Тею принесла маленький пушистый комочек, поднесла его к Умке, ткнула в нос и сказала:
- Это киса, она своя.
"Вообще-то не обязательно было пихать мне в нос всякую гадость, оно может быть заразно,- подумал Умка, с неудовольствием взглянув на комок шерсти,- да и кто тебе позволит оставить это в доме".
"А впрочем, - тут же решил он, - в этом доме все возможно".
- Убирать за ним не буду, кормить тоже, - сказала мама, когда пришла с работы.
А папа, глядя на комочек, задумчиво хмыкнул, потом пожав плечами, произнес:
- Зверинец какой-то, а не дом. Помнится, пока подрастал Умка, он истерзал всю обувь, какая была в наличии, включая резиновые болотники. И я очень надеюсь, что этот зверь не ест обувь, - сказал он и удалился в комнату.
Котенок подрос и оказался кошечкой. Тею назвала ее Килей. Киле нравилось сидеть на подоконнике и созерцать жизнь за окном. Она любила, когда ее гладили и хвалили за хорошие манеры. А пуще всего она обожала рыбу, так же она жаловала мясо, и не абы какое, а самое что ни на есть деликатесное - мягкую сочную оленину ну и, разумеется, куриное.
А все прочее ее не трогало и не волновало. Почти. Ну, разве что Умка.
"Этот блохастый и дурно пахнущий пес однажды и, кстати, самым неделикатным образом дал знать, что в доме есть места, принадлежащие исключительно, только, ему. И по его утверждению, будто даже хозяева признают его личные территории, а именно левый угол от входа в прихожей и на кухне во время обеда рядом с хозяйкой.
Может, кому то и нравиться холодная прихожая, - размышляла Киля, - но только не такой изящной и утонченной как я. Да и во время обеда мое место не где-нибудь там - внизу, на полу, а на стуле, рядом с Тею. Ах, какие вкусности мне достаются! Мяу-мяу, мр-мр".
От приступа нежности и воспоминаний глаза Кили превратились в щелочки, мордочка приняла умиленный вид; душа воспарила, ей даже почудился запах вкусностей, но в самый момент счастливых грез, неожиданно, откуда пришедшая мысль, вдруг, заставила удивиться и даже, в некоторой степени, растеряться:
"А почему та же самая еда, которую подают за столом, оказавшись в моей чашке, уже не кажется такой желанной и аппетитной, да и вкусна она только тогда когда Тею кормит меня из рук?" - Киля изумленно уставилась на свою миску, которая стояла на полу под умывальником, - странно и очень даже непонятно. Ну, да ладно. О чем это я давеча размышляла? Ах да, все этот несносный гадкий ворчун, которого именуют Умкой, с самого начала отравлял мне жизнь. Да и сейчас вон как смотрит, будто уличает в самых дурных намерениях. Может, он завидует мне?! - вдруг озарило ее, - совершенно верно! И как это я раньше не сообразила! Да, да, да и все потому, что я могу сидеть на окне; спать на кровати хозяйки, и заметьте без всяких каких-либо дурных последствий для себя. А еще меня гладят, лелеют, берут на руки и называют всякими ласковыми именами. Ну, я же не виновата, что совершенно неотразима и до невозможности хороша собой".
Киля пришла в восторг от самой себя, заурчала и растянулась на пушистом ковре.
"И незачем мне думать и изводить себя мыслями о мерзкой псине. Все эти измышления могут дурно отразиться на моей шерстке", - решила она и принялась приводить себя в порядок.
Между тем Умка, толкнув лапой дверь, вышел на улицу. А Киля заметив, что двери остались приоткрытыми, вышла следом. Она только-только спустилась вниз по лестнице, как вдруг увидела чужих собак. Они неслись прямо на нее со страшно оскаленными мордами. Бежать было уже поздно, и Киле ничего не оставалось, как только выгнуть дугой спину, и зашипеть так громко, насколько это было возможно. В следующую секунду около ее мордочки клацнули зубы; она почувствовала сильный толчок, отшвырнувший ее на несколько метров в сторону; она ударилась о стену дома, и осталась лежать.
А поодаль рычала и визжала свора, и между ними мелькало белое пятно - это был Умка.
Схватка была яростной и не в пользу Умки. Но к счастью двери распахнулись, на пороге появился папа, он быстро сбежал вниз и бросился растаскивать свору.
Так как в селе не было ветеринара, то мама позвонила в больницу, и через полчаса в доме появился человеческий доктор. Осматривая Килю и сделав ей укол, он сказал: "Будем надеяться, что жизненно важные органы не повреждены". Потом на Умкиной морде наложил швы и ушел.
Киля не ела и не пила. Она лежала на махровом полотенце и дышала так, будто вот-вот задохнется. Вокруг нее все хлопотали: Тею смотрела и вздыхала; папа производил звуки, как будто у него в горле что-то застряло; мама, поправляя Килину подстилку, тихо произнесла:
"Ты уж постарайся выздороветь, а то видишь, что в доме твориться, будто помер кто"; а Умка подходил к двери, беспокойно смотрел в сторону Кили, и, постояв минуту-две, снова возвращался в коридор. И только Мей ничего не понимал и говорил: "Киля спит".
Через несколько дней Киля поднялась и попила воды. А через неделю она вынула из своей миски самую вкусную и самую почитаемую ею рыбу-корюшку, поволокла в коридор и положила ее перед Умкой. Умка поднял голову, взглянул на рыбу, понюхал ее и громко фыркнул.
"Фу гадость, и как такое скользкое можно есть", - подумал он и отвернулся.
А минуту спустя папа, собираясь на работу, и не заметив рыбу, наступил на нее. И тут же из коридора раздался его отчаянный вопль:
- Безобразие! Это возмутительно! Тею! Твой зверь раскидал по всей квартире почти что живую рыбу.
- И не живая она вовсе. И потом Киля не раскидывала, а угощала ею Умку, - ничуть не испугавшись папиного крика, ответила Тею.
- Но Умка не ест сырую рыбу, - возразил папа.
- Я знаю, что не ест, но Киля-то не знает.
На следующий день Киля прошмыгнула в котельную, нырнула в щель под полом и через некоторое время вернулась с мышью в зубах. Она приблизилась к Умке, положила перед ним пищавшую мышь, придавив ее лапкой. Умка подошел, чтобы посмотреть на подношение. Тут Киля убрала лапку, а мышь, почувствовав свободу, проворно вскочила на лапки, юркнула в комнату и забилась под диван.
Киля осуждающе взглянув на нерасторопного Умку, прошла в комнату и села сторожить мышь.
Тею, внимательно наблюдавшая за происходящим, поспешила на кухню и обо всем рассказала маме.
- Нам еще мышей не хватало, дома и так зоопарк, зови папу, будем двигать диван, - распорядилась мама, решительно хватая швабру.
Когда папа передвинул диван, оттуда выскочила мышь и побежала к дверям. Киля бросилась за ней. Папа закричал: "Держи ее". Тею, истошно визжа, одним махом взлетела на стул. Мама, размахивая шваброй, храбро ринулась за мышью. Умка, услышав гам и крики, поторопился в комнату и налетел на маму. Мама кувырком перелетела через него, выпустив из рук швабру. Швабра улетела, она бы и дальше пролетела, но на ее пути оказался книжный шкаф, и тут послышался звон разбитого стекла, а затем установилась тишина.
Первым ее нарушил папа, он спросил: "Все живы?". "Кажется все, - отозвалась мама но, увидев мышь которая, распластавшись, лежала на полу (ее раздавил Умка, когда плюхнулся на пол) сказала, - а может и не все".
Папа мрачно посмотрел на разбитое стекло, потом так же мрачно перевел взгляд на Умку, затем на Килю, лицо его перекосилось и он, указав пальцем на дверь, заревел:
- Убыточники, вон!
И Умка с Килей поторопились убраться с глаз долой.
А утром Тею увидела, как Киля умывает Умку, она вылизывала ему морду, а он блаженно прикрывал глаза.