Портрет
   Вначале это просто немного забавляло, освобождало от
внутреннего застоя, слегка разогревало, но затем стало засасы-
вать не на шутку - все глубже и глубже. Он незаметно для
себя вполз в самую струю, пропитался в ней до печенок и по-
несло его, понесло по течению. И постепенно жизнь без этого
стала для него пресной, серой и до отвращения глупой. Нет
этого хоть ненадолго - и начинал он увядать внутренне и
внешне и искать судорожно оживляющего толчка в какой-ни-
будь печатной "порнографии" вроде журнала "Молодая
гвардия".
   "Енанизмом" называл он поглотившую его страсть. Талды-
чить о них со своими, передергиваясь при каждом упоминании
о них, с удовольствием вкушать хрусткую ругань по их адресу,
обсасывать со смаком разные неприятные происшествия, всегда
всовывая этих самых туда, в самую середку. Было здорово за-
хлебнуться иногда в истерике - шизануть, как говаривали свои.
Какому-нибудь новичку это все могло показаться бредом при-
дурковатых. Он это сознавал: настоящий кайф от енанизма мог
получать лишь хорошо обструганный чувак.
   "Енанизм" стал его сутью, вторым я. Не получая нужную
дозу, он уже не мог существовать. Запрети ему заниматься
этим - могли последовать безумие и даже смерть.
   Именно эта испепеляющая страсть и привела его в Движение.
   В то утро он проснулся, но продолжал лежать, не шевелясь,
с закрытыми глазами. Так приятно было вспоминать вчерашнее.
Душевное удовлетворение привело к некоторому расслаблению
организма, умиротворению, приятной истоме, как после бани
с парилкой или полноценного полового акта с энергичной, хо-
рошо натренированной партнершей. Вчера он сделал большое
дело, и сам Риза Авдеич поблагодарил его. Риза долго, востор-
женно вглядывался ему в глаза, а потом потряс его за плечи
и прорычал: "Так держать, Гена!" Подумать только, сам, сам
Риза, тот, кто ведет.
   А было так. Риза стоял в центре толпы и, как всегда,
страстно и убежденно излагал великие цели Движения, громил
слизняков демократов, уже продавших, продающих и мечтаю-
щих продать, уже развративших, развращающих и стремящихся
развратить, с наслаждением полоскающих в сионистско-масон-
ском растворе свои ублюдочные телеса. "Ввести танки в гo-
рода, - громогласно призвал Риза, - власть в руки одного
истинно русского человека, долой словоблядов!" Шепот одобре-
ния и удовлетворения прошел по толпе. Но тут один провокатор
попытался сбить настрой, созданный вождем; и начал верещать
своим еврейским голосом, что обожрался диктаторами до тош-
ноты и что от них у него понос. "Махлачка играет",- сообразил
Гена и сразу же, почти мгновенно дал диверсанту сокрушаю-
щий, славянский отпор. "Вон отсюда, жид проклятый! Не лезь
в наши русские дела! У тебя и мозгов-то вовсе нету. Что тебе
рабби скажет, то ты и повторяешь".
   Ну, жидерман плюнул - чего ждать-то от неполноценного,
и смылся. А Риза смог спокойно и дальше зажигать сердца
святым огнем патриотизма. Гена знал, что о его стальной контр-
атаке узнают все свои и уважение к нему сильно возрастет.
И дело не только в том, что именно и как он сказал, а еще и
в том, когда он это сказал, ибо: "Хорошо яичко ко Христову
дню".
   Но пора было начинать день, и Гена начал его, как обычно.
Он вскочил с постели и подошел к портрету - так он называл
переснятую с газеты фотографию, вставленную в золотую рамку.
Встав прямо перед портретом, Гена ласково посмотрел в лицо
изображенного на нем, и ему стало приятно на сердце. "И до
чего же нормальный парень", - подумал он. "Здравствуй, Иго-
рек", - от души поприветствовал он его и улыбнулся ему. Заряд
бодрости был получен.
   Счастье, вдохновляющее и завораживающее сияние излучал
этот портрет на Гену. Тот на портрете широко улыбался откры-
той, ясной улыбкой. Как он улыбался! Это была не рядовая,
житейская улыбка, а блаженство духа наяву. И всегда, когда
Гена видел его улыбку, то любовно улыбался ему в ответ.
   Гена никогда не называл человека на портрете по фамилии
(Шафаревич - сухо и сложно), никогда по имени-отчеству (Игорь, 
то ли Ростиславович, то ли еще как-то, - длинно). Зачем это? 
Ведь они же с ним у себя дома, одна семья. Он звал его умень-
шительно-ласково, как братишку, как дружка-товарища - Игорек. 
В их семье Гена без колебаний раз и навсегда отдал первенство 
Игорьку. Конечно, Игорек был "братан", но старший "братан", 
заслуженный, и ему по праву принадлежало место главы семьи.
   Гена уважал и почитал Игорька. Он ничего не делал, не
известив старшого об этом. Он обращался к нему за разрешением 
приступить к уборке, пойти готовить на кухню, начинать есть. 
Даже по поводу уборной докладывал. И не стеснялся, потому что 
Игорек был для него абсолютно свой человек, свой в доску. И 
делал это Гена не по параграфу какого-то устава, а потому что 
в самом деле искренне хотел этого, так как предан он был 
Игорьку душой и телом. Гена не только уважал, он любил его и 
старался жить так, чтобы Игорек был им доволен, чтобы добрая 
улыбка Игорька делалась еще шире и душевней.
   Он был благодарен Игорьку, потому что именно Игорек вознес 
его на ту высокую ступень "енанизма", на которой он теперь 
пребывал. Он был уверен, что до встречи с Игорьком жил бес-
смысленно и бесцельно, что страсть его была расплывчата и не 
осознана им до конца, что плыл он, сам не зная куда, среди му-
ти и коряг. Но Игорек осветил ему путь, указал ориентир и те-
перь жизнь его налилась смыслом и содержанием, как слива со-
ком. Игорек открыл ему глаза своими гениальными произведения-
ми, и Гена понял благодаря ему глубинную сущность исторических 
процессов.
   - Игорек! Игорек! Учитель и вдохновитель! Великий создатель 
учения о русофобии и крестьянофобии.
   До этого Гена знал то, что было ведомо каждому ребенку. Ну, 
разрушили они Римскую империю, через искусственных жидов - ма-
сонов устроили французскую революцию, а затем ловким маневром 
и русскую, захватили Соединенные Штаты и, наконец, прибрали к 
рукам весь мир. Но Игорек сумел высокую теорию приблизить к 
простому человеку, дав два термина ясных и понятных любому не-
искушенному: русофобия и крестьянофобия. И именно после изуче-
ния трудов Игорька своим стало ясно, что чернобыльская авария - 
это дело их рук. Осуществил это еврейский камикадзе, который 
перекрыл кран и пожертвовал собой ради ихнего дела. Да не полу-
чилось все, что они хотели. Задумано-то было котел провалить 
глубоко вниз и взорвать всю Россию.
   "Игорек, Игорек, умница, Игорек!" Была еще Женя, а остался 
только Игорек. "Женю вон, не вспоминать". Она удалена из его 
груди, как вредное образование. У него только один близкий че-
ловек, Игорек.
   А началось все нормально. Была она нежная, с пышной короной 
русых волос, с глазами, обожающе смотрящими на него. "Вся слад-
кая, черт возьми, пресладкая".
   - Наконец-то нашел, - думал он, обхватив ее рукой и провалив 
ладонь в нежность ее тела. - Конец нашему мальчишнику. Появится 
в доме натуральный бабец. Привыкай, Игорек.
   А она расписывала ему бесконечные мелочишки своей заурядной 
жизни, не согретой большой идеей. И жалко ему стало ее, не пони-
мающую того, что тратит она свою жизнь на явную несуществен-
ность. И решился он тогда раскрыть ей свои глубины, поведать ей 
о самом главном в своей жизни - о "енанистической" страсти, ко-
торой он посвятил свою жизнь. И как же он заговорил, возбужден-
ный тяготением к ней. Наверно никогда в жизни он так вдохновенно 
не излагал свои мысли. Слова его грохотали, как разрывы снаря-
дов. Кипящее чувство обволакивало железо его логики. И предвидя 
ее восторг, он вещал, вещал, вещал о том, какой был, есть и бу-
дет еврей. Ведь он думал, что она своя, что понимает она его, 
восхищается им, что поможет ему в его служении, поддержит его, 
будет ему опорой.
   Но еврейский кагал нанес ему страшный, почти разящий из-за 
своей неожиданности и предательской сути удар. Она долго слушала 
его и вдруг разрыдалась.
   - Как так все евреи плохие? Выходит и бабушка моя пло-
хая? Она мне самая близкая на свете!
   - Врешь! Да не может быть. Да я их чую, как спаниель
дичь. Признайся, что врешь!
   - Боже! И его руки касались меня, и он дышал на меня.
Уходи, уходи!
   Она повернулась и пошла от него, утирая слезы рукой.
   И все кончилось. Они отняли у него Женю. Из-за них он
один в своей однокомнатной квартире. И чем больше он дичал
от одиночества, тем больше он их ненавидел. Теперь он считал,
что они подослали ему Женю. "Проговорилась, проболталась,
фиг получила".
   И до чего же они пронырливы - чуть не обвели его вокруг
пальца. Страшно подумать, если бы им удалось. "Боже ты
мой!" Его биологически кристально чистая сперма была бы ис-
пользована для производства вредного для нации материала.
   "Гадина! Как отпрыгнула от меня. Будто я слизь вонючая,
а не высоконравственный интеллектуал с высоким полетом ума.
Наша русская разве могла бы так?"
   Да остался только Игорек. Раньше Гена уважал Ленина. Но
когда узнал, что, Ленин, как и Женя, на четверть еврей, он от-
вернулся от него. "К черту Ленина, к черту Джугашвили! Во
главе государства должен стоять истинно русский деспот. В чем
беда Хрущева и Брежнева? В национальной потертости. Каж-
дого русского надо проверять на истинную русскость".
   И Гена стал склоняться к наследственной деспотии. По но-
чам ему снилось, что он, лежит на полу вниз животом перед
троном, а деспот немецко-датско-английской крови Антон Двад-
цать Пятый, поставив ему башмак на шею, душит и давит, да-
вит и душит. И было это Гене неимоверно приятно. "Еще, еще,
миленький Антончик Двадцать Пятый", - шептал он во сне и
просыпался с блаженной улыбкой. Но Антон - это была туман-
ная и сладкая мечта, а Игорек был рядом,
   После завтрака, как обычно, Гена протер портрет специаль-
ной чистой тряпочкой и ему, как всегда, показалось, что Игорек
благодарен ему за это и улыбается еще добродушнее, беззабот-
нее на зло всем русофобам на свете.
   Надо было писать статью для газеты Движения. Задача -
дать высокий теоретический. уровень. Это трудно, планка под-
нята высоко "Русофобией" Игорька. Да, каждый истинно рус-
ский должен ее перечитывать и перечитывать, не пропуская ни
строки. Это же не гитлеровская "Моя борьба", которую при-
шлось кастрировать, вырезав все о русских. Адольфу далеко до
Игорька. Наш лишнего не скажет. "Пупочка!" Правда еще
Стасёк есть. Но уж больно пронырливый чувак; вид у него жу-
ликоватый, как у поляка-пройдохи. Есть некоторые достижения
в теории, доказал, например, что еврей Ильф был антисемит.
Головастый, конечно, но не то - до Игорька ему, как до звезды
небесной. Игорек - это стоградусный русский, кондырь, прове-
ряй на прикус. Наш русский парус в мировом океане.
   Гена снова подошел к портрету и поцеловал раму. Раньше
он целовал Игорька в губы, но товарищ по Движению, увидев
это, сказал ему: "Ты что педик?" После этого Гена переклю-
чился на раму.
   Он сел к столу. Статья не писалась. Гена напряг все силы
ума и выжал из себя про проклятых демократов: "Они ненави-
дят нормального человека, не желающего любить педераста,
восхищаться абстрактной живописью и бороться с так называе-
мым антисемитизмом. Где растление - там Химингуй и Друс-
кин. Если мне скажут - ты задел Химингуя, я отвечу, я не за-
дел, а высветил. Когда он охотился на тигров, то убивал
природу, выполняя тайные замыслы естественных и искусствен-
ных жидов. Факты - упрямая вещь".
   Дальше не ладилось. Нужно было найти изящный литера-
турный ход и пристегнуть сюда Чернобыль. Однако дело засто-
порилось, хоть убей: "Опыта маловато".
   Пора было ехать на инструктаж. Гена надел свою синюю ру-
башку с молнией от подбородка до ширинки - гитлеровку, как
он ее называл, отдал честь Игорьку и быстрым шагом вышел
из квартиры.
   Инструктаж проводил Семен Носков, крупная фигура в Дви-
жении, и, кто знает, возможно будущий премьер-министр. Это
был человек со странно плоским и высоким лбом, маленькими
пронзительными, бегающими глазенками, картаво говорящий то
ласковым, почти заискивающим голосом, то призывно-настави-
тельным, презабавно изображая из себя значительное и руково-
дящее лицо. Послушаешь его немного и видишь - не человек,
а обученный наскоро кой-чему, а больше всего вранью, проныр-
ливый сукин сын, подонок с бесовской логикой, подлец из под-
лецов, готовый в любой момент продать и маму и друга.
   Гена уважал Сему. "Голова, как медный котел",- отзы-
вался он о нем.
   Семен заговорил:
   - Сегодня наш агитатор идет в толпу с именем Осташвили.
Как вы знаете, его нашли повесившимся. На сегодня он жертва
сионистской мафии. Мы его жалеем, мы плачем по нему, мы
призываем громы и молнии на головы его убийц. Вы скажете,
что покойник был дурак и псих? Я вам отвечу. А какое нам
дело? Будь он трижды подонок, наша задача, используя момент,
дать мощный юдофобский импульс. Агитатор Движения говорит
людям: "Они и только они, им это выгодно". Пусть наш залп не
пробьет проклятую русскую тупость, но, если хоть один скажет:
"А может и они", - ваш труд не пропал даром. Теперь Пиночет.
Агитаторы нам жалуются, что люди называют Пиночета крова-
вым диктатором. Ну и что - когда мы захватим власть, Пино-
чет им покажется деткой-шалунишкой. Не спорьте с ними. Го-
ворите: "Теперь там хорошо". Они: "Кровь лилась". А вы: "Там
хорошо". Они: "Убивал, мучил". А вы: "Там хорошо". Понятно?
   - О наше славянское коварство, - думал Гена после ин-
структажа. - Как овладеть твоими секретами? И дорасту ли я
когда-нибудь до Семена Носкова.
   Но пора было идти в народ. Уже подходя к знакомому
месту, он услыхал манины завывания: "Славяне, не проходите
мимо. Пора читать и думать! Пора читать и знать!"
   "С подъемом работает Манюня, только голос противный"-
подумал он.
   Продавала эта Манюня юдофобский бред известных людей.
Гена подошел в самый раз, потому что широкоплечий, гор-
ластый рявкнул: "Почем нынче говно великих людей?" У Гены
захватило дыхание: "Бог ты мой!" Скоты рядом с горластым
ржут, гогочут, выпендриваются, а Манюня от дерзости этого
быдла совсем онемела. А тут очкарик - паразит, интеллигент
вшивый с издевкой: "Кому нужен хороший анализ, тот купит".
Гена собрался и дал по его мнению разящий ответ: "А ты в си-
нагогу обратись, тебе там сразу скажут почем нынче Россия".
Думал - нокаут, а эти хоть бы хны. Горластый: "Ты цену-то
в туалете согласуй", а четырехглазый: "Кто дерьмом торгует,
тот и сам дерьмо" - "Обнаглели, придурки, до безобразия. Эх бы
по куполам по их гулким махануть - сразу бы просветлились!"
   "Но к черту этих, пора начинать". Ему сегодня поручено
оральное действо, как выразился Риза Авдеич. Этот экзамен -
важный этап его роста в Движении. Сегодня он должен пока-
зать себя могучим оратором, непробиваемым агитатором, жре-
цом действа, способным возбудить толпу и довести ее до исступ-
ления.
   Гена судорожно рванулся вперед, и вот он уже в центре
кучки людей. Пренебрежительный взгляд на красноносого боро-
датого болтуна дикого вида - заткнись мол.
   - Граждане, какой есть наш природный русский мужик?
Он есть страшно простодушный, простодушный, добрющий, доб-
рющий и самое главное доверчивый до тупоумия. Водили му-
жики с бабами хороводы, ходили в лес за грибами, ягодами,
ели гречневую кашу, и, как пишет известный русский ученый
Шафаревич, совершали разные исконно русские обряды. Они не
просто любили, а обожали помещиков, богатых мужиков и все
власти снизу доверху. Особенно они всегда восхищались ца-
рями. И когда наш последний царь позвал их на войну, все они
радостно пошли воевать за любимого царя и твердо решили
умереть в том количестве, в какам им велено было. Но пришли
к ним евреи и сказали: "Бунтуй, ребята". И послушались эти
дурачки евреев. И устроили они черный передел. И началась
Гражданская война. И разные обманутые евреями Тухачевские,
Вацетисы, Блюхеры, Егоровы, Котовские, Фрунзе, Чапаевы, Ды-
бенко, Каменевы, Буденные, Ворошиловы, Лазо, Щорсы, Путны,
Пархоменко, Антоновы-Овсеенко, Мироновы, Уборевичи, Прима-
ковы, Дундичи, Шапошниковы и многие другие повели их вое-
вать против белых. А сверхнаивный крестьянский поэт Сергей
Есенин даже сочинил тогда:
                 Небо - как колокол,
                 Месяц - язык, 
                 Мать моя - родина, 
                 Я - большевик.
   А другой сверхдоверчивый крестьянский поэт Клюев
написал о помещичьей усадьбе: "Пусть о ней плачет Тургенев
на полке".
   Братья славяне! Где же выход? Выход указывает великий
теоретик нашего Движения русский мыслитель Шафаревич. Вы-
ход - это диктатура. Как указывает Шафаревич, наш народ
еще не дорос до диктатуры. Так поможем ему дорасти. Я пред-
лагаю передать власть в стране истинно русскому человеку
Шафаревичу.
   Последняя мысль родилась прямо здесь, по наитию, в этот
момент предельного, орального восторга. И Гена ждал ответ-
ного восторга.
   Но тут вдруг заорал квадратный, мясистый:
   - Ты чего нам в правители еврея навязываешь? Сион твой
Шафаревич, сион как пить дать. Я это точно знаю. Шафар -
это труба, в которую они в синагоге дуют.
   А мохнатый, низенький, суетливый:
   - Рабинович, Шафаревич, Каганович - все одно.
   Гена пытался возражать:
   Да какой он.еврей, вы посмотрите-то на него.
   Но тут один в костюме с галстуком.
   - Да я рядом с ними на даче жил, и племянника его Мишку
Шафаревича знал, как облупленного. И Мишка еврей, и все
они там евреи. Вот Пикуль тоже русского из себя строил, а
теперь выяснилось, что он фон Пикуль. Много их всяких под
шумок наверх пролезло.
   А какие-то три девицы, поганые, поганые с зубами, пропи-
тыми, прокуренными, сгнившими, сломанными, кривыми, губы
свои похабно искарежили и хором: "Член свободного союза жи-
дов! Член свободного союза жидов!"
   И так на него орали, что Гена на мгновение подумал, что
он и в самом деле еврей. И чуть было не закричал: "Ну и ев-
рей, а чем еврей хуже вас идиоток, так вас разэтак". Но во-
время опомнился.
   Домой Гена пришел, не чувствуя себя. Ему казалось, что
вовсе не он, а кто-то другой был заплеван и выхолощен толпой,
а он, истинный Гена, был в это время где-то в стороне, высоко
и наблюдал оттуда, издалека за этими земными словесными
безобразиями и сшибками.
   Прошло много времени, прежде чем он собрался с мыслями
и начал рассуждать. Страшно было не поражение и даже не
позор. Его убивали предательство и ложь. Этот, который на
стене, надсмеялся над ним. Им было поругано все святое.
   - Грязный мерзавец, без чести, стыда и совести!
   Он подошел к портрету, встал, как всегда, прямо перед ним,
и со жгучей ненавистью уставился в глаза Хаима Мовшевича
Шафаревича.
   - Шпион, провокатор, конь иудейский. А как заливал,
падло, канючил: "Я русский, русский, чисто русский". Жопа ты,
а не русский!
   И Гена плюнул ему в лицо. "Выкуси, ханыга. Еще хочешь?"
Ненависть распирала его грудную клетку, судороги пробегали
по лицу, пальцы сжимались в кулаки: "Обвел, жид, вокруг
пальца? На, получай!
   И он нанес разящий удар - прямой правой в голову. Потом
рвал обрывки портрета на мелкие куски и топтал их ногами.
"Куда, куда деться от них? Все напрасно, они всюду, кругом.
Поймал одного - появятся десять других".
   Он бросился к столу дописывать статью. Теперь ручка ле-
тела по бумаге:
   - Я, русский человек, целиком отдающий себя Движению,
обращаюсь к вам, славяне. Я, желающий вам добра, призываю
вас - посмотрите на себя внимательно в зеркало, изучите тща-
тельно свое тело, его изгибы и всевозможные особенности на
предмет наличия в вас еврея, немца или еще кого-нибудь. Если
что-нибудь такое заметите, кончайте с собой немедленно или
сразу бегом с нашей земли. Не загрязняй почву! Изучи соседа -
выяви еврея. Разоблачай всяческих Шафаревичей, Куняевых,
Ивановых, Химингуев. Долой их! Вглядись, вон там за тем ок-
ном пребывает иудей Шафаревич, вот ползет по улице сионист
Шафаревич, а там витийствует масон Шафаревич. А кто такой
Распутин? Все знают, что якут. А Васька Белов? Цыган. Разоб-
лачай и разоблачай. А кто во главе нашего Движения? Риза.
Усеки, Риза - значит татарин. К черту татарина! Долой!
   Он отнес статью в газету Движения.
   Били его не до смерти, но от души. И когда он, согнутый и
перекошенный, поплелся к двери, Риза Авдеевич дал ему напо-
следок пинка по мягкому месту и сурово сказал: "Чтобы ноги
твоей здесь больше не было".
   - Бедный, бедный Гена!
   Даже для привычного ко всему персонала психиатрической
больницы Гена был необычный больной. Он воображал себя со-
бакой. Когда никто не препятствовал ему, он раздевался догола
и, передвигаясь на четвереньках, обнюхивал пациентов одного
за другим. При этом он злобно рычал и бормотал: "Сион? Нет
не сион. Сион? Нет не сион. Сион!!! Гав! Гав! Гав!" Обвиняемый
в сионстве Иван Гаврилович, молчаливый, мрачный человек,
глубоко погруженный в свои думы, брезгливо морщился и гро-
хотал: "Брысь, поганая! Хозяин, возьми свою суку!" На шум
обычно прибегала нянечка, добрейшая Матрена Никитична.
Увидев ее, Гена заливался лаем, плевался и выкрикивал:
"Сгинь сион, сгинь сион!" В ответ Матрена Никитична говари-
вала:
   - Геннадий Павлович, опять безобразничаете; людей бы по-
стыдились. Вставайте-ка, миленький, с четверенек и одевайтесь
живо, пока доктор не пришел.
   - Не встану, ты сион.
   - Да какая же я сион, Геннадий Павлович?
   - Фармазонишь.
   - Да не фармазоню я.
   - Бабка у тебя сион.
   - Не сион у меня бабка, пригрезилось вам это, Геннадий
Павлович.
   - Тогда прабабка.
   - И прабабка не сион.
   Он неохотно поднимался и начинал медленно одеваться,
что-то невнятно ворча, шумно втягивая носом воздух и подозри-
тельно исподлобья оглядывая все вокруг.
   Специалисты говорят, что случай безнадежный.