Аннотация: Не о тех драконах, что в сказках. А о любви и куда она исчезает
Я устала... Я давно уже ничего не пишу. Мой ноут покрылся пылью. Вечерами, в серой тишине я сижу и смотрю телевизор. Наблюдаю, как пылинки ложатся на мертвый экран, преобразуясь в дюны, пустыни, замки; как движутся сумерки, заворачивая меня в кокон. И я засыпаю. Однажды уже не проснусь. Так и останусь сидеть в этом продавленном кресле, покрываясь плесенью. Пауки соткут свои ажурные сети, занавесят мой дом, и меня вплетут в этот странный, скорбный узор.
А ты... Ты, конечно же, найдешь то, за чем ушел много лет назад. Ты найдешь и убьешь его. Дракона.
Того, что сожрал нас, медленно, незаметно. Того, что постепенно, звук за звуком, украл наш смех. Что слизал своим раздвоенным языком солнечный свет с наших окон. Того, что стряхнул со своих крыльев пыль...
У нас не было шансов. Слишком много их кружилось вокруг нас, слишком ярко горела в наших глазах любовь, а ведь всем и давно известно, что она для драконов лучшая приманка. Я слышала шорох их крыльев, по ночам, и их мерзкое чавканье. Они шумно возились под нашей кроватью, и я от страха прижималась к тебе; все еще верила, что ты их отгонишь, откроешь окно и крикнешь: "Кыш!". Я буду серебристо смеяться и хлопать в ладоши.
Куда, куда они утащили того парнишку? Я скучаю по нему. Мне приятно было наблюдать его улыбку. Он заменил мне солнце. Когда он шутил, в его глазах прыгали солнечные зайчики. Впрочем, когда не шутил, тоже прыгали. Он был такой гибкий, словно гуттаперчевый. как изящно проскальзывал он в проем меж досками забора, в соседском саду. Он рвал недозрелые яблоки. И мы их ели, брызгаясь соком, и это были самые вкусные яблоки в мире.
Или это была не я? Да, пожалуй. Во мне нет ничего общего с девчонкой, что ела тогда яблоки. Она была гораздо красивее. У нее еще росла грудь, отчего временами зудела, а мама ей говорила, что это милый скучает. Зачем, почему она так часто смеялась? Где она брала столько счастья тогда?
Как я завидую ей сейчас, неумехе, осмелившейся своими, вымазанными в яблочном соке, губами дотронуться до него... Дотронуться до тебя... Отчего она вздрогнула тогда? Может, услышала свист ветра под мощными взмахами крыльев?
Сначала я отгоняла их, проверяла тщательно все углы и щели в окнах, не забился ли туда, не затаился ли еще один, мелкий, но дракон. Потом привыкла. Они уже и не скрывались. Сидели, развалясь, на моих простынях, красили свои губы моей помадой, брызгали на себя моими духами. Наверное, даже примеряли мое белье. Конечно же, смеялись, моим, украденным смехом. И ты, наверное, тоже смеялся.
Мне оставалось только грустить, как быстро кончается моя помада.
А их становилось все больше. Они приходили, будто специально, тогда, когда мы были так беззащитны, и так доверчивы. Мы суетились, доставали из погреба пыльные банки, пупырчатые огурцы, надменные помидоры; разливали по тарелкам дымящееся, и заглядывали в глаза - понравилось ли, угодили ли.
Они морщили свои чешуйчатые носы, суживали зеленые, змеиные глаза и вздыхали так тяжко, словно на самом деле сочувствуя. И шептали потом, на ухо, свои колдовские заговоры, а ведь это были не слова, это был свист дудочки Гамельнского Крысолова, вытягивающий из нас любовь.
Постепенно я забывала, как выглядят люди. Драконов стало так много, что я им уже не удивлялась. Они пили на моей кухне, шумно чокаясь грязными стаканами, шлепали по столу картами, кричали, ссорились, иногда даже дрались.
Я закрывала свое дитя от их запаха, их грязных слов, их потных, масляных тел.
Но на двоих меня не хватило. Я закрыла только одного. И потеряла тебя.
Они сожрали твои глаза, твои пушистые беличьи ресницы, и однажды я увидела на твоем лице те же раскосые, с вертикальными зрачками, злые; как и у них. Я плакала, конечно, плакала. Мне было очень жаль солнечных зайчиков.
Как, когда я проморгала? Однажды не нашла тебя в темноте. Ветер размахивал занавесками, я шла наощупь, и, когда наткнулась на тебя, поняла, что они и запаха тебя лишили. Я еще успела спрятать твою рубашку, и потом, когда становилось совсем худо, доставала и дышала тобой, прежним.
Слишком много их стало вокруг. Они уже дрались за мои почки и печень. Толкали меня в очередях и гневно стучали по батареям. Кричали с порога, махали кулаками и писали жалобы в ЖЭК, милицию и газеты. Их там не понимали, и они снова приходили ругаться и что-то требовать от меня...
Они стали читать мои рассказы. Я писала, чтобы не забыть, составляла списки потерянного. Они же рвали их в клочья и бросали, бумага кружилась в воздухе, будто пепел или снег. Злые, злые, жестокие, они смеялись над моими фантазиями, цитировали друг другу, гримасничая. Я сидела на полу и плакала, а они пихали меня, тыкали своими заскорузлыми пальцами больно. И ты прыгал и радовался, ловил руками клочки моих глупых писем, иногда показывая мне свой раздвоенный язык, дразнясь.
Теперь я сидела дома тихо-тихо. Я пряталась от них. И от тебя. На твоих руках выросли загнутые когти, они оставляли кровавые следы на моем лице. Потом ты говорил, что хотел погладить. Я уже не верила. Веру тоже сожрали к тому времени.
Но ты все-таки решился убить их. И начал с того, что сидел на моей груди. Я не могла видеть, какие рожицы он тебе строил, как кривлялся и дразнил. Но, наверное, очень обидно. Ведь ты схватил нож и занес надо мной. И я так обрадовалась, потому что не хотела, чтобы и этот, последний что-нибудь украл. Ничего ведь уже не осталось. Даже рубашку, ту, с последним осколочком тебя, утащил один из них.
Я не помню, убил ли ты его. Когда проснулась, было пусто и тихо. Они, наверное, испугались и разбежались. А ты ушел догонять их и забирать похищенное.
И с тех пор я жду... Они больше не приходят. Но откуда столько пыли? ...