Воронин Сергей Эдуардович. Русская тюрьма

Сергей Воронин

Тюрьма

"Завтра, на концерте, посвященном Международному женскому дню 8 - го марта, ты, Соловьев, почитаешь что - нибудь из нетленной классики, а лучше всего Пушкина - он у тебя очень хорошо получается!" - с такими словами обратился замполит учреждения исполнительной системы УБ-14/8 майор внутренней службы Саломасов к долговязому тощему "зека" лет 40, от пяток и до шеи татуированному куполами, женскими ликами и огромными живописными пауками, один из которых умудрился "сплести" паутину даже на шее и щеке осужденного. "Ну, Пушкина, так Пушкина -- мне без разницы", - индифферентно заявил Юрий Борисович Соловьев и, приняв картинную позу, начал громко и с выражением декламировать "Евгения Онегина", переложенного местными "умельцами" на тюремное "арго":

"Мой дядя, падла, вор в законе,

Когда зависнул на кресте,

Он оборзел, как бык в загоне,

Хоть с виду был уже глиста.

Его прикол -- другим наука:

Но стремно -- век я буду сука!

Сидеть с "доходом" день и ночь -

Не выпей, не поссы, не вздрочь!

Какой же, блин, дешевый "зехер",

Мне с бабаем играть в жмурка,

Ему смандячив кисляка,

Колеса гнать за делать нехер,

Вздыхать и бормотать под нос:

"Когда ж ты кони шаркнешь, пес!"

"Ой, хватит - хватит, Соловьев, все, заканчивай всю эту херню! - холерически замахал на "чтеца" Саломасов. - Ты что, рехнулся, выставлять на концерт для женщин такую "блевотину"? А Лермонтова знаешь, "Смерть поэта", например?" "Знаю, - усмехнулся Соловьев, - почитать? "Погиб поэт, невольник чести..." "Ну вот, это - совсем другое дело, - резко оборвал его Саломасов, - его и будешь читать на концерте!"

Весь этот занимательный разговор происходил в одном из самых "сакральных" учреждений Алтайского края - исправительно - трудовой колонии УБ-14/8 строгого режима, дислоцированной недалеко от города Новоалтайска, специально созданной для осужденных туберкулезников, присланных сюда со всего Советского Союза. Я уже год являюсь надзирающим прокурором в этой колонии, работая, "не жалея себя и не покладая рук", в барнаульской спецпрокуратуре. Отгуляв после армии положенное "дембелю" и всего полгода поработав музыкантом в Алтайской краевой филармонии, я, недолго думая, устроился на работу в тюрьму, руководствуясь тем принципом, что тюрьма, наверное, является еще более экзистенциальным местом, чем армия, а, значит, мне это будет, безусловно, интересно!

На этот концерт, посвященный Международному женскому дню, меня пригласил начальник моей поднадзорной колонии Василий Петрович Шульга. И вот я уже сижу в престижном первом ряду для гостей вместе с руководством ИТК и с большим интересом наблюдаю, как на сцену, вразвалочку, выходит уже знакомый мне осужденный Юрий Борисович Соловьев и торжественно объявив: "Стихотворение Михаила Юрьевича Лермонтова "Смерть поэта", - начинает очень напыщенно, с чрезмерным пафосом, как заправский артист разговорного жанра, декламировать:

"Урыли честного жигана

И форшманули пацана.

Маслина в пузо из нагана,

Макитра набок -- и хана!

Не вынесла душа напряга,

Гнилых базаров и понтов.

Конкретно кипяшнул бродяга,

Попер, как трактор...и готов!

Готов!...не войте по баракам,

Нишкните и заткните пасть.

Теперь хоть боком встань, хоть раком,

Легла ему дурная масть!

Не вы ли, гниды, беса гнали,

И по приколу, на дурняк

Всей вашей шоблою толкали

На уркагана порожняк?

Куражьтесь, лыбьтесь, как параша -

Не снес наездов честный вор!

Пропал козырный парень Саша,

Усох босяк, как мухомор!

Мокрушник не забздел, короста,

Как это свойственно лохам:

Он был по жизни отморозком

И зря волыной не махал.

А хуль ему?...дешевый фраер,

Залетный, как его кенты,

Он лихо колотил понты,

Лукал за фартом в нашем крае.

Он парафинил все подряд,

Хлебалом щелкая поганым;

Грозился посшибать рога нам,

Не догонял тупым калганом,

куда он ветки тянет, гад!

.................................................................................................................

Но есть еще, козлы, правилка воровская,

За все, как с гадов, спросят с вас.

Там башли и отмазы не канают,

Там вашу вшивость выкупят на раз!

Вы не отмашетесь ни боталом, ни пушкой,

Воры порвут вас по кускам,

И вы своей поганой красной юшкой

Ответите за Саню - босяка!"

И грянул скандал, каких свет не видывал! Офицеры ржали, как кони, едва не попадав под кресла зала "красного уголка", в котором и происходило все это "священнодейство"; женщины громко возмущались, и лишь Юрий Борисович Соловьев стоял посреди сцены со своей неизменной презрительной ухмылочкой, весьма довольный произведенным эффектом в зале. Помню, тогда мне стояло очень большого труда "отмазать" Соловьева от штрафного изолятора (ШИЗО) - уж больно зол был на него Василий Петрович Шульга, которому он, по существу, сорвал официальное мероприятие.

Поведение осужденного Соловьева, который всегда был на хорошем счету у администрации ИТК-8 и даже занимал должность директора "зоновской" столовой, потеряв в одночасье все ради какого-то непонятного куража, заставило меня всерьез задуматься о "загадочной русской душе" нашего, отечественного, заключенного. Уж больно много в наших "зеках" есть такого, чего не встретишь в никаких других нациях. Об этом, а также о "психотипе русского преступника" я и хочу поговорить в настоящей главе.

Феномен так называемой "загадочной русской души" уже порядочно набил оскомину как в художественной, так и научной литературе, давно превратившись в предмет многочисленных спекуляций шовинистического толка. Постулат "это и есть загадочная русская душа" часто звучит бравадой в устах отдельно взятого русского человека для оправдания своего пьянства, невежества и безделия. Природа русского человека в силу ее сложности, самобытности и парадоксальности всегда вызывала и вызывает раздражение у европейцев, которые, не утруждая себя экзистенциальным анализом особенностей русского характера, создали его достаточно примитивный имидж пьяницы и совершенно неуправляемого бездельника. По образному замечанию Ф.М. Достоевского, "...в лице России европейцы видят лишь спящее, гадкое, пьяное существо, протянувшееся от финских хладных скал до пламенной Колхиды, с колоссальным штофом в руках".

Пьянство в России - одно из многих и весьма своеобразных проявлений предельной экзистенциальности русской натуры. Не случайно Снегирев в "Братьях Карамазовых" восклицает: "В России пьяные люди у нас и самые добрые. Самые добрые люди у нас и самые пьяные!". Очень глубокая мысль. Самыми добрыми являются лишь люди в ненормальном состоянии. Каков же нормальный человек в этой России? Видимо, норма - зло. Последняя часть высказывания не оставляет места для двусмысленности - пьют добрые.

Экзистенциализм русского человека доведен до крайности и насквозь пропитан духом садомазохизма, часто ведущим к полному разрушению личности как в моральном, так и физическом плане. Пьянство - лишь одно из проявлений такого саморазрушения, которому русский человек отдается самозабвенно, со всей страстностью своей необузданной натуры. Саморазрушитель вообще, как известно, несет в себе мощный деструктивный заряд, в т.ч. направленный на окружающих людей. Может быть это отчасти объясняет то обстоятельство, что русский человек испокон веков является прекрасным воином, и гораздо в меньшей степени - строителем.

Испытывая ипохондрию и жесточайшую скуку от ежедневного систематического труда, русский человек в силу эмоционально-волевых особенностей его психотипа более склонен к аффектированным поступкам, часто направленным на разрушение, чем на созидание. Не случайно энергетике русского преступника более отвечают преступления корыстно-насильственной направленности. Здесь есть агрессия и побуждающий к активным, часто разрушительным действиям, весьма привлекательный для русского человека корыстный мотив.

Так, доля осужденных, отбывающих наказание за корыстно-насильственные преступления в исправительной колонии УБ-14/1 общего режима, составляет 43,7%; в колонии строгого режима УБ-14/3 эта доля уже составляет 53,2%. Учитывая, что доля этнических русских в данных исправительных учреждениях преобладает (97%), указанные цифры являются достаточно репрезентативными для логических умозаключений о национальных предпочтениях вида и способа преступления у русского человека.

Однако доведенный до крайности русский экзистенциализм проявляется и здесь - русский человек может успешно создавать, когда им овладевает глобальная национальная идея, например, всемирного общественного переустройства (опять же осуществляемого в соответствии с русскими представлениями о "всемирном счастье"). Поэтому вполне очевидно, что коммунизм как теория садомазохистского толка бросил семена на весьма благодатную российскую почву - ведь пожертвовать собой во имя даже самой абсурдной и утопичной идеи для русского человека гораздо легче, чем заниматься ежедневным систематическим трудом созидания.

Весьма своеобразное отношение в России и к уголовщине. Великий русский актер Федор Иванович Шаляпин в своих мемуарах по этому поводу писал: "Игра в разбойники привлекательна, вероятно, для всех детей повсюду, во всем мире. В ней много романтического - враг, опасность, приключения. Но особенно любима эта игра российскими детьми. Едва ли где-нибудь в другой стране разбойники занимают такое большое место в воображении и играх детей, как у нас. Может быть, это потому так, что
было много разбойников и что в народной фантазии они срослись с величественной декорацией дремучих лесов России и великих российских рек. С образом разбойника у русского мальчишки связано представление о малиновом кушаке на красной рубахе, свободолюбивой песне, вольной, широкой, размашистой жизни. Быть может, это еще и потому, что в старые времена, когда народ чувствовал себя угнетенным барами и чиновниками, он часто видел в разбойнике-бунтаре своего защитника против господского засилья. Кто же из разбойников особенно полюбился России? Царь-разбойник - Стенька Разин. Великодушный и жестокий, бурный и властный, Стенька восстал против властей и звал под свой бунтарский стяг недовольных и обиженных. И вот замечательно, что больше всего в Разине легенда облюбовала его дикий романтический порыв, когда он, "веселый и хмельной", поднял над бортом любимую персидскую княжну и бросил ее в Волгу-реку - "подарок от донского казака", как поется о нем в песне. Вырвал, несомненно, из груди кусок горячего сердца и бросил за борт, в волны... Вот какой он, этот популярный русский разбойник!"

В этом примере также отчетливо просматривается русское садомазохистское начало - как в образе самого Стеньки Разина, так и в русском этносе вообще.

И далее Ф.И. Шаляпин пишет: "Не знает как будто середины русский темперамент. До крайности интенсивны его душевные состояния, его чувствования. От того русская жизнь кажется такой противоречивой, полной резких контрастов. Противоречия есть во всякой человеческой душе. Это ее естественная светотень. Во всякой душе живут несходные чувства, но в серединных своих состояниях они мирно уживаются рядом в отличном соседстве. Рядом с поэзией и красотой в русской душе живут тяжкие, удручающие грехи. Грехи-то, положим, общечеловеческие - нетерпимость, зависть, злоба, жестокость, но такова уж наша странная русская натура, что в ней все, дурное и хорошее, принимает безмерные формы, сгущается до густоты необычной; не только тоска наша особенная - вязкая и непролазная, но и апатия русская - какая-то, я бы сказал, пронзительная. Сквозная пустота в нашей апатии, ни на какой европейский сплин не похожая. Быть может, это от некоторой примитивности русского народа, от того, что он еще "молод", но в русском характере и в русском быту противоречия, действительно, выступают с большей, чем у других, резкостью и остротой. Широка русская натура, спору нет, а сколько же в русском быту мелочной, придирчивой, сварливой узости. Предельной нежностью, предельной жалостью одарено русское сердце, а сколько в то же время в русской жизни грубой жестокости, мучительного озорства, иногда просто бесцельного, как бы совершенно бескорыстного. Утончен удивительно русский дух, а сколько порою в русских взаимоотношениях топорной нечуткости и оскорбительной подозрительности, и хамства. Да, действительно, ни в чем, ни в хорошем, ни в дурном, не знает середины русский человек!"

Туземное, иногда совершенно первобытное начало проявляется в русском человеке и в мотивации совершаемых им преступлений, порой поражающих воображение своей бессмысленностью, несоразмерностью желаемого и средств для достижения преступной цели. Вот как об этом просто говорит, причем с понимающей улыбкой на губах главный персонаж романа Ф.М. Достоевского "Идиот" князь Мышкин: "Два крестьянина, и в летах, и не пьяные, и знавшие уже давно друг друга, приятели, напились чаю и хотели вместе, в одной каморке, ложиться спать. Но один у другого подглядел, в последние два дня, часы, серебряные, на бисерном желтом снурке, которых, видно, не знал у него прежде. Этот человек был не вор, был даже честный и, по крестьянскому быту, совсем не бедный. Но ему до того понравились эти часы и до того соблазнили его, что он, наконец, не выдержал: взял нож и, когда приятель отвернулся, подошел к нему осторожно сзади, наметился, возвел глаза к небу, перекрестился и, проговорив про себя с горькой молитвой: "Господи, прости ради Христа!", зарезал приятеля с одного раза, как барана, и вынул у него часы".

Этим примером можно хорошо проиллюстрировать определенно экзистенциальное отношение русского человека и к религии, и к чужой жизни. В этой связи вспоминается уголовное дело об убийстве бывшего осужденного колонии строгого режима г. Новоалтайска Никифорова. Несмотря на тривиально-бытовой характер данного убийства, описанная ниже криминальная ситуация демонстрирует весьма своеобразное отношение русских людей к общечеловеческим ценностям и нормам общественного поведения.

Три товарища, три бывших осужденных колонии строгого режима, отбывавших наказание в хозобслуге учреждения, шумно и с обильным возлиянием спиртного праздновали "светлый" праздник Октября. Все трое мужчин возраста 25-30 лет по существующей тюремной иерархии, безусловно, относились к касте так называемых "козлов". "Козлы" - это открытые сотрудники администраций колоний, которые согласились принять какую-нибудь должность - завхоза, заведующего клубом, библиотекаря, коменданта зоны, либо те, кто вступил в СПП - "секцию профилактики правонарушений", т.е. во внутреннюю полицию лагеря. Еще их называют "суками". "Ссученный" - согласившийся работать на тюремщиков. Администрация называет козлов "активом", "лицами, твердо вставшими на путь исправления". Конечно, зэки относятся к ним плохо, а если учесть, что на каждой зоне между администрацией и заключенными война идет - то "холодная", то настоящая, - такое отношение станет понятным".

Несмотря на столь экстремальные, прямо скажем, экзистенциальные условия совместного отбывания наказания Никифоров, Новичихин и Егоров сдружились друг с другом, продолжая поддерживать отношения и на свободе. Эта дружеская встреча оказалась последней и роковой для хозяина квартиры Никифорова.

Казалось, ничего в этом заурядном застолье не предвещало столь драматичных событий. Плавно лилась беседа и водка в стаканы, воспоминания из тюремной жизни "а ля ностальжи" будоражили ум и навевали сентиментальные настроения. И тут, после очередного стакана, Никифоров поставил в упрек Егорову то, что, дескать, тот выставил его в невыгодном свете перед "кумом", передав последнему недовольство Никифорова методами и стилем управления исправительной колонией, ее администрацией. "Кум" - заместитель начальника колонии по режимной и оперативной работе (в настоящее время - зам. по БОР), помнится остался тогда недовольным высказыванием Никифорова и чуть не перевел его в разряд "петухов", заставив убирать "запретку" (запретную зону исправительного учреждения - исключительную "привилегию" касты "опущенных"). Егоров, в свою очередь, возразил, что сделал это в отместку Никифорову, который, получив посылку от родственников, не поделился с земляками куревом и чаем. Никифоров, постепенно раздражаясь, заявил всем, что не собирается делиться с "крысами", волей судеб проживающими с ним в одном боксе. В колонии он проживал в одной комнате с Егоровым и Новичихиным в отряде хозяйственного обслуживания. Тут пришла пора раздражаться Новичихину, который, не обладая ораторскими способностями двух своих друзей, одним ударом кухонного ножа разрубил "гордиев узел" вспыхнувшего спора - воткнул нож в глазницу Никифорова. Последний только и успел прохрипеть: "Суки!" - и замертво повалился на пол. "Нет, ты смотри, как он нас обозвал!" - воскликнул Егоров и, схватив топор в углу, раскроил Никифорову череп. И пошла "потеха" двух озверевших зеков - глумление над уже мертвым телом.

Наблюдательный читатель уже, наверное, заметил, что русский человек вообще склонен к аффектированным поступкам. По-видимому, в русском национальном психотипе все же присутствует акцентуация конституционально - возбудимого типа, великолепно описанная в свое время выдающимся русским психиатром П.Б. Ганнушкиным, предопределяющая склонность субъекта к эмоциональному порыву, экстремальному поведению.

Это косвенно подтверждают и данные обследований осужденных в одной из исправительных колоний строгого режима Московской области, полученные психиатрами-экспертами института им. Сербского.

Было установлено, что 75% обследованных имели различные психические расстройства, из них 8,9% были признаны психопатами возбудимого круга. По данным Ю.М. Антоняна этот процент психопатов возбудимого круга в ИК строгого режима несколько варьирует и составляет 14,7%.

Не буду утомлять читателя натуралистическими сценами глумления над трупом Никифорова, исполненными в "славных" традициях маркиза де Сада. Скажу только, что после основательной разделки убитого герои нашего криминального повествования Егоров и Новичихин, совершенно обессилев, наконец, вышли покурить во двор и обсудить создавшееся положение. Опять оказаться в тюрьме положительно не хотелось. "Находчивый" Егоров, критически оглядев фигуру Новичихина, заявил: "А ты, знаешь, фактурой очень похож на покойного. Давай отрежем у него голову и спрячем. Менты не сообразят, кто кого убил: хозяин ли тебя, либо ты хозяина. А мы тем временем - в бега". Сказано - сделано. Началась кропотливая работа по расчленению трупа, который никак не поддавался, так что раздосадованный Егоров в сердцах воскликнул: "Ну надо же, козел, еще суками нас обозвал!". И схватив нож, на ягодицах трупа вывел слово "фуфел". Наконец титаническая работа была закончена, голова Никифорова выброшена в мусорный бак, а удовлетворенные подельники сели допивать остатки спиртного.

Финал этой драмы, читатель, может показаться неожиданным, но на самом деле является абсолютно экзистенциальным и предсказуемым. На утро Егоров и Новичихин, ужаснувшись от содеянного, отправились в Центральный РОВД г. Барнаула, где они весьма эмоционально признались в совершенном преступлении, доставив следственно-оперативной группе, прибывшей на место происшествия, настоящее "эстетическое удовольствие".

Экзистенциальность ситуации заключается в том, что сработал жесткий поведенческий стереотип Егорова и Новичихина. В местах лишения свободы они, являясь "козлами", в сложных житейских ситуациях всегда искали защиты у администрации учреждения. Так и здесь, оказавшись в нестандартной, для них неразрешимой проблемной ситуации, они инстинктивно отправились за помощью психологического ли, юридического плана - это не столь важно - к работникам территориальной милиции, а в их восприятии - все к той же администрации исправительной колонии.

В описанной криминальной ситуации есть еще один психологический момент, на мой взгляд, заслуживающий внимания. Мотивом преступления, как это не парадоксально звучит, является отношение русского человека к слову, в данном случае ругательному. Следует отметить, что у русских людей вообще очень трепетное, порой доведенное до абсурда, отношение к слову. Слово-символ, но русский в этот символ привносит слишком много экзистенциального смысла. По образному выражению А. Камю, "символ предполагает два плана, мир идей и мир впечатлений, а также словарь соответствий между ними. Трудней всего установить лексику словаря. Но осознать наличие миров - значит пойти по пути их тайных взаимоотражений".

Русский человек по своей природе является стихийным символистом, поэтому не случайно, что символизм как арт-направление начала ХХ в. так органично вписалось в самобытную культуру России. Экзистенциальное отношение к слову отражено и в русском фольклоре: "Слово - не воробей, вылетит - не поймаешь", "Что написано пером - не вырубишь топором" и т.д. Поэтому не случайно, что к оскорблению словом русский человек относится часто более ранимо, более болезненно, чем к оскорблению действием или физическому насилию.

Русский символизм как экзистенциальное отношение к слову доведен до крайности в отечественной пенитенциарной системе. Известный правозащитник В.Ф. Абрамкин пишет по этому поводу: "Матом в тюрьме и лагере ругаются гораздо реже, чем на воле. Во-первых, это запрещено тюремным законом. Для арестанта мать - понятие святое. Поэтому на строгом режиме, например, мата практически не услышишь. Во вторых, выругаться матом - значит почти в любом случае оскорбить кого-то. В условиях зоны послать человека на х... означает, что ты считаешь его "петухом". Если этот человек "петухом" не является, ты будешь держать ответ за свои слова, и кончиться для тебя это может плачевно.

Нельзя также называть человека козлом, если он не козел. Козла, кстати, на х... посылать тоже нельзя - он же "козел", а не "петух". Нельзя сказать разгорячившемуся человеку: "Ты чего петушишься?". Барак-развалюху, в котором живут мужики, нельзя курятником называть. Вообще лучше все "птичьи" названия из своей речи исключить.

На зоне вообще ответственность за слово гораздо выше, чем на воле. Прежде чем сказать что-то, дать оценку происходящему, рассказать о себе, особенно отозваться о другом человеке, арестант должен не до десяти, а до тысячи сосчитать".

Поэтому не случайно, что грубое либо нецензурное слово, сказанное не вовремя и ни к месту, часто становится причиной "чисто русского убийства".

Символизм как экзистенциальное явление, процветающее в русской тюрьме, позволяет успешно рассматривать данное явление с позиции семиотики - науки о знаках и символах в широком смысле слова. Семиотические процессы в субкультуре мест лишения свободы часто используются и администрациями исправительных колоний для решения вопросов управления этими учреждениями, в частности, при моделировании знаковых ситуаций, позволяющих развенчивать криминальные авторитеты.

Например, по такому принципу была организована исправительная колония с романтическим названием "Белая лебедь". Эта колония была специально создана для воров в законе, став для них кошмарным сном, почти мистическим ужасом с превращениями осужденного, подобно персонажам Кафки, из "авторитета" в "опущенного". Не случайно, автор оригинальной идеи "Белой лебеди" был заочно приговорен криминалитетом к смерти. Суть идеи состояла в том, что вор в законе помещался в колонию, где весь обслуживающий персонал (так называемая тюремная "хозобслуга"): повара, посудомои и т.д. - сплошь состоял из осужденных, относящихся к касте так называемых "опущенных". Символизм в русской тюремной жизни запрещает брать различные предметы, а особенно еду, из рук "опущенного". Человек, игнорирующий данное правило либо по незнанию, либо по невнимательности, неважно, рискует стать "зашкваренным", т.е. фактически все тем же "опущенным". Можно себе только представить глубину нравственных мучений голодного вора, вынужденного в конечном счете выбирать либо голодную смерть, либо статус изгоя. И ведь речь идет о развенчании не одного десятка воров в законе, разрешивших эту сложную дилемму в пользу жизни.

Кстати, уже знакомый нам осужденный Юрий Борисович Соловьев также стал заложником ситуации, связанной с русским тюремным символизмом, получив свой очередной срок в виде 5 лет лишения свободы за злостное хулиганство. А дело было так.

Соловьев, после освобождения из мест лишения свободы, в мае 1985 года устроился на работу водителем речного буксира в порт поселка Затон, находящийся близ города Барнаула и славящийся на всю округу своей замечательной деревенской пекарней. В один из погожих июньских дней Юрий Борисович на своем речном толкаче ("РТ") перегонял баржу, груженную щебнем. Капризной Судьбе было угодно столкнуть его лоб в лоб с его бывшим сокамерником по барнаульскому СИЗО Владимиром Лебедевым, который возвращался в порт уже "пустым" также на своей новенькой "эртэшке". Кстати, надо заметить, что я как-то гостил в Затоне у Соловьева, которому помог после освобождения из ИТК -- 8 устроиться на работу в Барнаульский речной порт, и был "приятно" поражен, обнаружив, что практически все речники, присутствующие на праздничном "банкете" в мою честь, практически до третьего колена, имели там судимости за самые различные преступления - причем, в основном, против личности. "Здорово, петух!" - злорадно прокричал в рупор Лебедев Соловьеву, с которым у него еще с "тюряги" были крайне неприязненные отношения. "Сам ты - петух, козлина "красноперая"! Сейчас я тебе "куку на каку" делать буду, урод "дырявый"!" - протрубил Юрий Борисович в ответ, после чего Лебедев решил перейти к фазе активных боевых действий. Как только его "РТ" поравнялся с судном Соловьева, Лебедев довольно метко метнул, словно бумеранг, попавшуюся под руку монтировку в Юрия Борисовича, угодив прямо в рубку его любимой "эртэшки" и разбив при этом стекло. Мужественно стиснув зубы и вперив в противника свирепый взгляд, как легендарный летчик Гастелло, Соловьев, поигрывая тугими желваками на бронзовом от загара лице, без тени сомнения, направил свой буксир с тяжелой баржей прямо на судно Лебедева, со всей дури протаранив его в бок и буквально в течение 5 минут отправив на глубокое песчаное дно Оби. Сам Лебедев, непосредственный виновник инцидента, как ни странно, выжил при этом совершенно идиотическом "абордаже", а Соловьев получил за свое злостное хулиганство на воде, да еще с использованием транспортного средства, срок в 5 лет с отбытием наказания в УБ-14/8, где мы с ним и познакомились при описанных выше обстоятельствах. Когда я знакомился с личным делом Юрия Борисовича в спецчасти учреждения, то не мог сдержать улыбки, представляя, какой чудесный рассказ, достойный пера Василия Макаровича Шукшина, мог бы получиться из этой трагикомичной и одновременно такой русской истории -- прямо в "духе нашего времени".

Надо сказать, что русский человек вообще, в силу преобладающей в его национальном характере акцентуации конституционально - возбудимого типа, весьма склонен к реактивным истероидным состояниям, бурным психопатическим концертам, преследующим цель эпатировать окружающих либо хотя бы привлечь внимание к своей персоне. Иногда формой такого эпатажного поведения является совершение экстраординарных преступлений.

В качестве примера приведем дело людоеда Александра Маслича, возбужденное в 1994 г. Рубцовской прокуратурой по надзору за соблюдением законов при исполнении уголовных наказаний. В помещении штрафного изолятора исправительной колонии УБ-14/9 г.Рубцовска за различные нарушения режима находились осужденные Маслич, Дзюба и Голузов. Все трое практически ровесники. Александр Маслич в свои двадцать три уже четыре раза был судим - грабежи и угоны. Алексей Голузов на два года постарше, а судимостей на одну меньше - все по кражам и грабежам. У третьего сокамерника, Алексея Дзюбы, в двадцать три вторая судимость и тот же набор - грабеж, кража, угон. Правда, Маслич был единственным среди них, имеющим статью за убийство, - уже в колонии задушил осужденного из-за "возникших неприязненных отношений". Распорядок в ШИЗО спланирован и утвержден на века: подъем, отбой да прием пищи. В промежутках скучно. Можно спать, а можно и просто, одурев от ничегонеделания, "чесать" языки. Несмотря на меньший опыт "отсидок", самым заводным в компании оказался Дзюба. По вечерам он рассказывал страшилки да фантазировал: дескать, неплохо бы посмотреть на мир, а для этого безотказный способ перевода в другую колонию - убийство. За убийство осужденного, как правило, много не дают - всегда можно сослаться на "самооборону", договорившись с группой свидетелей. Дзюбе долго не пришлось уговаривать корешей - убить так убить, чего же проще! Тем более, что Маслич - специалист. Придумали задушить первого, кого подсадят к ним в камеру. Новый сотоварищ оказался идеальным кандидатом. Во-первых, Л. был на десяток лет старше заговорщиков, во-вторых, дружелюбием не отличался. Ночью, когда контролер прикорнул на посту, Маслич и Дзюба накинулись на жертву. Но то ли Л. оказался посильнее, то ли поопытнее - ему удалось освободиться и отделаться синяками. На следующее утро, подыскав предлог, Л. перевелся в другую камеру. Троица затаилась в ожидании новой жертвы. Как-то вечером Дзюба предложил: "А что если нам человечинки попробовать? Людоедов обязательно на экспертизу в Москву отправят - покатаемся. А если повезет - под придурков закосим!" Идея понравилась. Маслич припомнил, что когда был маленьким, слышал несколько историй, когда закрывали кафе и рестораны из-за того, что там, якобы, обнаруживали пирожки с человечиной. Саше тогда хотелось попробовать, как это все на вкус... Голузов, по природе своей более инертный - он и выглядел недоразвитей всех - к предложению отнесся без эмоций. Но ему тоже хотелось в Москву. Маслич чертил по вечерам на куске картона: "Хочется съесть кого-нибудь". Эта записка потом попадет в дело. Но больше в камеру никого не подсаживали. И однажды, когда Дзюба отправился спать, его сокамерников осенила идея: убить и съесть самого инициатора - Дзюбу. Практически в тот же вечер Маслич выработал план, как всегда сопровождая свои мысли рисунками: на карточке появился маленький расчлененный человечек и бачок для питьевой воды, водруженный на огонь. "Жертвоприношение" было намечено на ближайшую ночь, но сорвалось - по коридору почти до утра осужденных водили в душ. Дверь же в камеру, в которой сидели эти трое, была сетчатая, чтобы легко наблюдать за происходящим внутри. Но следующий день выдался на редкость спокойным. Контролер отправился на пост, соседи в камерах угомонились, а Дзюба на удивление быстро заснул. Маслич и Голузов дождались до полуночи и приступили. Перед тем, как задушить, Дзюбу из каких-то соображений разбудили. Маслич накинул жертве тесемку на шею, а послушный Голузов ухватил за ноги. Дзюба даже не сопротивлялся. Потом приступили к разделке тела обломками от безопасной бритвы. Легкое Масличу показалось темным и малоаппетитным, и он выбросил "требуху" в унитаз, куда перед этим вылили кровь жертвы. Бачок для воды укрепили над унитазом, развели костер из одеяла и брюк Дзюбы. Как можно сварить мясо в камере с сетчатой дверью, чтобы контролер в трех метрах ничего не учуял? Следователи прокуратуры утверждают: именно сетчатая дверь и сыграла свою роль - дело происходило летом, на окнах только решетки без стекол, и дым из камеры выдувало сквозняком в окно. Осужденные из соседних камер потом рассказывали, что в "двойке" всю ночь пели песню "Белый лебедь на пруду" и смеялись. В 6.15 утра патруль начал обход. "Эй, гражданин начальник, сначала к нам подойдите, - закричал Маслич. - Мы Дзюбу съели! По-настоящему!". Уже находясь в следственном изоляторе в ожидании суда, Маслич задушил еще одного сокамерника, который проиграл ему в карты, а отдать не смог.

В деле Маслича зафиксировано, что, являясь сиротой, в 12 лет он попал в интернат для малолетних преступников, где в течение ряда лет подвергался чудовищным издевательствам со стороны других подростков с трудной судьбой - пыткам, избиениям, изнасилованиям. Описание этих издевательств Масличем в ходе судебного допроса вызвало у многих присяжных заседателей слезы. Именно тогда закладывалась экзистенциальная сущность будущего убийцы-людоеда, поклявшегося на крови всей своей жизнью жестоко отомстить уголовному миру. Поэтому не случайно, что всеми жертвами Маслича были осужденные ИК и заключенные СИЗО. Изученные мной заключения судебно-медицинских заключений показали, что мы имеем дело скорее не с реальным людоедством, а с его искусной симуляцией: органы и части человеческих тел были лишь надкусаны Масличем. В этом, на мой взгляд, и состоит квинтэссенция "русского куража" - некая бравада, дескать, смотрите и удивляйтесь, какой я омерзительный и страшный тип! Судебно-следственная практика показывает, что многие преступления корыстно-насильственной направленности и преступления против личности, совершенные в России, содержат элементы этого "куража": маниакального, абсурдного желания эпатировать общество, запомниться хотя бы в таком варианте.

Особый интерес для криминолога представляет открытое Ломброзо явление аналгезии - притупленной чувствительности преступников к боли. Это явление уже само по себе является абсолютно устойчивым симптомом многих форм психических расстройств, что также косвенно подтверждает наши данные о высоком проценте распространения психопатий среди осужденных. Работая помощником прокурора по надзору за соблюдением законов в исправительных учреждениях, мне не раз доводилось убеждаться в истинности данного вывода. И речь идет не столько о проглоченных гвоздях и пуговицах, пришитых к телу, сколько о безразличном, поистине экзистенциальном отношении к своему здоровью и жизни.

В этой связи вспоминается случай массового "харакири" или "секуку" по-русски осужденных в одном из учреждений строгого режима Алтайского края. Из режимных соображений возникла необходимость перевода на тюремный режим вора в законе Пачуашвили по кличке "Пачуня". Естественно, перспектива оказаться в тюрьме европейской части России, где уголовный мир крайне негативно относится к сибирякам, его не устраивала, и он забросил в помещение ШИЗО-ПКТ директивное письмо ("маляву") с приказом организовать осужденным в знак протеста против перевода вора в законе массовый суицидальный шантаж администрации ИК. Что и было сделано! Прибыв на место, я с ужасом увидел, как из камер в общий коридор алыми ручейками стекает кровь. Около 30 осужденных, находящихся в ШИЗО, с безразличными лицами обитателей китайских опиумных заведений сидели на полу камер с гвоздями в животах и вскрытыми венами на руках. Им была оказана срочная медицинская помощь с хирургическим вмешательством, причем без наркоза, во время которой осужденные не издали ни одного стона.

Вообще у русского человека весьма своеобразное отношение к тюрьме. Тюрьма в русском менталитете может быть чем угодно: "родным домом", "школой жизни", "обителью страдальцев" - только не средством исправления и наказания за совершенное преступление. Может быть, в этом виновата специфика отечественной пенитенциарной системы - осужденному некогда задуматься о содеянном, раскаяться. Человек вынужден с первых дней пребывания в колонии включаться в систему непривычных и очень сложных социальных отношений. В противном случае в национальной тюрьме не выжить и можно потерять всякое человеческое достоинство.

В этом убеждают многочисленные примеры из судебной и прокурорской практики. Экзистенциальная формула становления "настоящего мужчины" в России - "отслужил - отсидел" - по-прежнему жива в национальном менталитете. Правда, не совсем понятно, зачем, ради какой идеи "отсидел", но формула безотказно работает и все также завораживает сердца несовершеннолетних преступников воровской романтикой.

Так, достигшие совершеннолетия осужденные воспитательной колонии просят суд перевести их на взрослый общий режим, хотя есть возможность остаться в ВК до 21 года. При этом мотивация их более чем абсурдная, но вполне вписана в национальную концепцию поведения "настоящего мужчины". Осужденный объясняет это так: "Я не могу явиться в родной двор, в родной город, деревню из детской колонии. Это не престижно: все равно, что пришел из пионерлагеря". Ореол мученика и страдальца иногда достается дорогой ценой, попадая в исправительную колонию, воспитанник ВК часто становится жертвой насилия и глумления со стороны взрослых осужденных, пополняя ряды отверженных криминального мира - "петухов". Спустя 6-8 месяцев администрации воспитательных колоний получают слезливые письма от своих бывших подопечных с просьбой перевода их обратно в ВК, но обратной дороги нет.

На данное явление обращает внимание и известный криминолог А.И. Гуров, подчеркивая, что опасность здесь таится не столько в подражании несовершеннолетними, сколько в усвоении ими элементов уголовно-воровской субкультуры. В беседах с преступниками молодежного возраста выяснилось, что каждый из них знал символы татуировок, расшифровку аббревиатур, значение "звезд" и "перстней". Очевидно, не случайным является и то, что 70% несовершеннолетних преступников, имеющих татуировки, поддерживали связь с ранее судимыми.

Экзистенциальное отношение к тюрьме выражается и в особом колорите личности служащего российской пенитенциарной системы. Только в отечественной тюрьме могло возникнуть и успешно существовать длительное время поистине трансцендентное, совершенно запредельное для европейского понимания шоу под названием "9 кругов ада". "9 кругов ада", созданные отнюдь не гениальным воображением Данте, а изощренным умом алтайских служащих уголовно-исполнительной системы, как в зеркале, отражают особенности национальной тюрьмы и отношение российского общества к ней. Подобно Эжену Франсуа Видоку, бывшему уголовнику и шефу французской уголовной полиции Сюртэ, полагавшему в конце ХIХ века, что побороть преступление сможет только преступник, сотрудники барнаульского следственного изолятора считали, что бороться с заключенными также нужно методами заключенных.

Придуманная ими тактическая операция была удивительно проста, но весьма эффективна. Попадая в переполненную камеру СИЗО, подследственный начинал тернистый путь от "непрестижного" места возле параши к месту возле окна камеры. Поскольку текучесть "кадров" в следственном изоляторе высокая, подследственный имел шанс в течение двух-трех недель проделать этот непростой путь по тюремной иерархической лестнице. Но служащие СИЗО виртуозно превращали движение заключенного в сизифов труд, без конца переводя его из одной камеры в другую, где он вновь и вновь был вынужден возобновлять свои попытки приблизиться к заветному окну. Работая в тандеме со следователем, оперативные работники тюрьмы добивались при этом неплохих результатов - после третьего-четвертого перевода, как правило, получали признание подследственного в совершенном им преступлении.

У русского человека весьма своеобразное отношение к смерти, в т.ч. и к своей. Оно совсем не похоже ни на мудрое и уважительное отношение к смерти китайских даосов, ни на стоицизм перуанских индейцев, воспетых доном Карлосом Кастанедой. Скорее, это - тупая покорность судьбе туземца-дикаря. Только в России могло возникнуть суицидальное представление под названием "русская рулетка". Бессмысленная игра со смертью русского человека совершенно не похожа на самопожертвование камикадзе. Если в последнем случае мы всегда имеем дело с идейным самоубийством, то в случае "русской рулетки", уважаемый читатель, все та же бравада, все та же борьба со скукой, все тот же русский кураж.

Хорошей иллюстрацией этого, на мой взгляд, может служить "бытовая картинка в современном вкусе", описанная выдающимся русским писателем и журналистом В.Г. Короленко в свое время нашумевшем очерке о смертной казни "Бытовое явление". Ему случилось 3-4 января 1909 г. ехать вечерним поездом из Ставрополя Кавказского. Ехали, как обыкновенно ездят в вагонах третьего класса, и разговоры шли обычные. На первой остановке в вагон вошел мужчина в опрятном костюме, который на Кавказе носит название "хохлацкого". Фигура тоже бытовая, обычная, и ее тотчас же, по обыкновению, приобщили к обычному вагонному разговору: кто? откуда? по какому делу? торговля? Оказалось, что едет он в Таврию и дела у него не торговые... А какие? "Да так...несчастие маленькое вышло..." Что ж, и это дело обычное. "Со всяким человеком случаются несчастия. Без этого невозможно. Дело житейское". "Болен кто-нибудь?" "Никто и не болен... Сына повесили". Всех поразил спокойный тон этого ответа. Известие было неожиданное и не совсем обычное. Кое-кто, может быть, сразу и не поверил. Но "спокойный" незнакомец вынул из кармана "документы" и прочитал их.

Смерть для русского человека часто является продолжением его доведенного до абсурда желания самоутвердиться в обществе. Проявляется это как в замысловатых способах суицида со все тем же сакральным желанием эпатировать публику, так и в не менее абсурдной страсти русских бандитов к возведению памятников и надгробий еще при жизни.

В этой связи мне вспоминается репортаж с похоронной процессии, подготовленный журналистами телепередачи "Человек и закон". В Москве хоронили преступного авторитета из так называемой "орехово - борисовской" бригады, застрелянного членами "солнцевской" преступной группировки. Помпезные похороны обошлись "общаку" в 100 тыс. долларов США. В ходе интервью одному молодому человеку, члену "ореховской" бригады возраста около 20 лет, задали вопрос: о чем он мечтает в жизни? Тот совершенно искренне заявил, что мечтает быть похороненным с такой же помпой, как и его босс. Вот какова глубина экзистенциального понимания сложнейшего философского вопроса жизни и смерти.

Проблема отношения русского человека к смерти, на мой взгляд, включает в себя и виктимологические аспекты, т.е. вопросы поведения жертвы в момент совершения преступления. Как известно, между убийцей и его жертвой в момент совершения преступления возникает жесткая психологическая связь, исследование которой с помощью экзистенциального анализа, возможно, позволило бы выделить в юридической психологии самостоятельный раздел знаний "Экзистенциальная виктимология". Он мог бы включать в себя данные о национальном психотипе не только преступника, но и его жертвы, поведенческих особенностях потерпевшего русской, еврейской и другой национальности, пороге его психологической выносливости и пороге фрустрации; степени виктимности жертвы в зависимости от национального менталитета. Рискну выдвинуть предположение, что есть нечто в русском характере, провоцирующее преступное посягательство на личность. О пристрастии к алкоголю как одной из причин бытовых убийств в России мы уже говорили. Это - очевидный провоцирующий фактор преступления. Речь сейчас пойдет о бравадном поведении русского человека - наиболее типичном виктимном признаке русской жертвы.

Как я уже отмечал выше, в поведении русского человека, особенно женщины, часто присутствует элемент театральности, игры на публику, который часто становится причиной аффектированных убийств. С гениальной точностью именно такое поведение Настасьи Филипповны описал Ф.М. Достоевский в романе "Идиот". Настасья Филипповна со свойственным ей размахом устраивает в своем доме феерическое шоу со сожжением ста тысяч рублей. "Ну, так слушай же, Ганя, - говорит она своему бывшему жениху, - я хочу на твою душу в последний раз посмотреть; ты меня сам целые три месяца мучил; теперь мой черед. Видишь ты эту пачку, в ней сто тысяч! Вот я ее сейчас брошу в камин, в огонь, вот при всех, все свидетели! Как только огонь обхватит ее всю - полезай в камин, но только без перчаток, с голыми руками, и рукава отверни, и тащи пачку из огня! Вытащишь - твоя, все сто тысяч твои! А я на душу твою полюбуюсь, как ты за моими деньгами в огонь полезешь". По ходу повествования психопатический концерт Настасьи Филипповны неоднократно повторяется, но достигает своего апогея в сцене с капитаном, которого она исхлестала по лицу плетеной тросточкой только за то, что он выразил негодование ее недостойным поведением в обществе незнакомых людей .

Финал нескончаемого эпатажа Настасьи Филипповны в романе Ф.М. Достоевского хорошо известен - она была убита из ревности купцом Рогожиным. Но как же часто повторяется эта история в России и спустя сто тридцать лет после описанных в романе событий. И как же часто образ Настасьи Филипповны, как в зеркале, находит свое отражение в психологическом портрете современной жертвы аналогичных преступлений.

В обоснование данного тезиса приведу выдержку из заключения судебно-психологической экспертизы, проведенной по личности потерпевшей Фоминой, убитой 2 января 1989 г. на почве ревности своим мужем (главным инженером крупного предприятия г. Барнаула): "Характер упрямый, волевой, быстро раздражающийся. Капризна, театральна. Поведение и в быту, и на работе носит характер "игры на публику". Высокомерна, завистлива, злопамятна, взбалмошна, истерична, привязанности непрочны, интересы неглубоки. Главная цель в жизни - обратить на себя внимание. Претензии на безусловное лидерство в семье". Согласитесь, классический набор виктимных качеств жертвы "чисто русского убийства". И таких примеров великое множество. Реактивное, психопатическое поведение русского потерпевшего часто провоцирует преступление против личности, заряжая убийцу агрессией по принципу бумеранга.

Кстати, я очень хорошо помню это крайне неприятное дело главного инженера Сергея Сергеевича Фомина. Это, как -- раз, было мое первое дежурство в качестве следователя прокуратуры по городу Барнаулу. Как сейчас помню, 2 января 1989 года я вышел на работу в свой первый день службы в Барнаульской спецпрокуратуре по надзору за соблюдением законов в ИТУ. Вообще - то, по заведенной в прокуратуре давней традиции, помощники Барнаульского прокурора за соблюдением законов в ИТУ не ходили на суточные дежурства по городу (подразумевалось, что мы находимся в перманентном дежурстве в курируемых нами исправительных учреждениях), но в этот день старший следователь Октябрьской прокуратуры города Барнаула, с сотрудниками которой мы делили свой двухэтажный деревянный "курятник" на улице Сизова, Валерий Дмитриевич Иванов (старейший и опытнейший следователь прокуратуры Алтайского края) попросил подменить его во время суточного дежурства, так как ему надо было срочно выехать из города по семейным обстоятельствам. "Серега, тебе и делать то на дежурстве ничего не придется -- народ после новогодних праздников "отмокает" и ему явно не до криминала!" - уговаривал меня Валерий Дмитриевич. Надо сказать, тут он совершенно не угадал -- за ночь я "поднял" 6 "жмуров", из них 2 криминальных и 4 самоубийцы. Это дежурство, дорогой читатель, я запомнил на всю жизнь.

Приехав на место убийства Фоминой, в дверях криминальной квартиры меня встретил следователь прокуратуры Индустриального районы Синчуков - крайне неприятный тип лет 40, который сразу же оценив, что перед ним еще "неоперившийся птенец", начал "грузить" меня по "полной": "Послушай, парень, преступление совершено на моей территории, я уже все осмотрел, там нет 103 (статья 103 УК РСФСР, предусматривающая ответственность за убийство), там -- "чистая" 108 (статья 108 ч. 2 УК РСФСР, предусматривающая ответственность за тяжкие телесные повреждения, повлекшие смерть потерпевшего). Так что спокойно возбуждай уголовное дело по ст. 108 и "балдей" дальше на своем дежурстве!" И с сознанием выполненного долга Синчуков гордо удалился с места происшествия. Его маневр был предельно прост и бесхитростен -- возбуждая уголовное дело по ч. 2 ст.108 УК РСФСР, Синчуков избавлялся от абсолютно ненужного ему уголовного дела, которое автоматически уходило в подследственность территориальных следственных органов МВД.

Войдя в эту злополучную квартиру, я увидел вдрызг пьяного мужчину лет 45, который сидел возле кухонного стола, трагически обхватив голову обеими руками. Прямо перед ним, лицом вниз, в луже темно -- бурой, уже засохшей крови лежал труп красивой молодой женщины. Быстренько осмотрев место происшествия, я приступил к допросу Фомина, хотя по закону должен был отложить данное следственное действие до его полного вытрезвления. Но у меня еще свежи были студенческие познания в области криминалистики, которая гласит, что нет более эффективного тактического приема, чем допрос "по горячим следам", когда преступник еще не готов оказывать следствию активное противодействие и довольно хорошо "колется".

А обстоятельства убийства были следующими. Сергей Сергеевич Фомин, главный инженер Барнаульского завода АТИ (завод асбестотехнических изделий) 2 года назад женился на Людмиле Фоминой, которая почти на 20 лет была моложе Сергея, весьма благородно удочерив двух ее детей от первого брака. Супружеская жизнь сразу же не заладилась, так как Людмила оказалась нимфоманкой, а у Фомина, возможно из - за долгих лет работы на этом крайне вредном предприятии, начались расстройства в половой сфере. Бесконечные укоры и упреки жены только усугубили эту проблему.

2 января 1989 года Фомин решил устроить своей супруге романтический ужин при свечах, купив цветы, шампанское и тортик, предварительно отправив дочерей к теще. Однако все с самого начала не заладилось. Людмила пришла около 20 часов с новогоднего "девичника", под "шафе" и явно в плохом настроении. С самого начала она набросилась с упреками на Сергея, не забыв напомнить ему, что он не только слабый в сексуальном отношении мужчина, но еще и плохой хозяин -- даже обои на кухне не сумел наклеить к празднику. Фомин тут же бросился в кладовку за обоями и сапожным ножом, поспешно принялся замерять и кроить их, намереваясь произвести хотя бы "косметический" ремонт. "Нет, вы только полюбуйтесь на этого идиота! - истерически завизжала Людмила. - Новый год, однако, а он вздумал делать ремонт! Нет, Фомин, уйду я от тебя, дурака -- к молодому, сильному мужчине!" Ну это уже совершенно переполнило чашу терпения Сергея: в аффекте он бросился на жену, дважды буквально прорубив ей грудную клетку острым, как бритва, сапожным ножом. "Что ты наделал, Сергей, дочки остались сиротами!" - тихо произнесла Люда и отдала Богу душу. Фомин схватил уже бездыханное тело жены, обнял ее, и, уливаясь горячими слезами, начал исступленно целовать лицо любимой женщины. Через некоторое время он позвонил в милицию, сообщив, что совершил убийство и до приезда следственно - оперативной группы принялся, как воду, глушить на кухне водяру без закуски. В этом состоянии мы его и застали на месте преступления.

Послушавшись Синчукова, я возбудил уголовное дело по ч. 2 ст. 108 УК РСФСР (и где только этот недоумок усмотрел признаки данной статьи?!). Реакция на мое процессуальное действие последовала незамедлительно.

На следующий день ко мне в прокуратуру позвонил Саша Поротников -- начальник следственного отделения Индустриального РОВД, а в университетском прошлом бессменный и довольно успешный командир отряда "Ермак" - главного конкурента "Русичей" на то время - и очень требовательно, с металлом в голосе произнес по телефону: "Сергей, ты почему возбудил дело по ч. 2 ст. 108 УК? Это же -- не твоя, а наша подследственность! Будь любезен тогда приехать к нам в отдел и выставить регистрационную карточку на совершенное преступление!" Я тут же побежал к Валерию Дмитриевичу Иванову и рассказал ему о сложившейся ситуации. Он нахмурился и мрачно изрек: "Серега, это - конкретная "подстава"! Синчуков подставил тебя, да и меня вместе с тобой! Не думал я, что он - такая гнида! Никакой карточки тебе выставлять нельзя -- нас обоих тогда "потащят" в краевую прокуратуру!"

Следуя совету матерого "следака", я стал избегать Поротникова, упорно не отвечая на его звонки, но Саша оказался тоже "не лыком шитый" - так и не дождавшись от меня положительного ответа, он пожаловался на мои процессуальные действия в Следственное управление прокуратуры Алтайского края. Поскольку я являлся еще совсем "юным" сотрудником прокуратуры, на "ковер" к прокурору края Ивану Павловичу Гущину "потянули" Валерия Дмитриевича Иванова. Он вернулся оттуда мрачнее тучи; однако, ничего мне не сказал, ни слова упрека, а только угрюмо прошел мимо меня в свой изрядно прокуренный кабинет, где ожесточенно, с каким - то садомазохистским остервенением запыхтел своей неизменной, как у Шерлока Холмса, трубкой, заполняя густыми клубами табачного дыма все окружающее его пространство на первом этаже прокуратуры.

Настроение мое упало ниже "ватерлинии" - получалось, что я уже в свой первый день работы умудрился довольно серьезно "подставить" старшего товарища! Мое удрученное состояние не осталось незамеченным для нашего единственного следователя спецпрокуратуры Сергея Аркадьевича Карасева -- брутального мужчины 40 лет, очень крупного и весьма представительного, к тому же бывшего десантника, сосланного к нам с понижением из прокуратуры Алтайского края за ДТП, совершенное в пьяном виде. Желая хоть чем-то утешить меня, он поведал мне почти анекдотическую историю из жизни моего главного на тот момент обидчика - следователя Синчукова.

"Знаешь, Серьга, почему Синчукова "за глаза" все зовут "очколомателем"? - интригующе начал свой рассказ Карасев.- А дело было так. Однажды в феврале 1983 года я был вызван в Индустриальный суд на допрос в качестве свидетеля по своему же уголовному делу. Я на тот период работал старшим следователем по особо важным делам Следственной части прокуратуры края. Зайдя в здание суда, я увидел жуткую и одновременно комичную картину: два здоровенных медбрата, сквозь строй посетителей, на носилках несут несчастного следователя Синчукова, который лежал на животе, накрытый белой простыней и стонал, а сквозь простынь проступала его окровавленная задница. "Что случилось?" - спросил я у медбрата, находясь в полном недоумении. А произошло следующее: вызванный на допрос в суд Синчуков опрометчиво решил перед процессом сходить в туалет, где по недомыслию взгромоздился вместе с ногами на унитаз; старенький "срандель", как водится, не выдержал его кабаньего веса и развалился на части, сильно поранив ему при этом задницу. Говорят, в больнице Синчукову даже зашивали порванное "очко"! Так что, Сержик, Бог -- не Тимошка, видит немножко!"

Эта "удивительная" история, действительно, несколько утешила меня, и вскоре я совершенно забыл об этом неприятном инциденте на моем первом дежурстве по городу Барнаулу.

За три года службы в прокуратуре я больше 30 раз ходил дежурным следователем по городу, и даже брал с собой на некоторые дежурства своего двоюродного брата Женю, с которым мы всегда были роднее самых родных братьев и которому, к тому времени, уже исполнилось 19 лет -- так что он вполне созрел для настоящей полицейской работы. Именно эти наши ночные "вояжи" и определили Женю в выборе его будущей профессии -- до настоящего времени Евгений Валерьевич Гулимов, уже подполковник милиции, успешно работает экспертом - криминалистом в Железнодорожном РОВД города Барнаула.

Наши ночные экспедиции активно поощряла бабушка, которая провожала нас на дежурства, как, наверное, женщины провожали своих мужчин на войну, снаряжая всем необходимым провиантом и говоря ласковые напутственные слова. Из всех наших ночных дежурств одно, почему - то, особенно глубоко врезалось в мою память. Это было в апреле 1989 года. Мы с Женей, который неофициально при мне исполнял функцию внештатного помощника следователя, прибыли в дежурную часть ГУВД Алтайского края и, не успели зайти в комнату отдыхающей смены, как нас уже вызвали на осмотр места происшествия. В Центральном районе города Барнаула в девятиэтажке по улице Крупской на батарее парового отопления повесилась 70 -- летняя бабушка.

Обстоятельства этого происшествия даже тогда показались мне более чем странными. Бабушка проживала в отдельной комнате в трехкомнатной квартире своего сына, у которого была жена и двое детей. В этой "дружной" семье, как обычно, шла ожесточенная война между свекровью и ее невесткой, где сын полностью встал на позицию своей супруги, также ополчившись против матери. Не выдержав издевательств со стороны бойкой невестки и иезуитского предательства сына, однажды вечером бабушка ловко закрепила на трубе парового отопления бельевую веревку и каким - то непостижимым образом умудрилась повеситься в крайне "неудобном" сидячем положении, в котором она просидела, судя по трупным явлениям, больше недели. Примечательно, что домочадцев совершенно не обеспокоил факт длительного отсутствия пожилой женщины в местах общего пользования, и они хватились ее только тогда, когда из - за плотной двери бабушкиной комнаты, наконец, потянуло запахом разложения. Только после этого "любящий" сын догадался вызвать следственно - оперативную группу.

Мы прибыли на место происшествия в эту квартиру на девятом этаже панельного дома около 22 часов. Дверь бабушкиной комнаты оказалась запертой изнутри -- очевидно, бабулька, преследуемая всякими разными фобиями, постоянно закрывалась от своих "дорогих" домочадцев на ключ. Участковый, вооружившись топором, проворно взломал дверь: и тут нас окатила такая удушливая, тошнотворная волна зловония, просто сбивающая с ног -- отвратительного запаха гниения человеческого тела, к которому невозможно привыкнуть, - что все домочадцы, участковый и Жека ринулись вон из квартиры на лестничную площадку. Однако запах и там основательно их достал, поэтому вскоре они уже дружно бежали галопом по лестничному маршу на улицу (лифт, почему - то, по закону подлости не работал), где на тот момент уже собралась приличная толпа жильцов с 8 и 9 этажей, также учуявших в своих квартирах это неповторимое "амбре". Возле бабушки остались только я и пожилой судмедэксперт Алтайского краевого бюро СМЭ Николай Васильевич Фролов -- самый опытный и самый юморной судебный медик в Барнауле; да, пожалуй, и во всем Алтайском крае.

Глядя на мое позеленевшее лицо (меня вот-вот должно было стошнить), Фролов бросился открывать окно в бабушкиной комнате. Судорожно, как рыба, полной грудью вдохнув свежего воздуха, я приступил к осмотру тела.

Зрелище было явно не для слабонервных. Несчастная бабулька походила на изрядно сморщенный гриб -- сморчок, из - под которого обильно растекалась зловонная лужа темно - бурого цвета наподобие той, которая образуется иногда при нарушении условий сушки белых грибов. "Человек вышел из Океана, туда, очевидно, и уходит после смерти!" - философски, очень глубокомысленно заключил я про себя, вспомнив академическую лекцию нашего чудесного преподавателя по судебной медицине в АГУ Александра Ильича Зорькина. Зорькин рассказывал нам как - то, что во время вьетнамской войны американским солдатам из-за нехватки плазмы вливали в вены простую морскую воду, и они, что удивительно, при этом выживали. Дело в том, что кровь по своему химическому составу полностью идентична морской воде, что лишний раз доказывает наше океаническое происхождение.

Руки висельника походили на перчатки печально известного убийцы -маньяка Фреди Крюгера, потому что невероятно раздулись под действием трупных газов до размера хоккейной краги, а толстые, как сосиски, пальцы украшали 8-сантиметровые, хищно загнутые когти. Ужас! Альфред Хичкок со своими наивными "страшилками" здесь просто отдыхает!

Понятно, что в таких экстремальных условиях я очень быстро закончил осмотр. Теперь предстояло "кантовать" несчастное тело с девятого этажа на улицу, где уже стояла городская "труповозка". Родственники бабушки и Женя по понятным причинам сразу же отказались принять участие в этом "сакральном" мероприятии. В итоге труп потащили втроем -- я, участковый и Николай Васильевич Фролов. Бабушка попалась весьма "упитанная", а тащить предстояло аж 9 долгих этажей. Мы положили ее на верблюжье одеяло, "любезно" предоставленное (ему явно было жаль этого одеяла для "любимой" мамочки) сыном покойной, и понесли; причем участковый и судмедэксперт Фролов были вверху, а я держал концы одеяла снизу. Где-то между 6 и 7 этажами из бабушки неожиданно хлынул зловонный ручей и прямо на мою новую курточку, которую мне совсем недавно соорудила ко дню рождения моя талантливая во всех отношениях мама. Благо, что предусмотрительной мамой куртка сверху была покрыта непромокаемой плащевой тканью, но все равно -- радости, как вы понимаете, очень мало от подобного "освящения" предмета. Когда мы, наконец, спустились со всей этой траурной процессией вниз, стоящая на улице толпа вдруг, как от прокаженного, судорожно метнулась от меня в сторону -- такое жуткое "амбре" источала моя дивная курточка.

Всю обратную дорогу, пока я ехал на милицейском "УАЗе", заполняя салон автомобиля тошнотворным запахом, я мечтал только об одном -- побыстрей добраться до сортира ГУВД края и замыть свою несчастную куртку. Однако, и это мне сделать толком не дали. Не успел я зайти в туалет и подойти к крану холодной воды, как ко мне со всех ног уже бежал Женя -- нашу следственно - оперативную группу срочно вызывали на очередное происшествие -- групповое изнасилование. "Носятся со своими п....ми, мокрощелки несчастные!" - сердито ворчал каждый раз Валерий Дмитриевич Иванов, с большой неохотой приступая к расследованию очередного уголовного дела об изнасиловании, которое традиционно страшно не любят и никогда не любили все без исключения следователи прокуратуры. Грубо и смачно выругавшись в адрес всех "мохнатых чемоданов" вместе взятых, я обреченно побрел вслед за Женькой в сторону парадного подъезда ГУВД Алтайского края, где нас нетерпеливо дожидался дежурный "уазик".

Это изнасилование, совершенное в нагорной части Центрального района Барнаула, было совершенно нетипичным и порождало больше вопросов, чем ответов. Прибыв в Центральный РОВД я начал с допроса потерпевших. Их было трое, этих девочек от 16 до 19 лет. Самой словоохотливой из них оказалась 16-летняя, очень смазливая девушка Ира. Она охотно поведала мне печальную историю "группен секса" и выразила пожелание, чтобы я, такой молодой и симпатичный следователь, вел их дело до конца. Две другие девицы неожиданно замкнулись в себе; молчали, как партизаны, отрицая даже сам факт полового акта. Убей меня Бог, но я никак не мог усмотреть признаки насильственных действий сексуального характера по отношению к потерпевшим -- они пошли в дом трех только что освободившихся зеков совершенно добровольно, несколько раз выходили на улицу до магазина за спиртным и имели возможность позвать на помощь, но этого упорно, почему-то, не делали. "Я что-то ничего не вижу и ровным счетом ничего не понимаю в этом абсолютном "глухаре", Боря!" - обратился я к старшему оперуполномоченному уголовного розыска Центрального района Борису Комарову, с которым рос вместе в доме на Комсомольском проспекте. "Если бы ты, Серега, видел подозреваемого Свиридова, ты бы сразу все понял. Такому и бить не надо - сам дашь, куда угодно!" Как оказалось, Свиридов -- это двухметровая горилла, очень похожая на боксера - "супертяжа" Николая Валуева, причем, неоднократно судимая за разбой. Именно он, по предварительным данным, изнасиловал несовершеннолетнюю Ирину.

Делать было нечего -- я направил всех трех девиц на судмедэкспертизу. Причем ГУВД края не нашло ничего лучшего, как направить за потерпевшими девушками небольшой военный грузовичок "ЗИЛ", на высокий борт которого я с большим трудом помог им забраться. "Другого транспорта у этих олухов не нашлось, что ли?" - сердито подумал я и вдруг с ужасом обнаружил, что у всех трех девиц нет трусов. Вспомнил -- это же я сам заставил их снять в РОВД все нижнее белье, которое направил на биологическую экспертизу.

Через некоторое время ко мне в Центральный РОВД позвонил "вечно дежурный" по городу судмедэксперт Фролов, который задал мне всего один вопрос "в лоб": "Сергей, ты в своем постановлении поставил вопрос о половом акте в извращенном виде? Так мне надо, все-таки, брать мазок из ануса или не надо?" "Да нет, Николай Васильевич, не надо -- я поставил этот вопрос больше для "проформы", из обстоятельств дела это никак не вытекает, - отвечал я. - Мне нужно от тебя только одно -- являлась ли девственницей несовершеннолетняя Ирина и имел ли место у нее половой акт со Свиридовым?" "Ну, здесь ты можешь совершенно не волноваться, - со смехом отвечал мне Фролов. - Эта Ира -- "просто дыра", просто "волшебница" - такой разработанный аппарат, дай Бог каждому. А спермы у нее во влагалище я не обнаружил -- по - видимому, имел место незавершенный половой акт. Сам понимаешь, бывший "зека", возможен "сбой" от длительного полового воздержания!"

Вскоре я вместе с братом Женей и экспертом - криминалистом Алексеем Янченковым (через 8 лет мы будет работать с ним на одной кафедре уголовного процесса и криминалистики в Барнаульском юридическом институте МВД РФ) на дежурном "УАЗе" отправился на осмотр места происшествия.

Эти злополучные события, так похожие и одновременно не похожие на "классическое" групповое изнасилование, произошли в частном секторе возле кинотеатра "Алтай" в нагорной части Центрального района города Барнаула, где с давних времен обосновались оседлые цыгане и бывшие уголовники. Длительная эволюция и естественный отбор привели к тому, что в этом самом криминальном районе города издавна жило, последовательно сменяя друг друга, не одно поколение "славных" алтайских "зека".

Основываясь на показаниях потерпевшей Ирины, я сразу же нашел "заветное" место в заброшенной стайке, где Свиридов сзади овладел девушкой. На влажном песке четко отпечатались две миниатюрные дамские туфельки и огромные медвежьи следы Свиридова 48 размера. "Алексей, надо бы снять гипсовые отпечатки с этих следов; это -- просто чудесная "привязка" к показаниям потерпевшей и прекрасное дополнение к протоколу осмотра места происшествия!" - обратился я к эксперту -- криминалисту Янченкову. "А у меня нет гипса с собой, уважаемый!" - бодро отрапортовал тот. "Ну, тогда силиконовую пасту "К" давай!" - не отставал я от него. "А этого у меня тем более уже давно нет в отделе!" - почти радостно воскликнул Янченков. "Ну ты -- просто "ай маладца", Леша! - с неприкрытым сарказмом язвительно произнес я, удивившись такому странному, совершенно непонятному мне пренебрежительному отношению к своим профессиональным обязанностям. - Мощно подготовился к осмотру, паря, нечего сказать!"

В течение всего времени, пока я проводил осмотр места происшествия, хозяин этого "нехорошего" бревенчатого дома, уже давно превратившегося в притон для бывших алтайских "зека", пожилой мужчина лет 60, внимательно смотрел на меня своими хитрыми, прищуренными глазами, а потом, услышав мою прозвучавшую в ходе осмотра фамилию, неожиданно спросил: "А скажите, гражданин следователь, Эдуард Воронин вам не батюшкой приходится случайно, уж больно вы на него похожи?" "Так точно, это -- мой отец!" - удивленно ответил я. Оказалось, что мой отец в 1969 году расследовал уголовное дело в отношении этого деда, гражданина Черепанова, причинившего тяжкие телесные повреждения другому гражданину Игнатову, повлекшие его смерть. "Ваш батюшка -- такой замечательный, такой хороший человек! - с волнением в голосе громко восклицал Черепанов. - Знаете, как он помог мне тогда? Ведь мне реально "корячился" "вышак", если бы не ваш отец!" А дело было так.

Однажды Черепанов, тогда еще совсем молодой человек, пришел к своему двоюродному деду -- пасечнику Игнатову попить медовухи с водочкой. Дед этот обладал страшной, почти медвежьей, физической силой, а в пьяном виде становился совершенно неуправляемым, абсолютно теряя рассудок. В разгар веселья они, как водится, поругались, дед накинулся на внучка и начал его душить. Чувствуя, что еще немного, и он отдаст Богу душу, Черепанов с трудом дотянулся до колуна, стоящего возле печи, и нанес им по касательной удар в висок деда, почти сразу же убив его. Шансов ему, рецидивисту, уже ранее судимому за убийство, избежать высшей меры в таких обстоятельствах было практически невозможно. Мой прозорливый папа сразу же "просек" эту непростую ситуацию; смог убедить Черепанова, все-таки, дать правдивые показания (он совершенно замкнулся в себе в ходе следствия, смирившись с неизбежностью) и с помощью многочисленных экспертиз доказал убийство, совершенное в состоянии необходимой обороны, чем фактически спас Черепанова от неминуемой смертной казни. Вот такая удивительная история, столь неожиданно обнаружившая историческую связь поколений отцов и детей на Алтае, произошла в это ночное дежурство по городу в апреле 1989 года!

Однако, предавшись "сладостным" воспоминаниям о "золотых денечках" моей славной прокурорской юности, мы, как всегда, слишком отвлеклись от нашего основного эзотерического исследования - этой "сверхзагадочной" души русского преступника.

Мои наблюдения в отечественной тюрьме показали, что в нашей, совершенно непредсказуемой русской жизни довольно часто случаются метаморфозы, когда жертва жизненных обстоятельств вдруг неожиданно становится преступником.

В качестве примера трансцендентного превращения добропорядочного гражданина и прилежного семьянина в закоренелого рецидивиста может послужить уголовное дело в отношении Владимирова, обвиняемого в совершении преступления, предусмотренного п. "в" ст.102 УК РСФСР.

Николай Владимиров уроженец Алтайского края, 37 лет, женат, отец двоих детей, имел три непогашенные судимости. Первую судимость получил в возрасте 30 лет. Работая водителем-дальнобойщиком, в апреле 1985 г. направлялся с грузом в г. Томск. По дороге решил отдохнуть и отогнал автомобиль на край обочины. Лег спать, забыв при этом включить на своем КАМАЗе габаритные огни. В середине ночи услышал удар по прицепу, которому не придал значения, а на утро обнаружил под прицепом своего автомобиля перевернутый мотоцикл "Урал" с коляской и трупы двух мужчин. За совершенное преступление суд назначил Владимирову наказание в виде 5 лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима. Начальник отряда отмечал в журнале индивидуальных бесед с осужденными, что Владимиров очень переживал случившееся, скучал по семье и долгое время не мог адаптироваться в местах лишения свободы. Кроме того, он очень чутко реагировал на оскорбления со стороны администрации и осужденных из категории так называемых "блатных". Возникали и конфликты с последними, в результате одного из них Владимиров, обладающий большой физической силой, ломом проломил голову осужденному Григорьеву, пытавшемуся его изнасиловать. Уже в колонии был вторично осужден за это преступление по ч.2 ст.108 УК РСФСР (тяжкие телесные повреждения, повлекшие смерть) и переведен в колонию строгого режима. "Воровская" почта сработала, и "блатные", к касте которых принадлежал потерпевший Григорьев, устроили Владимирову сильное психологическое давление. Однако последний никому не жаловался, страдания переносил стоически, при этом потеряв надежду когда-нибудь выйти на свободу. Конфликт при попустительстве администрации ИУ был неизбежен, и в результате драки в промышленной зоне учреждения Владимиров острозаточенным предметом нанес смертельные ранения "приблатненному" Бочкареву - представителю "рубцовской" преступной группировки. За это преступление Владимиров был осужден уже по ст.103 УК РСФСР (умышленное убийство), признан особо опасным рецидивистом и направлен в колонию особого режима. Опасаясь мести со стороны лидеров отрицательных группировок, администрация колонии поместила Владимирова в одиночную камеру штрафного изолятора (ШИЗО), оградив его тем самым от осужденных. Здесь у Владимирова, который вел себя крайне агрессивно, вызывающе, постоянно требуя свидания с женой, возник конфликт с прапорщиком Наумовым - контролером войскового наряда, неоднократно оскорбляющим осужденных нецензурной бранью. Во время раздачи пищи Владимиров в ответ на очередное оскорбление Наумова через окно раздачи втащил контролера в камеру и задушил его. Следователь прокуратуры предъявил осужденному Владимирову обвинение по п. "в" ст.102 УК РСФСР, т.е. в совершении умышленного убийства в связи с выполнением потерпевшим своего служебного долга.

Извечная тема конфликта типа "охранник - заключенный", имеющего такую же трагическую развязку, как и в деле Владимирова, очень хорошо раскрыта в рассказе Виктора Гюго "Клод Ге". Описывая историю взаимоотношений заключенного Клода Ге и смотрителя мастерских в парижском исправительном доме, трагической развязкой которых явилось убийство последнего и казнь заключенного, Гюго эмоционально обращается к власть придержащим: "Посетите каторгу. Соберите вокруг себя всех каторжников. Осмотрите одного за другим этих отвергнутых человеческим законом. Измерьте все эти профили, ощупайте эти черепа. Каждый из этих падших людей имеет своим прототипом какое-нибудь животное; создается впечатление, что каждый стоит на грани между тем или иным видом животного и человеком. Вот рысь, вот кошка, вот гиена, вот ястреб. Выходит, таким образом, что главная вина за все эти неразвитые головы падает, прежде всего, конечно, на природу, а затем - на воспитание. Природа плохо вылепила, воспитание плохо отшлифовало".

Очевидно, что без тщательного анализа жизненной ситуации, в которой находился преступник и его жертва, без учета психологических и национальных особенностей характеров обоих участников конфликта невозможно понять механизм преступления, его внутреннюю, глубинную суть. Этому и призван, на мой взгляд, служить экзистенциализм как метод научного исследования.

Следуя логике нашего эзотерического повествования, я не могу обойти стороной вопрос об отношении русского человека к собственности - к своей и чужой. Здесь не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что у русского человека в отношении к вещам часто проявляется парадоксальное сочетание крайнего вещизма и по - туземному неадекватной оценки потребительской стоимости вещей.

Кражи в России - национальное преступление, что в свое время выдающийся русский историк Н.М. Карамзин облек в предельно лаконичную формулу: "А что Россия? Крадут-с!" Причем в своем желании обладать той или иной вещью или удовлетворить свою насущную потребность русский человек не остановится ни перед чем. Вспомним хотя бы хрестоматийный образ бандита из песни "Мурка", ставшей почти народной классикой и весьма поэтично воспевающей романтику криминальной жизни. "Раз пошли на дело - выпить захотелось!" Мотивация преступления понятна абсолютно всем русским людям и предельно проста. Подобно тому, как дикари-туземцы в желании обладать зеркальцами и стеклянными бусами не останавливались ни перед чем, в т.ч. перед убийством "белого божества" - испанских конкистадоров, русский человек из-за глупости и сиюминутного желания поразвлечься идет на преступления корыстной и корыстно-насильственной направленности.

Данную ситуацию очень хорошо описал в своем рассказе "Злоумышленник" великий русский писатель А.П. Чехов. Сюжетная канва рассказа посвящена суду деревенского мужика за то, что он отвинчивал гайки, которыми прикрепляются рельса к шпалам. Диалог написан в добрых традициях театра абсурда.

"...Судебный следователь спрашивает Дениса Григорьева:

-- Для чего же тебе понадобилась эта гайка?

-- Гайка-то? Мы из гаек грузила делаем...

-- Но для грузила ты мог взять свинец, пулю... гвоздик какой-нибудь...

-- Свинец на дороге не найдешь, купить надо, а гвоздик не годится. Лучше гайки и не найтить... И тяжелая, и дыра есть.

-- Дураком каким прикидывается! Разве ты не понимаешь, глупая голова, к чему ведет это отвинчивание? Не догляди сторож, так ведь поезд мог бы сойти с рельсов, людей бы убило! Ты людей убил бы!

-- Избави господи, ваше благородие! Зачем убивать? Нешто мы некрещеные или злодеи какие? Слава те господи, господин хороший, век свой прожили и не токмо что убивать, но и мыслей таких в голове не было...

-- А отчего, по-твоему, происходят крушения поездов? Отвинти две-три гайки, вот тебе и крушение!

-- Это мы понимаем... Мы ведь не все отвинчиваем.., оставляем... Не без ума делаем.., понимаем".

Абсурдности судебной ситуации А.П. Чехов мастерски добился описанием именно этого, абсолютно туземного, отношения Григорьева к совершенному преступлению, который воспринимает свой поступок как угодно, но только не как кражу, тем более за которое возможно уголовное наказание.

Парадоксальное отношение русского человека к собственности давно является темой исследования русских писателей (М.Е.Салтыков - Щедрин "Господа Головлевы", Н.В. Гоголь "Мертвые души", В.М. Шукшин "Мой зять украл машину дров", "Калина красная", В. Астафьев "Царь-рыба" и т.д.). Ясно одно, что такое отношение, очевидно, имеет экзистенциальную природу, обусловленную традиционно низким уровнем жизни русского народа. Отсюда неадекватная оценка материальных ценностей, несоразмерность средств, выбранных преступником для достижения цели.

Еще один экзистенциальный штрих в национальном психотипе преступника - отношение русского человека к власти и правоохранительным органам. Садомазохизм русского человека весьма своеобразно проявляется и здесь. В российской ментальности присутствует стойкое неприятие официальной власти, а противодействие ей (причем в любых, иногда совершенно абсурдных формах) часто оценивается обществом как проявление мужской доблести.

К такому выводу подводят многочисленные наблюдения за поведением задержанных в дежурных частях ОВД России. Бравадное, откровенно вызывающее поведение задержанных лиц по отношению к сотрудникам милиции, как правило, заканчивается одним и тем же - применением к "буйному" богатого арсенала спецсредств, в т.ч. милицейского "ноу-хау" под трогательным названием "поза кубика - рубика". Понятно, что в этом факте ничего замечательного для нашего исследования нет, но любопытно другое, возвращаясь в камеру, "жертва полицейского произвола" с гордостью рассказывает сокамерникам об изуверствах сотрудников милиции по отношению к нему, моментально окружая себя ореолом народного мученика. Это и есть, на мой взгляд, экзистенциализм в действии, обусловленный историческими условиями развития российского государства, выработавшими у русского человека абсолютно нигилистическое отношение к государственной власти и ее представителям. Правовой нигилизм гораздо в большей степени присущ русской ментальности, чем законопослушность, что определенно отличает нас от немцев и японцев, а также накладывает отпечаток на природу преступности в России как явления вообще.

Однако парадоксальность русской натуры часто проявляется и в отношениях с властями. Как результат, иногда образуются совершенно удивительные симбиозы преступников и сотрудников правоохранительных органов.

Пример такого замечательного симбиоза, полагаю, хорошо описал В. Гиляровский в книге "Москва и москвичи". Описывая криминальный быт обитателей Хитровки (одного из самых злачных районов Москвы в начале 20 века), Гиляровский отмечал, что "...всем Хитровым рынком заправляли двое городовых - Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно боялась "шпана", а "деловые ребята" были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым делом шли к ним на поклон. Тот и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы... И "благоденствовали" хитрованцы под такой властью. Рудников был тип единственный в своем роде. Он считался даже у беглых каторжников справедливым, и поэтому только не был убит, хотя бит и ранен при арестах бывал не раз. Но не со злобы его ранили, а только спасая свою шкуру. Всякий свое дело делал: один ловил и держал, а другой скрывался и бежал. Такова каторжная логика" .

Примеров подобного симбиоза преступников и сотрудников правоохранительных органов можно найти и в современной правовой действительности. Это и часто возникающая дружба между оперативными работниками уголовного розыска и их конфидентами, и сращивание сотрудников отделов ОВД по борьбе с незаконным оборотом наркотиков с наркомафией.

Понятно, что явление коррупции сотрудников правоохранительных органов имеет место практически в любой стране мира, но в российской интерпретации оно приобретает иногда совершенно причудливые формы, которые я также склонен рассматривать как одно из проявлений самобытного отношения русского человека к государственной власти и ее представителям.

Такие вот "странные" выводы о "загадочной русской душе" и "психотипе русского преступника", основанные на своих личных наблюдениях за осужденными и их охранниками в отечественной пенитенциарной системе, я сделал за три года работы в должности помощника Барнаульского прокурора по надзору за соблюдением законов в ИТУ.

Однако пришел август 1991 года, а вместе с ним - знаменитый "путч" ГКПЧ. Всю страну вдруг залихорадило, "заколбасило", как -- будто некий злой шутник с размаху швырнул ее в глубокий омут, с садистским любопытством наблюдая за тем -- "выплывет она, все-таки, или не выплывет"?

Тюрьма надоела мне за эти три года, хуже пареной репы, и я решил вновь сменить "место дислокации" - перейти из прокуратуры на службу в МВД России.

Так, очень буднично и тривиально, в августе 1991 года начался мой 17-летний милицейский марафон под названием "Опупей"!

Оставить комментарий © Copyright Воронин Сергей Эдуардович (vorona64@inbox.ru) Размещен: 22/10/2021, изменен: 22/10/2021. 82k. Статистика. Эссе: Мемуары Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Эссе о русском национальном психотипе преступника

Воронин Сергей Эдуардович : другие произведения.

Русская тюрьма