----------------------------------------
АЛЕКСЕЙ ЖАРОВ
СТИХОТВОРЕНИЯ
ИЗБРАННОЕ
книга пятая
1990
-----------------------------------------
E-mail: [email protected]
WWW: http://www.ficp.ac.ru/~zharov
ICQ#: 13475739
-----------------------------------------
* * *
В храме осень свечи ставит,
Длинной мантией шуршит.
Свет небес нельзя исправить,
И повсюду - ни души...
Скрипка маленького ветра
Отложила свой смычок
И закрыла без ответа.
Тайны лета на замок,
Ключик выбросила в поле;
Жидкий воздух, словно студень,
От дыхания дрожит...
Праздник кончен. На приколе
Лес дубовый, словно судно,
С пашней рядышком стоит.
/29.9.89/
ПОДМОСКОВНЫЕ
ВЕЧЕРА
Мой неведомый отрок,
Седовласого льва отражение,
Куст дегтярный, непроторенный
Слуха беспечного,
Ты чему научился
Под шуршанием лайковых, нежных
Перчаток,
Словно хлеба рассыпчатого -
Гроздьев сирени?
Этот белый, душистый
Неземной виноград
Почему мы не давим
Заскорузлыми пятками
В душной кадушке вечера?
Истекающий соком
Ночной водопад
Несравненно залит
Лунным тошным сиянием.
Словно режут впотьмах
Наше чувство - оглохшую курицу,
И над крышами с толем
Ночь-рубероид,
Шершавая дума о звездах,
Растопырила лапы
Над каждым прекрасным
Мгновением...
/30.9.89/
ДОМ ЖИВОПИСИ
В этой комнате нерезкой
Зачумлена кукушка
В ореховых часах,
И голубая стерлядь
Попала под карету
В разбитых небесах.
Тяжелой рамы
Крабово-лимонный подсвечник
Висит резной и чинный
На тонкой паутине
У времени в пазах.
Свисает на картине
Молочно-белой лилией
Та шейка лебединая,
Что может лишь луною
Порой освещена...
И персик, что зеленкой
Подмазан, -
Словно щечка -
И розова, с пушком,
Как рыбка изумрудная
В аквариуме мутном -
Одним таким пятном...
Ах, пятнышко, суглинок,
Фарфоровый нажим...
Ах, кисточки бельчонок,
Что в краску лапкой влез...
И крапинки павлина,
Извилины в мозгу -
Понять, где середина,
Где кровь, а где малина,
Понять я не могу !
/30.9.89/
ДЕКАБРЬ
Ну вот опять декабрь хищной птицей
Прошелестел темнеющим крылом...
Песком посыпаны дорожки, как корицей,
Трещит, как хрящ, морозный воздух за окном.
Одеты стекла индевеющим "руном".
Резцом из камня только выточили свеже
И колоколенку, и выбеленный дом,
Так что слеза сухие веки режет...
И где-то рядов из-за тишины
Настойчиво ловлю чужие речи,
Я напрягаю слух, и кажутся страшны
Мне эти дни молчаньем бесконечным!
Сейчас порвется накрахмаленная ткань,
Но я боюсь - лишь шорох снега слышен...
И крошится в руке ограненный стакан,
Как вдребезги сосульки, обрываясь с крыши...
/2.10.89/
СТАРЫЕ КНИГИ
Как пахнут усталые книги?
Страницы загнули лета...
Они и просты, как ковриги,
Но вечна сия простота!
Обложки, впитавшие время,
Разбухший со сна переплет...
Сереют безлико, как темя;
Ах, времечко в темечко бьет!
И мозг, как сарай, зашатался
На сваях коротких страниц...
Ты сносок зубами впивался,
Как хищными клювами птиц.
И серое мясо взлохматил,
И трепетно жертва забилась...
Ну, хватит, мне этого хватит,
Чтоб ввек, никогда не забылось!
Ах желчные старые книги!
Гноятся очами на век...
Ах дряхлая мудрость, великих,
На вес тяжелеющих век!
/6.10.89/
* * *
Осенняя жестокая луна
Над облетевшей йодистой листвой.
Хрустят,
Как раковин морских
Пустых и нежных наст,
Сухие листья под ногой.
Они свернулись,
словно устрицы,
От холода, как от огня.
и лунный свет рентгеном
Убивает последних амеб
В одинокой лужице...
* * *
бабе Варе
Сугробы памяти
не помнят про карниз.
Одета в черный креп
старушка-ночь,
ей дни-племянники
приснились в эполетах...
Густел вишневый запах сумерек,
как будто ложкой в банку
слазил я за ним.
Варенье детства ежевичной кислотой
разлито в задушевной
в зарослях беседке.
И оплетая, словно виноградом,
мне мысли, что с куриное яйцо,
вдруг застучали в дробовом рассудке
градом по щекам,
слезами невозвратности...
/13.10.89/
* * *
...но буйная игра
Гигантов и детей пророческой казалась...
О. Мандельштам
Великий малиновый свет
над снежной степью.
Тунгусская царапина горизонта.
Не так ли в детстве алая
морозная заря
нам говорит собою
немые горячие слова
о розовых тонах
священного нагрева красноты,
простуды запаса недолгих красок,
постельного режима душевной тесноты,
и медное бренчанье подскользнувшихся часов
в пустынной комнате,
и скрип снега под чужими шагами -
как красными надутыми шарами по стеклу,
и время ото сна и до обеда,
как гланды воспаленные,
глотается с трудом,
и ты впервые замечаешь
свою жизнь...
/15.10.89/
* * *
В. Трохимцу
Прогулки неба волооки,
И сон обмерен неглубокий.
Изнеможение картин,
Ландшафтов, рощей, и равнин -
В усталой вотчине раввин.
Покой глубок, сандали далеки,
И обувь не нужна, как день весенний.
Вселись в декабрь без вещей,
Без вящей правды, без наскока,
В тебе и мщенье невысоко,
Как невысок разлет небес.
Пусть отфильтрован дикий лес,
Листва осталась в центрифуге,
Молиться можно темной фуге,
И Бах уходит под навес.
Листва млада, погода гулка,
Предчувствие мороза кожей барабана
Натянуто на зренье и на слух.
Замешкался узорчатый паук
И замер в вечной паутине...
Причина - клейкая смола,
На коже времени сочится,
У елей запахам учиться
Уж поздно - годовые кольца
Расходятся, воскресная Москва
Гвоздикой вянет.
В нее, притихшую, не тянет,
Москвой-рекой уносятся слова...
/22.10.89/
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
В.Хлебникову.
С камышинкой в зубах.
над лунным водевилем
летела волчица
над темным зеркалом озерным.
И был оскалом доброй той волчицы
прохожий был невнятно удивлен.
Нимало камыш не забывал
шелестеть и кто-то
мыл блестящие ладоши на воде.
И ветер скрипку обронил
в воронку от ракеты.
и ночь взялась за тополь
и положила на плечо
его звучащий ствол.
И губы имя не произнесла,
но высыхали под ветром.
И музыка лилась в прореху горизонта.
Лиловые облака столпились,
закрывая дыру в небе.
Но сиреневый сон уже сочился
и капал, и тек по малиновая стволам сосен,
как будто фиолетовые чернила по цветным карандашам
и по столу, заваленному ненужными бумагами.
Дырокол, как топор, не желал всплывать,
и море сиреневой крови хлынуло на пол,
намочив до отказа мохнатую душу ковра.
Фабричный узор больше не считался комнатным убранством.
Жутко текла чернильная ручка.
Выносило волной кресло вверх ножками,
как мертвого лилового поросенка, в коридор
и по ступеням на улицу.
Дымился пыж, пыжился дым, пистолет издыхал,
и сиреневый дымок поднимался к люстре.
Электричество чавкало чернилами,
как червь в глубине спелого яблока.
Сливы лиловые давились под ногами,
как скользкие лягушки.
Дышать было темно,
ночь сверлила темью дыру в стене,
обои лопались, как кожа на лбу.
Кит плавал в небе и пускал фонтаны лунного пара.
Ультрафиолет шатался, как пьяный матрос,
тельняжка была ближе к телу. Штормило.
Никто не спрашивал закурить.
Скрюченные тела болтались на вантах.
Вата в спирте горела синим пламенем.
С корабля на бал - об колено ломали подсвечники чекисты
в доме у купеческой фамилии. Рвали шторы,
перематывали портянки, собаки кусали сапоги.
За окном шумел тополь и стучал веткой о ставень.
Разноцветные арабески переливались,
как вино в разноцветных фужерах,
как в жерлах свинцовые вкладыши Петра Первого.
Задумывались о жизни,
о глазках форели в чистых струях горной реки,
о сопках, нахлобученных меж девичьей жимолости,
розовыми пятнами-тючками болтающейся над пропастью.
Фломастерная жирная заря
мазком наливалась в ране горизонта.
Трассирующая очередь
утренних лучей желто-ресничного конопатого солнца
пронзало воздух, напоенный электричеством и запахом роз.
Утро омывало лучами темные ночные дела,
вверх по течению упорно шла рыба,
одним глазам пусто глядя в голубеющее, как молоко, небо.
Пенка месяца оставалась бледной, забытой в вышине.
- Небато! - сказал Велимир,
заслоняясь рукой от солнца и остро вглядываясь
в золотеющую долину, как тарелку с текущим в нее медом.
Ласточки, словно пчелы, звенели в воздухе.
Утро заголило золотистые плечи.
Пыльца летела вдоль синих льдистых гор.
Это реяла синь альпийских высот.
Легкие разрывались от желания вдохнуть в себя
этот сияющий мир.
/23.10.89/
* * *
Поэтический реверанс трущобных самоидей.
Архибезумное нечеловеколесье.
Мелкопоместной дворянин,
Воспетый могильным прахом.
Храпом коня, пеной моря и пшеницей раздолья
Обернуты глаза
Вольтерьянца безумия.
Хоровод кресел в фантасмогоричной тщете
Взнуздания вечности
Кружит ветрилом.
Дымоходами поет судьба мимоходом...
Ударь шапкой весны о землю сытого поля,
И вырастут шкуры зверей
На вспаханном смысле человеческого безлюдья.
Искры в кармане у лучника разношерстной кампании
Пахнут палеными крыльями, плетьми длинных ливней,
Которые распускают рубахи до нитки
И пьют человечье тепло горстями
Над жижоватой, раскисшей землей.
Через пень-колоду воздвигал ущелье кораблекрушения,
Куриный насест мачтой взметнулся
На перекладину уровня существования
Длиной 1-ой /"одной" - прописью/ жизни.
... Текла стокгольмская вода,
Как мертвая флегма Невы,
Навевала сон удушья,
И будила кровь холода кесонной осени.
Цапли цапали скользких лягушек у себя под ногами,
Как из нор хомячков,
Длинными клювами.
Кукушка висела вверх лапами на суку,
Как летучая мышь,
И смотрела на перевернутый мир
Постоянно-круглыми глазами.
Пароходик барахтался мимо,
Препираясь с водой,
Мелкими шашками.
Спасательные круги
Означали "ноль" случившемуся.
Вода текла мутной пивной очередью.
Часто дышали часы.
Флаг времени развевался лохмотьями
На капитанском мостике.
Бинокль вкладывал свое зрение
В пространство,
Как нож вкладывают в ножны.
Сверху кричала одинокая птица.
/30.10.89/
* * *
Мягкий мой барбарис!
Обрисован котлетою завтрак.
Это плотная нужность судьбы
В дополнение к дням неспешащим.
Уточнение супер-причин,
Наляганье на мешковатость,
И холодного сна лиловатость,
Нагловатость небритых мужчин.
Это осень взялась за перо,
Как павлина ведет одалиска,
Рыжеватая шкура - жабо,
Словно жаба на сердце повисла.
Это к ночи сентябрь двумирен,
И мизерный разносится плач
В бархатистом и мягком эфире,
Как по травушке скачущий мяч.
В золотистой обертке-порфире
мягкий месяц, мой нежный палач, -
Барбариской-конфеткою в мире.
/4.11.89/
ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ
1.
Немая блажь живого бытия.
Ждет ночь, когда заговорят поэты.
Послушница, затворница, кума...
Что говорят о жизни пистолеты?
Кто разрядил в бесплотный дух свинец?
Как шерсть по нитке, по миру Иисус распущен...
Когда дойдет до истины истец?
Сей свиток, как осенний лист,
В холодный деготь вод опущен.
Сомкнутых губ природы рябиновая киноварь.
Обуглились сады, как провода к розетке.
И тихих вод грибной отвар
Лениво дремлет в ивовой кушетке.
Пустырь.
Как погремушка - слово, шарик - "р-р",
Что в полом "п" звенит своей чечеткой.
Вчерне намечен ясенем псалтырь
Под небом, только снявшим с ног колодки.
И горизонт беспочвенно далек,
Раскинулся, как братская могила.
И свет, как жилы, так повсюду оголен,
Что я боюсь, как бы заря
Своею кровью и меня не окропила.
2.
Что мне сулит красивое христианство
К позолоты на иконах, тихий храм,
И куполов возвышенное вегетарианство,
Что золотистой луковкой играет по утрам?
Чем я преображусь его прикосновеньем,
Какую штукатурку отряхну?
Каким проникнусь баритонным пеньем,
Взмывая в католическую высоту?
И белым ангельским крылом,
Похожим так на зимние обноски,
Я обмелован буду, убелен,
Как бледное чело Йеронимуса Босха.
/4.11.89/
* * *
И словеса и к ночи клавикорды,
И раковин морских
Таинственный хорал,
И известковых позвоночных
Правильные хорды,
И миллионы лет мерцающий опал...
И зыбкое кощунство тишины,
Вельветовых зверей потрепанные уши,
Видавшему не более чем сны, -
Не более чем сумрачные души.
Не умереть от выстрелов-хлопков
Под дребезжание рулеток и клаксонов.
В провинциальной раскладушке дрыхнет Хлестаков,
Не сняв с себя подобие кальсонов.
Изысканно учтиво кланяется Юм,
И Робеспьер в толпу народа стрелы мечет.
И только русский ум таинственно угрюм,
Решая все на чет или на нечет.
/24.11.89/
БАСНЯ
Как я люблю исполком!
Да и как его не любить,
Если приходится бить
В его двери лбом!
Он всегда таинственно припрятан
С глаз долой
Под сень душистых лип...
И в него я сердцем неумелым влип,
И в него ушел я непутевый с головой.
Мне ли не чтить твоих коридоров
Холеные стены,
Тщательную побелку ухватив за бока?
Словно крестьянку в душистом сене,
Встретить там председателя.
И вытянуть из него разные разности,
Как корове, кольцо продев, ведя за язык...
Скабрезные подробности на толстых губах замерзают
И падают сосульками за шиворот.
Такова пена бешенного начальства.
Расходилось от спора тугое тяжелое вымя...
Словно гиря для слома
Старого дома
или курятника...
И когда закудахчет секретарша
С полным зобом отборного мата,
Начнется сев доброго и вечного
Тяжелыми "кировцами", -
Как нескладные утята
С перепончатыми гусеницами.
А голодная скотина
Будет выть и откусывать
У доярок хрящеватые уши,
Как придорожные лопухи.
И ухватится дедка за репку,
И будет рвать с ней последние волосы,
Проклиная бабку-ежку,
Да плохую кормежку,
Да Лешку,
Что написал про это,
ВЕСНА.
ДВЕНАДЦАТЬ ПЛЕТЕЙ.
1
Весна.
Возятся, убирая снег.
Безобидные игры.
2
Весна.
Суета.
Вода затекает в сапог.
3
Весна.
Груды льда.
Асфальт - вскрытой веной.
4
Весна.
Сосулька истекает соком.
На прилавках магазина - пусто.
5
Весна.
Беспомощная штанга троллейбуса.
Жалобные лица придавлены небом.
6
Весна.
Герань в маленьких горшочках за окнами.
Старушка глядит на грязную улицу.
7
Весна.
Шофер, запарившись в толстом намокшем свитере,
Шагает в открытые двери столовой N7.
8
Весна.
Неотомщенный снег под ногами.
Крыши уже сухи.
9
Весна.
Голодные птицы.
Старуха крошит хлеб.
10
Весна.
На душе - медуза.
На голове - грелка в водой.
11
Весна.
Колокольня.
Вороны, поднятые ударами колокола.
12
Весна.
Вставная челюсть ночи.
Бледный лоб дня.
/3.12.89/
СЧИТАЛКА
Лоботряс и сердобол
Все трясется
Баскетбол.
Лоб и рожа
Ересь - в лоб!
Инвалид и дискобол
Серый мышь универсален
Ножка дряхлая у спален
Циркуль, гроб из готовален,
Изготовленный сугроб,
Суррогат и русофоб,
Фобос, робот, дихлофос
Выходи, тебе водить.
/15.12.89/
* * *
Я вышел по улицы
мело Сердюков
заносчиво цапал
у неба снежинки
у булочной вяло стоял гастроном
мерещились в окнах
людей половинки.
я нес налегке отоваренный снег,
стирая подошвы картавил вполсилы,
я взял из прихожей огромный разбег
и до сих пор остаюсь очень милый.
в кассетах вода, моя рыба в плафоне
неяркого света,
моря разжиженной лжи
лежали как лажа в буфете.
Гляжу на подъеме стоит мужичок,
Я вежливо сцапал его сигарету,
в моем разумении есть тайничок,
его презираю за это.
Я из лесу вышел
и бил себя в грудь:
карету, карету, карету!..
А снег шепелявил про все
как-нибудь
и на нос садился поэту...
* * *
Акулий плавник -
Мандельштама крыло.
Как пласт отвлеченный
От плуга кидается в сторону,
И складки на лбу -
Как жирные борозды поля.
Вздымаются
горами
И цепочкой хребтов.
Суть земная - тенью по лицу,
Чуть землистому,
Как солнце - в темных стеклах.
Навсегда - по горлице в гортани,
Навсегда - горящий гребень петуха,
Навсегда - предел земных мечтаний.
Хищной готикою Рим
Сердце в небо высотой пришпилил,
Хрящеватым плавником своим
Словно вырастая из могилы.
Город утонувший как дельфин,
В синей глуби - боль без кислорода,
Век иззубренных, несхожих половин
И земли, вдруг треснувшей
Под стопой народа...
/19.22.89/
* * *
И ЕЛИ ХЛЕБ.
И ВЕКОВАЛИ СОСНЫ
И БУШЕВАЛА ХЛЕСТКАЯ МЕЧТА
И СЕРДЦЕ РВАЛОСЬ ИЗ ПОСЛЕДНИХ СИЛ...
А может, это очень просто:
ветра,
юродивая травка
на холмике могильном
и
/"в голых именах блестят травинки..."/
заспанный потомок
меняет воду
в банке с цветами
на твоем бугорке...
/22.12.89/
* * *
Весны набивка. Мокрые потемки.
Их сумчатые звери слушают капель.
и раздают из шелковой кашелки
Тесьму и бархат, батик и фланель.
Лениво сели навзничь сны игрушек.
Бумажных сумерек напрасен хлебный шарик.
И в вазе приземлились инопланетян резиновые груши.
И как собаки на цепи,
По циферблату стрелки что-то рыщут.
Как будто кость зарыта между двух часов
В пустом и сером непространстве тишины.
Печаль в чулане заперта на ледяной завов,
И сны игрушек больше не смешны.
Весна себе землею отворяет вены,
И теплый запах липок и лукав.
и глыбы льда, себе не зная цены,
От страха лезут в водосточный
Жестяной рукав.
От дома к дому виснут вожжи скуки,
Еще не ставшие плетьми.
И школьник соловеет, - "аз" и "буки"
Вдруг кажутся спешащими людьми.
И голуби воркуют, как яичница на сковородке,
Пузырится во рту ненужный смех.
И электричество ворочается в скрытой электропроводке,
Надеясь вылезти и огорошить всех.
Чудесность сонная лентяем-первоклашкой
Волочит ранец из игрушек ледяных,
А на сухом асфальте "классики"
Цветным мелком раскрашены, -
Сыграть на солнце за двоих.
/24.12.89/
* * *
Нестрашны зимние мечталки!
Как рыбы, леденцы суются в рот.
Катают мамы катафалки
Веселенькие с важностью господ.
Скрипят рессорные качаемые брички,
Из них горланят как заправские купцы,
Плюя на снег дымящимися пустышками,
Словно пыжами, пыжутся юнцы.
Лихие папы прыгают в метро,
Как в адище раскаявшийся грешник,
И как распухшее от жадности нутро,
На палке кается, качается скворешник.
Весна наточит когти на пол-литре
И лапами по льду хрустящему звенит.
И что-то в животе бурлит,
Как в перегонном кубе, -
ад кромешный.
Клюет ворона пухлое зерно,
Мусоля в клюве клейковину.
Крахмал набух наполовину,
Как будто делает вино.
Синицы, галстуки надев,
Как школьницы в передничке опрятном,
Летают мимо важных дев,
Ни капли оных не задев
В своем полете аккуратном.
И на язык так просится припев,
Как обалдевший кот из дома:
"В лесу родился
огнегривый лев
И голубой орел, и белая корова..."
/4.1.90/
* * *
Толстенькая синица
прыгает по подоконнику
/Тост тенькает толстенькая.../
Комочек линялых
желто-зеленых- лоскутьев,
как из котомки цыганки
выцыганил зимний холод
Черная косынка на голове,
дешевенькие бусинки глаз...
По стране медленно движется перестройка
/24.1.90/
* * *
Длинными вечерами сгущается тьма, кладя руки на плечи
Длинные тени от заходящего солнца все удлиняются
Улыбка широкого горизонта становится невыносимо широкой,
как строка, стремящаяся соскользнуть с пустого листа
Линия электропередачи, играя в салки и дрожа от напряжения,
бережными руками уносит стоп-кадрами траекторию проводов
Твою усталость вытягивает милостиво в нитку веретено времени
и ты, как космонавт, в коконе-сне из этих нитей пересекаешь ночь...
/25.1.90/
ШАХ И МАТ
Стрелками намеченных фигур
Двигает по клеткам шахматный вампир.
В черной клетке гневно ропщет тур.
За доскою в бездне тонет мир.
Слон не может взгляд снести в упор.
Конь копыта превращает в пар.
Пешка ядом целится из пор,
Как медуза - свой стрекательный удар.
Шахматные ночи, как чугун,
Льют расплавленный в изложницу металл
Чуткость струй, как нервность стали струн.
И будильник - чтобы утром не проспал...
/26.1.90/
БЕСТИИ АРИЯ
В.Сосноре.
Черноголовка,
С расстроенными нервами рояль,
Собака, словно "Грифельная ода",
поскуливает мягким скрипом
известняка и мела.
Февраль трепещет стрекозиною слюдой.
Как символична музыка стрекоз
на леске, замкнутой для счастья.
Зеленый цвет -
"Титаник"-стегозавр,
на дне морском обросший мохом,
"Бестиарии" -
Александра Македонского сулема,
холерные бациллы
зеленым хлором изгонялись.
и совы над младенцем
изгалялись,
как люльку за щеку, -
в гнездо пихали
камердинера в ливрее.
С погон на мостовую осыпался
осенний золотой вставной
трезвон.
И ковыляли с костылями,
и костыляли кавылями,
и кастелянши стилизована смеялись,
Стиляги, прихлебнув из фляги,
во флигеле, как кегли усмехались,
фигли-мигли танцевали.
и как филе форели фолновались.
И кобры, как прикручиваемые гофры
к противогазу от своей же злобы,
от хлорпикрина задыхались...
Полиция - читающая сволочь,
в цитатах роется.
Со сна они еще так теплы!
И как моржи, соскальзывал
в каналы с рыбьим жиром
скользкий скальпель,
и клеенка липла к телу...
И я шипел: змеиные уста!..
Луна прожигает своей кислотой
муравьиной
невинный пейзаж:
тихий аист над миной...
Зайчатиной пахнет и луком...
И кругленьких кроликов крюком...
Оркестр, стеная дожделиво
"На холмах Грузии",
Эстонии стонал осатанело.
И в шерсть овечью из мохнатых рифм,
клубящихся и мнящихся
как пиво,
вопил тот черный херувим
а пиджачной паре,
как пчелы начеса,
честно и пытливо.
Осы /Р.S./ - сиротливо...
Как арифметик с ножницами,
на пюпитре
разделывал нотную зайчатную пушнину.
Улыбались дети
суконным ушкам,
как перчаткам на лафете.
Арифметил!..
Силлабику ослабил. Тени тонут.
Как не понять расслабленных лягух!
Ты только ляг и - ух!
/Тектоник кино ткет /
Как лыжницы, натерты жиром жизни,
и кверху квакая как Вакх,
на фрукты смотрят фараоны,
воздушные фанфары-формы,
как морфий, - вздутый хлам рубах...
Август густ, набух,
как кожа на губах.
Концерт лягух. И Бах...
И листопад сдает бутылки,
Затаривая скверный склад.
Как сквернословица гуся,
кусает ухо Муз гусак...
В тот винный год,
что гнался из заборов,
древесно-стружечен, заборист -
Подайте кружечку,
сейчас и откупорим-с!..
Тот витязь в шкуре
тигра уложил
в тарели цирка
и в тарифе жизни...
В термитнике затлел запал,
и килек рев в зобу у пеликана...
Столь Заболоцкий то болото осушал,
что слез у волка было с полстакана...
И Пастернак на принцевый кинжал
упал и жизнь пустил на сало...
Пардон весны и тесный ледостав.
Дед тронулся! Вонзилось нёбо в небо.
И переводы, локти искусав,
лохмотья на рукав мотая,
помашут с берега другого...
/30.1.90/
ТАНЦОВЩИЦА
Деревце, деревцо...
Лорка
...девочка и колдунья
Пара в межзвездном вальсе...
Ю.Курас.
Деревце в вальсе -
Вырвано с корнем,
В круженьи -
Каштанчики взглядов
Наискось каплями чуда летят
Дно золотое,
Камыш торфяного затона
Мимо в ладонях проносит
лелеющий смерч...
/25.2.90/
/А.Жаров Стихи ИЗБРАННОЕ Книга пятая /