Вырский : другие произведения.

Герои

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Герои. Маленькая повесть о жизни журналиста в условиях локального конфликта. Основана на реальных событиях, происходивших во время первой чеченской войны.
  
  ХХХ
  
  Снег... Снег да закроет всё. Израненную землю. Окровавленные тела. Искореженную технику. Всё закроет снег.
  Останутся седые матери, с фотоальбомами в руках и слезами на глазах, молодые вдовы, с посмертными наградами и сиротскими пенсиями, дети...
  А вы будете лежать там, под снегом, погибшие неизвестно за что.
  Те, кто были героями, и те, кто боялись, те, кто сражался за свободу, и те, кто бился по приказу.
  Снег закроет ваши тела, Бог примет ваши души.
  А те, кто выжил, никогда не забудут тот ужас, через который вы прошли.
  А те, кто послал вас умирать, бросят уцелевших побираться по вокзалам.
  Но... всё закроет снег. Он опустится вместе с ночью, и украдёт поля сражений.
  Ещё до прихода похоронной команды, он успокоит тела и излечит души.
  Он уравняет всех. И солдат и генералов, и врагов и друзей. Он примирит всех.
  Снег. Он опустится и наступит мир.
  
  
  ГЕРОИ
  
   - Ну и связи у вас, наверное, Лев Алексеевич, шутливо сказал командир корабля, заговорив со мной впервые. Самолёт оторвался от земли минут пять назад, и ложился на боевой курс. Попасть на него было просто невозможно. Но я был здесь, и ожидал за этот подвиг как минимум, пулицеровскую премию. Ещё бы! Получить столько бумаг в Столице, а здесь, перезнакомиться и выпить со всем командным составом, доказать лояльность и патриотизм...
   - Зовите меня просто Львом. Или Лёвой. Я простой журналист.
  На все разговоры у нас минут пятнадцать, это туда и обратно. А лётчики, как и журналисты, народ бесцеремонный.
   - Такой уж и простой, если вас посадили к командиру эскадрильи!
  Это второй пилот. Он примерно одного со мной возраста, но выглядит ещё совсем мальчишкой. Про актёров, с такой внешностью, говорят "вечный мальчик". Прямая противоположность нашему доблестному командиру, которому самое место за штурвалом аэробуса, а не сверхзвукового бомбардировщика, такой он надёжный и мирный. Благородная седина на висках, добрый, всё понимающий взгляд, решительные губы и тонкое чувство юмора. Ещё, слева и сзади от меня сидит бортинженер, он же оружейник, но его не видно, а внешности я его не запомнил.
   - Серёж, не доставай гостя, а-то он покажет тебя по телевизору только в профиль. А то и с тыла.
  В кабине раздаётся дружный хохот. Серёжа краснеет. Вернее, это я думаю, что он краснеет, может быть, он тоже смеётся.
   - Лев, а вы давно на этой войне?
   - Порядочно. Командир, а какая это ваша война? Я имею в виду, по счёту?
  Я немного волнуюсь, и излагаю свои мысли несколько коряво. Мягко говоря.
   - Не первая. Но, войны-то я практически и не видел. Взлетаю и сажусь за три километра от дома. А бомбардировки редко провожу ниже, чем с пяти тысяч метров. Истребителей и зениток мы не боимся, а здесь их и вообще нет. Так что, вы войн видели значительно больше меня, и уж точно, значительно ближе.
   - Наверное.
  Мне льстит, что один из лучших пилотов страны так со мной разговаривает, и, собственно, интерес мой удовлетворён, хотя я и не ожидал такой скромности от дважды героя.
   - Лев, это правда, что вы в плену были?
  - Да Серёж, был. Двое суток...
  
  ХХХ
  
   - Руслан, принеси нашему пленнику еды.
   - Он спит. К тому же, он скорее гость. Журналист может попасть сюда только по глупости.
  Да, это действительно глупо. У меня были все необходимые документы, кроме одного. На каждой войне приходится таскать с собой кучу всевозможных удостоверений, разрешений на съёмку, аккредитаций, регистрационных карточек и т. д. Причём, в двух экземплярах. Один - для одной стороны, второй - для другой. Так вот: регистрации одной из сторон у меня не оказалось. Стою я посреди Города и снимаю последствия ночного налёта, а сзади подходит патруль. Предъявляю документы. Одного не хватает. Меня под белы рученьки, и к командиру. Уж как он только меня не костерил... Потом отправил под арест. До выяснения. А содержать повелел в казарме.
   - Гость уже не спит. Новостей никаких? С Агентством связались?
   - Связались, связались, успокойся. Лучше покушай. Завтра сюда кто-нибудь из ваших приедет, для опознания.
   - Трупа?
   - Ты так не шути. Война всё-таки.
  Я и сам понял, что сморозил глупость. У всех этих ребят кого-нибудь убили. У кого отца, у кого мать...
   - Ты поешь, пока баранина горячая.
   - Да не ем я мяса! Я вегетарианец!
   - Не думал, что в этих краях опять объявится вегетарианец. Последним, насколько я знаю, был Лев Толстой.
  Собираются ребята. Волки войны. У многих на головах зелёные повязки - смертники. Аслан берёт гитару, и все дружно поют. Потом гитару беру я, и изображаю песни "Битлз". Ребята в восторге. Они никогда не слышали английских песен "живьём", и слушают мои завывания с открытыми ртами.
  Воины ислама. Волки. Аслану восемнадцать. Магомеду шестнадцать. Руслану семнадцать. Лейтенанту Володе, перебежчику, двадцать один. Рустаму сегодня двадцать. Но он погиб. Утром, когда я спал, он был в патруле. В пяти кварталах от нас, в дом попал снаряд. Он вывел всех жителей, а сам полез разряжать...
  Мальчишка из деревни, голыми руками на снаряд. А знал он про снаряды только то, что у них есть гильза да взрыватель.
  Хоронить его не стали. Нечего хоронить.
  Я совсем охрип и кладу гитару. В это время приходит командир, и начинает проводить со мной воспитательную работу, активно цитируя Толстого и Лермонтова. Потом приходят женщины, и его прогоняют. Мы пьём чай...
  В час ночи я уже сплю. Меня поднимает Аслан.
   - Лёва, вставай. Налёт. Пошли на улицу. Там безопасней.
  Над Городом пролетают самолёты. По ним палят из всех видов стрелкового оружия. То и дело небо вспыхивает, потом прилетает грохот. Минут через пять самолёты улетают. Всё стихает. Часть ребят возвращается в казарму, остальные идут тушить пожары, искать раненых...
  Утром приезжает Ромас и забирает меня.
  
  ХХХ
  
   - А по тебе не скажешь... Я двадцать лет летаю, награды можно уже на спину вешать, а так круто не попадал...
   - До выхода на цель пятнадцать минут, бесстрастным тоном доложил инженер.
   - А что, собственно, за цель, если не секрет?
   - Какое там... Они, гады, в горах целый завод по ремонту бронетехники построили. Вот мы их и... того.
   - Кончай трепаться, второй пилот. Кроме завода, они там наших ребят пытают. Сколько их там... Слушайте, Лёва, а у вас семья есть? Жена, дети?
   - Нет. Есть родители, брат младший. Девушка есть. А у вас?
   - У Серёги свадьба через неделю, Палыч уже дважды дедушка, а я... Два года назад развёлся. Две дочки, одна уже институт заканчивает. Был ещё сын, да на прошлой войне, вместе со всей ротой... в ущелье положили. Такие вот дела.
   - До выхода на цель семь минут.
   - Лёва, а в горах вы здесь не были?
   - Было дело...
  
  ХХХ
  
  ...С утра зарядил мелкий, противный снежок, а ночью ещё подморозило. В общем, дорога в Город была хуже некуда. Все машины тащились километров двадцать в час, и это была не самая большая проблема.
  На заднем сиденье "девятки" расположилась съёмочная группа нищего польского телевидения. Я решил, что соотечественникам (хотя я никогда не был в Польше, и не знаю на языке предков ни слова), надо помогать. Всё бы ничего, если бы не Мария. Павел - оператор, отличный парень, балагур и любитель музыки. С ним всегда есть о чём поговорить, над чем посмеяться. Но вот Мария... Наверное, она хороший корреспондент, но второй такой занозы я в жизни не видел.
  Навстречу нам шли трейлеры, автобусы, легковушки. Все они были до предела набиты людьми. К этой картине уже привыкли.
  Мы едим больше часа, а доползли ещё только до Села. Не надо быть Лобачевским, чтобы сообразить, когда мы прибудем в Город, во сколько там будут конкуренты, и на сколько часов позже уйдёт мой репортаж. Надо срочно что-нибудь предпринять. Тем более что картинки разрушений Города и толп беженцев, мягко говоря, уже несколько приелись. Я повернулся к водителю:
   - Слушай, ты можешь нас отвести в Горы? Тариф двойной.
   - На "девятке", по гололёду... Лёва, ты спятил. Хотя... В Селе у меня есть один приятель, с трёхосным КАМАЗом. Вот он может. Поехали к нему. Тут недалеко.
  Я повернулся к Марии, предвосхищая бурю возражений, и умоляющим тоном произнёс:
   - Маша, ну что ты будешь снимать в Городе? Ты уже пять дней туда ездишь, а тут - горы, беженцы...
  Она промолчала.
  Через пять минут мы подъехали к небольшому кирпичному дому, рядом с которым стоял вожделенный трёхосный грузовик с брезентовым тентом. А ещё через десять минут ехали в Горы с угрюмым парнем, по имени Руслан. Интересно, сколько здесь Русланов?
  Первой с ним заговорила Мария.
   - Руслан, расскажите, пожалуйста, о себе. (Тогда я подумал: интересно, а в постели она забывает о своих профессиональных обязанностях, или так и спит, с микрофоном в руке?)
   - Ну, чего тут рассказывать? (Он снял с колен автомат и положил назад). Я родился на севере, потом, через три года, родители вернулись в Старое Село. Потом, из-за лавиноопасности, село перенесли на равнину. Учился, потом служил в армии. Пришёл обратно - работы нет, поехал обратно, на север. Потом женился, купил КАМАЗ, стал грузы возить... Потом война началась. Купил автомат...
  Вид за окном, поистине сказочный. Серпантин дороги, горы, деревья - всё белое, как в сказке. Даже небо не серое, а белое. Я некоторое время смотрю только на дорогу. Метр вправо - скала, метр влево - пропасть. Так что, идём самым малым ходом. По своей воле, я бы летом тут пешком не пошёл. А тут - гололёд, снег, грузовик. А через пару часов ещё и стемнеет... Мне стало страшно. Второй раз на этой войне. Первый раз было страшно в плену.
  ...автомат? Ну, все покупали, и я купил. Надо же как-то семью защищать. Честно говоря, я стрелял из него только один раз, да и то, в воздух. А потом нас стали бомбить, и я вывез свою семью в Старое Село. А потом бомба попала в дом старого Ахмеда... В этот момент машину сильно повело, и мы чуть не упёрлись в скалу. КАМАЗ остановился.
   - А представляете, что здесь было осенью, когда я поднимал сюда семью?
  Мы тихонько сдали назад, Руслан переключил передачу, и поползли дальше. Стало скучно, ехали уже больше трёх часов, и я решил встрять в разговор.
   - Руслан, в вашем Селе я не видел ни одного человека. Что, все ушли? Он засмеялся.
   - Ну куда здесь можно уйти? Сначала меня попросили соседи, и я перевёз их наверх, потом ещё люди... За четырнадцать ходок, я перевёз сюда всё Село.
  Шок. Вот это да! Пока одни героически убивали других, защищая высшие ценности, этот парень с немытой рожей свинопаса, спас от смерти больше тысячи человек...
   - А что тогда ты делаешь внизу? Там же опасно?
   - Ну, знаете, Лёва, надо ведь перевезти еду, вещи какие-нибудь, зима в горах очень сурова.
  Ещё через час мы были на месте. Нас встретила ватага ребятишек и старейшина. Он плохо говорил по-русски, и Руслан всё время переводил. Потом мы пошли в дом Учителя. Я снимал не останавливаясь, да и Павел тоже. Скоро стемнеет, и тогда камеру придётся убрать.
  Учитель зажёг керосиновую лампу и стал рассказывать совершенно невозможные вещи. Говорил он на прекрасном литературном языке.
  Он рассказал, как во время обстрела сгорела школа, а в ней пятеро шестилеток, как уже здесь, от нехватки дров, замёрзла целая семья. Как он оборудовал небольшой сарай под школу, как он рассказывает о литературе, заставляя учить наизусть Пушкина, Некрасова, Толстого. Вернее, не их самих, а то, что он вспоминает. В Старом Селе нет ни одной книги. Даже Корана.
  Нас приглашали остаться, но мы не могли...
  Тронулись обратно, когда совсем стемнело. И вдруг, километрах в двух от Села, мы увидели гусеничный трактор, который тащил на буксире БТР. Некоторое время он ехал впереди нас, потом повернул налево. Вернулись мы далеко за полночь...
  
  ХХХ
  
   - Да, силён парень, уважаю.
   - Командир, мы над целью.
   - К бою. "Комариный укус". Никаких "ковров". Палыч, не промажь, рядом с целью - горный аул.
   - Обижаешь, командир.
  Я увидел ту самую дорогу, в момент, когда бомбардировщик произвёл ракетный залп. Мне даже показалось, что вижу КАМАЗ...
  Перегрузка вдавила меня в кресло, и вдруг, рядом с самолётом появились маленькие облачка.
   - Самолёт к бою! Нас обстреливают.
  В хвостовой части фюзеляжа раздался дробный стук, потом взрыв.
   - Аварийный уход.
   - Пожар второго двигателя.
   - Тушу. Есть. Прекратить подачу топлива. Открыть бомболюк.
   - Командир, под нами село...
   - Бомболюк открыт...
   - Вижу взрывы и лавину. Зенитка уничтожена. Сейчас будет ударная волна.
  Мне показалось, что бомбы взорвались в самолёте.
   - Говорит полста первый, говорит полста первый, пожар второго двигателя, самолёт плохо слушается руля высоты. Первый на взлётном. Иду за линию фронта, там катапультируемся. Груз сброшен. Начинаю слив топлива. Как понял? Говорит полста первый...
  Я очень плохо соображаю. Самолёт сильно трясёт, турбина ревёт и визжит, но мы всё равно опускаемся.
   - Увеличить площадь плоскостей максимально
   - Есть.
   - Лёва, сейчас нельзя катапультироваться, только через четыре минуты, там наши. Здесь тебя порвут на куски, несмотря на все аккредитации. Терпи. Ты отстрелишься, мы отведём машину от наших частей...
  Почти ничего не понимаю. Зато мне не страшно. Рёв усиливается, теперь нас ещё и швыряет из стороны в сторону. Внезапно в кабине становится очень холодно. Я в компенсационном костюме и гермошлеме, но перчаток не надел. Пальцы леденеют.
   - Сброса топлива нет.
   - Подать на второй.
   - Есть.
   - Говорит полста первый, жизнеспособность системы примерно на пять минут, нет сброса... ухожу на сто десять...
  Слава богу, никогда не страдал морской болезнью. Кажется, прихожу в себя. Если бы экипаж реагировал, как и я, мы давно были бы покойниками. Я всё понимаю, но мне не страшно. Вот только почему экипаж останется в машине после моего катапультирования, не понимаю.
   - Полный отказ системы вертикального управления.
   - Принял.
   - Температурный предел для первого через сорок секунд.
   - Принял. Снять форсаж.
   - Есть.
   - Частичный отка...
   - Давай, Лёва!
  Взрыв подо мной, я проламываю фонарь и теряю на секунду сознание от перегрузки. Прихожу в себя. Всё в порядке. Парашют раскрылся. А в километре от меня взрыв и пожар. В лесу. Вижу подо мной солдат. Наших. Всё вижу. Вот только купол мой в небе один. И что-то полыхнуло в лесу...
  
  
  РОЖДЕСТВО
  
   - ...твою мать! Как здесь можно...
  Я высунул голову из спального мешка и чуть не задохнулся. Проклятая керосинка снова зачадила. Наш домик живо напоминает газовую камеру фашистского концлагеря. Опять. А матерится, конечно, наш грек. Я встал, выключил печку и открыл окно. Потом оделся и пошёл в штаб.
  Рони делал одновременно пять дел. Он говорил по телефону (по-французски, на бельгийский манер), орал на Габи (по-английски), рассказывал анекдот (по-русски), пил чай и пытался наладить передачу (путём переговоров по телефону и ругани с Габи, который якобы повернул тарелку "на Луну"). Минут пять, а может и больше, я созерцал всё это безобразие, потом извлёк из кармана пузырь "Голден Лейбл".
   - Рони, я переночую у вас?
   - Да. Только спать тебе придётся с этим м... Он показал на Габи. Нелишне отметить, что со мной он заговорил по-немецки. Наверное, чтобы не понял Габи.
   - У нас опять керосинка сдохла. Скажи хозяину. А я пойду спать.
   - Ты не забыл, тебе завтра везти тело.
   - Это хорошо. Транспорт будет. В меня летит коробка от большого "Бетакама". Я уворачиваюсь. Коробка попадает в блок настройки, от которого только что отошёл Габи. Звучит венгерская брань.
   - Она бы про тебя так никогда не сказала. Ты всё-таки циник. Самый большой в Агентстве. И будешь самым большим начальником.
   - Ага. Я пошёл.
  В комнату вваливаются представители восточно-европейской прессы, и я поспешно удаляюсь.
  В конуре у Габриэля тесно, но тепло. А главное, здесь не пахнет соляркой, которую наш добросердечный хозяин заливает в керосинки. Я разворачиваю раскладушку, и бросаю на неё постель Габи. Под подушку кладу ещё одну бутылку "Голден Лейбл", а сам ложусь на кровать. Закрыв глаза, тут же засыпаю.
  
  ХХХ
  
  Чёрная и страшная дорога. Иногда по её краям появляются робкие огоньки, а на обочинах стоят трёхлитровые банки с самопальным бензином. Изредка попадаются встречные машины. Но это как праздник. А так - чёрная и страшная дорога.
  Я боюсь до колик в желудке, но изо всех сил держусь. Сопровождение - бородатые дядьки с автоматами - пугает меня больше всего. А ещё - полная неизвестность, которой не было ни на одной из моих войн.
  Слышу шум приближающегося вертолёта, автоматный огонь, залп НУРа, взрыв... Но непроглядную ночь не прорезает ни один всполох. Впереди появились огни, и мы въезжаем в Город. Нас останавливают, проверяют документы и груз, дают ещё нескольких бородатых дядек с автоматами, и пропускают. Возражать против дополнительной охраны нет сил.
  ... - Всего-то, нужно довезти до Города сто кило аппаратуры и вернуться! У тебя и здесь работы полно!
  Я никогда не напрашивался на передовую, но, когда попадал туда, старался покинуть её последним. Вернуться! Как же! Лоренц ни за какие коврижки не отпустит меня отсюда, ему необходимо дать отдохнуть своим ребятам.
   - Эй, Лев, вот ваша гостиница - говорит мне бородатый дядька, и действительно, из ночного мрака возникает страшненькое зданьице. Автобус въехал во двор и остановился. Я прошу дядек помочь с аппаратурой, и они дружно затаскивают её на третий этаж...
  
  ХХХ
  
  Я слышу, как кто-то спотыкается о раскладушку, невнятно бормочет, и, начинает раздеваться.
   - Габи, там под подушкой маленький сюрприз!
  Шум повторяется, раздаётся довольный вздох, и Габи уходит. Я снова засыпаю.
   - Эй, подъём, карета подана!
  Это Рональд толкает Габриэля, который ничего не соображает с похмелья. Я потягиваюсь, и начинаю одеваться прямо в кровати. Потом иду в душ. Хочу побриться.
  Миша уже здесь. Он теперь большой специалист по чистому бритью без зеркала. Впрочем, как и я.
   - Ну что, отпросился на праздник? Хотя, я тебе не завидую.
   - Это ещё почему?
   - Ты даже не представляешь себе, какой геморрой ожидает тебя в аэропорту с нашим самопальным гробом.
   - Прорвёмся.
   - Ну, попутного тебе ветра.
  Он смывает пену и уходит. Мне тоже пора.
  Всё та же дорога, только теперь день. Мы (я, два конкурента и Габи), едем в больницу. Там, к нашей машине присоединяется "таблетка" - санитарный уазик. Таким траурно - печальным эскортом мы и едем в сторону аэропорта. В машине договариваемся, кто пойдёт оформлять груз, а кто будет стоять за билетами. Ну, разумеется, оформлять груз мне, а Габриэлю покупать билеты - он не говорит по-русски. А конкуренты будут меня сменять каждые четверть часа. Ничего. Прорвёмся.
  
  
  
  ХХХ
  Поднимаюсь на третий этаж, нахожу наши помещения. Там спит Татьяна. Больше никого нет. Страх уходит. Мне становится грустно. Всё-таки я привёз то, в чём нуждался Лоренц.
   - Тань, где все?
   - Ой, Лёвочка приехал! Они в президентском кабаке. Я сейчас тебя провожу.
  В подвале можно вешать топор, грохочет музыка, и шатаются пьяные журналисты. Коленька, главный конкурент, отводит меня к столу Агентства. Тарас спит, Лоренц пьёт.
   - Лоренц, сколько точек в "Агентстве"?
   - Семьдесят четыре. Пить будешь?
  Отвечать бессмысленно - после вопроса, он тут же засыпает. Я беру его подмышки, хватаю Тараса за шиворот и тащу в гостиницу. Никто не возражает. Спать они укладываются сами. Разворачиваю спальник, и, тоже ложусь.
  Бурное утро. Ни одной свежей головы. Ходит слух, что к нам, с противоположной стороны республики, прорывается пани шеф. Ещё, говорят, что через полчаса приедет главный правозащитник. Распаковываю камеру. Потом приходит Ярун, и заявляет, что нас сегодня должны вышвырнуть из Города. Такой, мол, пришёл из Столицы приказ. Все взбудоражены. А я не знаю, то ли мне разворачивать новый монтаж, то ли сворачивать старый. Никто ничего не понимает. Большинство даже плохо соображает, где они находятся. Такое вот бурное утро.
  Главный правозащитник уехал, после весьма толкового выступления. Мне пришлось его снимать, так как слух о нашем скоропостижном отъезде из Города подтвердился, и все ребята разбирали и упаковывали оборудование. Только каким образом отправлять эту прессуху в Столицу, я не знаю.
  Приехала пани шеф. Теперь наша работа превратилась в полный хаос. Господа из Загорного бюро Агентства, не долго думая, подключали аппаратуру к сети исключительно при помощи молотков, и посему, вытащить вилку из розетки теперь несколько затруднительно. Такие устройства как "адаптер" и "переходник" им незнакомы.
  На пять часов вечера объявляют общий журналистский сбор. Забавно будет посмотреть на митинг двух сотен журналистов.
  Все галдят, одни требуют немедленного отъезда, другие хотят остаться. На самом деле, предмет обсуждения один - спутниковая передающая тарелка. Тарелку просто так не увезёшь и не привезёшь - две с половиной тонны живого веса. Дискуссия перерастает в склоку. Начинаю снимать. Моему примеру следуют все операторы и фотографы. Зрелище совершенно фантастическое. Митинг тридцати видео и полусотни фотокамер. С трибуны тоже смотрит камера. Кажется, что она вот-вот заговорит. Абсолютный бред.
  Тарелку решили оставить. Мол, те кто уедут, смогут гнаться с телецентра Соседей, а тарелку - остающимся. Герои. Сами смоются, а Рональду с Габриэлем её разбирать. Согласно штатному расписанию. Двенадцать часов, при работе двух инженеров. Я злюсь. Прошу пани шефа разрешить мне остаться. Она, грязно ругаясь, запихивает меня в первую же машину, и отправляет к Соседям.
  Ночёвка в мирном городе. Невероятно, ещё несколько часов назад я был на войне!
  Тихое утро. Завтрак в ресторане. Пани шеф уезжает. Теперь у нас демократия. Еду в Город. Тысячи машин оттуда, и ни одной - туда. Над дорогой играют вертолёты. Догоняем какого-то чайника, он притормаживает, пропуская нас. И вдруг, машина его взрывается. Вся. Целиком. Даже колёс не осталось. Мы останавливаемся и курим. Водитель говорит:
   - Довезу до Села, а дальше - как хотите. Вертушка-то по нам стреляла.
   - Хорошо. Поехали.
  Приезжаем в Село. Вчера вечером здесь играл двадцать четвёртый "Сухарь". (Сноска. Сухари - прозвище самолётов разработки ОКБ Сухого) Он одержал полную победу. Сгорело шесть домов. Одиннадцать трупов, и чёрт его знает, сколько раненых. Снимаем. Мишка в шоке. Потом они падают в грязь, а я стою и снимаю. Мишка на меня орёт, что, мол, самолёта не слышал? Ему не объяснишь, что это только он не отличает шум "Баклажана" (Сноска. Баклажан - прозвище аэробуса Ил86) от грохота любого вояки.
  Мы в городской больнице. Врачи рассказывают всякие ужасы, и я им верю. Потом снимаю операцию при свечах. Сильно смахивает на Вуду. Едем обратно. Материала более чем достаточно.
  Опять тихое утро. Хорошо. Но далеко от Города. Все расползлись, кто куда. Мне остался только Город. Хорошо. Едем.
  
  
  
  ХХХ
  
  Подъезжаем к аэропорту. Я пересаживаюсь в уазик, и еду к грузовым воротам. Всех документов - паспорт, да справка о смерти. Справку о смерти писал Рональд, а я исправлял ошибки. На половинке листа. Целого не нашли. Журналисты, писатели.
  Нас пропускают в грузовое отделение без вопросов. Тут начинается самое интересное. По причине выходного дня, на месте только один чиновник. Начинаю просить. Он отказывает. Давлю на чувства. Он на инструкцию. Говорю о войне. Она всего в сотне километров. Он - о начальстве, которое значительно ближе. Мне хочется его убить. Приходит конкурент. Я сижу и слушаю. Всё начинается сначала. Наконец, чиновник вызывает санитарного врача.
  Габи стоит в очереди за билетами. Я присоединяюсь. Он начинает рассказывать анекдоты. Приходит второй конкурент. Весь в пятнах, и жрёт что-то от сердца. Я снова иду к чиновнику.
   - Понимаете, мы не можем пропустить ваш груз, так как он не соответствует стандарту номер...
   - Так лёту всего час сорок. В Столице его сразу заберут родители и представитель посольства...
   - А мне сидеть не хочется! Сейчас вызову милицию...
   - А что сказать её матери? Что мы не умеем делать гробы, и поэтому похоронили вашу дочь на месте?
   - У меня двое детей...
   - Там война, понимаете, настоящая война...
  Содержательная беседа длится больше часа. Даже предложенная штука баксов не меняет положения. Постепенно я тупею.
   - Простите, можно воспользоваться вашим телефоном?
   - Только не междугородним...
   - Нет, что вы.
  Набираю справочную, и узнаю телефон местного похоронного агентства. Чиновник и врач открывают рты.
   - ...Аэропорт? Через полчаса будем.
   - Нет, я немедленно вызываю милицию.
   - Уважаемые пассажиры! Самолёт из Столицы только что совершил посадку в нашем аэропорту. Встречающих просим подойти к...
  Через пять минут в офис врывается наряд милиции. Следом за ними - дипломат из посольства. Немая сцена. Я тихонько выхожу. В ворота грузового терминала въезжает катафалк.
  
  ХХХ
  
  Вот теперь в Городе явно заметна работа авиации - горит несколько домов, воронки на улице, языки пламени вырываются из газовых труб. Едем на рынок. Здесь меня ожидает первое потрясение - живой трамвай. Он звенит, дребезжит, и... едет!
  Полчаса кручусь по городу, снимаю сценки прифронтовой жизни. Меня останавливает патруль. Предлагают хорошую идею. Ради такого дела, можно здесь и на ночь остаться.
  Хорошая съёмка есть хорошая съёмка. С такой не стыдно и возвращаться. Едем к Соседям.
  В гостинице наших нет. Еду на местное ТВ. Оказывается, они переехали на границу. Заказываю перегон. Разговариваю с начальством. Оно рвёт и мечет, грозит мне сатфоном (Примечание: сатфон - спутниковый телефон). При одной мысли о чемоданчике в семнадцать кило весом, я содрогаюсь. Начинаю каяться. Меня прощают. Завтра еду на границу.
  Последняя ночь в приличной гостинице. Утром я уже в приграничном городке. Никогда не думал, что человеческое поселение может быть таким грязным. Ищу своих. Нахожу главных конкурентов. Они мило расположились в детском саду, притащили свою тарелку и спят в маленьких кроватках. Пусть спят.
  Ещё через час я, наконец, обнаружил и наше стойбище. Это летний лагерь, владелец которого - чемпион мира по греко-римской борьбе. Лагерь состоит из полутора десятка маленьких домиков, душевой и столовой. Домики отапливаются жуткими устройствами под названием "Печь русская, керосиновая".
  Целый месяц я снимаю эту войну, не обращая внимания на клопов, умирающую видеотехнику, боевые действия и толпы беженцев. А когда всё, наконец, осточертело - рву с поляками в горы. И всё это время - борюсь с насекомыми, тупыми лезвиями, скрипящими лентопротяжками, - ежедневно клянчу у пани шефа отпустить меня в Столицу на праздник. С её стороны я нахожу полное понимание. Но, всё равно, напоминать о празднике нужно ежедневно.
  Тот день я провожу в горах. Приезжаю последним. Вокруг - грусть и уныние. Новость ошарашивает. То, что должно было давно случиться, случилось.
  Утром, снимая воронку в городе, погибла Лисса. Молоденькая девушка, независимый видеожурналист. Ей оторвало голову. В таком виде её и привезли в лагерь. Местные не стали искать голову.
  Её родители уже вылетели в Столицу. Ребята из разных компаний сколачивают гроб. Тело обернули в целлофан. А Рони просит меня проверить на орфографию справку о смерти.
  Мы гоним в ночь по этой страшной, тёмной дороге. Никто ничего не говорит. До утра мы обыскиваем все окрестности этой проклятой воронки. Город бомбят четыре раза. И час палят из пушек. Мы не слышим канонады. Мы не видим самолётов.
  Когда всходит солнце, мы прекращаем поиски. Завтра я уезжаю. И повезу тело первого мёртвого Журналиста этой войны матери.
  
  ХХХ
  
  Я снял пальто и закинул его на верхнюю полку. Габи достал из сумки сразу три бутылки местной водки. Я отвернулся и посмотрел в окно. Самолёт прогревал моторы. В багажное отделение закатывают наш груз.
  Через час сорок я буду в Столице. Там меня ждёт светлый праздник Рождества Христова.
  
  
  
  НОВЫЙ ГОД
  
   - Не хочу, пани шеф, я три дня, как оттуда.
   - Слушай! По всему миру люди в очередь выстроились, чтобы туда попасть! У тебя будет самый высокий рейтинг в бюро!
   - У меня и так, самый высокий рейтинг...
   - Ты что, испугался?
   - Да! Я очень боюсь туда ехать. И не хочу. Я хочу поехать в Урюпинск. Или в Кобылово-Пердяевск. Снять десять больших репортажей о зимней жизни в глубинке.
   - Ты официально отказываешься?
   - А ты официально заставляешь?
   - Нет. Не тебя. И про Урюпинск я не верю.
   - А я верю. Но и официально отказаться не могу. У меня жена и четверо детей. А ты, наверное, и билет на меня заказала?
   - У тебя нет семьи. А билет, как ты мог подумать, что я, без твоего согласия...
  По лестнице поднимается курьер, и громко выкрикивает моё имя.
   - Я здесь.
   - Вот, билет на ваше имя. На курорт летите? Завидую...
   - Вот она, моя благодетельница. - Я показываю на Пани шефа. Она краснеет. - Она очень заботится о здоровье своих сотрудников. Где я должен расписаться?
   - Вот здесь.
   - Не переживайте, я пришлю Вам открытку на Новый год и ещё одну на православное Рождество. И, если хотите, на старый Новый год.
   - Спасибо.
  Он уходит. Пани шеф делает попытку последовать за ним, ссылаясь на неотложные дела, но я не даю ей так просто улизнуть.
   - Аня, какого чёрта... Могла бы прямо сказать. Не делай из нас обоих идиотов.
   - Извини, но...
   - Никогда. Курорт, это, конечно, хорошо. Ну а куда я должен ехать дальше?
   - Ты возьмёшь такси, это стоит около пятисот баксов. Поедешь до Станицы. Триста восемьдесят километров. Через четыре Республики. Поэтому, лучше бери таксиста - соотечественника.
   - Ты даже не представляешь, как трудно там найти таксиста - поляка.
   - Я имела в виду русского. Возьмёшь такси. И не вздумай арендовать вертолёт. Собьют.
  - А так - зарежут. - Я делаю дикое лицо. - И пришлют тебе мои уши. На память о самом высоком рейтинге.
   - Я тоже туда приеду. Но... ты будешь там не журналистом, а ньюс-координатором.
   - Первое ужасно. Второе невыносимо. Я всё равно буду снимать. Что мне будут платить?
   - Как обычно. Плюс двадцать пять процентов за координаторство. Всё! Вот тебе сатфон (я содрогнулся). Он - твой персональный. Новой модели. Весит всего семнадцать килограмм. Езжай.
   - Без понтяры мы не можем. Я его сдам в багаж в порту. Прилечу - заберу. Там же есть фон! На кой там ещё один?
   - Выполняй! Это приказ! Ты теперь начальник с сатфоном!
   - Первый мой приказ...
   - Здесь начальник - я.
   - Ладно. Поехал я. А то, опоздаю на войну.
  
  ХХХ
  
   - Эй, ребята, пан начальник приехал!
   - За начальника ответишь. Дедом Морозом назначу. Сколько здесь камер?
   - Теперь - три.
   - А... гм... сколько было вчера?
   - Три. Одну конфисковали. Там новый штатив был! Суки!!!
  Вот его (штатив), я хорошо помню. Сам по каталогу выбирал. Лёгкий, устойчивый, с изумительно плавным ходом. Не штатив, а песня. Действительно, суки.
   - Поехали выкупать.
   - Ездили. Честные попались. Получите, говорят, всё обратно в Столице. Семнадцатого января.
   - Тем самым, они поддерживают отечественного авиаперевозчика.
   - Будешь спать в бане. В отдельном номере. Вместе с персональным сатфоном. - Володя хихикает. - А вот сортир у нас общий. Физиологическое, так сказать, равноправие.
  Ладно, всё это я переживу. И вообще, чего я дёргаюсь? Мне здесь нужно проторчать полтора месяца. Завернусь в спальник, и проснусь через шесть недель. А сатфон пусть конфискуют. И отдадут в Столице семнадцатого января. Пани шефу.
  В Город сегодня не пустили. Отвык, говорят. За четыре дня. Ну, за пять. Поехал снимать беженцев. Как они мне надоели! Очень их жалко, но скоро количество моих съёмок "рефьюджис" (беженцев - англ.) перевалят за круглую цифру с тремя нулями. Даже истории у них у всех одинаковые. "Эти бандиты, гори они в аду, разбомбили (разрушили, раздавили танками, сожгли) единственный дом, расстреляли (забили до смерти, увезли в неизвестном направлении, повесили) любимого дедушку (молодую жену, многодетную мать и семерых её старших детей, безобидного отца семейства, - а так же, полевого командира). И теперь нам пришлось, бросив всё, кроме самого необходимого (ста голов крупного рогатого скота, четырёх машин, и ста тысяч долларов), бежать к золовке кузина младшего брата старого знакомого убитого дедушки."
  Мне их искренне жаль. Более того, в своих репортажах, я призываю мировое сообщество помочь этим людям. И сам помогаю. Привожу хлеб, молоко... Но как же они надоели!
  Под вечер мы встречаемся на телецентре и перегоняем материалы. Потом едем в Станицу. Обсуждаем планы. В Город я завтра опять не еду. Сам решил. Есть более интересная тема.
  Без десяти одиннадцать укладываюсь спать. Свернувшись калачиком, начинаю дремать. Вдруг - грохот в стороне Базы (до неё около пятидесяти километров), свист над нами, и грохот в стороне Города. Так значит. Дальнобойная артиллерия. Ровно в двадцать три ноль ноль. Дёшево, сердито, эффективно. Ну, орлы! Сколько же они там народа случайного положат? Доберусь я ещё до этой Базы. На блокпостах, значит, солдаты по двадцать четыре часа из бэтеров не вылезают. Даже нужду в них справляют. А эти военные гении решили укрепить, значит, доверие непокорного, но мирного народа таким вот образом. Козлы.
  Утром едем на железнодорожную станцию. Там, в вагонах, детский дом. Сегодня к ним придёт дед Мороз. Они будут просить вернуть им маму с папой. Дед Мороз будет плакать в бороду. А я буду всё это снимать.
  Дед Мороз, как и договорились, ждал на перекрёстке. Я вылез из машины, и открыл багажник. Там был ящик шоколада. Дед пересыпал часть в мешок, и мы поехали дальше. Шоколад купил на свои деньги. Не то, чтобы Агентство возражало против подобной благотворительности, просто хотелось увидеть, как дети жрут именно мой шоколад.
  Это было отвратительно. Большинство детей испугалось новогоднего деда, а от шоколада их тошнило. Многие никогда его не пробовали. А начальник детского дома вежливо сказал:
   - Лёва, на эти деньги надо было купить много-много хлеба. Я понимаю, праздник... Но что мы будем есть потом?
  Стыдно так, что покраснели даже пятки. Я отвернулся. Потом отдал Учителю всю рублёвую наличность. Он не благодарил. Он плакал.
  
  ХХХ
  
  Город. Я не был здесь восемь дней. Он не успел сильно измениться, не смотря на все усилия артиллерии и авиации. Красивый и чистый. Мимо проходит трамвай. Он - мой талисман на этой войне. Пока он жив, всё будет хорошо.
  На окраинах люди строят баррикады. Едем в больницу. Там многое изменилось - поставили постоянный генератор, привезли лекарства. Только очень, очень много раненых. Говорим с врачами. Оптимисты. Мы учились в Столице, у нас там много друзей, народ не допустит... Блажен, кто верует.
  Президентский дворец. Бывший горком. Вот здесь и сидят затейники. Их коллеги в Столице. Ни тех, ни других мне не жалко.
  Вокзал. Последний поезд ушёл отсюда два года назад, но так и не вернулся. Теперь здесь живут те, у кого нет возможности стать беженцем.
  Площадь "Минутка". Раньше, все влюблённые Города назначали здесь свидания. Теперь здесь строят баррикады. Мы говорим с людьми. Они решительны, отчаянны, испуганны, стары, молоды...
  Телецентр. Самое высокое место Города. Башня отрезана от релейной сети остальной страны. Но, с неё продолжается вещание местного телевидения. Три камеры, пять магнитофонов, сотня кассет и самый красивый в Городе вид из окна.
  Нефтеперерабатывающий завод. Гордость республики. Раньше, на нём производили весь спектр авиационных масел. Для всей страны. Такое вот техническое чудо.
  Аэропорт. Один из лучших на севере Гор. Теперь, правда, он весь завален обломками потенциальных военных самолётов - Ту 134 и учебных L39.
  
  ХХХ
  
   - Лёвочка, ну послушай, ты же координатор. Побудь им один день. Посиди на базе...
   - И это именно тридцать первое декабря...
   - Да. Успеешь ещё.
   - Ладно, пани шеф. Только одно условие.
   - Да.
   - Не приезжай сюда. Мы так хорошо работаем.
   - Ладно. Пришлю Кэтрин. Ты как всегда вежлив.
   - Спасибо.
  Телогрейку разрабатывали специально для меня. Ни на одном другом живом существе, эта штука не смотрится так импозантно, как на мне. Ещё мне идёт бронежилет (зимой), и хорошая английская каска из кевлара. Судя по паспортным данным, она должна выдерживать залп крейсера. Решение о том, что я должен носить, а чего не должен, приняла наша мудрая страховая компания. Собственно, это должен носить не только я, но и все сотрудники Агентства. И если теперь в меня попадёт тысячекилограммовая бомба, то нипочём не получить страховки, если не было на нашей светлости бронежилета "Игл" и каски "Кондор". Одного не учли наши головастые страховщики - человек в каске всегда солдат. Значит, и палить по нему будут, как по солдату. Исходя из этого, я запретил всем нашим ими пользоваться. Броник - пожалуйста. Зимой в нём тепло.
  Подобным образом рассуждал я, сидя на крыльце штаба Агентства. Ко мне подошла странная пара. У него была камера, а у неё - штатив. А странными были их бронежилеты и каски. За семьдесят км. от Города они выглядели, мягко говоря, нелепо. Со мной заговорила дама:
   - Скажи, где здесь офис Агентства?
   - Прямо по коридору, там увидите.
  Ни здрасте, ни спасибо...
   - Слушай, там закрыто. Нам нужен Лев Зановски. Где он?
   - Это я. А чтобы вы хотели?
  Спесь и крутизну, как ветром сдуло.
   - Мы из чешского телевидения. Ваши клиенты.
   - Я счастлив. Что ещё?
   - У вас есть виски?
   - У нас всё есть.
   - А монтаж, перегон? Мы хотели бы так же получить некоторые материалы. И нам очень нужен телефон.
  Всё правильно. Это они правильно хотят. Но, правильно это в Столице. А на "здесь", насколько я помню, этот контракт не распространяется. То есть, на моё усмотрение. Так и записано. Сейчас я им усмотрю. Не люблю хамов.
   - Виски. Простите великодушно, что не предложил сразу. Сейчас я вам налью.
  Я иду в "офис", беру открытую бутылку и наливаю грамм по пятьдесят. Предлагаю. Они офонарели. Они хотели пару бутылочек на сегодня, пару на завтра и т. д. Теперь к делу.
   - Что касается обслуживания, то, всегда пожалуйста. Вы умеете монтировать?
   - Нет. Но разве у вас нет монтажёра?
   - Есть. Но мы можем бесплатно предоставить только линейку (Сноска. Линейка здесь - линейный некомпьютерный монтаж. Просто два синхронных видеомагнитофона), а за монтажёра придётся платить - я закатываю глаза - двадцать долларов в час. Не беспокойтесь, я выпишу чек. Материалы, отснятые здесь, вы можете бесплатно взять на международной бирже новостей, или в Столице. Если другие чешские компании не будут возражать. Что касается перегона, то наша тарелка стоит в Селе. Это всего сто восемьдесят километров отсюда. Через Город. А здесь мы - как все. А телефоном, пожалуйста, можете пользоваться. Через польскую станцию - два бакса, через норвежскую - четыре, через австралийскую - семь. В минуту.
  Чехи в шоке. Он сейчас заплачет. Нужно нанести удар милосердия. Пур де грас, как французы говорят.
   - А спутником пользуйтесь нашим. Бесплатно.
  Она оказалась стреляным зайцем.
   - Согласно нашему договору, вы обязаны...
  Я снимаю трубку, беру список клиентов и начинаю звонить.
   - Куда вы звоните?
   - В Прагу. Хочу подать на вас форменную жалобу.
   - Тогда и я должна поговорить с руково...
   - Ближайший телефон на перегоне. Сорок км. Звоните.
  В конце концов, всё улаживается. Я отправляю их на подготовку праздничного стола за материалы недельной давности.
  
  ХХХ
  
   - Ну, хорошо. А как мы точно определим время?
   - Давай Би-Би-Си врубим, заодно и новости послушаем...
  Каждый приготовил к новому Году свой сюрприз. Володька привёз бутылку французского шампанского. Конкуренты втихую смонтировали сюжет про нашу тут жизнь, а я стащил ёлку.
   - Десять, девять...
  Стол накрывали чехи. Получилось весьма недурно. Праздник должен быть весёлым.
   - Восемь, семь...
  Звонил в Столицу родителям. Дома всё в порядке. А вот подружек ни одной не нашёл.
   - Шесть, пять...
  Конкуренты пытаются наладить телевизор на приём местного ТВ. Бояться сенсацию пропустить.
   - Четыре, три...
  Под вечер приехал новый фотограф. Американец. Совершенно сумасшедший. Я пытался дозвониться до Вашингтонского бюро, чтобы его забрали, но никого там не нашёл. Пани шеф же говорит, "ПЛЮНЬ НА НЕГО ЭТО ДРУГОЙ ОТДЕЛ!!!"
   - Два, один...
   - С НОВЫМ ГОДОМ!!!
  Шампанское, виски, водка - всё льётся рекой, и, напряжение, сковывавшее меня здесь всё время, уходит. Все люди братья, хотя бы, по оружию...
  Конкурентам, наконец, удаётся поймать местный канал, но все уже пьяны настолько, что ничего не понимают.
  Этот Новый год - самый лучший праздник в моей жизни.
  
  ХХХ
  
  Утро выдалось на редкость тяжёлым. По непонятным причинам очень хотелось пить, а голова, казалось, занимала объём, в три раза больше обычного.
  Конкуренты поведали о том, что же они видели вчера по местному ТВ. В Городе идут бои. Кто-то выставил камеру из окна президентского дворца, и запустил картинку в эфир. Я посмотрел.
  В Город поехал один. То есть, со мной был сумасшедший американец (отвязаться от него было совершенно невозможно, да и ответственности за этого идиота я не чувствовал), но своих не взял. За пятьдесят километров от Города стали слышны разрывы бомб и виден столб чёрного дыма. Горело нефтехранилище. Если пламя доберётся до ёмкостей с хлором, то нам всем каюк. Да и всему югу страны.
  Я включил магнитофон (чтобы не слышать взрывов) и стал оглядываться. Скоро Город...
  У нас есть правило: никогда не ходить по одному. Поэтому, я с удовольствием оставил американца на Конкурентов, а сам, вместе с Лёхой (ещё один конкурент), отправился снимать.
  Бои шли везде. Президентский дворец был похож на Рейхстаг мая сорок пятого. Рядом стояли два сгоревших танка. Из газовых труб вырывалось пламя. Домов, что стояли кругом, больше не было.
  Больница наполовину разрушена, раненых размещают прямо во дворе. А какая-то сволочь лупит по остаткам гинекологического отделения из гранатомёта.
  Вокзала больше нет. Зато на путях стоят танки. Мы туда не идём. Танки ещё функционируют.
  Подвал девятиэтажки. В нём - жильцы этого дома. Они здесь уже неделю. На топчане лежит старушка со сломанной ногой. Она умирает. С этого момента я перестаю воспринимать окружающее. Я слышу звуки, но не слышу их. Война идёт как бы в абсолютной тишине. Но я слышу, как рвутся снаряды и бомбы.
  Телецентра тоже нет. Вот почему, мы никак не могли поймать сигнал. Маломощный передатчик стоит в президентском дворце.
  Площадь Минутка. На ней идёт бой. Четыре танка разносят в пыль всё, что ещё не уничтожено. Им активно помогают две вертушки. Такой бой проиграть невозможно. Кругом валяются трупы. Вдруг, один из танков вспыхивает, как стог сена. Из него вылезают люди - факела. Вонь невыносимая!
  
  ХХХ
  
   - Ну и почему ты поехал туда один? И что там вообще происходит?
   - А кого бы ты взяла, или направила?
   - Ну ладно. Тебе видней. Так что там?
   - Война. Много красивых картинок, но эксклюзивы невозможны. Надо работать в пул. (Сноска. Пул - временное соглашение о совместных съёмках, иногда и с прямыми конкурентами. Все материалы в этом случае являются совместной собственностью)
   - Да, согласна. А картинки я видела. Хорошие картинки. И, что, по-твоему, будет дальше?
   - Город не возьмут, но разрушат. Возьмут где-то через месяц. Потом опять сдадут. Всё как обычно.
   - Да, как обычно. Будем готовить штатный посменный режим работы.
   - Ладно, пани шеф, пойду я спать. А то голова болит...
  
  
  СОЛДАТ
  
  Здесь зима бывает только в горах. Да, иногда и на равнине идёт снег и подмораживает. Но настоящей зимы с сугробами, вьюгами и метелями здесь не бывает. Обычно - так, продолжение осени. На улицах грязь, и ещё - туманы...
   - Куда поедем? - это Кэтрин, моя смена. Первый день на войне. Согласно неписаным правилам, ей надо показать что-нибудь страшненькое, но не опасное. Чтобы прониклась. Проникнется, и поеду я на север, снимать большую лужу нефти. От этой мысли я воспрял. Не то, чтобы я так любил нефтяные лужи. Люблю север.
   - Поехали на границу. Слух прошёл, что на тамошний колхоз совершено злостное нападение.
   - Поехали.
  Машина, как всегда, ждала нас в ста метрах от гостиницы. Объяснил водителю наш сегодняшний маршрут, и мы тронулись.
  Кэтрин расположилась на заднем сиденье, ела шоколад (она взяла его пачек двадцать, не меньше) и рисовала. Точнее - писала титры разноцветными карандашами. Потом, видимо закончив, сказала:
   - Сначала ты снимешь вот это, - и показала бумажку. На ней разными цветами было написано "Агентство" и наши имена.
   - Тогда уж напиши и The End.
   - Точно.
  Такая вот серьёзная особа с зелёного континента.
  Минут через десять мы были на месте. Проехать мимо такой толпы и не ощутить журналистского зуда невозможно. Выбрались из машины, я включил камеру, настроил, снял бумажку и приступил. Сначала я водил выключенной камерой по толпе, потом выслушал нескольких разъярённых туземцев, и только после этого стал снимать. Оказалось, что вчера вечером сюда прибыл бэтер без опознавательных знаков, перестрелял скот и убил двоих колхозников.
  Я искренне сочувствовал, Кэтрин настолько же искренне боролась со сном. Через час я сжалился, и попросил бумажку с надписью “The End”.
  
  ХХХ
  
   - Зановски, я завтра туда не поеду.
   - Спать пора, слышишь, пушки палят. Чу! Соловушки, проснулись!
   - Пани шеф говорила, что ты стал слишком чувствительным ко сну, да я не верила. Между прочем, на север поедешь вместе с ней.
   - Кэтрин! О, ненаглядная, что сделать, отрада очей моих, дабы чаша сия минула ничтожного целователя о твоих богоподобных пяток?! Хочешь, о луноликая, я принесу тебе на чаше пылающий Город? Скажем, завтра в десять?
   - Правда?
   - А на ёлке растут шишки?
   - А что такое ёлка?
  Дальше пошли лингвистические болота, мелкие речки и буераки. Что такое "луноликая" она знает (интересно, кто ей сказал?), а вот что такое ёлка - нет. Вывел Кэтрин на улицу и показал ёлку и шишку. На всякий случай, показал ещё и сосну.
   - Всё. Спать. Завтра блюдо по вашему заказу, так что, спать, потому что надо спать.
  Меня сильно интересовал один вопрос, и по сему, быстро отделавшись от австралийки, схватился за сатфон. Разумеется, на работе её уже не было, и я стал звонить домой.
   - Пани шеф, привет. Хочешь, я свожу тебя, о, богоподобная, в ресторан?
   - Я уже сплю. А ты, собственно, где?
   - Где и положено. Как насчёт ресторана?
   - Ты хочешь пойти туда прямо сейчас?
   - Только сверюсь с расписанием авиаперевозок особо важных персон. Надо понимать, ты согласна.
   - С чего это вдруг ты собрался меня куда-то выводить?
   - А с чего это вдруг ты собираешься ломать мне кайф от созерцания большой нефтяной лужи под светом звёзд?
   - Вот ты о чём! И как тебе... Далее следует десять минут пикировок и тщательно замаскированных оскорблений.
   - Аня! Дай мне отдохнуть, хотя бы и за Северным полярным кругом!
   - А за это ты сводишь меня в сосисочную, из тех, которые ты так любишь показывать в своих репортажах?
   - Буду с тобой честен, как никогда. Это будет не сосисочная. Рюмочная. Впечатлений на всю оставшуюся жизнь. Внукам будешь рассказывать.
   - Хорошо. Но рюмочная будет на севере.
   - Тогда буду вынужден обратиться к вышестоящему начальству, с предложением о переводе тебя сюда. Это угроза.
   - И следующее Рождество мы встретим вместе. Это тоже угроза.
   - Ладно. Что тебе нужно?
   - Проверка профессиональной состоятельности.
   - Ты будешь проверять чемпиона документальных ужасов? Не смеши.
   - Нет. Ты не понял. Чемпион будет проверять меня.
  Я в шоке. Ну что ей ответить? Она же просит о помощи, а я со своей сосисочной. Но и неделька с пани шефом, это тоже не сахар. Ладно, прорвёмся.
   - И кому я обязан столь высокой миссией? Боже!!! Там же, наверное, ещё и отчёт писать надо...на трёх зарубежных языках... Боже мой...
   - Меня спросили, кого я хотела бы взять инспектором, я и назвала тебя. А отчёт... ты же справляешься с бухгалтерией? Это ненамного сложнее.
  Последняя фраза меня добила. Ну, ладно. Быть по сему.
  
  ХХХ
  
   - Доброе утро, Лёва. Ты обещал мне Город.
   - Привет. А завтрак в постель?
   - Там сегодня бои, так что поехали скорее. Поешь в машине.
  Вот так всю жизнь. Чем всем хуже, тем им лучше, а я голодный. Никогда не понимал этой идиотской горячки. Ну, неужели, она и в самом деле думает, что если мы туда приедем на полчаса позже, то они закончат воевать? Зато мы будем сытые и умытые. Вот уехать пораньше - это я всегда "за". Во-первых, раньше привезёшь материал. Во-вторых, опять же, может успеешь поесть горячего. Бывало, смывшись раньше всех, я на самолёте обгонял перегон конкурентов. И ночевал дома.
  До Города километров тридцать. Я съел суп быстрого приготовления, чудом не украсив им салон машины и тонну шоколада. Столько в советские времена не съедал детский сад за неделю.
   - Может, остановимся и снимем панораму битвы?
   - Какой битвы? До Города ещё полчаса езды!
   - Ну, я только предложил. А заехать в ближайшее село и узнать мнение жителей о происходящем ты не хочешь? Я всегда так делаю.
   - Я его и так знаю. Ты что, издеваешься?! Конкуренты...
   - У нас пул на Город. Так что, конкурентов у нас нет. Только союзники.
   - Ты боишься?
  Почему-то страх у них является чем-то позорным. А я всю жизнь боюсь, и хорошо себя чувствую. Шесть горячих точек и ни одной раны.
   - Конечно, боюсь! Только дураки не боятся. Ты ведь тоже боишься?
   - Журналист не должен бояться...
  Ещё одна любимая песня. Высокое призвание... Нести людям правду... Невзирая ни на что...
   - Значит я не журналист.
  Кэтрин изумлённо смотрит на меня.
   - А кто же тогда ты?
   - В дипломе ясно написано: Дирижёр. Всё, Катя, приехали. Держись за меня, как жена за неверного мужа, и дальше чем на пять сантиметров от меня не отходи.
  
  ХХХ
  
  В Городе шли тяжёлые бои. И передвигаться по нему было безумием. Мы вылезли из машины на окраине, и я решил дойти до вокзала, залезть в пару подвалов и вернуться. Так и поступили.
  На первой же улице шёл бой. Два танка и десятка три солдат ожесточённо отстреливались от Зелёных повязок. Видимо, в танках кончилось топливо, и они не предпринимали попыток к отступлению, несмотря на безнадёжное положение. Я огляделся, ища прикрытие для съёмки. Если вскинуть камеру на плечо в открытую, то могут принять за гранатомётчика. Со всеми вытекающими.
  Рядом стоял пятиэтажный дом с раздолбленным первым этажом. Туда. Лучшего места не найти. Вдруг Кэтрин сдавленно вскрикнула. Я обернулся. Слава Богу, ничего страшного. Она увидела раздавленных танком людей. По началу это сильно действует. Двинулись дальше. В доме было темно. Я сделал жест, чтобы она осталась на улице, пока я его осмотрю. Всякое бывает. Снайперы, неразорвавшиеся снаряды... Всё тихо. Заходим. Начинаю снимать. Прекрасный материал. Ещё бы верхнюю точку... Но, могут неправильно понять, и грохнуть, как снайпера. Ладно, и так хорошо. Сейчас дождусь, когда стрельнёт танк, и всё. Ого! Однако это впечатляет! Теперь можно идти и посмотреть подвал.
  Мы увидели его сразу же. Несмотря на то, что подвал был пуст и тёмен, а он тих, как мёртвый младенец. День, или два назад его можно было назвать солдатом. Теперь... я даже не знаю, как его описать. Сразу вспомнился Иуда у Стругацких.
  Он забился в угол, в самую большую кучу мусора. Форма превратилась в грязные ошмётки. И ещё, от него пахло, как от кучи бомжей на вокзале. Видимо, он ходил под себя всё то время, что был здесь. Когда я включил накамерный свет, он только зарылся ещё глубже в кучу мусора, дрожал и пытался закрыться от нас руками. Это было живое воплощение страха.
  Катя спустилась вниз и попыталась с ним заговорить. Но он только забивался в угол и дрожал.
  В пятидесяти метрах от нас шёл бой, в котором такие же солдатики сражались за никому неизвестную улицу никому не нужного города. Видимо, они ещё не знают, что их бросили, подкрепления не будет, а бьются они не за отметку на карте, а за собственную жизнь. Как бился этот мальчик здесь же дня три назад. А потом что-то произошло.
   - Ну и что мы будем с ним делать?
   - Кэтрин, говори по-русски. Он ещё больше напугается из-за чужой речи.
   - И тем не менее? (Всё-таки перешла на русский. Молодец.)
   - Проснулся материнский инстинкт? Хочешь спасти хотя бы одного? Журналистский долг призывает нас показать этот материал всему миру. А его сдадим местным властям.
   - Ты серьёзно? Лёва, не шути так страшно!
   - А что ты предлагаешь? Провести его к нашей машине нельзя. Дальше. Те ребята, которые лихо рубятся на двух танках сверху, будут перебиты или взяты в плен в течение четырёх часов. Да и возиться им с сумасшедшим некогда. Надо только найти порядочного командира, и взять с него слово.
   - А ты уверен, что его нельзя дотащить до нашей машины?
   - Я ни в чём не уверен. Вот только ты знаешь, что делают с нашими пленными наши же?
   - Что?
   - Отдают под трибунал.
   - Как... за что?
   - За то, что бросили оружие на поле боя. За то, что сдались, и вообще предали.
   - Не может быть.
   - Ладно. Сиди здесь. Я пошёл.
   - Куда? Я с тобой!
   - Нет. Стереги нашего вояку и пояс. Здесь безопасно. - Я снял аккумуляторный пояс и передал его Кэтрин. Долг превыше всего. Будет охранять имущество Агентства.
  Камеру я взял с собой, как охранную грамоту. Надо проверить одно предположение.
  
  ХХХ
  
  Как я и думал, проход к нашим танкам был абсолютно свободен. Они действительно ещё не знали о том, что обречены. Или я ошибался. Найти командира - лейтенанта лет двадцати трёх - оказалось делом пяти минут. Он сидел, прислонившись спиной к гусенице одного из танков и что-то орал в рацию. Я сунул ему в нос удостоверение. Он оторвался от рации и начал кричать:
   - Уходи отсюда, скоро нам кранты. Соляра у танков вся вышла, а так не прорвёмся. Осталось пятнадцать снарядов...
   - У меня раненый солдат в подъезде, не возьмёшь?
   - Ты что, не понял? Мы ещё часа три продержимся...
   - Всё понял. Только если вы сейчас бросите здесь этот металлолом, и пойдёте мимо того дома, и дальше на север, то через полчаса будете у своих...
   - У меня приказ! Ты понял...
  Так. С этими всё ясно. Приказ. Потом собирай их по подвалам. Я решил сыграть на чести мундира:
   - Так парнишку вы бросаете? Тогда передам его местному руководству.
  Лейтенант заплакал. Только теперь я обратил внимание на его ноги. Они были перебиты...
  В подвале всё было по-прежнему. Кэтрин пыталась покормить солдата шоколадом, но, безуспешно.
   - У солдат всё, как и предполагалось. Давай попробуем дотащить его до машины. Взяли!
  Мы обхватили его с разных сторон, и мальчишка укусил меня за ухо. Я треснул ему по носу. Он взвыл. Но больше не сопротивлялся. Теперь можно было выходить из подвала.
  
  ХХХ
  
  Едва заслышав шум боя, солдат упёрся обеими ногами, и встал. Кэтрин пыталась уговорить его, но это было бесполезно. Я ударил его в живот, и потащил дальше.
  Каким образом мы оказались в самом центре боя, я так и не понял. Единственным укрытием был небольшой домик - сундук, газовый трансформатор, или как там у них это называется. Мы упали на землю. Солдат всё время порывался вскочить. Лицо Кэтрин было белым, как бумага. Вокруг свистели пули. Два раза стрельнул танк. Потом грянул взрыв. Солдату удалось вскочить. Ногой ударил его в пах. Он упал. Кэтрин заплакала...
  Внезапно всё кончилось. Где-то вдали гремела канонада, но здесь всё стихло. Пошёл снег. Я встал. Рядом с нашим укрытием стояли Зелёные повязки. Дальше, там, где недавно были солдаты, суетились партизаны. Один танк был подбит, второго не было вообще. На его месте находилась впечатляющая воронка.
  Взяв камеру, я пошёл к Зелёным повязкам. Один из них окликнул меня по имени:
   - Лёва, какими судьбами? - Это был Володя, командир танка. Его полк первыми бросили на Город, в виде какой-то провокации. Почти всех перебили, а Володя предпочёл воевать за чужую свободу. Ну, не мне его судить.
   - Да вот, снимаю помаленьку... Знаешь, тут у нас солдат. Он повернулся от этой войны. Передай его, как можно быстрее, во время обмена пленными. Лады?
   - Обещаю.
  
  ХХХ
  
  "Всё это стало возможным исключительно благодаря активным действиям армейской разведки и контрразведки. Эти солдаты, безусловно, стали бы рабами в горах или были бы убиты. К чему, например, сумасшедший раб? А мы освободили и такого больного солдата. Неустанная забота о..."
   - Смотри-ка, твоего солдатика показывают!
   - Точно! Пани шеф, ещё пива?
   - Давай.
  Мы сидим в баре маленького северного городка, пьём пиво и смотрим новости. Ну, и, конечно же, ругаемся. Но очень лениво. Так, для порядка. А за окном идёт снег, кругом сугробы. Назавтра обещали метель. Настоящая зима.
  
  
  БОМБОНОСЕЦ
  
  
   - Ну что, скоро домой?
   - Похоже на то. И, судя по всему надолго. Я здесь уже полгода. С перерывами.
   - Завидую.
   - Завидовать - большой грех. Переходи на работу в большую контору. Ладно, у меня здесь осталось одно дельце, господин Конкурент.
  
  ХХХ
  
  Вечер. Дорога в Город. Все бесстрашные стервятники от прессы едут мне навстречу. А я мчусь в самое пекло. Приспичило там переночевать. Есть одно дельце.
  Шофёр высадил меня около президентского Дворца, пообещав вернуться утром. Наступает ночь. Скоро проснуться соловушки - дальнобойные пушки, а после них появятся самолёты. Вот как раз, они мне и нужны.
  Встречаю знакомых ребят из ополченцев. Разговариваем. Курим. Ждём. Они догадываются, зачем я сюда приехал. Мне становится страшно.
  Ровно в 23:00 начинается артобстрел. Забавно, но в Станице он представляется гораздо более страшным. Точность наших доблестных пушкарей - плюс минус километр. Но, бывает, им удаётся уничтожить какой-нибудь стратегический объект. Сегодня они попали в девятиэтажку. Минут через двадцать всё стихает.
  Небо здесь необыкновенно красивое. Чёрное-чёрное, кажется, что оно сделано из бархата. А звёзды - будто кто-то приклеил маленьких светлячков. А вот и луна. Я ждал её две недели. Она будет главным осветительным прибором на этом празднике жизни.
  Зачем мне всё это нужно? Конфликт с начальством, полные штаны страха, тревожная, бессонная ночь? Сам не знаю. Но, не даёт мне спать эта вещь. Я не герой, скорее, наоборот. Но до ужаса надоело всё, что говорится об этой войне. Особенно генералами. Дадим им немного перчику.
  Ополченцы потихоньку расходятся по вверенным им объектам, а я закуриваю очередную сигарету.
  
  ХХХ
  
  "Сколько уже порочащей нас лжи было вылито на нас этими так называемыми журналистами. Их хлебом не корми, дай нас опорочить, оскорбить нас, честь нашего мундира попачкать. И мирных жителей мы убиваем, и бомбим Город, и чего только про нас правды не скажут! А где доказательства? Ведь, казалось бы, чего проще, езжай и сними, как мы бомбим или из пушек стреляем. Нет, одни слова..."
   - Выключи радио, без него тошно.
   - Нельзя, Лёвочка, ты без него заснешь.
   - Точно. Вот и дай поспать человеку.
   - Не дам. Нам ещё две границы переезжать.
   - Редиска ты...
  В общем, он прав. Но спать всё равно хочется, сил нет. Начинаю грезить о своём немытом спальнике, но генерал не даёт расслабиться.
  Вот и первая граница. Полосатый шлагбаум, солдаты с автоматами на перевес, бетонный надолб и два бэтера. К нашему "москвичу" подходит офицер с небритой физиономией и сигаретой, прилипшей к губе. Достаю документы. Он смотрит на них с видом человека не умеющего читать.
   - Лев Зановски?
   - Так точно. (Шутить с этими ребятами смертельно опасно. Воевать они не умеют, а вот испортить жизнь молодому и красивому журналисту - хлебом не корми.)
   - Журналист?
   - Да.
   - Откуда?
   - Из Агентства. Там есть все необходимые документы.
   - Везёшь что-нибудь запрещённое?
   - Ни в коем случае.
   - Открой багажник.
   - Сейчас.
  Я медленно беру ключи у водителя, плавно открываю дверь, и не спеша, обхожу машину. Быстро двигаться нельзя. С ними нужно как со змеями. Медленно и всё на виду. К офицеру подходит несколько солдат. Все хотят заглянуть в багажник. Отцепляю от связки ключ от багажника и передаю его одному из солдат.
  Разумеется, кроме запаски, домкрата и аптечки там ничего нет. Солдаты облегчённо вздыхают.
   - А зачем тебе бронежилет?
   - Требование страховой компании.
   - Ладно, езжай.
   - Спасибо.
  Сажусь на переднее сиденье, и мы едем дальше. Интересное наблюдение: все мои водители - отъявленные горцы, но у представителей военных властей они не вызывают никакого интереса. А вот тряхануть столичного журналиста - национальная забава.
  На тридцать километров вперёд дорога свободна. Теперь можно расслабиться и музыку послушать. Или генерала.
  
  ХХХ
  
  Становится холодно. Хоть здесь и юг, однако, зима, однако. Достаю шоколадку и размышляю, глядя на праздничную этикетку. Вряд ли на шоколадной фабрике думали, что съест тебя злой, голодный и грязный журналист. Ах, разве мог подумать розовощёкий добряк - кондитер, что ты будешь заменять мне ужин в таких вот условиях! А дизайнер - что вот сорву я сейчас его детище, и брошу. А завтра по детищу проедется танк, или пройдёт рота солдат? Конечно же нет! Тебя должны были съесть весёлые детишки...
  Обёртка летит на землю, я достаю банку колы и запиваю ужин. Иду к ближайшему костру. Костры жгут в огромных бочках, и скоро погасят. А под утро снова зажгут. Вокруг бочки много ополченцев. Они, как и я, ждут самолётов. Всё время подходят новые. Они возвращаются с охраняемых объектов. После налёта пойдут разбирать завалы и искать раненых.
  Меня многие здесь знают, и я чувствую себя своим. Начинаются расспросы:
   - Лёва, а правда, что Большой снова на реставрации?
   - Ты не ходил на де Бурга?
   - А что там люди про нас говорят?
   - Видели твой репортаж по Би-Би-Си. Спасибо.
   - Расскажи, что там в мире-то происходит, а то живём здесь, как в лесу...
  Как могу, отбиваюсь и рассказываю, что знаю. Потом, согревшись, я, извиняясь, отхожу от бочки. Ждать, судя по всему, остаётся недолго. Через час рассвет. А вот и подтверждение. К бочке подходит человек в зелёной повязке, и огонь тушат. Надо соблюдать правила светомаскировки. С севера раздаётся отдалённый шум реактивных турбин. Люди напряжены до предела. Некоторые уже вскинули автоматы. Я включаю камеру на ночной режим и жду. Как говорят мои коллеги, "обстановка накалена до предела".
  
  ХХХ
  
   - Ты всё-таки заснул! Как это тебе удалось?
   - Я же говорил: выключи генерала!
   - А ты бы тогда...
   - А теперь мне ещё и кошмар приснился! Представляешь, будто генерал берёт у меня интервью! Ужас!
   - За поворотом - блок пост. Там я тебя высажу. У нас с соседями... сам знаешь. Извини.
   - Да я и так доберусь, не переживай. Мне солдаты любой транспорт достанут. А из тебя там несколько дамских сумочек сделают. Я знаю. Сам снимал такое производство. (Делаю зверское лицо)
  Опять шлагбаум. Опять бетонный надолб. Опять бэтеры. Дежавю. Останавливаемся. К машине подходит офицер и требует документы. Осторожно вылезаю. Офицер начинает ржать во всю глотку:
   - Узнаю махрового журналюгу. Как это у вас про нас: "Как со змеями"?
  Я не выдерживаю, и тоже смеюсь от всей души. Потом угощаю солдат сигаретами и шоколадом, отпускаю машину и возвращаюсь к офицеру.
   - Слушай, такая вот у меня проблема с транспортом. Не поможешь?
   - Мы меняемся через шесть часов, но если раньше что появится - никаких проблем. Они нас слушают. Их мы действительно защищаем. А пока - отдыхай. Если хочешь, полезай в бэтер, там тепло.
   - Нет. Я хотел у тебя ещё одну тайну узнать.
   - Военную? Это ко мне.
   - Мне нужно на Базу. На лётное поле. И не по-партизански. К кому обратиться?
   - Только не к прессекретарю и не к режимщику. Ты из Агентства. На пушечный выстрел не подпустят. Запишись на приём к зам. командующего Базы. Он поможет. Переночуешь, а завтра он тебя примет. Ему самому всё это...
  В этот момент к заставе подъезжает КАМАЗ. Офицер крикнул что-то своим солдатам, и через пять минут я уже сижу в кабине грузовика. До ворот Базы остаётся всего двадцать пять километров.
  
  ХХХ
  
  Шум приближался, и я вскинул камеру. Мне говорили, что налёты редко продолжаются дольше десяти минут, поэтому нужно поторопиться.
  В видоискатель не было видно ничего, кроме луны и "снега" усиления. (Сноска. При слабом освещении в видеокамерах используется функция усиления сигнала. Но вместе с картинкой, усиливаются и шумы. А при усилении сигнала ночью, изображение настолько перегружено шумами, что создаётся впечатление идущего снега) Раздались первые взрывы. Небо полыхнуло. Я нажал на "старт". Отчётливо видны всполохи пожаров и ночное небо. Ничего, время ещё есть.
  Вдруг, стоявшие рядом ополченцы, стали кричать и тыкать автоматами в небо. Немедленно разворачиваю камеру, и в этот момент, все кто был рядом, начали палить в небо. Я получил прекрасную картинку фейерверка. Видно, гнев мой был настолько силён и праведен, что когда я закончил свою тираду, всякая стрельба в радиусе километра прекратилась. Ребята только пытались указать мне, где именно находятся самолёты. Да я и сам их видел левым глазом, только для камеры было темно. Слишком темно.
  Они шли не слишком высоко, и не особенно быстро. Было их штук шесть, вот только луна светила им в хвост, и если глазом можно разобрать хотя бы силуэты, то камера видела только ночное светило. Чёрт. Их надо снимать из Села. Но это слишком далеко, никакая оптика не поможет...
  Но, удача, как всегда, на моей стороне. Сегодня они решили сделать боевой разворот над городом. Я автоматически следил за контурами на диске луны, когда один из самолётов стал совершать вираж выхода на цель (интересно, а что они там, в этих птичках, видят?) и вышел из контрового света. Вот он, красавец, во весь экран. Камера на слежении. Кажется, что можно разобрать даже бортовой номер. Вот что-то отделилось от самолета, и я делаю отъезд.
  Это "что-то" оказалось ракетным снарядом. Я получил всполох во весь видоискатель, потом закрыл диафрагму и проследил полёт ракеты. Она взорвалась в районе аэропорта. Подняв камеру, я успел снять только огненные сопла самолётов сопровождения, но и это - победа. Картинки, безусловно, сняты в Городе, и это, безусловно, наши самолёты. Что и требовалось доказать.
  Ополченцы расходились. Они шли к местам пожарищ. Один из них подошёл ко мне и молча пожал руку. Он думал, что войне конец. А я, грешным делом, подумал, что конец мне.
  Утром за мной пришла машина. В красках я описал эту неповторимую ночь. Потом развернул сатфон.
   - Аня, доброе утро, солнышко! Я тебя не разбудил?
   - Привет. Уже всё знаю. Приедешь - получишь по шее. Между прочим, с тебя могут снять страховку!
   - Ты меня напугала. Так что высылай мне навстречу кого-нибудь из наших, передам кассету. А сам рвану далеко за линию фронта.
   - Ты этого не сделаешь.
   - Чего? Кассету не передам? Как ты могла обо мне такое подумать?
   - Нет. Никаких поездок на Базу. Ты не будешь снимать бомбоносец!
   - Правильно говорить бомбопоносец.
   - Нет.
   - Я лучше знаю, как правильно говорить. Ладно, короче, кассету я передам у телецентра через полтора часа, а завтра вечером можешь лично сорвать с меня погоны.
   - Так ты ещё в Городе?!
   - Яволь, майн фюрер.
   - Ну... Я тебя прошу...
   - И не проси. Никаких сувениров. Итак, тащу на себе сатфон, пояс, броник, камеру и пять кассет. А это, между прочим, на полцентнера тянет.
   - Я с тобой больше не разговариваю. Поступай как хочешь.
  Сел в машину.
   - Поехали. Сначала - телецентр, потом База. Вперёд, Санчо, нас ждут великие дела.
  
  ХХХ
  
  Снаружи она оказалась не такой уж и страшной. Бетонная стена, уходящая за горизонт и два ряда колючки. КПП такой же, как и во всех подобных местах. Две вышки с автоматчиками, пара солдат у открытых ворот. В ворота в два потока идёт техника. Полное ощущение, что ты находишься у цитадели армии, победительницы всех и вся. Только одна забавная деталь: любой джип, выезжающий за ворота, закрывает боковые окна бронежилетами.
  Двигаю к КПП. Меня обыскивают, проверяют документы и вежливо просят не снимать. Для вящей убедительности я отключаю камеру от пояса и спрашиваю разрешения оставить его здесь. Мне разрешают. Оставляю на КПП бронежилет и сатфон. Теперь я чувствую себя воздушным шариком.
  Дежурный офицер осведомляется о примерной стоимости оставляемого снаряжения. Я так же вежливо сообщаю точную цену. Сатфон торжественно вручается мне обратно, а к поясу приставляют часового.
  Заместителя командующего Базы на месте нет. Я говорю, что зайду завтра, на что мне сообщают, что можно и так.
  Гостиница в мирном городке. Что может быть лучше! У меня с собой всегда есть что почитать. И не всякие там пресс-релизы и прочая ерунда, а хорошие, настоящие книги. В переплётах. Устраиваюсь в кровати и углубляюсь в чтение.
  В пять часов включаю радио Би-Би-Си. Второй новостью, как всегда, сообщение отсюда. Сегодня, в три часа по местному времени, совершено покушение на заместителя командующего Базы, генерала Ивана Сидельникого. Погибло пятеро солдат, трое нападавших, и сам генерал.
  Генерал Сидельников вёл переговоры об обмене пленными, установлении постоянной связи между...
  Похоже, мой визит на базу переносится на сейчас. Прессуха, интервью, человек, хотевший мира...
  Через двадцать минут я снова на КПП. Обстановка изменилась коренным образом. Все насуплены и полны решимости. Я требую встречи с прессекретарём. Двое солдат проводят меня к штабу.
  Типичный штабной контрразведчик, довольно умный, хваткий и способный увидеть шпиона или диверсанта за километр в тёмном лесу и с завязанными глазами. Он его и увидел. В моём лице. Тем не менее, он вежлив и предупредителен.
   - Лев Алексеевич, не так ли?
   - Да, Степан Сергеевич, это именно я.
   - Какой круг вопросов вас интересует?
   - Ну, прежде всего, конечно, подробности, связанные с гибелью генерала Сидельникова.
   - Разрешите вопрос не по существу?
   - Конечно. (Интересно, как он представляет себе мой отказ?)
   - Как вы успели так быстро добраться из Станицы, ведь сообщение было всего сорок минут назад?
   - А я Би-Би-Си слушаю. А потом, здесь всего пятьдесят километров.
   - Тогда я спрошу иначе: Что вы собираетесь здесь снимать, и, есть ли у вас здесь тёзка, Лев Зановски, снимавший ночной... мгм...
   - Налёт.
   - Да, налёт в Городе.
   - Нет. Налёт снимал я. Такая работа. Ничего не поделаешь.
   - Скажите, а ваш сегодняшний визит сюда не связан со вчерашней съёмкой?
   - Конечно связан. Некий генерал выступал сегодня по радио, и попросил засвидетельствовать...
   - Неужели вы думаете, что мы заинтересованы в подобной утечке информации? И неужели вы думаете, что я разрешу здесь снимать?!
   - Но послушайте... Я уже снял его в Городе, теперь мне нужен взлетающий бомбардировщик, и вы никогда меня здесь больше не увидите. Если сами не пригласите. Ведь это ничего не меняет!
   - Меняет! Всё меняет! Если мы ловим бандитов пехотой, это полицейская операция, но если у них танки... Я видел ваши репортажи, и вам жалко солдат. А каждый вылет...
  Степан Сергеевич покрывается краской, вскакивает, садится.
   - Вы думаете, мне это нравится? Сидеть тут перед вами, Ваньку валять... А что бы вы на моём месте сделали?
   - Разрешил съёмку.
  Полковник сидит пару минут в задумчивости, потом вызывает солдат:
   - Доставить этого... господина до ворот Базы и не давать снимать. А там пусть делает, что захочет.
  Выходим из штаба, солдаты идут позади, в шаге от меня. Где-то в полукилометре справа - ВПП. Слышен шум разогреваемых моторов, одна из турбин начинает реветь совсем нестерпимо, я останавливаюсь и оборачиваюсь. Солдаты тоже останавливаются. Теперь хорошо видно, как по полосе разгоняется это серебристое чудо. Вместе с ним, будто привязанные, разбегаются три истребителя.
  Сказать, что он прекрасен - ничего не сказать. В лучах заходящего солнца фюзеляж его и крылья отливают красным, он устремлён в будущее, в этих контурах я вижу всё самое прекрасное и чистое. Он - дитя настоящей любви.
  Невозможно даже подумать, что он создан для убийства. Кощунство - представить, что через двадцать минут он сбросит свой страшный груз, и отнимет у людей жизни.
  Я раздвоился. Один я стоит здесь, и смотрит на этот волшебный взлёт, другой - медленно (помните, как со змеями) поднимает камеру на плечо, и, не слыша окриков и брани солдат, начинает снимать. Тогда, один из солдат, совсем ещё мальчишка, вскидывает автомат и стреляет в меня.
  Тишина, разъединившая меня, взрывается грохотом турбин, и на ватных ногах я иду к КПП. Руки вспотели.
  Солдаты доводят меня до гостиницы, наверное, они думают, что это сердечный приступ. А второе моё я снова стоит у ворот Базы, и наблюдает за улетающими самолётами. Я не прощаюсь с ними. Теперь я знаю. Я должен быть в этом самолёте. Иначе я навсегда останусь на этой войне.
  
  
  ТИШИНА
  
  Эпилог
  
  Жара, душившая нас днем, спала. Я иду с Тамарой по Посёлку. Мы говорим ни о чём. Если пройти вниз, то открывается прекрасный вид на реку. По прямой, до больницы, отсюда метров двести. Но и там всё тихо. Напряжение трёх бессонных дней спало, и, несмотря на темноту, нам не страшно. Сегодня я сделал три ходки до Курорта и обратно. А может, это было вчера? Когда не спишь несколько суток подряд, всё сливается, перемешивается.
  Завтра вечером приедут ребята со спутниковой тарелкой, и, визиты на Курорт прекратятся. Но это будет завтра. А сегодня можно наслаждаться тишиной и покоем. И смотреть на южное небо. Можно говорить ни о чём, шутить...
  Можно оставить тяжёлую железную камеру, тяжелый же и потный бронежилет у доброй женщины, приютившей нас. Можно не думать, заряжены ли аккумуляторы, где валяются шнуры... Можно отдыхать. Можно болтать с Тамарой ни о чём.
  
  ХХХ
  
  Проезжая мимо Курорта, я включаю рацию на волну переговоров лётных служб аэропорта. Если он закрыт, то где-то рядом идут бои. Хотя, рядом - понятие относительное.
  "Аэропорт "Курорт" закрыт до шести часов утра для приёма самолётов. Для экстренной посадки переходите на аварийную волну. Аэропорт "Курорт" закрыт до шести часов утра для приёма..."
   - Ну, и как это понимать? - спрашивает Миша, - Захватили они Посёлок или нет?
   - Скоро узнаем. Вполне может быть, он работает только днём...
  Светает. По нашим расчетам, до Посёлка около десяти километров. Въезжаем в деревню. Водитель сказал, что здесь есть больница. По наличию, или отсутствию раненых, можно узнать, зря мы сюда тащились или нет. Миша как всегда спокоен, а я, как всегда, ною.
  В больнице нам сообщают потрясающие новости. Посёлок действительно был захвачен, а сейчас террористы перебазировались в больницу. О том, что в действительности там происходит, здесь никто не знает. Чего и следовало ожидать. Берём интервью у главврача, и едем дальше.
  Въезжаем в Посёлок. Мы бы и не догадались, что это он, если бы не огромная надпись. Останавливаемся. Снимаем. И ни одного поста на всей дороге! Сюда не то, что на двух КАМАЗах проехать можно, пройди здесь танковая дивизия - никто и не заметит!
   - Стоять!!!
  Вот и первый пост. Пятеро милиционеров, со штатными ПМ. Руки дрожат, одно неверное движение, и наша "Волга" превратится в решето. Плавно открываю дверь и, как в замедленной съёмке, вылезаю из машины. Один из милиционеров, не опуская пистолета, говорит:
   - Руки на машину, ноги расставить, твою мать.
   - Мы журналисты. Удостоверение и разрешения на съёмку в правом кармане шорт.
  Он подходит, прижимает мне голову к крыше машины, и достаёт своими трясущимися руками диск Алана Парсона из левого кармана, тупо смотрит на него, потом лезет в другой карман. Долго читает.
   - Можешь ехать дальше. Прямо, вторая улица направо, там Управление внутренних дел.
  Семь утра, а уже жарко. Мы стоим у управления и беседуем с военными. Они сами мало что знают. Но всплывают интересные подробности. Оказывается, те пятеро - это всё, что осталось от местной милиции. Да, вчера террористы на двух грузовиках ворвались в город, положили кучу народа, захватили больницу и роддом. Мы испрашиваем разрешение на съёмку, нам милостиво позволяют.
  Рынок. Здесь особенно чувствуется тошнотворный сладковатый запах. Трупы пролежали всего сутки, но при плюс тридцати шести, они начинают разлагаться практически мгновенно. Странно, что их ещё не убрали. Впрочем, наверное, это просто некому делать. Войска в полном объёме ещё не подошли.
  Типичный тихий, южный одноэтажный городок. Много зелени, а так же открытых мест, которые легко простреливаются. Люди ещё спят. Или боятся выйти на улицу. До больницы осталось метров триста, когда нас останавливает патруль спецназа. Парень, закованный с ног до головы в латы, берёт у Миши камеру и исчезает в кустах. Возвращается он минут через десять, отдаёт камеру. Теперь у нас есть и виды больницы. Можно звонить в Столицу.
  Приказ есть приказ, и после шестичасовой гонки до Курорта и обратно, мы снова въезжаем в городок...
  
  ХХХ
  
   - Тамара, а каким образом тебя, прекрасного синхронного переводчика, угораздило попасть на войну?
   - Тяжёлое экономическое положение...
  Она смеётся, и мы идём к дому Культуры. Сюда безопасники согнали всех журналистов, всех, кроме нас. Идти туда совсем не хочется. Кажется, что эти дни - последнее моё время на войне. Мне не страшно. Мне очень грустно. И ещё, я думаю, что тишина сегодня - только преддверие завтрашней бойни. Несмотря на все уверения с обеих сторон. И в этой бойне погибнут не только люди, но и часть меня.
   - Может, ещё погуляем?
   - Давай.
  Никогда не осмеливался оценивать эту войну. Я был только "беспристрастным взглядом", но теперь... Что-то происходит со мной. Такое, чего никогда прежде не случалось. Я перестаю быть просто журналистом.
  Мы доходим до здания городской милиции. К нему уже подтянуты многочисленные войска. В том числе и танки. Журналист во мне уже потирает руки - ему интересно, как при помощи танков освобождаются заложники. Но наибольшее почтение вызывает, конечно, агитационный броневик - обычный бэтер с прицепленными по бокам мощными динамиками. Наверное, утром появятся и крокодилы (Сноска. Крокодил - ударный вертолёт Ми24), сбрасывающие листовки на осаждённую больницу.
  Это всё от бессилия. Одни, от бессилия выиграть свою священную войну, устраивают бойню в мирном городке, захватывают больницу. Другие - нагоняют кучу бронетехники и плохо обученных солдат, чтобы эту больницу освобождать. И те, и другие понимают, что оружие сейчас - просто груда железа, и никакие вопросы ею не решить, но страх и бессилие заставляют одних устраивать бойни, а других - убивать всех подряд, и своих и чужих...
  Мы поворачиваем обратно. Спать не хочется - за несколько суток бессонницы желание "спать" атрофируется. Но, тем не менее, нужно прихватить хотя бы пару часов. Может, именно от бессонницы и приходят эти идиотские мысли.
  
  ХХХ
  
  Всё-таки, при такой жаре надо объявлять перемирие. Пот течёт из-под броника ручьём. Хорошо, что я вовремя догадался выбросить каску.
  Мы сидим в канаве и боимся поднять головы. Во дворе дома, рядом с которым нас угораздило оказаться, засел снайпер. Вот уже минут двадцать он не даёт высунуться.
  В канаве нас пятеро: Тамара, два солдата, лейтенант и я. Солдаты, по-моему, уже обложились. Совсем молоденькие, прямо из учебки. Да и лейтенант хорош. Мы догнали их, когда переходили улицу. Успели как раз вовремя. Поэтому, они до сих пор живы.
  По улице едет армейский джип. Останавливается прямо перед нами. Из него вываливается, готовый в дугарину, генерал. Начинает объяснять и давать распоряжения. По улице свистят пули, я, тихонько, включаю камеру. Смерть генерала - это, безусловно, сенсация. Да и живой, он весьма колоритен. Такая съёмка будет достойным ответом на все нападки на Агентство.
  Генерал садится в джип и уезжает. И ничего с ним не происходит. А стоит мне приподнять голову, как во дворе раздаётся выстрел. На этот раз лейтёха не теряется - сразу после выстрела кидает гранату. Раздаётся взрыв. К нам прилетает рука террориста. Наверное, у снайпера была взрывчатка - никакая граната оторвать руку не может. Потихоньку выбираемся из канавы и идём дальше.
  На перекрёстке большая толпа. Это родственники тех, кто в больнице, журналисты и зеваки. Их сдерживают военные наряды. Значит, нам туда не надо.
   - Тамара, иди туда, до Нодара я доберусь сам.
   - По одному не ходить?
   - Ладно, поползли вдвоём.
  Перелезаем через какой-то забор, мнём чужие грядки, ломимся через заросли смородины... Неожиданно, всё это кончается, перед нами оказывается уходящая направо дорога. Она упирается в больницу. А там происходит настоящий кошмар. Тамара находит Нодара, и я начинаю снимать...
  
  
  ХХХ
  
  До нашего пристанища остаётся один перекрёсток. Останавливаюсь. Смотрю на звёзды. Всё-таки небо здесь потрясающее. Тамара тоже останавливается. Молчим. Что-то завтра должно произойти. Что-то такое, что изменит всё на свете.
   - Ну что, идёшь спать?
   - Да. Иду.
  Вот мы и дома. Все уже спят, только на столе зарядник "Антон Бауэр" "кормит" сразу три батареи. Осторожно пробираюсь к чайнику и натыкаюсь на батарею из трёх камер. Да, забавно. На четырёх человек три камеры. Плюс, у меня ещё есть восьмёрка. Беру чайник и иду за водой.
  Здесь очень мило, и ничто не напоминает о том кошмаре, который происходит за забором. Даже в голову не приходит, что в нашем уютном дворике может засесть снайпер, или лежать неразорвавшаяся граната.
  Чайник закипел, и Тамара наливает две чашки. Разговаривать не хочется. И снова в мою бедную, усталую и тупую голову приходят странные мысли. Вдруг сильно-сильно хочется послушать музыку. Что-нибудь мирное и романтичное на непонятном языке. Эроса Рамаззотти. Локомотив Г.Т. Не знаю.
  Конечно, это правильно, журналист не должен иметь своего мнения. Более того: идеальный журналист должен быть глуп, туп, и обладать потрясающей интуицией. Таких я никогда не встречал. Обычно всё наоборот. Вот только точка зрения... Постепенно, не будучи ни тупым, ни глупым, становишься циником. Иначе сойдёшь с ума. Но я больше не могу быть циником. Что-то со мной случилось, что-то происходит со мной на этой проклятой всеми богами войне. И, кажется, она для меня последняя. Но ещё что-то не отпускает меня отсюда.
  Пожелав спокойной ночи, Тамара уходит. Где-то, за пару улиц отсюда разговаривает по рации наш патруль. По наличию определённого процента непечатных выражений, определяю, что у них всё как всегда.
  Выхожу из дома - покурить и посмотреть на звёзды. Небо у них тут, всё-таки замечательное...
  
  ХХХ
  
  Крокодилы делают круги над больницей и стреляют. С расстояния в триста метров это очень впечатляющее зрелище. Снизу, к этому хаосу добавляется странное маневрирование наземных войск. У меня полное ощущение того, что больницу не штурмуют, а готовят к полному уничтожению.
  Осматриваюсь. Вроде, всё спокойно. Если в меня не попадут случайно, то ничего страшного. Всё-таки продолжительное отсутствие сна даёт определённое преимущество - я ничего не боюсь, всё происходит не со мной, и, как бы во сне...
  Без десяти пять утра, отключили электричество. Я просыпаюсь от настойчивого писка зарядника. Этот звук для меня - как заводской гудок для рабочего. Несмотря на то, что поспать удалось всего пару часов, вскакиваю я как ошпаренный и начинаю искать неисправность. А через десять минут, ровно в шесть ноль ноль начинается канонада. Тут уж просыпается вся наша команда.
   - Боевики прорываются?
   - На рассвете? Да ещё и точно по часам? Нет. Это наша доблестная армия начала штурм.
   - Опять нас трахнули. Ведь вчера министр божился...
   - Ладно. Нодар, хватай камеру, и мелкими перебежками, а я за тобой...
  Десять часов. А печёт, как в Африке. Вертушки делают победный круг над горящим зданием и улетают. Стрельба постепенно стихает. На сцене появляется новое действующее лицо - агитационный броневик. Кто-то звучно откашливается в микрофон, и начинает нести пропагандистскую чушь. Из окна вылетает граната, и ломает динамики. Броневичок ретируется. Великое дело - пропаганда действием. Ребята послушали эту ахинею, послушали, и не согласились. Стрельба мало-помалу возобновляется...
   - Лёва, Лёва, это ты? Поставь мне, пожалуйста, тарелку для сатфона, я не умею.
  Оборачиваюсь. Точно, это Лиз из телеграфного отдела Агентства. Две недели, как в стране. Двадцать два года, не замужем. Боевые действия видела только по телевизору. Интересно, кто из наших яйцеголовых и высоколобых додумался послать её сюда?
   - Лиз, а что ты здесь делаешь? Ты одна?
   - Да, одна. Мне нужно послать репортаж, а я не умею... Как хорошо, что я тебя нашла... Мне так страшно!
   - Тарелку я тебе поставлю, но ты немедленно уедешь отсюда. На моей машине. Вот тебя здесь точно грохнут.
   - А что такое "грохнут"?
  Во избежание дальнейших лингвистических осложнений, перехожу на английский.
   - Убьют.
   - Но я буду очень осторожна...
  Стучимся в ворота небольшого домика. Представляемся. Просим помощи. Через десять минут сатфон работает. Я звоню в Агентство, жутко ругаюсь, со мной соглашаются, и ещё через полчаса Лиз уезжает, избавляя меня от необходимости тащиться на Курорт для перегона...
  Неожиданно, дверь больницы раскрывается, и оттуда, под белыми флагами выходит группа врачей. Они выводят около полусотни заложников. Боевики решили устроить переговоры. Все журналисты идут за врачами. Через некоторое время стрельба возобновляется...
  
  ХХХ
  
  Прошло уже почти четыре года после этой страшной истории. Действительно, после этих событий, я покинул журналистику. Что-то, что происходило со мной на этой войне, закончилось около этой больницы.
  У солдата после войны появляется посттравматический синдром. Он ищет в жизни врага. И находит. У того, кто вроде бы над схваткой, врага нет. Враг - это так просто...
  Война... Нет, она не стала частью моей жизни. То состояние, которое я пережил там - да. Я не бросаюсь на землю при шуме вертолёта или танка, нет, это глубже.
  Всю жизнь я считал, что любой носитель разума бесценен, и не может даже ставиться вопрос о том, кто лучше, я или он. Так же, я всегда знал, насколько невысока цена жизни на войне, но никогда и не подозревал, что и смерть там ценится весьма низко.
  Но... Прошло время, и чувства, обуревавшие меня там, притупились. Да, на этой войне не было ни правых, ни виноватых. Но я ушёл с неё. Вот только она не отпускает меня.
  Москва, 4 сентября 1998 - 15 января 1999.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"