов биться за вас с самим дьяволом, если потребуется. И, кроме того, я первым увидел вас.
Он все также молчит, и это безмолвие абсолютно - кажется, само мое сердце перестало биться в ожидании его слов.
Наконец, он произносит:
- Что же, я тоже представлял себе этот разговор несколько иначе.
Несмотря на все мои надежды, я так потрясен этим признанием, что не знаю что сказать.
Холмс склоняет голову к моему уху и чуть слышно произносит голосом спокойным и ровным:
- Я испытываю к вам такие же чувства.
Я сжимаю его руку, лежащую у меня на плече.
- Но боюсь, теперь возможности обсудить этот вопрос так, как он того заслуживает - у нас не будет. По крайней мере, если верить словам той старой цыганки. А не верить ей после всего произошедшего я не вижу причин. Я теперь опасный спутник.
- Холмс, вы испытываете мое терпение. - Цежу я сквозь стиснутые зубы - раненую ногу опять сводит судорогой. К счастью мы уже почти пришли. Жаль, что в доме никого нет - все слуги покинули (хотя вернее будет - сбежали) Баскервиль-Холл в тот же день, когда было обнаружено тело сэра Генри, а полицейских Холмс убедил уйти сам. Пребывающий в шоке от произошедшего наследник сэра Генри - престарелый священник Джеймс Десмонт пока наотрез отказался приезжать, предоставив поместье в наше полное распоряжение. - Я предпочитаю думать о том, как нам поскорее оказаться в надежных стенах Баскервиль-Холла. Разговоры... все разговоры могут подождать.
- По ее словам, а также по свидетельствам любителей фольклора, к числу которых ни вы, ни я не относимся - укушенный оборотнем сам становится таковым. Уже до рассвета я буду одним из них. И могу убить вас просто забавы ради.
Меня вновь охватывает гнев, но я желаю тратить время на споры.
- Вы этого не сделаете.
- А с чего вы так в этом уверены? И как намереваетесь удержать в обычном доме двухсотфунтового дикого кота? Особенно если ему хочется убежать из него прочь.
Голос его прозвучал так странно - насмешка и тоска слились в нем воедино - что я теряюсь и лишь в последний миг понимаю, что он собирается делать. Сдавливаю его запястье что есть сил - и вовремя! Холмс грубо отталкивает меня. Рывок! Но руку высвободить ему не удается, и он падает к моим ногам.
- Черт возьми! Холмс не вынуждайте меня...
Он даже не дает мне закончить - на этот раз его запястье едва не выскальзывает из моей руки. Я понимаю, что выбора у меня нет - наклоняюсь и быстро и резко сдавливаю его раненный бок.
Холмс хватает ртом воздух, замирает и теряет сознание. Нести его тяжело, но до крыльца - только пара шагов.
Я стараюсь не думать о ране, которой так жестоко коснулся. Учитывая мою профессию, вид искалеченной плоти уже давно не способен меня испугать, особенно когда требуется моя помощь. Но в глубине души я понимаю, что те раны, которые мне предстоит перевязывать этой ночью - я увижу не раз - в самых черных своих снах.
Когда я поднимаюсь с ним вместе на руках на второй этаж, в голову вновь приходит несуразное:
"Холмс спит сейчас в своей постели в соседнем номере, хотя вряд ли сон его безмятежен..."
Все же человеческое тело и разум - удивительные механизмы, сотворенные природой, и ею же наделенные удивительными способностями - в том числе даром создавать поразительные по своей правдоподобности иллюзии - для того, чтобы уберечь нас от шока и болезненных эмоций. На смену иллюзии уверенности в том, что с Холмсом все в порядке, приходит иная. Это надежда.
Надежда на то, что все произошедшее - дурной сон, который развеется с первыми лучами солнца. И очнувшись от него, я почувствую, что сжимаю разгоряченное ото сна тело Холмса в объятиях, а его голова лежит у меня на груди.
Что утро наступит для нас обоих.
Что у меня еще осталась возможность - сказать ему о том, что ничего в этом мире я не желаю, кроме как провести отведенные мне Богом дни и ночи вместе с ним.
К несчастью, будучи врачом, я знаю, что перед самой смертью люди тоже испытывают прилив сил и верят, что болезнь отступила.
***
Даже отблеск рассвета еще не коснулся мрачного, тяжелого от лунных теней неба. В очередной раз за эту тянущуюся бесконечно ночь я проверяю засов на окне. Дверь в комнату тоже заперта. После вновь подхожу к мраморному прикроватному столику, на котором стоит кувшин с водой, и вместо бинтов лежит изорванная на полоски простыня.
Я осматриваю укрытого тяжелым стеганым одеялом Холмса - его сон беспокоен, лицо пылает нездоровым румянцем и покрыто потом. Задумываюсь над тем, не стоит ли попытаться сбить температуру, положив ему на лоб влажную ткань, или же это только разбудит его.
"Лучше оставить все как есть, не нужно его тревожить"
Но тот факт, что он вообще сумел заснуть, сам (у меня нет с собой ни снотворного, ни морфия) внушает мне беспокойство.
Мы - в моей спальне, той самой, что я занимал и в прошлый свой приезд в Баскервиль-Холл полтора года назад. Быть может, это и не самый лучший выбор помещения, чтобы уберечься от нашего врага или помешать Холмсу сбежать - зато я хорошо знаю ее расположение и в ней лишь одна дверь и одно окно, и оба они запираются изнутри.
Но на самом деле, когда я принес его сюда - я просто не знал, что делать и чего ждать. В сотый раз сожалею, что не могу спросить совета у той давшей показания цыганки. Но ее тело лежит сейчас в морге при полицейском отделении Гримпена.
В тревоге руки сами ищут работы. Чтобы хоть чем-то отвлечься, аккуратно скатываю одну из полотняных полосок. Едва лишь я кладу ее обратно стол, как слышу шелест покрывала - Холмс проснулся. Он откинул одеяло, и я вижу, как часто и неглубоко поднимается и опускается его прикрытая одними лишь бинтами грудь.
Я присаживаюсь на край широкой постели и измеряю у него пульс на запястье. От моего прикосновения его веки вздрагивают и поднимаются. Но когда я встречаю его взгляд - меня пробирает озноб. Мне становиться так тяжко и жутко, что я не могу пошевелиться.
Когда я перевязывал Холмса, то осматривал его зрачки, чтобы оценить болезненность его состояния для него самого. И был поражен, увидев как на радужке ясных серых глаз, в которые я так часто смотрел с восторгом, что рисковал заблудиться в них, словно в тумане - проступили мутные голубые и темно-серые пятна. Сначала я решил, что это игра света - но, закончив перевязку, увидел, что они увеличились в размере, а цвет их стал более насыщенным.
Когда он спал, мне пришла в голову мысль, что этот оттенок мне знаком, но я так и не смог вспомнить откуда. Но сейчас, встретив пристальный взгляд этих потемневших глаз, я ощутил мучительный страх. Такой цвет глаз мне действительно в свое время доводилось видеть - у котят - до того, как устоится постоянный.
Пытаясь скрыть от него свой ужас и растерянность, отворачиваюсь и тянусь за висящим на спинке в изножье халатом. Укрываю им ноги Холмса и молчаливо радуюсь, что он не возражает против этой "несносной и ненужной опеки".
- Который час? - Бормочет он.
Этот заурядный, отрадный в своей обыденности вопрос приносит в мою душу некоторое успокоение; я достаю часы и удостаиваю их беглого взгляда. У меня неплохо развито чувство времени, и они лишь подтверждают мое предположение.
- Самое начало пятого.
- Еще только четыре утра, - все так же мелко дыша, он устремляет взор в потолок. - Я думал,... показалось, что уже светает.
Я не спешу с ответом - нужно взвешивать каждое слово:
- Полагаю, что это из-за ваших глаз. С ними что-то происходит. По меньшей мере, цвет их уже изменился.
Он внимательно смотрит на меня. На его лице - спокойная мина легкой заинтересованности, но до того, как он успел прикрыть лицо этой маской, я успел разглядеть на нем смятение.
- Я почти не испытываю боли. - Голос у него вполне уверенный. Вплоть до безжизненности.
"Бессмысленно даже пытаться не обращать внимания на эти слова. Он знает. Он чувствует".
- По мне, это столь же хорошо, сколь же скверно.
- Раны уже затягиваются.
Я киваю:
- Когда я перевязывал вас, кровотечения уже почти и не было. Ткани и кожа восстанавливались буквально на глазах.
- Полагаю, что... - Начинает он и осекается - до того странно прозвучал его голос. Холмс закрывает глаза, сглатывает, явно пытаясь сосредоточиться - и продолжает уже своим привычным голосом. - ... в бинтах больше нужды нет. Не будете ли вы так любезны, помочь от них избавиться?
- Не считаю это мудрым решением. Как бы быстро не излечивались ваши...
Закончить он мне не дает - глаза его сузились от гнева, и он скорее рычит, нежели выговаривает:
- Мне нужна ваша помощь, доктор, а не дозволение! - Холмс стискивает простынь с такой силой, что белеют суставы.
- Должно быть..., вам неприятно прикосновение ткани, да еще настолько туго прилегающей к коже. - Ответа не дожидаюсь, а беру со столика маникюрные ножницы.
- Не только. - Каждое слово дается ему с явным трудом. - Полагаю те, чей жизненный путь оборвался из-за встречи с удавкой - меня бы поняли.
- Это займет не больше минуты. Пожалуйста, лягте.
"Что тут еще скажешь?"
Холмс несколько расслабляется, когда я, усевшись удобнее, склоняюсь над ним. А вот я.... Один только вид его взъерошенных, рассыпавшихся по подушке волос - кажущихся против белой ткани еще чернее - пробуждает во мне чувства явно излишние для доктора, оказывающему помощь пациенту.
И это тоже настораживает.
Не стану скрывать, что я не единожды смотрел на Холмса взглядом скорее пылким, нежели просто дружеским - особенно когда в душе моей восхищение его интеллектуальными способностями сливалось с наслаждением от созерцания его внешности. Но то, что я испытывал сейчас, чувствуя его запах и горячую кожу под бинтами - не походило на мои прежние переживания. Оно было гораздо сильнее, неистовее, и лишь громадным усилием воли мне удалось взять себя в руки и приступить к работе.
Но, закрой глаза, я все равно видел бы перед собой худощавые мускулистые плечи, в свете лампы блестящие от пота. Так близко... стоит чуть наклониться и можно будет ощутить вкус этой кожи губами...
Надеясь, что Холмс не заметит, как дрожат у меня руки, я беру его правую, пострадавшую руку и, чтобы мне удобнее было снимать бинты, укладываю ее себе поперек коленей. Та часть моей сущности, что отвечает за профессиональные навыки, еще раньше обратила мое внимание на то, как ненормально часто поднимается и опускается грудная клетка пациента - это должно было указать мне на возникшие проблемы с дыханием. Я же видел только, как от притока крови покрылись румянцем его лицо и шея, и ставшие оттого же ярко-алыми губы раскрылись - он дышит через рот, как слишком туго затянутая в корсет леди - часто и мелко. Я ослабляю бинты.