Данилюк Мария : другие произведения.

Сигнальная ракета для Архангела

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ...И каждый из них будет надеяться, что его не причислят к виновным. Но они ошибаются в одном - им никто не будет выносить приговор. Это сделают нити - невидимые кровавые узы, навсегда связавшие палачей и жертв.
  

"...и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить" (Матф. 7:2)

  
  
  Он стоит на коленях.
  В грязи.
  Дождь, льющий с небес на его лживое лицо, смешивается со слезами и стекает по коже извилистыми дорожками, прячась за воротник рубашки.
  Он не просто рыдает, ухватившись за мою ногу обеими руками, он просит. Изо всех своих никчемных сил он просит пощады.
  Мерзость.
  Толкаю его носком сапога, и он, трусливо всхлипнув, валится на спину. Падает в лужу. Такую же мерзкую, как и все его мысли и действия.
  В грязи ему самое место. Как там говорят люди? Свинья везде грязь найдет? Кажется, так.
  Неторопливо подхожу к самому краю грязной воды, вместившей в себя это смрадное создание, и пристально всматриваюсь в его душу.
  Скверна. Даже не чернота. Просто погань, не достойная более ходить по земле. Удивительно, как та сама его все еще не поглотила.
  - Не надо, прошу... - из омерзительного рта доносятся жалкие всхлипы. - Я могу заплатить. Я перебью цену. Сколько?.. - он ползет в мою сторону на коленях и пытается ухватиться за ногу. - Назови цену. Я заплачу...
  Кривая ухмылка искажает мое лицо, когда понимаю, что он пытается поцеловать мой сапог. Эта мразь даже умереть достойно не может. Как всегда, очередная гнусь, рекламирующая себя, как сливочный торт.
  - Хочешь знать цену? - острием меча, приставленным к шее, заставляю его подняться на ноги.
  Он послушно встает, решив, что уже откупился. Но он не знает главного: откупиться деньгами можно от денег, слезами - от слез, от смерти - смертью. Потому что нет ничего более естественного, чем точность исполнения в моем деле.
  Пожалуй, пока еще есть время, могу немного отвлечься и рассказать вам настоящую историю.
  Историю о том, что во Вселенной существует только один закон, применимый для всех - абсолютное, непреодолимое равновесие.
  
  ***
  
  Вот уже полчаса я вынужден делать вид, что пью дешевое пиво в дешевом пабе, наблюдая за пьяной толпой, активно орущей в экран висящего под потолком телевизора что-то о паршивости и продажности судей.
  Меня уже давно не коробят подобные выкрики. Перестали, когда я понял, что им всем по большому счету плевать на справедливость. Им важнее насладиться шоу и выручить поставленные на кон деньги. Поэтому они часто видят обман там, где его на самом деле нет, если дело касается их собственных наличных. И напротив - они также активно закрывают глаза на ложь, если им это выгодно.
  Люди.
  Странные существа со смещенным понятием справедливости.
  Слишком неустойчивые, чтобы доверить им возможность самим поддерживать равновесие. Поэтому мы немного помогаем им скрыть собственную ущербность. Не вмешиваемся до поры, а потом кладем очередную порцию свершившихся казней на чашу весов, не давая тем покачнуться.
  Баланс. Всегда должен быть соблюден баланс между поступком и его последствиями.
  Но сегодня мне, похоже, здесь делать нечего. Глотаю плескавшийся на дне бокала горький теплый остаток и, постучав по стойке привлекая внимание бармена, кладу двадцатку под толстое дно. Пузатый лысый бармен кивает мне, наполняя кружку очередному клиенту, и я неохотно срываюсь с места, сожалея о потраченном впустую времени.
  Больше всего в своей работе я не люблю именно это: ждать клиента и, так и не дождавшись, уходить. Это означало две вещи: либо работа не требует именно моего вмешательства, либо заказчик слишком напуган и боится даже говорить о своих проблемах. И если первое меня радовало, потому что автоматически избавляло от необходимости разъяснять потенциальному заказчику причины, по которым не могу выполнить его заказ, то второе вызывало досаду. Потому как подразумевало, что придется работать с особым контингентом - людьми, имевшими власть среди своих и уничтожавшими их, как скот. Политики, инвесторы, бизнесмены - как они себя называли, а на деле - серийные убийцы, прямо или косвенно причастные к чужим смертям. Самый отвратительный пласт работы, считающий себя непогрешимым центром Вселенной.
  Похоже, и сейчас был именно такой случай. Жаль, потому что моей задачей было избавлять мир от грязи, а не позволять ей разрастаться. Конечно, рано или поздно, но я найду нового заказчика, с чьей подачи смогу приступить к работе. Но до тех пор мразь будет безнаказанно творить зло, непрерывно сотрясая чаши равновесия, грозя утопить Вселенную в хаосе и бесчинствах.
  И сегодня в очередной раз кто-то сорвался с крючка.
  Усиленно проталкиваюсь к выходу сквозь гору потных тел, и замечаю стоящего возле входа растерянного человека. Он, в своем коричневом плаще, нелепо контрастировал среди толстовок и футболок, вмещающих пресыщенные алкоголем туши. Человек был в непривычном для себя месте и в непривычной ситуации.
  Мой клиент.
  Ну, наконец-то...
  Протискиваюсь к незнакомцу, но, не имея возможности подойти близко из-за толпы, окрикиваю его. Он услышал и растерянно завертел головой, ища источник звука.
  Когда его взгляд натыкается на меня, жестом показываю на выход и поспешно устремляюсь к двери. Не оглядываюсь, зная, что он непременно пойдет следом. Они всегда идут. И, чем сильнее их отчаянье, тем охотнее это делают.
  Ночной воздух приятно ободряет и избавляет от отвратительного запаха, которым провоняло все помещение. Не люблю подобные заведения, но именно в них и назначаю встречи клиентам, вышедшим на меня напрямую. Такие заказчики, как правило, в душе - несостоявшиеся шпионы, а значит, надо соответствовать образу, возникшему благодаря работе телевидения.
  О, телевидение... Еще одна система абсурда, правящая этими созданиями. Практически не имея ничего общего с реальностью, она, тем не менее, настойчиво вдалбливает в их головы тот или иной образ, делая его эталонным. Так что, даже попадая в схожую ситуацию, разные люди ведут себя одинаково.
  Идеальное средство манипуляции - забавное, легкое, не требующее особых усилий для восприятия, доступное практически всем. И такое же беспощадное, как любое насилие, навсегда оставляющее след в мироощущении.
  Как-то я посвятил целые земные сутки изучению этого феномена. И, признаться, видя льющуюся с экрана откровенную ложь, смог сохранить рассудок только благодаря собственной сущности. И если такой эффект телевидение произвело на меня, насколько же одуряющим оно является для разума ограниченного пространством и временем? Им, не имеющим настоящего знания, физически ограниченным в восприятии, противиться одурачиванию, льющемуся с экрана, можно только разбив этот экран. Но они этого не делают и проживают каждый миг своей шаблонной жизни, втайне мечтая хоть раз оказаться на месте героя культового фильма.
  Такой же мечтатель и идеалист пришел на встречу со мной сегодня.
  Я почувствовал присутствие незнакомца за спиной едва тот вышел из паба, и, не дожидаясь, когда он сам себя выдаст, задав какой-нибудь идиотский вопрос, молча двинулся в темный переулок, где стояла моя машина.
  Это была ржавая телега из шестидесятых годов, оглушающая своим ревом каждого, кто имел неосторожность оказаться на улице, когда я в ней ехал.
  Но я уважал ее за радио. Старое, с крутящимися ручками и плавающим бегунком. Такие давно не выпускают, им на замену пришло ЖК-табло со светящимися цифрами.
  И в этом был их минус.
  Новое радио ловило сигнал. Полусигналов оно не различало, будто в эфире были волны только определенной длины, без промежуточных состояний. Новое радио перестало ловить шорохи и скрипы. Оно не знало, что такое шипящее пение и пищащий крик. Оно не слышало нас. И это в какой-то мере сыграло нам на руку. Так мы оставались невидимыми, неслышимыми, а значит, несуществующими.
  Правда, чтобы поддерживать связь на расстоянии, приходилось искать старое радио, которых с каждым годом становилось все меньше. Я успел отхватить одно, но в придачу с железякой под капотом которой сидело 300 лошадиных сил, по сути, совершенно мне не нужных, но позволяющих слиться с толпой.
  Скажете, что невозможно не обращать внимания на человека, разъезжающего на колымаге? Посмею с вами не согласиться. Вы себе даже не представляете, насколько может быть невидимым и неслышимым оборванец, ни разу не засветившийся на TV. По сути, люди не видят никого, кроме себя, лиц с экрана или газетных страниц и соседей, портящих их идеальную зеленую лужайку перед домом. Они знают, что восемьдесят процентов населения земли голодает, но продолжают уминать гамбургер за гамбургером вопреки потребностям организма, и при этом им даже в голову не приходит отдать часть потраченных на еду средств тем людям, которые действительно в этом нуждаются. Они наивно полагают, что каждый из них уникален и неповторим, а самое главное - ценен для мира. Но, уж поверьте, их убивают сотнями, а тысячи умирают без посторонней помощи каждый день - все, как один, уникальные, ценные и особенные. Но... Планета до сих пор не остановилась и не обезлюдела.
  Вот, что, по сути, они из себя представляют: масса. Инертная масса, которую постоянно нужно приводить в движение. И в зависимости от того, кто выступает направляющим, эта масса движется то в одну, то в другую сторону. Часто из крайности в крайность. Но каждый раз в полной уверенности, что именно сейчас в верном направлении.
  Сажусь за руль и жду, когда клиент сообразит и усядется на соседнее сидение. Замечаю, что он недоверчиво рассматривает машину, примеряясь к ее стоимости, и делает вывод, что ошибся во мне.
  Ухмыляюсь и завожу мотор, рев которого на мгновение сбивает с человека маску оценщика и открывает испуганное лицо. Он, в самом деле, боится. Боится за себя, боится, что ошибся, что не сможет сделать планируемое. Столько страхов на одного маленького человечка.
  Несколько раз резко надавливаю на педаль газа, заставляя двигатель ворчливо взреветь и выплюнуть через выхлопную трубу кубометры взвешенной нефтяной переработки - мотор давно уже нуждается в замене, да и не только он. Но я не могу себе позволить такую роскошь, потому что в любую секунду меня могут позвать, и я вынужден буду умчаться на встречу с новым клиентом.
  Со скрипом открывается дверь, клиент садится на соседнее сидение и с не меньшим скрипом захлопывает дверцу. Пару секунд молча сидим, уставившись на слабо освещаемую улицу через лобовое стекло, а потом я выруливаю на дорогу.
  Включаю радио, как всегда на своей волне. Знаю, что оперное пение, доносящееся через скрип, режет слух, но меня это не волнует - мне нужно знать, что у нас происходит.
  - Майкл, - представляюсь почти своим именем и протягиваю руку для рукопожатия. Он морщится, слабо переносит льющееся из динамиков звучание, но неуверенно пожимает протянутую ладонь.
  - Петр.
  А имя не его. Ухмыляюсь, понимая, что он все еще сомневается. Забавно, каждый раз жду от нового человека, что он, наконец-то, окажется видящим, и снова натыкаюсь на слепоту. Скверная привычка - тешить пустые ожидания - надо избавляться.
  - У вас ко мне дело или так зашли?
  Слышу с его стороны вздох облегчения и усмехаюсь, неотрывно глядя на возникший впереди светофор - последний, дальше пойдет пригород. Знаю, что человек сейчас максимально читаем и открыт, но намеренно не заглядываю - пусть сначала сам расскажет. Когда они понимают, что попали по адресу, всегда раскрываются. Такие уж они - мои клиенты -отчаявшиеся, прошедшие семь кругов ада на земле и не нашедшие спасения. Ими движет отчаяние и гнев. Они бы назвали этот гнев "праведным", но мы его зовем просто гневом. Гнев праведен всегда, а если не праведен, то это простая злоба. Или ярость, кому как нравится. Но мы слушаем только гнев, когда принимаем решение, браться ли за дело. Он наш маячок, метка, сигнальная ракета, отмечающая место работы.
  У этого клиента был гнев, и высота его была до небес. И я тайно возрадовался, потому что, наконец, нашел того, с чьей помощью смогу уравновесить чашу с нечистотами. Это радует. Только бы он не сорвался и не струсил, иначе придется начинать сначала.
  - Это ваше объявление я слышал неделю назад? - он постарался сказать фразу беззаботным тоном, но от меня не может укрыться то количество напряжения, которое уместилось в его душе. Этим напряжением и страхом уже пропитался весь салон автомобиля. Наверняка потом придется гнать машину на мойку, чтобы избавиться от тягучего запаха сомнений, пропитавших обивку.
  Только я не могу разом разрушить его сомнения и рассказать всю правду, иначе он примет меня за психа или федерала и сбежит, не удосужившись раскрыть лежащий во внутреннем кармане пиджака конверт. Мое дело толщиной в полдюйма.
  - Может и мое. Смотря о чем речь, - равнодушно пожимаю плечами, стараясь соответствовать образу киношного наемника, чтобы человек не чувствовал неловкости. Забавно видеть, что он и правда, расслабляется, попав в привычную для его восприятия среду, словно это не навязанное телевидением, а его собственное представление о нормальности ситуации.
  - По телефону вы сказали, что беретесь за заказ любой сложности, - произносит он, стараясь придать своему голосу деловитости, но я вижу, как он сжимает кулаки, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не высказать все прямо сейчас. Он тоже играет роль и тоже старается выдать себя за другого, только не знает, что у него нет выбора - он не может не играть.
  Молчу, специально заставляя его понервничать, ровно столько, чтобы он почувствовал, что все идет, как в кино, и прикуриваю, на мгновение освещая салон и свое лицо тусклым желтым светом. Опускаю стекло, чтобы хоть немного уменьшить количество смрадного дыма - обязательного атрибута нашего сценария, съезжаю на обочину и глушу мотор.
  Он молча ждет, когда я отвечу, и позволяет выкурить отраву с мерзким запахом, думая, что это меня успокаивает.
  Парень, меня успокоит только количество нитей, ведущих к людям, досье на которых у тебя в бумажном пакете!
  Поэтому я лениво выбрасываю непогашенный окурок в окно и расслабленно откидываюсь на спинку сидения, заложив руки за голову. По закону жанра эта поза расслабленного негодяя должна говорить, что наемник готов слушать.
  Но клиент не решается, значит следующим моим действием должно стать раздраженное "ну, слушаю!", понуждающее клиента идти на разговор. Как раз через две секунды.
  - И долго я буду ждать? - старательно имитируя в голосе вселенскую усталость, произношу я и поворачиваю голову в его сторону. - Что у вас?
  Человек мгновенно спохватывается и вытаскивает на свет конверт из желтой бумаги. Уже руки чешутся, так хочется, наконец, увидеть, кого он мне приготовил. Копошащиеся под бумагой кровавые нити просятся на свободу - хотят показать мне, проложить дорожки к моему материалу. Вернее, к мусору, который мне предстоит собрать. Меня можно было бы назвать жнецом для поэтичности, но я не жнец. Жнецам все равно, кого забирать в свое время, мне - нет. Поэтому правильнее назвать меня мусорщиком. Не поэтично, зато точно.
  И сейчас мне предстоит собрать новую порцию грязи, давно требующей чистки.
  В руках появляются и исчезают фотографии, газетные вырезки, материал из сети, распечатанный на принтере - все, что, так или иначе, доказывает вину одних и тех же людей. Но мне не нужны доказательства, я и так вижу кровавые нити, тянущиеся от каждого из них к тем, кого они назначили исполнителями, а от тех - к самим жертвам. Десятки, сотни, тысячи... Много, и даже сейчас появляются новые жертвы. Нити переплетаются, рвутся, делятся на двое, на трое и устремляются к новым жертвам, образуя новые связи.
  Пораженно замираю и ловлю себя на том, что уже целую минуту разглядываю два групповых снимка, на которых изображена вся кровавая компания.
  Мой клиент озадачен такой реакцией, видимо, решил, что откажусь.
  Не дождется.
  - Почему только семеро? - спрашиваю, прочитывая каждого из группы и понимая, что их на самом деле должно быть больше. - Вы же знаете о других.
  Мужчина даже закашлялся от неожиданности.
  - На других у меня нет доказательств, - говорит он, пряча бумаги обратно в конверт. - Беретесь?
  Отлавливаю по нитям низшее звено в их структуре и спрашиваю, работать ли с исполнителями. Человек сокрушенно вздыхает:
  - Я не знаю, кто убивает - не видел лиц - они в масках.
  Хочется взвыть как адский пес и растормошить клиента, но я говорю лишь:
  - Могу взять на себя, - дальше ухмылка, чтобы изобразить циника. - В качестве бонуса.
  Жду, что он согласится - это развяжет мне руки и позволит вырезать всю смрадную кучу, пока она не расползлась в своем зловонии, оставляя кровавый след. Но человек только снова сокрушенно качает головой.
  - Вы можете ошибиться, а я не хочу, чтобы пострадали невиновные.
  Снова хочу взвыть от досады, но понимаю, что не могу позволить себе настоять - это его испугает, поэтому просто киваю и смотрю дальше.
  Вижу, как нити идут по восходящей - к реальным зачинщикам и вершителям судеб. От них - расползаются по всему миру, строя нисходящие пирамиды, в основании которых сотни человеческих жизней. Вот он - настоящий смрад, который нужно истреблять, - мелькавшие и не появлявшиеся ни разу не экране холеные лица, - те, кто на самом деле добровольно изжил в себе человеческое. Хозяева мира, как они сами себя называют.
  - А вы понимаете, что и за ними кто-то стоит? - закидываю удочку, надеясь, что в этот раз человек все-таки позволит мне самому определить и наказать виновных. Ведь знаю, он понимает, что лица основных виновников пока не раскрыты.
  Человек надолго задумывается, и я вижу, как в его душе надежда борется с безысходностью, козыряет тем, что кто-то вроде меня решил взяться за его дело. Он сравнивает меня с героем из фильма в черной маске и со шпагой, идеализируя этот образ. Не пойму, льстит ли мне это, но каждый раз, всматриваясь в логику его размышлений, все больше готов принять на себя роль защитника. Просто чтобы не разочаровывать человека, не добавлять в пучину его отчаянья еще больше тяжеловесной безысходности.
  И он снова мой клиент отрицательно качает головой, а я с огорчением сознаю, что и в этот раз он отказывается принять мою помощь. Не понимаю.
  - Почему? - не могу сдержать изумления. - Их проще определить, чем рядовых.
  - Вы все равно до них не доберетесь - пристрелят раньше... - голос человека полон безысходности и горечи, и я делаю поразительное открытие: он жалеет меня.
  Человек?
  Похоже, я так и не научился их понимать, хоть уже тысячелетия присматриваю за этими созданиями. И мне до сих пор странно, что, даже находясь в пучине отчаяния, они находят силы для великодушия.
  Хочу предложить ему абонемент на отлов грязи до конца времен, но понимаю, что не имею права его принуждать.
  Пытаюсь заглянуть в его душу, чтобы понять причину его отказа, и натыкаюсь на заполонившее ее горе. Горе от потери. Конечно, что еще могло заставить его прийти ко мне? Все они проходят через смерть близких. Этот потерял в когтях мерзости четверых - двое из них были детьми. Горечь. Много горечи, заполнившей все его нутро, и гнев, льющийся через край. С опозданием замечаю, что его гнев имеет высоту не больше двух метров над головой, и удивляюсь, почему вижу столп до неба. Копнув глубже, нахожу ответ - он пришел просить не только за себя - за ним стоят другие, и эта гневная полыхающая стена - плод их потерь. Собор полыхающего гнева отчаявшихся людей. И каждый из них потерял тех, кого любил. Люди гневаются и имеют на это право.
  Даже если бы задание не входило в круг моих обязанностей, я бы взялся за работу.
  Но оно входит, и я вижу гнев до небес - значит, не могу и не хочу отказаться.
  Осталось заставить человека внести оговорку в наше соглашение, чтобы я смог работать свободно, а не только с теми, кого он указал. Потому что они имеют право на справедливость. Они имеют право на воздаяние.
  Но не буду пока спешить, подведу его к решению так, чтобы он, не задумываясь, ответил согласием. А пока сыграю положенную, уже ставшую привычной, роль.
  - Хорошо, я берусь за заказ, - произношу, решительно запихивая две фотографии с лицами в карман джинсов. Просто для проформы, чтобы человек не испугался. Мне их лица запомнились в мельчайших деталях, даже сейчас я их отчетливо вижу - холеные, лживые, одинаковые в своей мерзости лица. И что самое интересное, вижу, они сознают собственное убожество, но считают, будто имеют право быть такими.
  Открываю бардачок и достаю формуляр - заготовку будущего контракта. Просто, чтобы подтвердить готовность человека. Это нужно ему. Мне поверят на слово, а люди, ограниченные своей телесной оболочкой, привыкли подкреплять собственные слова, фиксируя их на бумаге.
  Клиент пугается, видя, что я вписываю наши имена вместо пустых строк.
  - Что это? Контракт? - его голос дрожит. Он все еще продолжает бояться и даже не начинал доверять. - Мы так не договаривались.
  - Это не для налоговой, - ухмыляюсь, ставя под графой "Исполнитель" паутинообразный росчерк, именуемый подписью. - Мне не нужны настоящие имена. Заменить? - смотрю в удивленные глаза человека и вижу, как волна спокойствия снова гасит страх.
  - Нет, не нужно. Это подойдет, - сам признал, что представился вымышленным именем, принимая из моих рук документ и ручку. Внимательно читает договор и, похоже, согласившись по всем пунктам, ставит свою подпись.
  Решаю, что сейчас пришло время для главного вопроса, и, пока клиент не вернул формуляр, спрашиваю, глядя на появившиеся на лобовом стекле дождевые капли:
  - А если бы у вас были доказательства, вы бы внесли остальных в список?
  Мгновение на раздумья, и он убежденно кивает:
  - Тогда, да. Но у меня их нет.
  - Ставьте дату. Я по ней ориентируюсь, - небрежно киваю, только на мгновение повернувшись в его сторону, и замечаю, как по лицу ползет удовлетворенная ухмылка, когда в тексте контракта вспыхивает строчка с еще одним условием. Человек этого не успевает заметить, и не надо, главное - что его руки в этот момент лежат на бумаге, подтверждая согласие.
  Забираю договор и, сложив лист вчетверо, запихиваю его в карман с фотографиями.
  - Это все? - спрашивает меня, не совсем понимая, что последует дальше. - А аванс? - растерянно произносит, косясь в сторону дождевого шума.
  Я уж и забыл о такой мелочи, настолько обрадовался крупному заказчику.
  - Вы принесли? - спрашиваю нарочито небрежно, пряча недоумение, вызванное его желанием расплатиться за работу, которая еще не сделана.
  - Да, - он копошится в карманах и извлекает на пачку, перевязанную резиновой лентой.
  Деловито беру ее из рук, провожу пальцем по краю, вызывая шуршание купюр. Пять тысяч. Наверняка неподъемная сумма для его одного, но я уже знаю, что здесь не только его деньги.
  - Здесь пять тысяч, - замечает он, принимая мое равнодушие за недовольство. - Все, что есть.
  Киваю и, не глядя, бросаю пачку на заднее сидение. Он проследил за полетом купюр и снова непонимающе уставился на меня.
  - Все?
  Киваю, надеясь, клиент сам поймет, что встреча окончена.
  - А как же?.. - произносит нерешительно, раздумывая, как добираться домой. Но я не могу его подвезти - это против правил: наемники не подвозят своих нанимателей. Никогда.
  Небрежно делаю взмах кистью, указывая направление за своей спиной:
  - Через сто метров остановка. Автобусы еще ходят.
  Он напряженно всматривается через стекло и дождевую завесу в ту сторону и растерянно выходит из машины под льющуюся с неба воду. Сам захлопываю перед ним дверь со словами:
  - Сам вас найду.
  Человек растерянно кивает, кутаясь в уже промокший насквозь плащ, пытаясь поднять воротник, чтобы не дать каплям добраться до тела под одеждой, и остается стоять. Неподвижно. Вздрагивая, только когда завожу мотор, оглушающий его диким ревом. И он продолжает стоять, пока видит удаляющиеся огни моей машины, несмотря на то, что дождь становится сильнее. И бежит к остановке, только когда я скрываюсь в темноте за поворотом.
  Наверняка он заболеет. Может, даже схватит воспаление легких и проваляется целый месяц на больничной койке. Решит, что это наказание за то, что он заказал убийство, но так и не узнает, что этот дождь - знак небес, услышавших его просьбу и прочувствовавших его горе. Сигнал, что его заказ принят и будет исполнен.
  Подстраиваю уже сбившуюся общую волну и передаю сообщение для остальных. Я оказался прав - это был самый крупный заказ, который мог сохранить зыбкое равновесное положение чаш мироздания. И это поняли остальные. Я призвал младших, чтобы они отправились следить за рядовыми приговоренными, и сказал об оговорке, позволявшей отследить злодеяния верховной мрази. Сам же займусь теми, чьи фото лежали у меня в кармане. Выслежу каждого. По одному. И верну причитающееся. А остальные? До них тоже дойдет черед. Только бы найти того, кто готов поделить своим гневом.
  Улыбаюсь, не обращая внимания на то, что во мраке, освещенной только слабой подсветкой радио шкалы, моя улыбка выглядит зловещей. Такой она и останется на все время работы, потому что я буду приходить к ним в темноте. Тогда, когда они меньше всего ожидают и с наслаждением готовятся ко сну...
  
  ***
  - Назови цену. Я заплачу... - умоляет он, стоя в грязи.
  Ухмыляюсь, понимая, что его пугает моя немногословность. Быть может даже больше, чем мой меч и тот факт, что я сумел выгнать его на улицу под проливной дождь, минуя спящую охрану.
  В отчаянии он готов унизиться еще больше, чем может себе позволить, и пытается облобызать мой сапог. Мразь, которая не может даже достойно умереть.
  Последний из списка.
  Да, я не стал разбираться и сортировать приговоренных по каким-либо признакам, поэтому расправлялся с ними по алфавиту. Этот оказался последним. Не лучше и не хуже остальных, просто ему повезло с фамилией, которая отнесла его казнь в конец списка.
  Остальным повезло меньше - за ними я пришел раньше. Кого-то застал в постели. Кого-то даже с любовником. Один был в сауне, окруженный щебечущими девочками. Еще двое как раз встречались друг с другом. Тайно. Рассуждали над вопросом, кто открыл сезон охоты. И даже пришли к выводу, что это кто-то из двух, как раз оставшихся в моем списке. Поразился их единодушию и казнил обоих. Одного на месте. Второго - в машине, когда он трусливо удирал. Шестого нашел в личном бомбоубежище.
  И все они видели перед смертью не только меня. Они были казнены руками своих жертв. Мертвецов, восставших из-под земли для свершения правосудия. Многие из которых совершали казнь только над одним и успокаивались. А другие приходили к каждому и, я знаю, придут к последнему. Хочу уже, чтобы это свершилось, потому что не могу более выносить этот разящий смрадом кусок грязи, как с трудом выносит его земля.
  - Хочешь знать цену? - задаю дежурный вопрос, такой же, как задавал остальным. Увы, коль много ни совершил злодеяний человек, он имеет право на этот вопрос. Право, отменяющее смертный приговор. И только одно условие должно быть соблюдено - искренность. Казалось бы, что проще? Но нет, они не каются. Никогда.
  Он кивает слишком поспешно и режется о лезвие.
  - Д-да, готов... - произносит, заикаясь, а я, неотрывно до этого следящий за алой каплей, ползущей по его шее, перевожу взгляд в душу.
  Вижу там страх. Животный страх за собственную жизнь. Вижу обиду и непонимание. Жалость к самому себе. Не вижу только одного: раскаяния.
  - Даже не сомневался... - произношу вслух, но он воспринимает это, как знак моего доверия и смотрит умоляющим взглядом.
  И как у них это получается? Каждый раз смотреть так, что становится жалко? И я произношу то, что даст ему надежду и расставит все по местам.
  - Я призову свидетелей, - говорю, отнимая меч от его горла и позволяя опустить голову. - Если они примут твое раскаяние, я не буду препятствовать.
  Он кивает, еще не понимая, что для вызова свидетелей мне не нужно никуда ехать - достаточно потянуть идущие от него бледно-красные нити.
  С силой вонзаю меч в мокрую землю, от чего она расползается ломаной трещиной, которая тут же заполняется водой, и тяну нити.
  Они появляются едва я цепляю красные ленты, связывающие преступника и его жертв, и окружают приговоренного плотным кольцом, отделяющим меня от него. Большинство я знаю, а некоторые появляются впервые: горящие, истекающие кровью, с синюшными лицами и одинаково пылающими яростью глазами.
  Последний из списка пугается, когда видит эту толпу, а когда узнает некоторых и понимает, кто за ним пришел, срывается на крик. И этот крик служит им сигналом. Восставшие бросаются на своего убийцу, каждый - в попытке дотянуться до тела тянет мертвые руки. Кому-то удается ухватиться за пиджак, и он с треском рвется по швам. А кто-то более ловкий уже рвет ухо. Очки слетают с приговоренного в тот момент, когда он падает на землю, и толпа накрывает его с головой, жаждая добраться до самых костей. Слышу его крик и молчаливое единодушие восставших, рвущих на части тело. Жертвы превратились в палачей. Жестоких. Неудержимых. Жаждущих крови.
  Красные брызги и куски мяса разлетаются в стороны, падают на землю, и их тут же скрывает рыдающий ливень.
  Отворачиваюсь, не в силах больше смотреть. Никогда не любил казней, и до сих пор считаю их излишне жестокими, но именно в этом моя задача. Как знать, может меня и назначили палачом именно из-за того, что я предпочитаю предать приговоренного быстрой смерти, а не растягивать казнь во времени, призывая свидетелей по одному? Не мне судить, я всего лишь палач, льющий слезы над очередной жертвой свершившегося правосудия.
  Чувствую, что призванные ушли, и снова поворачиваюсь, чтобы увидеть казненного.
  Все еще дергающееся в конвульсиях искореженное, с торчащими наружу ребрами, тело без рук и ног. Он жив, он чувствует боль, но не может кричать, потому что кто-то вырвал ему кусок горла.
  Спрашиваете, почему он еще не умирает?
  Просто его время не пришло, а его жнец не в курсе человеческой анатомии. Поэтому я должен завершить дело.
  Подхожу к изголовью, занося меч. В то же мгновение появляется его жнец, готовый забрать душу, едва та покинет тело. Он не видит стенаний растерзанного, он ждет, когда я отдам ему душу.
  - Ты плачешь... - замечает он так, словно говорит об оторвавшейся пуговице, и ждет, когда я опущу свой меч.
  - Это дождь, - произношу, уже когда голова отделяется от тела, и душа устремляется наружу, но тут же оказывается пойманной в ловушку умелыми руками. Жнец бережно прячет бледный сгусток в кулаке и переводит взгляд на меня. Долго смотрим друг на друга: палач и курьер - два звена одной цепи, именуемой системой равновесия, и я понимаю, что сейчас на меня глядят глаза самого Создателя.
  - Ты устал, - произносит он и исчезает, не позволяя мне что-то произнести. И только после его ухода я понимаю, что мне однажды позволят уйти. Сразу, как только я окончу дело.
  Взмахом руки стираю следы казни, делая тело невредимым. Его найдут уже утром, и так же, как в остальных случаях, будут недоумевать о причинах смерти. Но какое мне до этого дело - пусть сами придумывают причины, чтобы обыватель не испугался. Может это снова будет инфаркт. А может, в его крови обнаружат яд. Или найдут несколько пулевых отверстий навылет. Они выкрутятся, я знаю, они всегда находят новую порцию лапши, чтобы повесить на уши бездумно пялящегося в экран зрителя. И каждый из них будет надеяться, что его не причислят к виновным. Но они ошибаются в одном - им никто не будет выносить приговор. Это сделают нити - невидимые кровавые узы, навсегда связавшие палачей и жертв.
  Еще раз оглядываю место казни, пытаясь заметить следы, что не уничтожил сразу. Но все чисто, и я иду к машине, припаркованной на стоянке возле парка. Включаю радио, передавая в эфир отчет для остальных, и, взглянув на часы, переключаюсь на свой канал, чтобы в очередной раз отправить в эфир послание для отчаявшихся:
  - Если вам больше некуда идти, но вы нуждаетесь в справедливости и воздаянии, просто позвоните мне. Это не розыгрыш. Просто наберите номер. Прямо сейчас, чтобы убедиться. Четырнадцать, десять, двадцать три, один, десять, тринадцать...
  
  ________________
  
  Впервые это сообщение я услышала месяц назад. Когда набрела на чердаке на старое радио, доставшееся в наследство от дедушки. Просто из любопытства покрутила фигурные ручки, проверяя состояние прибора, и набрела на какую-то музыкальную волну. Она с шипением и треском транслировала в эфир классику.
  Мне нравился этот скрежещущий звук, отдававший эхом прошлого.
  Это радио заняло место на моей прикроватной тумбочке, транслируя в мой день хорошее настроение. Под его голос я обедала и пила вечерний чай. Под него создавала свой новый образ и листала новостную ленту в сети. И уснула я тоже под льющуюся из динамика мелодию.
  Голос разбудил меня среди ночи. Глубокий, обволакивающий. Казалось, он проникал не только в каждый уголок дома, а забирался в мозг. Голос передавал странное послание. Что-то о правде и возмездии. Он предлагал справедливость. Панацею. Выход для горя и гнева. Для этого достаточно было набрать номер. И мне казалось, он говорил для меня одной.
  Целую минуту я слушала чистый голос в не менее чистом эфире, а потом он исчез, мгновенно вернув шипящую симфонию в эфир.
  Тогда я списала произошедшее на больное воображение и сонное состояние.
  Но все повторилось. И на следующую ночь. И позже.
  Голос донимал, не давал покоя. Казалось, кто-то знал о моем отчаянии и пытался свести меня с ума.
  Я терпеливо сносила их нападки целый месяц, но каждый раз стена отчуждения рушилась под напором обещаний, льющихся сквозь эфир.
  В конце концов, я не выдержала и решила рискнуть. Просто закралась шальная мысль: "А вдруг это правда?" По крайней мере, если никто не ответит, буду знать, что у меня просто расшалились нервы. А если ответят, то я смогу понять их намерения.
  Сегодня я ждала. Сознательно смотрела, как минутная стрелка отсчитывала мгновения до привычного ночного эфира, и пила кофе, чтобы не заснуть. А когда привычный шум сменился чистым голосом, я набрала номер, давно значившийся в списке контактов.
  Гудок.
  Другой...
  Кошусь в сторону вещающего приемника, надеясь, что мне ответят. И кажется, застываю, когда на третьем гудке радио возвращается к привычному шуму, и голос, до сих пор вещавший в эфире, произносит прямо в ухо:
  - Алло, я вас слушаю...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"