|
|
В раннем детстве, а оно пришлось на военные годы, мать иногда отвозила меня к
бабушке в деревню. Гостил я у неё по несколько месяцев. Захватил все времена года и о каждом
можно что-то вспомнить.
Первая поездка в деревню для меня оказалась
изнурительной: тридцать километров по тряской, гравийной дороге на телеге, запряженной одной лошадью.
Мы с тётей Аней лежим на сене, накрытые с головой брезентом, а по нему монотонно шелестит мелкий,
моросящий дождик. Бесконечный дребезг колёс по камешкам и, время от времени, слышится тихое,
монотонное "Но, но...", издаваемое возницей. Похоже, необходимости в этом "но" нет, но сказывается
многолетняя привычка. Я временами засыпаю, или впадаю в забытьё.
К бабушке
приехали затемно. Меня чем-то пытались накормить, но было не до еды...
Проснулся на следующий день. Первое моё потрясение - я увидел кошку. Обычная, серая в тёмную
полоску, кошка, меланхолично прогуливающаяся по хате. Подошла ко мне с намерением потереться о
мои ноги. Это вполне банальное для любой кошки, миролюбивое желание, я принял за агрессию и бросился
с воплем под защиту ближайшего подола.
Вышли на крыльцо. Лежавший,
свернувшись калачиком, небольшой рыжий пёсик, поднялся и, дружелюбно помахивая хвостом, направился
ко мне, с желанием познакомиться и взять меня под свою защиту, что входило в его прямую обязанность.
Но и это естественное намерение собачки я принял за агрессию. Реакция на неё с моей стороны была всё
той же - крик ужаса. Сходить с крыльца я категорически отказался, убоявшись мельтешащих во дворе:
кур, уток, гусей и нескольких овец. А откуда-то со стороны сарая доносилось хрюканье, невидимого и
неизвестного мне животного.
Как я узнал много позже, это были остатки после
пресловутого раскулачивания. Его жертвой в нашем хозяйстве стали: пять лошадей и ставшие ненужными
лошадиные атрибуты, две коровы и часть небольшой овечьей отары. В тех краях было заведено: сыновья
в качестве приданного получали коня или лошадь, а дочери полагалась корова. Вот именно их пришлось
добровольно отдать. Но одну лошадь для ведения хозяйства разрешили оставить, и одну корову. Но
потом и эту лошадь сдали в колхоз за ненадобностью: зачем лишние хлопоты: пашни нет, сена заготавливать
много не надо - для прокорма одной коровы колхоз выделяет достаточно сена.
Прошло всего несколько дней. Усилия моей родни и соседских ребятишек подружить меня со всеми
движущимися и незнакомыми мне субъектами оказались успешными, и не удивительно - я же не был
патологическим трусом, а всего лишь навсего - жертвой изолированности от животного мира в городских
условиях. Хотя, позволю себе небольшое отступление: собак, коров и особенно коз я в городе видел и
даже слышал издаваемые ими звуки; но всё это было на отдалении, и то - через окно. Время было военное,
отец, служил на флоте, мать работала на заводе, иногда круглосуточно, и поэтому я находился в
круглосуточном детском саду; в нём никаких животных не было. О всех упомянутых мною животных я,
конечно, знал - по сказкам, но это же совсем другое дело!
Итак, прошло всего
лишь несколько дней после моего приезда в рай для детей - деревню. Я проснулся по обыкновению
поздно. На столе стоит мой завтрак, накрытый полотенцем от мух. От закрытого жерла "русской печки"
тянуло вкусным запахом пекущегося хлеба.
Быстро справился с тыквенной кашей
с пшеном, творогом, залитым сметаной, всё это запил молоком и, взяв кусок хлеба, намазанный толстым
слоем сливочного масла, вышел на крыльцо. Солнце бьёт в глаза. Тепло. Тихо. Дремлет Шарик - тот самый
рыжий пёсик. Крыльцо - его любимое место: всегда чистое и, главное - высокое: перед его бдительным
оком хорошо видно, сданное ему под охрану, хозяйство. При моём появлении он встал, потянулся, зевнул
и уставился на меня, повиливая хвостиком. В его взгляде читалось, что он непрочь разделить со мной мой же бутерброд. Да на, возьми: что? - мне жалко, что ли?! Он съел его с достоинством, без яростного наскока голодного обжоры. Подзакусив, Шарик снова улегся. Его гордо поднятая голова говорила о том, что свой долг сторожа он блюдёт добросовестно. На тот момент нагрузка была неполная: во дворе оставались только куры да наседка с цыплятами. Утки и гуси ушли за пределы двора к ближайшим лужам, корова и овцы на пастбище в составе общественного стада; прибудут только вечером.
Меня разморило солнечное тепло. Интересных объектов для развлечения, кроме наседки с потомством,
не было, а к ней приближаться бабушка не разрешала. Я прилёг возле Шарика, положил свою голову на
его бок и стал следить за наседкой...
Проснулся: по звукам из хаты понял, что бабушка уже там. Наседка с цыплятами исчезла из моего поля обозрения. Интересно - где она? Меня
приспичило её поискать, и я нашёл их возле дома с невидимой стороны. Мамаша учила детей купаться в
пыли. Я оказался всего в метре от обаятельных, пёстрых комочков. Желание подержать хотя бы один
комочек оказалось сильнее бабушкиного предостережения. Умная курица прочитала мои мысли,
прекратила урок домоводства, тревожно заквохтала, засуетилась, намереваясь покинуть это место. Пара
цыплят замешкалась и я, отсекая их от мамаши, протянул к ним руки. Они запаниковали, громко и тревожно запищали, а я, в пылу охотничьего азарта, позабыл обо всём на свете. И тут же почувствовал на голове что-то постороннее, корявое и какие-то тычки в голову ближе ко лбу. Боли я не чувствовал, думаю, потому, что стресс заглушил все ощущения. Через пару секунд я сообразил, что стал жертвой возмездия за приставание к цыплятам. Побежал прочь, смахивая с головы, неуместную на ней, курицу. И она тоже поняла, что цель достигнута, затягивать с экзекуцией не следует и слетела с меня. А, может, это всё-таки я её сбросил? Да в такой суматохе разве поймёшь.
Прекратил своё бегство только в хате, на кухне, представ перед бабушкой, взбалмошенный, с вытаращенными глазами. Бабушка поначалу не на шутку испугалась, а когда поняла из моего невнятного объяснения - что к чему, успокоилась и назидательно мне напомнила, что с наседкой связываться не стоит. Больше попыток поближе познакомиться с цыплятами я не предпринимал, но наблюдать за ними мне нравилось.
Цыплята росли быстро и скоро из пуховых комочков превратились в перьевых птичек. В часы отдыха
укрыться в перьях мамы места хватало не всем. Часть из них приспосабливались у неё на спине, а самые
нерасторопные пристраивались сбоку.
Однажды днём я сидел на крыльце на самой верхней ступеньке и в поллитровой бутылке сбивал из
сливок сливочное масло. По настоящему-то сбивала масло бабушка, в пятилитровой бутыли, а мне она
отлила часть сливок, чтобы отвязаться от моей помощи, которую я ей настырно навязывал. Я знал, что
этот процесс многочасовой и сам был не уверен, что продержусь до конца. А пока терпеливо сидел,
неистово тряся бутылку и время от времени просматривал её: не появляются ли там зародыши масла.
Вдруг я услышал не знакомый мне звук, протяжный и мелко вибрирующий
- "ррррррр...", и одновременно с ним заметил панику среди кур. Звук издавал петух, а куры разбегались
и прятались в различные укрытия. Одна курица умудрилась даже спрятаться в ведро, стоящее на крышке
колодца. Часть цыплят бросилась к матери, а часть притаилась, не добежав до неё. Среди притаившихся
особенно выделялся белый цыплёнок. Петух, удостоверившись, что его сигнал восприняли все, кого он
касался, стремительно скрылся в собачьей конуре, где и так уже набилось достаточно его подружек.
Шарик выскочил, как очумелый, непроизвольно вытолкнув и петуха и нескольких кур, но они тут же, как
привязанные к резинкам, втянулись обратно. А Шарик, не понимая причины паники его подопечных, бегал
вдоль забора и лаял на невидимого супостата.
Но супостат возник оттуда, откуда
Шарик не мог ожидать. Меня удивило поведение наседки: она не поддалась общей панике, а высоко
задрав голову, нервно следила за кем-то, перебирая ногами, непреднамеренно распихивая своих чад и
даже наступая на них. Вдруг мамаша, всё с так же задранной головой, ринулась в сторону приметного,
белого курёнка и когда была уже возле него, мелькнуло что-то тёмное и накрыло белое пятнышко.
Моментально разъяренная мамаша запрыгнула на это "что-то тёмное" и принялась усердно долбить
клювом. Белое пятнышко опять появилось и убежало к забору в сторону огорода. Теперь я смог разглядеть
это "что-то тёмное" - это была тёмно-коричневая птица, на её спине умостилась наседка и делала своё
святое дело. С такой ношей птица взлететь не могла и яростно молотила крыльями, пытаясь убраться
по-добру по-здорову. Наседке трудно устоять на дёргающейся спине, и она тоже машет крыльями,
сохраняя равновесие. Я вижу мельтешащий клубок из двух пар крыльев и слышу невоспроизводимые
птичьи вопли.
Борьбу услышал и увидел Шарик, и бросился к месту "заварушки",
а это метров тридцать. (Конечно, в том возрасте, а мне не было тогда и четырёх лет, я представления не имел ни о метрах, ни о цифрах: просто у меня перед глазами возникла та картина, и я уже с неё "снимаю мерки". Надеюсь - это не принципиально;). Мне было "страшно" интересно: как же они разберутся? Определится ли Шарик: кто свой? кто чужой? Определится ли наседка с новым участником "базара"?
Но Шарик не добежал каких-то метра два: "чужеземец" титаническими усилиями освободился от хохлатки
и взмыл вверх. Мамаша, не теряя времени на проклятия вслед удаляющемуся супостату, выполняя свой
материнский долг начала собирать свою семью. А Шарик, не умолкая, грозился в сторону уже исчезнувшего
бандита, намереваясь хотя бы таким образом искупить свою промашку: допущение на вверенной ему
территории попытки террористического акта.
Квохтание наседки спрятавшийся куриный "народ" расшифровал как - "опасность миновала", и первые
особи стали робко возникать то тут, то там. Курица, занявшая колодезное ведро, долго не решалась его
покинуть; вероятно, прикидывала, что в случае повторной атаки супостата, это место ей может не
достаться.
Я не стал дожидаться установления полного штиля во дворе и
побежал докладывать бабушке о чрезвычайном происшествии. Она продолжала трясти бутыль со
сливками и моё сообщение не сбило её с ритма, и не взволновало. Она без тени возмущения сказала:
"Вот поганец. Это коршун - давно тут летает. Я сперва беспокоилась, а потом и забыла про него.
Решился-таки. Ну-ну, теперь долго не появится".
|
| |