Аннотация: Это сказ о понятии обречённости и неизбежности. Никогда не путайте предопределённость и судьбу.
СНОВИДЕНИЕ.
Может ли быть что-то холоднее страха и жестче болезни? Безусловно. А может ли быть что-то успокаивающе журчания ручейка и слаще тростникового сахара? И здесь нет сомнений. Но что может быть спокойнее ужаса? Ничто и ни в коей мере. Ведь ужас охватывает рассудок медленно и нежно, можно, даже отметить заботливо, а затем всё также небрежно, но умело заставляет его уснуть.
Так что же являют собою кошмары, не проявление ли любви человека к окружающему его миру? Конечно, нет. Но в таком случае, почему они посещают нас ночью? Не потому ли так тихо и нежно маскируясь под сны, они охватывают нас, что языческие боги оберегают и любят наши души?
Именно такие мысли порою посещают людей на пустынных равнинах, окутанных тайной.
***
Палящий солнечный круг маячил на фоне нежной лазури небес, озаряя всё вокруг бледно изнывающим светом. Жаркий песок пустыни, вихрился на курганах, и, взмывая ввысь, растворялся в порывах ветра.
Не в первый раз купец Синь Юань пересекал со своим караваном бесплодные земли Центральной Азии.
Провозя дорогостоящие шелка, он редко чувствовал себя спокойно в этом месте. Дело было, даже не в том, что повсюду маячили безгранично унылые пески, нет-нет, пустыней он напротив восхищался.
Будучи истинным златоустом, каждый раз посещая эти места, Синь едва находил слова, чтобы описать буйство ощущений и оттенков пустыни. Представляясь многим не более чем засушливым озером из горячих песков, для купца пустыня являлась средоточием тайн и скрытых знаков. Она привлекала его своей откровенностью и незыблемостью. Просто ощущение некоего полотна накрывающего всё вокруг и скрывающего нечто не ясное, непреодолимо его нагнетало. С этих мыслей он обратил свой взгляд, на бредущих по плоскогорье баранов. Их мягкие шкуры контуром прочерчивала тень, а на бурых, ветвистых рогах плясали блики, столь искусно отмеченные и завораживающе притягивающие, что Синь испытывал ощущение любования восхитительной фарфоровой вазой. Впрочем, на миг ему показалось, что всё это, лишь обман и на самом деле то не бараньи, а драконьи рога и вся парнокопытная группа, гуськом продвигающаяся по песку, на самом деле алый чешуйчатый зверь. Внутри у него всё похолодело, но через секунду сомнамбула растворилась, и крылатое видение скрылось за холмом. Наверно, это всё жаркое пекло, обитающее среди выросших повсюду в пустыне желтых холмов. Ополоснув лицо из фляги, купец Синь огляделся: верблюды цепочкой бредущие по пустынным курганам, стража с вульжами и секирами в блестящих кирасах, тюки с драгоценной тканью и проводник, весело напевающий под нос какую-ту мелодию. Тут справа его внимание привлекло одинокое, сухое деревце, обвешанное различными метизами и растущее на вершине красноватого бархана. Сиё одухотворённое творение на венце своём распускалось цветком с розоватыми лепестками, невиданным, пожалуй, купцом (а он повидал немало) никогда в жизни. В этот миг вспомнилась, Синю далекая сцена из его детства. Когда отец подарил ему на день рождения лук из кельтского юбара, именуемый славянами тисом, и инкрустированный серебром. Никогда в жизни он не забудет своего восторга, его сбивчивое дыхание столь яростно и учащённо вырывалось из лёгких, будто бы сотни титанов разом дули в горный рог гномов. Глаза упивались блеском подарка, а разум, полностью подчинившийся инстинктам, вникал в каждую деталь изящества натянутой тетивы. Каков же был его ужас в тот миг, когда пришло время испытать на первый взгляд идеальное творение рук человеческих. Через девять дней маленький Синь отправился с отцом на охоту, и, будучи не ознакомленным, с этой жестокой игрой, предвкушал действо должное, по словам отца " поглотить его целиком, ибо в крови его предначертано". Но вопреки общим ожиданиям в тот день, Синь, осознав суть происходящего, разъярённо проплакал над тушкой неясыти, безжалостно и, сомнений не оставалось, смертельно раненой серебристой стрелой. Таким образом, когда на следующий день рождения грубые руки развернули нежную алую ткань, а затем вручили мальчику искусный кинжал с волнистым клинком, Синь навсегда отказался от традиций своей семьи, сбежав из дому.
Пока он вспоминал события тридцатилетней давности, купец даже не заметил, как угрожающе потемнел небосвод, подёрнувшись багрянцем. Когда же глаза, устремлённые в пустоту, сфокусировались, на зарождающихся событиях было уже поздно. Оказывается и стража и проводник давно отделились от купеческой особы, а Синь вот уже долгое время, погруженный в молчаливое размышление, ехал на верблюде вглубь пустыни. Судорожный страх, подобно тискам охватил купеческое сердце, и заставил учащённо биться. Внезапно отовсюду послышался невыносимо монотонный гул. Синю, казалось, что его настигло проклятие, и едет он не по оазису, а по островку из белого, нежного песка и вокруг него переливчатое море виридонового цвета. Но внезапно осознал купец, что не песок то, а шелковичные черви, которые поедают ноги его верблюда и не море то, а склизкие кучи жаб. Обратился тогда гул в резкое кваканье, и видение испарилось. Полумёртвый от ужаса, Синь в оборванной хламиде, одиноко брёл по пустыне, не ведая, куда идёт. И на пути его являлись ему картины встреч с немыслимыми злобными чудовищами и смертоносными ветрами. Многочисленные гласа звали его отовсюду, срываясь на крик, многочисленные пристальные взоры следили за ним. Но не боялся их Синь, не оттого, что был бесстрашен, а оттого, что думал, будто бы умер уже, и карающая десница схватила его крепко и мучает, дабы покаялся он в грехах своих и свернул с тропы в рай. Так добрёл купец до неизведанной доселе части пустыни, где обитают одни, лишь духи испокон веков. И разверзлась пред ним воронка в бездну, а демоны в образе младенцев рыком сподвигали его кинуться в пучину ужаса, ибо был помазан он на вечное скитание в пламени адском. Узрел в тот миг Синь, что не совладать ему с силами этими и упал на колени у самого края обрыва.
Почувствовал сей же час, измученный купец, что чьи-то цепкие когти вонзились в плечо его правое, а слёзы водопадом обрушились из очей его в геенну огненную, затопив узилище. Уши наполнились стонами и криками нечеловеческими, но было среди общего рока и нечто восхитительно благодарственное, даже упокоённое. Помутился в тот миг, рассудок Синя и последнее, что удалось ему разобрать, было уханье совы.
Когда задремавший купец разомкнул свои очи, был уже вечер, солнце ласкало пустыню последними ударами лучей, угасающих за горизонтом. Лишь отчасти проснувшись, осознал Синь, на что судьба послала ему, сей сон про дьявольские пески, и на следующий день отказался вести шелка через Таклакман, иначе именуемый "морем смерти", за что и был обезглавлен.
Долго ещё смеялся он потом на небесах с духами его предков и древних божеств.
Ведь сон тот возвещал о том, что какая бы напасть не постигла Синя среди горячих барханов, духи от всего бы его оберегли, ведь в юности своей оплакал он не сову мёртвую, а Гора светлого. По глупости же своей неправильно растолковав сон, купец обрёк себя на смерть. Но смех его до сих пор можно слышать у врат райских, где стоит он с шелковым эспадроном и в бархатных одеяниях.