Кулиев Роман : другие произведения.

Я лег в согретую не мной постель

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ-исповедь запутавшегося в себе подростка; в своиx ценностяx, в высокиx вопросаx, решаемыx с ракурса еще пошлого и юношеского ума - это ода потерянности и опустошенности в начале жизненного пути, взрослой инфантильности, большого разочарования в обертке истории о легком увлечении юноши, покинувшего свой родной край, чтобы...
  Я простодушно посмотрел на нее. Ее странного цвета глаза выражали голод, стремление, способность вместить в себя весь мир, но прежде всего они выражали - потерянность. Потерянность в жизни, в течении собственной судьбы. Словно ее нес поток, а она то и делала, что хваталась за скалы, ветки, пытаясь задержаться, и когда сие у нее получалось, странное непонимание смысла этого спасения охватывало ее... и ничего иного не оставалось ей, как разжать руки и утонуть, разбиться о скалы... окрасить воду в алый цвет ее губ. Мы стояли на подъездном балконе четырнадцатого этажа, в моей руке медленно дотлевала сигарета. Я часто сюда приходил, потому что отсюда открывался красочный вид, особенно ночью... к тому же это совсем близко к хостелу в котором я жил. Под ногами лежали стеклянные пивные бутылки и скуренные до фильтра бычки. Мне было скверно, но нечто приятное при сем разбавляло мне душу. Хотелось петь, или как минимум читать стихи.
   -Скажу честно, - обронил я, затянувшись, - позвал я тебя сюда не просто так.
   -Не просто так? - Прищурилась она, - интригуешь.
   -Люблю это дело, знаешь ли, - усмехнулся я, - я тут с тобой по просьбе Влада, - я говорил устало. Кажется, я проваливался в собственных словах, тонул в них. - Ему ужасно любопытно: почему ты "потеряла" к нему интерес. - Я скривил рот в улыбку.
   -Что? - Не очень женственно рассмеялась она, скрыв ротик ладошкой. - В каком смысле?
   -Ну я не знаю, - начал объяснять я, - вы погуляли, вроде как, и после так перестала... как говорит он... "контактировать" с ним.
   -Контактировать?
   -Ну смотреть там на него, ну ты поняла. Он себя накручивает сильно.
   -Ну... я приехала на курсы, ну осталась с мамой в хостеле этом... на неделю... ну погуляла с ним, от скуки, просто так... курсы кончатся... ну, блин, и что? - Она с трудом подбирала слова, причмокивая сигаретой, и все время отводила куда-то глаза.
   -Не любишь когда в глаза смотрят? - Спросил я. Мне было одновременно очень смешно от собственных слов и тона, но притом я старался поддерживать шарм серьезности на речи, выражении лица.
   -Да. - Резко выпалила она, замерев взором на полу. Только томное дыхание выдавала скрытую в ней жизнь. Я взял ее за "ошейник"... популярный аксессуар, особенно среди подростков, называемый - чокер, но я его всегда называл ошейником. Взявшись за него, я немного потянул вниз.
   -И что это за ерунда?
   -Сам ты ерунда. Мне нравится.
   -Что тебе в этом может нравится? - Не унимался я.
   -Не знаю, просто нравится, - ответила она, приподняв брови.
   И так живет все наше поколение, - подумал я, - делаем черт знает что в гастрономических количествах, поедаем не разбираясь, только потому что нам это просто нравится, не вдаваясь в корень этого зла. Зло в счастье и потому наше поколение, наверное, самое счастливое. Вздорные мысли; тоже от переизбытка счастья.
   -Ты знаешь, что ты не умеешь краситься? - Допытывался с азартом я.
   -Нет. Как по мне я хорошо крашусь.
   -Ни разу. - Прошептал я, человек ничего не смыслящий в макияже. Некоторое время мы молчали. Кончив курить, я распотрошил пачку сигарет, достав еще одну пару. Длинную, белую, худо набитую табаком я протянул ей; моя ничем не отличалась. Немного замешкавшись, я протянул зажигалку и зажал кнопку, выпустив пламя в объятиях грубого пронзительного железного щелчка; бронзовый свет аккуратно обнял ее лицо, выделяя каждую деталь ее черт. Замечательные детали единой замечательной картины всплыли передо мной, как тела утопленников над волнами туманно-синего моря. Круглые глаза, нелепые стрелки, милые губы. Я взял ее за волосы.
   -Классные волосы, - сдерживая восторг, сказал я. Эмоции, противоположные эмоции, перебивали друг друга. В груди что-то екнуло.
   -Плохие. Сухие.
   -Да плевать. - Ответил я. Она что-то сказала мне, но я не расслышал.
   -Любишь стихи? - Спросил я, усмиряя странный, сворачивающий мой мозг вкрутую, как перепелиное яйцо, эмоциональный порыв. Он доводил меня до досады и эйфории. До безумия.
   -Да, люблю. Но я их почти что не помню, только те, что в школе учила.
   -В школе? Что за кощунство?
   -Ну вот так.
   Впившись в ее зрачки глазами, я медленно, идя по крещендо, начал читать Есенина: "Письмо к женщине". После второй строки я услышал, как читает и она. Читает вслед, читает также, как читаю и я. И кажется, что два голоса слились в единый. Разные голоса, дополняющие друг друга. Два голоса, устраняющие недостатки обоих. Кажется, огни города стали ярче. Кажется, ночь налилась чернотой еще больше, еще крепче. Мы поцеловались. Следующим днем было скучно. Книги не читались, что мучило меня весь последний месяц; мысли не сплетались. В хостеле было пустовато, даже Влада не было... немного пострадав ерундой, я подошел к ней и позвал гулять.
   -Хорошо, только переоденусь. - Холодно ответила мне она. Я спустился на лестничную площадку, накинув на спину рюкзак. Пока я ее ждал, меня взяло странное нетерпение; серость подъездных стен с надписями, пары велосипедов, турник мелькали перед глазами. Точил голод. Все это сплавилось в единый блок, пласт, монолит чувств и эмоций, под которым душа моя прогнулась дугою, испытывая трепет и волнение, предвкушение и пустоту. Не настроение, а уха с ананасом, - подумал я. Меня испепеляла страсть. Внезапно пришедшая, но невероятно ломкая. Ломкая от других женских глаз и ног. Ломкая, но стремящаяся окрепнуть.
   Она спустилась, мы пошли вдоль дороги.
   -Пошли во двор. - С прошением сказала она, смотря вдаль; я разглядывал ее профиль и курил.
   -Ну пошли. - Ответил я.
   -Мне не нравится, когда мне в глаза смотрят.
   -Почему?
   -Когда мне смотрят в глаза... мне кажется, что сразу видны все недостатки.
   "Или все твои прелести" - мелькнуло у меня в голове.
   -Что ты тут делаешь? - Спросила она, - и почему в хостеле?
   -Ну, я закончил школу и, не забрав аттестата, собрал вещи и уехал... знаешь, собрал целую этакую спортивную сумку книг... и пакетик с шмотьем, и уехал.
   -Просто уехал? - Подняла брови она.
   -Да, только в мои семнадцать очень туго с деньгами, но плевать. Тебе сколько?
   -Скоро семнадцать.
   -Маленькая еще, - усмехнулся я.
   -Выгляжу на четырнадцать, - задумчиво обронила она, опуская переполненные пронзительной морской задумчивостью глаза. Как зрелая пшеница, ее волосы, на ветру медленно приподнимались и сгибались в концах. Я дал ей сигарету. Про "четырнадцать" ранее сказал ей я и теперь всячески она пыталась меня этим подколоть, но получалось у нее это слабо и неуклюже.
   -Пошли в католическую церковь? - Предложил я, указывая на красное кирпичное здание. Бледный Иисус с крестом в руках смотрел на нас с забора. Мне нравилось наблюдать за его силуэтом, поскольку казалось, что созерцаешь настоящего Иисуса, ну или то, каковым он примерно был. В этом определенно было сближение с нечто по-настоящему великим.
   -Пошли, я там еще не была. Я вообще только в православной церкви была... если мама узнает, будет очень зла.
   -Мир полон культур и прочего, что можно, пусть не изучить, но хотя бы ощупать; очень глупо себя ограничивать только потому что мы родились под "православным" крестом, это как не попробовать манго только потому что в твоем огороде прижились огурцы.
   Я крепко взял ее за руку и повел за собой к кованым воротам. Руки из моей кисти она не вынула, точнее, даже крепче сжала ее. Пройдя внутрь, мы встретили мирную прохладу и легкую тенистость. Несколько свеч одиноко светили с лампад. Первым, что она заметила, были красочные окна с религиозными росписями. Меня это тронуло. Рассматривая их, она скованно приблизилась ко мне.
   -Пройди, посмотри, - посоветовал я ей, смеясь.
   -Можно? - Робко спросила она, замявшись; я сухо кивнул ей, и она стала проходить. Невероятно, странно и невероятно (повторюсь) легко переступала она с ноги на ногу, с носочка на носок, оглядывая, поглощающее пространство, помещение. Ее движения, ее ученый вид заключал нечто милое и трогательное в себе, при сем странно детское, и то, во что можно влюбиться. Я сел на одну из лавок. Вскоре, она села рядом. Мне было хорошо, легко, снова хотелось читать стихи. Откуда-то появилась монашка; она подошла к массивной колонке и, что-то переключив в ней, поплелась туда, откуда пришла и пропала.
   Я посмотрел на нежное создание, сидящее подле. Создание это достало из рюкзачка небольшой блокнот и пинал, а посла стало рисовать. Рисовать, а точнее срисовывать статую Святой Богородицы у многочисленных скучающих свеч. Сначала она небрежно и бойко двигала острым кончиком карандаша, выводя очертания; затем, немного остановившись, исцеловывая внимательными взглядом объект срисовывания, она стала мерно уточнять силуэт, утончать его: выводить плечи, голову, выглядывающие их под платья ступни.
   -Любишь рисовать людей? - Спросил я, внимательно наблюдая за процессом.
   -Да, - не отвлекаясь ответила она, словно меня рядом и вовсе не было. Меня и не было. Для нее по крайне мере не было, ибо прибывала она в своем личном, стянутом лишь объектом и ее попыткой изобразить, "передать", мирке. Некоторое время я иступлено наблюдал, и меня взяло странное ощущение, что это все, все, что происходило вокруг, просто никогда не закончится. Что оно вечно. Как странно и как простодушно! Явилась какая-то женщина, вслед за нею прошла вторая, несколько старше первой, но более энергичная и бойкая, полная желания и стремления занять лавку. Они сели друг за другом.
   -Пенсионеры пришли, - насмешливо заметил я, но моя острота оказалась не услышанной; это заставило присмотреться к ней, внимательно рисующей, к ее занятому, но безучастному взгляду, пробирающему очертания Божией Матери. Что-то екнуло во мне. Словно кончиком указательного пальца тронуло середину грудной клетки изнутри, одарив ее холодом... импульсы чего-то разбивали нечто, как грузный корабль об, намертво вросшие в дно океана, скалы.
   Появилась монашка, она подошла к посетителям, села рядом. Они стали читать, громко, меняясь строками молитвы между собой:
  
   - Отче наш, сущий на небесах!
   Да святится имя Твое;
   Да приидет Царствие Твое;
   да будет воля Твоя и на земле, как на небе;
   Хлеб наш насущный дай нам на сей день;
   И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;
   И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.
   Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь.
  
   Я замер, прислушиваясь. Выхватил у нее блокнот, велел ей отвернуться и принялся медленно писать стих. Стих в котором описывал ее, описывал происходящее, воспевая, или унижая это, а на фоне мешало и поддерживало этот процесс чтение:
  
   -Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.
  
   Служение только начиналось. Они стали повторять эти стихи, как заезженную пластинку. А я писал. Последние строки не выходили. Немного исчёркав лист, я замер, оглянулся, посмотрел на безразличное ко всему этому лицо монашки и забил в стихотворение последний гвоздь.
   -Держи, - шепнул я на ушко сидящей рядом. Она обернулась и приняла в руки блокнот, стала читать. Я в свою очередь отвернулся. До меня доносилось: да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь...
  
   Она начала читать и чтение это длилось гораздо дольше, чем я ожидал. Дрогнув, как от электрического разряда, она схватила меня за руку и стала просто сидеть, смотря в бессвязное пространство перед собой. Я понял, что она не рассматривала Иисуса; она именно глядела в данность. Ладонь ее сжала мои пальцы крепче прежнего, и чем громче шло чтение, как мне показалось, тем сильнее она теснила мою кисть.
   -Пошли. - Прошептал ей я.
   -Да, пошли, - кивнула она, убрав блокнот с карандашом в розовый рюкзак, и мы направились к высоким деревянным дверям. Я поймал косой взгляд разрыхленного годами дедушки; его воспаленные старостью глаза смотрели на меня, как на предателя, что еще сильнее разводило язвительный саркастичный костер в душе. "Мы из поколения язвы, из поколения замечательных и душевных бездарей", - безосновательно мелькнуло в моей голове; порой мысль сама выстраивается, обретает свою форму и выстреливает в чертогах разума, разводя в стороны рикошеты непонимания, ощущения какой-то укоризны и т.д. Подобное сейчас и произошло. Я оттянул к себе дверь, и мы вышли в уличную прохладу дождливого лета. У входа стоял огромный байк. Мне стало любопытно посмотреть на его владельца, ибо мне представился киношный герой, рассекающий километражи огромной страны в поисках "чего-то", которому доводится изредка остановиться в церкви, чтобы побыть с собой, провести самоанализ и реконструкцию собственного "я", но очевидно и скорбно, что владелец сего "железного коня" - обычный рутинный червь, мещанин, сумевший немного поднять денег и приобрести этот транспорт из фанатизма и воспитанной с детства склонности к байкам; но он не рассекает на нем страны, и всего скорее, что его апогей - это ночная поездка по городу под огнями склоняющихся, над прямой дорогой, фонарей, что даже романтично, но ужасно мало для желанного. Он не рассекает на нем страны! Боже, как жаль, что он не делает этого. Меня проело настоящее сочувствие и скорбь, не сколько за владельца байка, сколько за не кинемотографичность мира. "Душевные бездари, - снова промелькнуло в голове, - вскормленные на красивых картинках и плюющиеся, если что-то не дотягивает до их вкуса и фарса. Язвительное поколение", - мысленно отплевывался я; в этот миг даже собственное отражение мне опротивело. Исход был один, у всего исход был один, необратимый и точный - это скука. Скука нагрянет, и тогда начинаешь что-то менять и вроде как держишься, пока скука снова и прожжет твои мозги. Вечерело.
  
   -Чего ты хочешь от жизни? - Спросила вдруг меня она.
   -Что? - Кисло сморщился я, не понимая сути вопроса, или отвергая его.
   -Чего ты хочешь от жизни? - Она подумала, что я не расслышал.
   -Для начала прожить ее, - рассмеялся я.
   -А серьезно?
   -Наверное, писать.
   -Писать? Что писать?
   -Как что? Роман закончить, рассказы, стихи; писать все, что я способен написать и все к чему меня по настоящему тянет.
   -И зачем это?
   -Если откровенно, я сам не особо понимаю зачем это... - я чувствовал, что она задела меня за живое, дринькнула по туго натянутой струне, и потому мои слова стали сплетаться, вибрируя от мандража стягивающих ее основ. - Вообще, я убежден, что будь то у прозы, что у стихов очень схожая... плоть... - сам удивился от подобранного слова я, - любая подобная литература - это тяжелые вымученные мысли и замечания, вынесенные из разума на парусах остервенелых, мимолетных, сворачивающих мозг, чувств. То есть... это можно сравнить с кораблем, который везет груз. Корабль - это страсть, груз - это мысли.
   -Вот оно что...
   -Вроде того, - моя речь начала вязаться еще пагубней.
   -А я хотела бы рисовать, - призналась она, - но мне понятно что у меня ничего не выйдет, и поэтому думаю стать архитектором. Окончу университет, начну работать; хоть какой-то хлеб.
   -А почему архитектура?
   -Ну... элементы рисования... там хоть что-то есть от этого.
   -А почему бы не плюнуть на все и не стать художником? - Горячо вывалил я.
   -И умереть с голоду, - улыбнулась она, посмотрев мне в лицо.
   -Да! И остаться лежать в окружении кучи картин! А потом из них сделают выставку, опишут историю твоей жизни, которую ты сама никогда не прочтешь и не отругаешь за чрезмерную надуманность! Ради этого же стоит жить!
   -В данном контексте вернее будет сказать "умирать". - Она провела пальцем от моего плеча до кисти и, встряхнув пышной формой волос, пошла впереди меня. Ускорившись, я догнал ее.
   -Ты можешь рисовать на заказ... обложки, арты! А параллельно творить собственные работы! - Я говорил громко и ярко, размахивая руками, четко ощущая пронзительное вдохновение от собственных слов; оно словно пробрало каждый сантиметр моего тела и, закрепившись во мне, начало взлетать от неведомой силы, магии. Медленно я начал внутренне слабеть перед нею; покрывающий меня образ треснул и из образовавшейся свежей трещины показался "я", если "я" и существует, как моя освежеванная натура, то это было оно, мелькнувшее на долю секунды, но давшее о себе знать.
   Я оглянулся: полная машинами линия дороги, пару прохожих, но при этом все увиденное на долю секунды перестало источать какую-то действительность. Т.е. в определенный короткий момент я даже спросил себя: "А это не сон?"; спросил и бесновато тряхнул головой.
   -А я порой не знаю, - сказала она и умолкла... это показалось мне очень робким, но искренним. Кажется, разговор обрел то редчайшее состояние, когда души собеседников оголялись, как провод и могли в любой момент друг друга обжечь, возможно, смертельно.
   -Что порой не знаешь?
   -Для чего жить. Да, я маленькая глупая девчонка еще и этот вопрос избит, как робкий ученик в исправительной школе, но я все равно не особо понимаю: для чего я живу. Работать для того чтобы обеспечить себя на сегодняшний день? Но это ли смысл? Это очень глупо и вопрос этот... самая пошлая пошлость. Люди задаются смыслом жизни от нечего делать. Но не смотря на всю измученость этого вопроса, он меня тревожит. Понимаешь ли?
   -Жить ради искусства? - Спросил я.
   -Глупо, наивно. Ты вроде старше меня, а в глазах какой то детский восторг. Искусство, искусство. Мне просто нравиться рисовать, воплощать фантазию, но наивно привязывать к этому какой-то смысл! Чепуха же! Каждый второй говорит о пустоте жизни, о рутине, о системе и это стало уже такой пошлостью и безвкусицей. Обрати внимание на Лилю с хостела, тебе доводилось с ней говорить? - Я отрицательно кивнул, - вся болтовня только о серости бытия, - саркастично сказала она, - о системе, о глупости толпы, и я никогда не поверю, что ее и правда задевает этот вопрос. Потому что всякий, кого какой-то вопрос задел - решает его. Ищет суть толпы, пытается осмыслить необходимость системы, но вместо этого они ходят с кислыми рожами и курят ментоловые сигареты, пьют вино и закрашивают лбы татуировками. Вроде как и протест, в с другой стороны самое гнилое и мерзкое позерство.
   -Ты говоришь обо всем и сразу, - осторожно заметил я.
   -Да, да. Я не знаю с чего мне начать и понятия не имею чем закончить. В общем, если найдешь смысл жизни, дай знать.
  
   Я снова ее поцеловал.
  
   Да, она права. Вопрос дурацкий и пошлый. Но я совру если скажу, что не страдал порой от него бессонницей. Одна сторона мне говорит: "Брось, писать это уже великое дело!", но другая вторило то, что башмачник не менее полезен, и мы оба делаем лишь то, что обеспечиваем существование себе и окружающим. Служим среде, чтобы среда не бунтовалась и служила нам. Чтобы пекарь пек тебе хлеб, ты должен клепать ему штаны. Найти наиболее приятное тебе дело - уже смысл? Смысл ли в том, чтобы сохранить стабильность мира, заняв свое скромное ремесло, дабы человечество прошло дальше... возможно к великой цели? Тут уже всплывают вопросы теологии... слишком грузно для меня, слишком сложно, но слишком привлекательно. Нет ничего сексуальнее тайны, которая не дает тебе спать по ночам. Считай, твоя личная муза. Наверное, если бы я добавил в свое мышление больше прагматизма, жить было бы легче, - заключил я и отнял от нее свои губы.
   -Ты когда уезжаешь? - Спросил ее я, вглядываясь в цвет ее шеи.
   -Завтра, по утру.
  
   Я уснул очень поздно. Два раза вышел покурить, выпил три кружки чая, посмотрел кино в общем зале в небольшой компании незнакомых мне людей. С нами сидела та самая Лиля, я решил было завести с ней разговор, но передумал; уж слишком скверное настроение. Проснулся во втором часу дня. Она уехала, но постель ее была еще не разобрана. Это я увидел сразу, покуда, проснувшись, оглянулся на ее кровать. В спальной комнате никого не было. Плюнув на все, я прошел к ее кровати. На ней еще висела бирка с ее именем. Тоскливо посмотрев не нее, я провел руками по растрепанным волосам, пытался заглушить в себе самую отвратительную тоску. Я сел на край кровати. Позже я на нее лег. Она была теплой и пахла ее сладковатым парфюмом. Наверное, жить уже стоит ради таких моментов: чтобы иногда по-дурацки соскучиться, по-дурацки привыкнуть. За окном безучастно горело солнце, отапливая собой серо-стеклянный город. День начался неплохо. День начался с того, что я лег в согретую не мной постель. А.М.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"