Аннотация: Два рассказа с конкурса мини-детективов.
МАНЖЕТА ЛЕВАЯ: УЧЕНИК ОТЦА БРАУНА
- Да, - кивнул он, - в какой-то мере я считаю себя его учеником. Я такой, естественно, не один, но подозреваю, что вынес из его расследований несколько особый урок.
- Какой?
- Вы вообще знаете, сколько всего рассказов об отце Брауне?
- Сколько? - всё так же послушно спросила она.
- Целых пятьдесят два. Не все они о преступлениях в прямом смысле слова, но все - о загадках, и абсолютное большинство всё-таки о преступных. Между тем, заметим, что Браун - католический священник, он ни в каком смысле не профессиональный следователь, он не имеет отношения к правоохранительным органам, он даже не частный сыщик. Его крайне редко привлекают к расследованию намеренно, как правило, он оказывается впутанным в него силою случая. И что вы по этому поводу скажете?
- Наверное, то же, что и вы - что это совершенно неправдоподобно.
- Я бы сказал несколько иначе: это совершенно не похоже на то, что привыкли считать правдой мы. Правда сплошь и рядом неправдоподобна - вот один из уроков, который я вынес из приключений отца Брауна, если формулировать его в самом общем отвлеченном смысле. Но если говорить о главном выводе, то он прост: судя по всему, преступления и загадки присутствуют в жизни намного чаще, чем мы привыкли себе представлять. Вполне возможно, что на долю каждого из нас выпадает встретить свои полсотни злодейств, просто степень очевидности их различна, не всегда они бьют в глаза, и чаще всего нам не дано не то что раскрыть их, но даже распознать.
- К вашему другу я подошёл совершенно случайно, - помолчав и глядя женщине прямо в глаза, сказал он.
- К какому другу? О чём вы говорите?
- Видите ли, под лежачий камень вода не течёт. Если судьба решила пронести мимо меня мою долю тайн и приключений в завязанном мешке, почему бы мне не возмутиться и не попытаться развязать его хитростью или силой? Есть детективы, руководствующиеся главным образом логикой, есть - интуицией; есть сыщики, полагающиеся на действие, я же решил положиться на статистику. Если отмеренные на среднюю человеческую жизнь пятьдесят преступлений отцу Брауну были представлены явственно, не могу ли я отыскать пятьдесят своих, просто наудачу ткнув пальцем? Да, я подошёл уверенным шагом на улице к вашему другу и сказал, что ему не удалось замести следы и мне всё известно, но я видел этого человека впервые, ничего ровным счётом о нём не знал, и он такой был у меня, ну, наверное, трёхсотый. Но так среагировал только он.
- Кто среагировал? Как среагировал? О чём вы вообще...
- Как среагировал? Лучше будет спросить, как он не среагировал. Он не среагировал так, будто я сумасшедший. Он среагировал так, что многие могли бы счесть сумасшедшим его. Он подослал вас, чтобы вы познакомились со мною, вошли ко мне в доверие и выяснили, что мне известно. Послушайте, не надо жестов. Я - небогатый, ничем не примечательный старик, мне шестьдесят семь, а вам? Думаю, лет на тридцать пять-сорок меньше? Надо полагать, я напоминаю вам вашего отца? Так я могу напомнить и дедушку. Еще тогда, на бульваре, я понял, что наконец попал, понял сразу по его лицу, их было триста, а такое лицо лишь у одного. Брюнет, смуглая кожа и светло-голубые глаза, необычное сочетание, это он, да?
- Я...
- Позвольте, я продолжу, думаю, что вашу следующую реплику можно спокойно опустить. Я не терял той купюры, посредством которой вы установили со мною контакт, я принципиально не теряю купюр такого достоинства, у меня от этого может остановиться сердце. Я не терял, вы, естественно, знали, что я не терял, и знали, что я знаю, что не терял, но вы понадеялись на мою стариковскую жадность. Жадность и в самом деле имеет место быть, благодарю вас за избранную тактику. Я боялся, что вы решите просто заговорить со мною в каком-нибудь книжном магазине, и я вынужден буду разыгрывать из себя дурня бесплатно. Мне пришлось бы, вы понимаете. Я был готов поддержать любую беседу, я ждал продолжения истории. Еще тогда, на бульваре, я понял по голубым глазам его, что без продолжения я не останусь. Но примечателен сам факт выбора вами именно такой тактики. Верите в непреодолимую силу денег? Разумно, разделяю. Полагаю, это было преступление из корысти?
- Да в конце концов...
- Убийство?
- Какое убийство!!! - закричала, наконец, она. - Какое убийство???
- У вас руки в крови, - ответил он, и женщина помимо воли глянула вниз.
- Шучу, - без улыбки продолжил он. - Руки у вас замечательные. А вот реакции нервные. Вы нервная, он нервный, весь ход событий указывает на то, что дело это для вас обоих чрезвычайно серьёзное, так ли уж глупо будет предположить, что, улаживая свои денежные дела, вы действовали с перехлёстом? Зачем же вам быть нервными, если не для того, чтобы доходить до неоправданных крайностей?
Она встала:
- Я ухожу.
- Ну-ка, последняя прикидка, - продолжил мужчина. - Он не знает, что я подошел к нему случайно. Он предполагает, что у меня есть о нём какая-то информация, о пределах которой он может только догадываться. Тем не менее, он подсылает вас, не боясь, что я вас узнаю. Следовательно, вы вряд ли можете быть человеком, находящимся с ним в какой-то явной общеизвестной связи. Вы не жена, не сестра, вряд ли коллега по работе или всем известный друг. Всё говорит за то, что вы - тайная его любовница. Вы явно в курсе его преступления, но крайне маловероятно, что участвовали в фактических его обстоятельствах. Скорее всего, вы его вдохновитель либо лицо, в чьих интересах оно было совершено. Не будем пока строить сложных предположений, попробуем очевидное: у него богатая жена, вы недавно убили её или даже только планируете убийство, чтобы он получил наследство и через некоторое время, когда все удовлетворительно поутихнет, вы счастливо соединились?
- Те двести девяносто девять были правы, - сказала она. - Вы сумасшедший.
- Да нет, вряд ли. Я же, в конце концов, ни на чём не настаиваю. Это, так сказать, черновик, проверяю вашу реакцию. Все уточнения и исправления позже.
- Позже? И когда же будет это позже? Вы всерьез думаете, что я приду еще раз?
- Позже, - ответил он, - это когда вы с ним в очередной раз перенервничаете и решите убить уже меня. Посмотрим, что у вас получится, а я своего следующего преступления упускать не собираюсь. Дети мои, вы еще не поняли, с кем связались.
МАНЖЕТА ПРАВАЯ: КОНСПИРОЛОГИЯ
"Как-то один известный хороший белорусский поэт на вопрос, зачем в свои стихи вставляет столько явно чужеродного, грубо нарочитого на грани приличия, -- ведь он очень тонкий лирик, и без этого ёрничанья это были бы пронзительные великолепные стихи, -- честно мне ответил, что надо писать пусть даже в ущерб качеству, но современно (т.е. со всеми такими прибабахами), потому что не оценят, и не я - в оценщиках".
Пользователь gal10, форумы TUT.BY
- Что это? - спросил я его.
- Зачем это? - спросил я.
Он почти не отвечал, ничего членораздельного, и я немного успокоился, хотя понятно, не до конца.
- Объясни мне, я тебя прошу. Ты считаешь, что это тебя достойно? Ты тонкий, пронзительный лирик, ты... Зачем это было вообще, я не понимаю, эта странная для тебя тема... И этот... неуместный... Да отвратительный! - махнул рукой и перестал выбирать слова я. - Отвратительный стёб, гадкая насмешка над людьми, стоящими перед лицом неминуемой смерти...
- Нет на свете людей, не стоящих перед лицом неминуемой смерти, сознают они в данный момент это обстоятельство или нет. Не смеяться над такими людьми - это не смеяться вообще. По мне так это слишком.
Я сел. Я не знал, что сказать. Я что-то сказал.
- Не оценят, - ответил он. - Не я в оценщиках. Это прочло бы несколько десятков человек. Ну сотен. А так это нечто вроде хита самиздата.
- Я никогда не мог бы подумать, что тебе это нужно. Именно тебе, клянусь, никогда в жизни. Тебе нужна ИХ оценка? С каких пор? Я спрашиваю, с каких пор? Ты прекрасно понимаешь, что такая слава обдаст тебя, как волна, и уйдёт, и когда ты просохнешь, что тебе останется? Пушкин мог писать какие угодно скабрёзные стихи, но в памяти человеческой он все равно будет... - я глянул на него и замолк.
- Причем Пушкин? - спросил он.
- Пушкин не причём, - ответил я, в ту секунду, не знаю почему, мне показалось, что так будет правильней.
Он покачал головою:
- Пушкин причём.
Он глядел на меня и думал.
- Ты слышал о предсказании Пушкину?
- О том, что он проживет долго, если на тридцать седьмом году поостережётся высокого человека, белой головы и белой лошади? Кто не слышал?
- Да, об этом. Дантес был белокур, метр восемьдесят и кавалерист.
- Именно потому об этом предсказании и помнят. А о тысячах, попавших пальцем в небо, счастливо забыли. Это трюк восприятия.
- Возможно, но он не отменяет самого факта. Ты считаешь, это случайное совпадение?
- А ты веришь в предвидение?
- Я верю, что для убийства Пушкина был избран именно Дантес, а не кто-то иной, потому что он в достаточной степени соответствовал предсказанию.
- Кем избран? - спросил я, и он ответил:
- Кем надо.
- Послушай. Где-то в тысяча девятисотом...
- В тысяча восемьсот девяносто восьмом, - перебил он. - В тысяча восемьсот девяносто восьмом году американец по имени Морган Эндрю Робертсон написал и издал роман "Гибель "Титана" о столкновении трансатлантического лайнера с айсбергом. Детали катастрофы во многом совпадают с обстоятельствами гибели "Титаника" четырнадцать лет спустя. Ты это мне хотел сказать? Ты думаешь, что увеличивая перечень странных совпадений, ты тем самым объясняешь их? По мне так наоборот, ты делаешь их еще более загадочными.
- Если я не упустил еще ход твоих мыслей, "Титаник" тоже утопили, чтобы задним числом придать роману видимость пророчества?
- Не только утопили. Его, скорее всего, и проектировали, и оснащали с учетом описанных в романе событий. Его готовили на заклание, отсюда все беды, от конструктивных недоработок до нехватки спасательных средств. Уж во всяком случае, название ему дали не случайно.
- Это сделали те же самые люди, что убили Пушкина? - спросил я насколько мог невинным тоном.
Он взглянул мне в лицо, и только тут я впервые осознал, насколько он осунулся и стал не похож на себя. Наверное, так мог бы выглядеть его старший брат. Может быть, даже отец.
- Я понимаю, - спокойно сказал он. - Я всё понимаю. Заговор, целью которого является постройка и почти немедленное уничтожение судна с тысячами человек пассажиров и командой по плану, описанному в малоизвестной книге, маловероятен. Но он маловероятен в количественном отношении, он не умещается в мозгу только из-за масштабов злодеяния. В то же время ни один из его потенциальных этапов не противоречит никаким нашим знаниям о мире и природе. А вот как сочетается с этими знаниями возможность предсказаний будущего или даже так называемые случайные совпадения подобных масштабов - это большой вопрос. Это маловероятность качественная. Что ты имеешь в виду, когда говоришь об одних и тех же людях? Между убийством Пушкина и гибелью "Титаника" семьдесят пять лет. Это вряд ли дело одних и тех же людей физически. Людей, принадлежащих к одной и той же группе - вполне возможно.
- Группе?
- Группе. Какой именно - это еще один большой вопрос. Зачем они это делают - тоже. Предположим, это некое тайное общество, готовящее почву для захвата власти. Ну, скажем, создающее свою новую религию и заранее готовящее страшные чудеса, которые помогли бы уверовать в её догмы. Предположим, в каждом подобном случае они оставляют в цепи событий некий элемент, деталь, знак, который до поры до времени не бросается исследователям в глаза. Позже, в урочный час эти знаки будут собраны и представлены единым списком, и самому яростному противнику новой веры будет очень сложно возразить что-то против ошеломляющей силы её пророчеств. А может, они просто так развлекаются, люди ходят на рыбалку, люди гоняют мяч, люди коллекционируют скульптуры, чем фабрикация пророчеств хуже склеивания пластмассовых самолетиков? Не исключено, что они даже никак не связаны между собою, кто может знать, возможно, это мания сродни многим другим, просто мы не в состоянии оценить ее истинные размеры. Не каждый маньяк в состоянии убить великого поэта или потопить корабль, и не исключено, что мелкие проявления этой страсти сплошь и рядом проходят незамеченными...
- Стоп! - сказал я, встал, а он ответил:
- Я вижу, ты понял.
- Нет! Еще нет! Пока нет. Я пытаюсь... Не могу поймать...
- Я объясню. Да, я написал странную и отвратительную поэму. Во-первых, ты прав, совершенно неожиданная для лирического поэта тема. Ты знаешь, Ленкин брат - авиадиспетчер, я много с ним беседовал. Одним из обязательных условий для меня была реальная возможность катастрофы, которую я описал. Чтобы в том случае, если кто-то захотел бы превратить мой текст в пророчество, это было технически осуществимо, хотя бы в основных, бросающихся в глаза деталях. Второе. Мне необходимо, чтобы мой текст дошёл до тех людей, которых он способен специфически заинтересовать, поэтому мне нужна была бомба, хит, передающийся из уст в уста, и притча во языцех. Качество моих читателей для меня в этом случае ничто в сравнении с их количеством.
- И наконец, - закончил он. - Мне нужен был такой текст, чтобы порядочные люди не хотели подавать мне из-за него руки. Мне нужно, чтобы его не считало возможным опубликовать ни одно уважающее себя издательство. Кроме того, которому это покажется совершенно необходимым. Семьдесят пять лет, как я сказал, между "Титаником" и Пушкиным. Если заговор существует, участники его не спешат. Возможно, пройдет еще не раз по семьдесят пять, прежде чем они обнаружат свои цели. А за это время может случиться все - война, мор, глад и семь казней египетских. Моей поэмой сейчас полон интернет, но через сто лет интернета может уже не быть. Через сто лет может не быть электричества. Вообще ничего. Если кто-то заинтересован, чтобы сделать из меня пророка, он должен сохранить моё пророчество в том виде, который можно будет прочесть в любых условиях. Точно так же, как, несмотря на разделяющую бездну времени, мы способны сейчас читать тексты финикийских писцов. Меня должны издать на бумаге. Меня должны найти и сделать предложение. Я отвергну его, если оно будет исходить от какого-нибудь желтого, подозрительного издательства, поскольку я не буду уверен, какими мотивами они руководствуются. Им поневоле придется предложить мне договор от имени уважаемой и престижной организации, скорее всего, я отвергну и его, но вот тогда я буду знать, что напал на след и поймал конец нити, который, возможно, позволит мне размотать клубок.
- Ты скажешь что-нибудь? - спросил он.
- Ладно, - сказал он. - Во всяком случае, я тебе, кажется, объяснил. Вот потому-то я теперь звезда, - и тут он впервые за все время улыбнулся и стал страшен. - Кстати, о звёздах. Как там, не помнишь? И упала звезда на треть рек и источники вод... и многие из людей умерли... и имя звезде - Полынь...