Аннотация: Древний рассказ и, боюсь, содержит много фактических ляпов разной степени наивности. Но поскольку без наивных фактических ляпов я не могу писать и сейчас, то какая, нахрен, разница...
В первый раз я увидел Скворцова на суде. Дело в том, что спустя буквально несколько дней после моего прибытия в город трое молодых людей не нашли лучшего места для избиения четвертого, чем задний двор нашей церкви, и получилось так, что я стал единственным свидетелем этого прискорбного для всех четверых события. Собственно говоря, именно благодаря моему свидетельству событие и стало прискорбным для троих избивавших, хотя уверенно я смог опознать только двоих, в отношении же еще одного не был в состоянии сказать ничего определенного, но поскольку он уже и без меня был дважды судим, то в результате и получил четыре года строгого режима, то есть столько же, сколько опознанные заработали условно и на двоих. Помню, Скворцов неприятно поразил меня тогда странным контрастом между рослой, почти богатырской фигурой и замечательно мужественными чертами лица с одной стороны и неприглядной, если не сказать постыдной суетливостью и нервозностью с другой; сидел он сгорбившись, стоял еще хуже, и у него так бегали глаза и, как мне с моего свидетельского места показалось, тряслись руки, что поневоле тянуло взять его за ухо и перевести на скамью подсудимых с места государственного обвинителя, которое он так неблестяще занимал. У меня сложилось впечатление, что его почему-то ужасно смущало мое духовное звание, прежде чем произнести "свидетель Петров" он едва ли не каждый раз заглядывал в бумаги, и, казалось, удивлялся тому, что у священников есть фамилии точно так же, как некий юный отрок в давние времена удивлялся тому, что у женщин тоже есть ноги. После заседания, во многом напомнившего мне известное судилище из Нового завета Господа нашего Иисуса Христа, я поделился своими наблюдениями с несколькими собеседниками, но, видимо, не попал на нужного, и историю Скворцова узнал только некоторое время спустя. В тот день мы отпевали новопреставленную рабу Божью в панельной пятиэтажке по улице Чернышевского, и хотя певчая Полина Аркадьевна и раскрыла случайно по обычаю всех певчих свою сумочку, но народ попался не слишком-то догадливый, специалиста по похоронам по какой-то необъяснимой причине не оказалось в наличии, я уже вышел и стоял возле машины, а она все еще делала наверху необходимые намеки. На скамейке у подъезда, чинно сложив руки на коленях, сидела дама лет трех-четырех, и ее необычайно выразительное и живое лицо сразу привлекло мое внимание. Дама тоже не осталась ко мне равнодушной. Как видно, моя зеленая походная ряса вызвала у нее некие ассоциации с шинелью, потому что она спросила меня:
- Ты солдат?
- Нет, не солдат, - отрекся я.
- Генерррал? - произнесла она с неожиданно раскатистым "р", и Господь не уберег меня от искушения.
- Марррршал! - передразнил я ее. Конечно, негоже кому-либо, а лицу духовному в особенности присваивать себе чужие звания и вводить в заблуждение юных девиц, но все мы грешны, один Христос без греха.
- Что такое маррршал? - спросила она, но не меня, и я оглянулся. За мною стоял Скворцов, но я не сразу узнал его, потому что он улыбался. Он поздоровался, я ответил, тут вышла с победой Полина Аркадьевна, тоже поздоровалась со Скворцовым, и мы уехали. Очень скоро я уже знал гораздо больше, нежели могло бы меня заинтересовать. Скворцов был вдовец и воспитывал дочь Олю, жена его умерла при родах, в чем Полина Аркадьевна усматривала Божью кару, поскольку ребенок был зачат вне брака и возможно даже на рабочем месте, как с великой деликатностью намекнула мне певчая, памятуя о своем и моем высоком звании. Ольга Скворцова-старшая, впрочем тогда еще никакая не Скворцова, работала секретарем в прокуратуре, а сам Скворцов был мужчиной, перед которым могла устоять разве что только сама Полина Аркадьевна, а так больше никто. Я вспомнил "свидетеля Петрова" и позволил себе малость усомниться, но певчая уверила меня, что таким Скворцов стал только после смерти жены, и если бы не маленькая Оля, которая для него свет в окне, то он бы, пожалуй, и вовсе наложил на себя руки, хоть это и страшный грех перед Господом. В общем, никаких нестандартных ходов я в этой истории не нашел, да и интересовало все это меня постольку-поскольку, я только отметил для себя, что девочка уже довольно большая, и если Скворцов до сих пор не отошел, то, видимо, горе у него было и впрямь чрезвычайное.
Однако если Скворцов и искал утешения, то никак не через посредство нашей церкви, и очень долгое время я не слышал о нем почти ничего, только однажды краем уха уловил, что якобы он ушел из прокуратуры и нашел себе работу гораздо менее нервную и гораздо более выгодную, ибо наступили демократические времена, и юристы были в цене. Как, впрочем, и мы. То, что профессию я выбрал себе денежную, я знал с самого начала, но таких оборотов не предполагал. Я никогда не питал иллюзий относительно духовного служения, я всегда считал, что церковь есть структура, зарабатывающая на нуждах духовных, как, скажем, пищевая промышленность - структура, зарабатывающая на нуждах физических, и не забивал голову вопросами веры. Люди хотят, чтобы их поддержали в трудную минуту и разделили их радость в минуту счастливую, и абсолютное большинство из них предпочитает, чтобы это было сделано наиболее традиционным способом. Я никогда не видел в наших обрядах объективного смысла, но и духовное утешение есть понятие абсолютно субъективное, поэтому я справедливо полагал, что качественную колбасу может делать и вегетарианец, более-менее честно выполнял свою работу и не корчил из себя недосягаемую особу в отличие от многих и многих моих коллег. Работы же было много, каждый хотел снискать благословление церкви на всякое свое начинание, и вот однажды на освящении очередного первого камня в фундамент чего-то столь грандиозного, что достроить это уже не будет никакой человеческой возможности, я в толпе вновь увидел Скворцовых. Сначала я обратил внимание на нее, потому что она, безусловно, была самым интересным во всем этом мероприятии, потом уже рядом с ней заметил и самого Скворцова, но меня до сих пор не покидает ощущение, что по ее повзрослевшему, но все такому же удивительно живому и выразительному лицу я их-то и узнал, потому что сам Скворцов был совершенно не похож на прежнего себя, стоял, одетый с иголочки, высоко задрав голову и расправив плечи, и в глазах его была такая гордость, что он скорее походил не на отца, а на счастливого избранника. Они заметили мое внимание, Скворцов нагнулся к ее уху и произнес не более одной фразы, она удивленно засмеялась, а потом совершенно неожиданно помахала мне и приложила ладонь к виску, будто отдала честь. Не может быть, чтобы она вспомнила события пятнадцатилетней давности, я удивляюсь, как они и у меня-то смогли отложиться в памяти, но она явно намекала на нашу далекую уже встречу, и тут вдруг в мозгу у меня всплыли слова покойной уже Полины Аркадьевны про "свет в окне", и внезапно какое-то озарение посетило меня, я представил как Скворцов вновь и вновь пересказывает дочери все мельчайшие и совершенно незначительные для других, но бесконечно дорогие ему подробности ее жизни, я новыми глазами взглянул на его жениховский вид, и в эту единую секунду я понял о Скворцове все, как будто смотрел на его жизнь с огромной высоты, и она лежала подо мною, и Ольга была ее сердцем. На какой-то миг меня охватило ощущение всезнания и всемогущества, и я даже подумал, так ли уж права наша местная восьмидесятитрехлетняя вольтерьянка Лукерья Павловна Переход, постоянно в частных беседах проводящая мысль о том, что поп и Бог - не одно и то же.
В принципе, я сам собирался Ольгу и венчать, очень уж я любопытствовал, кому это удалось вырвать из рук Скворцова его сокровище, но навалились дела, что-то приостановилось строительство новой церкви, пришлось вмешиваться самому, и венчал ее наш самый молодой священник отец Георгий, после чего с недопустимым для его профессии презрением отозвался о женихе, неделю был задумчив и рассеян и явно чего-то недоговаривал на исповеди. А через семь месяцев после венчания Ольга Романович, в девичестве Скворцова, родила здоровую девочку и спустя полтора часа после страшной агонии скончалась.
Хуже всего было то, что обстоятельства смерти почти в точности повторяли обстоятельства смерти матери, включая добрачное зачатие и пол родившегося младенца. Мало того, мать и дочь умерли соответственно 14 и 16 апреля, вслед за этими существующими совпадениями досужие языки отыскали еще больше несуществующих, и пошло-поехало. И мне, и другим священникам неоднократно приходилось отвечать, что мы думаем по поводу всего этого дела. Что касается меня, то как я успел заметить, у Ольги-младшей были совершенно мальчишечьи бедра, и если, как теперь уверяли все в один голос, она и впрямь была точной копией матери, то, возможно, в этом и была причина традиционно тяжелых родов в их семье. Однако версия Божьего проклятия была куда популярнее, а так как альтернативных церквей было в городе предостаточно, мне приходилось быть осторожным в высказываниях, чтобы не потерять клиентуру. Я не потерял. Даже приобрел.
Месяца через два после смерти дочери ко мне пришел сам Скворцов.
В тот день сын одной из моих наиболее преданных и наиболее надоедливых духовных дочерей пригнал мне долгожданный почти новый серебристый БМВ, я как раз был занят его осмотром и, признаюсь, несколько даже разозлился, когда мне сообщили, что меня ожидает посетитель, ибо время было уже неурочное. Однако если бы я ограничивал свою профессиональную деятельность одним только урочным временем, серебристого БМВ у меня, скорей всего, до сих пор бы не было, поэтому я наскоро вымыл руки, переоделся и пошел в церковь. Было уже довольно сумрачно, а Скворцов сидел, низко опустив голову, и я опять узнал его не сразу, но все же узнал, хотя он не был похож ни на одного из тех Скворцовых, которые сохранились в моей памяти. Черты лица его заострились, щеки запали, резко обозначив скулы, а когда он мельком взглянул на меня, глаза его показались мне странными, подробнее рассмотреть их я не успел, но безусловно, раньше таких глаз у него не было. Я присел рядом с ним, собираясь сказать все, что обычно говорю в таких случаях, но он слушал меня недолго, остановил резким взмахом руки и произнес как-то отрывисто и по-деловому:
-Это уже неважно. Помочь тут уже ничем невозможно. У меня осталась Ольга, я должен позаботиться о ней.
То ли они с зятем и впрямь назвали ребенка Ольгой, и в таком случае эти двое уж точно не беспокоились о нависшем над семьей проклятье, то ли он просто оговорился, но мысль он высказал, сняв с моего языка. Однако поддакнуть ему я не успел, поскольку он продолжил разговор в совершенно неожиданном направлении:
-Вы знаете, что я когда-то работал в прокуратуре? - спросил он, вновь на какое-то мгновение кинув на меня свой странный взгляд, затем кивнул сам себе и произнес ту же фразу без вопросительной интонации. - Вы знаете, что я когда-то работал в прокуратуре. Вы знаете, чем занимается прокуратура?
-Следит за соблюдением законности, - не понимая, к чему он клонит, ответил я. За свою многолетнюю практику мне достаточно часто приходилось видеть людей, что называется, не в себе, но Скворцов вел себя спокойно, говорил связно, и хотя ход его речей был мне непонятен, смысл в них, безусловно, был.
- Именно, следит за соблюдением законности, - ответил он на мою фразу, -пишет протесты, предписания и тому подобное. Реагирует на нарушения. Мне нужна ваша помощь.
-Слушаю Вас, - сказал я осторожно.
И тогда он вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и подал мне. Я взял его, посмотрел на Скворцова, но он отвернул голову, будто не желая меня видеть. Я встал и направился к свету.
Этот документ остался у меня, и с тех пор я читал его столько раз, что он врезался в мою память намертво, и, к сожалению, приходит на ум гораздо чаще, чем мне бы того хотелось. Он напечатан на машинке, только сверху от руки написано и перечеркнуто слово "Протест" с вопросительным знаком, а ниже - "Законодательная инициатива?" Дальше текст. Привожу дословно.
"Первая книга Моисеева Бытие гласит, что к прародителям рода человеческого мужчине Адаму и женщине Еве, попробовавшим плоды с древа познания добра и зла и тем самым нарушившим прямое указание законодателя был применен ряд санкций, в том числе предусмотренная стихом 16 главы 3, которая гласит "Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою" Однако впоследствии, как гласит глава 20 Второй книги Моисеевой Исход, законодатель сам сообщил пророку Моисею в так называемых десяти заповедях список деяний, совершение которых является грехом, то есть тем самым законодатель пересмотрел вопрос, должен ли человек распознавать добро и зло, и постановил, что должен. Несмотря на это, устаревшая норма стиха 16 главы 3 Книги 1 продолжает действовать, и женщины по-прежнему рождают детей в болезни и муках, часто ведущих к трагическому исходу. Налицо противоречие в законодательстве, скорейшее устранение которого крайне необходимо, поскольку оно дискредитирует законодателя как лицо, обладающее полнотой мудрости и всезнания."
Скворцов написал антирелигиозный памфлет. Скворцов в своем горе обратился к Библии, наткнулся на одно из ее многочисленных противоречий и, изложив свои соображения для удобства письменно, пришел ко мне подискутировать. Я не могу сейчас сказать, действительно ли эти мысли промелькнули в тот момент на периферии моего сознания или мне просто так теперь кажется. Могу сказать одно - смысл происходящего я осознал не сразу, а после того, как я закончил чтение был еще какой-то промежуток времени, пусть ничтожный, но все равно - что-то же в этот момент я думать был должен. Не знаю. Я помню только, что когда я поднял глаза, Скворцов уже встал и шел ко мне. Он говорил на ходу, я слушал и мне казалось, что я стал центром некой просторной полусферы с нарисованными на внутренней поверхности стенами и потолком, и полусфера эта мягко и беззвучно отслоилась от мира и стала медленно вращаться вокруг меня, но пол ocтался неподвижным, потому что Скворцов все шел и шел ко мне и все говорил и говорил:
-Вы должны мне помочь... Понимаете, я не знаю, как обратиться, а Вы знаете... Это только черновик... Это нужно сделать как можно скорее, может быть, это займет много времени, понимаете, у меня Оленька, а ей еще рожать, обязательно передайте, что ей еще рожать...
- Кому передать? Кому?!! - закричал я, хотя уже понял, кому. Если бы я не понял, я бы не закричал.
- Ему, - он криво махнул головой куда-то на стенку, и тут он вышел на свет, и я увидел его глаза.
Я навещал его в больнице еще много раз. Ему день ото дня становилось все хуже и хуже, он говорил все с большим трудом и путался в воспоминаниях, внучку упорно называл Оленькой, а когда меня лишили духовного звания и я пришел к нему в светской одежде и без бороды, он меня уже не узнал. Да, я уже не был священником, хотя и не скажу, что по своей инициативе, просто мне было не до того, строительство новой церкви совсем остановилось, доходы старой тоже неуклонно снижались, мои речи отпугивали верующих, а когда меня пригласили освятить новую автомойку для большегрузных автомобилей, я отказал в выражениях, слишком сильных даже для лица недуховного звания, и тут лопнуло терпение даже у моих доброжелателей. Меня пригласили на беседу, и она закончилась так, как закончилась. Мы предельно разошлись во взглядах. И мне предельно не понравились их рожи. У меня самого еще совсем недавно была такая же, но знаете, как то быстро все сошло, словно снял вместе с бородой. Но не обо мне речь. Как я сказал, я был у Скворцова еще неоднократно, но его до самой смерти пичкали таблетками и уколами, разрушительно влиявшими на его психику, он постоянно находился в каком-то мутном состоянии, и таких глаз, как в тот вечер, я у него больше не видел. Знаю только, что когда его доставили в больницу, то он пробыл в общей палате не более десяти минут, а потом его изолировали, хотя он вел себя уже совершенно спокойно и не говорил почти не слова. Просто там, в палате, какой-то слонявшийся без дела больной заглянул ему в глаза и пришел в такой ужас, что пытался выйти через зарешеченное окно, его возбуждение передалось другим, и когда санитары вбежали в помещение, Скворцов неподвижно лежал на кровати, а остальные метались по комнате и лезли от него на стену, как куры от хорька. Утром, уже при мне, главврач, обычно безупречно сдержанный и корректный, сказал дежурившей с вечера смене, что для того, чтобы предвидеть подобное, не нужно было быть психиатром, достаточно не быть поленом ; я видел глаза Скворцова в тот вечер и абсолютно согласен. Господи, прости нам прегрешения наши, даруй нам силы, укрепи, и направь, и избавь нас от геенны огненной, где вечный вопль, и стон, и скрежет зубовный.