Когда Данилов опомнился, Таня уже спала. Внутренне чертыхнувшись, он в нерешительности полежал, потом проделал ряд осторожных комичных телодвижений, понял, что, не побеспокоив жену, до будильника не дотянется, и всё же проделал те же самые движения снова. Наконец, вздохнул и полез из постели, но немедленно был утянут обратно.
- Ку... куда?..
- Ухожу от тебя. Насовсем. Всю подмышку просопела.
Вместо ответа она закинула ногу ему на бедро и тут же провалилась в сон.
- Да погоди ты, дай будильник возьму.
Она подождала его, сонно качаясь на локте, и, когда он лёг, тут же шлёпнулась на него снова.
- Не понимаю... зачем я за тебя вышла... Ты же... не будильник...
- Э-э... Я... Да, я не будильник...
- Не бу... ай, не будильник, я хотела сказать - романтик... Ты - не романтик...
- С чего это я не романтик? Я романтик. Я романтик, будильник не я.
- Вот я капельку посплю... там посмотрим, какой ты романтик...
- Никаких посмотрим, сегодня уже смотрели. Спи давай. Если я завтра не успею на первую электричку, знаешь, что будет? Конец света.
Он закрыл глаза, на него что-то посыпалось, и он открыл глаза снова. В глубокой черноте перед его лицом стремительно расширялось светло-серое пятно с оплывающими неровными краями; в горло его словно вошёл и с хрустом раскрылся холодный металлический зонд, и будто слежавшиеся и сморщенные лёгкие в единое мгновение наполнились сырым земляным духом. Данилову казалось, что он, вытянувшись, лежит один в глубокой яме и яма эта стремительно заливается бесцветной и неощутимой, но очень плотной жидкостью; жидкость подхватила человека, залила ему уши и, поддав в спину, швырнула его в зияющую вверху серую брешь. Края ямы обрушились под его пальцами, человек не удержался и рухнул на колени в какую-то омерзительную труху; боль, раздирающая лёгкие, не давала ему распрямиться, но он, согнувшись, встал на ноги, лёг грудью на край ямы, и тот самый жуткий, воспринимаемый уже не ухом, а всем телом рёв, который он принял за жидкость, вытолкнул его из могилы. Перекатившись на бок, он обхватил грудь и, отталкиваясь ногами, пытался отползти дальше, но всё под ним уже шевелилось и осыпалось вновь. По всей равнине, под ровно серым без каких-либо полутонов и оттенков небом никакого времени суток, под кошмарный рёв невидимых нечеловеческих труб лопалась мертвая, перемешанная с крошевом надгробий земля, и из колышущейся массы с немым воем лезли, как черви, тысячи скрюченных голых людей. И в тот момент, когда Данилов, наконец, выпрямился в жутком оцепенении, негромкий и непонятно каким образом слышимый в этой безумной вакханалии голос насмешливо произнёс:
- Ну что, опоздал ты на первую электричку, так полюбуйся - вот он, конец света! Всё из-за тебя! И не стыдно?
*******
Некоторое время спустя они сидели вдвоём на небольшом пригорке. Трубы уже не ревели, в неживом воздухе стоял неумолчный стон и плач, и необозримая голая человеческая река, вытекая из-за одного горизонта, огибала их с двух сторон, и, вобрав в себя бесчисленные притоки, уходила за горизонт следующий.
- Когда она умерла?
- Лет через тридцать после тебя.
- А я когда?
- Около четырехсот лет назад.
Молчание.
- Где она похоронена?
- Уже никто нигде не похоронен. Собственно, она и не была нигде похоронена. Она к концу совсем выжила из ума, склероз головного мозга. Персонал недосмотрел, ушла из больницы, заблудилась в подлеске, сломала ногу, так и лежала. Её не нашли, практически и не искали, кому она была нужна? Её очень потрясла твоя смерть. Кроме того, следствие...
- Что?
- У тебя же был здоровый организм. Почти совершенно здоровый. Но ты должен был умереть в ту ночь, мне нужно было что-то придумать. В принципе, ничего сверхъестественного, но пришлось организовать крайне необычное стечение обстоятельств. Смерть была вызвана уникальным взаимодействием целого ряда не совсем типичных внутренних процессов, патологоанатомы взялись за голову, подозревали яд. Но доказательств, разумеется, не было, да и никто бы её не посадил. Она уже тогда была не в себе, дальше хуже и хуже, сначала её смотрела мать, после смерти матери забрали в психушку, и так до конца...
Снова молчание.
- Можно ещё вопрос?
- Можно. Я сделал это, потому что это была первоклассная шутка - ты предрекаешь конец света, если опоздаешь на электричку, в ту же ночь умираешь, воскресаешь вместе со всеми на Страшном суде, и тут я - посмотри, что ты натворил. Это действительно забавный трюк, и оттого, что ты не в настроении сейчас его оценить, менее забавным он не становится. Вообще, несоответствие ваших человеческих чаяний течению мирских дел - бесконечный источник веселья для стороннего наблюдателя. И для того, чтобы такое несоответствие выявить и сделать очевидным, я и существую. Дело в том, что в ту ночь в постели своей вы как будто счастье за хвост ухватили - ну что ж, потяните его и посмотрите счастью в лицо. Тут не зависть и не злоба. Просто таково положение вещей. Вы лежали в той кровати так, словно меня и на свете нет, а это неправильно. Неправильно не потому, что обидно или оскорбительно, а потому, что я есть. Я есть, живу, кряхчу под вечным игом, как нянька бедная хожу за вами - слушаю, гляжу. Знаешь, кто автор? Хочешь, познакомлю?
- Надеюсь, теперь-то я могу её увидеть? Она же здесь? - спросил Данилов, встал, озираясь, и собеседник его поднялся тоже.
- Ну что за вопросы? - ответил он с ласковым упреком и движением руки очертил миллиардоголовое воющее кишение от края до края. - А сам-то ты как думаешь? Неужели ж не свидетельствует все кругом тебя, что грядет час радости, что скоро растоптана будет сила моя и воцарится добро и справедливость? Неужели не похоже, что не сегодня - завтра верные и любящие прильнут к груди друг друга, а сокрушенные судьбой омоют в чистом источнике раны души своей? Естественно, она здесь. Посвисти, даст Бог, найдешь.