Врочек Шимун : другие произведения.

Хмурое стекло

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.30*16  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Путь воина по-европейски.

  ХМУРОЕ СТЕКЛО
  
  Вперед! руби! коли! Упали... Плеснуло поле мертвецами --
  Кровавой изморозью стали, осколком хмурого стекла...
  
  Развёрнутые знамёна, барабанный бой, звенящий глас металла -- боевые рожки швейцарской пехоты. В бой идут ветераны, гордость армии -- её кровь и плоть, облачённая в одинаковые коричневые камзолы, чёрные кожаные башмаки, коричневые чулки до колен, начищенные, полыхающие солнцем гребенчатые шлемы. Тысяча сто пик, триста пятьдесят аркебуз, колесцовых и фитильных, полторы тысячи коротких пехотных палашей... Идеально ровный строй, чёткий шаг -- и вдруг всё взрывается воем, грохотом орудий. Летят клочья, падают люди. Полки -- идут. Держать строй! Ать-два, левой! Ать-два, левой! Левой, левой, левой!
  Дым стелется над полем...
  Люди -- словно диковинная коричневая трава, странно ровная и странно плотная -- поле, на котором расцветают огненно-жёлтые тюльпаны. Там, где распускается очередной цветок, трава чернеет и съёживается, чтобы через мгновение плотно сомкнуться, хороня под собой проплешину. Кажется, трава олицетворяет собой вечность...
  Левой, левой, левой!
  Держать строй!
  Левой!
  
  Стой!
  Первая линия, вторая линия, третья линия! Р-раз!
  Аркебузу с плеча... приклад в землю, руку к бедру...
  Два!
  Шомпол в ствол, вверх-вниз... на четыре счёта: раз-два-три-четыре...
  Три!
  Теперь порох... пыж пошёл... шомполом раз-два... Быстрее, быстрее... мы успеем, должны успеть, мы - лучшие... мы - Коричневые Камзолы...
  Четыре!
  Пулю из-за щеки - в ствол, шомполом раз-два... и не думать, не смотреть, не помнить, что точно такая же линия в пятидесяти шагах от нас... точно также -- на счёт -- кладёт пулю в ствол... Руки дрожат.
  Пять!
  Ключ - в замок. На пять оборотов... Раз-два-три... пять... насыпать порох на полку... Пороховница в руках выписывает зигзаги... чёрные крупинки летят на землю... падают, падают, падают...
  Все. Наконец-то. Можно стрелять.
  Шесть!
  Первая линия опускается на колено, вторая поднимает ружья, третья готовится...
  Целимся... ах, дьявол...
  Гремит залп.
  В упор.
  По нам.
  Ах, дьявол... падаю. Валюсь лицом в растоптанную зелень. Перед глазами - распрямляется смятая травинка, ах, какая упрямая травинка... чёрные крупинки пороха. Жар в груди. Аркебуза... Где моя аркебуза?
  Мама!
  Падаю, падаю, падаю...
  
  Третий ряд просачивается сквозь два первых, выстраивается в линию. За ним - четвёртый; выбегает вперёд, опускается на колено. Звучат команды.
  Целься!
  Огонь!
  Ряды солдат окутываются дымом, аркебузы дружно выплёвывают огонь и смерть. Ровный строй жёлтых камзолов ломается, на землю валятся раненые и убитые; в рядах противника движение - на смену погибшим спешат солдаты из резерва, подбирают ружья. Миг - и уже жёлтый строй окутывается клубами дыма, и уже коричневые камзолы спешат на смену павшим товарищам.
  Шаг. Всё ближе.
  Держать строй!
  Сплошной ряд камзолов. С тридцати шагов трудно промазать в такую мишень. С пятнадцати - практически невозможно.
  Стрелять. В упор. Глядя в ненавидящие, озверевшие глаза, прямо в чёрное око аркебузы. Стрелять в глаза собственной смерти. Целься! Огонь!
  Падают люди...
  Шаг, выстрел. Шаг, выстрел. Шаг...
  
  Рукопашная.
  Наконец-то.
  
  ...Латники прошибают конскими телами левый фланг желтых камзолов, опрокидывают пехоту. Иглы палашей окрашиваются алым. Вперёд!
  Камзолы бегут. Латники догоняют и рубят; под копытами лошадей трещат дешевые пики и дорогие аркебузы. Валятся тела. Крики. Стоны. Вопли.
  Во главе конного строя мчится на чёрном жеребце юноша в белой рубахе. Ветер рвёт кружева, треплет непослушные русые кудри. В глазах горит бешеный огонь. В руке юноша сжимает лёгкую шпагу с узорчатым эфесом, с длинным прямым клинком, витой шнур - синий с золотом - запачкан кровью.
  
  На пути конного вала встаёт, ощерившись пиками, желтокамзольный строй...
  Против лошадей, пику -- опустить!
  Пики.
  
  - Ждать, - голос подобен океану -- спокоен и глубок, за спиной -- полсотни латников личной охраны герцога, пистолеты заряжены, замки заведены...
  Ждать.
  На гребнях рокантонов полыхает солнце... стекает по металлу, плещет в глаза...
  ...Глупый мальчишка... Достаточно видеть спину герцога... даже не лицо... лица не видно -- спина, она очень старается не дать слабины, стать камнем... Что будет, если герцог внезапно повернётся и взглянет в глаза верному лейтенанту? Потерянно и жалко... конечно, будет гнев... но тоже -- потерянный и жалкий. Трогель, скажет герцог... Трогель... И тогда ничего не останется, как взять стоящих за спиной...
  Солнце. Пыльный беззвучный пейзаж перед глазами... кони, люди...
  Говорят, батистовая рубаха совершенно не держит удар -- ни палашом, ни пикой...
  Ни пулей.
  
  Якоб Трогель
  швейцарец, лейтенант,
  командир личной охраны герцога Орсини
  
  Я не люблю опаздывать.
  - Трогель, - сказал герцог, синий камзол потемнел между лопатками, - Трогель...
  Обернись, мысленно попросил я, пожалуйста, Джерардо... чтобы в твоих глазах я увидел гнев, ярость, безумие... что угодно! Кроме надлома, звучащего в голосе.
  Джерардо!
  Пятно пота на синей спине...
  - Марш! - скомандовал я, стервенея. Конь почувствовал мое настроение, рывком выметнулся вперед...
  - Я сам поведу, - внезапно сказал герцог, поднял руку в коричневой охотничьей перчатке. Я натянул повод, останавливая жеребца...
  - Сам.
  Он не обернулся.
  ...Второй день у меня левый глаз мокрый, а люди думают, что лейтенант Трогель плачет. Контузия, будь она проклята! Левое ухо до сих пор не слышит, в глазах время от времени темнеет -- чертов пушкарь! -- ядро превратило в кровавые брызги гнедого... Меня же словно великанская рука взяла за шкирку, вынула из седла и от души шмякнула в землю. Щека дергается...
  Голова болит.
  Лейтенант плачет.
  
  ...- Ты пришел утешать меня. Не правда ли, Якоб?
  Сильная женщина. Дочь графа ди Попони, стройная черноволосая красавица с карими глазами -- Анжелика Орсини, герцогиня... Мать Антонио, глупого и мертвого мальчишки. Как холодно бывает в этих дворцах...
  В штольне -- и то теплее.
  - Знаю, ты хочешь мне помочь...
  - Да, - сказал я, чувствуя себя колодой для рубки дров... Громоздкой и упрямой, как только может быть упрям итальянский дуб.
  - Ты хорошо умеешь утешать, Якоб... Только утешения эти -- мужские. Понимаешь?
  Скажи: понимаю. Скажи: мне жаль. Антонио был хорошим парнем, мы все его любили... Скажи: нам будет не хватать его... Скажи...
  - Нет.
  Она судорожно вздохнула.
  - Ты честен, лейтенант, - сказала медленно. - Только мужчина может быть так жестоко честен. Молчи! Сейчас ты скажешь, что Тони стал бы хорошим герцогом, настоящим мужчиной, воином, которым гордился бы род. Молчи! Пусть это правда -- все равно молчи. Будущее умерло, скажешь ты. Это большая потеря, кивнет капитан Умбарто, его поддержит Джованни Боргези, того -- Сколло делла Фьорца... Будущее -- умерло. Мужчины! Вы не понимаете, почему мы плачем...
  Матерям плевать на то, кем могут стать их сыновья -- полководцами, герцогами, наемниками... не отворачивай глаз, лейтенант! Нам -- плевать. Потому что не свое будущее мы в вас любим -- мы любим вас. Глупых, тщеславных мальчишек, хвастливых и наивных... Вас самих, какие вы есть. Вы украли наши сердца, жестокие мальчишки... Мальчишки, которые никогда не вырастут. Я помню, Якоб, как Тони плакал над задохнувшимся щенком. Помню тепло, когда он прижимался к моим коленям. Помню, какие у него были глаза, когда он улыбался и когда злился. Я -- помню. Этого достаточно. Иди, Якоб, и отдай свои утешения тому, кому они нужнее... Иди к Джиро. А мы с твоей матерью поплачем. Вы украли наши сердца, жестокие мальчишки... Вы украли наши сердца...
  ...Я поклонился тогда. Поклонился и -- вышел прочь.
  Мои утешения... к дьяволу их и меня вместе с ними!
  Дурак.
  
  ...- Вот ты где, Якоб.
  Я поднял взгляд, уже узнавая по голосу -- бархатному, с характерным выговором -- окликнувшего меня. Невысокий, в темной ризе, лицо -- роспись шрамов по грубо выделанной коже, голубые глаза... в руках псалтырь.
  Отец Игнатий, испанец.
  - Святой отец, - склонил голову я, - благословите недостойное чадо свое...
  - Заткнись.
  Я утратил дар речи.
  - Что?! - когда обрел.
  - Заткнись, - повторил святой отец ласково. - Ты не любишь меня, Якоб, и не боишься это показать. Понимаю и уважаю. Сам когда-то был солдатом... Но ерничанья -- не потерплю. Встать!
  Я не успел сообразить, как оказался на ногах.
  - Прими благословение, сын мой, - голос веял теплотой. Отец Игнатий поднял руку со сложенными перстами... Я посмотрел на него сверху вниз, мысленно примеряя на себя осанку святого отца... Да, он мог быть солдатом -- пока ноги были одинаковой длины. Впрочем...
  - Голову ниже, осел! - зло шепнул падре. Я поспешно склонился, пряча улыбку.
  - Пакc вобискум, сын мой!
  Дохнуло благостью.
  ...Так я познакомился с отцом Игнатием. С настоящим отцом Игнатием -- не с той личиной, что видел в церкви по воскресеньям... Не скажу, что стал больше любить его -- зато начал уважать.
  С того дня падре зовет меня "хорошим человеком". Насмешка? Заблуждение? Просто слова? А может, я действительно хороший человек -- о чем сам никогда не догадывался? Знаю, я хороший солдат. Не самый лучший, но -- хороший. Но какой я человек? Как оценить себя? Зная за собой и зависть, и ненависть, и гнусные помыслы... Что помыслы?
  Когда я убивал, насиловал и грабил, когда поджаривал Лукко пятки -- он так любил свое золото, смешной старый чудак... Разве то были -- помыслы?!
  Дела.
  ...Я так долго шел в ад, что разучился мечтать о рае.
  
  - Хороший человек Якоб, - сказал святой отец, - Я искал тебя.
  - Зачем?
  - Чтобы напомнить о долге.
  - Перед Господом? - я криво усмехнулся. - Господь забрал сына у моего дру... моего герцога. Что ж. Я знаю: господь справедлив -- и не ропщу, пусть даже Джерардо теряет разум... Я больше не вижу в его глазах воли... Сильные не гнутся -- они ломаются.
  - Ты много на себя берешь, швейцарец. Говорить о боге -- не твоя забота.
  - Я -- не ропщу.
  - Герцог ропщет, - просто сказал Игнатий. - Иди к нему.
  Джерардо!
  - Вытащи его, швейцарец... Не дай сломаться. Ты можешь, я знаю. Меня он не станет даже слушать, я для него -- посланец Того, кто отнял сына... Иди, черт тебя подери! - крикнул он мне в лицо. Потом помолчал, закончил тихо и строго: - Это -- твой долг. Не заставляй меня разочаровываться в тебе...
  И я пошел. Не потому, что я хороший человек... Потому что я -- хороший солдат. А солдату положено выполнять приказы.
  ...- Оставьте меня в покое.
  Здесь странное эхо: в покое, кое, кое... упокое... Стены из пористого камня, местами -- гобелены, свет падает через узкие оконца под потолком. Теплый свет, золотистый... а мрачно -- как в могиле.
  Кое, кое... упокое...
  Не хотел бы я здесь ночевать.
  Джерардо!
  ...Сумерки, холодные альпийские сумерки... Снег. Качается на ветру фонарь, освещая вход в штольню; на свет вытащена бадья, в ней -- две кирки и груда камня. На растоптанном до черноты снегу переминаются четверо -- рослые, но странно сутулые -- словно под открытым небом им уже неуютно...
  - Еле успели, чтоб ее...
  - Еще бы чуть-чуть.
  - Голова тяжелая, братцы... И не пил даже!
  Смеются. Слегка нервно, как смеются избежавшие верной смерти -- веселье в долг, сами не верим... Чудо!
  На дне клетки, которую держит младший из них -- почти мальчишка, но рослый и широкоплечий -- лежит канарейка. Маленькая желтая канарейка...
  Кажется, что птица спит.
  ...- Оставь меня в покое, Якоб, - устало сказал герцог. - Пожалуйста. Иди куда-нибудь... к дьяволу, к богу... к этому сладкоречивому испанцу... как его?
  - Игнатий Родригес.
  - Дурацкое варварское имя!
  - Он направил меня к вам, мой синьор.
  - Чрево христово, Якоб! Направил тебя? Зачем? Поговорить о боге?!
  - Не думаю, мой синьор, - сказал я. - Я плохо в этом разбираюсь. Много хуже, чем в богохульстве...
  Кинжал оказался у моего горла раньше, чем я успел вдохнуть.
  - Ты много на себя берешь, швейцарец, - проскрипел герцог. - Ты много на себя...
  - Да.
  - Что -- да?! - заорал герцог. - Сын шлюхи! Что ты хочешь сказать этим чертовым "да"?!
  - Да, я много на себя беру, - сказал спокойно. - Твою жизнь, Джерардо... Когда я закрыл тебя своим телом -- я много на себя взял. Когда латники Бентивольи смяли наш эскадрон и твой конь упал -- я взял на себя еще больше... Ты долго не мог простить мне этого.
  - Но простил!
  - Прости еще раз. Я позволил твоему сыну умереть. Я не понимал, что твой сын и есть твоя жизнь. Я -- не понимал.
  - А если бы понимал? Что тогда?!
  - Перекинул бы мальчишку поперек седла и -- в галоп.
  - Ты никогда не получил бы прощения, - невесело оскалился герцог. - Он был очень горд, мой Тони... очень горд. И став герцогом, он...
  - Я знаю.
  - Но ты сделал бы это?
  - Да.
  Герцог молчал. Смотрел на меня и молчал.
  - Другому я перерезал бы за такие слова глотку, - сказал он наконец, - Но ты... ведь ты не лжешь мне, Якоб? Нет?
  - Клянусь.
  Кинжал вернулся в ножны.
  - Честью наемника?
  - Честью мужчины, - сказал я. - Джерардо... я знаю, как ты любил Тони...
  - Мой сын...
  - Твой сын мертв! - отрезал я. Герцог отшатнулся. Я сделал шаг вперед, ухватил Джерардо за плечи, встряхнул. Сказал мягко, глядя в глаза: - Мне жаль. Из него получился бы отличный солдат.
  Лицо герцога исказилось.
  - Будь ты проклят, швейцарец... Будь. Ты. Проклят.
  
  ...Ты хорошо умеешь утешать, Якоб. Настолько хорошо, что сам себе начинаешь верить. Ты ведь не плачешь, лейтенант? Мокрые глаза -- всего лишь чугунное ядро, разбросавшее гнедого по сторонам света... Всего лишь темень в глазах, падение и -- раскаленный клин в голове. Обычная контузия. Со всеми бывает. Ведь так, Якоб?!
  Ведь так?
  Щека дергается...
  Голова болит.
  Лейтенант плачет.
  
  
  
  
Оценка: 6.30*16  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"