Аннотация: монархические убеждения и древнерусские литературные ассоциации в общеизвестных стихах Анны Ахматовой
АХМАТОВА . РУССКИЙ ПОЭТ ПРОТИВ МОНГОЛОКАЦАПСКОГО ПАТРИАРХА
Твоему богонечестивому повелению не кланяемся! (Галицко-Волынский Летописец)
Столетие восстановления в России патриаршества, отмечаемое наряду с революциями, сопровождалось официальными визитами. В частности, столицу посетил Антиохийский патриарх Иоанн Х, представляющий православных христиан Сирии, для которых на родной земле - после низвержения в 1917 г. национально-русской государственности, защищавшей элементарные права иноземных единоверцев, и исключая недолгий период французской колониальной власти 1922-1944 гг., - наступили воистину исповеднические времена.
В Даниловом монастыре 05 декабря прошла встреча сирийской делегации с Московским патриархом Кириллом (Гундяевым), председателем Отдела внешних церковных сношений митр.Илларионом (Алфеевым) и прочей интеллигенцией в рясах. Среди иного, Русским предстоятелем было сказано: "...Событие, 100-летие которого мы празднуем, изменило ход истории Русской Православной Церкви: в самый тяжелый, может быть, момент нашей национальной истории было явлено чудо возрождения Патриаршего служения.
Абсолютное большинство православных людей восприняло тогда возрождение Патриаршества как явление Божественного промысла. Действительно, если бы не было потом Патриарха, Патриарших местоблюстителей, то не было бы центра, вокруг которого объединялись православные люди, несмотря на то, что это объединение часто сопровождалось риском для свободы и жизни. Обращаясь мыслью к минувшему столетию, первое, что мы вспоминаем, - мужество нашего благочестивого народа, подвиг новомучеников и исповедников, укрепивших веру в людях. Гонения, через которые прошла Русская Церковь, сделали нас чувствительными к страданиям наших братьев и сестер, где бы они ни были
Данные тезисы охотно цитировались ведущими новостных программ: к основной направленности речи, сообразно космополитической направленности современной "российской" политики, остававшимися равнодушными. Меж тем, здесь свтш.владыкой допущены изрядные передержки. Они обусловлены интересами века сего: политической мифологией РПЦ (1943 г. - ?), плетущейся уже днесь. Собор 1917 года большим числом русских людей того времени, оставшихся православными среди окружающего отступничества, оценивался как едва не "разбойничий", знаменовавший отступление от Православной веры, подобное политическому отступничеству октябрьского переворота и Брестского мира. Так, кстати, полагалось и противниками их! Не лишне напомнить, что коммунисты, расстреливая из тяжелых орудий Кремль и иные позиции, занятые московскими юнкерами, сохранившими верность Русской Республике, не принимали никаких мер к разгону продолжавшего заседать Собора. Хотя убийства священников начались ими сразу после переворота (Иоанн Кочуров, Петр Скипетров и т.д.), а Александра Коллонтай направила матросскую команду для захвата Александро-Невской Лавры.
Опубликованные Деяния Собора отнюдь не являются стенограммой, пройдя цензурирование и редактирование речей, имитируя "благочестивый" слог церковно-исторических памятников ["Русское Православiе", ?3, 1999, с.11 (издание, последний орган советского Самиздата, запрещено судом РФ)]. Подлинная обстановка была иной. Публицист Русской Зарубежной Церкви вспоминал об этом: "Я, например, его участник, совершенно никакого восхищения при воспоминаниях о Соборе не испытывал, хотя я и принадлежал к большинству, имевшему в конце концов успех, а наоборот чувствую горький осадок от той атмосферы взаимного недоверия и часто даже ненависти, которая царила как в отделах, так и в общих собраниях. Неужели господа члены Собора забыли те тяжелые столкновения, при которых им приходилось присутствовать, и которые превращали заседания отделов и общего собрания в какие-то беспорядочные митинги!.. Итак, я говорю, что атмосфера на Соборе была тяжелая и мирно между собою беседовали без недоверия и раздражения лишь единомышленники. Внешне впечатление от Собора получилось также не из отрадных. Мой знакомый католический аббат о.Гарсиа определил его так: "Это не Собор, это - парламент". Действительно, все отрицательные стороны парламента были налицо: дробление на партии, демагогия, обман и недобросовестность... Принимая во внимание все условия, можно сказать, что еще, слава Богу, всё сравнительно благополучно кончилось и что мы, члены Собора, остались не подлежащими церковному прещению за какое-нибудь еретическое или явно антиканоническое постановление... Московский Собор, как собор Поместной церкви, вообще не может считаться авторитетом непререкаемым, а посему подлежит и критике, тем более, что он есть первый Собор в Православной Церкви, где были введены принципы выборности его членов и активного участия низшего клира и мирян в голосовании... Московский Собор история разбойничьим, конечно, не назовет, ибо он не коснулся догм, но многие его постановления, даст Бог, не укрепятся в церковной практике и примером для других он служить не может и не должен, в особенности, в смысле его структуры, а отчасти и деятельности" [граф П.Граббе "По поводу ссылок г.Свитича на Московский Собор"\ "Воскресное Чтение", 14.12.1930, с.738]. Но это свидетельство документальное, церковно-догматическое и историческое. А есть показание иное - поэтическое, намного более известное, но редко соотносимое с Собором.
Стихи "МНЕ ГОЛОС БЫЛ", относимые к 1917 г., были признаны коммунистической властью, вместе с возвращением сожительнице большевицкого политкомиссара по культурным делам (Пунина) союзписовского чина, переизданные в 1940 году. Литературных политработников привлекал титанический богоборческий дух патриотического отрывка (в их глазах подразумевавшего заглавные буквы первых слов), звучавшего, едва ли не созвучно национал-большевистским стихам какого-нибудь Паши Когановича. Но в СССР, даже в 1987 г. ["Сочинения", т. 1-й], издавалась пьеса только без начальных куплетов.
Чуждые привычного россиянам холуйства пред богом, патриархом и путиным, стихи несут пушкинский пафос оды "ВОЛЬНОСТЬ", однако, парадоксально сливаясь с узнаваемыми на слух формами: мелодикой, аллитерациями и рифмами общеизвестного романса "НЕ УХОДИ, ПОБУДЬ СО МНОЮ..." (Мих.Пойгин). А, напомним, глагольное нарицательное томление, образуясь глаголом томить (утомлю), это древ.-славянское, дохристианское название поповского, бесполо-обобщенного "Любовь" (более полное, всеобъемлющее: включая чувственный смысл; ср.: польск.милость, древ.-новг. "смильное")... Обожгу, жечь, - узнаём тот же корень, что в теофорном слове Жизнь: "жьмчужная (жаркая) душа", умирающим "исторгаемая ...чрез ожерелье (горло\жерло) ", - как говорится в "Слове о полку Игореве".
О чем стихи Ахматовой? Впервые, еще целиком, опус появляется в книге "Подорожник" [Петроград, 1921], снабжаясь авторской датой "Петербург, осень 1917":
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал
И дух суровый <в-т: высокий> византийства
От русской церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берет ее, -
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
боль поражений и обид".
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух
.
В школьном томике издательства "Дрофа", "Допущенном Министерством образования Российской Федерации", изданный полностью [М., 2002, с.174], он объясняется (комментарий Л.Г.Бихней), сообразно доктрине борьбы с "5-й колонной": "Одно из самых известных стихотворений Ахматовой, объясняющее ее отношение к эмиграции ..." [там же, с.313]. Под этот ура-патриотический тезис верстается "исторический" комментарий: "В реально-биографическом плане (это) "голос" Бориса Анрепа, который, покидая Россию, звал Ахматову с собой" [там же, с.314]. Так ли? Ученики Николая Гумилева - акмеисты, ценители чувственного, тварного Мира, в отличие от позднейших русскоязычных писателей, выразителей миросозерцания советской химеры, чуждались антисистемных суеверий гностиков. Чуждая спиритуалистических суеверий, Анна Горенко была далека доктрин "политкорректности" и "пацифизма", однако не обагряла рук вражьей кровью (лично). А здесь Конфиденту героини вменяются невероятные полномочия: прощать и отпускать смертные грехи, делать бывшее - не бывшим, нарекать новые имена (вместо христианского крестильного!). Это средней руки декадент Анреп?.. Но, однако, лирическая героиня не удостаивает ответа НЕДОСТОЙНОЕ ее, Русской патрицианки, предложение.
Первая теза школьным официозом поясняется так: "Немецкие гости - немецкие войска, вступление которых в Петроград ожидалось в начале октября 1917 г.. Вероятен и намек на большевиков-эмигрантов, включая Ленина..." [там же, с.313]. Первую часть комментария следует отбросить: тактический сентябрьский Моонзунский десант не предполагал взятия столицы (хотя В.И.Ленин и захлебывался тогда статьями о "сговоре" Керенского с кайзером...). Отсутствие "эренбуржьей" - расистской антигерманской [см. Н.Никулин "Воспоминания о войне", 2008, с.161] направленности, словно чуя нравы и мировоззрение Постсовка, Анна тонко подчеркнула. Она снабдила стихи, датированные 1917, указанием места написания "Петербург": по-немецки, не Петроград, - как был он переименован в 1914 г. Речь именно о "гостях с Неметчины", певших свои пролетарские арии в Смольном и дворце Кшесинской! А система ассоциаций - не замечаемая невежественными, дерусифицированными нашими современниками, в этих строфах, рисуется поистине грозная.
Одну "цитату", взятую из Иоанна Богослова, комментатор всё же вскрыл. "Столица... как оьяневшая блудница", - это отсылка [Ахматова, 2002, с.314] к Откровению: "...Паде, паде Вавилонъ Великий, бысть жилище бесомъ и хранитель всякому духу нечисту, и хранилище всехъ птицъ нечистыхъ и ненавидимыхъ! Яко от вина ярости любодеяния своего напои<ла> все языки, и царие земстии <съ нею пре>любы деяша, и купцы земстии от силы пищи ея разбогатеша" [Ап. 18: 2-3]. С "немецкими гостями" из революционных партий град Питер творит блудодеяния, как библейский Вавилон, Антихристова Блудница из Апокалипсиса (в ближневосточных языках город-политея женск.рода). Вавилону уподобляется не Петровский, имперский (как у Мережковских и прочих декадентов), а напротив, революционный - современный Град!
Другую, взятую не из Библии, цитату коммунисты не узнавали: русской литературы они, выскочив из-за черты оседлости, не знали (сама Аня Горенко тоже брала ее не дословно, по памяти). Потому 2-я часть стихотворения в СССР и печаталась!
Определение "глухой" здесь несет редкостное, архаизирующее значение, бытовавшее в древнерусской речи: тупой, безнадежный в закоснелости (во зле). Отрывок с ним пересказан по суздальской летописной Повести о битве на Сити - с некрологами свв.князей Юрия Владимирского и Василька Ростовского, отвечавшего пленившим его татаро-монголам: "...Но никако же не покоришася их беззаконью, и много сваряше и<х>, глаголя: О, глухое цесарьство <подданные царя Батыя. - Р.Жд.> и скверньное! Никако же мене не отведете христианьской веры, аще и вельми в велице беде есть! " (Лаврентьевская летопись) [ПСРЛ (серия 1997 г.), т. 1, с.с. 465-467].
Новгородская летопись рисовала гибель св.блгв.князя-мученика Юрия Всеволодовича иначе, нежели рассказывает привычная нам версия историков, взятая у суздальских летописцев [см. "Памятники лит-ры Древ.Руси", 13 век, 1981, с.132 дал.]. Согласно новгородцу, современнику событий (работавшему в эпоху митр.Кирилла), оставшись без войск, разгромленных в Коломенской битве, Вел.Владимирский князь побежал на Ярославль. Здесь, собирая силы в заволжских лесах, Юрий был застигнут внезапно пришедшими татарами, не успев расставить полки, разбит и вновь бежал, лишь настигнутый и добитый татарами на р.Сить: "...и постигоша и, и живот свой сконча ту. Бог же весть, како скончася: много бо глаголють о нем иныи" [ПСРЛ, т. 3, с.с. 77, 289]. "Глаголать" могли современники. Как полагал Д.С.Лихачев, именно в этом сообщении, о пропавшем без вести вел.князе, были первоистоки Легенды о Граде Китеже - приведшей бежавшего князя в небольшой городок Кидекша, лишь в ХХ веке стабилизировавший произношение своего имени.
Ипатьевская летопись добавляет подробность: лагерь Юрия стоял без охранения (новгородец полемизирует с этим), разгром произошел еще прежде падения покинутого князем стольного Владимира Залесского (в Китежском Летописце Юрий тоже бежит до падения Мал.Китежа). По летописцу с Волыни, провел операцию темник Бурундай, в то время как Батыем осаждалась столица [там же, т. 2, с.780]...
Правоту новгородского историографа перед суздальским подтверждает "Сказание о верных святых русских князьях" - родословное повествование, вносимое в летописи, говоря о погоне, настигшей Юрия на Сити: "...того Батый-царь прииде и сугна на Сити на реце" [там же, т. 17, с.2; "Очерки феодальной России", вып.11, с.217]. Жития Юрия Всеволодовича и Василька Константиновича этого не говорили. Но и в них сохранилось отражение действительности. Датой убийства плененного Василька всюду стоит четверг 04 марта, а память Юрия издревле почиталась, внесенная уже тогда в Степенную Книгу, 04 февраля [ПСРЛ, т. 21, с.265]: т.е. прежде даты взятия татарами Владимира Залесского (07 февраля).
Словцо "глухой", в данном значении, было непонятно уже редакторам Степенной Книги, заменявшим его [см. там же, с.266]. Оно любимо лишь одним, нам известным древнерусским литератором. Гибель в Орде вел.князя Михаила Черниговского большинство летописей передает текстом церковного жития. Исключением служат ранние летописи, излагающие подвиг святого речами самих летописцев: Ипатьевская, Лаврентьевская, Академическая (и Львовская), Рогожская; в Новгородской летописи об этом не сказано вовсе. Древнейшее (и оригинальное) повествование, не повторяемое иными хронистами, мы находим в Ипатьевской: "Батыеви же рекшу: Поклонися отець нашихъ закону. Михаилъ же отвеща: Аще Богъ ны есть предалъ и власть нашу грехъ ради наших во руце ваши, тобе кланяемся и чести приносим ти. А закону отець твоихъ и твоему богонечестивому повелению не кланяемься" [там же, т. 2, с.796]. Оно писалось в Галичине, в те годы, когда Даниил Романович оставался независим от татар, и его хронисты не стеснялись писать о богонечестивых повелениях скверного царя Батыя, что думали. В Лаврентьевской - летописец, составлявший свою повесть о Татарщине (1223 - 1263 гг.) много позже, в 1377 г. - археп.Дионисий Суздальский [Г.М.Прохоров "Древнерусское летописание", 2014, с.358], знавший сентенции хрониста из Галича Волынского [см. там же, с.с. 378-382], - подрывая "духовные скрепы", разрушая русско-ордынское единство [там же, с.388] - скрыто процитировал "укропа": "Посла Батый к Михайлу-князю, веля ему поклонитися огневи и болваном их <"закону отець нашихъ">. Михайло-же князь не повинуся веленью их, но укори их, и глухые его кумиры. И тако без милости от нечистых заколен бысть, и венец житью прият месяца семтябрь в 20-е на память святого мученика Евстафья" [ПСРЛ, т. 1, с.470].
Церковное житие Черниговского князя Дионисий знал также, его он цитирует, рассказывая о восстании 1262 г., об истреблении среднеазиатских ясачников и казни отступника Зосимы, написав о "повержении псом на снедь" [там же, с.476] врага, местью за поверженного князя [ср.: там же, т. 3, с.304]. Но свой княжеский некролог он сложил, пересказывая сообщение галицко-волынского летописца-мирянина, назвав при этом от себя "глухие кумиры" ненавистного монгольского вождя.
...Десятью годами прежде, 20 февраля 1907 года состоялась премьера "Сказания о невидимом граде Китеже". На внимание Анны к Китежской Легенде указывает д.филол.н.Светлана Шешунова: "Независимо от названных писателей русского зарубежья к образу Китежа обратилась и А.А.Ахматова. В стихотворении "Уложила сыночка кудрявого..." <март 1940> лирическая героиня слышит из-под воды звон родных китежских церквей. Они "грозным голосом" упрекают ее за то, что она избежала "горькой гибели" остальных жителей города. Ныне китежане печалятся о ней и ждут ее у Престола Божьего. Благодаря автобиографическим аллюзиям эпоха легендарного Китежа сближается со временем жизни автора, а сам Китеж - с той уничтоженной в ходе революции и репрессий Россией, наследницей которой всё более остро ощущала себя Ахматова. Китеж становится здесь и синонимом рая, но не в сектантском его понимании, как в рассказе "Гриша", а в христианском. Те же два мотива - Китеж как прежняя Россия и Китеж как загробный мир - присутствуют и в поэме "Путем всея земли" <Фонтанный дом, март 1940>, где лирическая героиня именует себя китежанкой: "Меня, китежанку, / Позвали домой"; "Я к вам, китежане, / До ночи вернусь". Китеж здесь и земное прошлое, где "кто-то "Цусима!" сказал в телефон", и посмертное будущее, куда ведет "путь вся земли" <цитата из "Поучения Владимира Мономаха">?. В любом случае его образ НЕ ИМЕЕТ у Ахматовой эзотерического смысла" [http://russian-literature.com/de/node/35]. И Китежанка, прежде "зацепившись" некрологом-житием св.мч. Юрия Всеволодовича, центральным в повести о битве, обратила внимание на нее. Теперь в памяти Ахматовой вставало житие племянника Юрия Владимирского - Василька Ростовского, прототипа княжича Всеволода, из "древних Летописцев" хорошо знакомое дореволюционным православным (в романе "На горах" Мельниковым описывается столкновение раскольнического простонародья, увлеченного занимательным "Китежским Летописцем", сконцентрированным на Юрии, со знатоком не беллетристических летописей).
Внесение стихов в сборник, вышедший в апреле 1921 г., проясняет подлинное отношение бывшей жены Николая и матери Льва Гумилева к красному инородцу Пунину, ставшему владельцем бездомной русской рабыни, - про "роман" с которым сеют басни пейсатели. Именно об этом говорит двойное датирование поэмы "Путем всея земли": "Фонтанный дом, март 1940", - оставленное
...одной, ушедшей от приступа,
...стона нашего не услышавшей,
Нашей горькой гибели не видевшей ("Уложила...")
.
За насаждаемыми беллетристическими образами державно (А.Блок) марширующих патрулей русских "апостолов", власти РФ успешно затемнили подлинное лицо переворота 1917 г.: лицо финских, латышских, (вышедших из лагерей военнопленных) мадьярских, хорватских (О.Дундич), турецких, кавказских, китайских и прочих интернационалистов. Анна Ахматова нигде не говорит, в отличие от Н.С.Гумилева, о своем монархизме. Но, плененный в сражении на Волге и доведенный на аркане до Шеренского леса, князь Василько был замучен "...месяца марта в 04-й день на память святою мученику Павла и Ульяны" [ПСРЛ, т. 1, с.466]. Это единственное, и выделенное киноварью, датирующее указание некролога в повести: события начала лета 6746-го шли возле даты низвержения, спустя 680 лет, Русской монархии! Не "эмиграции" адресуются стихи! Уничтожив Русское Царство - сами сограждане поэтессы, "сквернь" (ныне говорят "генетическое отребье") - воздвигли грешное и преступное азиатское "цесарьство": монгольскую орду. Укропофашисткой Аней Горенко сказано это было на 8 лет ранее нобелевского (1933 г.) лауреата И.А.Бунина ("Инония и Китеж")! Оказалась она прозорливей и своего первого мужа, - по воспоминаниям поклонницы, в нач. 1921 г. высказывавшего предположение, что большевики уйдут, а Россиею в будущем станет управлять православный патриарх, - прозревая бесовский оскал сквозь средневековую церковную атрибутику.
Третья цитата узнается предположительно, она смысловая. Завершение 1-й строфы связано перечислением с тезой строфы следующей, аллитерируемой с 1-й вводным "когда". Видимо, упоминание столицы, снабженной определяющим "Приневская", присоединено к повествованию, как-то связанному с другой столицей России, "примосковской": с Третьим Римом, церковным центром страны... А метафора, посвященная ей, страшная.
Об этом - об отхождении Св.Духа от хранившей осаждаемый султаном Второй Рим Софийской Великой Церкви, произошедшем в дни последней осады Константинополя османами (соратниками немцев в 1917 г.), рассказывает повесть Нестора-Искандера: "В двадцать же первый день мая, грех ради наших, бысть знамение страшно в граде. Нощи убо <было> против пятка, осветися град весь. И видевше стражи, течаху видети бывшее, чяяху бо, туркы зажгоша градъ, и вскликаше велием гласом. Собравшим же ся людем мнозем, видеша у Великие церкви Премудрости Божиа, у верха, из окон пламеню огнену велику изшедшу. И окружившу всю шею церковную на длъгъ часъ. И собрався пламень въедино, пременися пламень, и бысть, яко свет неизреченный. И абие взятся на небо. Онем же зрящим, начаша плакати грько, впиюще: "Господи, помилуй!" Свету же оному, достигшу до небесъ, отврьзошася двери небесныя. И, приявше светъ, пакы затворишася" ["Памятники лит-ры Древ.Руси", 2-я\2 15 века, 1982, с.242].
Великою церковью Третьего Рима был Успенский собор: кафедральная церковь града Москвы. В ноябре 1917 там шли заседания Собора: низвергая имперские установления Синодального периода Греко-Российской церкви, ненавистные революционерам, учреждавшего тогда над овдовевшей Русской землей самочинное поповское "патриаршество" (а также многое иное, включая революционный новояз.). А Церковь является соборным Телом Иисуса Христа: в тот месяц, согласно Анне, обратившегося к лирической героине с предложением отречься и покинуть грешников, родных ей по крови, заместив кровную общность ("...во грехе") соединением с чуждыми странами безродного своего, "истинного" Бога.
Но недостойная эта речь российских уранополитов, отрекавшихся низвергнутой России, и близко не заинтересовав скорбную русинку, была отвергнута ею: не соблазнившейся посулами Божьего царства. Бывает и так, что неправым становится Христос-Бог, проиграв истинность и правоту не чуждавшемуся любви страстной ("блудА и любодейства") и обагрившему (здесь помыслами и речью) руки вражьей кровью, великому Русскому Поэту!
