Аннотация: Фантастический рассказ нигерийского писателя Воле Талаби, номинант на премию Locus Award 2022. Перевод Захаренко Борис
Воле Талаби
Дуга электрической кожи (2021)
Долгое время я задавалась вопросом, кто в здравом уме добровольно подвергнет свою кожу воздействию температур, колеблющихся между температурой плавления алюминия и
температурой поверхности ночного Меркурия, мучительно выдерживая накатывающие термические волны, которые свели бы большинство людей с ума от боли.
Теперь я могу ответить.
Я влюбилась в такого мужчину.
Его грубо привязали к антиионизационному столбу и казнили расстрельной командой из шести человек перед грязно-серой стеной тюрьмы Кирикири на глазах у притихшей толпы
свидетелей.
У меня даже не было возможности как следует попрощаться с ним.
Меня удерживали, словно в тисках, три дюжих офицера спецслужбы, а слёзы до сих пор текли по моему лицу, хоть я рыдала уже несколько дней кряду. Его дикие афро-кудри были
растрёпаны, а белый комбинезон, в который он был одет, был потёртым, но чистым, глаза до сих пор излучали решительность, как и в тот день, когда он вошёл в мой
кабинет в клинической больнице при Университете Лагоса и сказал со спокойствием и самообладанием, которые не вязались с бушевавшим внутри него гневом:
- Доктор Огунбийи, я прочитал статью, которую вы опубликовали совместно с профессором Алию. Я хочу стать добровольцем.
Его настоящее имя было Акачи Нвосу, но СМИ называли его Амортизатором, потому что он работал придорожным механиком до того, как встретил меня и научился использовать молнию.
Мой народ верит, что имена связаны с сущностью человека и могут влиять на его судьбу или предсказывать её, являясь связующим звеном с его Ори или "божественным Я". Думаю, что
народ Акачи придерживаются схожих убеждений, потому что как-то он сказал мне, что его имя означает "рука бога". И это соответствовало действительности. Как ещё можно назвать
человека, судьбой которого стало найти способ взять под контроль хаотичное движение смещённых электронов и подчинить их своей воле?
Моё сердце сжимается, потому что я скучаю по его уверенному взгляду, крепким рукам, его гладкой коже, мягкому голосу. С другой стороны, порой меня гнетут мимолётные
мгновения сомнений, и я не уверена, знала ли я его когда-нибудь достаточно хорошо, чтобы по-настоящему полюбить. Особенно тяжело мне вспоминать его последний обман, когда я
сильно сомневаюсь, любил ли он сам меня когда-нибудь по-настоящему.
Он окончил Ибаданский университет и получил степень в области "электротехника", посещая во время обучения гостевые лекции моего старшего партнёра по исследованиям профессора
Алию. Он получил диплом с отличием и увлекся электрическими системами, несмотря на то, что ему приходилось работать неполный рабочий день помощником в механической
мастерской, где он также и обитал, потому что не мог позволить себе жилье. Впоследствии он так и не смог найти работу в рушащейся постнефтяной экономике, поэтому взял те
небольшие сбережения, которые у него были, и открыл собственную небольшую механическую мастерскую рядом с автопарком Ойота. Он показал мне её фотографии, когда мы лежали в
объятиях друг друга, за две ночи до процедуры. На фото я увидела лишь цинковую крышу над пыльной землей и кучу подержанных инструментов. Прибыль была невелика, но трудился он
упорно. Его мозолистые руки служили тому свидетельством. Он часами возился с драндулетами, едва пригодными для езды, но, видит Бог, он делал всё, что мог. Его мама погибла в
автобусе, таком же, как те, которые он часто обслуживал, попав в аварию на скоростной трассе Лагос-Ибадан, которая, как все знали, произошла из-за того, что подрядчик
сэкономил на дорожных ограждениях. Он и сам попал в аварию, после которой едва выжил, и ему потребовалось пять месяцев в больнице, чтобы восстановиться и снова ходить. Его
отец продал всё, что у него было, и занял деньги у родственников, чтобы обеспечить уход, в котором нуждался его сын. Он сказал мне, что, ремонтируя все эти автобусы и
автомобили, смотрел на лица людей, которые садились в них, надеясь добраться до места назначения, и поэтому работал так усердно, как мог, чтобы быть уверенным, что они
доберутся.
Он выдержал все удары, которые обрушила на него рушащаяся система. Постоянные полицейские рейды за взятками, агрессивные недоплачивающие клиенты, случайные изменения в
политике правительства, которые почти всегда означали, что он должен платить больше за что-то, вороватые и ненадёжные помощники. И всё это под палящим лагосским солнцем,
повысившим его и без того высокий уровень меланина, отемнившим кожу и тем самым подчеркнув ещё один физический признак его выносливости. Ничто не сломило его, моего
Акачи. Он был человеком психически сильным.
- В этой стране со всеми что-то происходит, - сказал он мне в тот вечер, когда я спросила о его шрамах. Такова была его философия. - Но у некоторых чаще, чем у других.
В конце концов, он накопил достаточно денег, чтобы переехать из квартиры, которую он делил с университетскими друзьями, в отдельный дом в почти респектабельном районе
города. Он прокладывал себе путь наверх в сложившейся системе, успевая писать в "Нигерийский журнал об электричестве и электронных приложениях", и искал работу, где он
мог бы применить знания, которые получил с такой вовлечённостью.
Затем он отправился на предвыборный митинг.
ЭзеквеВпрезиденты. сЭзЛегко. Новая Нигерия. Мы все помним эти лозунги. Цифровые. Бумажные. Нгози Эзекве тихо выдвинула свою кандидатуру на небольшом мероприятии недалеко от
своего родного города в Авке, но через несколько месяцев она стала ведущим кандидатом от оппозиции. Она была технократом с планом, в отличие от политических стервятников,
кружащих вокруг федеральной туши, возле которой мы все так долго жили. Она пришла с чёткой повесткой дня, чутким слухом и широкой поддержкой со стороны компаний, которым она
помогла пережить экономический апокалипсис. Мы все лелеяли надежду. И мы все видели, что произошло. Дисплеи квовизоров потрескивали голопотоками высокого разрешения, на
которых солдаты избивали безоружных людей на улицах, затаскивали их в кузов бронированных грузовиков, стреляли боевыми патронами в непокорные толпы, разгоняли митинги
оппозиции и протестущих. Акачи был одним из тех, кто был взят под стражу недалеко от печально известного места протеста в Ойоте, где было убито почти сорок человек. Его
избивали и пытали в течение нескольких недель. Администрация Гусау не делала секрета из того, что они натворили, даже несмотря на то, что президент отрицал, что это он отдал
приказ, в международных трансляциях. Но здесь, на месте, мы все знали, что это был он. Мы видели это и раньше. Это их торговая марка. Демонстрация силы с целью запугать
оппозицию и её сторонников. А мы чувствовали себя заложниками.
Именно во время тех недель пыток что-то сломалось в Акачи. Когда с тобой так обращаются те, кто должен был защищать и служить тебе, а теперь они могут убить тебя,
и ничего им за это не будет, это понимание что-то делает с твоим разумом. Боль может многое прояснить. Позже он говорил мне, что после нескольких часов непрекращающегося
ужаса и агонии он перестал бояться смерти, и тогда он понял, что был настолько сосредоточен на выживании в этой системе, что никогда по-настоящему и не был живым, он ничего
не делал, кроме как медленно умирал, и делал это очень долго. Он сказал мне, что, когда его освободили, он решил всё изменить.
Хотела бы я тогда точно знать, что он имел в виду.
- Я пока не набираю добровольцев, - сказала я ему в тот день в своём офисе после того, как он объяснил, кто он такой и чего хочет.
- Нам надо провести ещё несколько повторных испытаний, чтобы убедиться в том, что мы можем управлять сенсорной реакцией.
- Вы имеете в виду боль?
- Да, - сказала я ему.
- Сейчас мы можем только обеспечить выживание субъекта и предотвратить долгосрочное повреждение тканей, но мы все еще работаем над ограничением воздействия экстремальных
температурных микродоз на болевые рецепторы. Тело и разум будут протестовать даже под наркозом.
- Я могу справиться с болью, - спокойно сказал он.
Я только что вернулась с заседания выездного совета Африканской Академии Наук, чтобы подать седьмую заявку на дополнительное финансирование после недели бессонных ночей,
проведённых в расчётах и подготовке предложений. Потенциал нашего исследования был огромен, даже самые консервативные члены совета не были настолько близорукими, чтобы не
видеть выгоду возможности использовать повышенную проводимость человеческой кожи для разработки новой категории биомедицинских устройств, которые могли бы естественным
образом встраиваться в тело и управляться с помощью схем кожного интерфейса. Они просто хотели убедиться в прогрессе исследований, прежде чем взять на себя обязательство
помогать нам. Профессор Алию уже разработал и протестировал прототип устройства, использующего улучшенную проводимость в извлечённых образцах тканей, но нам нужно было
показать, что мы можем заставить его работать с живыми людьми. Я чувствовала, будто всё стопорю. Отсутствие прогресса давило на меня. Мне следовало быть более скептичной. Мне
следовало задать больше вопросов. Я должна была попросить Акачи подождать, пока мы не будем готовы, но вместо этого я попросила его заполнить анкету.
Мне потребовалось несколько недель, чтобы убедить профессора Алию переступить то, что он считал моральной чертой, и провести все предварительные тесты и процедуры скрининга.
Мы провели большую часть этого времени вместе. Он сидел прямо за дверью моего кабинета, спокойно наблюдая за мной или читая. Терпеливо ожидая очередного взятия образцов
крови, кожи или волос или другого базового измерения проводимости кожи. Я никогда не спрашивала его, почему он никогда не покидал больницу в перерывах между тестами, но
однажды я попросила его присоединиться ко мне за ужином, когда мой рабочий день закончился. Он казался таким сосредоточенным, сидя там и читая старую потрепанную книгу по
электротехнике, но я не думаю, что когда-нибудь забуду мягкую улыбку, которая появилась на его лице, когда он поднял глаза, и то, как он сказал:
- Да, доктор. Но, пожалуйста, позвольте мне отвести вас в лучшую букку в Сурулере. Я надеюсь, вы голодны.
- Да, - сказала я. Я не ела весь день.
Мы пошли поесть амалу и суп гбегири в импровизированный магазинчик дальше по дороге. Пожилая дама в черной блузке стиля анкара подхватила мягкие комочки муки из батата, щедро
начинила их супом и мясом, и мы сели на пластиковые стулья позади неё. Мы разговаривали во время еды. Впервые мы говорили о чём-то, кроме экспериментов, и беседа текла
естественно и легко. Мы проговорили несколько часов, пока пожилая женщина не сказала нам, что уже закрывается. Мы не обговаривали этот момент, но как-то очутились у меня дома
и продолжили беседу. Он показал мне несколько своих шрамов, а я рассказала ему о своей работе, и мы продолжали разговаривать, пока не заснули вместе, лицом к лицу на моей
кровати, одетые. Когда мы проснулись утром, мы смеялись, а потом поцеловались, отчего у меня закружилась голова, как будто я всё ещё спала и видела сон. Только позже меня
посетило чувство неправильности. Он был, в некотором смысле, моим пациентом. И ничего из того, что произошло в тот день, не должно было произойти, но иногда вы попадаете в
реку, и вы ничего не можете сделать, кроме как плыть. Любовь может быть такой непонятной и неожиданной.
Через три дня после того, как он прошёл заключительный скрининг, я отвела его в камеру био-отжига, которую я спроектировала вместе с профессором Алию. Он сжал мою руку, когда
вошёл в чёрную яйцевидную капсулу с проводами и трубками, выходящими из неё, как множество пуповин. Он улыбнулся мне, прежде чем надеть на лицо маску из стекловолокна.
Профессор Алию удобно устроился в своём инвалидном кресле, наблюдая за системами термоиндукции и вакуумного насоса, которые должны были изменить молекулярную структуру
меланина в коже Акачи. Часть меня хотела оттащить его подальше, подождать, пока мы не усовершенствуем процедуру биологического отжига до такой степени, чтобы мы могли делать
это с меньшей болью. Или, возможно, уменьшить целевое увеличение проводимости с теоретического предела до почти порогового значения, хотя я знала, что это лишь уменьшит боль,
вызванную небольшой дозой, и увеличит риск сбоя процесса. Конечно, если бы я знала тогда, что он планировал сделать, что он хотел сделать с самого начала, я бы вывела его
оттуда. Но я этого не сделала, поэтому отступила назад и дала профессору Алию сигнал начинать.
Он кричал, но мы его не слышали. Он кричал в течение трёх часов, которые потребовались, чтобы увеличить проводимость его кожи на пятьдесят порядков. Я вышла из комнаты и
разрыдалась.
До сих пор удивляюсь, как ему удалось это вынести. И мне удивительно, как я могла заставить кого-то, кого я любила, пройти через это. Полагаю, я всегда буду задаваться этим
вопросом, когда буду вспоминать Акачи.
Только месяц спустя я по-настоящему поняла, зачем он прошёл через это.
Я смотрела за всем в голопотоке с высоким разрешением, как и все остальные.
Действующий президент Умар Гусау стоял в кузове "Мерседеса" Т-класса,чёрного электрического пикапа, окруженный сотрудниками спецслужб в тёмных костюмах и военными атташе в
камуфляже, и махал толпе купленных сторонников. Хотя в тот день он должен был отдыхать дома и готовиться к тесту на стабильность электропроводности, я увидела Акачи на экране
квовизора. Он был почти невидимым пятнышком в море людей. То есть почти невидимый, пока он не поднял зонт, оснащённый тем, что, как я позже узнала, было мощным лазером,и
бесшумно выстрелил им в небо, где образовался ионизированный столб воздуха, искусственный канал для электрического разряда.
Когда молния, наконец, сорвалась с неба горячей, яркой полосой, он протянул руку и схватил её, как кнут, сделанный из яркой, электрической смерти. Я громко ахнула и даже не
заметила, что пролила чашку горячего чая "Липтон" на свой стол. Он нанёс удар по президентской процессии плавным, чётким движением. Раздался оглушительный раскат грома.
Вспышка невероятно белого света. Россыпь пыли, частиц и осколков. Голографические дисплеи погасли, и я глубоко выдохнула, даже не задумываясь, что задержала дыхание, и
увидела коричневую жидкость, которая медленно и неуклонно растекалась по моему столу. Я даже не попыталась вытереть хоть каплю. Мои глаза оставались прикованными к нечётким,
потрескивающим изображениям, передаваемым из Абуджи. Когда голопотоки были восстановлены и всё утряслось, там были тела, был огонь, была кровь.
Сколько бы раз я не смотрела эти кадры, часть меня всё ещё не верит, что мужчина, которого я любила, мог вызвать столько разрушений, столько смертей. Я полагаю, теперь,
оглядываясь назад, я должна была понять, должна была заметить признаки. Частота, с которой он цитировал покойных Кена Саро-Виву и Фелу Кути; то, как он всегда отводил глаза,
когда я говорила о результатах процедуры и его будущем; спокойствие, с которым он говорил о смерти своей матери, состоянии экономики, взятках, пытках, политиках, боли. О
столькой боли. Целой жизни, полной боли и борьбы. Я должна была понять, что он был преисполнен идти до конца. Я должна была любить его достаточно сильно, чтобы ясно видеть
его стремления.
Много чего ещё произошло. Он неистовствовал по всей Абудже, применяя молниеносное правосудие к коррумпированным политикам, судьям, солдатам, полиции, иностранным
бизнесменам, всем, кто, по его мнению, приложил руку к тому, чтобы сгнившая система стала такой, какой она стала.
Он сдался две наполненные ужасом недели спустя, оставив за собой шлейф трупов.
Во время судебного процесса некоторые СМИ начали называть его первым настоящим супергероем Нигерии. Они окрестили его Амортизатором. Другие говорили, что он не был героем,
просто ещё одним трагическим монстром, созданным системой. В конце концов, всё это не имело значения, его быстро признали виновным и приговорили к смертной казни.
Мне была предоставлена возможность попрощаться и присутствовать на казни самим президентом Эзекве, женщиной, которая не оказалась бы на своём посту без его действий, но
которая теперь неохотно согласилась на призывы о его публичной казни, чтобы сохранить своё положение. Таков закон, сказала она мне по телефону, раздел 33 Конституции, и
нельзя допустить, чтобы она вмешалась в судебный процесс над человеком, террористом, который хладнокровно убил её предшественников без суда и следствия. Ее обвинили бы в
спонсировании, сочувствии или бесхребетности в вопросах соблюдения закона. Даже замена его приговора пожизненным заключением сделала бы её положение невыносимым, сказала она
мне, когда я умоляла её по телефону спасти ему жизнь, а слёзы текли по моему опухшему лицу, как горький дождь.
И вот я беспомощно наблюдала, как солдаты в камуфляже и тактических масках маршируют, занимают позиции и прицеливаются. Он просто улыбнулся и одними губами произнес два
слова.
- Спасибо тебе.
Ах. Мой Акачи. Рука божья. Мой народ верит, что Шанго, ориша грома и молнии, также является духом справедливости, и он поражает только тех, кто оскорбил его. Тех, кто
совершил преступления против земли и её людей, пролитая кровь которых взывает к справедливости. Я думаю, что и народ Акачи верит во что-то подобное. Видя его связанным там,
я не была уверена в правильности или справедливости его поступков. Божественны они или нет. Но наша страна так долго шла по неправильному пути, что, возможно, именно это и
было необходимо для начала перемен. А может, он, наоборот, направил нас по тёмному и опасному пути, наполненному еще большим отчаянием, еще большим насилием. Я не знаю. Я
видела, что он был в мире с самим собой, и я была этому рада.
Но я не могла смотреть, как пули пронзают его прекрасную чёрную, наэлектризованную кожу; кожу, которую я ласкала и к которой нежно прикасалась, кожу, которую я помогла ему
превратить в оружие. Я закрыла глаза и ждала, затаив дыхание, пока, наконец, не услышала безошибочно узнаваемый резкий треск полуавтоматического огня.
Он звучал как приговор, как гром, как разрыв сердца.
![[]](/img/z/zaharenko_b_w/anarcofelectricskin/61qp7wnvzgl.jpg)