Высокие-Каблуки : другие произведения.

Вк-7 Жс Семейные истории

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  • © Copyright Высокие-Каблуки(elenakanaeva@gmail.com)
  • Добавление работ: Хозяин конкурса, Голосуют: Номинанты
  • Жанр: Любой, Форма: Любая, Размер: от 10кб до 30кб
  • Подсчет оценок: Среднее, оценки: 0,8,7,6,5,4,3,2,1
  • Аннотация:

    СКОРО НОВЫЙ КОНКУРС!

  • Журнал Самиздат: Высокие-Каблуки. Конкурс женской прозы Высокие Каблуки
    Конкурс. Номинация "ЖС.Семейные истории" ( список для голосования)

    Список работ-участников:
    1 Чиполлочча Вк-7: Мама собирается в командировку   15k   Оценка:9.00*3   "Рассказ" Проза
    2 Ангел д. вк-7 Ворона неправильного цвета   27k   "Рассказ" Проза
    3 Чебурашка Я закрываю глаза   17k   Оценка:9.31*5   "Рассказ" Фэнтези
    4 Бабочка Вк-7: Приметы летнего счастья   30k   "Рассказ" Проза
    5 Александра Вк-7: Чужой хлеб   10k   "Рассказ" Проза
    6 Ночь Украденное счастье   29k   "Рассказ" Проза
    7 Метелица Стефкины грёзы   11k   "Рассказ" Проза
    8 Косыночка Вк-7: Сокровенно- откровенное   13k   "Рассказ" Проза

    1


    Чиполлочча Вк-7: Мама собирается в командировку   15k   Оценка:9.00*3   "Рассказ" Проза

       По пути в Алёнкину комнату Ольга споткнулась обо что-то в темном коридоре, нащупала под ногами ботинок и приткнула его к стене. Второй ботинок нашарить не удалось. В комнате она зажгла настольную лампу и погладила по плечу спящую дочь:
      - Алена, подъем.
       Ольга будила ее первой из детей. Аленка и раньше была копушей, а сейчас она превращается в девушку, да так быстро, что Ольга иной раз смотрит на дочь и словно бы не узнаёт, и ходит молодушка павушкой, то ли по облакам плывет, то ли витает в них, а во взгляде - бархат и мечтательность. Пока соберется...
       Алена открыла один глаз - этого достаточно. По пути на кухню что-то почти невесомое мягко зацепилось за ногу. Что это, Ольга разглядела, только выйдя из коридора: на ноге ехали Аленкины колготки. Опять мечтательная дочь с вечера колготки не постирала!
       Конечно, в последнее утро перед командировкой Ольга не станет варить кашу, а лучше наделает гренок и сварит кофе всем желающим. Под ногами вертелись петрушата - маленький, вечно дрожащий песик Дудик и старая кошка Ночка.
      - И кто их придумал, эти командировки, - проворчала Ольга между делом, - дом за две недели в бардаке потонет. Верно, петрушата?
      - А? - откликнулась дочь, которая протрусила мимо кухни в ванную.
      - Я говорю... - начала мама, но замолчала, потому что объяснять уже было некому, а у петрушат интересы в данный момент находились совсем в другой плоскости.
       Следующий на очереди - Мишутка, этот парень самостоятельно еще не одевается. Когда Алена освободила ванную, Ольга как раз все подготовила для жарки гренок и отправилась в 'пареньковую' будить младшего. В детской нежно теплился ночник. Мишутка послушно сполз с кровати и утвердился на ногах, но глаза так и не открыл. Мама мягонько допихала его до туалета, в ванной поставила стаканчик с теплой водой и вернулась на кухню.
      - Ма-а-ау! Вяк! Вяк! - встретили ее истосковавшиеся петрушата.
      - Алена! - крикнула негромко Ольга в темноту коридора. - Почему скотина не кормлена?
      - Мама, я занята!
      - Я те щас дам 'занята'! Они меня съедят, кто тогда вам завтрак приготовит?
       Ночка ждала-ждала, да и обиделась: уселась к хозяйке хвостом, по-старушечьи сгорбилась и жалобно закашляла: кхе, кхе. Ольга между тем пристроила мисочку с творогом для Миши в тарелку с теплой водой, чтобы погрелось.
       Гренки зашкворчали на сковороде, тут и умытый Мишутка явился на пороге кухни. Мама проводила его в гостиную, где папа после прогулки с Дудиком смотрел новости по телевизору. Миша получил одежду, выбрал из кучи колготки и стал задумчиво их изучать. Ладно, пока так.
       Пора варить кофе. На кухне Аленка уже сыпала корм петрушатам.
      - Ты их в черном теле-то не держи, - сказала Ольга. - И воду менять не забывай.
      - Знаю, мама, - нетерпеливо ответила дочь.
      - Имей в виду, порядок в доме на тебе.
      - А че сразу я? А Андрей?
       Вж-ж-ж! - зажужжала кофемолка.
      - Потому что ты девушка, - ответила Ольга, и на этом ее аргументы закончились.
       Аленка тут же превратилась в 'сварливую бабку', слова так и посыпались пулеметной очередью, и хоть бы одно приятное.
      - Так, красавица моя, - остановила Ольга 'пулемет' и выключила кофемолку. - По средам пылесосишь и моешь кухню, коридор протираешь каждый день. По субботам, как всегда, вся уборка. Ясно?
       Аленка недовольно забурчала, отчетливо прозвучало 'не буду'.
       Ольга подчеркнуто промолчала. Она убрала с огня готовый кофе и перекидала со сковороды на тарелку вторую партию румяных гренок. Аленка обиженно насупилась и демонстративно пошла из кухни.
      - И цветы поливать не забывай! - сердито бросила ей в спину мама.
       В кухню вдвинулся Евгений и мимоходом чмокнул жену в макушку.
      - Как там у Мишутки дела продвигаются? - спросила Ольга.
       Евгений не помнил, на какой стадии завяз младший сын, зато что делается в Сирии... Ольга пообещала принести 'свободные уши' чуть позже и скользнула в гостиную.
       Младший сын завяз в колготках. Крупная, как у отца, голова на тонкой шейке чуть-чуть покачивалась, а толстые крепкие щечки сзади торчали из-за шеи, что каждый раз вызывало у Аленки взрыв веселья. Любящий отец переключил телевизор на канал с мультфильмами, на экране вместо озабоченных дикторов подбоченилась Мартышка и заняла все внимание мальчика.
      - Ну, и что тут у тебя? - поинтересовалась у Мишутки мама. - Три вещи - и куча проблем?
      - Три - это не куча, - заявила с экрана Мартышка и, поразмыслив, подтвердила:
      - Нет, это не куча.
      - Ну как же не куча, - возразила Ольга. - Колготки - раз, футболка - два, джемпер - три. Куча!
      - Куча - это когда много, - доходчиво объяснила Мартышка.
      - Вот те на! - удивилась Ольга.
       Мишутка засмеялся и натянул колготки до конца.
      - Молодец! Держи футболку.
       Управившись с одеванием, Мишутка потопал к отцу завтракать.
      - Молодой растущий организм уже проснулся? - окликнул жену Евгений.
      - Сейчас разбужу, - ответила Ольга и снова отправилась в 'пареньковую' -поднимать старшего. Трясти его надо долго, основательно, как-никак богатырь, трясти до тех пор, пока он не сядет на кровати, иначе снова заснет. Вот Ольга его и трясла, да еще свет включила, иначе совсем никак. Андрейка только мычал и упрямо натягивал одеяло на голову.
       В 'пареньковую' заглянула Аленка и заявила:
      - Мама, ты ему еще кофе в постель принеси!
       Она шагнула к кровати, содрала с головы брата одеяло, нагнулась и проорала:
      - Штырь, подъем!!!
      - Нормально! Штырь! - ужаснулась мама.
      - Чё ты мне в ухо орешь, я аж пророс! - возмутился Андрейка, по-молодежному налегая на ударные гласные. Над подушкой поднялась темноволосая всклокоченная голова, из-под одеяла высунулись волосатые ноги пятнадцатилетнего отрока. В ушах обнаружились наушники, а провода тянулись под подушку. Ольга потянула наушники из сыновьих ушей:
      - Опять? Мы ж договаривались!
      - Ну ма-ам! Я же музыку отключил.
       Ольга поднесла наушник к уху - и в самом деле, тишина.
      - И в котором часу ночи произошло сие событие?
      - Ну ма-ам!
       На кухне ждала сковорода, полная масла из-под гренок. Ольга понесла ее выливать и наткнулась на вездесущего Дудика. Песик вякнул, хозяйка его еще и выругала. Досталось и Мишутке за то, что вымазался в твороге, и Евгению, что сыну чаю не налил, Аленка же догадалась вовремя втянуть голову в плечи - может, хоть она под горячую руку со сковородой не попадется. Все разборки на кухне перекрыл сильный шум из коридора: Андрей споткнулся в темноте об собственный ботинок и теперь летел вдоль коридора, цепляясь руками за стены, и по пути удивлялся, обо что это он так споткнулся. Конец полета ознаменовался грохотом падения 'молодого растущего организма'. На шум из Аленкиной комнаты явилась встревоженная бабушка. Она пыталась на ходу вставить челюсть, но получилось неловко, челюсть выпала, Дудик подхватил ее прямо на лету и понесся в темный коридор.
      - Андрей, лови его! - крикнула Ольга.
       Старший бросился следом.
      - Да свет включи, олух, - добавил отец.
       Мишутка тут же уронил на стол ложку и побежал за братом.
      - Куда? - всполошилась Ольга, но маленький увалень вдруг превратился в прыткого пацаненка и исчез за углом.
       Евгений с Аленкой захохотали, а бабушка смущенно улыбнулась, предусмотрительно поджимая губы. Дудик был изловлен, Мишутка тоже, челюсть возвращена хозяйке, а мальчишка водворен обратно за стол. Бабушка ушла в комнату, но почти тут же вернулась:
      - Оля, посмотри, что-то я своих очков не найду.
      - Алена, ты уже позавтракала?
      - Не-а.
      - Ладно, сейчас поищу сама.
      - Андрейка, ты не ушибся? - заботливо спросила бабушка.
       Внучок пожал плечами. Плечи хоть куда - по-отцовски широкие, на секции парень поднимает штангу больше восьмидесяти килограммов, а тут бабушка со своим: 'Не ушибся ли, внучек?'
       Наконец за обеденным столом, хоть и ненадолго, собралась вся семья: солидный папа Женя, с которым на небольшой кухне сразу становится тесно, хлопотливая мама Оля, бабушка в очках с толстыми стеклами, темноволосый 'в папу' Андрей, светленький 'в маму' Мишутка и царевна-лебедь Алена, вроде как ни на кого не похожая, но если приглядеться... Под столом дежурили петрушата: вдруг чего сверху свалится?
      - Бабушка, не вздумай тут без меня мыть посуду, - сказала Ольга, - еще чего не хватало. Папа и Андрей, моете посуду по очереди: день папа, день Андрей.
      - А чё сразу я? - возмутился отрок. - А Аленки чё, не будет?
      - Что-то подобное я уже сегодня слышала, - менторским тоном ответила мама. - На Аленке уборка, за вами всеми убирать - посуда за углом стоит и нервно отдыхает. На Аленке еще и 'петрушата' и полив цветов. Всем ясна политика партии и правительства?
       На кухне сгустилась недовольная тишина, даже Дудик притих. Из-под стола неторопливо выбралась Ночка и с достоинством удалилась.
      - Хорошо, - сделала вывод Ольга. - И чтоб не было, как в прошлом году.
       В прошлом году Ольга сильно заболела, да так, что несколько дней пролежала в постели. Бабушка с ними еще не жила. Домочадцы сами готовили и, в общем-то, у плитки худо-бедно справлялись. Спустя несколько дней Евгений спросил жену, куда делась посуда. 'Как это куда? - удивилась Ольга. - Посуда должна быть на месте'. - 'Нету на месте'. - 'Как это нету?' - 'Ну, нету. Ни тарелок, ни ложек, ни кастрюль'. Страшно удивившись, Ольга поднялась с постели и побрела на кухню. И показала посуду мужу: в раковине и под столом. 'Мойте, и всё будет', - добавила она, утирая от тихого смеха слезы. 'Как так? - изумился Евгений, - я ее реально не видел!' - 'Конечно, не видел, ты же чистую посуду искал?' - 'Ну, да'. - 'Потому и не видел'.
      - Андрей, - продолжила Ольга, - если в мое отсутствие не исправишь двойку по русскому - сдашь планшет отцу.
      - А чё это...
      - Два раза повторять? - буркнул глава семейства.
       Андрей опустил богатырские плечи. Ольга сменила тон:
      - Бабушка, у меня к тебе маленькая просьба: не давай Мише много сладкого, а то опять высыплет. Ладно?
      - Я и не даю, что ты! - засуетилась бабушка. - Диатез у нас, я же знаю.
       Сразу после завтрака Ольга проводила Евгения с Мишуткой: запихнула сына в куртку и сапожки, завязала шапочку, обоих мужичков чмокнула в толстые щечки, закрыла за ними дверь и перевела дух: 'первый пошел'.
       Второй собирался пойти, пока мама не видит, но Ольга из кухни успела заметить стриженый затылок, мелькнувший во входной двери, метнулась за Андреем и успела поймать его за куртку:
      - Куда?
      - Ну ма-ам!
      - А шапку?
      - Да не хочу я 'пидарку' надевать, тепло же.
      - С носа потекло, - прозаически заметила мама. - Скоро соревнования, выйдешь к штанге, а у самого сопли.
      - Уй-й-й!
       Штангист резким движением натянул шапку и опрометью бросился вниз по лестнице, пока мать не успела его чмокнуть. Ольга повернулась к Алене, которая прилаживала к куртке красивый шарф и одновременно размолачивала челюстями жвачку - изящный остренький подбородок так и ходил ходуном.
      - Ну, а что у тебя?
      - Всё норм, - заверила маму Аленка, задрала юбку, и, энергично вращая бедрами, подтянула теплые лосины.
      - Норм, - согласилась мама, притянула к себе павушку и расцеловала в обе щеки и в лоб. - На тебя вся надежда. На этих оболтусов надежды нет, а бабушка у нас старенькая, за ней самой глаз да глаз нужен.
      - Мама, она вчера...
      - Вот и я о том же: глаз да глаз! Ну, пока, красавица.
       Проводив дочь, Ольга убрала с трюмо носки двадцать седьмого размера, увидела Дудика, вздохнула и доверительно сообщила песику:
      - Приеду, а в квартиру будет не влезть. Хоть бы цветы не высохли за две недели. Верно, Дудик?
      
       ...Ольга переступила порог и вдохнула родной запах, который совсем не чувствуется, пока живешь дома. Евгений, встретивший ее в аэропорту, пошел ставить машину. В квартире было тихо. Удивившись, Ольга включила свет. Сапожки и ботинки стояли вдоль стены, как солдаты на построении, а на полу ничего не валялось.
      - Ма-а-ау! Вяк-вяк!
       При виде хозяйки петрушата начисто забыли о воспитании, и если бы Ольга была не в джинсах, а в юбке, они порвали бы ей колготки. На шум выглянула Алена, да так и замерла:
      - Мама...
       И повисла у нее на шее. Ольга обняла свою лебедушку. Потом и Мишутку на руки подняла. Щеки младшего так и горели от свежеиспеченного диатеза. С сыном на руках Ольга пошла по комнатам, удивляясь нежданной чистоте и без конца натыкаясь на кого-нибудь из петрушат. Бабушка поднялась навстречу с дивана и закудахтала, Ольга и ее обняла. Старший сидел в 'пареньковой', как тролль - безвылазно, встретить маму не соизволил и приложил максимум усилий, чтобы спрятать восторг. От чмока увернулся. Сидел он над русским, а планшет с наушниками валялся на подоконнике.
      - Я пару исправил, - сдержанно сообщил он и с насмешкой оглядел шумное семейство. - Мам, у меня соревнования на следующей неделе, ты придешь?
      - Куда ж я денусь-то с подводной лодки?
      - Тренер сказал, что если золото не возьму... А, короче! - оборвал себя суровый парень, да так и засиял папиной улыбкой.
       Ольга в окружении младших и петрушат прошла на кухню:
      - Что тут у вас? Федорино горе?
       'Федорина горя' и близко не было, и даже ужин оказался готовым: картошка-пюре и чуточку подгоревшие магазинные котлеты.
      - Признавайтесь, кто автор ужина? - спросила она у домочадцев.
       Павушка скромно потупилась.
      - Ты у меня просто умница, маленькая моя! А цветы поливала?
       Тут Алена сконфузилась и отрицательно мотнула головой.
      - Ну, что мне с тобою делать? Ладно... Что-то папы долго нет. Видать, машину ставить через Ольховку пошел.
       Папа вернулся чуть позже, вручил жене цветы и торт и провозгласил:
      - С возвращением в родные пенаты, мать! И с командировками ты это... завязывай. Как-то без тебя несподручно.
      - Первая командировка за десять лет! - засмеялась Ольга. - По моим ощущениям, надо бы наоборот, почаще ездить.

    2


    Ангел д. вк-7 Ворона неправильного цвета   27k   "Рассказ" Проза


    Майские ночи прозрачны и ветрены. Вездесущий горький запах полыни, суховей и далёкие беззвучные взблески молний на горизонте, там, откуда берёт исток величественный Дон. Гроза подойдёт к рассвету, а пока равнодушное зеркало реки отражало ясное, с тонкой скобкой месяца небо, и шипели по асфальту колёса машин, без перерыва снующих по Ворошиловскому мосту. Из города, в город, из города, в город...

    Короткое тир-ли: смс.
    "Привет, зайка. Завтра заезжай не раньше 16-00"
    Привет. Зайка. Где логика? Нет её. Ничего нет вообще...
    Рука задрожала. Телефон вывалился из прыгающих пальцев и канул в пропасти под мостом. Душная ночь съела тихий плеск. И внезапно пришло облегчение: решение было принято мгновенно, сразу, окончательно и навсегда. Всё оказалось просто, так просто. Ладони на перила. Перегнуться. Оттолкнуться ногами от полотна моста. Позволить тяготению взять своё...
    Густой, напоенный предгрозовой духотой воздух вспорол визг тормозов. Машина погасила скорость до нуля за очень короткое время, встала наискось. Водитель выскочил, в последний момент успел остановить глупую. Затолкал её в салон, поехал дальше, чтобы не мешать никому...
    Света не отреагировала. В мыслях она была уже там, на дне, вся целиком. В детстве однажды, было дело, она тонула. Хорошо запомнила, как отдаляется, уходит вверх размытое по поверхности воды пятно света, и воздуха не хватает и меркнет сознание. Тогда её достали и откачали. Сейчас никто не придёт, не спасёт, не наполнит лёгкие живительным воздухом. Никто...

    ***

    Света не помнила, как оказалась здесь, в небольшом кафе-забегаловке возле автозаправки. Последнее, что отложилось в памяти - река, мост и собственная смерть. Сознание упустило дорогу. Включилось только сейчас...
    За окном ярилась непогода. Гроза накрыла город, оглушительно бухала над крышами, лупила ливнем в окна. Сквозь раскрытые двери втекал влажный, терпкий воздух, настоянный на запахах цветущих трав, акации и ночной фиалки. Слышно было, как осторожно пробираются по трассе машины, добавляя в букет ароматов вкус своих выхлопов.
    - Рассказывай.
    Сидевшую напротив женщину Света видела впервые. Она была не то, чтобы в возрасте, но определённо не молода. Лет под сорок, наверное. Свободная чёрная туника, чёрные шаровары с завязками на щиколотке. На обеих запястьях наборные пёстрые браслеты, штук по пятнадцать на каждую руку. Камень, бисер, кожаная плетёнка, всё такое...
    - Кто вы?- спросила Света.
    - Ангел, добрый,- усмехнулась женщина, доставая из ярко-зелёного клатча плоскую пачку "Гламура".- Кофе пей, не стесняйся. Что, парень бросил, да?
    Света дёрнулась, пролила кофе. И заплакала.

    ***

    Ничто не предвещало беды. Абсолютно ничто. Вечер был великолепен. Ужин при свечах. Антон, он такой романтик. Ухаживал красиво, и жил красиво. Как в кино...
    - Опять с предками поругалась?
    О скандалах спрашивал регулярно. Нездоровый интерес к семейным дрязгам подружки, которые сам же и провоцировал, Света понимала как огромную заботу о себе. В самом деле, отец в последние полгода здорово мешал жизни радоваться. Антона он невзлюбил с первой же встречи. И с тех пор старался помешать Светкиному счастью как мог и как умел. То есть, попросту выносил дочери мозг на тему, что "гуляют с одними, а женятся на других". Видит бог, эту сентенцию она уже заслушала до дыр!
    - Угу. Знаешь...- она помедлила, но потом всё же решилась нырнуть в омут; в конце концов, они с Антоном любили друг друга, что скрывать?- Я с ними со всеми окончательно поругалась. Из дома ушла, вот.
    - Из до-ома ушла?- насмешливо протянул Антон, рассматривая её сверху вниз.- И где ж ты жить будешь, зая?
    - Как где?- изумилась она.- Конечно же, у тебя!
    Конечно же, у Антона. Другого она себе не представляла. Жить вместе, потом поженимся, потом у нас родится мальчик... и ещё мальчик. Или девочка. И любовь, любовь - до гробовой доски, вместе и навсегда, наконец-то, без дурацких запретов и воплей. Всё это Света выболтала с улыбкой и весёлым видом. Она строила своё счастье... с ключом на слове своё.
    Антон промолчал.
    Он принадлежал к тем, кто добывал деньги на хлеб с чёрной икрой своим горбом и умом. В далёком детстве остались нищета, покосившийся деревенский забор и вечно пьяная мать-разведёнка. Как пробивался, вспоминать не любил. До явного криминала не дошло, но несколько скелетов щерилось оскалами в наглухо запертом шкафу. В универ Антон поступил, чтобы уже точно, железно, раз и навсегда, от армии закосить. Был он старше сокурсников на три года, по профильным предметам легко хватал пятёрки, остальные оценки покупал, задумывался об аспирантуре и, в отличие от рвущих жилы за оценки ботанов, твёрдо знал, что понадобится - поступит. Если понадобится.
    Четвёртый курс перевалил за середину, когда он заметил Свету, серую мышь-заучку нового набора, и под общий смех пообещал сделать из неё куколку...
    Кто бы что ни говорил, но женская красота требует прежде всего именно денег. Из любой замухрышки можно сделать королеву. Стилисты, курсы красоты, одежда,- всё это легко покупается, были бы средства. Создавать из зачуханной золушки принцессу забавляло. Но, как водится, принцесса быстро заелась и возжелала стать владычицей морскою. Что ж, и у золотой рыбки имелся свой предел...
    После ужина при свечах было то, что обычно бывает после ужина при свечах. Света воспарила на облаке ещё выше. Сдёрнули её оттуда слова, сказанные небрежным будничным тоном:
    - А теперь собирайся и уходи.
    - Как... уходить?- не поняла Света.
    Услышанное настолько не вписывалось в выстроенную картину мира, что попросту не воспринялось сознанием.
    - Как все уходят, ножками,- он показал пальцами.- Через полчаса чтоб тебя здесь не было. И не вздумай своровать что-нибудь на память.
    Он встал, как был нагишом, ушёл на кухню. Городские огни оттеняли ночь электрическим заревом. Духота текла через подоконник. Если верить гисметео, к городу приближалась гроза...
    Антон всегда бросал своих подружек очень жестоко, находя в этом некое извращённое удовлетворение. Дольше двух-трёх месяцев в его постели не задерживалась ни одна. И все, все они умоляли, плакали, ползали на коленях, хватали за ноги. Визжат? Хотят продлить хоть на недельку-другую хороший секс и красивую жизнь?
    - А интересно смотреть, как они корчатся,- смеялся Антон в компании приятелей, таких же казанов, как и он сам.
    Со Светкой сам виноват, затянул. Хотя с самого начала было ясно, чем окончится: липкой скукой, соплями о ребёнке и бешеными односторонними планами о совместном проживании. В последнее время всё это начало утомлять до раздражения. Верный признак, что завис и пора переключаться на что-то другое.
    Сухо щёлкнул замок на двери. Ого, десяти минут не прошло. И никакого скандала, тишина. Антон вышел в прихожую. Света уже уходила, дверь закрывалась за нею. Ишь ты, гордая выискалась. Редкий случай.
    - Ну, пока, зая,- чмокнуть в щёчку на прощание, ритуал на счастье.
    Дикий визг заметался по подъезду, поднимаясь до ультразвука:
    - Не тронь меня!!!
    - Заткнись, дура, ты чего? Спокойно, спокойно...
    Как нехорошо! Соседи услышат...
    - А-а-а-а!
    Она вырвалась из его рук, кинулась к лифту, но лифт пошёл с нижнего этажа, показалось нестерпимым дождаться его. Ахнула дверь на общий балкон. Антон стоял, вслушиваясь в дробный стук каблучков по пожарной лестнице. Не то, чтобы у него проснулась совесть. Но с такой реакцией он столкнулся впервые, и это непонятно с чего вдруг сильно выбесило его.
    Ладно. Как-нибудь перебьёмся летом, а в сентябре на первый курс придёт новый набор, будет из чего выбирать...

    ***

    - Вот тогда ты на мост,- медленно выговорила женщина, растирая в пепельнице сигарету.
    Запах "Гламура" мешался с терпким запахом кофе-"американо", и Света знала, что будет теперь искренне ненавидеть и "Гламур" и "американо", как вместе, так и по отдельности.
    - Он же любит меня! Почему? Почему он так поступил?
    - Любит? Кто тебе это сказал?
    - Он сказал... о-он...
    - Он. Он имел тебя полгода без особенного напряга, но как только ты перебралась на ПМЖ в его родную нору без его согласия, выпнул вон в середине ночи, не забыв напоследок поиметь ещё раз. Это по-твоему любовь?
    Света молчала, возразить было нечего.
    - Послали - иди,- дала совет непрошенная благодетельница.- И не возвращайся.
    - Я... мне некуда.
    - У тебя есть отец. Семья.
    Света отчаянно замотала головой, давясь слезами.
    - Нахамила родным?- понимающе кивнула женщина.

    ***

    Светина мать оставила семью, когда дочери было восемь лет. Уехала в Москву, оттуда - за новым мужем - в Испанию. И на этом сведения о ней заканчивались. Где она сейчас, счастлива ли, есть ли ещё дети - никто не знал. Да и, по правде, знать уже не хотел. Четыре года назад отец женился во второй раз, на женщине с ребёнком, мальчиком лет трёх. Мачеха со Светой поладила, мальчишка, забавный карапуз на толстых ножках, сразу пришёлся ко двору. Тётю Марину Света давно уже звала мамой. Чёрная кошка проскочила между ними после знакомства с Антоном...
    Света не знала, как и откуда в ней возникла мысль, что все завидуют её счастью, что прямо вот все, начиная с родных, заканчивая малознакомыми личностями, спят и видят, как бы её навсегда разлучить с любимым. Но ведь все действительно постоянно предостерегали, внушали, давили! Мозг вынесли напрочь.
    Однажды между парами в универе к ней подсела Татка Гривенникова , сокурсница Антона, ледяная красавица с от природы платиновыми кудрями и синими глазами.
    - С Антоном встречаешься,- сказала она утвердительно, о новом увлечении Антона знали уже все. Скорость слуха превышает скорость звука...
    Света знала, что Татку Антон когда-то бросил, не то год назад, не то два, и на её слова промолчала. Что можно сказать бывшей девушке своего парня? Правильно, ничего.
    - Смотри с ним,- продолжила Татка.- Ещё ни одна девка не удержалась в его постели дольше, чем на два месяца. Тебя он тоже поматросит и дальше по тексту. Не ты первая, не ты последняя.
    - Тебе-то что?- неприязненно спросила Света.
    - Да ничего... Вешаться только потом из-за этого говнюка не вздумай, поняла?
    Света пожала плечами. С чего бы ей вешаться? Татка завидует, однозначно.
    Этот разговор вспомнился во время итогового домашнего скандала за обедом. Слово за слово, Света не вынесла, когда в Антоне усомнились в очередной раз, и понеслось по кочкам. До непоправимого:
    - Да как ты можешь такое говорить, папа?! Ты сам эту Марину к нам взял, никого не спрашивая! Трахаешь её, радуешься!- А Марина здесь же сидела, между прочим...- А я? А мне?! Почему я должна хорошего парня бросать?! Почему вы все меня так ненавидите, не хотите, чтобы я счастлива была?! Надоело! Хватит!
    И убежала.
    К Антону.

    ***

    - А потом на мост,- подытожила события "добрый ангел".
    - Потом на мост,- устало согласилась Света.
    - В общем, так. Ты должна извиниться...
    - Они меня не простят!- в ужасе вскинулась она.- Не простят!
    - А ты за них не решай.
    - Да не простят они!- вскипела Света.- Они в последнее время совсем достали своими моралями, вообще меня не слышали и слышать не хотели, попрекали, тиранили, достали, вот я дверью-то хлопнула и ушла, потому что они....
    - Ах, ты маленькая подленькая эгоистичная дрянь,- медленно выговорила "ангел" тихим, но страшным по оттенку голосом.
    Света вскинулась: это она дрянь?! Да с ней поступили как последние сволочи, и она ещё дрянь?! Непрошенная спасительница вскинула ладонь, и обвиняющие оправдания замерли на губах, не успев родиться.
    - Ты извинишься потому, что обязана извиниться. Точка.
    Как-то так сказала, что весь боевой задор вдруг упал, схлынул, вытек вместе с дождевой водой в сточную канализацию. И пришёл стыд. Громадный невыносимый кошмарный стыд. За себя. За напрасные слова, сорвавшиеся с языка поганого в минуту умопомрачения. Дрянь. Как есть дрянь, самая настоящая. Про Марину и при Марине наговорить такие гадости... И папе... Папе оно каково было. А ведь они были правы. Они предупреждали...
    - Не простят,- убито повторила Света, разглядывая собственные руки.- Не простят. Я... слишком сильно... их... обидела.
    В горле стоял ком, душил. Острое нежелание жить вспыхнуло с новой силой. Уйдёт эта странная тётка, и можно снова на мост...
    - А ты извинись так, чтобы простили,- последовал безжалостный совет.
    Гроза утихала, успокаивалась. Ливневой дождь постепенно заканчивался тоже. В забегаловке играла музыка, радио, какая-то станция, "Радио Дача", что ли... или "Русское радио", неважно. И внезапно, вдруг Света чётко услышала, очень остро восприняв слова очередной песенки:


    Ты плыл в небесах, но был спущен на землю,
    И раненый в сердце мечтаешь стать целью,
    Но эта уловка всем битым знакома:
    В любви без страховки живут миллионы.

    - Нас бьют, мы летаем,- повторила женщина за певицей из радио.- Н-да... Где живёшь? Отвезу.
    - Да вам-то что?- выкрикнула Света, страдая.- Какое вам до меня дело? Что вы пристали ко мне как банный лист! Отстаньте! Отвалите! Дайте утопиться!
    - Не дам,- усмехнулась женщина.- Я - добрый ангел, забыла?

    ***

    Она отвезла девчонку по адресу. Тронулась не сразу. Смотрела, как та понуро идёт к двери, открывает её, исчезает в тёмном нутре подъезда. Стояла последняя темнота, та самая, что так всегда сильна перед рассветом.
    На третьем этаже вспыхнул в окне жёлтый свет. Вспыхнул, и не угасал. Ну, слава богу. Когда не прощают, то захлопывают дверь прямо перед носом, а то и вовсе не открывают её. Тёплый свет в таких случаях не зажигается никогда.
    "Ангел" сдвинула браслеты и задумчиво потёрла старый, скверно заживший шрам, пересекавший запястье. На второй руке красовался такой же. Сама не знала, как угадала самоубийцу в навалившейся животом на перила моста девчонке. Какое наитие дёрнуло бросить поперёк полосы машину и ухватить дурёху в самый последний момент? Не собственные ли боль и потери, отгоревшие без малого семнадцать лет тому назад?
    Сделал добро - забудь, а получил - помни.
    Перед мысленным взором встала маленькая пожилая женщина, лечащий врач из отделения неврозов. "Ангел" мысленно кивнула ей, безмолвно благодаря. Потом завела и тронула с места машину.
    Навстречу катился по улицам прозрачный, умытый грозою рассвет.

    ***

    Света ушла внезапно и с концами. В комнатах осталось слишком много её вещей. И тех, которых ей дарил он, и её личных. Антон поневоле ждал, когда она вернётся забрать их. Все брошенки возвращались за вещами всегда. Это закон.
    Света не возвращалась.
    Он бродил по квартире и сам себе удивлялся. Что-то случилось, а что, понять не мог, и от того раздражался, злился, не с той ноги вставал. Каждая вещь рассказывала, шептала, кричала памятью о том или ином событии, об обстоятельствах покупки, о сексе, да, и о сексе тоже, которым почти всегда заканчивались все их встречи. Светка, не избалованная излишествами, радовалась каждому подарку как дитя. С ней он узнал, что хорошо не только брать, но и отдавать...
    Когда за пустяковую мелочь благодарят так, будто подарил бриллиант величиной с дом, это втекает в кровь подобно героину и остаётся там навсегда. Хочется дарить дальше, ещё и ещё, как наркоману, повышающему дозу ради кратковременного иллюзорного счастья.
    Он старался отвлечься, видит бог, старался! Сколько их прошло за лето через его постель, бабочек-однодневок, мамбо-тёлок и прочих. Но все они были - не то, не так, не о том, ни при чём.
    Когда пришёл сентябрь, он обрадовался как ребёнок. Потому что начинался пятый, последний курс универа. А в универе можно было встретить Свету...
    Даже смешно. Побрился, тщательно выбирал костюм, букет. Впустую.
    Светы не оказалось в универе.
    Кто что говорил. Ушла, уехала, взяла академ... Никто ничего не знал. Света была белой вороной, подруг у неё не водилось, а уж когда Антон прибрал её себе, к ней вообще перестали подходить. Девчонки делились на два лагеря: брошенные и мечтающие, оба лагеря на дух не выносили текущих дежурных, какие уж тут подружки. Ребята сторонились сами. Вот так и вышло, что Света вроде бы была, и в то же время её не было.
    Антон знал, где живёт Света, но поехать туда - значило сдаться совсем, проявить слабость, пустить себя в распил. Позволить себе подобное он пока ещё не мог. И по-прежнему вставал каждое утро в дурном настроении не с той ноги.
    ... Света любила закаты. Квартира выходила окнами на запад, двадцать пятый этаж, панорама открывалась внушительная, закаты удавались один к одному отличные. Антон нередко высмеивал подругу за глупости, порой довольно жестоко. Не понимал. Но подарил ей хороший фотоаппарат-зеркалку, и она носилась с ним, подбирая режимы. Кадры, надо сказать, иногда получались не хуже профессиональных. Один из таких стоял в рамке на полочке под телевизором; дурацкая сценка - оба на балконе, весёлые, сплетённые сердечком руки и в том сердечке уходящее солнце. Хотел выбросить проклятую рамку, разбить стекло, порвать фото, и не смог.
    Фотоаппарат, кстати, стоял тут же. Флешка на тридцать гигов оказалась забита снимками почти полностью, когда Светка только успела. У неё был, был тот особенный глаз, чутьё на кадр, цепкая хватка художника, умеющего самый непритязательный объект сделать красиво. Закаты, улицы и улочки, играющие дети, транспорт, цветы, котята, бабочки, листочки, улитки, потерянные пуговицы, камешки, Луна... Антон повадился смотреть Светины снимки каждый день. Глупо, но остановиться не мог...
    Так промучился всю осень. А в середине декабре, в стайке заочников, выходящих с лекции, наконец-то увидел её...
    Она изменилась очень сильно. Снова были на ней дешёвые тряпки, джинсы и просторный серый свитер по бёдра, снова волосы зачёсаны в унылый хвост, ни следа макияжа на осунувшемся лице. Прошёл бы мимо, но что-то цепануло, заставило притормозить. Глаза, может быть. Те же самые огромные серые глаза, пристальный, полный громадного напряжённого чувства взгляд.
    - О, привет. Какие люди в нашем Голливуде,- язык сам свернул на пошловатую развязность.- Ты куда пропала, дорогая? Позвонить нельзя было, что ли?
    Она прижалась лопатками к стене, и он вдруг увидел изрядное пузцо под серой вязаной тканью. Когда успела, с кем?! Кто ещё валял её на постели? Он удивился тяжёлому бешенству, поднявшемуся откуда-то из живота. Приступ ревности? К кому, к ней, к подстилке этой дешёвой, что ли?! Три раза ха-ха...
    - Времени, гляжу, даром не теряла, зайка,- зло сказал, придвигаясь ближе.- Так, и кто это у нас папаша?
    - А-а-а-а!- взвинтился под потолок дичайший визг.- Не подходи! Не подходи! Не подходи-и!!!
    - Ты что? Что ты разоралась, дура?- он ещё ничего не понимал.- Замолчи, не позорься.
    - А-а-а-а!!!
    Глаза у неё закатились под лоб, остались только бельма белков, - жуткое зрелище!- и Светка сползла по стене на пол. Сбежались все, кто слышал, пошла катавасия, кто-то несколько раз крикнул: "Скорую!", скорая была быстро вызвана. Антон отошёл, брезгливо смотрел со стороны. Это к этой вот истеричке собирался вернуться?! Ой, дурак...
    - Падла ты, Астахов,- сказала Татка Гривенникова, когда возникла рядом, не заметил.- Ребёнок - твой.
    - Ты почём знаешь?- окрысился он.
    Она пожала плечами и не ответила. Когда-то давно Антон послал её ровно так же, как Светку, но гордости в Татке на тот момент не осталось ни на грош; умоляла, ползала по полу, обнимала колени, а он смеялся и толкал её ногой, вроде в шутку, но довольно сильно... Оба помнили, и она, и он.
    Врачи уложили Светку на носилки, понесли. Мой ребёнок, ударилов виски. Мой ребёнок. Он вздрогнул и бросился следом:
    - Пропустите... Да пропустите же! Я с ней! Я - отец ребёнка, я отец...
    Скоротечные роды. Не довезли, родила в машине. В какой-то особенно тяжкий момент вцепилась ему в руку, сильно, синяк не сходил потом несколько недель. Прошептала: "Тоша, родной". И провалилась в бессознанку снова. Крошечный малыш в руках врача сморщил фиолетовое личико и смешно заквакал, возмущаясь живительным шлепком по заднюшке. Сын...
    Дальше завертелось. Суетился, звонил, доставал, платил. Несколько дней в тумане, не замечая ничего вокруг: лишь бы жила. Сильное внутреннее кровотечение, редкая группа крови. Отдельно - ребёнок в боксе для недоношенных. Почти примирился с мрачной рожей Светкиного отца. Тот не говорил ни слова, ни слова не сказал с самого начала бдений под дверью реанимации, ну и чёрт с ним.
    Потом сидел у постели, можно уже было, впустили. Держал за руку. Рука была ледяная, безвольная, мягкая, белая...
    Света открыла глаза, серые, светлеющие к зрачку, родные до боли. Долго всматривалась, кажется, село зрение, и она мучительно пыталась понять, кто это рядом такой, почему он. Момент, когда поняла, Антон увидел чётко: глаза резко распахнулись, ему показалось - увеличились почти вдвое, хотя на самом деле это было далеко не так. От истошного ора зазвенело в ушах:
    - А-а-аа! Уйди! Уйди! Пусть он уйдёт! Пусть он уйдёт! Пусть он уйдёт! ПУСТЬ ОН УЙДЁТ!!!
    - Пошёл вон,- Светкин отец возник мгновенно и вытолкал растерявшегося Антона взашей, с треском свёл за ним двери.
    Крик стих сразу же.
    Антон стоял в коридоре, не понимая, что это было и почему. После всех этих дней... Почему?! Кажется, он задал вопрос вслух.
    - Она очень сильно травмирована,- мягко ответили ему.
    Женщина. Наверное, та самая Марина. О Марине слышал от Светки ещё тогда, "до"... смешно, вся жизнь разделилась на "до" этой проклятой больницы и "после"...
    - Насколько...
    - Насколько всё плохо?- уточнила Марина.- На самом деле, очень плохо. Вы подумайте хорошенько, Антон. Зачем вам это всё надо.
    Он молча уставился на неё. Как это зачем?..
    - Зачем вам девушка-невротик?- невозмутимо спросила Марина.- Вокруг полно красивых, здоровых, без проблем с головой... мужчина вы видный...
    - А сын?
    - Да,- она зябко обхватила себя за плечи.- Сын... Но у вас могут быть и другие дети. От других, нормальных, женщин.
    - Найдите другой аргумент, Марина-как-вас-там,- сквозь зубы попросил он.
    - Валерьевна,- со вздохом подсказала она.- Марина Валерьевна...
    Молчали. За палатными дверьми молчали тоже.
    - Как... как мне... чтобы она не кричала... Я понял, понял! Я виноват, я был скотиной. Но как теперь...
    - Если снова доверится вам, кричать не станет,- отозвалась Марина Валерьевна.- Но вот как раз с доверием у неё и проблемы...
    Проблемы. С доверием. Но ведь было, было же сказано: "Тоша, родной". Было. Вот и след на руке, как заверенная печать... Антон ахнул кулаком в стену и не ощутил боли.
    - Я думаю, вам лучше сейчас уйти, Антон,- серьёзно сказала Марина.- Она успокоится, пойдёт на поправку. Потом, позже, можно попытаться... Может быть, получится как-то поговорить без напряжения. Но я вас ещё раз прошу: подумайте, очень хорошо подумайте. Это ведь навсегда. Истерики, слёзы, крики, ночные кошмары, полный набор. Ребёнок - тоже навсегда. Бессонные ночи, болячки, памперсы, колики... Ребёнок и у здоровой пары вызывает напряжение, а вы с нею сейчас даже не пара, а так... - она неопределённо пошевелила пальцами.- Если вы не выдержите, Антон? Сорвётесь? Уйдёте? Что будет с ней? А с сыном? Подумайте.

    ***

    Падал снег. Мягкий, пушистый, он ложился на мир белой пеленой, превращая парк в зимнюю сказку. Впрочем, сказка была из серии "зима недаром злится". Через пару дней снова придёт тепло, и холода уже не вернутся. Март...
    Света катила коляску. Малыш спал и улыбался сквозь сон. Антон шёл рядом. Незнакомые люди могли бы сказать с восхищением, мол, какая образцовая пара. Со стороны виднее, не так ли? Света терпела общение отца с сыном, но и только. Любая попытка завязать диалог с нею самой по-прежнему оканчивалась плачевно: истерикой.
    Антон это быстро понял, и не то, чтобы смирился, - выжидал. Время лечит, не так ли? Вот, через три месяца уже можно было гулять с сыном, вроде как семейно. Мама, папа, малыш. Почти как у всех... А в первые дни после выписки из больницы всё было сложно, очень сложно... Настолько сложно, что несколько раз очень остро хотелось всё бросить и уйти. Но бросить Свету с мальчиком он не мог. Уже не мог.
    Несколько недель относительного спокойствия попутали Антона вчера сделать глупость. На такой же прогулке, только под дождём, вчера шёл дождь, Антон вынул бархатную коробочку с давно уже заготовленным кольцом и протянул Свете:
    - Держи. Тебе...
    Она посмотрела на него. Чуть настороженно, но вроде бы без былого страха, и он поспешил развить успех: раскрыл коробочку, довольный дорогой вещью, которую долго и с любовью выбирал сам.
    - Обручальное?- быстро спросила она.
    Сама заговорила! От этакой удачи Антон совершил следующую глупость:
    - Да. Выходи за меня!
    Она отдёрнулась назад, сжала в ниточку губы:
    - Нет!
    - Почему?
    - Нет. Нет! Нет!!!
    Последнее "нет" граничило с визгом. Антон отшагнул назад, чтобы не провоцировать, поднял руки, сдаюсь, мол.
    Света не стала кричать. Смотрела на него большими глазами, снизу вверх, белая как мел, и дождь стекал по её щекам, как слёзы.
    И тут Антона прорвало. Раздражением, накопившейся усталостью, злостью. Размахнулся, зашвырнул коробочку с кольцом подальше в кусты и выкрикнул:
    - Что ты хочешь от меня? Я тоже живой человек! Мне тоже плохо, больно! Дурак был, скотина был, осознал! Жалею очень. Знала бы ты как. Ну, что, что мне ещё сделать, скажи? Что?!
    - Не знаю. Не знаю я!- ответила Света, тоже на повышенных тонах, и завела прежнюю песню:- Не подходи! Уйди!
    Это было вчера, а сегодня унылый ноль превратился в мандариновые минус два, ветер улёгся и мягкий снежок укрыл раскисшую землю. Сказка. Снежная сказка. Странно было замечать красоту мира, к которой раньше равнодушен был всегда.
    - Свет. Прости дурака...- слова вырвались сами собой.- Прости. За всё.
    Она остановилась. Долго смотрела на него, молчала.
    - Мне очень страшно с тобой, Тоша, - с усилием выговорила наконец.- А без тебя очень больно...
    Замолчала, кусая губы. Рука сама собой потянулась к ней, - утешить, поправить выбившуюся из-под шапки прядку. Света вздрогнула от прикосновения, сжалась. Антон поспешно отдёрнул ладонь. Слишком хорошо уже ведал грань, за которой следовал припадок, бессмысленный и беспощадный. Очередное "прости" застряло в горле.
    - Смотри, подснежник,- сказал он единственно верное, что только можно было сказать сейчас, не испугав снова.
    - Где?
    - А вон, под берёзой...
    Под берёзой, в протаявшей лунке, торчал над одиноким зелёным листком синий пролесок.
    - Хочешь, фотоаппарат принесу?- осторожно спросил Антон. - Сфотографируешь его. На память.
    И замер, поневоле ожидая привычного крика.
    - Принеси,- тихо отозвалась Света.
    Синий хрупкий цветок упрямо тянулся к солнцу, несмотря на непогоду и снег. Всё будет хорошо, понял Антон. Лёд тронулся. Лёд наконец-то тронулся. Всё будет хорошо.
    Но это уже совсем другая история.

    3


    Чебурашка Я закрываю глаза   17k   Оценка:9.31*5   "Рассказ" Фэнтези


    Я закрываю глаза

      
       Стук колёс смешивается с голосом - я не могу разобрать слова, но звучат они как колыбельная. Просто спи, просто ни о чём не думай - и скоро всё будет хорошо. Обязательно будет.
       - Будет, обязательно будет. Я вылечу тебя, Рина, любимая моя. Ты выздоровеешь и всё забудешь. Всё будет хорошо, непременно, - голос тянет "е", превращая в "э", и что-то шевелится в памяти, что-то знакомое, даже родное.
       Я приоткрываю глаза - потолок, обитый чёрным бархатом, покачивается, точно плывёт надо мной. И окно сбоку - белоснежная занавеска на нём трясётся, и вовсе не от ветра. Кто-то гонит карету, не щадя лошадей. Кто-то очень спешит.
       - Скоро, Рина, скоро, - продолжает голос. И я наконец-то его узнаю. Клив, мой жених, сидит напротив, сжимая руки в замок, и, опустив голову, всё повторяет: - Всё будет хорошо, всё будет... Мы вытащим это из тебя. Всё будет хорошо.
       "Это" - мир взрывается феерией красок, и стук колёс заглушает несуществующий прибой. "Это" - мой не родившийся ребёнок. "Этот ублюдок! - кричал вчера Клив, брызжа слюной. - Это чудовище! Он убьёт всех нас, когда вырастет!" Я понимала тогда, что он прав. Умом я действительно понимала - и Клив, наверное, заметил это понимание в моём взгляде. "Рина, это же позор. Избавься от него. Забудь". Да, позор - то, что сделал со мной отец ещё не рождённого ребёнка. Позор и унижение. Да, если малыш будет хоть сколько-нибудь напоминать отца, он рано или поздно убьёт всех нас. Станет чудовищем. Они все чудовища, эти волшебники.
       Но он же мой ребёнок.
       Я аккуратно облизываю губы, морщась от сладкого привкуса - шишлик, сонное зелье. Конечно, я же отказала вчера Кливу, и он решил за меня. "Мы вытащим это, и ты выздоровеешь".
       - Клив, - зову я как можно жалобнее. - Что со мной?
       Он бросается ко мне тут же:
       - Рина, Рина, всё будет хорошо, потерпи ещё немного, всё будет хорошо!
       Я ловлю его взгляд и понимаю, что "всё хорошо" не будет. Вздрагиваю, когда он касается моего живота.
       - Тебе больно?
       - Нет.
       А он, словно не слыша, всё бормочет, что мы скоро приедем, я выздоровею, и всё обязательно будет...
       Отстранённо, частичкой сознания мне его жаль: невесту украли у алтаря, изнасиловали, обрюхатили. И кто - любимец короля, герцог. Такому не отомстишь. Всё - позор, позор на всю жизнь. А за что?
       - Рина, Рина, прости меня, любимая, прости...
       За что? За то, что не защитил? Не вступился? За то, что убьёшь моего ребёнка?
       Кинжал у него на поясе достать легко - пока он обнимает меня, пока шепчет на ухо "прости" и "хорошо". Нежно отодвинуть шарф, поцеловать в последний раз.
       - Всё будет хорошо.
       - Да.
       Я закрываю глаза и замахиваюсь.
       ***
       Он совсем не похож на меня, мой добрый, ласковый Дикон. Я поняла это, ещё когда мне подали его, завёрнутого в покрывало с вензелем моего рода и вопящего так, что вздрагивал, казалось, весь замок. Уже тогда в его сморщенном личике, во влажных волосиках я узнала его отца. Дикон растёт, и сходство с годами становится всё очевидней: тонкие черты, голубые глаза, только не как лёд, а как чистое утреннее небо. И волосы, в которых запутались солнечные лучи. Он напоминает отца всем своим видом - но ещё тогда, при его рождении, умирая от боли, я понимала, что не смогу его ненавидеть. Никогда. Он мой, только мой сын.
       Дикона любит прислуга - ещё бы, такой красивый мальчик, такой добрый, такой хороший. Черни плевать на интриги господ. Волшебники зло? Помилуй боже, какое там зло! Вот новый налог, который установил мой дражайший братец - вот оно, зло реальное. А магия - так она далеко и ею, говорят, управлять можно.
       Дикона обожает кузина - ему же десять, и он так похож на сказочного принца. И ненавидит кузен, которому пятнадцать, и он уже всё прекрасно понимает. Мой брат подначивает, я знаю. Они не смеют открыто обижать Дикки, знают, что я буду защищать сына. Ха, мой слабовольный братец и его порывистый глупый сыночек...
       Дикон не жалуется. Только иногда, вечером, когда я укладываю его спать и целую на ночь, просит рассказать про отца. Это почти ритуал, как сказка. Я давным-давно придумала Дикону заботливого, любящего отца. Но у него много врагов, и он боится за нас - поэтому укрыл в безопасном месте. Поэтому он не с нами. Но когда-нибудь - когда Дикон подрастёт - приедет и заберёт нас. Эту, последнюю часть придумал Дикон, рассказывает её сам, и я с трудом не вздрагиваю каждый раз, когда слышу. Не дай бог. Нет.
       Дикон станет старше, и всё поймёт. Обязательно - потому что он только в лицом пошёл в отца. Слава богу, он взял у этого монстра самое лучшее - его красоту.
       Мой Дикон, мой любимый сынок. У нас всё хорошо.
       - Мама, - сонно добавляет Дикки как-то ночью, когда я уже задула свечу - давно пора спать. - Знаешь, сегодня кое-что странное произошло.
       - Что, солнышко?
       Я знаю, пусть в темноте и не видно, что он морщится. "Солнышко" - он же уже совсем большой, десять лет! А мама всё никак не поймёт, всё нежничает.
       - Мой андалузский полк сегодня маршировал, - говорит он сонно и умильно серьёзно.
       - Правда, милый?
       - Да... Ты мне не поверишь, но они правда ожили. По-настоящему. Маршировали и честь мне отдали. И даже говорить пытались. Правда, правда... Мам? Всё хорошо?
       - Да, солнышко. Спи.
       - Ты мне не веришь?
       - Верю, зайчонок. Спи.
       Он утыкается мне коленками в бок и дышит ровно, спокойно.
       А я закрываю глаза и пытаюсь понять, принять, что мой сын - волшебник.
       ***
       Говорят, волшебники чувствуют друг друга, и расстояние им не помеха. Наверное, это так, потому что не проходит и недели, как кортеж, сравнимый по роскоши с королевским, въезжает в ворота нашего замка.
       И брат с племянником растягивают губы в улыбке, совершенно одинаковые, как картийские болванчики. Приседает в поклоне невестка, Велена, держа за руку испуганную дочь. Следом кланяется прислуга - низко, аж до земли. Ещё бы - сам герцог, побратим короля, изволил пожаловать.
       Одна я стою у парадных дверей прямо, гордо вскинув подбородок - хоть внутри меня бурлит застарелый, успокоившийся было гнев. А он, золотоволосый красавец, время над которым не властно, улыбаясь радостно и приветливо, взбегает по ступенькам. Наклоняется поцеловать руку. "Здравствуй, Карина".
       "Мерзавец, не пущу! - бьётся в голове, и о, пусть будет правдой слух о том, что он умеет читать мысли! - Дикон мой, я не отдам его тебе, не отдам, не отдам!"
       Солнечным зайчиком бежит мимо меня росчерк синего бархата. Не успеваю подхватить, как он кидается этому монстру на шею. "Папочка, наконец-то ты приехал!"
       Я закрываю глаза и заставляю спину согнуться. Присаживаюсь в реверансе.
       - Добро пожаловать, Ваше Сиятельство.
       ***
       - Ты хорошо воспитала его, Рина.
       Я опускаю взгляд. Да, да, хорошо, я знаю. Перед королём за сына тебе краснеть не придётся.
       - Он потрясающий мальчик. Только слишком уж чувствительный. Впрочем, это естественно - когда воспитывает женщина. Но ничего, я подкорректирую его характер.
       Я поднимаю голову - мне давно не страшно смотреть в его ледяные глаза, пусть они хоть сколько раз меня очаруют.
       - Он не станет таким, как ты.
       Чудовище, монстр, волшебник - он улыбается.
       - Станет, Рина.
       "Ненавижу", - произношу я мысленно, и он вскидывает брови.
       - Знаешь, я был удивлён: тебе хватило ума не воспитывать в нём ненависти ко мне. Не ожидал, Рина, ми-ла-я, не ожидал.
       Я молчу. Крики, слёзы, беспомощные удары, - всё это уже было. И ничего не помогло. Ничего.
       - А ты постарела, Рина, - говорит он, как будто бы удивлённо. - Твоя красота так быстро увяла. Жаль.
       Ненавижу.
       Он идёт к двери, но у самого порога останавливается. Оборачивается:
       - Ты не смогла бы его достойно воспитать. Его способности за гранью твоего понимания. Ты это знаешь. Ты же умная, Рина.
       Ненавижу...
       ...- Мама, почему ты остаёшься? - в который раз спрашивает Дикон, когда я с видимым спокойствием и даже радостью собираю его в дорогу.
       - Солнышко, я нужна дяде. К тому же, так надо. Ты поймёшь.
       Он смотрит растерянно, удивлённо.
       Я позволяю себе его обнять.
       - Помни, обязательно помни, что мама тебя любит. И папа тоже, чтобы он ни делал. Хорошо? Не забывай меня, Дикки, пожалуйста!
       - Мам, ну мам, ну не плачь...
       Не буду. Ради тебя, солнышко - не буду.
       Мне хочется сказать ему, чтобы не поддавался отцу, чтобы оставался таким же, как сейчас - моим добрым милым Диконом. Моим, только моим.
       Но я молчу - и лишь фальшиво улыбаюсь на рассвете следующего дня, когда снова стою на крыльце - на этот раз провожая сына.
       Дикон долго не отпускает мою руку, и его отец хмурится, но молчит. Он тоже умный, он сделает из моего сына свою копию, монстра и чудовище. Такого же мерзавца, как он сам.
       - Дикки, не забывай меня, пожалуйста, - обречённо шепчу я, хотя никто меня уже не слышит. Они уже выехали за ворота, и брат с невесткой вернулись в холл, и даже прислуга уже расходится. Только я стою и смотрю на дорогу, ловлю взглядом солнечного зайчика вдалеке.
       А потом закрываю глаза и изо всех сил сдерживаю слёзы.
       ***
       Время то летит незаметно, то еле-еле тащится. Дикон пишет мне, а я ловлю любой слух, любую новость о сыне. Но они становятся всё страшнее, а письма Дикки всё однообразнее, точно скопированные заклятьем.
       "Он мой сын, - повторяю я по ночам, уткнувшись в подушку. - Он мой сын". Я всё ещё в это верю.
       Попытки добиться приглашения ко двору ни к чему не приводят. Ну ещё бы, ведь мой братец примкнул к партии кронпринца, то есть к оппозиции. "Свобода от волшебников", - провозглашают они. И рисуют этого самого кронпринца на белом коне, убивающего змея - монстра-волшебника, очевидно. Старый король, говорят, грозит лишить сына наследства и передать корону лучшего другу и побратиму - герцогу-колдуну. "Но этому не бывать!" - рычат братец и вся его клика, закрывшись в каминном зале. Мы с невесткой готовим им вино и делаем вид, что ничего не слышим.
       Но я понимаю, что всё это серьёзно, когда к нам в гости начинает наведываться тот самый кронпринц. Ничего общего с бравым юношей на белоснежном скакуне в нём нет - темноволосый, черноглазый, гора мышц, голос гулкий. Армия за него почти вся, но у короля волшебник... Об это, как волны о камень, разбиваются все предложения таких, как мой брат. Пока сам Его Высочество не озвучивает гениальную с его точки зрения мысль: волшебников же на самом деле двое. И мать одного у нас есть - так чего проще отправить её уговорить сына примкнуть к нашим рядам?
       - Рина, - говорит тем вечером брат. - Ты же хочешь вернуть Дикона?
       И Его Высочества растягивает в улыбке губы - получается гримаса, точно у каменного великана.
       - Миледи, вы нас очень обяжете. Поверьте, вашему сыну ничего не грозит.
       Он врёт, я это знаю. Они будут использовать малыша Дикки, как пешку, стравят с отцом. С их точки зрения это правильно и нормально - зачем же ещё я его родила, как не для того, чтобы уничтожить его отца?
       Как глупо и жутко - но я хватаюсь за это предложение, как за спасительную соломинку.
       Я очень хочу увидеть сына.
       ***
       - Мама, - Дикон наклоняется поцеловать мою руку, и я с трудом заставляю её не дрожать.
       Теперь он копия отца - настоящий двойник.
       - Я очень рад, - добавляет Дикон, но в его голосе ни капли радости. Только усталость.
       Я ловлю его взгляд - он ледяной. И я кривлю губы в жалкой улыбке, и обнимаю его - пусть он и стоит изваянием, не делая попытки обнять в ответ.
       - Мой сын.
       Он усмехается - ровно как усмехался его отец, когда я просила его оставить меня в покое.
       - Ты хочешь, чтобы я вернулся? - спрашивает он тем же вечером, угощая меня какими-то заморскими сладостями. У моего сына свой замок, свои слуги, дорогие наряды и деликатесы, наверное, со всего мира. Я смотрю на него и вижу чужого человека, под маской которого прячется мой Дикон, мой добрый милый Дикон.
       - Да, солнышко.
       Снова та же усмешка. Но он уже не поправляет меня, только смотрит так, словно ждёт, что я подам ему кубок с ядом или воткну кинжал ему в спину. Что они сделали с тобой при дворе, мой малыш?
       - Хорошо, мама, - и в ответ на моё немое удивление он добавляет: - Конечно, я поеду. Я тоже скучал, мам.
       Я слышу ложь в его словах, но мне плевать.
       Следующие три месяца я наблюдаю, как мой повзрослевший сын играет кронпринцем, дядей и его друзьями-баронами, как ожившими игрушечными солдатиками. Он делает вид, что полностью их поддерживает. Даже в тот страшный вечер, когда мой брат готов был подать ему яд, если Дикон не согласится - точнее, не убедит Его Высочество - что будет поддерживать, примкнёт к его партии. Даже тогда я, подглядывая в щёлку двери, замирала, зная, что если они только попытаются напоить этим Дикки, я заставлю их самих выпить эту дрянь. А Дикон точно всё знал. Он умело очаровал принца и даже дядю ("Рина, ты была права, Дикон повзрослел и всё понял"). Да, Дикки всё понял. Всё-всё.
       И три месяца спустя, когда армия идёт на столицу, а Дикон остаётся в нашем замке, обещая поддержку, я как будто одна понимаю, чем всё закончится.
       С крыши главной башни их видно как на ладони - чёрные-чёрные муравьи, ползущие на восток.
       - Они забавные, правда, мама? Такие маленькие, такие беззащитные - и так уверены в собственном превосходстве, - говорит Дикон, стоя рядом и тоже наблюдая за маршем.
       Я молчу, но мой ответ и не нужен.
       Дикон, не глядя на меня, поднимает руку - и с его ладони срывается чёрная сеть, частая-частая, она вороном летит и растёт, пока не закрывает всё небо. А потом камнем подает на "муравьёв".
       Мне кажется, я слышу крики - но это только лишь воображение. Солнце выглядывает из-за тучи, и чёрные фигурки людей словно ни в чём не бывало продолжают свой марш.
       - Что ты с ними сделал?
       Дикон оборачивается и улыбается - точно как его отец.
       - Проклял, мама.
       Я смотрю на него.
       - Они умрут?
       Он кивает.
       - Они умрут, - и спустя минуту тяжелого молчания добавляет: - Что, мам, теперь ты заколешь меня своим кинжалом - как своего жениха семнадцать лет назад? Ты же с тех пор всегда носишь при себе этот кинжал, - он взглядом указывает на мой широкий пояс. - Давай, мам. Попробуй. Мне интересно.
       Ровно мгновение, одно долгое мгновение, глядя в его ледяные глаза, я понимаю: это было бы правильно. Его отец победил, он сделал сына под стать себе. Монстр, волшебник, чудовище. Может быть, свою мать он проклясть не сможет, и кинжал у меня действительно при себе. Может быть, я спасу ещё одну красивую дурочку, которой он захочет овладеть. Может быть, я спасу его самого - от той мерзости, которой пропитал его королевский двор. Может быть...
       - Дикон, ты так быстро забыл меня? - мой голос звучит глухо, но твёрдо. - Я люблю тебя.
       Он издевательски улыбается.
       - Что бы я ни сделал?
       - Ты мой сын.
       Он тихо смеётся, и сквозь лёд в его глазах на мгновение проглядывает утреннее чистое небо.
       - Мама, а ты знаешь, я хотел убить и тебя. Ты моя слабость. Тобой меня будут шантажировать... Но нет. Ты мне нужна, - и как мой малыш когда-то, Дикон спрашивает: - Ты ведь всегда будешь со мной?
       - Всегда, солнышко.
       Он закрывает глаза и кивает.
       - Хорошо. Отец научил меня не ломать полезные вещи.
       Чёрные точки людей скрываются у горизонта. Солнце гаснет, брызжа напоследок алым. Я сажусь на выступ стены и смотрю на моего повзрослевшего сына, ставшего всем тем, что я боялась, от чего я его ограждала. И как семнадцать лет назад - да что там, всю мою жизнь - я бессильна что-то изменить.
       Кроме, пожалуй, одного. Я могу любить его по-прежнему, как должна мать любить своего ребёнка. Потому что кем бы он ни был - он её сын.
       В неверном закатном свете руки Дикона окрашиваются алым, и мне чудится, что с них капает кровь. Пусть. Моя, брата, племянника, принца, короля. Пусть. Только не моего сына.
       Я закрываю глаза.
      
      
      
      
      

    4


    Бабочка Вк-7: Приметы летнего счастья   30k   "Рассказ" Проза


    &nnbsp;  Людка откинулась на смятые подушки и распростёрла руки в готовности подержать на весу, измерить свалившееся на неё счастье. Так устроен человек: как бы много ты не имел - хочется ещё больше. Мужчина, который только что вознёс её на вершину наслаждения, лежал рядом, прикрыв глаза.
       - Ты меня любишь? - спросила Людка, когда восстановилось дыхание.
       - Да, малыш, ты же знаешь...
       - Знаю, - согласилась она и тут же снова спросила: - А жену любишь? Нет, правда, скажи честно, Палыч! - Она приподнялась, облокотила голову на ладонь и требовательно ждала ответа.
       - Как тебе сказать... - немного помолчав, ответил любимый. - Привык к ней. Мы же с первого класса вместе. За одной партой сидели...
       - Тебе хорошо со мной?
       - Да, очень, - Он нежно уложил девушку на подушку, зарылся носом в её волосы, шумно вдыхая запах.
       - А с ней - хорошо?
       - Как тебе сказать... - Палыч слегка отстранился и уставился в потолок. - Она холодная, как... как луна.
       - Неужели! - удивилась Людка и села. - Так почему ж ты... - она не договорила, испугавшись, что всё-таки давит на него, вопреки обещанию самой себе - не делать этого.
       - Почему - не уйду от жены? - продолжил её вопрос Палыч. - Я тебе, кажется, уже говорил, - сухо сказал он и начал одеваться.
      
       Людка не относилась к числу женщин, которые из ничего умели смастерить шляпку, салат или трагедию. Она считала себя независимым человеком, не зацикленном на бабских охах и ахах по поводу сорок первого рецепта "наполеона" или какой-нибудь кофточки "совсем как в "Модном приговоре". Ей было куда интереснее пробежаться с картой по лесу или пофанатеть с приятелями на стадионе. Косметикой девушка почти не пользовалась, светлые волосы просто стягивала в хвост, круглый год носила джинсы, профессионально занималась спортивным ориентированием и считалась своим парнем в кругу приятелей.
       Незаметно подкрался тридцатник. Привыкшая к короткому и тесному общению на спортивных тусовках Людка обнаружила странную разреженность окружения. Оказалось, что она словно контрольный пункт на соревнованиях: торчит на лесной полянке видная издали оранжевая призма; спортсмены подбегают, задерживаются на минутку, делая отметки в карте, и проносятся дальше. А она остаётся - трепыхаться на ветру и мокнуть под дождём - в холодном одиночестве. Подружками Людка почему-то не обзавелась, а друзей, с которыми она так весело проводила время в походах и пила пиво после соревнований, потихоньку разобрали. Причём разобрали те самые, презираемые ранее в их компании клушки, которые внезапно превратились в ручных пташек её приятелей. Нормальные пацаны теперь нежно ворковали вокруг избранниц, старательно чистили им пёрышки и важно раздували зобы - гордились выводками сопливых отпрысков. Всё чаще на приглашение где-нибудь потусоваться в трубке раздавались ответы:
       - Ты, Люд, конечно, свой парень, но у меня семья... понимаешь...
       - Завтра ребёнка рано в сад вести... какое пиво... пойми...
       Вот уроды! А ведь были одной командой! Людка вмиг почувствовала себя какой-то неполноценной, что ли... Ей вдруг ужасно захотелось, чтобы у неё тоже было всё как у людей: заботливый муж, исправно согревающий кровать, дети. Нет, становиться домовитой толстой квочкой она вовсе не собиралась. Но ведь не обязательно всё делать лично, в одну каску! Можно перепоручить возню с потомством ему, а самой продолжать тренировки... Вот только где его взять - такого домовитого?
       Задуманная и желанная цель обладает свойствами магнита. Она выстраивает события так, как хочется нам. Вскоре в Доме детского творчества, где работала Людка, появился новый инструктор по туризму. Мужик как мужик. Крепенький. Не очень молодой, виски седоватые, но подтянутый, живот не торчит, и вовсе ещё не лысый. Людка наблюдала, как возится Владимир Палыч с пятиклашками, обучая собирать рюкзаки или разжигать костёр, и поняла: вот же он! Ничего, что женат. Надо брать!
       Сказано-сделано! Она "случайно" отдалась ему в палатке на каком-то выездном семинаре, а потом... понеслось! Влюбилась - и в полной мере ощутила на себе заботу взрослого мужчины. Да, она не ошиблась, Палыч - мужик что надо!
       Он дарил цветы и шоколадки, угощал кофе из автомата в фойе на работе, приносил почитать свои любимые книги, чинил розетки и краны в её однокомнатной квартире. Изредка приглашал в кино. Один раз даже ходили в театр.
       Билеты на спектакль по случаю театральной недели им всучил профорг. Не только Палычу с Людкой, конечно. Другие коллеги тоже пришли поклониться Мельпомене и сидели в том же ряду по обеим сторонам от них. Но Людку это не напрягло, а даже обрадовало: сказывались общительный характер и тоска по прежним тусовкам. Палыч сидел рядом и, когда гаснул свет, нежно прикасался к её руке кончиками пальцев. Она даже успела подумать: коль решился это делать при всех...
       Во время антракта вдруг начали проводить опрос среди зрителей: часто ли вы бываете в театре. Людка уже приготовилась отвечать, потянулась к микрофону, но Палыч дёрнул её за руку, увлекая в коридор - подальше от наезжающей на них видеокамеры.
       - Ты, что? - возмутилась она.
       - Жена каждый день смотрит по телеку местные новости. - Палыч потупился.
       - И?.. - Людка недоумевала: не в койке же их снимали, а в театре - с коллегами.
       - Включит телевизор, а тут я, в театре - и без неё! Пойдём лучше в кафе, угощу тебя коньячком. - Он поспешил замять неловкость. Выпили по рюмочке, потом ещё по одной. В зрительный зал возвращаться не стали.
       Словом, Палыч окружил Людку такой заботой и вниманием, какие ей даже не снились. В его искреннем чувстве к себе она ни капельки не сомневалась и дальнейшей жизни без этого человека уже не могла себе представить. Но... Он всегда возвращался домой. Любовь любовью, а уходить от жены почему-то не спешил. Хуже всего приходилось в выходные, когда Палыч уезжал с семьёй на дачу. "Вот ведь в какой неволе человек живёт! Нет, определённо у его бабы садистские наклонности!" - с сочувствием думала Людка и снова ехала на какие-нибудь соревнования, лишь бы не оставаться одной в своей крохотной квартирке.
       Время шло. Людке стукнуло тридцать два. Забеременеть, а потом шантажировать любимого ребёнком она не хотела. Всегда была выше этаких бабских штучек. Да, честно говоря, и не верила, что подействует. Разве удивишь его ребёнком? У Палыча в семье - двое детей: мальчик и девочка. И он действительно не раз говорил Людке, что не уходит из семьи как раз из-за детей. Бред какой-то! Нет, ребёнок не поможет. Как бы хуже не сделать. Надо идти другим путём...
       Снова сработал магнит, подстраивая события в нужном порядке. Однажды, сразу после совещания при директоре Саша Потапов, руководитель шахматного кружка, громко спросил:
       - Палыч, а ты свой день рождения-то, что - зажал? Нехорошо, брат! У нас такое не прокатит! Давай-ка, накрывай поляну!
       - Да мне сорок пять. Вроде не принято мужикам такую... женскую дату праздновать: я же не ягодка... на поляне! - попробовал отшутиться тот.
       - Где не принято? Давай-ка без предрассудков! Предрассудки у нас не приняты, это точно! - поддержали шахматиста сослуживцы.
       - Я на дачу собирался. Мы с женой в этот день...
       - Вот и славно! - Саша возбуждённо потёр ладони. - Говори адрес, приедем и шашлык-машлык организуем сами: у нас с этим - всё чётко, правда, коллеги?! У тебя дача, кажется, в Есауловке?..
       Палыч бросил на Людку быстрый взгляд, но она отвернулась и вышла из актового зала, сделав вид, что не заметила или не поняла его. Она решилась. В этот раз она поедет к нему на дачу вместе со всеми. И поставит точки над i. Или, по крайней мере, произведёт разведку на месте. Посмотрит на жену любимого мужчины и придумает, как выручить его из сетей старой паучихи. А что: любит-то Палыч её, молодую и лёгкую на подъём, но вынужден жить - по давней привычке! - с нелюбимой, старухой... Пора что-то делать, восстановить справедливость, наконец! А чтобы драгоценный друг, не дай Бог, не сумел как-то отговорить её от поездки, Людка пока вовсе не будет с ним встречаться. И отвечать на звонки не будет. Пора, пора уже устраивать судьбу! И действовать в этой ситуации нужно решительно.
       Собирались всем коллективом, а на вокзал пришли всего шестеро. Шахматист Потапов и два тренера по восточным единоборствам - Митя и Витя. Людка всегда их путала: одинаково невидные, щуплые, с короткими - под копирку - стрижками, в похожих спортивных костюмах. Эти поехали, потому что никогда не пропускали возможность выпить. Сорокалетней Вале, ведущей в Доме творчества кружок мягкой игрушки, и балетмейстерше Леночке, которой вот уже лет десять было "тридцать с хвостиком" - было интересно поглазеть, как обустроена дача коллеги. Шестая - Людка. Имеющая личный интерес в этой поездке, она решила одеться поярче, чем обычно - к светлым джинсам подобрала бирюзовую маечку на тонких бретелях.
       В электричке распили бутылочку. Мужчины замахнули по полстакана водки и травили анекдоты, гогоча на весь вагон, дамы чуть пригубили и вели обычный бабский трёп, совершенно неинтересный. Людка глотнула побольше, наравне с мужиками - для храбрости. Всю дорогу молчала, уткнувшись лбом в стекло. Вышла на перрон - красивая и смелая. Готовая к самым дерзким поступкам ради достижения означенной цели. Пока шли по закоулкам дачного посёлка, снова молчала, боясь расплескать собранную по капельке решительность. Нарядный домик прятался под кроной раскидистой сосны в самом конце улочки.
       Палыч встретил у калитки, придерживая большую лохматую собаку.
       - О! Добрались! Проходите! - Смутился, увидев среди коллег любовницу, но вида не подал; придерживая её за локоть, слегка прижал к себе, шепнул: - Тебе идёт голубое, - и крикнул в глубь сада: - Гости приехали!
       Из-за кустов вышла невысокая женщина с приветливой улыбкой.
       - Здравствуйте! Я Нина. Давно хотела познакомиться с сослуживцами мужа! А я жимолость собираю, осыпается уже... - Она протянула гостям маленькое ведёрко с сизоватыми ягодами: - Угощайтесь! Берите-берите, не стесняйтесь, - и почему-то сунула ведёрко в руки Людке. - Ах, какая бледненькая и худенькая девочка! Прозрачная! Наверное, давно из города никуда не выезжали! Вот и отдыхайте, милая, дышите воздухом, кушайте витамины!
       - Спасибо, - выдавила из себя Людка.
       - Мы тут привезли... для шашлыка, - вставил Проскурин, ставя на дорожку сумку, в которой стеклянно звякнуло.
       - Это - к хозяину. Мангал и мясо - по его части. А я могу показать сад - кому интересно. Пойдёмте со мной, девчонки!
       "Девчонки" дружно последовали за хозяйкой. Валя и Лена чрезмерно округляли глаза, громко восторгаясь клумбами, цветочками и грядками со всякой зелёной ерундой. А Людка таскала из ведёрка горьковатые ягодки, отправляла их в рот и исподтишка разглядывала её - жену своего Палыча. Просторное красно-коричневое платье-рубашка до колен скрадывало округлости фигуры и сочеталось по цвету с пышными каштановыми волосами, перевязанными жёлтой лентой. "Старушка вовсе даже ничего, - вынуждена была признать Людка. - Может, и не паучиха вовсе. Не так всё просто, как казалось!" Она посмотрела на маленькие ступни хозяйки в кожаных плетёных босоножках, перевела взгляд на свои кроссовки тридцать восьмого размера, и сравнение ей не понравилось. "Зато я не такая толстая!" - подумала Людка.
       Плетёнки сошли с дорожки и становились на мягкой травке.
       - Здесь у нас зона отдыха: беседка, столик, скамейки, - это всё Вовка сам мастерил. А вот и бабочка прилетела - главная примета летнего счастья! - щебетала хозяйка.
       - А кто у них Вовка? - в замешательстве спросила шёпотом Людка у Вали, провожая взглядом порхающую над грядками капустницу.
       - Как кто? Так Палыч же. Ну, ты даёшь, Люд! - Валя посмотрела на Людку как на ненормальную и громко отчётливо проговорила: - Владимир Павлович! - и так же громко расхохоталась.
       Нина подозрительно взглянула в их сторону. Вот чёрт! Людка покраснела. Какую глупость сморозила! Ну да, все на работе звали коллегу Палычем, и она так называла, ей нравилось. А он, оказывается, Вовка! Людка пыталась применить к Палычу этого Вовку, но у неё не получилось.
       - Красиво-то как! Ну, Палыч, ну рукодельник! Это ж надо так придумать! А сделано-то как! Вот аккуратист! - Леночка и Валя наперебой восторгались конструкцией дачной мебели, устройством теплицы, красиво выложенными плиткой дорожками, аккуратным домиком с изящной мансардой.
       Людка больше не хотела жимолости, растерянно поглядывала на испачканные, словно чернилами, пальцы, но не знала, куда пристроить ведёрко. В это время протяжно и жалобно завыла у ворот собака.
       - Не бойтесь, он добрый! Настоящее воплощение верности, - сказала Нина и, забирая у Людки ягоду, спросила: - Что, горькая? Это ничего. Горчинка делает ощущения слаще... Руки можно помыть - вон там, мойдодыра видите?
       - А почему пёс воет?
       - В деревне у кого-то сучка течёт, вот и тоскует. Два раза убегал, а сейчас цепь прочная. Вы идите, девочки, к мужчинам - наверное, заскучали без вас, я сейчас...
       Людка подошла к умывальнику, действительно напоминающему того - "из маминой из спальни". Мыла руки, досадуя на себя. Всё пошло как-то не так. С наскоку разобраться с паучихой не получилось. Ладно, надо улучить момент. Она оглянулась. Нина стояла около пса, склонившись над лохматой башкой, и что-то приговаривала, ласково почёсывая за ухом. Псина прогнулась в спине и преданно виляла хвостом.
      
       Вскоре гостей пригласили к столу на большой веранде. Потапов произнёс тост за виновника торжества, потом за хозяйку дома.
       - Вы посмотрите только, какой шикарный стол накрыла хозяюшка! - медовым голосом запела Валя.
       - Да чего там, - Нина отмахнулась. - Мясо для шашлыков вы сами привезли, наши - только закуски.
       - А ну да, ну да. - Шахматист обвёл взглядом изобилие простой деревенской еды. - Огурчики-помидорчики - из теплицы, лук и прочая петрушка - прямо с грядки - сами, считай, выросли. Папоротник Палыч в лесу за забором насобирал - отменная, кстати, вещь, скажу я вам! Пирожки хозяйка испекла. Хлеб - тоже сама. В магазине такого не купишь! Окрошечка!.. Квас - чую, самодельный, яйца - курочки снесли, видел их в сарайчике... редисочка - опять же сама наросла. Самогонку и то сам хозяин выгнал!
       - Разных сортов, причём, - довольно улыбаясь, подтвердил Палыч. - Вот эта клюковка, эта смородиновка, эта на полыни - абсент, так сказать. - Он перебирал стоящие на отдельном столике бутылки. - А эта - корнёвка: на золотом корне. Оч-чень рекомендую вам, парни!
       Митя и Витя с готовностью подставили рюмки.
       - Я и говорю: халявщик ты, Палыч, - на халяву стол собрал, ни копейки не потратился! А ещё зажать днюху хотел! - засмеялся Саша.
       - Да нет, не всё на халяву - горчица у них магазинная! - пискнула Леночка, и её голосок заглушил взрыв смеха.
       - Нет, - возразил Палыч, - купили горчичный порошок, а горчицу жена на рассоле заводит, ядрёная, зараза!
       Шахматист густо намазал горчицей кусок ржаного хлеба, откусил - покраснел, закашлялся и поднял вверх большой палец, не в силах произнести слова.
       - Сметана купленная! - вспомнила хозяйка. - Сметану купила у соседки. Баба Вера корову держит. Сметана - чудо! Ложка стоит...
       - А когда идёт электричка в город? - неожиданно спросила Людка.
       - Ой, а вы что, уже домой собрались? - всполошилась Нина. - Теперь только одна электричка осталась - в одиннадцать двадцать. На шестичасовую уже не успеете - вон слышите - свистит?
       - Да, чё ты, Люд, в самом деле? Вместе приехали, вместе и уедем, - толкнула в бок Валя.
       - Мы же только приехали - и сразу уезжать? - разочарованно сказал Митя. Или Витя.
       - Да и уезжать не надо, ночуйте, места всем хватит. Завтра - суббота, куда торопиться?
       - А ну-ка не киснуть, Людмила Петровна, вот я тебе сейчас корнёвочки налью, чтобы тонус поднять! - Палыч подошёл и, легонько похлопав по спине, подлил в рюмки - ей и сидящей рядышком Вале. Та мигом просветлела лицом, вскочила с места и торжественно провозгласила новый тост:
       - Давайте выпьем за наш коллектив! Вот разные же все - а такие дру-ужные!
       Компания подхватила:
       - За коллектив!
      
       На шестичасовой - приехали сын с женой и полуторагодовалым внуком. К этому времени подоспели угли в мангале, и Палыч с Митей и Витей занялись шашлыками, Палычев сын играл в шахматы с Потаповым. Хозяйка о чём-то разговаривала с невесткой: совсем ещё девчонкой. Валя с Леночкой переписывали рецепты из толстой растрёпанной тетрадки. Людка сидела в углу веранды, прикрыв глаза, и отчаянно хотела домой. Она уже сто раз пожалела, что приехала. Ничего из её затеи не выйдет.
       - Вот оно, лето - в собственном соку, приправленное дымом и туманом! - Хозяин торжественно внёс блюдо с дымящимся мясом.
       Гости снова подтянулись к столу.
       - С днём рождения, папа! - сказал сын, симпатичный, очень похожий - так, наверное, выглядел Палыч в молодости. - Я многим тебе обязан. Всему, что умею делать, научил меня ты! Мы решили подарить тебе лодку! Резиновую. Потом надуем, посмотрим. А сейчас выпьем - за тебя, отец!
       Внук, крепенький мальчуган - таким, видимо, был Палыч в детстве, быстро освоился и бегал вперевалку по лужайке, заглядывал на веранду, посматривая на взрослых с серьёзным видом. Людка никогда раньше не видела маленьких детей так близко, поэтому следила за ним с интересом. Вот он поиграл с кошкой Кисой, покатался на пластмассовой машине, отталкиваясь от земли ногами, а вот уже малыш с любопытным личиком - в дверном проёме. Увидел бутылки с цветными этикетками на приставном столике, протянул ручки, взял одну. Его родители увлечённо поглощали пищу и не обращали на сына внимания. Нина, держащая в поле зрения весь народ на веранде и за её пределами, мягко забрала и поставила ёмкость на место. Мальчик улучил момент и, едва бабушка отвернулась, снова схватил бутылку, принёс деду. Палыч расцвёл, заулыбался, крякнул:
       - Молодец, внук! Настоящим мужиком вырастешь! - Показал на Людку: - Иди, отнеси вон той тёте.
       - Ня. - Карапуз смотрел на Людку большими бесхитростными глазами.
       Она взяла бутылку, налила себе какого-то розового напитка, выпила, налила ещё и вертела в руках, не зная, что делать с пузырём дальше. Ребёнка сильно обеспокоило, что вот так запросто, своими руками, он отдал семейное имущество чужому человеку. Крошечный Палыч задумчиво бродил по веранде, тревожно оглядывался на Людку, не осмеливаясь подойти к ней ещё раз, и морщил мордашку, раздумывая, заплакать сейчас или погодить. Нина мигом просекла затруднения внука и сказала:
       - Иди, Ванечка, забери у тёти нашу бутылку и поставь на место!
       Людка видела, как обрадовался малыш и с важностью кинулся восстанавливать нарушенный порядок.
       Она вышла из-за стола, пошатываясь, прошлась по полянке перед верандой. Слов нет: хорошо тут! Воздух, сосны, птички поют и эти... бабочки летают. Вечерело. Солнце собиралось садиться, но замешкалось, облокотилось на крыши домов и висело, ожидая приглашения к застолью, облизываясь и начиная краснеть от нетерпения или негодования: вот он, локоток - рядом. Да не укусишь! Ох, как она его понимала! Теперь Людка начинала понимать всё! Вон, оказывается, отчего любимый не торопится уходить от жены. Паучиха всё в этом доме крепко держит в своих маленьких лапках! Ишь ты - примета летнего счастья! Чужого, кс-стати. Людка икнула. А где же заблудилось её счастье? Или это она сама заблудилась... Ориентировщица хренова - взяла и заплутала - в трёх соснах! Сами собой покатились слёзы. Людке стало безумно жаль себя и своё потерявшееся счастье. Всё здесь чужое! И бутылка, и карапуз, и сметана... Ишь ты - ложка стоит! Всё-то у вас стоит... А у меня... А я вот пойду и проверю - стоит у них ложка...
       Хозяева и гости столпились в углу сада, наблюдая, как вырастает на травке из складок резины надувная лодка. Громко чавкал насос-лягушка. Слышались пьяненькие голоса, тоненький смех Леночки, радостный лепет ребёнка, ржание Мити-Вити. Людке удалось прокрасться к дому никем не замеченной.
       Ложка действительно стояла. Даже, когда стеклянная банка выскользнула из Людкиных рук, сметана не растеклась белым озером и лежала на полу мягкой оплывшей горкой, подтаявшим айсбергом среди голубоватых осколков-льдинок. А ложка продолжала стоять - покривившейся мачтой торчала из белой вершины ...
       - Ты решила отдать всю сметану кошке? - Вопрос прозвучал неожиданно. В дверях стояла Нина.
       Людка выпрямилась, мстительно сузила глаза и молчала.
       - Ты сама не своя. У тебя какое-то горе?
       - Вы моё горе! - выкрикнула Людка.
       - Вот как! - Нина села за стол и жестом указала место напротив: - Садись и рассказывай!
       - Я люблю вашего мужа! - выпалила Людка.
       - Ну... - выжидательно произнесла хозяйка и спокойно спросила: - А он тебя?
       - Тоже любит!
       - И что?.. - невозмутимо спросила Нина.
       - Как что? - растерялась Людка и повысила голос. - Вы понимаете, ваш муж вас не любит, он любит меня! Он вам изменяет! Со мной! - почти кричала она. - Уже почти два года мы встречаемся! Любим друг друга. С ним я почувствовала себя настоящей женщиной...
       - Хм! Очень за тебя рада! - Нина усмехнулась. - А чего ты хочешь от меня? - Она, похоже, вовсе не была ошеломлена новостью и даже нисколько не удивилась.
       - Как чего? Отпустите его ко мне.
       - Бери, - каким-то равнодушным голосом сказала Нина и встала, словно утратив интерес к беседе, начала убирать с полу осколки банки. - Кис-кис! - Позвала кошку. - Поешь сметанки, Киса, да смотри, язычок не порежь.
      
       Людка не могла поверить этому "бери!" и, тем более стерпеть спокойствие, с которым Нина встретила её слова об измене мужа. Её вдруг прорвало. Скопившееся напряжение хлынуло потоком. Она закричала:
       - Нет, вы, наверное, не поняли, я и ваш муж любим друг друга! Мы встречаемся. Уже два года встречаемся! - Людка размазывала по щекам потоки предательских слёз и продолжала выкрикивать, громко всхлипывая: - У нас всё хорошо, здор-рово и прек-красно! Каждый раз он доводит меня до орг-газма...
       - Вот как! А почему же ты плачешь, если у вас всё так замечательно? - Нина повернула к Людке смеющееся лицо. - Ты пьяна, милочка, и завтра будешь очень жалеть о том, что мне сейчас говоришь.
       - Нет! Никогда не пожалею! Всегда хотела это вам высказать! А вас... а вы... вы холодная, как луна! И жадная, как паучиха!
       - Ну, про паучиху ты видно сама придумала. Кстати - совершенно напрасно! Думаешь, небось: поймала мужика в сети и держу изо всех сил? Нет, не держу, забирай - хоть сейчас! Да и что значит - отдайте? Он что - бычок на верёвочке или ещё какая тварь бессловесная? Сам, небось, уходить не хочет... А вот про луну - интересно. Это он тебе сказал? - Нина снова села напротив Людки, протянула ей бумажное полотенце. - На, утрись. Да кончай ты реветь. Любишь и люби. Думаешь, я не знаю? Знаю. Жёны всегда чувствуют, когда у мужа кто-то завёлся...
       - Завёлся, - с сарказмом повторила Людка. - Вы говорите, будто я вша какая-то. - Она снова заплакала. - У вашего мужа завелась вша! Нормально, да? Но я не вша. И люблю его! И меня просто так не вытравишь!
       - Да уж, тут никакие пестициды не помогут. Но мы и огород не привыкли гадостью поливать...
       - Зря вы смеётесь! Он меня тоже любит!
       - Ох, девочка! Любит - не любит... Думаешь, ты первая? Ну, такой он мужик - любвеобильный. Что с ним поделаешь?
       - А вы... почему вы так спокойно это воспринимаете? Ведь это же из-ме-на!
       - А что такое измена? Сама же видишь - у Володи семья на первом месте. Того, что он может дать - мне вот как хватает! - Нина провела ребром ладони по горлу. - Но, видимо, у него ещё остаётся много чего-то - невостребованного. Для меня и детей он всё сделает - в первую очередь. Ну, а девушки, а девушки - потом, - пропела она. - Не веришь мне? Ну да, умеет Вовка пустить пыль в глаза, каждая думает, что единственная. - Нина улыбнулась, и Людка поразилась тому, какие красивые у паучихи глаза.
       - И вы никогда не хотели развестись?
       - А зачем? Кому от этого станет легче? Первый раз узнала, что изменил - да, горько было, плакала, терзала его и себя. Он сказал тогда: не можешь простить - что ж, давай разойдёмся. Так жить невыносимо. Только подумай о последствиях. Ведь я люблю тебя, а ты меня. Как мы друг без друга? Ты у меня всегда на первом месте. Прости - и давай жить дальше. Так и живём... Привыкли. Думаешь, он сможет - без всего этого? - Нина широко развела в стороны руки. - Здесь ведь каждый гвоздик вколочен им с такой любовью...
       - А он сказал, что вы ещё на свадьбе договорились не разводиться, пока вашему младшему ребёнку не исполнится восемнадцать. Эх, дура я, дура! Наверное, мне надо было ещё подождать. Это же недолго, да? - Людка с надеждой посмотрела на соперницу. - Сына вашего видела. Взрослый и сам уже отец. Наверное, и дочке чуть-чуть осталось до восемнадцати...
       - Ну, вообще-то, дочка у нас старшая. - Нина задорно засмеялась. - Ей в этом году двадцать пять исполнилось, с мужем и внучкой в отпуск за границу уехала - путёвка горела, а так - тоже были бы здесь: папка у них - любимчик!
       - Значит, он всё врал?! - Людка опешила, зажала ладонями рот, чтобы не разреветься снова.
       - Нет, договор такой действительно был. Вовке выпало тяжёлое детство. Его родители развелись, когда ему было десять. Мать заставляла говорить на суде, что отец бьёт и издевается, отец тоже - купит кулёк конфет и учит, какие гадости надо рассказывать про маму, чтобы остаться с папочкой. Издёргали, измотали мальчишку. В результате мать таки лишили родительских прав, и Вовка вырос с отцом и мачехой. Вот он и придумал: как бы нам трудно друг с другом ни было - надо принять, как непреложное - развод невозможен, пока не выросли дети. Сыну сейчас двадцать четыре. Они у нас погодки. Вот и считай, сколько лет после его совершеннолетия живём. Не плачь, девочка! Не трать понапрасну времени. Это только кажется, что у тебя всё ещё впереди. Лето такое короткое! Не успеешь оглянуться - уж зима катит в глаза, - сказала Нина, вставая. - Ладно, я пошла мыть посуду, а ты пройдись, погуляй. К мойдодыру сходи: лицо у тебя...
       - Почему вы меня успокаиваете? Должны были выгнать с позором...
       - Да потому что, прогоню тебя - другая нарисуется.
       - Что это значит? - спросила Людка.
       - Да то и значит, что двух женщин мужчине мало, а одной - много... - непонятно сказала Нина. - Да и куда я тебя выгоню - на ночь глядя? Последняя электричка через полчаса отходит. Не успеешь. Ваши только что ушли: девчонки и Саня, а каратисты - пьяные в хлам, остались ночевать, Вовка их на втором этаже укладывает.
       - Как - через полчаса? - Людка встрепенулась. - Тогда я побежала. Успею!
       - Дело твоё - удерживать - не стану...
      
       Людка не успела. Пока умывалась, пока брела по улочкам дачного посёлка. Нарочно медлила, надеясь, что вот-вот догонит её Палыч с рюкзаком, и они поедут начинать новую жизнь. Потом обдумывала разговор с его женой. Постепенно из головы вышел весь хмель, а его место занял стыд. У Людки пылали щёки, и нестерпимо жгло в груди. Она свернула с тропинки и вышла к какому-то водоёму. Плескала тепловатой водой в лицо, стараясь загасить огонь, выжигающий грех из её души. Когда подходила к станции, электричка просвистела мимо.
       - И что теперь делать? В этой Есауловке я ведь совсем никого не знаю, - сказала в пустоту Людка, но ответа не последовало.
       Она сидела на перронной скамейке и болтала ногами - будто совсем маленькая девочка.
       Из темноты под свет фонаря выкатилась собачья свадьба. Людка сперва испугалась, но собакам было не до неё. Штук семь или восемь разного размера псов вились вокруг одной важной дамочки, которая пробежалась по перрону, кокетливо вильнула хвостом и направилась в деревню. Рыча и поскуливая, нападая друг на друга и огрызаясь, свора ринулась за ней.
       Людке стало холодно в бирюзовом топике, и она побрела обратно. Опасалась, что собака перебудит весь дом, но было тихо. Крыльцо нарядного домика под кроной разлапистой сосны освещала голубоватая лампочка. У собачьей будки - оборванный конец цепи: псина гуляет на свадьбе! Людка подёргала входную дверь, но та была заперта. Посидела на крыльце, не решаясь постучать. Потом решила обогнуть дом. Из открытого окна доносился лёгкий шум. Подошла и прислушалась. Вспыхнули щёки, когда поняла, что это - окно спальни. Отстранилась, чтобы её не заметили, но, заворожённая звуками, сразу уйти не смогла. Да и куда ей было идти? Супруги занимались любовью. Людка слышала горячечный шёпот, продиравший до озноба:
       - А кто говорил, что я холодная, как луна? Это я холодная? Вот тебе за это, негодник! Вот, вот и вот.
       - Маленькая моя - ты для меня самое большое и тёплое счастье!
       Шёпот сменился хриплыми стонами и громким скрипом кровати. Людка отпрянула от окна, упала и поползла между кустами, пока не уткнулась во что-то упруго-резиновое.
       Людка лежала в лодке, смотрела на звёзды и подсчитывала приметы летнего счастья: скрип кровати, звуки поцелуев, вот всхлипнул во сне ребёнок, где-то грызутся псы, мяукнула кошка, вьются под лампочкой мошки и бабочки, одуряюще пахнет резедой, падают с кустов продолговатые капли жимолости...
      
      
      
      
      
      

    5


    Александра Вк-7: Чужой хлеб   10k   "Рассказ" Проза


       Солнце ещё только затеплило горизонт. Над речкой, заросшей тальником, клочьями висел туман. Весна выдалась поздняя, холодная. Земля будто не хотела очнуться, досматривала сладкие зимние сны. Не хотела возвращаться в явь, суровую и страшную. Не хотела просыпаться для жизни, изломанной войной, истерзавшей её тело воронками и окопами, пожарищами и минными полями.
       Агафья поднялась до света, натаскала воды из колодца, проверила курей, подоила козу Маланью и хлопотала у разгоревшейся плиты: скоро Ваня проснётся, завтракает он рано. Ваня - это привычнее, чем мудрёное имя Иоханн, язык сломаешь выговаривать.
       Открыла банку тушёнки, выгребла на сковородку, разбила поверх четыре ещё тёплых яйца. Банку с остатками жира привычно сунула в карман фартука: сполоснёт кипятком, выльет в похлёбку детям, всё же понаваристее.
       Первую зиму в оккупации едва пережили, но (слава богу!) сберегла детей, всех четверых мальчишек. Из дому немцы выгнали их сразу, все запасы выгребли подчистую. Остались только несколько кур и коза, и то лишь потому, что чистую и светлую избу Агафьи облюбовал немецкий офицер. А ей приказал каждое утро подавать ему большую кружку козьего молока и пяток тёплых яичек. Вот и перепадало кое-что им с ребятишками, поселившимся в старой баньке в конце огорода, так и выжили. Но вечно голодные детки растут, им хорошее питание требуется, а не редкие куски, припрятанные матерью от жадных до деревенской снеди фашистов.
       Когда интендантская часть заняла село, как-то быстро оказавшееся в глубоком тылу, вдалеке от боевых действий, Агафья тревожилась - ждала, кто теперь заселится в дом. Только бы не СС! Слухами об учиняемых ими зверствах земля полнится: убивают за малейшую провинность, а то и просто так - ради забавы. За помощь партизанам вешают на столбах и долго не разрешают снимать, чтобы похоронить по-людски - в назидание остальным.
       Когда в избу вошёл невысокий интендант с круглым лицом и замер на пороге, часто моргая белёсыми ресницами, Агафья вздохнула с облегчением. За свою недолгую и нелёгкую жизнь она научилась видеть людей, самую их суть. Этот зла не сделает. Одного только она не предвидела: что влюбится в неё немецкий интендант без памяти. Статная светлолицая Агафья вошла в самую женскую пору. Богатые русые косы, уложенные венцом, легкий шаг, тяжёлая грудь и круглые бёдра - всё при ней. Невзгоды войны и оккупации, ежедневные думы о том, как накормить детей, оставили след, прочертив морщинки возле уголков рта. Но Иоханн будто не замечал печать тяжких забот на миловидном лице хозяйки. Смотрел с обожанием и вздыхал.
       - Ака-фья. Ты ош-шень красивый. Хош-шешь твои детки всегда будут еда? Я всё делать, - жарко шептал интендант, сжимая её грудь и забираясь рукой под подол.
       - Только смотри, не обмани, - вздохнула женщина.
       То, что случилось дальше, Агафья старалась принять, как перст судьбы. Соседские дети, чьим матерям не повезло, у кого не поселился в избе такой добрый немецкий Ваня, умирали один за другим от голода и болезней. Ваня многого не требовал и расплачивался настолько щедро, насколько мог. Дети теперь ели почти досыта.
       Каждую ночь Агафья укладывала детишек, дожидалась, пока уснут, тихонько выходила из баньки, шла в избу, ложилась на кровать и позволяла Ване делать всё, что он захочет. Это была их с Михаилом кровать - богатая, с блестящими никелированными шишечками. На этой кровати они зачали сыновей - Гришу, Петеньку, Васю и Стёпу. Теперь Михаил на фронте, воюет за победу, чтобы изгнать фашистов с родной земли. А она... Вот ведь как. Чтобы их с Мишей сынки выжили, она осквернила супружеское ложе, отдала своё тело на поругание врагу... Только назвать Ваню врагом даже мысленно у Агафьи не получалось. А получалось, что Иоханн - их спасение, благодетель...
       Вскоре Агафья поняла, что обрюхатил её ласковый немец. Когда никто не видел, плакала беззвучно, зажав зубами уголок платка. Что делать-то? Сгубить невинное дитя, или пусть живёт, и будь что будет?..
       - Иоханн, - шепнула Агафья после того, как немец с неё скатился, - у меня дитё будет.
       - О, гут, гут, карашо! - Иоганн стал неловко целовать Агафью, будто клевал, - я признайт ребьёнок, пойти комендатур, тебе платить драйцихь... тридцать марок, каждый месьяц. О, майне либсте Акафья...
       Его законная фрау, оставшаяся в Дойчланд дожидаться богатых подарков из России, была бесплодной.
       В положенный срок Агафья легко родила здоровую крепенькую девочку, светловолосую и голубоглазую, всю в трогательных младенческих перевязочках, с такими же белёсыми ресничками, как у отца. Иоханн в ней души не чаял - всё свободное время таскал на руках, тетешкался, шептал что-то на ушко, целовал крошечные пальчики, теребившие блестящую форменную пуговицу. Требовал, чтобы Агафья кормила девочку при нём. Смотрел, открыв рот, умильно всплескивал руками: "Ди юнгфрау! Мадонна!"
       Немец не соврал: кроме того довольствия, что доставалось от Иоханна, каждый месяц в комендатуре Агафье выплачивали тридцать марок. "Продалась за тридцать сребреников", - с горечью думала женщина, сжимая в руках проклятые деньги. И шла кормить детей. Нет им разницы, какой хлеб есть - свой или чужой. Им всё одно каждый день кушать хочется.
       Чем слышнее становилась канонада, чем ближе продвигался фронт, тем тревожнее на душе становилось у Агафьи. В листовках, расклеенных по всему селу, говорилось об успехах доблестной германской армии-освободительницы. Но гул артиллерийских орудий говорил о другом: наши близко, скоро наступит долгожданный час избавления. Агафья вспоминала все известные ей молитвы и шептала их всё время, днём и ночью. Просила боженьку уберечь Михаила, воюющего с врагом за свободу родной земли, за советскую власть и товарища Сталина. Просила уберечь сыночков, доченьку Людмилку сохранить - о том просила пуще другого. Чуяло материнское сердце, что над светлой кудрявой головкой девочки сгущаются тучи...
       Как ни старалась мать отмолить своё дитя, гроза разразилась. Фронт приближался, интендантскую часть спешно перебрасывали из села на Запад. Иоханн суетливо собрался, сунул Агафье вещмешок с продуктами, поцеловал Людмилку в лобик и заплакал.
       - Ох, гелибте Агафья, мой дорогой дитя Людхен, я вернуться к вам. Я вернуться...
       - С богом. Береги себя, - Агафья перекрестила Ваню. Тот судорожно всхлипнул и шагнул за порог.
       Пока вокруг села шли бои, Агафья с детишками отсиделась в погребе. Потом затихло всё. Повезло им - изба уцелела. Люди, что остались в живых, стали потихоньку выбираться из убежищ на свет божий. Встречали освободителей со слезами - свои, родные. Теперь-то всё хорошо будет, теперь жизнь наладится, потечёт, как раньше...
       Следом за войсками пришли СМЕРШевцы. И начались допросы. Одного за другим забирали стариков и женщин, увозили куда-то на военном грузовике. Кто возвращался, стали понурые, будто пришибленные. Почти всем предъявляли обвинения в пособничестве врагу. Раз был на оккупированной территории, раз живым остался - значит, помогал оккупантам. С "немецкими овчарками" - женщинами, крутившими с фашистами любовь - разговор был короткий. Если не сразу к стенке, то отправляли на лесоповал, в лагерь. Прижитых от оккупантов детишек отбирали у матерей и распределяли по детдомам. Говорили, что и партизан, всех до одного, в СМЕРШе допрашивали, а кого-то и в лагеря определяли, и в ссылку.
       Какому богу Агафья молилась, то нам неведомо, только услышаны были её молитвы. В то самое время, когда разбирались в селе с "вражескими прихвостнями", вернулся с фронта Михаил. Грудь в медалях, сам после тяжёлого ранения, на одной ноге, списанный подчистую. Встал на пороге родного дома и замер. Ребятишки облепили отца, а он всё глаз не сводил с Агафьи, что прижимала к груди свёрток с младенцем.
       - Вот, значит, как мужа с фронта встречаешь... С выблядком на руках?!
       Повалилась мужу в ноги Агафья, зарыдала отчаянно.
       - Прости, Миша! Прости, если сможешь...
       Дети испуганно притихли, забившись в угол. Михаил неловко развернулся и вышел, сел покурить на завалинку. Руки не слушались, всё никак не мог "козью ножку" скрутить, табак только перевёл - на землю рассыпал...
       Агафья с окаменевшим лицом положила Людмилку на кровать, сказала детям: "Сидите здесь, и чтобы тихо". Вышла из дому, взяла Михаила за руку и повела в сарай. Подала мужу вожжи.
       - Хочешь, бей, хоть насмерть убей, только выслушай. Девочка не виновата. Она спасительница наша, богом данная. Если бы не она, не было бы уже на свете сыночков твоих. Бей, всё стерплю, - и повернулась спиной.
       Михаил замахнулся, ударил жену раз, другой, третий. Лицо его исказилось от боли, будто не Агафью он бил, а самого себя исхлестал. Столько военных дорог истоптал, столько лишений и боли принял, и ни разу ни слезинки не проронил. А тут... Всхлипнул натужно, через силу будто, бросил вожжи оземь и вышел, хлопнув в сердцах дверью...
       Не тронули Агафью. Соседи смолчали, не донесли про связь с немцем. Михаил недолго думал: пошёл в сельсовет и записал Людмилку на свою фамилию. И стала девочка, наполовину вражеской крови, Людмилой Михайловной Кузьминой. Знали сыновья сызмальства, какую роль сыграла младшая сестрёнка в судьбе их семьи. Не только любили маленькую попрыгунью старшие братья, но и почитали, как спасительницу. Всегда лучший кусок ей, всегда в играх уступали. Берегли, как могли, как умели.
       Иногда Иоханн приходил к Агафье во сне. Он улыбался, хлопал белёсыми ресницами, тянул к ней руки и печально шептал: "Прости, майне либсте. Я не вернуться, меня убили"... Она вздрагивала и просыпалась. Долго слушала ровное дыхание Михаила, крепко пахнущего здоровым мужским потом, успокаивалась и засыпала безмятежным сном.
       ***
       Эту историю мне рассказала дочь Людмилы, моя подруга. Умирая, её мама открыла детям правду.
       Десятки тысяч "немчиков" - детей фашистских оккупантов - разбросаны по нашей необъятной стране. Далеко не все знают правду о своём происхождении. Далеко не каждому досталась такая счастливая судьба, как Людмиле Михайловне.
       До сих пор почти каждый из тех, кто знает, с ужасом ждёт, что однажды тайна его рождения станет известна людям. И тогда "немчик" окажется вечным изгоем на своей земле, не принятым ею и не прощённым лишь за то, что родился не от того отца.
       Справедливо ли это? Нам ли судить их, без вины виноватых...
      

    6


    Ночь Украденное счастье   29k   "Рассказ" Проза


    Украденное счастье

       Глаза в глаза, рука в руке, бедро к бедру, сбившееся дыхание, обезумевший пульс, оглушающий стук крови в ушах, биение ошалевшего сердца о клетку ребер... Пластелиново-послушное тело плавится в его руках. Никого вокруг, только он и я, я и он, и тишина... Мир сузился до его зрачков. Шаг, еще один, поворот, снова шаг. Движения отточены до остроты стилета, вихрем взметаются юбки, каблуки отстукивают ритм. Он откидывает меня на руку, наклоняется, касаясь губами ложбинки на шее. Меня накрывает волной, сминает, тащит... На миг кажется - вот оно - счастье, почти удалось ухватить его за хвост. Но только почти. Через секунду в уши врывается посторонний шум: музыка, покашливание из зрительного зала, шелест одежды. Оглушенная, моргаю, непонимающе оглядываюсь. В ожидании приговора все взгляды прикованы к судьям. Он поворачивает голову, ободряюще улыбается. И вдруг - звериный рык, я оказываюсь у него на руках, мир качнулся и закружился в бешеном ритме, как в калейдоскопе сменяются лица, огни:
       - Мы победили, победили. Ты - молодец.
       Цепляюсь за него, как за якорь, удерживающий душу в теле. На нем взгляд отдыхает, его вид вселяет уверенность, успокаивает, бальзамом ложится на исстрадавшееся сердце. Эти искрящиеся радостью глаза, озорные, мальчишеские, такие близкие, такие родные. И снова накатывает, уносит... Он аккуратно опускает меня на пол, целует в обе щеки, берет за локоть и ведет в сторону зрителей. Пытаюсь поспеть за ним на негнущихся, ватных ногах. Слишком людно, жарко, ярко. Прочь, прочь, закрыть руками уши, крепко зажмурить глаза, очутиться в уютном коконе его объятий. Но усталый взгляд выхватывает из толпы круглое бледное лицо, смущенную улыбку провинившегося ребенка. И меня словно ударяет под дых. "Стоп, стой", - пытаюсь затормозить пятками, вырвать руку. Он удивленно оборачивается:
       - Да что с тобой?
       Хватаю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Ее оплывшая фигура уже подалась ему навстречу. Она приветливо машет мне рукой, но у меня даже нет сил ответить. Ни сил, ни желания. Он уже на коленях, бережно сажает ее в кресло, прикладывает ухо к огромному животу:
       - Как там наш малыш?
       Нельзя придумать жеста интимней. Она перебирает его волосы пухлыми белыми пальчиками. Они не здесь, в своем микрокосме, отгородились от окружающего стеной любви, укрылись пеленой обожания. На подгибающихся ногах плетусь в раздевалку. Прочь, прочь, не слышать, не видеть, сбежать. Глаза щиплют злые непролитые слезы, на щеках горят его поцелуи, грудь разрывается от боли и ненависти.
       Немилосердные тугие струи бьют по голой спине, бедрам, животу, но мне хочется еще больнее. Внутри клокочет ярость, поднимается к горлу, оставляя во рту неприятный металлический привкус. Оседаю на пол и яростно тру щеки, пока они не начинают саднить. "Ненавижу, ненавижу". Хочется кричать в голос, ломать, крушить. "Почему? Почему она? Что он в ней нашел, в этой рыхлой белой бабе?" Про себя называю ее не иначе, как моль. Такая же бесцветная, безликая, никакая. Глазки с белесыми ресницами всегда опущены долу, виноватая улыбка, пухлые щеки. Хочется впиться в них ногтями и царапать, рвать, драть. Как же я ее ненавижу. Даже самой страшно.
       Они ждут меня у выхода, держатся за руки, счастливые, блаженные. Если бы они только знали, какая ненависть меня душит. Ногти впились в ладони, силюсь улыбнуться. Чем шире улыбка, тем больнее вонзаются ногти в беззащитную плоть.
       - Подвезти? Смотри, дождь накрапывает? - хочется повалить его на землю и бить, бить ногами, пока не выветрятся накопленные годами ненависть и злость.
       - Нет, спасибо, прогуляюсь, - слышу свой голос откуда- то издалека.
       - Ну, смотри, как знаешь, - приличия соблюдены, я тут же забыта, он кидается к двери, помогая сесть своей корове.
       Небо налилось свинцовыми тучами, срываются первые крупные капли. Редкие прохожие бросаются врассыпную, нахохлившись, сидят на остановках, как воробьи на жердочках, жмутся к стенам под зыбкую защиту куцых козырьков, прыгают через лужи, удерживая над головами сумки, папки, пакеты. У меня нет зонта, да он мне и не нужен. Одевшись в завесу дождя, невидимкой скольжу по залитым ливнем улицам, загребая туфлями воду. Я не спешу, с мазохистским удовольствием упиваясь холодом, сыростью, забирающейся за шиворот, пробирающей до костей, заставляющей зубы выбивать дробь. Мне просто некуда спешить, меня никто не ждет. Стылая, неуютная квартира, да, быть может, Люся - полудикое, тощее существо с нутром дворовой кошки. Хотя, вряд ли. С Люсей у нас особые отношения - враждебный нейтралитет. Она не трогает меня, я - ее. Терпеть не могу кошек, но одной - тошно, а с собакой слишком много мороки. Как Люся напоминает меня. Та же озлобленность, недоверчивость, скрытность, готовность укусить руку, которая кормит. После того, как я ее стерилизовала, она кидалась на меня с шипением, отказывалась от еды, яростно сверкая блюдцами глаз на черной морде. Я лишь пожимала плечами: "Как хочешь". Через три дня Люсю отпустило, но любви ко мне этот инцидент ей ни прибавил.
       Начало темнеть, то тут, то там зажигались огни, отражаясь от зеркально-гладкой поверхности дорог. Сколько я так бреду, час, два, все три? Ноги занемели, от холода зуб на зуб не попадает. Неоновыми огнями вспыхнул магазин, напомнив, что нужно купить Люсе еды. Продавщица неодобрительно покосилась на неопрятную женщину, оставляющую мокрый след. Плевать. Выходя из магазина, замечаю вывеску напротив: "У вас проблемы? Могу помочь". Странно, каждый день здесь прохожу, а вывеску ни разу не замечала. И так потянуло кому-то рассказать, выплеснуть, вывернуть душу, поведать о своих страданиях: о разорванной зубами подушке, о разбитых в кровь кулаках, о раскрытой пасти чемодана, поглощающего немногочисленные пожитки, которые по размышлении вынимаются обратно. Не могу, не могу, не хочу. Как жить без его сильных рук, без агонии прикосновений?
       Перебегаю дорогу под сигнал возмущенного водителя:
       - Дура, куда прешь?
       Плевать, плевать на все. Как он мог? Как он мог оставить меня в такой день? Именно сегодня? Наша первая победа. Он должен был разделить триумф со мной. Мне бы оседлать метлу, обуздать ветер, нестись над крышами домов ничего не подозревающих горожан, развеять в бешеном полете свою ярость, освободиться как булгаковская Маргарита. Но метлы у меня нет, а мокрые, бесполезные крылья хлопают позади.
       После сумеречного подъезда даже приглушенный свет офиса ослепляет. Стойка администратора, мягкие диваны, белые орхидеи.
       - Чем могу помочь?
       Ого, молоденькая администраторша - белый верх, черный низ. Бесстрастная улыбка, профессиональная приветливость. Ничего личного, ничего лишнего.
       - Эээээ..., - смешалась я, вся моя решимость раскрошилась о ее белозубую улыбку. Я увидела себя ее глазами. Персонаж из сказки, да и только. Намокший плащ облепил ноги, от сырой одежды поднимается пар, в руке - пакет с "вискасом".
       - Вы можете помочь? - каркнула я, горло саднит от холода.
       - Вы записаны? - маленькой ручкой с безупречным маникюром она открывает журнал.
       - Ээээээ, нет.
       - Извините, Мария принимает только по записи, - журнал захлопывается, вопросительный взгляд.
       "Не очень-то и хотелось". Бреду к выходу. "Принесла же нелегкая, никогда не верила всяким шарлатанам. Вот до чего ты меня довел, вы меня довели".
       - Подождите.
       Отворилась неприметная дверь за стойкой, на пороге - дородная женщина неопределенного возраста, крупные черты лица, черные волосы, пронзительный, неуютный взгляд.
       - Вам нужна помощь? - не вопрос, скорее, утверждение.
       - Нужна, - я уже не рада, что не успела вовремя слинять, плетусь к стойке, стараясь не поскользнуться на кафельном полу. "Не хватало еще тут перед ними растянуться".
       - Катенька, сделай нам чай.
       - Конечно, Мария Викторовна, сейчас.
       Опрятный кабинет, стол, напротив - удобное кресло, на стенах со вкусом подобранные картины, явно работал дизайнер. Никакой мишуры, ассоциирующейся со всякими ясновидящими, гадалками, магами. Ни хрустальных шаров, ни карт Таро, ни свечей. Скорее приемная преуспевающего адвоката или психолога, как показывают в фильмах. Мария грузно садится за стол. Пристально, не таясь, ее рассматриваю. Обычная женщина, ничего демонического. Хорошо пошитый двубортный пиджак, белая блуза, в ушах - аккуратные сережки. Она изучает меня в ответ.
       - Вообще-то я без записи не принимаю, но вид у тебя больно затравленный, - она первой начинает разговор, - я закурю, ты не против?
       Качаю головой.
       Достает из недр солидного стола пепельницу, пачку сигарет, зажигалку. Вынимает полными ухоженными пальцами сигарету. На безымянном пальце правой руки - обручальное кольцо. Гладкие, холеные руки с заостренными ногтями хищницы. Закуривает, с наслаждением втягивает дым.
       - Будешь? - толкает мне пачку.
       Снова качаю головой.
       - У тебя деньги-то есть? Мои услуги дорого стоят.
       Киваю.
       Дверь бесшумно отворяется, входит Катенька с чаем. Ставит между нами поднос, горячая чашка приятно согревает озябшие ладони, кресло убаюкивает, взгляд Марии пронзает, вытряхивает из кладовой сознания все тщательно запрятанные скелеты.
       Я говорю, говорю и никак не могу выговориться. Захлебываюсь словами, опасаясь, что не хватит времени, что Мария меня остановит. Но она молчит, курит, пряча глаза за клубами дыма, отхлебывает ароматный чай. Идеальный слушатель. Наконец, я иссякла, выдохлась, скукожилась в кресле, с плеч упал груз сомнений, ненависти, ярости. Давно мне не было так покойно.
       - Хочешь избавиться от соперницы?
       Киваю, не осталось сил говорить.
       - Ты уверена? Девочка, за все в жизни приходится платить.
       Усмехаюсь. Уж мне ли не знать? Всю жизнь только и делаю, что плачу. Таких судеб, как у меня тысячи, сотни тысяч, миллионы. Из бедной семьи. Из маленького городка, который можно отыскать не на каждой карте. Мать - тянет троих детей, вкалывая на двух работах. Отец - пьет и бьет мать. Если он бьет ее слишком сильно, она берет меня с собой на работу - мыть подъезды и, стоя над душой, причитает. Этот нескончаемый, непрекращающийся монолог, идущий из самых недр истерзанной души:
       - Бог "наградил" тремя девками, а крыша течет и даже залатать некому. И Танька (средняя дочь), сволочь, скоро в подоле принесет, помощи никакой, так еще и лишний рот. У старшей двое спиногрызов, а муж-лоботряс без работы. Этот гад (это уже об отце) снова избил, как же болит спина и ногу тянет. Ох. И "заскребыш" еще на мою голову (это уже по мою душу). Я-то думала, что перестала быть женщиной, а тут...".
       Втягиваю голову в плечи и усердно вожу мокрой тряпкой по выщербленным ступеням, стараясь не слышать. Получается плохо, слова просачиваются в мозг, камнем ложатся на сердце. Сколько раз я уже это слышала? Сотни, тысячи? А, может, родилась с этими словами в голове?
       - Тряпку отжимай. Ох, за что мне такое наказание?
       Я послушно выкручиваю грубую ткань, руки стынут в ледяной воде, распухают и не слушаются еще несколько дней. Но я стараюсь, стараюсь изо всех детских сил. Как же хочется прижаться к этой мощной груди, целовать морщинистые не по возрасту щеки. Но - нельзя. Мать не поймет, отшатнется, в глазах - испуг и немой укор. Стать бы воздушным шариком, легким, легким и воспарить в небеса. Но груз вины тянет к земле, лестница все длиннее, с каждой ступенькой тряпка все тяжелее, с каждым материным словом сердцу все больнее.
       После подъезда у матери - "шабаш", помыть в доме директора единственной в нашем захолустье школы. Натягиваю куцую куртку, бреду за охающей матерью. Руки саднят на холоде, пытаюсь засунуть непослушные пальцы в карманы.
       - Ну что ты там копаешься?
       Директор - странный, так говорят, но у нас его уважают, побаиваются. Мать заискивающе улыбается:
       - Здравствуйте, Семен Фомич, мы вот с дочкой пришли, ничего?
       - Опять твой руки распускает? - буркнул директор, пропуская нас внутрь. Хмурый, неулыбчивый мужчина "за пятьдесят".
       - Да он чё, Семен Фомич? Он же ненарочно, - суетится мать.
       - Помоешь вот здесь и лестницу.
       Дом, он как собака, всегда похож на хозяина. Если человек светлый, то и дом ему под стать. У Фомича дом - большой, темный, построен еще до революции. Лестница натужно скрипит, половицы стонут, маленькие окошечки едва пропускают свет.
       - Ну, чё вылупилась? Иди воды в ведро набери, - толкает меня мать.
       - Я здесь первый раз, интересно, - оправдываюсь я, перехватывая у матери ведро.
       - Нечего по сторонам зыркать, дело делать надо, - шипит мать.
       Я послушно плетусь во двор, набрать из колодца воды.
       - Может, согреем? - просительно заглядываю матери в глаза, сжимая ручку полного колодезной воды ведра.
       - Еще чего! Чай не барыня.
       - Пусть согреет, - раздается высокий властный голос позади.
       Вздрагиваю от неожиданности.
       - Конечно, Ольга Павловна, - мать сникает, улыбается беззубым ртом.
       Бегу на кухню, с трудом поднимаю тяжелое ведро на плиту, пока не передумали.
       Оглядываюсь на "неё". Стоит в дверях, взгляд внимательный, изучающий. Приходится задрать голову, чтобы разглядеть лицо.
       Ольга Павловна появилась в наших краях недавно. До этого Фомич жил с престарелой матерью, а последние несколько лет - бобылем. И вдруг - "приволок" откуда-то женщину на сносях. Городок гудел, как растревоженный улей. Не было ни одного двора, где бы не перемыли косточки Фомичу и "супружнице". Поговаривали, что ребенок не его, что бросил ее "хахаль" с приплодом, а директор - подобрал. Но Фомич жил обособленно, с местными не якшался, на расспросы - не отвечал. Разговоры постепенно утихли. Ее я видела всего несколько раз, и то - издали. Впервые так близко. Очень высокая, тоненькая, в деревне ее сразу прозвали - Цапля, или Жердь. Кому как больше нравится. Маленькая головка с гладко зачесанными волосами покоилась на длинной, лебединой шее. Заостренные черты лица, большие серые глаза. Она была другая, не такая, как наши. Ее нельзя было назвать красивой в общепринятом понимании, но все в ней завораживало: манера держаться, жесты, изящный наклон головы, плавная речь, прямой, немигающий взгляд.
       Кажется, у меня открылся рот.
       - Вода согрелась, - бросила Ольга Павловна и испарилась, как и не было.
       Я моргнула, очнувшись, выключила конфорку. Какое наслаждение погрузить замерзшие пальцы в теплую воду.
       - Приходи завтра, в это же время, одна, - она неожиданно возникла в дверях, когда мы уже выходили.
       - Непременно, Ольга Павловна, непременно, - пролепетала мать.
       "Что ей может от меня понадобиться?" - ломала голову, ворочаясь в кровати без сна. На соседней койке охала беременная Танька.
       После школы я неслась быстрее ветра. Вот показался знакомый зеленый забор, склонившие головы липы, остроконечная крыша с флигелем на гребне. Сегодня дом казался совсем другим, полным волшебства и очарования. Отдышавшись, я приоткрыла калитку и скользнула во двор.
       - А, пришла, - протянула Ольга Павловна при виде меня. Сегодня она была не одна, на руках покоился младенец в пеленках. - Ну, пошли.
       - Здравствуйте, - проблеяла я, густо покраснев, и опустила глаза в пол. Я словно взглянула на себя со стороны - долговязая деревенская девчонка в куцей курчонке, из которой торчат большие натруженные руки.
       Она пошла вперед, я - за ней. Мы спустились по лестнице, Ольга Павловна включила свет. Я ойкнула от восхищения. Зеркала, занимавшие целую стену просторного зала, множили огоньки двух раскидистых люстр.
       - Разувайся, - бросила Ольга Павловна, кладя младенца в корзину на полу.
       Непослушными от волнения руками я расшнуровала видавшие виды ботинки, позаимствованные у подросшего сына соседки.
       - Встань сюда, - произнесла она, когда я справилась, наконец, с обувью и повесила на крючок куртку.
       Я встала, стараясь не глядеть на себя в зеркало.
       - Смотри, это - первая позиция, - она расставила носки обутых в пуанты ног в стороны.
       Так мы начали заниматься, каждый день я после школы неслась к уже знакомой калитке, распахивала дверь. Ольга Павловна встречала меня всегда одинаково:
       - А, пришла, - словно сомневалась, приду ли.
       Ее дочка, Настенька, постепенно вырастала из пеленок, теперь она комично ползала по полу, поджимая одну ногу и загребая другой. В перерывах я с удовольствием нянчилась с девочкой, радовалась ее заливистому смеху, с умилением изучала крошечные пальчики, розовые губки. Ольга казалась равнодушной к ребенку.
       - Положи ее на пол, вставай, - командовала она. - Ну что за руки, висят, как плети.
       После таких слов я не спала ночами, боялась, что Ольга Павловна прекратит со мной заниматься. "Зачем я ей нужна, такая неуклюжая?" - вопрошала я, и отрабатывала позиции до ломоты в пальцах ног. Спустя несколько месяцев мать взбунтовалась:
       - Все у Жерди пропадаешь? А помогать кто будет? Совсем дорогу домой забыла?
       И я пропускала занятия, рыдала по ночам в подушку, но ослушаться мать не смела. Когда я явилась к Ольге Павловне после нескольких дней отсутствия, она посмотрела на меня внимательно, но ничего не сказала. А когда я уже уходила, обронила:
       - Пусть мать завтра зайдет.
       У меня в душе расцвела надежда, что Ольга Павловна - фея, стоит ей взмахнуть волшебной палочкой, и проблема решится сама собой. Так и вышло. Она договорилась с матерью, и я стала нянчить Настеньку. Моему счастью не было предела. После занятий я с удовольствием сидела с девочкой. Она была не ребенком, ангелочком. Почти никогда не плакала, капризничала - редко. Ольга Павловна стала моим кумиром, я старалась подражать ей во всем.
       - Любишь читать? - как-то спросила она.
       Конечно же, я не любила. Чтение было тяжкой повинностью в школе. Но уходя из директорского дома, я нашла у порога оставленный для меня томик стихов Бунина, позже - "Анну Каренину", произведения других классиков, не только русских.
       - Это нам не нужно, можешь забрать, - роняла Ольга Павловна, и я спешила домой с пакетом чудесных вещей, почти новых.
       Мать успокоилась, радовалась подаркам и забирала заработанные деньги. Я стала читать, много, запоем. Яд слов проник в кровь, отравил существование. Я узнала, что бывает другая жизнь, не такая, как у меня, матери, Таньки, старшей сестры, соседок. Узнала, что мир не ограничивается нашим городишкой. Нет, на географии нас учили, что есть разные страны, другие, большие города. Но одно дело - сухие, нудные уроки, и совсем другое - побывать самой в другой стране, а то и в другой эпохе, прогуляться по звенящим фонтанами паркам, примерить бальное платье и кружить головы кавалерам на балах. Свою страсть я тщательно скрывала дома, читала украдкой, прятала книги. Инстинктивно чувствовала - родители не одобрят.
       Приближалось восьмое марта. Я мечтала преподнести Ольге Павловне цветы, три месяца утаивала деньги с каждой получки, чтобы мать не заподозрила.
       И вот я лечу на крыльях обожания, преклонения, любви, наконец, бережно прижимая огромный букет хризантем.
       - Никак к Жерди собралась? - мой полет оборвал Мишка Пустозвонов, огромный второгодник, преградив мне путь. Он отвратительно скалился и громко чавкал, пережевывая жвачку.
       Нас обступили его дружки.
       - Дай сюда, - Мишка вырвал у меня из рук букет, бросил под ноги и растоптал. Все громко заржали. У меня на глазах выступили слезы, я бросилась на Мишку. У него не было шансов. Он был в разы крупнее, я - проворнее и злее, он - оборонялся, я билась на смерть. Шипела, извивалась, как разъяренная кошка, вцепилась ногтями в его отвратительную рожу, царапалась, кусалась, выкрикивала оскорбления.
       - Да оторвите же ее от меня, - возопил Мишка, дружки бросились ему на помощь.
       - Больная, - он покрутил пальцем у виска, по его ошарашенной физиономии стекала кровь.
       В школе я стала изгоем, чему была только рада. С горем пополам получив аттестат, двинула покорять Москву. Думала, возьмут в какой-нибудь танцевальный коллектив. Тыркнулась туда, сюда. Какой там! Что остается? Стриптиз. Хорошо, что хоть не панель. И на том спасибо. А в коллектив взяли, на общественных началах. Я бы не согласилась, но увидела ЕГО и пропала. Я словно беременна им. Он в каждой клеточке, в каждой складочке и морщинке. Я им брежу, живу, дышу. Это наваждение, мираж, морок. Днем я отдаюсь его рукам, а вечером раздеваюсь для десятков похотливых мужиков. Мерзко, противно. Но жить на что-то надо и за квартиру платить. И вот. Уже не девочка, за тридцать. Пропорхала всю молодость мотыльком. Казалось, все впереди, все еще будет, там, за поворотом. Но за поворотом оказался тупик. Все, приехали. Ни денег, ни жилья, ни надежного плеча рядом. Родители умерли, детей - нет, и не предвидится. Мой кумир, ненаглядная Ольга Павловна, сбежала от Фомича, оставив ему Настеньку. Это я уже потом узнала. А вначале писала проникновенные письма, которые неизменно оставались без ответа. Сбежала, надо же. В нашем захолустье от нее, конечно, никто другого и не ожидал. Я Ольгу не судила. Да и мне ли судить? Одинокая, несчастная, не зря она увидела во мне родственную душу. Надеюсь, что она нашла свое счастье.
      
       Я устало кивнула Марии Викторовне. Что мне, собственно, терять?
       - Хорошо, подумай до завтра. Если не передумаешь, принеси деньги и что-то, что принадлежит ему. Любую вещь, поняла?
       - А какие вы даете гарантии?
       - Гарантии только на том свете дают, деточка, в том, что все там будем, - улыбнулась одними губами, махнула белой рукой. Аудиенция окончена. Всем спасибо, все свободны.
       Катенька назвала сумму, у меня аж глаза на лоб полезли.
       - Пятьдесят тысяч? - охнула я.
       Мне показалось, или от улыбки Катеньки повеяло холодом?
       Дотащилась до дома, стянула мокрую одежду, включила горячую воду, чтобы набрать ванну. Озябшими пальцами открыла "вискас", вывалила неблагодарной Люське в миску. Позвонила в клуб:
       - Сегодня не смогу прийти, заболела.
       - Окей, Танька подменит.
       Танька так Танька. Мне какая разница? Жаль, конечно, что сегодня ничего не заработаю. Зато отдохну от липких взглядов, назойливыми мухами ползающими по голой груди, животу, заползающими в трусики. Брррр. Каждый раз, выходя под слепящий свет софитов, стараюсь отгородиться, отдалиться, спрятаться в домик, как в детстве. Представляю, что раздеваюсь для него, что это его глаза скользят по телу. Или думаю о счастливой сопернице, упиваясь ненавистью, подстегивая в себе злость. Как я ей завидую, завидую до зубовного скрежета, до рези в животе, до тошноты. Завидую предсказуемости ее сытой, упорядоченной жизни. Так и вижу - любящие родители, институт, замужество, ребенок. Скука? Нет, уверенность. Тоска? Нет, стабильность. Она наверняка не наматывала чулки на змеевик, потому что если они не высохнут до утра, то не в чем идти в школу. Не засыпала под урчание голодного желудка, потому что папка пропил всю зарплату. Не меняла тазики под прохудившейся крышей. Продолжать? Так какого черта. Да я готова заплатить, отдать последнюю рубаху. Я заплачу, заплачу в последний раз, и пусть страдает она.
       Проснулась я оттого, что вода в ванной остыла. Три часа ночи. Перебралась в ледяную постель и долго не могла согреться. Зато потом спала сном младенца, не мучалась, как обычно, кошмарами, не маялась от бессонницы, не боролась с внутренними демонами. В общем, Марии я поверила. Безоговорочно. Утром достала из тайника последние запасы, приложила его бережно хранимый платок. Все, готово.
       Время шло, месяц, два. Ничего не происходило. Вернее, происходило. Все то же самое. Днем - репетиции, вечером - стриптиз. Он - по-прежнему отстраненно-вежлив, улыбчив. А по сути - просто равнодушен. Но мне почему-то стало легче. Не душила злоба, не накатывала волнами ярость. Уже за это стоило расстаться с деньгами. Не такая уж большая сумма за душевный покой. Но ожидание змеей заползло внутрь, свернулось кольцами, затаилось, как кобра перед прыжком. Что-то зрело в воздухе. И... как гром среди ясного неба. Она умерла, умерла вместе с не родившимся младенцем. Он выбежал в коридор, сжимая в руке телефон:
       - Алло, алло...
       Минута, две, десять, его все нет. Никогда не видела человека в таком состоянии. Сидит на полу, голова запрокинута. Как будто из человека вынули стержень, словно лишили хребта. Ссутулился, постарел на глазах. Что я почувствовала? Радость, радость, слегка припорошенную чувством вины. О, Господи. Хотя... имею ли я право поминать Господа? Наверное, нет. Плевать. Главное - он теперь мой, я буду рядом, сочувствующая, понимающая, сострадающая. Я стану его тенью, его вторым я, его рабыней, служанкой, жилеткой, да кем угодно.
       ________________________________________________________________________
      
       С трудом взбираюсь на пятый этаж. Сумки оттягивают руки, больно врезавшись в плоть. Открываю ключом дверь, со вздохом облегчения скидываю каблуки, опускаю пакеты. На одном лопнула ручка, на пол брызнули банки, хлеб, молоко.
       - Вот черт.
       Из комнаты, шаркая, выходит муж. Остекленевший взгляд, заискивающая улыбка.
       - Опять пил? - спрашиваю устало.
       Он наклоняется, неловкими, суетливыми движениями пытается собрать продукты.
       - Уйди, я сама, - опускаюсь на колени, отпихиваю его одной рукой. - Как Коля?
       Он пожимает плечами.
       Заглядываю в комнату. Сын сидит на полу, рисует. Хотя рисунками это назвать сложно. Каляки-маляки.
       - Коленька, - осторожно зову я. Ноль внимания.
       Когда же это началось? Когда жизнь рухнула в пропасть? Или она медленно катилась под уклон, просто я не замечала? Слишком все было хорошо, слишком покойно. Мы поженились. Нет слов, чтобы описать мое состояние. Это была эйфория, радость на грани безумия, восторг, близкий к помешательству. Квартира - своя, не съемная. Муж - свой, не чужой. Я долго не могла поверить, просыпалась ночами в поту и искала в темноте его руку. Порой просыпался он, выкрикивая ее имя, и я протягивала в темноте свою ладонь. Мы, как два утопающих, хватались друг за друга, чтобы не ухнуть в пучину, не сгинуть в бездне безумия. Это было счастье, до слез, до головокружения. Потом муж заговорил о детях.
       - Хорошо бы у нас был маленький.
       Сначала изредка, потом все чаще. Но ничего не выходило. Год, два, три. Муж мрачнел, замыкался в себе, чаще ходил на кладбище. Я бесилась. После секса часами лежала с задранными ногами, сдала все возможные анализы, ходила к целителям. Марию, я, конечно же, не нашла. Сгинула где-то на просторах нашей необъятной родины.
       - Это нас Бог наказывает, - твердил муж. - Раз не дает нам детей.
       - Что значит, не дает? Надо сделать так, чтобы дал.
       Он на меня смотрел как-то странно, отстраненно. Через три года бесплотных попыток я решилась на ЭКО. Не могу передать словами, через какие круги ада мы прошли. Жизнь превратилась в ожидание, ожидание сменялось надеждой, надежда - отчаянием. И все с начала. Анализы, таблетки, врачи, клиника... Муж умолял:
       - Раз не получается, давай не будем.
       Но я твердо решила, что свого добьюсь. Вторая попытка и снова - выкидыш. Муж - сам не свой. Просил прекратить мучить его и себя. Я уговорила попробовать в третий раз, последний. Не выходила из дома, боялась идти в туалет, замирала от страха, если хотелось чихнуть, обливалась потом при одной мысли, что могу заболеть. Но наши надежды увенчались успехом. Через девять месяцев родился сын. Муж расцвел, баловал меня, не спускал с рук младенца. Я смогла, смогла, я сделала это. Как я была собой горда, как упивалась своей силой. Глядя на счастливое лицо мужа, воркующего над сыном, я ни минуты не жалела о том, через что нам прошлось пройти. Я бы не колеблясь проделала весь путь снова. Да ради его улыбки я готова была босиком пройти по углям, отдать руку на отсечение, пожертвовать жизнью. А тут... такая малость. Коленька рос здоровеньким, подвижным младенцем. Муж в нем души не чаял. Годик, два, три... Коля все еще не заговорил. Ничего страшного, сейчас дети поздно начинают говорить. Вот уже три с половиной, четыре. И диагноз врачей, как приговор - аутизм. Коленька никогда не сможет стать полноценной личностью. Муж сломался, начал выпивать, все чаще бывать на кладбище. С работы его выгнали, пришлось тянуть лямку мне. Устроилась секретаршей, днем - работа, вечером - занятия с сыном. Не могу смотреть, как муж все глубже увязает в трясине отчаяния. Но мне уже не под силу его вытащить, слишком глубоко затянуло. От бессилия хочется выть, бить кулаками стены, рвать зубами подушку. Я словно вернулась на десять лет назад. Все чаще вспоминаются слова Марии, ее немигающий взгляд и жестокие слова:
       - За все в жизни приходится платить.
      

    7


    Метелица Стефкины грёзы   11k   "Рассказ" Проза

      Стефкины грёзы
      
       Ноги подгибались, сердце гулко ударялось об грудную клетку, пальцы стали холодными и непослушными. В душе шевельнулась скользкая, мерзкая тварь. Внутренняя дрожь щекоткой побежала от темечка к пяткам. Зубы сжались в приступе злости.
       Стефка, шаркая тапками, зашла на кухню. Тихо закрыла дверь, прижалась к ней спиной, попыталась унять сердцебиение. Взгляд женщины устремился к буфету. В его старых, рассохшихся недрах хранилась бутылка калиновой. С трудом, шаг за шагом, будто старуха, Стефа подошла к сосновому уродцу. Присела на стул, потянулась к нижней дверце. Голова разболелась. Видимо, от стресса. Но давняя мысль о том, что придёт время и столетний, пропитанный воском посудник, будет сожжён по частям, не пропала. Вслед за ним полетят фотографии: снимки свёкра, свекрови, их родственников и сыновей, один из которых бывший муж Стефы - Тодор.
       Плеснула настойки. Доверху. Уголки губ недовольно скривились, в носу защемило. Не любила Стефка спиртное, но сейчас лишь она, калиновка, способна унять дрожь.
       "Давно к тому шло, - думала женщина. - Не выдержал, схватился за ружьё. Чтоб его черти взяли", - она залпом осушила стакан и шумно выдохнула. Стараясь не шуметь, прошла вдоль террасы, вышла во двор, свернула направо и вошла в большую пристройку.
      Примыкая к дому, будто короткая, верхняя палочка буквы "г", строение не уступало в добротности основному зданию. Болгары любят возводить одноэтажные, но большие и качественные жилища. Свёкр в своё время постарался на славу. Всё для семьи, всё для наследников.
       Ночью совсем не спалось. Спиртное подействовало сразу, тело расслабилось, но душа продолжала дрожать, словно студень. Стефка заперла дверь, удобно улеглась на диване, который, помнится, свекровь за пару лет до смерти купила у кого-то из односельчан. Тодор ей тогда перевод к дню рождения выслал. Думал, мать себе сапоги к новые справит, пальто... Но Софья Павловна решила не тратить деньги зря, и приобрела, как оказалось, довольно добротную вещь.
       Заложив руку за голову, разведёнка лежала, глазела в еле различимый потолок и мечтала. Она, так же как вчера, позавчера и каждую ночь на протяжении многих лет, грезила о том дне, когда станет полноправной, единственной хозяйкой большого светлого дома.
       За время работы в Болгарии супругам удалось скопить приличную сумму. Год назад вернулись на Украину, в родное село на берегу Дуная. Похоронили свекровь. Собственно говоря, её скоропостижная, необъяснимая кончина и стала поводом для приезда.
       Сделали ремонт, купили автомобиль. Тодора охотно восстановили на должность агронома. Сыновья, которые всё время оставались под опекой матери мужа, привыкли к самостоятельности. Казалось, живи, да радуйся. Но муж надоел, как горькая редька. Любви не было, а привычки не появилось. Да кому она нужна - любовь? Для бабы главное что? Главное - пару правильно выбрать.
       Опять же, денег Стефке захотелось побольше. Но без образования, да и не важно, есть образование или нет, а места, где платили бы хорошо, всё равно днём с огнём в этой стране не найти. Скоро всем миром милостыню клянчить придётся. И в Болгарию возвращаться смысла нет. Обнищало ближнее зарубежье. Вступило в Евросоюз и обнищало. Средний класс сам теперь полы драит, сам за прилавком стоит, за немощными предками тоже сам ухаживает. Нынче болгары безработными остаются. Чужаки им не нужны.
       Устроилась Стефа в кафе. Приятель мужа с неохотой, но взял. Выгнал через месяц. Сказал, мол, ворует. А чего он хотел? Касса под рукой, деньги сами в карман просятся!
       Вот с той поры меж супругами чёрная кошка и пробежала. До этого неладно было, а тут совсем разругались. Муж за жену перед знакомым ручался. Говорил, как ответственно Стефа в Пловдиве трудилась. Да только откуда ему было знать, что и там его бабёнке кое-что урвать удавалось. Правда, тянуть, где купюр больше - проще, чем из кассы придорожной забегаловки. Тут, понимаешь, каждая гривна учтена. Выручка плюс-минус одинакова. Но Стефа об этом не знала...
      Скандал гремел на всю деревню.
       Тодор вскипел, словно чайник. Потом долго не мог людям в глаза смотреть. Видано ли! В семействе Миновых никогда воров не было! Позорище!
       Свекровь Стефку не раз на воровстве ловила, но сыну не говорила: боялась меж молодыми клин вбить? Ну, унесла невестка из дома бидончик подсолнечного масла, что ж теперь? Была бы её мать другой, работала как все, имела вместо сарая, с дырой в крыше, добротный домишко и погреб, полный заготовок, не таскала бы ей дочь продукты с чужих запасов.
       Софья Павловна не одобряла выбор сына, но и не препятствовала, когда тот свататься вздумал. Знала она сама и люди говорили, мол, куда твой младший лезет, там же чёрт-те что, а не семья. Да всё думала, Стефка, попав в хороший дом, и сама лучше станет...
      
       Тодору тоже не спалось. Горькую - не уважал, а графинчик вина из погреба поднял. Сел в летней кухне, радио включил, ружьё в угол, будто шкета, поставил. Сидел мужик сорока пяти лет и думал: откуда в патроннике патрон взялся? Оружие Минов незаряженным хранил. Ствол пустой; "маслята" в отдельной коробке. Всё чин чином. Ключ от сейфа в укромном месте. А ведь могло случиться горе. Видимо, есть Бог на свете: отвёл руку, заставил вместо Стефкиной груди в небо выстрелить. Да и на курок ведь Тодор нажал лишь для того, чтоб досаду, горечь душевную высвободить. Вывела его бывшая. "Вот стерва, - он сделал большой глоток, - чуть меня в тюрьму не упрятала и себя на тот свет не свела".
      
       Развелись месяц назад. Но своей крыши над головой у жены не было, а сарай, в котором её мать жила, развалился давно. Младший сын попросил отца мать из дома не выгонять. Сказал, со временем угол ей снимет. Но Тодор знал: не любит Стефку народ. Ох, не любит. Не найти парню пристанища для родительницы. Может, в каком другом селе... Да и то вряд ли. Слухами ведь земля полнится.
       Ссоры Стефа устраивала часто, с размахом. Несмотря на то, что бывший поступил по-людски, скандалистка добро не ценила. Соседи Тодору сочувствовали. Всё чаще он поглаживал грудь в области сердца. Сам готовил, стирал, в совхозе трудился, огород обрабатывал... Многие бабы на статного мужика посматривали. Высокий, крепкий, сила в ручищах, всё в них спорится, за что ни возьмётся. Не молод уже, а кудри каштаном на солнце горят. Не разжирел, не озлобился, не обленился, не запил. Работа - дом, дом - работа. Рыбалка да охота - вот и все страсти. Но зная гадючий характер Стефки, бабы не подступались. Иди знай, на что стервоза способна. Всех старух знает, которые заговором грешат. Да и сама, словно ведьма: глазища, что ночь, косы, как смола, нос - будто у ястреба одолжила. Худая, смуглая, руки сухие, обручальное кольцо, что так до сей поры на правой руке и носит, по пальцу елозится, благодаря широким костяшкам не падает.
       Было время, бегала Стефа по бабкам, как заводная. Все о том знали. Может, благодаря этим "травницам" Тодор на Стефке и женился? Кто б на неё, бесприданницу, с северных заработок, якобы приехавшую, позарился?
       У Тодора тогда другая девушка была - Дора. Из хорошей семьи, работящая. Училась в городе, в пединституте, в село раз в неделю приезжала, на выходные.
       Стефка, как с Севера вернулась, бывших одноклассниц в бар пригласила. Те с ней не слишком дружны были, но что и как нынче в деревне, кто с кем, кого и когда - рассказали.
       В тот вечер дождик на улице моросил. Тодор с Дорой непогоду переждать в "Роден край" зашли. Заведение скромное, но уютное.
       Подметила Стефа вошедшую пару сразу. Охочих до чужой жизни одноклассниц и расспрашивать не пришлось. Сами всё нажужжали и про молодого агронома, и про подругу его. Стефка с Дорой потом всего парой фраз и обмолвилась, а общий язык сразу нашла. Знала бы девушка, отчего так сладко ей новая подруга песни поёт...
      
       Все так и ахнули, когда месяц спустя молодой агроном жениться решил, но не на той, с которой вечерами гулял. Стефа хорошо знала, что мужику надо. Свиданья под луной и поцелуи - этого мало. Вот и дала, как умела, по полной программе. Осчастливила избранника беременностью через пару недель.
       Сыновья в молодой семье друг за дружкой на свет появились. Тодор продолжению рода рад был. Гордился. Вином односельчан угощал, не скупясь. Но как мальцы подросли, жена изменилась. Куда её страсть девалась? Как бы там не было, а жила молодая мамаша в достатке. Дом - полная чаша, муж не гуляка, свёкровь во внуках души не чает. Да и двор - мимо не пройдёшь: заметишь. В центре деревни, пристройки, сараи, два колодца, виноградник вокруг, сад, огород ухоженный. Работы, конечно, по хозяйству много, но полные погреба в нос не колют.
      
       Стефа перевернулась на бок, положила под щёку ладони. Горячая слеза скользнула вдоль носа и зависла на самом кончике. "Что тут думать, - печально вздохнула женщина, - действовать надо. Другой бы прибил давно, а этот, дурак, всё терпит. Ну, ничего, сердце у него не железное. Дожму. Помнится, в Болгарии врач говорил, мол, на стройке Тодору работать - жизнь себе укорачивать. С виду, вроде, крепкий мужик, а мотор подкачал... Мда... Я, наивная, думала: придёт время, на развод подам, а затем на раздел имущества. Но хитрая свекровь, чтоб ей в гробу перевернуться, и тут верх взяла. Дом на сыночка переписала, ещё до свадьбы, да не абы как - дарственную оформила. С Тодора слово взяла молчать. Да... Теперь, когда всё так обернулось, судом дела не решить. А дети выросли. Скоро свои гнёзда вить начнут. Младший весь в мужа: и лицом, и статью, и характером. Работает, будто молодость к нему вернётся. Насладился бы ею, чудак. Всё копит, в кубышку складывает. Диплом на руки получил, впрягся во взрослую жизнь. Этот в отцовский дом невесту приводить не станет. Сам о себе позаботится. Старший вот, никуда не спешит. Первенец. Любимчик мамкин. А похож-то на родительницу! Худой, высокий, взгляд дерзкий. Красавец! Первый жених на селе. Ох, - Стефка тяжко вздохнула, - чует моё сердце, пока своего добьюсь, внуки на шее повиснут. Хорошо бы девка с приданым попалась и одна в семье. Глядишь, к ней бы съехал. Пожить в удовольствие хочется.Чтоб сама себе пани, сама хозяйка".
       Стефка повернулась на другой бок. Мечты оттеснили переживания. Калиновка своё взяла. Глаза начали смыкаться. Верхние веки медленно потянулись к нижним. Мысленно сосчитав сумму, которую Тодор отложил на покупку квартиры для того из сыновей, кто первый вздумает жениться, Стефа провалилась в безмолвие ночи. Но где-то там, на грани меж явью и сном, всплыл вопрос: почему ружьё заряженным оказалось? Вроде бывший патроны отдельно хранит? Забыл разрядить, что ли? А, впрочем, какая разница: обошлось.
      
       И к старшему сыну, Митке, сон тоже не спешил. Парень сидел за компьютером, бороздил просторы интернета и время от времени поглядывал на бесформенный кусок пластилина. "Больше подобный номер не пройдёт, - думал он. - Такая задумка прахом! А ключ надо бы приберечь. Мало ли... Может, когда пригодится, - длинные тонкие пальцы проворно застучали по клавиатуре, набирая в поиске: След. Новые серии. Смотреть онлайн. - Правильный сериал," - ухмыльнулся будущий хозяин дома.
      

    8


    Косыночка Вк-7: Сокровенно- откровенное   13k   "Рассказ" Проза

      
      Девчонки зря старались, затаив дыхание - букет невесты поймала моя мама! Она просто стояла рядом, чуть приподняв руки, и мой букет прилетел прямо к ней!
       Ах, мама! Я ж буду только рада, если... Увы, так уж получилось, что отец мой о дочурке не знает до сих пор. А я лично его разыскивать не собираюсь. У меня иная задача: как наладить нашу с Димкой семейную берлогу.
      Ой, надо же все по порядку!
      Короче, вы не поверите, но мы познакомились через интернет. Так уж получилось, что как-то раз "Вконтакте " на мою страничку явился парень, то ли ошибочно, то ли спецом, он потом и сам не вспомнил.. Поздравил с Новым годом. Ну, я, как добрая и порядочная, зашла с ответным визитом... и затормозила. Ой, классный... Ну, мне девки говорили, что на фото может и совсем не, а вообще какой-нибудь артист или телеведущий. Но, классный же парень!
      В общем, по обоюдной инициативе у нас завязалась переписка.
      Представляете, шопинг ему нравится? Где ещё такого отыскать? Я шопоголить могу круглосуточно! Это что-то! Когда с утра до вечера до полупотери пульса и полной потери ног рыщешь по магазинам в поисках платья к Новому, к примеру, году, а возвращаешься домой с парой новых лифчиков! Или изящных трусиков. Счаст-ли-ва-я!!!
      Ну, я, чтобы сделать парню приятное, написала, что обожаю рыбалку! У него там целый альбом фоток с этого дурацкого мужицкого занятия. Представляете, как он обрадовался? Типа, свой парень ты, Ленка!
      И назначил мне свидание...
      Ой, чего только не наслушалась: и про жуликов, и про маньяков! Ну, конечно же, побаивалась идти, чего греха таить? Вот приду я, такая вся красивая и ожидающая принца, а мне явится горыныч с залысинами или, чего ещё хуже, дедуля с тросточкой , или ой, слов нет, бабуля с химической завивкой? В общем, подруга моя, Настюха, решительно согласилась проконтролировать нашу свиданку.
      Думаю, Димка пережил похожие сомнения, так как тоже явился не один, а с другом! И как же здорово, что и он, и я оказались настоящими! А Настька сразу же снюхались с Максом, а и ладно!
      В общем, мы образовали четверку в составе двух двоек.
      Была светлая летняя ночь, мы прогуляли до утра! Не верите, но даже ни разу не поцеловались. Болтали, молчали, грелись кофием из автомата в супермаркете.... В общем, так вот все это и началось. Настька с Максом сумели сыграть свадьбу вперед нас, ну и ладно. Мы тоже не задержались в ранге жениха и невесты.
      И вот мой букет опустился прямо в ладони моей мамочки. Сбудется ли примета, кто знает, но мамуля была жутко счастлива. И на радостях обеспечила дочурку шикарным набором книг по кулинарии и ведению домашнего хозяйства.
      
      Вообще, нам с Димкой повезло - однокомнатную квартиру выделили его родители. Как говорится, от греха подальше - и волкам хорошо, и овцы целёхоньки.
      И началось наше притирание. Ой, девчонки, какая ж это маята, жизнь семейная! Первое время я с ревом травила мужа приготовленными по подаренной кулинарной книге блюдами, потом вспомнила, что умею варить сосиски. Димка лет через пять признался, что за медовый месяц возненавидел эти сосиски, как самое мерзкое явление на свете, а ведь молчал и лопал!
      Свадьба - это цветочки! Первая брачная или просто первая ночь - это, конечно, событие, но по сравнению с последующими бытовушками - это такая ерунда. Нет, ну, не буду врать, что мы прямо в свадьбу в первый раз, это же несерьезно! Но настоящий оргазм я испытала много позже, когда, по словам Димки, "вышла из образа тупо лежачего бревна".
      Мне было всего девятнадцать, ему чуть больше, хотел Димка меня срочно и всегда и особенно в сию секунду:
       -Люблю тебя, Петра творенье, - широко улыбаясь, подкрадывался он ко мне, обхватывал крепко-крепко и начинал покусывать ушные мочки, совратитель. Мы бросали все и занимались сексом.
      И, да, мне это очень даже нравилось!
      В отличие от Настьки к свадьбе забеременеть я не успела, так что наслаждалась развлекаловкой вместе с гостями. Потом мы с Димкой слиняли, утащив с собой подаренные конвертики и даже какое-то супер крутое мусорное ведро - эксклюзивный презент от одной из дальних родственниц. И в первую брачную ночь сразу подтвердилась пословица насчёт мужа и жены - одной сатаны. Мы, пока деньги не просчитали, спать не легли! Ещё до свадьбы четко решили: поедем на Гоа! И точка. Потом эту Гоа я вспоминала с дрожью - все же до чего эта Индия грязная, жуть. Ну да, необычно, но больше я туда ни ногой! Хотя, косметику классную привезли оттуда. "Патанджали".
      Не буду врать, что все было гладко в остальном. Но как-то у нас всё распределилось само по себе: мусор, пылесос, тяжелые вещи, ремонты, гвозди всякие, палас - это Димкино; еда, одежда, порядок в доме - мое. За это спасибище огромное родителям - так уж заведено было в наших семьях, и мы с Димкой все это и впитали с детства, и не стали оспаривать кто на свете всех милее, всех умнее и главнее.
      
      Но курьезы были. Первый - шопинг! Простите, но мой молодой супруг назвал это замечательное действо... жопингом. О, надумали мы вместе выбрать платье ко дню рождения. Типа подарка от милого. На пятой или шестой примерке я выглянула из кабинки и увидела погруженного в глубокий сон Димку.. я ещё не врубилась, но когда он исчез в игровом секторе Мегамарта, а я металась в поисках супруга, чтобы обратить его внимание на офигенные туфли, настоящий "Лабутен", из меня так и выпирал восторженный писк, а этот... рубился с каким-то автоматом в войнуху. Вот тогда я, вытирая пот со лба, поклялась: шопинг - только одна или с подругами. Приобретенную в результате восьмичасовых поисков ночную рубашку он вообще не оценил, хмыкнув:
       - Лен, ну, ничего так кофточка, только длинновата, но ты мне без неё больше нравишься...
      Ага, кофточка...значит. Это потом мне Вера Алексеевна, свекровка, со смехом призналась:
      - Ох, Леночка, я Диме даже джинсы покупала сама, не затащишь его в примерочную...
      Пришлось перенять опыт взрослой женщины, короче, в будущем мы с мужем покупали только сантехнику, электронику или мебель.
      
      Ой, с рыбалкой вышло прикольно!
      Так уж случилось, что поженились мы в октябре, и первая совместная рыбалка оказался зимней.
      Ой, девчонки... Это что-то! Вот уж где я поняла, что язык - точно враг наш! Кто меня дергал заливать Димке про любовь к рыбалке, если я и удочку не знаю каким концом в руке держать?
      А тут зима! Супруг мой ещё на неделе заикнулся, что, вот, де, поедем на рыбалку в субботу... Я тут же уши навострила: мы этот вопрос с девчонками вдоль и поперек обсудили. Знаем мы эти ихние рыбалки. Сигнализация в мозгу отключила разум, и я кивнула. Он:
      - Слышь, Петровна, ты реально хочешь? - и так подозрительно на меня поглядел.
      - Конечно, - деловито ответила я, супруга верная и послушная.
      Настала роковая пятница. Димка весь вечер суетился, копался с какими-то снастями, заполонив этим добром всю комнату и прихожую, я спасалась на кухне, усиленно бренча трижды вымытой посудой.
      - Лен, у тебя есть термобелье? - хм, вопрос меня озадачил. Ну, есть у меня штанишки для усушки и утруски целлюлита, но не самые крутые, без эффекта сауны. Все же достала, потрясла перед носом изумленного супруга панталончиками этими. Он хмыкнул, лоб рукаим обхватил и долго так трясучкой страдал от хохота. Ну , ладно. Потом подумал, прикусив губу нижнюю и изрек:
      - Щас! - кинулся куда-то в прихожую, после много шума из ничего явился с жутким ворохом страшного чего-то, во сне приснится, ужас, и изрек - вот, это наденешь. А то примерзнешь к льдине.
      Надо было меня видеть! Жизель Бюндхен отдыхает! Эвелина Хромченко и Таша Строгая съели бы языки от зависти. Вся растрепанная я, я стояла посреди клмнаты в лифчике и каких-то жутких толстенных ватных простроченных штанах, попа моя увеличилась раза в три! Димка хлопал себя по ляжкам и дико ржал, показывая кверху большие пальцы.
      - Ленка! Класс! - ага, куда уж там. Я в этом шевелиться на полу не могла, а что про льдину говорить? Стоп! Какая льдина?
      - Дим, а мы что, на льду будем рыбачить?
      - Нет, подо льдом, в подводной лодке. Ленка, ты не смеши. Иди сюда, Петра творенье, - голос его знакомо дрогнул, в глазах появился особый блеск, короче, выпростал он меня из этих шаровар для более интересного занятия.
      На рыбалку мы все же поехали. Семь мужиков и я, Елена Петровна собственной безмозглой персоной . Впрочем, в этих стеганках, огромных валенках, куртке не по размеру, надетой на два свитера, и шапке-ушанке я очень походила на эту... Тосю-повариху из фильма про девчат. Или ещё лучше на толстовского Филипка. Мужики по льду распределились, дырок насверлили, удочки закинули вниз и замерли, как египетские сфинксы. Димка, тот, правда, все косил в мою сторону.
      Представляете? У меня леску потянуло туда, в дырку эту, в озеро то есть, аж в дрожь бросило, я двумя руками за удочку ухватилась и ка-ак дерну, рыба шмякнула меня по лбу, с перепугу я заорала как дикая:
       - А-аа, ты чё, дура?
      Семь голов повернулись в мою сторону. На конце лески болталась рыбешка, как маятник у часов, за которой внимательно следила я, не зная: а что дальше-то? Женская интуиция сработала быстрее, чем зашевелились мозги, рука сама ухватила рыбешку, мужики как по команде отвернулись, уткнулись в свои лунки. Ага, слабаки! Первая рыба моя!
      Рыбок я поймала три, насадку менял Димка, жалостливо как-то глядя на мот трясущиеся ручонки. Он же снимал этих мазохисток с крючка. Периодически то тот, то другой мужики отходили чуть подальше по нужде , дошло и до Димки.
      - Пошли, Ленка, - потащил меня с собой. Ну он то, что? Расстегнулся , сделал свое дело, я только глазами схлопнуть успела, а этот дурак решил, что любуюсь я его мужским достоинством. Ага, ещё чего. И все бы плевать, но мне тоже приспичило, а я никак не могла расстегнуть штаны эти... руки в варежках неповоротливые! Сняла варежки, окоченевшими пальцами с трудом пуговки расстегнула , Димка тут и чихнул! Да так громко, что все шесть мужиков невольно повернулись в нашу сторону. Не знаю, что они там думали, но картинка была ещё та... Димка с неприкрыты м хозяйством , и я со спущенными штанами...
      В общем, чтобы я ещё раз на эту рыбалку! Ни за что! Хотя гордость за три пойманные рыбки грела долгие годы. Да и уха была очень вкусная. Но в тот момент...
      - Ленка, признайся, ты про рыбалку мне лапшу на уши навешала? - всхлипывая , я безропотно кивнула, руки замерзли, варежки тоже, Димка, хохоча, предложил пописать мне на руки, типа согреть, послала далеко и крепко на фиг и побрела к своей лунке, клацая зубами. Вот за что господи, ты женщин так устроил? Ну, как писать на морозе?
      
      Кроме этих, каких-либо сногсшибательно душераздирающих историй в нашей семейное жизни больше не было.
      Самой главной мукой оказались Димкины рубашки. Что стирать их, что гладить... эти выдры доводили меня до истерик. Сцепя зубы, дала себе клятву: если у нас будет сын, с пеленок буду учить, как ухаживать э за этими клятыми рубашками, чтобы потом жену не мучал! И как хорошо, что с носками муж справлялся самостоятельно!
      Кардинально мы разошлись только в отношении к зубной пасте - я давила снизу, Димка сверху. Паста отчаянно ёрзала по тюбику, все более сжимаясь в тугой комок в середине.
      Через полгода нашей семейной жизни быт вроде наладился, я научилась планировать и готовку, и стирку, Димка периодически то стучал молотком, то что-то передвигал,
       Иногда смотрели телевизор, ходили в кино, болели в спортзале за наших баскетболистов, встречались с друзьями, в общем - как все, как всегда, как обычно.
      
      Когда Настька родила, я начала нервничать - ну, как так? Почему я не беременею? Полгода словно псу под хвост! А врачиха эта ещё и успокаивает:
      - Полгода - не срок для волнений, все образуется, - прописала какие-то витаминки.
      Пей, Леночка... Ага, щас проглочу и сразу залечу. Не знаю, как другим девчонкам, а мне очень хотелось ляльку, чтобы уже настоящая семья была.
      Когда как-то утром меня с кровати подбросило к унитазу и вывернуло наизнанку, я, чуть отдышавшись, аж замерла... Неужели?! Не поверите, ноги дрожали, сердце как бешеное, прыгало выше желудка, руки тряслись, пока раскрывала тест и пока не увидела, что там...
      Да, да, да! Скоро нас будет трое.
      
      Впереди меня ждал жуткий токсикоз, угроза выкидыша, бесконечные ползанья в клиники, все прелести родовых мук, бессонные ночи, хоровой рев на троих вместе с малюткой сыном и растерянным мужем. А ещё нескончаемая нежность и любовь к этим двум мужчинам - самому лучшему мужу на свете Димке и самому маленькому, самому родному хулигану Алешке.
      Кстати, это Димка назвал его " сыночка-косыночка"...

    Связаться с программистом сайта.

     Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список

    Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"