Кабинет заместителя директора по производству, одного из "п\я", в одном большом городе в Сибири, Дятлова Олега Андреевича, выглядел примерно также, как было негласно заведено по всем "п\я" в стране: на стене над креслом хозяина кабинета висел либо портрет Главного Конструктора изделия, которое выпускал данный завод, либо большая фотография какой-нибудь модификации самого изделия.
Но Олег Андреевич поступил оригинальней: под портретом Главного Конструктора он поместил в рядок пять фотографий одного малыша в разном возрасте. Каждому, кто оказывался в его кабинете и хотя бы нечаянно бросал взгляд на необычный рядок фотографий, а Олег Андреевич засекал этот взгляд, то непременно с любовным придыханием говорил: "Это мой внук, Латышок! Нет, по паспорту он Петерис, но мне нравится называть его именно так". Если посетитель, к тому же, ещё задаст вопросик касательно внука, а время делового разговора не подпирает, то он узнает, что дочь хозяина кабинета, Валентина, вышла замуж за латыша Юриса Силиньша, живёт там, в Латвии. Родила сына. Часто общаются по сотовому, и она сообщает, что родственники мужа её очень хорошо приняли, очень довольны малышом и опекают его с нежностью. Она даже опасается, что таким вниманием они избалуют мальчугана.
Но вот беда: за пять лет не удалось повидаться, - работа, знаете ли, не отпускает. А последние три года даже ни разу не был в отпуске. Но в этом году он увидится с горячо любимым внуком: дочь заверила его, что приедет со всей семьёй. По такому случаю, Олег Андреевич оформит отпуск за три года, увезёт их в "земной рай", как он называл деревеньку "Завидное", где находилась его дача. А место какое чудное! Там есть всё, чтобы говорить о нём в восторженных тонах: бор - пожалуйста, речка - пожалуйста, большое озеро, где поймать щуку или сома более метра - плёвое дело! Чудесные перелески! И заросли черёмухи и боярки! Уж не говоря о ягодах! Там дышишь мёдом!
Олег Андреевич с удовольствием мог бы говорить о чём угодно, только не на производственные темы: так осточертели все эти заседания, планёрки, комиссии, "летучки", разборки. Но, как не кляни эту работу, она "в лес не уйдёт". Пора заняться ею и поговорить о деле, и разговор с посетителем переходил в деловое русло.
Дома он отводил душу сполна разговорами с женой, Натальей, о предстоящем приезде внука. Фанатичная любовь мужа к внуку, которого он ещё не видел и ничего существенного о нём не знал, удивляла Наталью Степановну, и даже стала раздражать. Хотя и она любила его, но ни разу не видя воочию, не слыша, совершенно не зная его натуру, её любовь была формальной.
А Олег Андреевич, как помешанный, при встрече с любым знакомым, будь то сосед по площадке, или школьный товарищ, случайно им встреченный на улице, в первую очередь сообщал о скором приезде его любимого внука из Латвии, и какая это чудесная страна, по высказываниям дочери!
Завтра, первого июля, в восемь утра прилетит самолёт из Москвы и привезёт долгожданное сокровище. Олег Андреевич проснулся уже в четыре часа утра и больше сон его не брал. Но и вставать ещё рано. Пролежав с час и убедившись окончательно, что сон про него забыл, он встал, ушёл в другую комнату и принялся вышагивать по диагонали...
В семь часов они с Натальей уже выехали из гаража и прибыли в аэропорт за пятнадцать минут до приземления "алюминиевого аиста", как Олег Андреевич окрестил самолёт.
Дочь они узнали сразу, хотя вместо шикарной косы у неё была короткая причёска. Но ей она была очень даже к лицу. Одета была в джинсовый костюм, не в брючном варианте, а юбочном. Рядом с ней шёл высокий мужчина, одетый в джинсовый костюм и на руках нёс ребёнка тоже в джинсовом костюме.
Олегу Андреевичу хватило выдержки и такта не броситься к внуку, а сначала обнять дочь, познакомиться с зятем и только после этого взял на руки внука, стал наговаривать ему приветствия и комплименты. Но малыш затравлено посматривал то на маму, то на папу и никак не реагировал на речь какого-то незнакомого дяденьки. Он вот-вот готов был сорваться на плачь, но папа ему что-то строго наговорил, и малыш подчинился: не стал хотя бы вырываться из рук Олега Андреевича.
Нежелание разговаривать с ним, - с дедом, Олег Андреевич объяснил себе испугом мальчонки, попавшего в необычные условия, к незнакомым людям. Такое может случиться и с детьми постарше.
Минут через пятнадцать получили багаж, и все пошли к машине. Олег Андреевич не спускал с рук малыша и наговаривал ему про хорошую машину, на которой они сейчас поедут в "земной рай", но внук никак не реагировал даже на такие заманчивые слова, как машина и рай.
- Олег, надо заехать домой, пусть они с дороги приведут себя в порядок, - сказала жена Наталья.
- Ну, что ж, в порядок, так в порядок, - весело сказал Олег Андреевич и подмигнул внуку, который сидел у бабушки на руках, рядом.
Для приведения в порядок хватило полчаса. Олег Андреевич за это время пытался разговорить внука. Но контакта никак не получилось. "А пора бы, - подумал Олег Андреевич, - быть до такой степени застенчивым, это уж чересчур".
В пределах города Олег Андреевич был предельно внимателен, шёл на небольшой скорости, чтобы избежать каких-нибудь непредвиденных происшествий и тем самым не отдалять момент появления в "земном раю".
Олег Андреевич уже начал подозревать в чём дело, но ещё надеялся, что ошибается. Окончательно протестировать внука мешала дочь: она постоянно спрашивала о ком-то и о чём-то, рассказывала о своём житье-бытье. Муж встревал в разговор редко, говорил с лёгким, прибалтийским акцентом.
С сыном они говорили на своём языке, и он не казался таким застенчивым, какой вывод сделал Олег Андреевич.
Чуть в стороне от дороги вороны атаковали коршуна. Олег Андреевич указал на них внуку и объяснил, что происходит. Внук наблюдал с интересом, но объяснений деда не понимал, а прислушивался к матери, которая переводила эти объяснение. Теперь Олег Андреевич окончательно понял, что внук не знает второго родного языка, языка матери.
Впереди, по их стороне обочины дороги, бежала большая, рыжая с белыми подпалинами по низу живота, лиса. Олег Андреевич сбросил скорость. Указал на неё внуку. Внук не понял, что говорит дед, но жест понятен на всех языках, и глянул по указанному направлению. Сценка необычная, внук заёрзал на коленях бабушки, что-то залопотал, оборачиваясь к родителям и показывая на дорогу. Лиса бежала на трёх лапах, а правую переднюю, распухшую, как груша-дуля, держала на весу. Олег Андреевич объяснял, что лиса, вероятнее всего, попала лапкой в петлю. Она, конечно же, не сидела спокойно, а пыталась вырваться, петля затягивалась всё туже, не выдержала, оборвалась, но не на лапке, а ниже. И вот результат. В траве ей бежать сейчас трудно и пришлось, невзирая на опасность, выбежать на чистую обочину. И опять объяснения деда переводила сыну мать. Они не доехали до лисы метров десять, как та всё-таки юркнула в траву.
Сын, мать и отец продолжали эмоционально обсуждать увиденное, а Олег Андреевич с горечью говорил сам себе: "Вот они болтают что-то, а мы отключены от общей беседы. Как Наталья это переносит? Ну, она женщина, ей сама природа приказала приспосабливаться к среде. А как быть мне?"
Он ехал уже молча, тупо уставившись на дорогу, не реагируя ни на что, происходящее в салоне.
Жена была права, когда старалась охладить его пыл фанатической влюблённости в совершенно неизвестного внука. "Да, это наша кровинушка, да мы обязаны его за это любить, но заранее так растворяться в нём, обожествлять, это не естественно".
Своим вопросом он врезался в беседу трёх лиц, ведущуюся на непонятном языке:
- Так, Валентина, почему мой внук не говорит на моём языке? Чем я провинился перед тобой, что не могу с внуком поговорить по душам? Ведь любой нормальный родитель думает о своей надёжной старости, о приемниках, а возможно, и о преемственности. Сын погиб, не успел оставить наследников. На дочь была надежда, но и она рухнула. Что мне остаётся?
Дочь растерялась и не знала, как отвечать на убийственный вопрос. Муж прекрасно знает подоплёку этого дела, но помогать жене - ответить на вопрос, - не спешил, ибо прекрасно понимал, что оправдания на запрет второго родного языка нет. Как ответить, чтобы не обидеть мужа и его родню, и чтобы отец правильно понял? И она тихо, чувствуя вину, пролепетала:
- У них это не приветствуется. Они стараются сохранить чистоту нации.
- Да наплевать мне на национальность. Национальность, это всего-навсего баннер, от которого ни горячо, ни холодно. Человека, особенно в старости, греет родственная теплота, сочувствие, помощь. А вы кого растите: латышского националиста и русского негодяя? Выходит русский язык угрожает чистоте латышского языка? А как английский? Насколько мне известно, его изучают в латышских школах, да и не только английский, и ничего? Не боятся?
- Видишь ли, папа, мне родные Юриса сразу сказали, что если я не буду учить сына своему языку, то с ними у меня проблем не будет, меня примут как свою, тем более, что они нашли меня очень похожей на латышку.
- Ты под них, стало быть, прогнулась, и поэтому они к тебе хорошо относятся. Выходит так? Да как же ты, дочь, не понимаешь, что если прогнулась раз, то заставят, непременно заставят, это сделать столько раз, сколько им потребуется. А где же твоё человеческое достоинство? Или мы забыли, что это такое? Я тут, считай, всякому встречному-поперечному хвастаюсь, что дочь замечательно живёт в Латвии, замечательная родня, замечательная страна, у меня замечательный внук. А что на самом деле?
- Но это действительно так, папа, они замечательные люди!
- Как люди, они, может, и замечательные, не спорю, да дух нацизма всё перечеркнул.
- Папа, ты в этом сам убедишься, если приедете к нам в гости.
- Да не хочу я ни в чём убеждаться: фашист - он и в Латвии фашист!
- Так, ладно, не хочу я больше рассусоливать на эту тему. Ты водить машину можешь?
- Могу.
- Ну, так руль тебе в руки. С богом! А я с нацистом, фашистом, то бишь, твоим дружком, под одной крышей сосуществовать не хочу. Всё! - Олег Андреевич остановил машину возле просёлочной дороги, пересекавшей гравийку, вышел, с силой захлопнул дверцу и зашагал по просёлку, не оборачиваясь.
Ни жена, ни дочь не верили, что происходящее на их глазах, это не розыгрыш. Дочь бросилась вслед за отцом, догнала, рыдая, припала к его груди:
- Папочка, родименький, не покидай меня. Я пять лет тебя не видела. А с Петерисом сегодня же начнём заниматься языком. Он парнишка смышленый. Папочка, пойдём в машину. Прошу тебя!.
- Доченька, ты у нас единственная. Мы на тебя такие надежды возлагали, на твоих детей. Кстати, а почему у вас один ребёнок? Вы больше не планируете?
- Да тут что-то Юрис темнит: то хочет, то не хочет. А мне, кажется, что его родня что-то затевает.
- Ну, так, дочка, беги ты от этого нациста.
- Папа, я люблю Юриса. Он умный, вежливый, никогда не делал мне больно ни морально, ни физически. Я чувствую, что он любит меня. Пойдём в машину. Приедем домой и серьёзно обговорим эту тему.
- Нет, дочь, я слишком разбит психологически, я получил такой удар, что оправиться от него в присутствии нациста, не смогу. Я всё-таки пойду. Где я буду, мать знает. А сейчас иди к машине. И вот ещё что, - Олег Андреевич вытащил паспорт из нагрудного кармана, открыл его, взял бумажный листок и протянул дочери, - возьми это письмо и прочитай вслух. Три года храню его здесь и даже матери не показывал. Теперь пусть, и она узнает страшную правду.
К ним спешила Наталья, но Олег Андреевич, простившись с дочерью, быстрыми шагами скрылся за поворотом.
В пяти километрах от этого места, находилась пасека в двадцать пять ульев, хозяином которой был Валентин Кузьмич Дёмин, отец друга детства, Ильи. Илья тоже работал на заводе, в администрации. На пенсию Валентин Кузьмич ушёл, будучи главным инженером того самого п\я.
По соседству находились ещё две пасеки, но таковыми их можно назвать условно: друзья Валентина Кузьмича, пенсионеры, решили тоже заняться пчеловодством и постигали азы этой профессии под руководством профессионала. У одного было три улья, у второго - пять. Жилищем им служил автобус "ЛАЗ", на котором они и приехали.
Сколько Олег Андреевич помнит, Валентин Кузьмич всегда носил длинные волосы, ниспадающие до плеч, как у женщины. Это было так не привычно, броско. Тогда в моде были причёски: бокс, полубокс, полька и чуть позже - молодёжная. Длинноволосых мужчин он видел только в учебниках: писатель Гоголь и химик Менделеев.
Олег Андреевич бывал на этой пасеке довольно часто, но без машины впервые, что очень удивило хозяина пасеки, который в это время работал на крыше домика, заменяя некоторые листы шифера. Домик Валентин Кузьмич сконструировал сам, сделав его разборным из специальных фанерно-дощатых щитов, которые он также сконструировал и сделал сам.
- Что-то с машиной стряслось?
- Нет, со мной!
- Тогда подожди: мне осталось пару гвоздей пришпилить. А если хочешь, иди в избу, соты пожуй, ты же это любишь.
Но на душе было скверно, и поэтому соты были оставлены без внимания.
Когда хозяин зашёл в дом, Олег Андреевич сразу огорошил его своим горем:
- Валентин Кузьмич, началась чёрная полоса в моей жизни, и я приехал к вам лечить душевную рану здесь, на природе. Возьмите меня в помощники.
- Помощник - это хорошо, но прежде о своих жизненных нескладушках поведай.
- Вы же помните, как я расхваливал своего заочного внука. Многим я просто осточертел своей назойливостью. Мою любовь к внуку пыталась умерить и Наталья. А дело-то вот в чём. Три года назад я получил письмо от сослуживцев Димы, и из него узнал, что его убила латышка. Первый мой порыв - ненависть к латышам. Но дочь-то писала о Латвии и латышах в самых замечательных тонах. Я пересилил себя, посчитал убийцу уродом в семье, и постарался заочно влюбиться во внука. То, что прибалты, при случае, ставят нам палки в колёса на международной арене, я считал детским капризом их недальновидных правительств, так сказать, лаем мосек на слона. Мудрые правительства поняли бы, что нам суждено жить по соседству вечно, и чем раньше установятся добрососедские отношения, тем больше выгоды извлекут именно они. Я думал, что народ мудрее правителей своих, да и дочь хорошо отзывалась о них. Но я ошибался. Вот послушайте.
Встретили мы с Натальей в аэропорту дочь с мужем и сыном. Заехали на полчаса в город на квартиру, а потом повёз всех в "Завидное". Стараюсь с парнишкой завести разговор - бесполезно. Сначала подумал, что парень не привык общаться с незнакомыми людьми и смущён. Но прошёл уже час, с ними талдычит на латышском и ни слова по-русски. Вот тут я и прозрел. Спрашиваю дочь: "Почему он не знает родного языка?"
В Латвии, видите ли, знание русского не приветствуется. Каково? Для кого-то русский просто язык, а для кого-то он родной язык. Это ниточка, которая связывает человека с предками, и она оборвана. В угоду чему? Ради благосклонного отношения к ней, Валентине, родственничков мужа. Ну, не идиотизм? Да в гробу я видал таких родственничков!
- И всё-таки, что в том письме написано о латышке-убийце? - перебил Олега Кузьмич. - Чем он ей насолил?
Я ношу это письмо с собой и выучил его наизусть. Наташе не показывал - боялся, что оно доконает её. Но сейчас отдал дочери, и пусть она сама прочитает и матери, и мужу. Вот, послушайте его и рассудите мой поступок.
"Здравствуйте, уважаемые Наталья Степановна и Олег Андреевич! Это письмо пишем мы, сослуживцы и друзья Вашего сына, Димы. Он был верным товарищем и замечательным другом, настоящим сыном нашего Отечества - России. Хотим рассказать о последнем бое, в котором погиб Дима. Проходящие здесь бои - сущий ад: стреляют отовсюду: сверху, снизу, и со всех сторон. Мирные жители спасаются в подвалах. Можете себе представить, что здесь творится, если был повреждён даже подвал пятиэтажного дома. Он заполнился дымом, и люди вынуждены были его покинуть. Но и во дворе они оказались не в лучшем положении: две женщины были убиты и ранен ребёнок. Конечно, по ним специально никто не стрелял, но осколки гранат и срикошетированные пули делали своё чёрное дело. Дима крикнул: "Я их выведу в другой подвал", - и бросился где ползком, где пробежкой. На нашем участке выстрелы прекратились с обеих сторон, но шум боя тише не стал. Дима добежал до людей, что-то им объяснил. Взял одной рукой раненного ребёнка, а во второй руке он поднял белый головной платок, взятый у одной из женщин, и повёл людей в подвал напротив - это метров семьдесят. И вдруг видим, как Дима падает, выронив и ребёнка, и платок, и корчится от боли. Как потом мы определили, это было ранение в коленку. Потом была пуля в пах. Женщины загалдели, окружили Диму, слали проклятие убийце и грозили кулаками. Своими действиями они помешали снайперу сделать заключительный, убойный, выстрел - в голову. Но Дима всё-таки скончался от болевого шока.
Один из бойцов в этот момент случайно посмотрел в окно, на пятом этаже, полуразрушенного дома, и засёк снайпера. Несколько бойцов бросились к тому месту. Обычно у чеченских снайперов есть прикрытие: автоматчик и гранатомётчик. У этого снайпера их оказалось вдвое больше. Множественные проломы в стенах облегчили нам задачу уничтожения охраны снайпера. В дверной проём комнаты, где находился снайпер, мы влепили три заряда из гранатомётов, не оставив шансов выжить никому. Однако снайпер каким-то чудом оказался только ранен. Мы снайперов в плен не берём и этого разнесли в клочки гранатой. Когда увидели прилипший к стене окровавленный полутруп крошечного младенца, поняли, что снайпером была женщина. Обследовали подробнее, и обнаружили между обломками женскую голову, а на прикладе винтовки - вырезана латышская фамилия Кр. Сталтмане. Вероятно, до сих пор латыши ослеплены ненавистью к нам, русским, что даже женщины, игнорируя нормы человечности, убивают безоружного, с белым флажком, с раненным ребёнком, когда даже боевики не стреляли, а им понятие человечности чуждо. Извините за ужасные подробности, но это наша работа. Диму она не ожесточила, не испортила. Он оставался чистым, добрым, отзывчивым, одним словом, светлым человеком. Спасибо Вам за такого сына! Вечная ему память! Димины друзья".
Валентин Кузмич долго сидел в задумчивости. Олег Андреевич тоже молчал, в который раз переживая содержание письма.
- Они не знают, - что такое оккупанты. А мне было пятнадцать лет, когда наше село оказалось под фашистом, и отлично знаю, - что это такое: оккупация. Вот, посмотри, - и Валентин Кузьмич откинул седую прядь своих волос с правого уха - ушной раковины не было! - Чтобы пройти к родственникам в соседнее село, нужно пройти через пропускной пост. Местная немецкая администрация выдавала специальные пропуска. Если нужно было пройти девчонке или молодой женщине, то их сначала затаскивали в будку, насиловали, а потом уже смотрели в пропуск. Иногда среди бела дня приезжала пьяная солдатня в деревню, врывались в дома, насиловали либо в доме, предварительно выдворив из дома всех; либо принародно во дворе вершили своё срамное дело. Об этом не принято было писать. Я лично не встречал такие факты ни в одном воспоминании людей, переживших оккупацию. Это и больно, и унизительно, и оскорбительно, и из этих соображений, цензура выбрасывала эти куски, я так думаю.
Особенно аппетитных молодух увозили с собой. С нашего села исчезли, таким образом, две и - с концом. Жители приноровились прятать днём своих дочерей, жён, а поздней ночью они возвращались в хаты. И немцы усекли эту уловку, не без помощи полицая, конечно, и тоже приспособились к новому, так сказать, режиму.
Однажды кто-то дождался той машины с немцами, которая появилась поздним вечером, и попытался взорвать её. Взрыв запоздал и лишь причинил лёгкое ранение двум немцам. В тот же вечер был зарезан полицай. На этом вылазки похотливой солдатни прекратились. Но арестованы были все парни старше четырнадцати лет, а таковых оказалось семь человек, в том числе и я. Немцы как рассудили: партизаны в округе никак до тех пор не отметились. К тому же акция была устроена не профессионально. Стало быть, это дело рук местных дилетантов. Пытали каждого по отдельности. Скажу про себя. Сначала били, куда придётся. Зубы выбили - ну, это само собой. А мне сказать нечего - не замешан я был в этом деле. Тогда палачи прибегли к плоскогубцам: обработали мне всю ушную раковину, превратив её в отбивную. Боль адская. Терял сознание. Конечно, не выдать было невозможно, если бы знал. Чтобы на кого-то наклеветать - такое в голову даже не приходило. После такой пытки они меня отпустили: поверили, что я не причастен. Боль не отпускала ни на минуту. Когда то, что было ещё несколько дней ушной раковиной, начало чернеть, ясно стало, что это начинается гангрена. А к кому обратиться? Опять к немцам. Доктор моментально отсёк острой бритвой культю, обработал, забинтовал и ещё целый месяц я был у него под наблюдением. И вот скажи: могу ли я после этого ненавидеть весь немецкий народ?
Запомни, Андрюха, одну истину, которую любой политик принародно не скажет, а я тебе скажу: народы дружат, пока дружат их правительства. Ведь истинные свидетели того или иного значимого события вымирают, а новое поколение уже будет прислушиваться к речам своих высокопоставленных чиновников. Чаще всего в высшем руководстве молодой страны оказываются авантюристы, шпана. Народ ещё не научился отличать болтунов от мудрецов. Болтливая шпана говорит то, что народ хочет услышать, а мудрец говорит то, что стране жизненно необходимо свершить. Эта жизненная необходимость может оказаться слишком горькой правдой. А кому она нравится, эта горькая правда? Никому. Но умные люди её поймут и примут. К сожалению, таких людей в правящих элитах мало, и то - не на первых ролях
Когда у нас начался политический кризис, в Монголии стали провоцировать и избивать наших туристов, причем, не на бытовом уровне, а сотрудники правоохранительных органов. А ведь Монголия считалась самой дружественной нам страной. А взять других близких друзей - болгар. Забыли и о клятве в вечной дружбе, забыли и про "Шипку", и про "Алёшу" - тоже в то время оборзели. Я уж не говорю про Польшу: мы для них враг номер один исторически. Бог им судья! Со временем и в Латвии появятся трезвые, мудрые политики, но только когда уйдёт в небытиё отравленное нацизмом поколение. А пока, бежать нужно оттуда: лет через десять родственнички так обработают парня, что он отречётся и от матери. Вот таков мой краткий политес.
Прошло двадцать пять дней, как Олег Андреевич объявил бойкот семье дочери. Он наметил пробыть здесь до последнего дня отпуска, и на следующий день сразу же выйти на работу. Это в том случае, если жена не сообщит, что семья дочери уехала. Он прекрасно понимал, что у них отпуск всего за один год, а это немногим чуть больше двадцати дней. Значит, возвращаться наверняка можно через тридцать дней. Но какой-то капризный принцип не давал ему возможности так поступить. Он был не удовлетворён поведением жены, не примкнувшей к его осуждению дискриминации русского языка в семье их дочери. Поэтому его бойкот, в какой-то степени касался и жены.
Утром, как обычно, часов в десять, Валентин Кузьмич и Олег Андреевич уселись завтракать под навес. Традиционные три жареных ленка или хариуса для каждого едока, гречневая или рисовая каша в качестве гарнира, какао или кофе с козьим молоком. Мёд присутствовал на столе непременно, но использовался не регулярно. За едой мирно протекала беседа о насущных делах, количество которых никак не уменьшалось. Эту негромкую беседу прервал, знакомый обоим собеседникам, автомобильный сигнал. Глянули друг на друга, как будто спрашивая: "Интересно, как решился нацистский вопрос?" и пошли навстречу гостям. Жена Наталья Степановна вела за руку внука. Дочь Валентина шла рядом, осматривая окружающую среду. Увидев мужчин, Наталья Степановна что-то стала нашептывать малышу, а он явно растерялся и жался к её подолу.
Валентин Кузьмич громко приказал:
- Гости дорогие, прошу к столу, там и побеседуем. Рыбки жареной отведаете, козьего молока, мёда.
Олег Андреевич грубовато спросил:
- А тот в машине? Совесть не позволяет появиться на людях?
- Нет, папочка, я его выпроводила и сказала, что в Латвию не вернусь. Если захочет к нам вернуться, пусть пересмотрит сложивщуюся ситуацию.
- Это то, что я хотел от тебя услышать. Латвия без тебя обойдётся, она даже не заметит твоего отсутствия, а вот мы без тебя, как сироты.
В это время Наталья Степановна после настойчивых наставлений всё-таки сумела уговорить внука и он, смущаясь, подошёл к Олегу Андреевичу и с сильным прибалтийским акцентом промямлил:
- Дедушка Олег, я остаюсь с мамой и с тобой.
- Так это же здорово! Сейчас мы покушаем, потом пойдём на рыбалку, рыбу ловить, - мама Валя переводила синхронно, - а потом поедем домой и там ещё чем-нибудь интересным займёмся.
Все уселись за стол. Мужчины успели съесть по одной рыбке, так что для приехавших кое-что ещё осталось. После рыбы женщины отвели душу на мёде. В процессе трапезы Петерис, по просьбе бабушки и мамы, озвучивал слова, которым его уже успели научить. Запас слов охватил основные бытовые предметы, овощи, мебель.
Дочь рассказала подробности тяжёлого разговора с мужем, суть которого сводилась к тому, что она попросила его уехать, как можно быстрее, чтобы не раздражать отца. В Латвию она уже не вернётся, так как латышы настроены против русского языка бескомпромиссно. Хотя она и любила мужа, но в принципе она может иметь их несколько, а отец-то один. В заключение она добавила, что если в течение года он вернётся на её условии, то она его примет. Если он не вернётся, а с сыном видеться захочет, то она отпустит его навестить отца и его родню только после основательного усвоения русского языка, и когда он впитает менталитет русского народа так же, как впитал оный латвийского народа.
За два месяца пребывания в дачном посёлке и общения с местной детворой преобразили маленького латыша Петериса в типичного русского мальчонку Петю, с подобающим запасом слов и лексиконом. Но лёгкий акцент ощущался и это придавало умилительный шарм его разговору. Петерис настолько освоился с новой средой, что поучаствовал в нескольких бескровных драках, без которых редко какое мальчишеское сообщество обходится.
Обычно в Сибири сентябрь солнечный, по-осеннему тёплый месяц. Но нынче в сентябре зарядили нудные, облажные дожди. Резко похолодало. Семейство Дятловых решило вернуться в город, а как установится благоприятная погода, будет навещать дачу наездами.
Петериса оформили в детсад; Олегу Андреевичу, при его статусе, сделать это было легко.
Юрис написал жене, что принял её условия и оформляет все документы: и свои, и её, необходимые для трудоустройства на новом месте. Олег Андреевич отказался от ярлыков:
"нацист" и "фашист" в адрес зятя и похлопотал о рабочих местах для обоих на своём заводе.
|