Неподдающиеся. Книга 2 - Отмщение
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Меняются эпохи, но жернова войны по-прежнему безжалостно перемалывают судьбы стран и народов. И вот теперь, когда рычаги управления страшной машиной в руках невиданного доселе противника, кажется, что уже не осталось шансов. Сумеет ли угодившая между шестерней горстка храбрецов, дерзнувших принять вызов, совершить невозможное? Или это - шаг в бездну? Пусть победа далека и невероятна, но любовь и воля оставляют им главное право человека: "Не поддаваться. Никогда". Проходя через испытания, переживая потери, преодолевая километры изнурительного марша сквозь неизвестность, бригада в итоге добирается до секретной военной базы "Алатырь", скрытой среди скал и льдов Таймыра. Откуда, перевооружившись, десантники выступают в новый поход - уже не отступая, но целя в жизненно важный опорный пункт врага - на Новосибирск.
|
Неподдающиеся.
Книга 2 - Отмщение.
Часть 5 - Излом.
Глава N1 - Ветлуга, Толстиков, Белозёрский. 06.34, 12 ноября 2046 г.
Сегодня пустынные коридоры подземного города казались особенно заброшенными - так, что оторопь брала. Рассчитанный на проживание полутора десятков тысяч человек объект "Алатырь" пустовал большую часть существования. Пять сотен человек персонала - число постоянно колебалось из-за специфики режима, но в целом за порог статистической погрешности показатель не выходил - вот и все, кто занимает малую часть настоящего "несуществующего" города. А город действительно большой - не поселок, не деревня. Самый настоящий научный оплот, цитадель. Пятнадцать этажей, вырубленных в скальной породе, с боем отвоеванных у природы. Тысячи квадратных метров: цеха, лаборатории, склады, жилые помещения. Это помимо собственных трех собственных электростанций и одного законсервированного атомного энергоблока. И всё это - спит крепко, беспробудно в ожидании рокового часа. Которого надеялись не дождаться, но который все же наступил. И теперь руководству приходится лично - за неимением свободных рук - заниматься ревизией и расконсервацией помещений. Готовить город к приему потенциальных поселенцев.
Отчаянно выстукивая каблуками по плитке бесконечных коридоров, лестничных пролетов и комнат, директор промышленной секретной базы "Алатырь" Галина Викторовна Ветлуга лично осуществляла работы по "разморозке" базы. Причем без всяких скидок на должность и звание - навьюченная инструментами нещадно.
Ни возраст, ни хрупкое телосложение помехой работе не были. Да и разве можно всерьез говорить о сорока годах как о возрасте? Конечно, не школьница и давно не институтка - но ведь жизнь кончается на двадцати пяти только в представлении излишне максималистских подростков. А ведь именно плечи зрелых, опытных людей, по-правде говоря, и держат мир.
Да и не было у Галины повода жаловаться на судьбу: чем, чем, а внутренней энергией и красотой наделила сполна. От отца - сибиряка, мощного душой и телом, Ветлуга унаследовала нечеловеческую работоспособность, трудолюбие и железное здоровье. От матери, миниатюрной смуглолицей восточной красавицы - черные смоляные глаза очаровательной миндалевидной формы, воздушные прямые локоны каштановых волос, тонкий стан и греческий профиль. С самого детства краем уха от многочисленных дядьев и тетушек Галя слышала пересказы историй о матери.
За Умидой бегало множество поклонников - ухаживали, признавались. Но сердце гордой красавицы оставалось непреклонным. И подобрать ключи смог лишь широкоплечий светловолосый урус. Отец Галины служил в Самарканде срочную, там встретил Умиду, оттуда и забрал жену в Новосибирск. И возлюбленная - до того совершенно своенравная, независимая, - согласилась бросить семью и уехать в далекий неведомый край, представлявшийся из теплого края солнца, заснеженными мрачными просторами, где вечный снег и непролазные леса, куда ни обрати взгляд.
И вот теперь жизнь занесла Галину еще дальше на Север - на самую дальнюю оконечность России. Начиналось издалека - жизнь крутила, обводя кривой дорогой. Миниатюрная восточная красавица, рано ставшая сиротой, с успехом закончила школу. Дальше дочери офицера по квоте обеспечили место в военной академии. Дело оказалось сложным, но девушка не сдавалась. В крови Гали не было привычки пасовать перед трудностями. Вопреки предрассудкам девушка самоотверженно вгрызлась в учебу, вскоре удивив успехами как преподавателей, так и сокурсников.
После по распределению Галю направили в Красноярский край, на стройку новой военной базы. Изначально руководство планировало направить лучшую выпускницу в Москву, но здесь уже второй раз в жизнь девушки вмешалось НКГБ. По личной просьбе начальника областного отделения вместо столицы Галина получила распределение. И, надо сказать многие сочли бы его скорее наказанием.
Но девушка уже успела отвыкнуть от слез и жалоб. Ни словом, ни жестом не выразив недовольства, лейтенант Ветлуга отправилась на восток. Там с азартом, энергично принялась за работу... Дальше испытания следовали одно за одним всё сложнее и сложнее. И ни разу Галина не дала повода для сомнений или упрека.
В итоге чуть меньше десяти лет назад Ветлуга очутилась в "Алатыре". Вначале - в качестве рядового сотрудника. Но постепенно, благодаря неожиданной даже для местных работоспособности, энергичности, сумела по достоинству занять пост директора объекта. И получила погоны генерал-майора в придачу.
Но ни звание, ни должность не являлись самоцелью - просто качественно выполненная работа для Галины всегда являлась непременным условием жизни. "Если работать - то работать на совесть, работать хорошо!" - совершенство - единственный стандарт, который признавала Ветлуга. И, как истинный ревнитель дела, не брезговала для общей пользы никакой работой. Оттого и занялась лично "разморозкой" нижних этажей базы.
Хотя, справедливости ради следует признать, что все без исключения подчиненные не отставали: ни в навыках, ни в званиях. "Алатырь" отнюдь не повторял распространенную иерархию военных объектов - с многочисленным рядовым составом. Здесь в полном объеме представлялась, можно сказать, квинтэссенция армейской элиты. Ни у одного человека не было звания ниже майора и меньше двух докторских степеней. Помимо работоспособности для отбора требовалась не только лояльность, но и высокие профессиональные навыки, мощь интеллекта. При том, что каждый доктор и профессор в итоге помимо специализации в нужный момент должен быть готов чинить проводку, разбирать завалы, чистить канализацию или отстреливаться от врагов лежа в снегу.
Тем ценней, что при общей напряженности, неизбежно возникающих в среде умных людей, отягощенных часто тяжким грузом амбиций, сложилась на базе обстановка довольно мирная - и даже демократичная. Перед делом равны всё. Исповедовался и важный принцип разведки: "Каждый имеет право голоса - для пользы дела".
Однако сегодня работа не ладилась. Даже, можно сказать, с навязчивым упорством валилась из рук. Хотя и оправдание достойное. "Разморозка" базы ведь случилась не просто так - по секретному телеграфу от других объектов и по редким обрывкам внятного эфира пришли страшные новости: "Началась война!" Пускай до того очевидные наблюдения свидетельствовали о том же - человек таков: пока есть возможность верить в чудо - будет верить: свято, непогрешимо, истово. И только перед лицом неопровержимых доказательств отречется.
Известия о войне - причем не обычной, а иной, ради которой и создан "Алатырь" вместе с собратьями - до глубины души поразили людей. Часто придуманным историям характерна железобетонная стойкость характеров. Подобная модель мировоззрения накрепко затаилась в сознании людей. И, наверное, напрасно. Детям и безусым юнцам простительна небрежность - ещё не сложилось понимание, нет страха потерь, предчувствия боли. Но мимо остальных удар не проходит. И прежде всего целю становятся женщины и военные. Первые по-природе гораздо более открыты, искренни в чувствах - кроме того, кому как не им знать истинную цену взращенной жизни? И кто посмеет упрекнуть в неискренности жалость не только за свою, но и чужую боль в женском сердце?
А военные, пускай не всегда отличаясь нежностью души, обладают иным преимуществом - знанием. Слишком хорошо они представляют, что значит война. И тем более - ЭТА война. Именно ради борьбы десятки лет лучшие специалисты работали на упреждение. Именно благодаря работникам закрытых баз разработаны секретные протоколы для разных сценариев развития события. Именно здесь выковано оружие - если не победы, то борьбы. И здесь же с ещё большим упорством ковался щит Родины.
Да, военные понимают, что произойдет: диктат непознаваемого и недостижимого разума. Сожженные и вымерзшие города, эпидемии, моры и голод... Технократическая катастрофа вперемешку с беспощадной мировой резней. И человечество, безжалостно отброшенное к временам средневековья. Человеку укажут место у подножия трона, наденут на цепь с ошейником. И больше никогда не снять оков второго рабства. Которое грядет - уже стучится в двери.
Все ужасы прошлого, вся кровь и страдания бледнеют перед грядущим бедствием. И всё, что осталось для борьбы - сами люди. Именно им предстоит побеждать. Не примитивным танкам и самолетам, не автоматическим винтовкам. Потому, что против этого врага оружие бесполезно - любое. Военные понимают - не говорят, не произносят вслух, боясь спугнуть грубой речью хрупкую удачу - но понимают: оружие, базы - лишь символ. А победа принадлежит только сердцу, открытому для борьбы, удар нанесет рука дерзновенного, а не меч, легший в ладонь.
Военные знают: человек способен бросить вызов - такова его природа - даже тому, кого не может победить. И добиться невозможной победы. Это тяжелое знание хуже петли на шее. Ведь силен страх в душе - да не только страх, здравый смысл. Подсказывающий знающим: "Мы - смертники. Наш билет - в один конец. Победить или..." Но, сохраняя сомнения в душе, военным приходится вести за собой людей...
Галина же по странной прихоти судьбы объединяла в душе оба тяжких бремени. Пускай на людях, по упрямости характера и должностной ответственности, генерал-майор Ветлуга и сохраняла маску непроницаемости, по-правде страдала не меньше. Вдвойне обидно осознавать, что маску-то большинство воспринимало как истинное лицо. Последним - и наиболее болезненным - подтверждением оказался сегодняшний утренний случай. Две сотрудницы о чем-то переговаривались тайком - Ветлуга не слышала с противоположной стороны коридора. Хотя догадаться не сложно: все люди. Новости в последние два дня почти не доходили - и от того на душе становилось особенно скверно. Мужчины изо всех сил выдерживали характер, ни словом ни жестом ни кажучи слабость. А вот женщинам приходилось тяжелее. В конце концов, если дети для сотрудников режимного объекта были явлением редким, то уж родня присутствовала практически у каждого. И что прикажете делать? Нельзя обвинять человека в наличии души - которая не механизм и не птица, чтобы всегда подчиняться железным рамкам.
Наверняка тогда, утирая тайком слезы, двое и делились женским горем. Галине даже показалось, что слышит тихие всхлипывания. В этот миг Ветлуга, поддавшись душевному порыву, решила наплевать на сложившийся стервозный образ, не сдерживаться больше официальными рамками и попросту посочувствовать подругам по несчастью. Но стоило только Галине приблизиться, как разговор мгновенно стих - как отрезало. Заслышав звонкие удары каблуков о кафель, сотрудницы опасливо заозирались по сторонам. Заметив начальницу, немедленно замолчали, изобразив на лицах непроницаемое выражение. Конечно их с головой выдавали покрасневшие глаза, припухшие носы, но Галина, раздосадованная, предпочла молча пройти мимо. Ограничившись резким кивком. Девушки ответили тем же.
Пересекши коридор, поспешно сбежав через пару пролетов и галерею, притворив за спиной тяжелую бронированную дверь, Галина не выдержала. По пути ещё сдерживалась, а сейчас прорвалось. Чувствуя себя совершенно несчастной, женщина бессильно опустилась на корточки, обхватила колени руками и тихо заплакала. Сильным тоже тяжело. Особенно - по прямому сильным...
Опасаться свидетелей не было нужды - ключи от замороженных уровней были пока только у трех человек на базе. А дверь - помимо брони - как и каждая на "Алатыре", обладала абсолютной звукоизоляцией.
Так что Галина с полной самоотверженностью позволила себе не стесняться. Обида, долгие месяцы копившаяся в душе, наконец перехлынула через край. Злые слезы текли, никак не желая униматься. Именно в таком виде её и нашел генерал Толстиков. Илья Сергеевич... Илья...
От этих воспоминаний лицо Галины озарила невольная улыбка. Илья Толстиков оставался одним из немногих на базе, кто знал генерала-майора Ветлугу не только как директора, но как обычного человека. И почти единственным, кто не "получил" знание, а, что называется, взял сам...
Невольно погрузившись в воспоминания, Галина сама не заметила, как быстро пролетели несколько часов. Захлопнув, последнюю дверь Ветлуга наконец облегченно вздохнула, поудобней перекинув на плече сумку с инструментами. А ведь впереди предстоит ещё планерка по результатам расконсервации объекта.
"Не привыкать!" - Галина решительно встряхнула плечами. От резкого движения прямые локоны русых волос взвились словно крылья. Решительно притопнув для бодрости, "директорша" решительно направилась на выход. Теперь, когда настроение более-менее выровнялось, даже пустынные коридоры перестали казаться угрюмыми. Легко преодолев - почти пробежав обратный путь, Галина прикрыла входную дверь на этаж, заперла на ключ и, перепрыгивая через ступеньки, буквально взлетела наверх...
... К этому времени Толстиков закончил собирать данные. Не отвлекая подчиненных от работы, Илья Сергеевич лично - разминочной трусцой пробежался по отделам. Не стесняясь должности и звания. Там приходилось аккуратно извлекать из творческого процесса начальников, чтобы получить заветные сводки. Частенько прикладывая кого словом, а кого и не только, чтобы вывести из творческой нирваны в более-менее адекватное состояние. Никакой свободы творцам - бюрократия-с, издержки профессии... А, поскольку из-за войны на объекте натуральный аврал, ранимые души творческих личностей вполне себе не сдерживались и отвечали на притязания начальства отборной, замысловатой грубостью. В общем, пробежка нескучная.
Но вообще, конечно, особых зверств не случалось - на "Алатыре" сложилась обстановка, наиболее располагающая к творчеству и весьма ценимая начальством. Да и в то же "начальство" отбирались не какие-то заезжие, а свои, уже привыкшие к смещенной расстановке приоритетов: творец важнее бюрократа, а результат - репутации. Возможно, высоким результатам, изобилующим открытиями, прорывами, новаторскими разработками "Алатырь" обязан высокой не столько концентрации гениев, сколь банальному (но так до обидного редкому) умению коллектива самостоятельно наладить рабочий процесс.
Да и разве трудно вместо разведения бюрократической волокиты заняться делом самому? Толстиков вообще не понимал, почему в таком загоне у всяческих начальничков, начальников и тому подобных директоров работа с людьми? Добро, если ты от зари до зари словно каторжный корпеешь над планами, проектами и прочая, прочая, прочая... Когда времени нет банально подняться с места, голову повернуть - тут и заикаться не стоит о пренебрежении. Но уж чересчур часто Илье ещё до перехода на "Алатырь" приходилось видеть классических кабинетных обитателей. Единственной заботой которых оставалась имитация бурной деятельности да сохранение важного вида на рыхлой физиономии. Да! И конечно же перекладывание бумажек - с умным видом. Под разговоры о "модернизации", "развитии" и "ура-вперед!"
От этих воспоминаний Толстиков лишь грустно усмехнулся. Увы, люди стали постепенно забывать: работа начальника это прежде всего работа с людьми. И даже не с позиции организации коллектива таким образом, чтобы обеспечить максимальную отдачу. Подобный подход грешит пороком: в апогее такая политика грозит стать совсем бесчеловечной - направленной на бездушное "выжимание" ничего не подозревающих людей до капли с последующим пренебрежительным избавлением. Нет, так тоже нельзя. "Начальник" - от директора до генсека - не иная раса, не особый подвид человека. Если он забывает, что работает в первую очередь ради блага людей - в идеале всех, без исключения - то это плохой начальник. Скажем прямо - хреновый.
Романтично, наивно? Да. Можно подумать, что сейчас плохо, а раньше был золотой век. Не был конечно. Ошибочно? Нет. В это Толстиков верил свято. Пускай подобное мировоззрения и страдает излишним максимализмом - это Илья Сергеевич четко понимал, не строя иллюзий. Но, с другой стороны, нет развития без стремления к лучшему. Без идеального - такого идеального, чтобы наивное, невероятное, недостижимой. И непременно искреннее. Чтобы хоть зубами, хоть тушкой, хоть чучелом - но стремиться к нему. Каждый день, каждый вздох, не смотря ни на что. Если человечество навсегда завязнет в возрасте мелкого капризного ребенка, то судьба его будет чрезмерно трагична. А ведь сейчас именно так и происходит. Чем отличается принципиально человек, обеспокоенный лишь собственным благополучием от эгоистичного пятилетнего малыша? Лишь связностью речи и объемом потребностей. А начальники - лишь неизбежное следствие общего уровня взросления - самый яркий индикатор.
"Да... - подумал Толстиков. - Несмотря на успех дела революции, несмотря на победное шествие нашей Идеи, все-таки нам ещё предстоит долгий путь... Всем нам предстоит сложный, мучительный рост - с ломкой стереотипов, расширением мировоззрения, изменением понимания между словами "хочу" и "должен"... Сумеем ли пройти, выдержим?" И сам себе ответил в очередной раз: "Сумеем, выдержим! Не может быть иначе. Даже верить подобному не хочу! Нет горизонтов, за которые невозможно заглянуть! Нет вершин, где нас не будет! Нет преграды, сильнее человека! Если сами захоти - искренне, беззаветно - сможем... Все сможем!"
Погруженный в мысли, Толстиков не заметил, как при входе в кабинет директора от души столкнулся с коллегой - Рафаэлем Леонидовичем. Второй заместитель, точно так же витая в облаках, поспешал на доклад. Фактически, Толстиков обязанности заместителя Ветлуги не совмещает, а делит на пару с генералом Рафаэлем Белозёрским. Каждый заведует определенным кругом вопросов: если для Толстикова характерны конкретные разработки и бытовые вопросы, то Рафаэль Леонидович акцентирует усилия на материях высшего порядка - идеях, теориях, планах... Парит, так сказать, в трансцендентальных далях.
Неудивительно, что подобная полярность интересов невольно способствовала возникновению слабых оппозиционных токов между генералами. Свою долю внесли и банальные внешние особенности. Илья Толстиков, вопреки фамилии толстым все же не был. Хотя... Отдавая, скрепя сердце, дань правде, некоторая грузность в комплекции присутствовала - разве что некоторое оправдание давал рост под два метра. Лицо прочно несло отпечаток малоросской крови: слегка тронутая смуглым загаром кожа, широкие, мощные скулы, выдающийся вперед подбородок, вечно лукаво прищуренные темно-карие глаза. И довершает картину густая шапка волос - всегда аккуратно и коротко постриженных.
Белозёрский во многом казался противоположностью - за исключением высокого роста. Со стороны Рафаэль представал натуральным, рафинированным воплощением салонного интеллигента времен 19-го века. Эдакий светский лев. Всегда аккуратно уложенная густая грива русых волос, спадающих до плеч. Твердый, пронзительный взгляд ледянисто-серых глаз, постоянно выцеливающий жертву. Чуть вытянутое лицо с до нарочитости правильными чертами, тронутутыми скрытой суровостью, исполнено внутренним аристократизмом, чувством достоинства.
Продолжением естественных черт стали и привнесенные: одежда казалась очередным полем противостояния между генералами. Если Толстиков предпочитал свободные рубашки, водолазки или свитера в паре с джинсами - изредка брюками, то Белозёрский в любой обстановке оставался образцом подчеркнуто официального стиля: строгая черная тройка в редкую полоску, начищенные до блеска ботинки, а на шее либо аккуратный платок, либо галстук-бабочка. И такой образ Рафаэля отнюдь не вызывал смешков или неодобрения коллег - даже "за глаза". Подобная вычурность, свойственная скорее давно минувшей эпохе, причудливым образом дополняла образ, составляя в итоге целостную, неделимую картину - этакую монаду. Скорее непонимание могло вызвать, если бы однажды генерал стал выглядеть иначе. Ещё бы и тревогу умудрились поднять.
В качестве последнего штриха, ставшего по мнению Толстикова венцом противостояния, стала сама Галина. Непроницаемую броню Белозёрского преодолеть сложно - Илья Сергеевич не знал правдоподобна ли подобная крамола вовсе. Но косвенные свидетельства налицо: после недавно вспыхнувшего служебного романа между Ветлугой и Толстиковым, редкие доселе открытые споры между генералами стали возникать очевидно чаще. Хотя, несправедливо умолчать: Толстиков в силу желчно-ироничного, пускай и весьма добродушного - порой до инфантильности - склада характера, не упускал случая подцепить Рафаэля на явную колкость - совершенно невинную со стороны...
- Добрый день, Рафаэль Леопольдович, прошу простить за невнимательность, - Толстиков успел среагировать первым - легко отступил на шаг и указал приглашающим взмахом на дверь. - Проходите товарищ генерал...
- Не стоит, Илья Сергеевич, - Белозёрский автоматически спрятал за спиной папку с документами. На бесстрастном лице скользнула небрежная ухмылка. - Вы, полагаю, больше торопитесь... По личному вопросу.
"Язва..." - ухмыльнулся про себя Толстиков, а вслух ответил:
- Не понимаю, Рафаэль Леопольдович, - для большей эффектности генерал даже придал лицу выражение искреннего недоумения, щедро сдобренного уязвленным самолюбием. - И мне отчего-то кажется, что в предыдущей реплике сокрыт явно негативный подтекст.
- Помилуйте! Вы говорите так, словно это что-то плохое, - Белозёрский прекрасно понимал: Толстиков намеренно валяет дурака. Ну и сам не упускал возможности. Благо в остроте ума и языка конкурентов Белозерскому ещё поискать. Хотя, по-правде иногда столь явное противоречие между формой и содержанием раздражало до крайности. Формально Илья находится в безупречной позиции: ни единого компрометирующего свидетельства связи с Галиной нет - все данные лишь на уровне слухов и косвенных свидетельств. Но уж Рафаэль - как, впрочем, самые проницательные из персонала базы - слепым не был. Однако прямым текстом указать на собственные домыслы он не мог - подобная бестактность неприемлема для воспитанного человека. Зато намеками... Впрочем, после ответа Толстикова, Белозёрский понял, что невольно сам забрался в тупик: любой ответ изначально будет содержать уязвимую точку. И уж Илья-то нанести удар не преминет.
"Значит, - решил Рафаэль, - нужно говорить твердо, решительно!"
- Да и полно те, Илья Сергеевич! - с вальяжной небрежностью усмехнулся Белозёрский. - База буквально исполнена разговорам о ваших чувствах к Галине Викторовне...
- Рафаэль Леонидович! - Толстиков подобного ответа ожидал и подготовился заранее. Илья понимал, что в условиях, куда загнал себя Рафаэль, очевидным рецептом является выдерживание марки до конца - ибо уходить молча не в стиле генерала. Все же СССР не Хмурый Альбион. - Не ожидал - только не от вас! Ну если молодые дамы способны обсуждать в нашем вынужденно провинциальном медвежьем углу слухи - это ещё куда не шло: в конце концов молодости присуща и простительна легкость мыслей. Но вы - вы! Уважаемый человек. Генерал! Наследник аристократического рода... - тут Толстикову пришлось особенно приложить усилия, чтобы не расхохотаться. - ... оперируете слухами! Нет, Рафаэль Леопольдович - от вас я подобного не ожидал...
Белозёрский стоял молчаливый и угрюмый. Достойного ответа в голове никак не складывалось - и виной здесь оставался предательский выпад Толстикова, безошибочно поразивший цель. Больше всего Рафаэля раздражали две вещи: когда его называли дворянином или аристократом и когда искажали фамилию, пренебрежительно подменяя "Ё" на "Е". Тут уж на дерзновенного смельчака переносилась совокупная тяжесть всей острословной бронебойной эрудиции Рафаэля. В такие моменты сдерживаемая Белозёрским язвительность радостно срывалась с цепи и, подобно ядовитой ехидне, набрасывалась на обескураженную жертву. И редко кто сумел уйти от сокрушительного поражения - сухим же и вовсе не удавалось никому.
Но сейчас Белозёрский вынужденно молчал, припечатанный тяжестью аргументов, неспособный ответить резкостью - в подобном случае это лишь окончательно обозначит полный и окончательный разгром. Хотя кого винить? Сам же себя и припер к стенке... Стыда, впрочем, Рафаэль не испытывал - скорее досаду, смешанную с уважением к достойному игроку. При всей частой мелкой склочности общения, Белозёрский никогда не считал Толстикова противником - и потому не испытывал негативных эмоций. Скорее подобную колючесть взаимоотношений можно отнести на счет обычного ребячества. В конце концов, самозабвенное бахвальство свойственно отнюдь не только подросткам. Что говорят о разнице между ребенком и солдатом - оно ли не применимо и к генералу? Да и чем развеять монотонную рутину бесконечно похожих будней?
Свято исповедуя правило, что даже на дно следует идти с гордо поднятой головой, Белозёрский уже готов был броситься в проигранную схватку с новой репликой. Но партия невольно завершилась раньше времени. Незамеченная мужчинами Ветлуга буквально выросла из-под земли.
Не говоря ни слова, Галина с явным почти что материнским укором окинула взглядом сначала Рафаэля Леопольдовича, а затем - Толстикова. Раззадоренные генералы разом поникли, смутившись. Вернее, искреннее смущение испытал лишь Белозёрский - Илья лишь изобразил правдоподобную гримасу. Самым тяжелым для Толстикова оказалось не расхохотаться в этот момент.
Ветлуга, уловив фальшь, в свою очередь предпочла промолчать. Сделала вид, что вполне довольна результатом экзекуции. Привычными, скупыми движениями провернула в замке сначала первый ключ, за ним - второй и третий. Когда с борьба щеколдами окончилась, уверенным толчком Галина распахнула дверь. Та, несмотря на массу - несколько центнеров армированной листовой стали! - и сложную систему герметизации, скользит легко: ни единого скрипа или шороха.
- Ну, что стоим? - приподняв бровь, говорит начальница с ухмылкой. - Входите уж... Баловники...
Переглянувшись, двое мужчин одновременно боком протиснулись внутрь. На лице Белозёрского явно читается недовольство - и Толстиков, желая закрепить успех, совершил последний ход. Уже почти переступив порог, Илья запнулся и картинно сверзился на ковер. Дополнительным штрихом плавно разлетевшийся ворох бумаг из папки. Откровенная симуляция, но Галина не заметила. С её точки зрения вполне очевидна грубая игра.
Белозерский вначале совершенно естественно с полным непониманием недвижно наблюдал за падением. Изображая невольно подобие персонажа гоголевской немой сцены. Но, замечая секундный проблеск злорадного торжества в глазах Толстикова, прочитывал ситуацию мгновенно. И вновь генералу единственное, что осталось - бессильно скрипнуть зубами.
- Илья Сергеевич! - всплеснув руками, Ветлуга поспешно с искренней озабоченностью подбегает к Толстикову. На лице поверженного - самострельного - генерала уже нет и тени коварства. Совершенно искренняя маска неловкости пополам с досадой. - Как вы? Вам помочь!
Пока Галина на пару с Толстиковым собирала разлетевшиеся по кабинету документы, тот украдкой, в качестве последнего удара, вновь бросил на Белозёрского насмешливый взгляд. Так, что генералу просто нестерпимо хотелось несимметричного ответа. Но между тем Ветлуга успела, негодуя, упрекнуть:
- Рафаэль Леопольдович! Ну как ж вы так! Ведь не маленькие уже - зачем всё это озорство?
Белозёрский, уже не в силах сдерживать эмоции, раздраженно бросает в ответ, чуть ли не задыхаясь от возмущения:
- Галина Викторовна! Да ведь это все гнусная инсинуация! Он же сам все подстроил!,..
- Стыдно, Рафаэль Леопольдович, - неодобрительно покачивая головой, отвечает Ветлуга.
- Да вы посмотрите сами: бесстыжий взгляд, ехидная ухмылка!...
- Илья Сергеевич... - Галина пристально всматривается в лицо Толстикова. Тот какое-то время борется, но вскоре теряет самообладание. Уже через пару секунд заходится в радостном хохоте. Беззаботно откинув голову назад, рассевшись прямо на полу, Илья смеется, чуть ли не обнимая руками живот.
Белозёрский и Ветлуга пытаются бороться, но поражение предопределено - неизбежно. Первым сдается Рафаэль. Ни следа от былого раздражения - кривая ухмылка, коварно просочившаяся сквозь напускную маску недовольства расцветает искренним смехом. Наконец не выдерживает и Галина: за официальной строгостью слов не скрыть искрящейся радости.
- Илья Сергеевич! Рафаэль Леопольдович! Да что же это, в конце концов?! Ну что вы здесь устраиваете представления! - в картинном возмущении женщина раздраженно бросает подобранные бумаги на пол. С независимым видом поднимается, направляясь к рабочему столу. Но обоим генералам ясно видна предательская улыбка.
Толстиков, продолжая смеяться, поспешно и вполне споро подбирает с ковра бумаги, сортируя по ходу и засовывая в папку. Белозёрский, тем временем с комфортом усаживается в кресле по правую руку от начальницы. На привычном месте первого зама. Маленькая, но откровенная месть... Уверенными жестами, словно фокусник, генерал извлекает из хитро взятой всевозможными защелками папки документы. Искомое после в ведомом лишь владельцу порядке причудливым пасьянсом ложится на стол.
Управившись наконец, Толстиков между тем наконец поднялся с пола. Наскоро - больше дурачась - отряхнувшись, неспешно проследовал к столу. С шумом отодвинув кресло, уселся напротив Белозёрского. Папка, брошенная на лакированную столешницу с возмутительной небрежностью, издав тихий хлопок, насторожено замерла.
- Что, Рафаэль Леопольдович? Боитесь ниппонских (или нихонских?) шпионов? - ехидно усмехнулся Толстиков, кивком указав на папку коллеги.
- Мои сведения, Илья Сергеевич, представляют реальную важность, - на лицо Белозёрского вернулась великолепная маска презрения. Верно, весьма похожим образом самый последний римлянин пару тысяч лет назад смотрел на любого разодетого в золото варвара - ощущая полное моральное превосходство. - В отличие от того... ну одним словом того самого, которым вы, если так можно выразиться... занимаетесь.
- Довольно! - директор раздраженно хлопнула ладонью по зеленому сукну. Только на этот раз похоже эмоции вполне искренние. - Немедленно прекратили! Мы здесь делом занимаемся или что?! Илья Сергеевич, приступайте...
Толстиков, невозмутимо пожав плечами, взял слово:
- Хорошо. Итак, по порядку. Начну с хозяйственной части... - генерал не глядя выудил из папки кипу листов и принялся излагать с места. При этом голос Ильи разом преобразился - исчезли без следа намеки на иронию. Генерал стал похож на генерала: строгий, подтянутый, серьезный. Каждое слово ложилось на слух словно отточенный, отполированный кирпич в ряд. - На сегодняшний день к изначально подготовленному парку из шестидесяти тяжелых танков ИС-10 и двухсот основных, среди которых десять - Т-117КА, сто сорок - Т-115А, пятьдесят - Т-110А. Дополнительно собрано из резерва пятьдесят единиц: десять тяжелых и сорок основных соответственно. Резерв на сегодня составляет сто сорок тяжелых для оперативной сборки, пятьдесят для полного цикла, тысяча пятьдесят пять основных для оперативной и двести для полного. Что дальше?... Развертка линий конвейерной сборки завершена на семьдесят процентов: завершены работы по первому цеху, второй и четвертый на уровне контрольной проверки цикла. Третий цех будет разморожен по завершении в равной степени пуско-наладочных работ на остальных объектах...
- Илья Сергеевич, - Ветлуга прервала Толстикова, на вздохе. - Это все, конечно, здорово. Только ведь мы эти цифры наизусть помним - уже не первый год здесь. Если есть качественные изменения, прошу, - давайте сразу к ним.
- Хорошо, - Толстиков непринужденно кивнул. Ладони умеренными, небрежными пасами перетасовал листы. Подровняв края, опустив стопку ребром на стол, генерал продолжил: - Тогда так... Эксперименты с рефлектирующими кристаллами пока не продвинулись дальше известного - преодолеть рубеж в пять метров не удается. Так что пока технология неэлектронной связи недоступна.
- А для единичных случаев? - уточнила Галина. Сосредоточившись на работе, женщина невольно забылась - по старой привычке, укоренившейся с молодости, принялась ожесточенно грызть карандаш. Толстиков невольно улыбнулся, наблюдая за разительной переменой в характере: из сурового директора Ветлуга успешно перевоплощалась в прилежную ученицу.
Галина же пропустила мимо реакцию Толстикова, спокойно продолжая:
- Для разведывательно-диверсионных операций сейчас разработку можно использовать?
- Опытные образцы достаточно стабильны... - уклончиво ответил генерал. Затем, сложив что-то в уме все-таки выдал однозначный ответ. - Можно. Только, конечно, в пределах допустимой прочности.
- А каков сейчас показатель?
- При постоянной нагрузке кристаллическая решетка деформируется необратимо после пяти часов. Конечно, в среднем. После критическая масса ошибок превращает передаваемую информацию в полную бессмыслицу...
- И что, - недоверчиво поинтересовался Белозёрский. - Никакого излучения? Никаких полей?
- Нет, - твердо заверил Толстиков. - Используется совершенно новый принцип. С уверенностью могу сказать одно: каким бы ни было взаимодействие - в привычном спектре мы его не видим.
- Если до сих пор не видите - есть ли вообще смысл полагаться на разработку? - Рафаэль Леопольдович, состроив скептическую гримасу, откинулся на спинку кресла. Пальцы ладоней сплелись, образовав подобие пирамиды. - Ведь нет гарантии, что противник не осведомлен о чем-то схожем. А, если учесть колоссальную разницу потенциалов звездной и нашей цивилизации, так и вовсе...
- Нет, - вновь односложно ответил Толстиков. В мягком голосе звучит непоколебимая убежденность - истовая, непререкаемая. - Я уже неоднократно заявлял: это вредная точка зрения. Если сравнивать, что мы знаем и что не знаем, то можно далеко зайти - следуя подобной логике человечество должно сражаться не только безоружно, но и голышом. Ведь мы же, право слово, не можем быть уверенны в надежности внешних физических объектов вплоть до уровня молекулярного взаимодействия, нет?
- Абсурд! - Белозёрский возмущенно хлопнул ладонями по столу. От избытка чувств даже невольно привстал. - Вы, Илья Сергеевич, передергиваете! Одно дело рассчитывать на принципиально новую технологию - не изученную и не проверенную до конца. Никто при этом не заставляет отказываться от всего наследия цивилизации!
- Абсурд? Ничуть! - Толстиков упрямо поджал губу. - Мы не инквизиция - мы на острие прогресса. Какого чёрта?! Да ведь в любом проявлении мы заведомо слабее!...
- Только ведь технику-то используем с ограничителями! - справедливо поддел Белозёрский.
- Согласен! - кивнул Толстиков. - Но в обычном стрелковом оружии никаких страховочных систем нет, а мы ведь используем не меньше!
- Ну-у-у! - Белозёрский всплеснул руками, подняв открытые ладони над головой. - Так мы точно никуда не продвинемся! Если предположить, что противник способен управлять течением процессов - например, горением, - то можно прямо сразу бежать сдаваться!
- Именно! - Толстиков, облокотившись о стол, перегнулся на сторону Рафаэля и назидательно ткнул в сторону коллеги пальцем. - Так чем подобное нежелание делать подобное предположение отличается от предложения о нашей разработке?...
- Так, хватит! - Ветлуга вновь грозно громыхнула кулачком по столешнице. - Вам хочется языком чесать? Милости прошу - в свободное время! Этический вопрос уже давно решили - всё! Илья Сергеевич, давайте дальше - и по-существу!
- Слушаюсь, товарищ генерал! - Толстиков, мгновенно переключившись, шутливо взял под козырек. - Тогда, я думаю, сразу перейду к главной разработке...
- Не интригуйте, - Белозёрский скривился, словно от зубной боли. - Что у вас там может быть нового?
- Как ни странно, Рафаэль Леопольдович, есть, - с самым заговорщицким видом усмехнулся Толстиков. Выдержав театральную паузу, генерал победоносно окинул взором присутствующих. - Нам удалось создать устойчивый штамм "Трояна".
- Сколько? - Белозерский от этих слов весь подался вперед, навис над столом. Дыхание сбилось, пересохли от волнения губы. - Сколько?!
- Пол кубика достаточно для стопроцентного заражения в зоне более ста квадратных метров. Естественно, на закрытой местности.
- Какова скорость реакции? Последствия?
- В течение получаса того же объема достаточно на объекты массой до двух центнеров.
- А... живучесть? -прищурившись спросила Ветлуга.
- Сорок две минуты при соприкосновении с воздухом... - Толстиков огорченно цыкнул.
- Отлично! - с неподдельным восторгом Галина порывисто вскочила с кресла. Острые каблуки звонко застучали по плитке. - Это ведь уже аргумент! Очень, очень весомый!
- Все хорошо... - подал голос и Белозёрский. Генерал успел справится с эмоциями - привычная скептическая холодность вернулась. - Но только ведь нет силы, чтобы направить удар...
Да, это были жестокие, но справедливые слова. Галина невольно замерла, облокотившись о стол. Только что владевшее сердцем настроение мгновенно испарилось, оставив горький привкус тоски. Усталым шагом Ветлуга вернулась на рабочее место. Жесткое, вытертое за годы кожаное кресло молча приняло хозяйку в объятия.
- Всего пять дней прошло... - пробормотала Галина. Тонкие пальцы нервно теребили подлокотники. - Да, ещё могут успеть. Есть надежда - всегда есть.
- Глина Викторовна... - Белозёрский тяжело вздохнул. Вы прекрасно понимаете, что мне, как и каждому, хочется надеяться на лучшее - я же не изувер. Но... Но так же хорошо вам известны и выкладки. Ни одного сигнала от приписанных групп не пришло.
- Это ничего не меняет, - твердо возразил Толстиков, тяжело падая обратно в кресло. - Статистика статистикой, а жизнь аршином не измерить.
- Илья Сергеевич! - воскликнул Белозёрский. - Да разве я не хочу, чтобы случилось исключение?! Только ведь мы не имеем права только надеяться на чудеса... Если ещё в течение трех дней никто не подойдет - по инструкции следует задействовать резервный протокол...
- Не бойтесь, - усмехнулся Толстиков. - Вероятно, общий сбор так и так придется трубить...
Внезапно различив на грани слышимости шаги, генерал замолк на полуслове, резко обернулся к дверям. Коллеги недоумевающие переглянулись, но всё же последовали примеру Толстикова. И действительно - спустя несколько секунд раздались совершенно явные характерные звуки - сухая трель каблуков по плитке.
Вестник, следовало признать, бежал вполне быстро. У Галины внезапно зашлось сердце. "Что же случилось?! - единственный вопрос обнаженной жилой дрожал в сознании. - Что же?!"
Лица мужчин невольно обрели подобающую моменту суровость. Переглянувшись, генералы синхронно проверили оружие: Белозёрский в подмышечной кобуре, а Толстиков - небрежно заложенный за спину на ремень.
Наконец тягостное молчание - вместе со звоном шагов - прервалось. Отдышавшись пару секунд, вестовой решительно двинул костяшками о дверной костяк:
- Галина Викторовна! Срочное донесение!
- Входите! - крикнула Ветлуга. Женщина изо все сил старалась скрыть волнение в голосе. Вроде бы получилось, хотя и Толстиков, и, кажется, Белозёрский заметили проскользнувшую дрожь.
Дверь рывком распахнулась. Через порог переступил взволнованный молодой парень - из новичков, их всегда держат первое время на дежурствах.
- Галина Викторовна! - слова жгли язык. И, судя по восторженному недоумению, застывшему на лице, Ветлуга с облегчением поняла: принес хорошую весть. - Галина Викторовна!! Пришли...!
Глава N2 - Гуревич. 04.17, 9 ноября 2046 г.
"Живой... Неужели? Живой... Живой?" - нехитрая мысль ожесточенно дрожала в сознании, подминая под себя весь мир. На некоторое время Рустам даже потерял связь с прошлым, настоящим - всё, даже имя перестало иметь значение. Только одно безграничное удивление, щедро замешанное на боли существовало в тот миг: "Живой... Живой?"
Память, впрочем, как и чувство реальности постепенно возвращались. Мелкими, будто нарочно садистскими шагами, заставляя сполна заплатить за каждый миг воспоминаний. События последних дней с холодной неторопливостью палача строго одно за одним всплывали в сознании: флотские учения, завершившиеся невиданной бойней, безумная атака "Неподдающегося"... После бегство: неизбежное, но от того не менее мучительное. И ушедшие навсегда товарищи лишь обостряют боль утраты... Бесконечный ледовый поход, где за ошибки, за промедление пришлось заплатить немалую цену. За ошибки в том числе и самого Рустама. Если бы успеть раньше - на десять, даже на пять минут! - всё было бы по-другому... Но ничего не изменить. И эта кровь навсегда останется на его совести...
Гуревич вдруг с явной отчетливостью осознал: последние несколько дней чувство вины накапливалось, подспудно давило на сердце. Пускай даже и не признавая в открытую, подсознательно Рустам искал выхода. И в конце концов отыскал - в разведке на Сургут. Предлагая вариант Геверциони Гуревич искренне планировал уцелеть, перегруппироваться и продолжать борьбу, хотя бы и в отрыве от остальных сил. Но правда в том, что уже тогда майор готовился заплатить единственную цену, которую мог. И последний приказ Добровольскому стал лишь закономерным итогом, где сознание наконец примирилось с эмоциями.
Тогда, покинув наконец пределы города, словно куцая стая волков, затравленная невероятной оравой раззадоренных, остервеневших гончих, разведчики не искали спасения, - лишь продолжали оттягивать противника подальше, чтобы отвести даже минимальную угрозу от мирного населения. Но это бегство уже изначально было обречено... Если в пределах городской черты группа с легкостью петляла в лабиринте улиц, играючи отрывалась от преследователей. То на открытом пространстве, изредка перемежающемся кустарником и отдельными деревцами, противник сумел должным образом использовать преимущество в технике и оснащении. И ощущение скорой крови опьянило достаточно, чтобы с восторгом вцепиться в самый хвост - ведь немцы твердо знали: впереди нет ни засады, ни вообще крупных сил противника. Значит, гону не оставалось преград... Чего и добивался Гуревич.
И вот, когда наконец противник подошёл достаточно близко, обогнув с флангов обессилевших диверсантов, Рустам понял, что конец наступил. И успокоился. Когда на постепенно светлеющем неба вдруг расцвели яркие огненные бутоны, слишком горячие и живые для звезд, Гуревич уже не таясь остановился. Тяжело дыша, майор опустился на землю, рядом с обреченной невозмутимостью пристроились товарищи. Такое невероятное поведение совершенно сбило с толку преследователей - погоня захлебнулась, ведь и сами гончие в недоумении, нерешимости замерли на месте. А одуматься уже не успели. Времени хватило лишь чтобы проследить за печальным взглядом русских, пристально разглядывающими небо...
Короткая жизнь рукотворных звезд меж тем неумолимо подошла к концу. С отстраненной холодностью, легкостью Гуревич наблюдал, как рушатся с неба огненные стерли. Разрывая воздух, с плачем вонзались ракеты в землю, переламываясь и исторгая из недр белоснежное пламя, расцветающее на свободе за считанные мгновения бесчисленными оттенками: от багрового до янтарно-алого. Оставляя глубокие борозды, шрамы на теле планеты, звезды продолжали рушиться, затопляя беспощадным огнем мир вокруг - огнем, что не признавал и не знал жалости ни к своим, ни к чужим. Жадные ладони пламени подступали ближе, пока наконец жар не ударил Гуревича в лицо, не отшвырнул прочь словно жалкого котенка. Сознание милосердно померкло и майор искренне принял сердцем конец. С облегчением...
Но теперь оказалось, что ничего не кончено. Во всяком случае, если только в загробной жизни не продолжают болеть раны... И какой-то странный шум на грани притупившегося восприятия: с одной стороны раздражающий, резкий, но с другой - убаюкивающий размеренной ритмичностью.
Забытье между тем отступало, пусть и с неохотой, но возвращая законные права сознанию. Постепенно помимо воспоминаний и боли Рустам ощутил, что вновь может контролировать тело. Хотя это, конечно, лишь сказано громко. На деле даже просто пошевелить ладонью или ступней оказалось непросто: каждое усилие сторицей пришлось оплачивать болью. Кроме того, никак не удается отрыть глаза...
От этого внезапного открытие пробрало морозом до костей. Если к потенциально потере конечности Гуревич отнесся с отстраненностью, то слепота пугала на много порядков сильней. Майор не только испытывал свойственный большинству суеверный трепет от возможности одним махом лишиться половины восприятия мира. В силу специфики профессии, Рустам на личном опыте знал, НАСКОЛЬКО тяжела потеря.
Нервное возбуждение придало сил и на время притупило болевые ощущения: майор сумел-таки непослушной ладонью ощупать лицо. Как и предполагал - повязка. Причем не только на глазах, а наподобие сплошной маски. Но это всё ещё ничего не значило... Понимая, что на ощупь ответ найти не удастся, Рустам волевым усилием заставил себя успокоиться. Хотя далось спокойствие нелегко.
Когда дыхание выровнялось, улеглось ожесточенное биение сердца, майор вновь ощутил достаточную трезвость ума. И с неожиданным облегчением заметил, что даже сквозь бинты может различить слабое свечение. Вероятно, Рустам по неосторожности сдвинул повязку, но сейчас именно этой небрежности как никогда радовался.
Настроение мгновенно поднялось. Или, скорее, вернулось к нейтральному положению - ведь последние несколько мучительных минут и вовсе граничило с откровенным отчаянием. Теперь можно жить! Даже мерный стук перестал казаться раздражительным. "Кстати!..." - окрыленный, Гуревич сосредоточенно прислушался. Что бы там ни было - всё лучше разобраться, чем мучиться неведением. Или хотя бы попытаться...
Открытие вышло действительно неожиданным. Не зря перестук так настойчиво напоминал о знакомстве. Знакомство действительно давнее. Да и кто в Советском Союзе не помнит мерный стук - фирменный знак мерно мчащегося по путям поезда? Каждому знакома неизменная, убаюкивающая мелодия. Еще одним подтверждением стал пол, плавно раскачивающийся в такт ударам. А ведь майор всерьез предполагал, что ощущение качки - дань полученным травмам...
Но каким образом очутился в вагоне, Рустам решительно не понимал. Как впрочем и многое иное: начиная от направления движения и заканчивая самым главным - почему остался жив. Поразмыслив, майор пришел к выводу, что терять нечего. И решительно выкрикнул:
- Эй, есть здесь кто?!
Увы, и задора, и сил оказалось довольно лишь на первую "Э". Дальше голос дрогнул, словно подрубленное дерево, срываясь в тихий и хриплый клекот. От долгого молчания в горле пересохло, да и жажда сделала черное дело. В итоге, едва сумев-таки выговорить до конца фразу, Рустам зашелся в жестоком приступе кашля. Который лишь закономерно отозвался спазмом в каждой поврежденной мышце.
Когда приступ закончился, Гуревич с трудом перевел дыхание. На какое-то время он успел даже подумать, что так и задохнется - ведь ни сил, ни возможности, чтобы просто вдохнуть, не оставалось. Но обошлось... Однако до второй попытки дело так и не дошло. Рустам только сосредоточился - вдруг рядом послышались шаги: и кто бы то ни был, отчаянно скрипящий пол выдал приближение с головой.
"Один, два, три, четыре..." - за неимением лучшего Гуревич меланхолично отсчитывал шаги. Внутренне майор успел подготовиться ко всему, и худшему тоже. В теперешнем положении и вправду не до выбора, потому нервничать ни к чему. На всякий случай Рустам лишь постарался более-менее сгруппироваться, приготовить тело к работе в интенсивном режиме. Не беда, что надолго сил не хватит - вслепую больше пары секунд противник все равно не даст - а, чтобы хотя бы одном свернуть шею, большего не потребуется. Придя к подобному выводу, майор остался вполне доволен. Душевное равновесие достигнуто.
Однако реальность в очередной раз сумела преподнести неожиданный сюрприз. Спокойствие и невозмутимость слетели мигом, стоило лишь неизвестному произнести пару слов. И сразу же превратиться в старого доброго знакомого.
- Как ты, командир? - низкий, зычный голос ни с кем не перепутать.
- Иван Александрович... Ты?! - прохрипел Гуревич через силу. - Как? Что... кх!... произошло... Кто из наших спасся?
- Погоди, командир, - с усмешкой прервал Добровольский. Даже с закрытыми глазами Рустам как наяву представил привычную усмешку на лице товарища. - Не гони лошадей. Тебе сейчас не до разговоров...
- Но... - Рустам попытался было возразить. Однако попытку тут же безжалостно прервали.
- Лежи и молчи, Ринатович. Все, что нужно, - сам расскажу. Считай, приказ.
- Я все-таки старше... - Гуревич не удержался от кривой усмешки.
- Ну, я хоть и прапорщик, - невозмутимо парировал Добровольский. - Только ты теперь и вовсе ниже. Твоя сейчас должность - пациент. Так что не спорь. Если хочешь, после отыграешься.
- Ну да... - единственное, что смог ответить Рустам.
- Так вот... - Иван Александрович решительно свернул дискуссию. - Начну с главного: всё в порядке. Во всяком случае, насколько возможно. Ни город, ни мирные жители не пострадали - система навигации выше всяких похвал. Наша, одно слово. Кучность вышла прямо образцово-показательной, да и точность на удивление. Так что в чистом поле похоронили вражескую рать... Считай, пару полков подчистую выбили.
- Но ведь "язык" говорил...
- Мало ли, что он там говорил! - пренебрежительно фыркнул Добровольский. Подсознание в который раз услужливо дорисовало картинку - Гуревич словно наяву увидел, как на обветренном, покрытом щедрым узором шрамов лице товарища губы тронула слегка искривленная улыбка. - Да и комендант крысой хитрой оказался, не смотря, что трус... Оказалось, в Сургут не какой-то несчастный резервный полк перебросили. Это для показухи. На деле там как раз разворачивалась механизированная бригада, пускай и из новых. Как раз тех, кто первыми успел выгрузится мы за городом и перещёлкали...
Гуревич и сам понял, что обозначенная пленником величина смехотворна мала. Что значит полк - от силы две тысячи - для почти миллионного горда? Кроме того, если город не простой, а стратегически важные узлы достойны пристального внимания. Так что дивизия - вариант вполне реальный...
Добровольский между тем продолжал:
- Дальше, пока обезглавленные и паникующие немцы метались, пока соображали что к чему, моя четверка прямым ходом рванула на выручку...
- Я же... приказывал... - выдавил Рустам через силу. Каждое слово казалось раскаленным, острым камнем, прочно застревающим в горле. - Отступать...
- Ничего, командир, - Добровольский вновь иронично усмехнулся. - Как поправишься, хоть в трибунал подавай. Были бы живы...
- Плачет по тебе... губа... Просто заливается...
- Ничего, я не против. Пусть поплачет, если без свидания, - прапорщик беззаботно хохотнул. Но почти сразу же голос вновь обрел серьезность. - Примчались мы быстро, благо Гальцев вновь выручил. Проехали с ветерком, по-наглому: считай, под самым носом у немцев, а те и слова не сказали. На месте оказались почти одновременно с "ихними". Пока суть до дела, они сопли жевали, а мы десантировались и успели проскочить прямо к вам...
Здесь Добровольский невольно смолк. Видно, пытаясь подобрать слова - говорить по потери своих всегда непросто. Особенно про тяжелые потери. Естественно, майор почувствовал напряжение. Да и как не почувствовать? В конце концов, отвлекающие искренне считали себя смертниками. Надеялись разве что на чудо. И вот командиру повезло. А что с остальными? Неужели один?!
- Не тяни... - Гуревич постарался вложить в слова максимум решимости, былой твердости. Хотя, увы, на деле вынужден бороться с невероятным волнением. В сознании сразу же непроизвольно возникли тысячи мрачных мыслей - и нет им конца. Что говорить командиру родным? Как посмотреть в глаза? Сам выжил, а остальных похоронил? Одно за одним перед глазами вставали лица: всё живые, здоровые, радостные. Ещё того счастливого времени, когда никто не собирался умирать... Что с ними теперь? Ответа на вопрос Рустам невольно ждал словно откровения, которое либо раздавит окончательно, либо даст силы жить. - Правду...
- Правду... С тобой, командир, осталось семеро... - слова товарища словно хищная плеть стегнули по сердцу. От пронзившей сознание боли Гуревич внутренне скорчился, стараясь не подавать виду. Не дело, когда командир проявляет слабость... Какой бы тяжелой не оставалась ситуация, командир должен на ногах стоять крепко, тогда и подчиненные найдут силы подняться. - Выжили тринадцать. Но ожоги и раны оказались слишком сильными. Трое у нас на руках погибли прямо на месте, ещё троих так и не удалось довезти до госпиталя... Тебя и самого, командир, чудом вытащили. Думали, пропадешь, а ты вопреки всему...
- Ясно... Про меня лишнее... Не нужно... - преодолевая себя, переламывая боль, Гуревич задал вопрос, который должен задать. Потому, что живые важнее сейчас. Нет! - важней всегда. Ведь им можно помочь. И нужно, черт возьми, если считаешь себя офицером! - Где мы?... Куда направляемся?
- Из Сургута по-любому нужно было выбираться, уж слишком мы там нашумели... Просто не город, а развороченный улей. - ответил Добровольский. И с сожалением добавил. - Хотя, жаль, что ушли... Как бы немцы прошлый раз не вспомнили... Не начали бы карательные акции проводить...
- Тем более... нужно спешить... - твердо высказал Гуревич. - Карать можно не только... не только в Сургуте... Можно везде, было бы желание... Потому с войной нужно кончать... Кстати, не знаешь... Удалось Геверциони?
- Удалось, - с явной уверенностью ответил Добровольский. - Не знаю, как долетят, но то что сумели взлететь - факт. Лично видел: как раз когда начли обрабатывать преследователей ваших, три транспорта за лесом поднялись. И низко так, почти вплотную над тайгой ушли на север.
- Хотя бы здесь слава богу... - с облегчением выдохнул Рустам. - Значит, все-таки не зря... Не зря...
- Так вот, - прапорщик вернулся к первому вопросу. - Бойцы мы пока никакие: из одиннадцати человек один тяжелый, трое средних и шестеро с легкими ранами. Ходячий лазарет на выезде... Потому и решил отступать. Из вариантов "куда" выбирать не приходилось - времени мало было. Вот и сели на товарный в Томск. Самый годный вариант, как ни кинь.
- Да уж... - через силу ухмыльнулся Гуревич. - Теперь будем Томск отвоевывать... или ты решил сразу на Новосибирск? Чтобы не мелочится?
- Ну уж чем ближе ко второй столице, тем лучше, - невозмутимо парировал Добровольский. - И информации больше, и простора. Если повезет, к своим выйдем.
- Только бы не попасться... - мрачно возразил Рустам. - Там, где людно и светло, искать станут не в пример тщательней... Да и противника там немало...
- Ничего, командир, прорвемся, - Добровольский ответил как всегда спокойно и уверенно. Без единого намека на молодцеватую лихость в словах. За долгие годы службы прапорщик отучился надеяться на удачу. Вот и теперь он не надеялся, а знал. Знал, потому, что явно представлял собственные силы. И потому говорил уверенно. - Впрочем, хватит пока разговоров... Отдыхай... Дорога дальняя, ещё успеем на языках мозоль натереть.
Товарищ почувствовал усталость, прежде, чем сам Гуревич. Майор решил было возразить, но почувствовал, что не может произнести и слова. Слабость и дремота внезапно навалились глухим покровом, нанеся предательский выпад из-за угла. Уже проваливаясь в черноту забытья Рустам успел-таки расслышать последнюю фразу:
- Ах ты ж! Совсем, командир, заговорил! Как всегда: только о деле и о других. А о себе ни слова... Можешь не переживать: целы и руки-ноги, и глаза... Рано в отставку. Скоро будешь отплясывать. Так что будем жить, командир...
"Вот и отлично... - успел подумать Гуревич. - Значит, все-таки повоюем..." И наконец, обессилевший, провалился в мягкие объятия черного, крепкого сна.
Глава N3 - Ильин, Фурманов, Лазарев. 06.50, 12 ноября 2046 г.
Перекинув автомат за спину, Ильин позволил себе вздохнуть полной грудью. Наконец-то казавшийся бесконечным переход закончился. Последние часы, когда свирепый мороз сменился простым, но так прочно забытым теплом оказались особенно тяжелы. Полковник, вынужденно исполняющий обязанности командира, оставался на посту до последнего: размешал людей, отдавал приказы, объяснял или же накрепко молчал.
Когда насущные, не терпящие отлагательств дела оказались улажены, Ильин первым делом направился к Геверциони. Последний переход дался дорогой ценой и самое яркое проявление - состояние генерала. Лишние трое с лишним суток - под безжалостным северным ветром, в плену холода, без провизии и почти без надежды...
Да. Ещё три дня назад бригада сохраняла строгую организацию: на марше роты шли ровными "коробками", упрямо чеканя шаг. Но после вынужденного приземления все пошло кувырком. И, чудом вырвавшись из капкана, соединение уже не смогло оправиться. Даже совершенно здоровые десантники держались из последних сил - что уж говорить о раненых? Под конец уже возникла реальная опасность, что Геверциони не вынесет ещё одного перехода - открылись раны, началось заражение, рецидив некроза. Да и среди бойцов прибавилось обмороженных. У людей словно подошел к концу запас прочности - исчезло желание бороться: яростно, ожесточенно. Впрочем, немудрено: последний раз теплое питьё и еду десантники видели на последнем привале - близь Сургута. А после случился длительный перелет, обернувшийся в итоге ожесточенным столкновением - и чуть было не полной катастрофой. И снова долгий марш, марш, марш - в полную неизвестность... Ильин прекрасно отдавал себе отчет: большая удача, что удалось сегодня выйти на обещанную Геверциони базу. Даже не просто удача - спасение всей бригады.
Слава богу сейчас людьми занялись профессионалы. Мгновенно оценив ситуацию, местные доктора с ходу подхватили на руки раненных и бросились в медицинский корпус. В тот момент полковник просто не мог оторваться от дел - даже чтобы просто узнать прогноз местных эскулапов. И только через несколько часов опасениям суждено было окончательно развеяться.
Усталый, но вполне довольный главный врач базы сообщил: большая часть поступивших на лечение сейчас находится в удовлетворительном состоянии. Отдельные тяжелые - в реанимации. Однако их жизням тоже ничего не угрожает. Особо профессор упомянул и Геверциони - случай оказался самым тяжелым. Похвалив проведенную главным бригадным хирургом работу, обстоятельно рассказал о повторной операции, возможных последствиях и процессе реабилитации.
Разговор с врачом успокоил Ильина. Полковник окончательно избавился от тяжелого груза на сердце. И только тогда позволил себе расслабиться. Однако, тут же вновь собрался - до отдыха ещё долго... Прежде ему вместе со старшими офицерами предстоят переговоры с местным начальством.
Дабы не позорить честь бригады, офицеры за немногое имеющееся в наличии время привели себя в порядок: с удовольствием наскоро ополоснулись горячей водой с мылом, сбрили явно неуставную щетину. С формой пришлось хуже - запасных комплектов не осталось. Пришлось так и остаться в повседневной полевой - ради торжественного выхода камуфляж лишь наскоро отскоблили от грязи, сажи и масла. Придирчиво окинув товарищей взглядом, Ильин лишь невесело усмехнулся. Но делать нечего - собрав ставший уже привычным квартет, Ильин вместе с Лазаревым, Фурмановым и Чемезовым отправились к местному директору.
Путь оказался непривычно неблизкий. Вообще в бесконечном переплетении коридоров, переходов и лестничных пролетов Ильин постоянно ловил себя на мысли, что не представляет базу как скрытый надежно в толще скальных пород бункер. От обычного здания - правда, колоссальных размеров, - "Алатырь" отличало лишь отсутствие окон. И частые решетки вентиляционных колодцев.
- Не верится даже... - пробормотал Лазарев, придирчиво озираясь по сторонам. Полковник словно подслушал мысли коллеги. - Не думал, честно скажу, что план Геверциони самая что ни на есть правда... Всё подвоха ждал. А оно вот как обернулось...
- Но подвох то был, - лукаво усмехнулся Ильин. - Если бы генерал Юрию записку с координатами не оставил, замерзали бы мы сейчас под Норильском...
- Да уж... - Лазарев с готовностью разделил неодобрение. - Никак не мог без "чекистских" штучек обойтись. Всё надо было в тайну играть...
- Тайна - не тайна, а по-другому нельзя, - возразил Фурманов. - Ведь он даже мне не говорил всего - и не из-за патологической паранойи. Просто чем меньше знающих, тем меньше вероятность утечки.
В ответ на это Ильин криво усмехнулся, а Лазарев скорчил раздраженную гримасу. Несколько последующих минут офицеры шагали в молчании. Каждый с головой ушел в переживания, мысли, на время отрешившись от окружавшей действительности.
- Кажется, пришли... - прервал молчание Ильин. Полковник остановился у двери с табличкой "Г.В. Ветлуга", вынудив остальных последовать примеру. - Что ж, не будем терять время.
Пару раз решительно стукнув костяшками пальцев о пластиковый короб, Ильин решительно взялся за ручку, толкнув дверь от себя. Та, несмотря на грозный вид, легко поддалась.
- Добрый день, - застыв на пороге, Ильин обратился к сидевшим за столом.
- Здравствуйте! - троица местных начальников решительно поднялась на ноги. Директор непринужденно вышла на встречу, широким жестом приглашая офицеров войти. Обменявшись крепкими рукопожатиями с местным генералитетом, старшие офицеры "Неподдающегося" сели по местам. Вероятно в силу привязанности, а может - всё ещё оставаясь в плену напряжения, словно по команде четверо сгрудились за одной стороной стола.
- Позвольте представиться - теперь уже официально, - дружелюбно улыбаясь, произнесла директорша. - Генерал-майор Галина Ветлуга. Это - мои заместители: Илья Сергеевич Толстиков и Рафаэль Леопольдович Белозёрский. Мы все в одном звании.
Названные мужчины, одетые в гражданскую одежду, вежливо кивнули, привстав из кресел. Галина между тем подошла к рабочему месту, села.
- Не хочу показаться невежливой, однако у нас здесь не принято обращаться формально, - слегка смутившись, продолжила Ветлуга. - Так что прошу свободно обращаться без лишнего официоза... Если, конечно, это удобно.
- Благодарю, рад знакомству, товарищи. - Ильин решительно поднялся из-за стола. Козырнул. - Полковник 137-й гвардейской воздушно-десантной бригады Ильин. Иван Федорович. Временно исполняю обязанности командира. Вместе со мной полковник Лазарев - заместитель по строевой, полковник Фурманов - начальник штаба и заместитель по технической части, и майор Чемезов - помощник заместителя по строевой, командир сводной разведроты.
- Невероятно! - произнес обескураженный Толстиков. - Откуда же вы здесь? Ведь по нашим реестрам ваше соединение не проходит.
- История долгая, товарищ генерал-майор, - пожав плечами, усмехнулся Ильин.
- Иван Федорович, - Толстиков решительно поднялся, вышел из-за стола. - Прошу, если не трудно всё же оставить чины. В конце концов, это просто неловко. Ведь посмотрите на нас: вы - боевые офицеры, прошедшие долгий, тяжелый путь ведете себя словно на приеме не иначе как у высокого начальства. В то время, как мы не можем ответить - генерал, словно извиняясь, указал на гражданскую одежду.
Действительно, офицеры с "Неподдающегося" и начальство "Алатыря" выглядели словно из разных миров. Первые одеты в потертую, мешковатую местами "полёвку", лица обветренные, заострившиеся от усталости, нервов и голода, под глазами легли черные тени. Вторые же словно бы прямиком вышли из давно забытой мирной жизни - небрежные, аккуратные. Да что говорить - они именно что прямиком оттуда и есть.
- Хорошо, Илья Сергеевич, - согласился Ильин. И всё же не удержался от ухмылки. - Только ведь война, невольно привыкаешь...
И в этой ухмылке Толстиков увидел - не пренебрежение, но грусть умудренного жизнью человека. Генерал ощутил себя юнцом, допустившим невольно бестактность. И вот взрослый, стоя перед ним не говорит ничего, не осуждает. Но от одного взгляда хочется невольно сейчас же бежать, чтобы сбросить с себя гражданскую одежду.
Свитер, брюки, рубашка - всё сейчас словно обжигало кожу, усиливало стыд. Стыд за собственную расслабленность. За то, что во время войны забыл, потерял связь с реальностью. Вроде бы ждал прибытия приписанных частей. Но так... Формально, для галочки. Не особо вникая в то, что ВОЙНА... И сейчас, вместо того, чтобы покинуть привычную нору, упрямо старается навязать прошедшим через пожарище войны людям свои правила.
- Да, конечно, - запинаясь ответил Толстиков, избегая смотреть Ильину в глаза. - Простите, товарищ Ильин - я не прав.
Ветлуга, заметив изменение в лице коллеги, взяла инициативу:
- Товарищи, простите за недопонимание. Мы действительно здесь - на краю света - одичали, отвыкли. Поэтому, если не против, предлагаю собраться здесь же через... Три часа. Вы сможете отдохнуть, а мы соберем достаточно информации, да и вообще подготовимся к работе.
Переглянувшись с товарищами, Ильин кивнул:
- Принимается, Галина Викторовна. В таком случае ещё раз выражаю от своего имения и подчиненных благодарность за прием. Разрешите идти?
- Да, да, кончено! - поспешно ответила Ветлуга. - Вас проводят...
- Благодарю, - вежливо отказался Ильин. -Мы уже знаем дорогу. До свидания, товарищи.
Офицеры легко поднялись следом за командиром и, отрывисто козырнув, покинули комнату...
... - Ну и что думаете? - Ветлуга задала давно назревший вопрос, стоило двери закрыться за спинами гостей.
- А что тут думать? - искренне удивился Толстиков. После чего, усмехаясь, добавил. - Опасаешься шпионов?
- Ничего смешного, - раздраженно фыркнула Галина. - Слишком уж неправдоподобная история выходит. Как-то всё нарочито, фальшиво...
- Галина! - воскликнул, негодуя, Илья. - Ты вообще себя слышишь?! Неправдоподобно! Да что же - было бы лучше, если бы сюда довели не бригаду, а пару взводов россыпью?! Или же вообще им следовало строго по инструкции сгореть на орбите?
- Илья Сергеевич, - подал голос Белозёрский. - Не будем касаться этической стороны вопроса. Дело в другом: столь успешные действия невольно кажутся нарочными. Вероятность же по любым статистическим выкладкам исчезающее мала...
- Да причём здесь выкладки?! - раздраженно рявкнул Толстиков. От избытка эмоций генерал даже от души приложил кулаком по столу. - Нельзя мерить одним аршином жизнь и все эти дурацкие бумажки! Нам бы по-хорошему сейчас думать, как наградить людей за героизм! Ведь они выжили в космосе - в бойне, где разнесли весь объединенный флот трех космических держав! А они сориентировались, приземлились! После сумели не разбежаться, не отчаялись - двинулись к нам! И, несмотря ни на что, дошли! Почти без потерь! Я что-то не так понимаю, или теперь подозревают, если командуешь хорошо?!
- Слишком хорошо... Слишком... - с явным подтекстом протяжно возразил Белозёрский. - Совпадение на совпадении - и все сплошь счастливые. Сначала единственные уцелели на орбите... Затем словно нож сквозь масло в атмосферу прошли, приземлились - и это когда пятая часть гражданского авиапарка и почти все ВВС либо разбились, либо уничтожены в первый же час! Как они прошли мимо спутников? И этот ещё Геверциони... Откуда взялся генерал НКГБ именно на этом корабле именно в нужный момент? Опять случайность? Потом непонятные транспортные самолеты... Да это же уму непостижимо! Словно по заказу! Так мало того, что нашлись три исправных - ещё и довести сумели!...
- Да будь они предателями - уже давно здесь камня на камне не осталось! - не выдержал Толстиков. - Чего стоит разнести "Алатырь" по камешку?! Сотня ракет - и от нас останутся развалины. Или - в худшем случае - каменный мешок!
- Они могут пытаться выяснить наличие и месторасположение иных станций, - справедливо упрекнул коллегу Белозёрский.
- Оставьте! - отмахнулся Илья. - Вам же отлично известно: контуры проводной связи спроектированы с максимальной защитой от внешнего проникновения!
- А я сейчас не о внешнем - именно о внутреннем, - спокойно продолжил Рафаэль. - Прибыли на базу, чтобы войти в доверие. Может статься, им окажется вполне достаточно разузнать о центре передачи. И всё: сеть провалена. А уж после, вполне вероятно будет и бомбардировка, и ракеты - вплоть до газов и вирусов... А ещё проще - их могут "вести".
- Сумасшедший дом! - раздраженно бросил Толстиков, тяжело упав в кресло. Чтобы наглядно продемонстрировать несогласие с собеседником, генерал с громким скрежетом развернулся на сто восемьдесят градусов.
- Нечем крыть? - лукаво поинтересовался Белозёрский, исполненный превосходства. Илья Сергеевич в ответ лишь презрительно дернул губой, прикрыл глаза.
- Так, хватит! - вмешалась Ветлуга. - Опять черт знает что устроили. Вам только дай повод - всё лишь бы собачиться!
- Галина! Раз так нужно выяснить правду - не проще ли послать запрос по выясненным фактам соседям? - всё еще чуть раздраженно поинтересовался Толстиков. - Тем более, что информация добыта не напрямую, а скрытно и издалека
- Уже послали... - кивнула Ветлуга. - И даже получили ответ...
- И что?
- Геверциони действительно входит в состав отдела НКГБ ВКФ СССР. И действительно учувствовал в учениях. Словесный портрет полностью соответствует описанию.
Что до прибытия на "Неподдающийся" - всё строго запротоколировано: за три часа до начала учений Георгий Геверциони направил в штаб сообщение о возможной диверсии. Ну и, естественно, в составе оперативной группы направился на место.
- А откуда же он знает про нашу базу? - возразил Белозёрский. - Про это спрашивали?
- Знает потому, что допущен к информации... - продолжила Ветлуга. - Какое-то время он курировал круг вопросов по Японии. Там всплыли секретные разработки. Постепенно Геверциони перешел с оперативной работы на работу с техникой и технологиями. И даже участвовал в секретных проектах по варианту "Возмездие". Так что он вполне может знать не только про нашу базу, но и про остальные.
- Невеселая перспектива... - пробормотал Рафаэль. - Стоило ему попасть к НИМ - страшно представить, что бы произошло...
- Что, уже не предатели? - зло осклабился Толстиков.
- Хватит! - Ветлуга решительно прервала возникновение нового конфликта. - Для нас сейчас не стоит вопрос предательства - это для ясности. А если и стоит - то лишь как игра ума в свободное время, ясно? Теперь так. Самая главная проблема - хвост... Ведь в процессе перелета десантники нарвались на воздушный патруль. Оторвались, затерялись - хорошо. Даже сымитировали крушение. Просто отлично!
Только ведь всё равно проверят место. И, когда не найдут людей, станут шерстить местность. То, что противник идиот, мечта заманчивая, но малоосуществима. Единственное, что наши гости сумели - так это оторваться, но уж никак не избавиться от преследователей. Значит, ждем гостей. И, увы, в ближайшие дни...
- Ну-у... - задумчиво пробормотал Белозёрский. - Может ещё обойдется...
- Нет, не обойдется... - покачала головой Ветлуга. - Война добралась и до нас. А уж если она встала на след - спуску не будет... Рафаэль Леопольдович, что скажете? Сколько у нас времени в запасе?
- Дайте подумать... - Белозерский откинулся на спинку кресла, прикрыв лицо ладонями. Так генерал просидел в молчании около минуты. Наконец ладони вернулись на стол. - Учитывая расстояние, сложность климатических условий, особенности рельефа... Для обычной поисковой акции я бы дал в среднем более четырех месяцев. Да и вообще найти нас с наскока довольно сложно. Тут больше на удачу... Но, учитывая потенциал противника, можно с уверенностью говорить лишь о трех-четырех сутках. В лучшем случае месяц-полтора. Но, конечно, это только черновой прогноз.
- Итого неделя... - подытожила Ветлуга. - Плохо, очень плохо... В таком случае нельзя больше медлить с резервным планом - нет возможности ждать ещё три дня... Рафаэль Леопольдович, как можно скорее просчитайте все вероятности. В зависимости от них определим окончательный график подвода резервов...
Илья, на тебе подготовка материальной базы. В особенности "Трояна". Это сейчас единственное настоящее оружие. Все силы, все резервы - туда
- Значит, мы принимаем бой... - криво усмехнулся Толстиков. После чего решительно поднялся и произнес. - Товарищ директор, разрешите идти?
- Что, Илья? - удивленно спросила Галина. - Заразился от полковника? Впрочем иди. Только откуда такая срочность?
- Чистить от смазки автомат и надевать форму, - просто ответил генерал.
- Зачем? - ещё более обескуражено произнесла Ветлуга.
Толстиков лишь неопределенно пожал плечами, спокойно направился к выходу. Только переступив через порог, прежде, чем захлопнуть дверь, генерал с усмешкой произнес:
- Просто не хочу, чтобы меня сочли гражданским населением... В случае чего...
... Три часа сна пронеслись словно краткий миг. Измотанные до совершенного изнеможения десантники спали беспробудным, чёрным сном. Впрочем, для рядовых бойцов и младшего комсостава отдых оказался более продолжительным. Не взирая на личные предпочтения подниматься в срок пришлось офицерам. Нехотя, отпуская шёпотом крепкое словцо сквозь сжатые зубы, поднимались с коек.