Если честно, я совершенно не помню его имени: то ли Игорь, то ли Коля, но, совершенно точно, что-то такое, что мне не нравилось. Значит, не Сергей, не Влад и не Димка. В любом случае, моя дырявая девичья память не имеет ровным счетом никакого значения, потому что все звали его "Отче".
Отче был долговяз, худ - если не сказать дистрофичен - и безобразно манерен. В фас он (с большой натяжкой) напоминал Иисуса Христа, чем, несомненно, гордился, в профиль (безо всякой натяжки) - Гоголя с бородой, что, по непонятной мне причине, было ему до крайности неприятно.
Одевался Отче соответственно образу, в длинные черные пальто с воротником-стойкой и какие-то немыслимо-готические плащи, трогательно распускал по плечам редкие сальные, прокручиваемые на концах, волосы и любил, говоря, возводить глаза, под которыми, мне кажется, в целях выразительности, рисовал круги, к потолку. Не исключено, правда, что круги были следствием проблем с почками, но цвет их каждый раз менялся - от лазоревого до почти черного.
С Отче меня познакомила Вика. Она, благополучно закончившая вышку и, как следствие, избалованная вниманием мальчиков из хороших семей, подающих надежды, и солдафонов, окружала себя какими-то фриками: спившимися лириками-патологоанатомами, вагоновожатыми-рационализаторами, грузчиками-артистами и прочей маргинальной богемой.
Откуда Отче появился в Москве никто не знал. Ходили слухи, что у него был приход где-то под Нижним или Тамбовом - география средней полосы России регулярно ротировалась. Сам он на вопросы о своем церковном прошлом отвечал туманно и расплывчато, упирал бородку в яремную впадину, уводил зрачки под верхнее веко и начинал шевелить губами, судорожно перебирая четки.
Об отходе своем от церкви, напротив, говорил охотно, вызывая у нестойких духом романтичных барышень вздохи восхищения и зависти: история была трагична, романтична, и, по-моему, насквозь лжива.
Отче имел маленький приход, супругу-матушку и выводок ребятишек. Ребятишек действительно было много: как-то раз мы с Викой застали его в кругу семьи... точное число детей он и сам не знал, а в именах путался. Жизнь его шла размеренно, в целом приятственно и пользительно для общества.
Как-то раз Отче нашел кусок газеты, забытой на автобусной остановке рядом с церковью кем-то из прихожан. Волей Провидения, кусок содержал брачное объявление некой близкого возраста москвички с ДЦП. С крохотной черно-белой фотографии грустно смотрели глаза Мадонны.
Отче решил написать: его христианская душа жаждала свершать альтруистические поступки, благодетельствовать и утешать. Переписка была долгой, полной откровения и смирения, а через полгода Отче бросил приход, жену, детей и уехал сожительствовать к сирой возлюбленной на ее московскую жилплощадь.
Через два месяца возлюбленная Отче выгнала, и он оказался в жопе жизни съемной московской квартиры без мебели.
Квартира его была чем-то неимоверно стильным и особенным: декор картонными иконами, больничным клеенчатым стулом с инвентарным номером, найденным на свалке стеллажом, рясой и огромным, странно похожим на католический, крестом. Все это великолепие аскетизма венчал полосатый матрас с кучковато-постыдно торчащей ватой.
Отче нигде не работал, много питался по приятелям, систематически проповедовал и пил за чужой счет (Кагор - профессионально, водку - национально, пиво - за компанию, остальное - когда нальют). Источник средств, необходимых на оплату проезда, жилья и сигарет был неизвестен. Виктория говорила, что Отче побирается в метро, активно пользуя атрибуты культа с целью наживы.
Потом Вика ушла в недвижимость, фрик-компания была аннигилирована как непрестижная, а у меня начался постдипломный загул со всеми вытекающими.
Как-то осенью я увидела Вику, протирающую лобовое стекло, благо дом ее находится в трех метрах от моего.
- О! Ты-то мне и нужна, - радостно заорала она. - Представляешь? Отче судят!
- За тунеядство? - осведомилась я.
- Авотхуй! За наркоту!
- В смысле?
- В прямом. С героином взяли. Барыжил наш юродивый потихоньку, помогал, понимаешь, людям поскорее узреть узреть Создателя.
- Вобля, - я чуть не села на асфальт. Наверное, села бы, если б не грязь. Вика заботливо посмотрела на меня и предупредительно открыла пассажирскую дверь. Я закурила, а она улыбалась мне сверху.
- Классный я тебе анекдот рассказала, да?
- То есть, это - шутка? - Мне как-то неожиданно полегчало. Тошнотворно знать, что церковник, хоть и бывший, да еще и твой знакомый, пусть и дальний, торгует героином.
- Никак нет. Просто смешно: правильный такой был - что моя девственность. А все туда же... люди, да, гибнут за металл. Хочешь, на суд съездим?
- А ты знаешь где?
- Обижаешь, - надулась она, намекая на родственные связи. - Ну так как?
- Поехали.
Дальше все было как всегда: мелкий душный районный зал, пустота, антураж российского правосудия и Отче, сидящий в клетке, ковыряющий пальцем решетку. На нас он внимания не обратил - происходящее вообще мало его волновало.
Читали обвинительное, допрашивали свидетелей, представляли доказательства, оглашали экспертизы. Процесс шел своим чередом, а Отче равнодушно ковырял решетку.
Когда ему дали последнее слово, он встал, осмотрел присутствующих, уронил бороду в яремную впадину и, видимо решив повторить успех Плевако, заявил: "Этот человек всю жизнь отпускал вам грехи. Отпустите и вы ему".
На оглашение приговора я не пошла. Все было и так ясно.